Марк Шагал. Интервью

Сегодня мы знакомим читате¬лей с небольшой частью литера¬турного наследия Марка Шагала. Это отрывок из интервью, взя¬того у художника Жаком Шанселем для радио и опубликованно¬го в 1971 году в «Сборнике радио¬передач», а также два фрагмен¬та из статей, собранных в 1979 го¬ду издательством «Дрегер» в кни¬ге «М. Шагал. Художник и писа¬тель».

Неустанно работать
— Мало людей, к которым можно обратиться со словом «мэтр» без малейшего желания польстить, из уважения. Шагал, вы — один из таких людей. Ваше, имя покрыто славой.
— Зачем говорить о славе в связи со мной? Да, правитель¬ство Франции осыпало меня почестями, власти очень лю¬безны со мной. Однако я сам живу в постоянном сомнении, оно съедает меня. Если обо мне хорошо отзываются, я быстро забываю об этом, если хорошо пишут, я, к несчастью, не очень верю. Но если кто-то бранит меня, я принимаю его слова всерьез...
— Вы один из самых старых художников в мире...
— Не будем говорить о возрасте. Я знаю, что стар. Очень стар. Я помню об этом.
— Однако вы выглядите человеком, находящимся в полном здравии.
— Я не пью, не объедаюсь. Не ложусь слишком поздно спать. Раньше любил работать по вечерам, но это было давно, очень давно. Сейчас я стараюсь не возвращаться из мастерской позд¬но, моя жена рада, когда я прихожу пораньше.
— Вы часто волнуетесь?
— Все время. Мать рассказала мне, что когда я появился на свет, город охватил огромный пожар и чтобы нас с матерью спасти, кровать, в которой мы оба лежали, переносили с места на место. Может быть, поэтому я постоянно взволнован.
Но в общем я человек веселый и часто улыбаюсь. Я люблю людей и стараюсь не жаловаться. Конечно, мне становится неве¬село, когда я, читая газеты, узнано, что сегодня творится в мире. Но молодежь мне нравится.
— Какая она, по-вашему, сегодня?
— Я ей завидую. Правда, сегодня, все молодые люди спорщики, они готовы пререкаться по любому поводу. Но я тоже когда-то был спорщиком. Еще до войны 1914 года. Как и мои, друзья Сандрар и Делонэ. Мы даже носки носили разных цве¬тов, один у меня был красным, другой, кажется, синим. Я наде¬вал зеленую куртку и начинал спорить.
Молодым людям я готов простить все, даже то, что мне ка¬жется странным: они теряют время. В самом деле, молодость всегда вызывает симпатию.
— Вам ближе люди, которые постоянно работают?
— Да. Нужно работать, неустанно работать. Нельзя достиг¬нуть идеала без работы. Для того чтобы создать произведение искусства, необходимо отдавать себя работе на все 400 процен¬тов, даже больше. Если вы выкладываетесь на 90 процентов, значит, вы неталантливы. В любой профессии работать нужно на пределе, отдаваясь ей целиком. Не ради денег — ради качества. Качество придает смысл жизни.
Насколько молодые люди были бы счастливее, если бы умели работать, работать по-настоящему. Думаю, что сегодня им не хватает именно этого.
— Что вы думаете о современной эпохе? Вы с ней в согласии?
— Я не люблю подобных вопросов. Мне нравится делать взбалмошные вещи, требующие фантазии, — писать картины, книги, поэмы. Сегодня же взбалмошность и фантазия выливаются в то, что один обливает другого грязью. Я не вижу в этом ничего интересного.
Из книг, газет, по радио — отовсюду узнаешь, что убивают, убивают и снова убивают. Крайне редко по радио можно услы¬шать, что кто-то написал гениальную поэму...
Снова и снова войны. Почему бы людям не читать Шекспира, не смотреть Рембрандта. Почему бы им не ходить в музеи, не уви¬деть своими глазами, что и как было сделано.
На концертах слушают Моцарта, затем выходят из зала и ока¬зываются на войне. Бесконечная глупость, одно и то же...
— Вы только что вспоминали о своей молодости. Наверное, это было прекрасное время?
— Конечно. Когда мне было двадцать, я тоже выкидывал но¬мера. Я был крайне влюбчив и терял массу времени. Я влюблял¬ся и забрасывал свои картины. Вероятно, не стоит об этом говорить.
Я был не просто романтиком, я был романтиком с головы до пят, правда у себя в мастерской я работал...
По тем временам я был очень богат — в моем распоряжении было 125 франков в месяц. Помню, как однажды я пришел за ними, в банк и меня спросили, в каком виде я хочу их получить, в золоте или в бумагах? Я попросил дать мне их в бумагах, по¬тому что иначе я их потеряю. В золоте это было пять малень¬ких монет величиной с мой коготок. Я боялся их посеять.
Тогда в квартале Рюш жили Модильяни, Сутин и многие другие. Так как среди нас всех я был самым богатым, часто ко мне стучали в дверь и говорили: «Шагал, дай мне на маленький биф¬штекс». Затем шли и покупали телячью печень. Единственная вещь, которую я умел хорошо готовить, была телячья печень. Часто приходил Сандрар. Я предлагал ему завтрак. За один франк в те времена можно было позавтракать.
Ночь напролет я работал, днем вышагивал по улицам, ходил на выставки, в музеи и возвращался, чтобы ночь поработать.
— Вы очень рано увлеклись живописью?
— В школе я неплохо учился, но заикался. Когда-то меня уку¬сила собака. Я заикался и не знал, как мне быть. Однажды один из учеников показал мне черно-белый рисунок. Я спросил его: «Что это такое?» Он ответил: «Ты можешь пойти в библиотеку, взять картинку и перерисовать ее». Тогда я понял, что тоже мо¬гу худо-бедно рисовать и это мне подходит.
— Вы довольны сегодня собой?
— Если моя жена счастлива, я тоже счастлив, я улыбаюсь.
— Вы говорили: «Мои дни проходили на площади Согласия и в Люксембургском саду, я видел Дантона и Ватто. Париж, ты мой второй Витебск».
— Так что же вы все-таки хотите узнать от меня? Я пишу кар¬тины, и на моих картинах, если вы чувствуете их, есть все. Мне нечего добавить. Нужно только продолжать работать
Если в произведении искусства нет чего-то ирреального, оно нереально. Я сказал это мальчишкой, в 20 лет, когда меня спро¬сили: «Но как это понять? Почему мертвые у вас лежат на ули¬це, а на крыше у вас музыкант?» Что я должен объяснить? Я так чувствовал. Чувствовал, что мир стоит вверх дном.
Ребенком я чувствовал, что во всех нас есть некая тревожа¬щая сила. Вот почему мои персонажи оказались в небе раньше космонавтов.
Как в жизни, так и в искусстве нам нужны взбалмошные и фантастические вещи. Только не надо им специально выучи¬ваться, не надо их насаждать.
Я не заканчивал никаких специальных курсов. Знания входят в нас с рождением, вместе с кровью. Для того, чтобы научить¬ся чему-либо, необязательно ходить в университет. Учатся преж¬де всего у своих родителей. Отец и мать были моей школой. Я учился, когда смотрел на своего отца и видел, как тяжело он ра¬ботает, как пьет чай, курит, как он устает. Учился, когда видел свою мать, стряпавшую на кухне для восьмерых детей. Затем я вырос и увидел небо, его ночь, увидел молоденьких девушек, настолько прелестных, что я ни за что не решился бы до них до¬тронуться. Все это — моя школа. И все это есть на моих карти¬нах.
— Вы, должно быть, умеете необыкновенно видеть?
— Нет, я не Эйнштейн. Недавно по телевизору показывали Эйнштейна. Он действительно необыкновенный человек! Я же просто человек. Я не умею ни воровать, ни убивать. Я люблю людей, работаю почти бесплатно, ничего не требую.
— Однажды вы сказали: «Я приехал в Париж за синим цве¬том». Есть цвета, которые принадлежат определенным странам?
— Да, конечно. Определенным странам и определенным лю¬дям. Не знаю почему, синий — мой цвет. Быть может, человеку с рождения соответствует какой-то цвет.
— Вы сказали, что ничего не кончали. Все, что вы умеете, вы узнали на улице, глядя на людей?
— Да. Сначала — дома, у родителей, затем — во Франции. Примерно в 1910—1911 годах я увидел художников, работающих на рынке. Мне очень нравится их метод.
Достаточно взглянуть на картины Шардена, Пуссена или Моне. В этом — Франция!
— Вам приходилось завидовать?
— Я завистлив. Это так. Я. завидую Моцарту, Рембрандту, Гойе — из-за некоторых его картин. Я завидую Тициану в ста¬рости. Я завидую вам, вашей молодости…
Литературная газета. 1986 г.
Продолжение в следующих блогах.