16+
Лайт-версия сайта

Искусство поклевки

Блоги / Блог пользователя nhtcrf / Искусство поклевки

03 сентября ’2013   22:22

Искусство поклевки
Разговор с художником уехавшим в Нью-Йорк

Если б ты знала, какая это грязь — все, что мы делаем, и все, что нас окружает», — сказал вполне преуспевающий и, как мне ка¬залось, обласканный судьбой авангар¬дист.
Было это полгода назад в знамени¬том на всю Москву и далее доме ху¬дожников в Фурманном переулке. Хо¬зяин мастерской Саша Захаров, сидел «на чемоданах» в ожидании билетов в Америку. Надолго? На год, может, больше. Как пойдут дела... Все зависит от успеха, а успех — это деньги.
— Сколько в среднем стоят твои работы?
— Сейчас смешно говорить о стои¬мости в рублях. Рыночная цена — от трех до десяти—двенадцати тысяч долларов.
— Вероятно, из тридцатилетних ты своего рода «звезда»? Выставка в Европе, теперь — Нью-Йорк...
— Это только отсюда кажется — раз тобой интересуются иностранцы, значит, ты чего-то стоишь. И свои сразу набегают. Думать, что на Запа¬де нас знают или понимают, — аб¬сурд. В лучшем случае знают Кабако¬ва, Булатова, Брускина, тех, кого «прокатывают» художественные жур¬налы.
— Саша, как возникла нынешняя, несколько сумасшедшая мода на со¬ветское искусство?
— Это естественное следствие про¬цессов разрядки и перестройки. Мы стали заполнять пустующие дырочки, лакуны в европейском бизнесе, в том числе и художественном. Западные бизнесмены часть денег автоматиче¬ски тратят на искусство. Наугад по¬купают то, что им нравится.
Но за этими людьми идут, как пра¬вило, галерейщики — профессионалы, делающие деньги на искусстве. Галерейщик уже не меценат — он может скупить разом все твои работы и по¬том продавать, их. Кому? За сколько? Никогда не узнаёшь. Это уже вещи галереи Фишер, например. Товар.
Третья «волна» — критики, журна¬листы, эксперты. Без них галерея мо¬жет ничего и не продать — нужна связь с прессой. Критики чаще всего представляют собой интеллектуаль¬ную элиту Европы и Америки, они со¬стоятельны и независимы. Но даже из этого верхнего эшелона большая часть работает на деньги крупных бизне¬сменов, но тех, которые, быть может, сюда никогда и не ездили. Просто они посылают разведку, чтобы знать, что представляет настоящий интерес.
(Эту схему я могу дополнить массой зарисовок с натуры. Сама была свиде¬телем, как покупали работы молодых художников. Меняли на пальто с плеча. Сумма 200—300 рублей казалась огром¬ной. Да и сейчас еще порой с новичком можно «махнуться» на магнитофон... А новоявленные советские маршаны! Кон¬такты с иностранными покупателями — дорогая вещь, за нее платят комисси¬онные. На Западе художественный агент — это профессия, у нас пока — шанс для авантюристов и спекулянтов. Происходило иногда так: иностранцы стоят во дворе, маршан выносит из квартиры десяток работ. Тут же, на снегу, происходит сделка: семьдесят процентов денег приносится художни¬ку, тридцать забирает посредник.
На первых порах отношения советско¬го художника с покупателем проще все¬го решались в Битце и в Измайлове. Пришел, увидел, купил. Из рук в руки. Но Измайлово и Арбат заполонил жи¬вописный китч.
Тех, кто вынырнул из этой волны, руб¬ли интересуют мало. Теперь продажа иностранцам совершается по-другому. Официально — через выставочные са¬лоны по экспорту художественных про¬изведений, которым Министерство куль¬туры передало часть своих прежде мо¬нопольных прав. Таких мест пока еще немного, но они дают разрешение на вывоз работы из страны. Художник при этом получает 10 процентов в валюте, да и то нужно отстоять колоссальную очередь, чтобы снять со счета во Внеш¬экономбанке раз в год 420 инвалютных рублей при поездке за границу. Так по закону. Не думаю, что это справедливо. Но пока мы, советские граждане, не имеем права открыть свой счет в банках других стран, да, кстати, и валюту на ру¬ках иметь — дело уголовное. Хотя в ны¬нешней неразберихе все имеют и от¬крывают. Знакомства происходят прямо в мастерских, можно живьем получить валюту, а картину, свернув в рулон, про¬везти через таможню как подарок.
Конечно, выставка-продажа в запад¬ной галерее — лучше. Но галереи берут не меньше сорока — шестидесяти про¬центов от проданных картин. Если галерея престижная — создается имя на будущее. А если нет?
А если нет, то даже та незначительная сумма, которую художник может полу¬чить в результате выставки-продажи, для нашей страны — почти богатство. Есть шанс привезти, скажем, компью¬тер, продать здесь и устроить свой быт... Но мечта большинства — чтобы доб¬рый дядя-миллионер из Америки вывез художника «на год-другой и — пиши, жи¬ви, гуляй! Но при этом чаще всего пи¬ши то, что продается, живи, но в долг. Ты сам себе больше не принадлежишь.
Во всем — ощущение ненадежности, случайности, везения. Покупка не¬скольких картин заезжим «фирмачом» превращается в радужное видение бу¬дущего успеха. Но картины уходят, и это ничего не означает — ни настояще¬го признания, ни будущей выставки, ни подлинного интереса критиков и серьез¬ных экспертов. Просто вывоз колони¬ального товара.
Искусствоведы Запада прекрасно различают Илью Кабакова и коммерческого Михаила Шемякина. «Не советовал бы я вашим художникам связываться с нашими галереями, — сказал мне ди¬ректор Музея современного искусства во Франкфурте-на-Майне доктор Ам¬ман. — Это сломает их».
Еще как ломает! Возникает впечатле¬ние, что авангард просто-таки стремится стать коммерческим искусством. Если приятель «попал в жилу» — почему бы не попробовать писать, как он? Да и как уговорить художника ради отечества жить хуже, чем он мог бы или надеет¬ся? Бытие определяет...
Поневоле вспомнишь о тяжёлых вре¬менах подполья. Была в этом какая-то чистота эксперимента — выживания в разреженном воздухе, где дышать мож¬но было только тем, что писал.)
— Саша, ты, наверное, на собствен¬ном примере знаешь, каким драматич¬ным бывает столкновение наших худож¬ников с западным рынком...
— Начнем с того, что сейчас у нас ничего не работает для создания собственного рынка. Когда нарушена связь между оценивающим и двигательным аппаратом — либо паралич, либо идиотия. У нас в обществе, допустим, паралич, как говорят экономисты. За десятилетия мы умудрились создать какое-то промежуточное государство, без азиатских корней, без европей¬ской свободы личности. Мы все по¬рвали. А теперь еще рушится и раз¬работанная советской властью систе¬ма связей.
Художественного рынка мы се¬бе не представляем. Американ¬ские банки предлагают вкладывать деньги не только в землю, но и в кар¬тины. А нам непонятно, что картина может быть материальной ценностью. Или она бесценна, или вообще ничего не стоит! Европеец при этом умеет сопротивляться рыночному или праг¬матичному взгляду на жизнь. Из это¬го сопротивления порой и создается настоящая культура. А мы, в частно¬сти русские художники, на себе по¬чувствовали, что находимся вне ду¬ховных европейских ценностей и вне азиатских корней. Я, например, да и многие из нас стояли со штыком напе¬ревес к коллективной системе Союза художников. Мои друзья диссидент¬ского склада полемизировали как бы с плакатами. Вся наша среда выстрои¬лась против Политбюро ЦК КПСС, против неких социальных законов, как оказалось, условных. Законы рас¬пались. Выходит, мы сопротивлялись фикции, воздуху. Создали нечто фактически на обочине культуры.
Так вот, когда мы столкнулись с европейской или американской систе¬мой отношений в искусстве, перед на¬ми разверзлась черная яма. Если на¬до было заранее к чему-то готовить¬ся, так это к рынку, бизнесу, который делают на тебе.
У нас не разработана система на¬логообложения на валютные заработки. Либо продразверстка, либо ты уголовник. Любой западный галерейщик, любой посредник прекрасно зна¬ет о нашем шатком юридическом по¬ложении, знает, что мы абсолютно бесправны. Нас обманывают, а мы тратим время, силы, нервы на то, чтобы выиграть какие-то копейки. Это уже совсем далеко от искусства. Ху¬дожники, видя это, начинают звереть и маршем идут по Европе, заодно оскорбляя настоящих ценителей, которые хотят с нами работать. Начи¬нается грязь. Серьезные и мощные галереи уже говорят, что с русскими невозможно работать. Ведь связую¬щим звеном между галереей и художником чаще всего становится русский эмигрант, уехавший, лет десять назад, и ему нужны деньги. На контрактах и комиссионных нас обманывают, как хотят. А советские чиновники и орга¬низации, которые должны были за¬щищать нас, ничуть не лучше. И ты между двух огней: с одной сторо¬ны, тебя могут обмануть западные партнеры, с другой — тебе самому нужно обмануть советских чиновни¬ков, иначе голым останешься...
(Несколько в сторону.
Как в нашей стране становятся аван¬гардистами? По-разному, разумеется. Учтем и то, что эмансипированное евро¬пейское искусство справедливо числит наш авангард у себя в арьергарде. И все же случай Саши Захарова мне ка¬жется характерным.
Итак, года четыре назад Саша был неплохим пейзажистом. В сапогах и ват¬нике, с этюдником выбирался «на природу». Во время депрессии, ко¬гда Саша три недели провалялся в больнице, появилась графика того рода, как и нынешние его работы. Точнее, еще в детстве нравилось разрисовывать школьные учебники всякими уродцами. «Своего рода доморощенный сюрреа¬лизм, особенно когда это совмещалось с портретами вождей. Этакий домашний цинизм. Кто бы мог подумать, что из этого что-то получится?» А теперь внешние обстоятельства.)
— Нужны были деньги. К 25 годам у меня уже было двое детей, зато от¬сутствовала квартира. Нищета — это ломает. Я художник, член молодеж¬ного творческого объединения, имел «корочки», а работал дворником, сто¬рожем, работал в кинотеатрах, столо¬вой. И вот однажды около салона на Октябрьской увидел я старого знако¬мого — он продавал крошечные картиночки, в ладошку, из-под полы. Постояв с ним, я убедился, что он за час зарабатывает столько, сколько я за месяц да еще унижаясь...
И я решил, что вот он, единствен¬ный способ поправить финансовое положение. Играючи, я очень скоро за¬работал достаточно, чтобы плюнуть на Союз художников со всей его офи¬циальной командой, тем более что уже надоело. Тогда я почувство¬вал впервые законы рынка... Нужда отступила, и появилась возможность заниматься чем-нибудь «кайфовым». А что «кайфово»? Я же «говорящий» художник — я стал заниматься болтологией тусовками по райкомам — для себя, для команды. Появилась куча знакомых — в министерствах культуры, в партийных верхах. Выс¬тавки, группы... Формы легализации андерграунда.
(В предисловии к финскому каталогу критик Киммо Сарье весьма серьезно анализирует нынешнее творчество Саши Заxapoвa. Со ссылками на Михаила Бахтина — смеховая культура, примерами Франческо Клемента и Жана Мишеля Баскиата — деструктурная позиция! — и даже эпиграфом из речей М. С. Горбачева. Мне же по поводу Сашиных картин пришлось признаться, что... как бы мягче выразиться… в общем, с моим пиететом к классическому русскому авангарду, уважением к нонконформи¬стам-шестидесятникам... я не уверена, что это серьезное искусство, уф!)
— Да я и сам то, что делаю, искусством не считаю.
Я — паяц. Наношу на пейзаж лу¬бочные картинки, потом тексты — из частушек, из надписей в туалетах. Это фольклор. Я абсолютно неудобо¬варимый. Я сознательно выстраиваю антитезу европейской эстетике, по¬стоянно ёрничаю.
Мои картины — иллюстрация моих реакций на определенные штампы жизни. В качестве «интерьерной» живописи они не годятся. Скорее, вы¬зывают любопытство... Как этнография.
— Ты всерьез считаешь интерес к вам этнографическим?
— Более того, мне кажется, что наша «экзотика» по большей части ангажирована нами. Мы же стараемся свои идеи переложить на их язык, с их акцентом...
— Ты считаешь, что соцарт — не только искусство, сколько советология, выраженная живописью? Игра с мифами?
— Конечно. Европеец воспринимает это извне. Для того чтобы он понял то, что нам абсолютно ясно, (о нас самих), Булатов встает на сторону европейца, берет плакат и расска¬
зывает ему, рисуя, что такое «совет¬ский дух». Как бы делается сноска. Существует ангажемент, и он выполнен. Соцарт ведь тоже заверчен в коммерческий барабан, хотя главные его представители — люди пожилые. Но в чистом своем виде в нем хотя бы не было желания приспособиться к рынку. Зато есть вторая, третья волна соцарта с просто различной
формой: от абстракции и до «новых диких» нашего розлива. Их покупают в дорогие интерьеры, в гостиные...
Вне зависимости от стиля то, что сейчас уходит на Запад, — все это этнография. Пусть ею забавляются американские или европейские сред¬ние слои, пусть на этом утверждают¬ся и заглушают свои страхи. Никакой «азиатской заразы» нет. Потому что они все-таки нас боятся. Как только начинаешь им демонстрировать «звериное мурло», они вспомина¬ют о тоталитарно-военизированной энергетике, которая в нас заложена. Мы сейчас создаем им момент раз¬рядки. Демонстрируем имитацию, раз¬личные формы приспособления.
— Саша, скоро ли кончится мода на советский авангард? Каковы твои прогнозы?
— Уже кончается. Что от нас нуж¬но? Купить наши идеологемы, купить дешево и заполнить бреши в европейском интересе к тому, что делается в «малых народах». Пропадает экзотичность, русским искусством заполнилась вся Европа. Сейчас начала заполняться Америка. В прошлом году у нас была поклевка с Австралией. Мы уже вели переговоры с эмигран¬тами второго поколения — бизнесменами. Они предлагают выставки на курортах, побережье...
В конце концов через пару лет все утрясется и каждый займет свое ис¬тинное место. Большинство, я думаю, эмигрируют и утонут там. Кто-то смо¬жет удержаться на низком или сред¬нем коммерческом уровне, обеспечи¬вая эмиграцию.
— Много беспокойства слышится по поводу «утечки» современного искусства из страны. Мы и так уже по¬теряли шедевры русского авангарда 20-х годов...
— Русский авангард 20-х годов принадлежит мировой культуре, так же, как и Россия в начале века принадлежала мировой культуре и экономике. Сейчас все, что делается нами,
не авангард, во-первых, и не нацио¬нальное достояние, во-вторых. Я считаю — пусть вывозят все, что хотят. Надо будет, мы вернем все обратно. Как только в России нача¬лась концентрация капитала, началось и меценирование культуры и вывоз из Европы всего, что нам интересно. Прошлым летом я был на советско-американской конференции в качестве приглашенного. Три дня унижений! На слайдах показывали деятелей культуры типа Хаммера и перечисля¬ли — кто чего и на сколько мил¬лионов долларов вывез из России. «До 17 года вы были крупнейшими покупателями, а теперь вы крупней¬шие продавцы. Мы у вас покупали, покупаем и будем покупать. И выво¬зить будем...»
— Тебе не жалко?
— Нет. Все вернется, но только в том случае, если будет образована но¬вая экономическая система, которая позволит стране выживать на между¬народном рынке. Тогда будет и внут¬ренний рынок, да и искусство будет другое. И сопротивление коммерции появится. И культурная среда, выра¬батывающая свои оценки. Если на мою выставку приходит десяток дис¬сидентов с женами и десяток сума¬сшедших мужиков — это не среда. Если на выставку Шилова стоит ог¬ромная очередь, как за мебелью, — это тоже не среда. Для того чтобы образовалась взаимосвязь художника с культурной средой, нужно, чтобы Репин написал Третьякову: Павел Михайлович, недавно видел у Крам¬ского одну вещь. Я считаю, что она должна быть в вашей галерее, люди должны ее видеть. Так вот, необходи¬мы деятели, ответственные за культу¬ру (не по должности), обладающие ин¬теллектуальной базой для того, чтобы оценивать, и способные субсидировать искусство. Короче, нужны те, без ко¬го не состоялся бы серебряный век русской культуры — не собственно художники, а деловые люди типа и масштаба Дягилева. Но где они?
Наталья Троепольская, Литературная газета, 11 апреля 1990 г., № 15 (5289)



Комментарии:


Оставлять сообщения могут только зарегистрированные пользователи

Логин
Пароль

Регистрация
Забыли пароль?


Трибуна сайта

235
ПОДАРОК СУДЬБЫ Приглашаем на премьеру!

Присоединяйтесь 




Наш рупор

 
Оставьте своё объявление, воспользовавшись услугой "Наш рупор"

Присоединяйтесь 







© 2009 - 2024 www.neizvestniy-geniy.ru         Карта сайта

Яндекс.Метрика
Реклама на нашем сайте

Мы в соц. сетях —  ВКонтакте Одноклассники Livejournal

Разработка web-сайта — Веб-студия BondSoft