Капитанская дочка

(Сочинение на заданную тему)

Учился в школе я прилично,
По большинству наук отлично,
Хоть без медали золотой,
Но был я близок к цели той –
Не смог достаточно толково
Представить образ Пугачёва,
Когда сдавал на выпускной:
«Злодей он или же герой?»,
Не лёгкий выбор для детей –
Сейчас не знаешь, кто злодей.
За то, что написал не так,
Поставили мне «четвертак»,
А в аттестате «хорошо»,
Вот в инженеры и пошёл.

В известном Пушкинском романе
Сей образ всё-таки туманен.
Писал с оглядкой на цензуру,
Не обвинили, чтобы сдуру,
Что он какой-то экстремист,
А в помыслах пред властью чист.
Как видно пребывал в депрессии,
В стране волной прошли репрессии,
И в прозе потому творил,
Коль стих на ум не приходил.
И у меня без вдохновения
Не пишутся стихотворения.

Я признаю, что Пушкин гений,
Хоть мне не нравится Евгений,
Поскольку к людям равнодушен,
А потому для чтенья скучен.
О вкусах, говорят не спорят,
Сомненья дорогого стоят.
Здесь он использовал Гринёва,
Чтоб описать нам Пугачёва,
Что не разбойник он какой,
А может даже быть другой:
С соратниками простодушен,
К Гринёву был великодушен
И Машу Швабрину не дал –
За это Пётр и уважал.
Любовь показана главнее,
Чтоб отстраниться от «злодея»,
Я в Машу тоже бы влюбился,
Коли тогда там очутился.

Скорее, что противоречия,
Не ради лишь «фигуры речи»,
Пусть в виде записей издал,
Но между строчек показал
Свою симпатию к «злодею» –
Заметил эту я идею.
Хоть так не раз там называл,
Но чувства тщательно скрывал,
Поэтому совсем иного
Я видел образ Пугачёва:

«Сметливый, с тонкостью чутья,
Стал предводителем не зря
И верил в Бога, раз крестился,
Когда за стол поесть садился,
Имел отменную сноровку,
Придумал с Лжепетром уловку,
Поскольку ведь не все вполне
Петра поверили жене,
Что не убит царь был, а помер,
Помучавшись маленько в коме.
Что проиграть мог, допускал,
Но потому лишь рисковал,
Что «падаль не хотел, как ворон
Клевать» – мир чудесами полон,
Он помыслами был «орёл»,
Поэтому на авантюру шёл.
Гринёву долг вернул сполна» –
Каким бы с ним была страна?
Тогда лишь только убивал,
Кто в нём царя не признавал.

А разве в тюрьмах не гноят,
Коль подчиняться не хотят?
Да и сама Екатерина,
Как знаем, далеко невинна –
Княжну сгубила Тараканову,
По правилу интриги главному –
Всех устранить вокруг наследников,
Чтоб не было у ней соперников.
Мировичу главу сняла,
Гринёва только лишь спасла,
Но за него просила Маша
И перевесила та чаша,
Где сироты была любовь,
Не то б его пролилась кровь –
Ведь сколько плавало плотов,
С телами висельников–казаков!

А за строптивость до сих пор
Грозит суровый приговор
И по надуманной вине
Реальный срок дают вполне,
А после в камерах насилуют
И как сломают, так помилуют,
Но прежде получив прошение,
Чтоб проявили снисхождение.
Мне кажется, он много лучше
Мерзавца Швабрина – поручика,
Ведь тот на верность присягал
И кровь чужую проливал.
А сколько «швабриных» в столице
Служили той императрице?
Казаться можно «патриотом»,
Когда сражаться неохота,
Мы «наверху» подобных видим,
Хотя порой и ненавидим.

Был Пушкин в сложном положении,
Ведь не легко бывает гению,
Коль вместе с ним тогда мы жили,
То б одинаково судили –
Попробуй волю мыслям дай,
Ведь цензором был Николай.
Если б роман сейчас писал,
То автор под статью попал
«За разжиганье всякой розни» –
Сейчас во многом видят козни,
А в книге есть и «экстремизм»,
И даже «антисемитизм»,
Чужими сказанный устами,
Но мы ведь понимаем сами,
Что там действительно к чему
И происходит почему,
Хотя не исключаю впрочем,
Наличие сплошь многоточий.

В романе он даёт совет:
«Полезней изменений нет,
Дающих улучшенье нравов»
И рассуждал при этом здраво,
Коль видел вред от потрясений,
Вот потому-то Пушкин гений.
Но царь его не воспринял,
Репрессии ужесточал,
Режима видел в них спасение,
Довёл страну до поражения,
А с ним и разорил казну –
Как можно подражать ему?
Но не идут советы впрок,
Народу предлагают шок –
То «терапию», то «реформы»,
Ужесточающие нормы,
А, чтобы ропот прекратить –
Инакомыслье запретить.

Но замечаем мы подчас,
Что зреет уж протестный класс.
Вот и недавно в Пугачёве,
Не обошлось опять без крови
На межнациональной почве.
А ведь в романе, между прочим,
Восставшие были близки –
Не только яицкие казаки,
Там и башкиры, и татары,
Всех звали «русскими» недаром!
А Пушкин, как известно, тоже
Не русский был по крови всё же,
Хотя себя он им считал,
В то время видимо не знал,
Что возведут в принципиальность
Кой-кто свою национальность,
Но прежде унижая русских
И в чьих-то интересах узких.

Бессмысленным и беспощадным
В романе назван «русский бунт»,
Когда холопы с чувством стадным
Именья грабят или жгут,
Когда подвластные стихии,
Уже вчерашние рабы,
Гуляют лихо по России,
Господ вздевая на столбы.
Так понимая справедливость,
Карают алчных на земле,
Ждать нету мочи Божью милость
И уповать на власть в Кремле,
Что примет честные законы –
Их под себя она творит,
Взирать доколе на иконы,
Когда в душе пожар горит?!

За что людей лишают воли,
И устанавливают гнёт,
Всевышний позволяет что ли,
Исхода безучастно ждёт,
Из поднебесной наблюдает,
Мученья и несчастья шлёт?
Неужто, кто сильней страдает,
Блаженным в лучший мир уйдёт?
Врут, что неравенство от Бога,
Все от рождения равны
И, если в терниях дорога,
Так то проказы Сатаны,
Который златом искушает,
Когда не продался, вредит
И нищетой всю жизнь пытает –
Не всякий бесам устоит.

Неужто, это Боже правый
В январский день согласье дал,
Чтоб царь, нареченный «Кровавый»,
Толпу рабочих расстрелял,
Пришедших в выходной на площадь
Поведать о житье своём,
Что вкалывают словно лошадь,
Ни ночью отдыха, ни днём?
Но тот от встречи отказался,
Взамен карателей послав,
Виновен в том, что бунт начался,
Кто правит подданных поправ,
Кто возомнил, что он от Бога
И у него иная плоть,
Присваивая слишком много –
Мол хочет так того Господь.

Меж тем уже забыты тыщи
Убитых в пятом пред дворцом,
Не любят вспоминать о нищих,
Хоть тоже созданных Творцом.
Для них покой уже награда,
Они в Раю давным-давно,
А может быть так им и надо,
Коль власть и церковь заодно?
Но появляются сомнения
Уже в «горячих» головах –
Вдруг вера для повиновения,
Внушать от «божьей кары» страх?

Чтоб больше запугать «иванов»,
Когда к тому ж пуста казна,
То для России, как ни странно,
Нужна хоть с кем-нибудь война.
Звучат призывы, ходят строем
Во славу открывают рты,
А кто-то хочет стать героем,
Хотя уже не все сыты,
Не думая, что будет после,
С хорошим иль плохим концом,
Могилы будут на погосте,
Но царь становится отцом.
А коль случится поражение,
Одна забота для страны –
Терпеть привычно унижение:
«Но лишь бы не было войны!»

Ведь в мире всё закономерно –
С чего вдруг набожный народ,
Доселе несший крест смиренно,
Начнёт громить своих господ?
Гулять в последний раз на воле,
Кругом почувствовать раздолье
И жизни подвести итог
Без страха – примет ли их Бог?
А многого ума не надо,
Чтоб заповедь одну понять –
Представить, что попал сам в стадо,
На личной шкуре испытать.
Не делай, что себе не хочешь,
Другим ни в чём не навреди,
Поскольку слово не воротишь,
Припомнят всё, что позади.

А зло есть бумеранг по сути,
Вернётся, завершив свой круг,
Не приведи Господь быть в смуте
Среди раскрепощённых слуг!
Они решимы, когда вместе,
Излив из глубины души
Запасы выстраданной мести,
Для них все средства хороши.
И затаённую обиду
Реализуют, взявши власть,
Давя со смаком, словно гниду,
Тирана больше не боясь.
А тот, лишённый одеяния,
О снисхождении молит,
От страха шепчет покаяние,
Их возбуждает жалкий вид,
Считавшего себя за Бога
И, чья дописана глава,
Победу празднуют из рога,
Топча поверженного «льва».

В ночи видны огни пожарищ,
Взлетают искры к небесам,
Зовут друг друга: «брат, товарищ»
И не по кличкам – именам.
Пьянит свобода, радость в лицах,
Душа ликует и поёт,
Из тела вырваться стремится,
Смерть не страшна, позорен гнёт!
Быть может, разочарованье
Придёт на смену поутру,
Остановиться нет желанья,
Стремятся руки к топору,
Сжимая крепко топорище,
Надменны головы отсечь:
«Давай, смелей, не трусь дружище,
Раз суждено на плаху лечь!».

Вздымались хутора, станицы,
Деревни, сёла, города,
Забеспокоились в столице,
А раньше было некогда
Подумать здраво о народе –
Не может русский человек
В своей стране быть не свободен,
И так всегда, за веком век.
Что происходит, то разумно –
На небесах предрешено,
Опровергать не стоит шумно,
Коль оснований лишено,
Мол, русские живут без смысла,
Едва похожи на людей,
И челюсть, якобы, отвисла,
Как у приматов – дикарей.
Была придумана страшилка,
Что на свободе русский – зверь,
И место для него подстилка
В хлеву, не заслужил постель.
Как по заказу, пишут сказки
Нам про Емелю – дурачка,
Мечтающего, щуря глазки,
Обогатиться с кондачка.

А ведь в преданиях старинных,
Которые слагал народ,
Славя богатырей былинных,
Спасавших Русь от всех невзгод,
Дурак и лодырь не герои –
Как можно лёжа на печи
Добиться счастья, дом не строя,
Не сея кушать калачи?
Лишь только силушку почуяв,
Крестьянин Муромец Илья
Готовил пашню, пни корчуя,
Взобрался после на коня.
Когда на Русь пришли монголы
И брали девушек в полон,
Он не подался в богомолы –
Под колокольный бился звон.
Плечом к плечу с ним был Добрыня,
Ещё Попович Алексей,
Мечом, булавой били злыдня,
Не устрашившись рати всей.
Микула только осторожен,
Как говорят сейчас, в тылу
Пахал и сеял – кто-то должен
Кормить детей, любить жену.
С тех пор и труженик и воин
В одном строю всегда идут,
Становится солдат героем,
Коль дома его любят, ждут
Живым увидеть, не изгоем
Вернётся к мирному труду
И будет быт его устроен,
Зачем же сказки про Балду?

Русь – матушка давно скончалась
От ран полученных, когда
Орда над нею измывалась,
Сжигая в пепел города,
Бесчинствовали крестоносцы
На наших дальних рубежах,
Тевтонцы, поляки, ливонцы –
Им нету равных в грабежах.
И так же, как с лица коросту,
Сводили нацию на нет,
Народ подвергли «холокосту»,
Нам причинили много бед.
Не успокоились поныне
«Доброжелатели» вокруг,
Аж кровь от их деяний стынет,
Сжимается на шее круг.

Как только матушка почила,
На смену мачеха пришла –
Империя, что так любила
Чужое всё, то дурь нашла
На царедворцев – иноземцев,
Которых Питер на племя
Завёз в Россию: шведов, немцев,
«Породу улучшать имя».
Страдая манией величья,
Пётр Первый русских не любил,
К ним проявлял он безразличье,
Чтоб цель достигнуть, не щадил.
Стрельцам, геройски взявшим Азов,
Штурмуя из последних сил,
На лобном месте скопом, разом
Сам лично головы рубил.

Их естество протестовало
Против им чуждого новья,
Что власть усиленно внедряла
Под предводительством царя.
Он не надеялся на русских
И, чтобы укрепить свой трон,
Брал генералов чаще прусских
Или шотландских, как Гордон.
Патрик по вере был католик,
Начал при датском короле,
Известный генерал – наёмник,
Прижился славно при дворе.
После того, как в воеводстве
Он у поляков послужил,
При многократном превосходстве
Измотанных стрельцов разбил.
Бедняг неправедно и скоро
Царь в вероломстве обвинил,
Казнённые немым укором
Навечно будут – он убил
Презревших властное желанье
Природе русской изменить,
Даже великие деянья
Грех сей не смогут искупить.

Как говорил философ Ницше,
Средства оправдывают цель,
Не жаль Петру было погибших –
Он прорубал в Европу щель,
Мостя костьми себе дорогу,
Надеясь въехать на коне,
Быть на Земле подобным Богу,
Чтоб равных не было в войне.
Он баб стрельцов не слышал рёва,
До них дел не было ему,
А чем он лучше Пугачёва?–
Никак понять я не могу.

Но тщетны были все мечтанья,
Империю, что он создал,
Чрез триста лет ждали страданья
И неминуемый развал.
Бездарные его потомки
Предались властной суете,
От той страны одни обломки,
А люди, как тогда, в нужде.
Царей свергали, убивали,
Те, кто на смену приходил,
Талантом не всегда блистали,
Был коронованным дебил.
Они там все не без изъяна:
Екатерины, Софья, Анна…
Хрущёв, Ульянов, Горбачёв –
Чем их-то хуже Пугачёв?
Были потом, которых спьяну
На трон пытались усадить,
Небезызвестную Татьяну,
Монарха дочь, страной рулить.
Для многих может будет странно,
Но коль со вкусом нарядить,
Не удивлюсь, что «обезьяну»
Главою могут объявить.

В стране холопы снова, баре,
Опять одни других гнетут,
И «абрамовичи» – бояре,
Что было общее, гребут.
Есть, кто стоит у них на страже,
И Главный там защитник даже,
Всё объясняет Конституцией –
«Лимит» исчерпан революциям.
Забыты напрочь сострадание,
Перед народом страха нет
И не дождаться покаяния
От власти до скончанья лет.
Она священная корова,
Но доят только, кто при ней
Ни пищи от неё, ни крова –
Попробуй сам достать сумей.

Нам выпало родиться в смуте,
В эпоху войн и перемен,
И до сих пор мы на распутье
Корабль слегка уменьшил крен.
Им маневрируют умело,
Раз испытавши власти вкус,
«Реформы» продолжают смело,
Не забывая щупать «пульс».
Впилась игла в «седьмое небо»,
Сочится из неё дурман,
Нужны лишь игры, кроме хлеба,
Жить проще, коль в мозгах туман.
Всё заменяет телеящик,
За правду выдают обман,
Так жизнь пройдёт, «сыграешь в ящик»,
Как до тебя «дурак» Иван.
Им протянуть подольше надо
И приумножить, что дано
По их заслугам, ну, а ада
Бояться алчному смешно.
Ведут Россию тем же курсом,
Что «всенародный» указал,
Спасибо, хоть не травят дустом,
Ну, кто опять нас наказал?
А может правда Бог нас любит,
Возможность, коль даёт страдать,
И на том Свете не забудет? –
Блажен, кто верует. Как знать…

Уйдёт бесследно обыватель,
Так не заметивший оков,
Не вспомнит про него писатель,
Ведь он не разжигал костров,
В чужих имениях не вешал,
На плахе не рубил голов,
А просто жил, супругу тешил
И счастлив был, когда здоров.
Он никому не интересен,
Не бунтовщик, как Пугачёв,
Не бузотёр, каким был Ельцин,
Который изменить готов
И преступить через присягу,
И в том увидели отвагу,
Уменье цели достигать,
И никому не сострадать.
Уклад народа он нарушил,
Страну великую разрушил,
Совет из танков расстрелял,
Имущество своим раздал.
Но в правоте всё ж убедил,
Лишь потому, что победил.
А выше всех, конечно Сталин,
Он по делам до сих пор славен,
Прощают все его грехи,
Я в честь его писал стихи,
Ведь на распутьи власть он взял –
Кто бы страну тогда поднял?

Вот если б Емельян на плахе
Не пал в разодранной рубахе,
По прихоти Екатерины,
То ж самозваной властелины,
А чудом въехал во дворец,
То должен быть другой конец,
А с войском были бы победы,
России б покорились шведы,
Коль стал бы он тогда царём,
Наполеон служил при нём!
Да и роман был не про «дочку»,
Без пропусков и многоточий,
Возможно даже и в стихах –
Никто б не обличал в грехах,
Не называл уже «злодеем»
И не было б его «добрее»,
И величался государь,
Кто б усомнился, что он царь? –
А для чего тогда тюрьма?
Спокойной быть должна страна!

А вдруг ещё б «жену» простил,
И как мужчина стал ей мил,
Ведь он имел мужскую стать –
Чего бы мужем не признать?
Зажёг бы в ней любви «огонь»,
Ведь не Потёмкин он, а «конь»,
Была у ней такая слабость –
Мужчины доставляли радость,
Меняла «кобелей» подряд –
Недаром люди говорят.
А милые, бывает ссорятся,
Потом все разом успокоятся.
Тем, кто погиб уж всё равно,
Сюжет, конечно, для кино…
И Пушкин бы создал творение
Достойное большого гения!
А может самому попробовать?
Ведь не впервой себя высовывать,
И написать такой сценарий,
Где будет сей пассионарий
Прообразом романа – фарса,
Как сразу я не догадался?
Подумав, правда, говорю:
«Идею эту я дарю».

Так, где граница между бунтом,
Переворотом, мятежом,
Вершили что вожди и хунты
У нас в стране, за рубежом?
На это опыт, мой учитель,
Мне говорит: «Сильнейший прав,
Законы пишет победитель –
Повсюду в мире этот нрав».
Власть для народа, недоступна,
Так повелось у нас в стране,
Покуда правит, неподсудна –
Так кажется не только мне,
Ведь тюрьмы, как когда-то полны,
В них не хватает уже мест,
Чтоб критики уменьшить волны
Домой сажают под арест.
Хоть это всё не раз уж было
И впрямь, похоже, «карусель»,
Судьба такая опостыла
И не найти в заборе щель.

А Пушкин видно понапрасну
Свои советы раздавал,
Ведь мир желанный и прекрасный
В России так и не настал.
Хотя признаюсь, что надеюсь,
Как в юности на коммунизм –
Не догоню, так хоть согреюсь
Я по пути в капитализм…

PS. Перечитал – весьма не плохо,
Уверен даже, что не «гэ»,
Но на дворе не та эпоха,
Не сможет оценить ЕГЭ,
Мне этого уже не надо,
Но всё же мучает досада –
Что происходит, всё не впрок,
Напрасно пройденный урок.

Чтоб память освежить немножко,
Купил в бумажной я обложке
Роман на сон перечитать,
Да и о Маше помечтать.
Ведь «лихо» где-то рядом с нами,
Вдруг вместе с этими стихами
Его в продажу запретят,
Ведь могут, если захотят.