Блог пользователя taker

1.
Хочется поделиться? Нет, скорее всего, я не правильно истолковала какую-то из разновидностей моего чувства презрения или чувства зависти к вам.
Море – само по себе отлично. Там главное креветки соленые и почасовая смена погоды. Без этого, оказалось, очень не очень прибывать в столицу. Хотя и креветки в столице имеются и все эти темы с погодой, а также загаженный людьми и бездарно очищенный деревьями воздух, пепельные дома и маленькая душа, которой тело города так велико, что она особо и незаметна большинству, но все равно все это не так уместно и своевременно, как на море.
Еще важно, что там на море я наконец-то начала читать Миллера, и еще прочитала парочку отличных рассказов Зюскинда. Миллер – это очень хорошо. Особенно для такого, как я – пока не писателя, но очень писателей почитающего и, моментально перенимающего манеру изложения особенно понравившегося.
Очень криво и неумело перенимающего, стоит заметить. А от этого вдвойне приятней, потому что потом есть за что долбить себя обвинениями по голове и уничтожать все подсмотренное, скопированное, смешное, переписывать все сначала, потом писать опять.
Знаете этих, ну, которые мнят себя литературными критиками? Они частенько говорят: «Так много у тебя повторов; это нужно редактировать» и прочее. В Тропике Рака словом пи…да Миллер начинает, продолжает и заканчивает многие предложения. На одной странице можно встретить слово пи…да раз эдак с десять. Еще слова: триппер, блядь, еда, деньги, еб..ть. Вряд ли кто-то на полном серьезе взялся бы исправлять эти повторы. Вот если бы повторялось слово персонализация, например…А так пи..да… Кто будет против повтора этого слова? Только тот, кто Миллера не читал, а это как говорится, уже его проблемы. С редактированием у него тоже вопрос решенный. Где-то на первых страницах он написал, что ничего из «этого» он исправлять не собирается, мысль она на то и мысль, какой ушла на бумагу, пусть такой и остается, ведь исправить её, значит изменить, а изменить, значит превратить в совершенно иную мысль.
И получился в итоге у этого черта просто шикарнейший роман, с громадным количеством повторяющихся слов, хитросплетенными образами, неотредактированным душевным поносом. Книга эта, как живой организм: просыпается, питается, испражняется, трахается, страдает, веселиться, болеет и выздоравливает, рождается и умирает. Полноценная не потому, что стремится к эфемерному совершенству, а совершенна, потому что полноценна.
И Зюскинд. Напрочь закрытый. Насыпь патологий. Интеллигентная психологическая помойка. Праведные доводы самоубийцы. Расчленение тела с любовью. Долгоиграющая шизофрения. Читая, невозможно прочувствовать что-либо до конца. Он мастак прерывать, этот Зюскинд. Не сюжетную линию, с этим-то у него все в порядке, а эмоцию читающего. Только собираешься полюбить, только собираешься возненавидеть, только собираешься пожалеть, но нет – каждое предыдущее ощущение он накрывает следующим, и так раз за разом, пока не заканчивается один рассказ и его не накрывает еще один.
2.
Вдоволь начитавшись и надумавшись, я потом возвращалась домой в поезде. Мы взяли плацкарт, чтобы, честно, дешевле.
Кое-как улегшись на нижней полке, я сфокусировала взгляд на близ торчащих ногах. Были они в носках, женские, неприятно длинные и узкие. И до гадкого меня провоцировала тошнота. Это были самые ужасные и некрасивые ноги, которые я видела в жизни. И ничего вроде бы не стоило мне не смотреть на эти ноги, еще меньшего мне стоило не думать о них, и вовсе за бесценок я могла бы не замечать их совсем. Но они так крепко вцепились мне в голову, что размышлять о них потом было уже намного проще, чем высвободиться от мыслей блуждающих вокруг этих проклятых ног. Она, то ерзала, то переворачивалась, то поднималась, то опять ложилась, эта бедная девочка со своими уродскими ногами. Мне даже стыдно стало, ведь до встречи со мной, они были обычными ногами, которые умели ходить, стоять, любить, нравится. И так, наверное, лет двадцать. А я за минуту превратила их в мерзость, которую не то, что потрогать, даже рассматривать было противно.
Но она не знала об этом. Не знала ужасной правды о своих ногах. Не знала моей ужасной правды о своих ногах. Расскажи я ей эту мою правду, думаю, был бы страшный скандал. И страшная несправедливость. Может мордобой, потому что она мне сдалась очень рослой девочкой, которая могла бы дать мне по лицу запросто. В конечном счете, я уснула, никак не повлияла своей правдой на девочку, потому что так ей про ноги ничего и не сказала. Нашла в её ногах вдохновение пословоблудить очередной раз, все окончилось мирно, а не войной. И это плохо. Потому что на такой телеге далеко не уедешь. Ты не жилец теперь, если не втюхаешь за день, хотя бы несколько порций своей правды кому-то. Ты в роли современной мертвячинки, валяющейся на обочине, что привлекает внимание мимо проносящихся своим смрадом помалкивания. И тебя обязательно копнут ногой, дабы удостовериться в том, что ты действительно умолк навсегда и тебе уже бесполезно говорить правду, с тобой бесполезно воевать. Тебя может даже попробуют оживить, но только лишь для того, чтобы рассказать свою правду. И лучше бы как следует научиться притворяться мертвыми, тем, кто не умеет или не хочет воевать, потому что полчища живых со своей правдой в руках рыщут тут и там, в надежде найти вас и прикончить своим смертоносным оружием.
3.
Я отлично отдохнула, чего и вам желаю, может быть.