16+
Лайт-версия сайта

Красота спасёт мир

Литература / Критика, философия / Красота спасёт мир
Просмотр работы:
16 июня ’2017   13:22
Просмотров: 12975

Часть первая.

Наброски о красоте и о поэзии

Красота спасёт мир. Кажется, общее место. Давно уже не откровение. Красоту саму пора спасать. Кажется… Но вот ты идёшь. Может быть, по лесу. Ты спокоен, ты отпустил себя. Солнце над головой, чистое небо, вокруг тебя сосны. Пахнет смолой и лесной земляникой. Тренькает синичка. И вдруг… Расступаются сосны. Ты вышел на берег моря. Ты… а где ты? Трепет. Ты чувствуешь трепет. И слёзы из глаз. Внезапные слёзы. Мир поплыл. Остановилось мгновение. Сиянье в глазах. Божественное сияние. Тебя озаряет. Молния, вспышка – и ты знаешь всё. Знаешь, что такое жизнь. И знаешь, что такое смерть. Ты над всем этим. Тебя не касается. Только сияние. Танец энергии. Красота. Величественная красота. Ты постиг её в этот момент. Трепет. Сияние. Слёзы. Восторг. Отблеск Вечности – вот что явилось тебе. То, что выше всех твоих слов. Все слова твои ложь по сравнению с этим. Для них – пустота. Море, волны, песок – это ширма, слова могут описывать ширму, но за неё ты уже проникаешь без слов. Не объять, не схватить. Созерцать. Просветление. Вечность выливается в миг.

Ты опять на земле. Идёшь по влажному песку. Подвластен жизни и смерти. Но ты теперь знаешь. Ведь ты припомнил. Только что ты припомнил. Давно, ещё в молодости, ты читал у Платона: когда кто-нибудь смотрит на здешнюю красоту, припоминая при этом красоту истинную, он окрыляется, а окрылившись, стремится взлететь. Только что ты пытался взлететь. Истечения красоты заставляют расти крылья души. Ты пытался взлететь. И тебе приоткрылась завеса. Всё есть красота. Универсальный клей мироздания, склеивающий воедино атомы Вселенной. Ты заглянул за завесу и теперь понимаешь, почему поют птицы, почему растут деревья и почему созревает ароматная земляника. Потому что это красиво! Да, интеллектуально твоё объяснение выглядит как безумие, но ты ведь не спятил. Ты просто воспринял язык птиц и деревьев, язык всей жизни. Почему поют птицы? «И славит всё существованья сладость», - отвечает поэт . Учёный же скажет: самец хочет привлечь самку, чтобы спариться, осуществить свой половой инстинкт. Какая чушь! Если всё дело в привлечении самки, сирена куда эффективнее. И проще. Птицы давно бы освоили звуки сирены: вот, загудела, и сразу понятно: самец хочет самку, он её требует! Но жаворонок поёт над полями, поёт даже тогда, когда его слышит не самка, а сокол. Сокол мчится за жаворонком, чтобы убить, чтобы съесть; жаворонок удирает, но не перестаёт петь до последнего, потому что в этом вся его суть. Он живёт, чтобы спеть. И за миг до своей смерти он споёт лучше всего. Смерть придаёт его жизнерадостной песне высшую красоту.

Как цветы доверяются миру… какая
тишина! Мы их рвём, отмеряем их час,
но кто знает, о ком так грустят, поникая,
лепестки? О себе или, может, о нас?

Хочет всё воспарить. Только мы, тяжелея,
давим всё, восхищённые властью своей.
О, кого нам учить?! Поучиться б, скорее,
ликованью и вечному детству вещей.
Рильке (пер. З. Миркиной)

Для чего тогда живёт сокол? Для жаворонка. Сокол его спарринг-партнёр. Песня сокола это погоня. Никто не живёт по отдельности. Все живут вместе. В единой красоте. Жаворонок, сокол, человек или цветок – это только прикиды, временные маски, нужные для того, чтобы сыграть свою роль в общем танце. Жизнь – это песнь; песня, догнавшая ветер. А смерть… смерть только фон для этой безудержной песни.

Также скажи, отчего ты так плачешь? Зачем так печально
Слушаешь повесть о битвах данаев, о Трое погибшей?
Им для того ниспослали и смерть, и погибельный жребий
Боги, чтоб славной песнею были они для потомков.
(Одиссея, VIII)

Ты идёшь по влажному песку. Солёный ветер тебя обвевает. Солнце над головой. Море шумит. Ты идёшь и знаешь всё. Тебе явилась жизнь. Тебе явилась вечность. Тебе явилась судьба. Вторая твоя половинка раскрылась. И теперь ты видишь во всём её отражения. В одинокой вороне на берегу. В криках чаек над морем. В солнечном блеске. В запахе сосен. Всё другое теперь. То же самое и другое. Подлинное. Настоящее.

Раньше ты был похож на муравья, ползущего по грандиозной картине неведомого художника. Что видит такой муравей? Наполз на чёрный мазок – плохо, мрак, страшно, ужас! Наполз на серый: тоска, печаль неизбывная. А вот жёлтый мазок, тут вопрос и нет ли какого подвоха?.. красный мазок – о слишком ярко, режет глаза! Ты был как муравей. Ты видел только мазки, стоп-кадры процесса, а теперь ты смог увидеть всё, всё сразу – и твой экстаз неописуем. У тебя просто нет слов это высказать. Потому оно именуется несказанное. Ты всё это видишь без слов и без мыслей. И без ума, такого, как тут. Ты будто спишь. Но это не сон. Сон там, на земле, та твоя жизнь это сон по сравнению с этим. Но бессильны слова. Они ведь только указатели. Когда ты говоришь «луна», ты просто указываешь на луну, как бы направляешь на неё свой палец. Для слов нужна общая система координат. А на то, что выходит за рамки системы координат, что вне этих рамок, как указать? То, что за рамками. По ту сторону слов. Можно указать на луну, можно указать на солнце, можно на траву и на море, на чувства и на переживания, но как указать на то, что повсюду и пронизывает насквозь – где взять столько пальцев и куда их направлять?.. Да, пальцы веером, хватайте стоп-кадр, который уже только прошлое. Но там нет прошлого и не расчленяются кадры. Не хватается. Нет.

Человек, переживший клиническую смерть, радикально меняется. Испытавший хоть раз неподдельное вдохновение меняется так же само. И тот и другой заглядывали по ту сторону. И теперь ведают то. Иное. Не это. Вторую свою половинку. Ведают и не страшатся. Каждый несёт в себе свою смерть, как косточку плод(Рильке). Каждый несёт в себе свою смерть и свою судьбу. Они не приходят извне. Они вызревают внутри. Они согласованы с тем, что ты есть. Ты можешь припомнить. Если отыщешь для этого время и силы.

Да, человек радикально меняется. Приходит спокойствие. Больше не хочется зимою лета, а летом зимы. Человек теперь принимает всё. Всё как оно есть. Без метаний, без истерик и без смятения. Поэты, испытавшие подлинное вдохновение, становятся провидцами и часто предсказывают свою собственную судьбу. Спокойно и бесстрастно.

Он стоит над раскалённым горном,
Невысокий старый человек.
Взгляд спокойный кажется покорным
От миганья красноватых век.

Все товарищи его заснули,
Только он один ещё не спит:
Всё он занят отливаньем пули,
Что меня с землёю разлучит.

Николай Гумилёв. Стихотворение «Рабочий».

Гумилёв прошёл добровольцем Первую мировую войну. Пулей нецелованную грудь украсил георгиевский крест за храбрость. Но рабочий всё-таки отлил для него пулю. Рабочий же и выстрелил. Свой рабочий. Не немецкий. Через три года после войны. А на фронте Гумилёв иногда вылезал из окопа на бруствер, чтобы враги могли по нему пострелять, как по мишени. Зачем он это делал? Выказывал неуёмную храбрость? Нет, просто тренировался. Как будет стоять на расстреле. Предвидел судьбу. Предвидел, что будет расстрелян. Предвидел не так, что вот можно прямо взять и рассказать. Это чушь. Предвиденье гораздо глубже, оно смутное и невнятное, как сон, который повторяется. Но оно толкает на действия, про которые ты сам не понимаешь, зачем, но всё равно действуешь. Исполняешь. Поэзия ведь не только в том, как поэт пишет. Поэзия также и в том, как поэт живёт. Часто он живёт гораздо красивее, чем пишет. Это – высшая форма поэзии, творение жизни, это поэзия высших сфер.

Да, поэт предвидит. Издревле ведь поэта объединяли с пророком и прорицателем. Тот же Гумилёв считал предками поэтов шаманов-друидов. Пушкин, говоря о пророке, на самом деле говорит о поэте, испытавшем вдохновение:

И внял я неба содроганье,
И горний ангелов полёт,
И гад морских подводный ход,
И дольней лозы прозябанье.

Испытав вдохновение, понимаешь всё. Всё как оно есть. Суть мироздания – красота. («И увидел Бог, что это хорошо… и вот, хорошо весьма»). Красотой склеено мироздание, красотой оно дышит. Весьма хорошо! И когда люди, лишённые крыльев, разводят руками и восклицают: юдоль страданий, юдоль печали, - кто-то должен ответить этим слепцам. Поэт должен ответить. Художник. Философ.

«Искусство остаётся для нас единственным и вечным откровением, чудом, даже однократное свершение которого должно было бы нас уверить в абсолютной реальности высшего бытия». (Шеллинг)

****
Падение происходит в девятнадцатом веке. Измена традиции.

В 1814-м году Жуковский обращается с посланием к дяде Пушкина, тоже поэту, и к ещё одному поэту, князю Вяземскому.

Друг Пушкин; счастлив, кто поэт;
Его блаженство прямо с неба;
Он им не делится с толпой:
Его судьи лишь чада Феба;
Ему ли с пламенной душой
Плоды святого вдохновенья
К ногам холодным повергать
И на коленях ожидать
От недостойных одобренья?
………………………………………………
Таков поэт, друзья; презренье
В пыли таящимся душам!

Это ещё античная традиция. Поэт – блаженное и счастливое существо, призванное к служению высшими силами, которые даруют ему вдохновение. И тогда, испытав вдохновение, поэт раскрывает перед людьми, в пыли таящимися душами, красоту мира, то, как она преломляется во всякой вещи, сквозит во всём. Во всём конечном выражается бесконечное – вечность, и поэт этой вечности служит, он её глас, её певец, он чурается одобрения толпы и ни в коем случае не идёт у неё на поводу, он один, он сам себе царь, он общается с небом и не зависит от людских похвал.

Этой традиции придерживается и Пушкин. В 1824-м году молодой Пушкин пишет своё послание поэту Языкову:

Издревле сладостный союз
Поэтов меж собой связует:
Они жрецы единых муз;
Единый пламень их волнует;
Друг другу чужды по судьбе,
Они родня по вдохновенью.

Сладостный союз, вдохновение, пламень, жрецы муз – это вся та же традиция. Пушкин – её вершина, её предел, её лебединая песнь, ведь в это время в прогрессивной Европе уже совсем другие настроения, но русская поэзия, кажется, идёт своим путём. «В сущности, он любил только свою музу и облекал в поэзию всё, что видел», - так напишет о Пушкине княгиня Волконская, та самая, о которой (или обо всех женщинах?) сказано:

Как я желал тогда с волнами
Коснуться милых ног устами.

Однако нелегко жить поэту. Мир искушает. Мир требует своего. Уклад жизни меняется. Всё постепенно меняется. Люди ждут и хотят перемен, которые им принесёт прогресс.

«Я уже поборол в себе отвращение писать и продавать свои стихи для получения средств к жизни; самый большой шаг уже сделан, и если я ещё пишу лишь по вольной прихоти вдохновения, то, раз стихи написаны, я уже смотрю на них исключительно как на товар, по столько-то за штуку», - пишет Пушкин в одном письме летом 1824-го года. «Самый большой шаг уже сделан». Вдохновение по-прежнему свято и неприкосновенно, но его плоды можно (и придётся!) продавать. Но продавать лучше всего то, что нравится покупателю, чего он хочет, просит и требует. Значит, придётся подстраиваться под новые правила и под новые веяния. Прогресс!

Век шествует путём своим железным,
В сердцах корысть, и общая мечта
Час от часу насущным и полезным
Отчётливей, бесстыдней занята.
Исчезнули при свете просвещенья
Поэзии ребяческие сны,
И не о ней хлопочут поколенья,
Промышленным заботам преданы.
(Баратынский. Последний поэт)

А на подходе новое поколение. В 1832-м году восемнадцатилетний Лермонтов поёт уже иную песнь:

Что без страданий жизнь поэта?
И что без бури океан?
Он хочет жить ценою муки,
Ценой томительных забот.
Он покупает неба звуки,
Он даром славы не берёт.

Торговля везде! Торговля – двигатель прогресса. Буржуи устанавливают свои правила даже и для поэзии. Счастье и блаженство отвергнуты. Вместо этого гордость. Даже гордыня. В подачках больше не нуждаются. Торговать! Звуки неба теперь покупаются. Они оплачиваются страданиями. Но готово ли «небо» продавать? Устраивает ли цена? Почему оно вообще должно торговаться? Тут что-то не так. Слишком много ещё неясностей. Но восемь лет спустя в большом стихотворении «Журналист, читатель и писатель» Лермонтов подробно раскрывает свою новую традицию (новую для России, но уже известную в Европе).

Начинается чуть ли не с предвосхищения постмодернизма:

О чём писать? Восток и юг
Давно описаны, воспеты;
Толпу ругали все поэты,
Хвалили все семейный круг;
Все в небеса неслись душою,
Взывали, с тайною мольбою,
К N. N., неведомой красе -
И страшно надоели все!

Да, это «страшно надоели все», оно меньше чем в полушаге от постмодернистского «всё уже сказано». Традицией всё уже высказано, предел достигнут – как будто констатирует Лермонтов. Значит, нужно что-то новое, принципиально новое. Что же? И как?

О чём писать?.. Бывает время,
Когда забот спадает бремя,
Дни вдохновенного труда,
Когда и ум, и сердце полны,
И рифмы дружные, как волны,
Журча, одна вослед другой
Несутся вольной чередой.
Восходит чудное светило
В душе проснувшейся едва:
На мысли, дышащие силой,
Как жемчуг нижутся слова…
Тогда с отвагою свободной
Поэт на будущность глядит,
И мир мечтою благородной
Пред ним очищен и обмыт.
Но эти странные творенья
Читает дома он один,
И ими после без зазренья
Он затопляет свой камин.
Ужель ребяческие чувства,
Воздушный, безотчётный бред
Достойны строгого искусства?
Их осмеёт, забудет свет…

Какой чудесный отрывок! Он показывает, что и Лермонтов отнюдь не чужд вдохновения, он прекрасно знает традицию и как бы вторит Пушкину, говорит на его языке. Но… «ребяческие чувства, воздушный, безотчётный бред». Это для древних греков главным была красота, изображая что бы то ни было, они изображали первым делом то, как красота отображается в этом «что бы то ни было». Теперь, в эпоху прогресса, это уже кажется ребячеством, прекрасным детством человечества. Но ведь пора взрослеть. Искусство чрезвычайно расширило свои границы, - говорит Европа. «Оно подражает теперь, как обыкновенно говорится, всей видимой природе, в которой красота составляет лишь малую часть. Истина и выразительность являются его главным законом, и так же, как сама природа часто приносит красоту в жертву высшим целям, так и художник должен подчинить её основному устремлению и не пытаться воплощать её в большей мере, чем это позволяют правда и выразительность. Одним словом, благодаря истинности и выразительности самое отвратительное в природе становится прекрасным в искусстве», - это мнение просвещённой Европы, высказанное Лессингом в «Лаокооне», а стало быть, это и есть мнение света. Вывод печален. «Воздушный, безотчётный бред» больше никому не нужен и будет отринут светом. Три года прошло с тех пор, как Пушкин убит на дуэли. И Лермонтов, словно молодой Ленин, говорит себе « а мы пойдём другим путём». И что же это за путь? Правда и выразительность.

Бывают тягостные ночи:
Без сна, горят и плачут очи
На сердце – жадная тоска;
Дрожа, холодная рука
Подушку жаркую объемлет;
Невольный страх власы подъемлет;
Болезненный, безумный крик
Из груди рвётся – и язык
Лепечет громко без сознанья
………………………………………………..
Тогда пишу. Диктует совесть,
Пером сердитый водит ум

Так теперь пишет Лермонтов. Сердитый ум заместил вдохновение. Какой разительный контраст с пушкинскими строками:

И забываю мир – и в сладкой тишине
Я сладко усыплён моим воображеньем,
И пробуждается поэзия во мне:
Душа стесняется лирическим волненьем,
Трепещет и звучит, и ищет, как во сне,
Излиться наконец свободным проявленьем

Нетрудно сравнить. Сладкая тишина сменилась тягостной ночью, сладкому усыплению противопоставляются бдящие плачущие очи, трепещущую и звучащую душу подменяют жадно тоскующее сердце и сердитый ум. Разительный контраст. Более чем. Божественное вдохновение сменяется человеческой самовозбуждённостью. Вместо блаженства – страдание сердца. Стихи родятся теперь из страдания и самовозбуждения. Поэт спускается с небес и приходит к людям, чтобы стать с ними в один ряд, чтобы разделить их печальную судьбу. Быть как они, как те самые «пыльные души». Тогда в чём разница? Наверное, только лишь в мастерстве. Если поэт отличается от обычного человека только лишь поэтическим мастерством, тогда всё, что ему останется выражать, это только своё мастерство. Лермонтов к этому движется. Кажется, он торопится пересмотреть пушкинские темы. Он тоже пишет своего «Пророка» - и это уже совсем другой пророк, чем у Пушкина. Акценты разительно смещены.

У Пушкина пророк – это устранение своего «я», устранение всего человеческого, о котором мы только и помним, что «духовной жаждою томим». Пушкинский пророк – это смирение и служение. И ещё, это великолепное описание посвящения:

И он к устам моим приник,
И вырвал грешный мой язык,
И празднословный и лукавый,
И жало мудрыя змеи
В уста замершие мои
Вложил десницею кровавой.
И он мне грудь рассек мечом,
И сердце трепетное вынул,
И угль, пылающий огнём,
Во грудь отверстую водвинул.

Эти потрясающие строки вовсе не метафоры. Это описание настоящего шаманского посвящения. Уже тысячи лет у так называемых первобытных народов шаманы именно так рассказывают о своём посвящении. Откуда узнал это Пушкин? Чудесная мистика? Нет, вдохновение. Пушкин сам был посвящён, отсюда его великая сила, трогающая и через века, его потрясающая способность говорить голосом вечности, когда его строки и через две сотни лет можно повторить слово в слово, как свои собственные, как идущие из своего сердца, потому что они, эти строки, пришли не от конкретной человеческой личности, но от общего всечеловеческого сердца, существование которого доказывает хотя бы уже только такая поэзия. Повторяя за Пушкиным, ты забываешь, что это, якобы, Пушкин, тебе кажется, что это ты сам, это твоё, кровное, это ты произносишь своё. Оно так и есть. Повторяя за Пушкиным, ты припомнил своё.

Но что же Лермонтов? Что его пророк? Акцент Лермонтова, это человеческое, слишком человеческое. Не смирение, не служение, а человеческая судьба.

В очах людей читаю я
Страницы злобы и порока.

Провозглашать я стал любви
И правды чистые ученья:
В меня все ближние мои
Бросали бешено каменья.

Лермонтовский пророк бежит от людей в пустыню. Он отказывается «глаголом жечь сердца людей», он только читает в их очах «страницы злобы и порока». Читает и бежит. Куда? «Пророк» как будто последнее лермонтовское стихотворение. И его пророк, он недосказан. Что будет дальше, неведомо. Перепутье. Это теперь, через две сотни лет, мы можем сказать, что будет дальше. Божественное вдохновение окончательно сменятся человеческой самовозбуждённостью. Уже на примере Гоголя это хорошо видно. Как стремительно эволюционируют «правда и выразительность».

Гоголевские «Мёртвые души» заявлены как поэма. Гениальная вещь. Но… Там ведь нет ни одного положительного героя. Там только типы. Мёртвые души. Карикатуры. Каждый из героев «Мёртвых душ» это карикатура. Но тогда почему это называют реализмом, новым и прогрессивным шагом литературы? Превратить страну в художественную карикатуру… Василий Розанов много писал о Гоголе. Он приводит и свидетельства о том, как Гоголь творил. Метод таков: гоголь составил список своих пороков, своих плохих черт, а потом каждую такую плохую черту как бы вытаскивал из себя наружу и, доводя до крайности, создавал из неё образ. Так получалась карикатура. Или, говоря высоким языком, тип. Новый путь литературы.

Человек есть микрокосм. Каждый человек – это целая вселенная. Эту вселенную не исчерпать описанием, она не поддаётся окончательному анализу, она неприступна в своей глубине. Но тип порождает иллюзию. Писатель или поэт берёт то, что он знает о себе (а знает он далеко-далеко не всё даже о себе самом), потом он это делит на части, на десятки частей, каждой части придаёт какое-нибудь определяющее свойство, какую-нибудь доминирующую черту. Так получается тип. Из одной личности методом экстраполяции черт получаются десятки типов. И что есть эти типы? Дегуманизация. Иллюзия. Крайнее упрощение. Схема. Утрирование. Человек полному изучению не поддаётся даже близко, это ведь не металл какой-нибудь, а живая душа. Но вот тип – пожалуйста. Его можно анализировать, систематизировать, его можно постичь. Забывая, что это подмена. Человек подменяется типом, бледным чёрно-белым снимком, но от этого возникает иллюзия, что человеческими душами можно и даже нужно инженерить. Теперь, двести лет спустя, мы можем грустно воскликнуть: доинженерились! – но тогда новый метод казался революционным, прогрессивным, научным и вообще всем, всем, всем.

От правды и выразительности очень скоро остаётся одна только выразительность, почему-то именуемая реализмом или натурализмом. Выразительность – да – гениальная, спору нет. Но вот правда… Населить всю Россию порождениями своего ума, в чём же тут правда, скорее, поклёп, клевета. И почему вообще во всей стране нет положительного героя, примера? Что, тоже правда? Или же всё дело в мастерстве? В создании карикатур и героев отрицательных гораздо легче выразить своё мастерство. Их проще представить, их можно выудить из себя. А вот положительный образ, настоящий герой – как его выудить? Не получится. Ведь вот Батюшков, кажется, ввёл в закон: живи, как пишешь и пиши, как живёшь. А ежели не живёшь как герой, то и не получится создать его тип, неправдоподобен окажется, как Рахметов. И это главное искажение правды в новой литературе. Исчезают герои в прямом смысле слова. Как будто вырождаются. Остаются лишь недогерои или вовсе карикатуры на человека.

Ещё Гоголь жив, а уже Аполлон Григорьев восклицает:

О поцелуй!.. тебя давно не пели
Поэты наши… Злобой и тоской
Железные стихи их нам звенели –
Но стих давно уж не звучал тобой…
На божий мир так сумрачно глядели
Избранники, нам данные судьбой,
И Лермонтов, и Гоголь… так уныло,
Так без тебя нам пусто в мире было!

Но сам же Григорьев в стихотворении «Город» признаётся, что «скорбящею душой… страдание одно привык я подмечать,.. страданье – уровень единый!» Странно. Просто какой-то потоп страдания. Как будто люди не пароходы с паровозами изобрели, не медицину начали развивать, а выпустили из каких-то неведомых закромов мировую скорбь. Выпустили – и уж теперь не унять.

Ещё полвека спустя Розанов заметит: «Пушкин дал нам утешение. Но Гоголь дал нам неутешное зрелище себя, и заплакал, и зарыдал о нём. /…/ После Гоголя стало нестрашно ломать, стало не жалко ломать». Гоголь дал точку опоры для русской ломающей силы. «Он показал всю Россию бездоблестной, - небытием». Гоголь так нарисовал своих мёртвых душ, «что вся Россия закричала: - Похоронить их! – похоронить как можно скорее!!»

Литература дала обществу типы. Иллюзию постижения человека. После Гоголя эти типы посыпались как из рога изобилия. Подытожили, кажется, всех, от монаха до проститутки. И почти сразу же явились революционеры. Как правило, будучи интеллигентами, никогда не державшими в руках ни лома, ни лопаты, они по книжкам быстро прочли обо всех типах и, конечно же, поняли, что надо делать. Революцию, что же ещё?! Типы ведь надо менять, выводить идеальные. Общество надо менять, радикально переустраивать. И полилась кровь ручьями и реками. Одни типы уничтожали других типов. Когда поэта Гумилёва поставили к стенке, разве ж это стоял человек? Просто тип беляка-золотопогонника. А тот, кто стрелял, тот тоже был тип. Только прогрессивный. Тип рабочего-революционера. Но хватит об этом трагическом. Что было, то было. Что уж теперь…

Поэты, писатели, художники отказываются от вдохновения. Они заменяют его самовозбуждением. Они перестают служить вечному, высшему, духовному, заменяя это всё чаще и чаще физиологическим. Они думают теперь только о том, как бы получше выразить своё мастерство. Но на что употребить это мастерство, к чему его применить? К человеку физиологическому, конечно, к тому, что актуально, что пользуется спросом у общества (у толпы). И вот Герцен провозглашает новую европейскую литературную моду: мы не врачи, мы – боль! Боль начинает визжать со всех сторон, боль заполняет, запруживает новую литературу. Боль и страдание. Боль и страдание легче выразить, чем красоту. Куда проще! Там больше простора и больше возможностей проявить своё исключительное мастерство. Боль повсюду. И всё это считается правдой. Художественной правдой. Поэты настолько себя самовозбудили этой болью, что поэт теперь «несчастнейшее существо, чьи уста так удивительно созданы, что стоны и крики, прорываясь сквозь них, звучат как прекрасная музыка» (Кьеркегор). Чем кто больше страдает, тем у того больше правды и выразительности. Новым стандартом становится писать кровью. Собственной кровью. А вот прекрасной музыки, с этим как-то напряг, её всё меньше и меньше. В 1895 году Валерий Брюсов публикует знаменитый моностих:

О закрой свои бледные ноги

Кажется, всё. Приплыли. Конец. Где здесь прекрасная музыка? – хочется спросить. И где здесь искусство? Даже и боли то нет. Даже и крови. Холодеющий труп, чьи ноги торчат из-под савана.

Хорошо обо всём этом написал тот же Розанов. Человек будто сорвался с цепи. «Человек не хочет и не умеет более о себе молчать: всякое малейшее чувство, всякую новую шевельнувшуюся мысль он торопится высказать другим, разрисовать её в красках, расцветить в звуках, непременно закрепить печатным станком. (…) Не только мудрое, не только благородное, но и смешное, глупое, наконец, даже уродливое в себе он облекает в стихи и прозу, кладёт на музыку и очень хотел бы, но только не умеет, выразить в мраморе или запечатлеть в архитектурных линиях» («Декаденты»). Новая религия, религия своего «Я» быстро исчерпывает себя и выливается в беспросветный эгоизм. У декадентов, последней литературной волны XIX века, мир, как предмет любви или интереса, даже просто как зритель, исчезает из поля зрения. Есть только «Я», и перед ним проносятся какие-то видения, и это всё. А мир… ну его в топку.

Это, действительно, было всё. Теперь, из двадцать первого века, можно сказать: поэты и писатели, озабоченные только наиполнейшим и наидетальнейшим выражением своего опустошённого «я», они, не заботясь о последствиях, выступали провокаторами предстоящей мировой бойни. Разруха начиналась в головах. Падшее искусство волей-неволей подстрекало людей. Когда со всех подмостков и сцен, со всех журналов и книг, отовсюду доносилось почти одно и то же, что есть только мой эгоизм и моя боль, и ничего больше – обыватель в конце концов согласился: да, есть только мой эгоизм и моя боль, и ничего больше; а кто не согласен – умоётся кровью. Умылись все. Без разбора. И правые, и виноватые.

****

запрещена
Ходишь обдолбанный так по дому
В основном в 6 дверей
7ая запрещена
Ещё не время

Интернет-поэзия. Пользователь Ульв Фрей. Стихотворение в жанре «приключения». Что можно сказать? Брюсовский моностих продолжается. Вернее, тупик продолжается. Бесконечный тупик. В интернете есть уже и свои теоретики, даже теорию искусства пытаются создать. По-новому. Как бы с нуля. «Искусство – это искусственное вызывание чувств» (Морозов 5). Вызывает ли вышеприведенное стихотворение чувства? Да, вызывает. Печальный вздох вызывает. Лучше уж тогда запрограммировать робота, чтобы тот щекотал человека или хлопал по плечу, это тоже ведь будет вызывать какие-то чувства, хотя бы удивление, пускай лучше такой робот станет новым творцом искусства, а стихи выбросим «в седьмую комнату». Да хотя бы просто окликнуть незнакомого человека (и знакомого тоже), просто что-то спросить – даже это уже вызовет какие-то чувства, вполне может вызвать. Стало быть, просто окликай прохожих как новый юродивый, вот тебе и искусство, к этому движемся. Ещё для надёжности разденься догола и тогда уже окликай, покуда не арестует полиция. Это точно вызовет чувства. Но нас поправят: не все чувства, а только человекообразующие. Искусство, мол, есть искусственное вызывание человекообразующих чувств. Ну-ну. И что же это у нас за человекообразующие чувства?

Человек – самое агрессивное существо на планете. Разве это возможно оспорить? Человек способен уничтожить всё, до чего только дотянутся его наука и техника, включая саму планету, на которой живёт. Значит, агрессия – главное чувство и явно человекообразующее. Кто ещё убивает столько своих собратьев? Не годится определение. Однозначно не годится. Искусство всегда связывалось с красотой, с увековечиванием красоты, и ещё изначально имело сакральный смысл. Первые творения искусства все посвящались высшим силам – духам, богам. Ведь духи и боги были тем общим, что связывало всех людей, что их объединяло, что находилось над ними. А чувства у каждого свои. И как этот каждый заявит, особенные. Ну какое, собственно, дело пользователю А до чувств пользователя Б? Да, никакого, никому не до кого никакого! И если главное чувство у человека агрессия, тогда ведь получается совершенно наоборот: искусству следует не вызывать, но обуздывать чувства. Умиротворять! А умиротворяет как раз красота. Когда скинули с пьедестала богов, людей по-настоящему объединяет одна красота.

Не так давно исследователи открыли ещё совсем не известное цивилизации племя папуасов. Жили, затерянные в горных джунглях, и не ведали ни о компьютерах, ни о кока-коле. Кому-то пришла в голову идея узнать, как эти «дикари» относятся к искусству. Стали показывать на планшете картины художников. Когда показывали репродукции Рафаэля, Тициана, Леонардо – папуасы выказывали восторг и восклицали по-своему: о, красиво! Но когда показывали картины современных художников, папуасы проявляли недоумение. Как и обычные зрители, морщили лбы, переглядывались друг с другом, не понимая всех этих кубиков, ромбиков и прочих абстракций, выполненных хотя бы и по правилу золотого сечения. Но классическое искусство, традиционное, оно вызывало отклик и у них. Да, красота понятна и папуасам, она воздействует и на них. Казалось бы, вот, не носят штанов, готовы съесть человека так же просто, как мы курицу – но красота воздействует и на них. В самом деле, кажется, это единственное, что объединяет людей.

Красота спасёт мир!

Задача искусства вернуть красоту в людские сердца. Урезонить агрессию. Обуздать эгоизм. Наивно звучит? Возможно, наивно. Но что-то делать надо. Просто ходить между шестью дверьми и ждать, когда откроется седьмая – это не может быть назначением человека, это ужасное извращение его предназначения, это предательство, дезертирство, это… так нельзя!

Вернуть красоту. Заставить искусство опять служить красоте, вычистить всё остальное, все эти, якобы, «человекообразующие чувства», потому как красота единственное подлинное человекообразующее чувство. Человек снова должен жить красиво. Красиво и достойно. Как древние греки. Не абы как. Не по-свински. Искусство должно учить людей жить красиво, должно направлять на такой путь. Чтобы не стыдно было перед потомками. Чтобы вообще остались потомки, а не роботы с тараканами.

Переживая злые годы
Всех извращений красоты -
Наш стих, как смысл людской природы,
Обезобразишься и ты;

Ударясь в стоны и рыданья,
Путём томления пройдёшь.
Минуешь много лет страданья -
И наконец весну найдёшь!

То будет время наших внуков,
Иной властитель дум придёт…
Отселе слышу новых звуков
Ещё не явленный полёт.

Так писал в далёком уже 1903-м году поэт Константин Случевский. Был золотой век поэзии, был серебряный. Теперь, кажется, пластмассовый. Тонны пластмассовых стихов сходят словно с конвейера. Тонны и тонны.

Когда человеку больно,
Когда достали грехи,
Он скажет себе: «Довольно!»
И сядет писать стихи.

Пользователь valeri_rb. Называется «Душа поэта». Стих и здесь выступает «как смысл людской природы». Только он уже из быстро разлагающейся на солнце пластмассы, этот новый стих. Он лекарство от боли и заодно индульгенция, вот только до красоты ему больше нет дела. Совсем.

Змея своим тонким жалом
Щекочет его перо,
С которого, как с кинжала
Стекают слёзы Пьеро.

Маленький человечек играет в большого. Самозабвенно играет. Что ещё делать?..

Он режет себя на части,
Его раздирает боль.
В глазах его – сто несчастий,
На ранах – крутая соль.

Мировая скорбь в пластмассовом варианте. Распечатка на принтере. Пластмасса остаётся пластмассой. Даже когда пытается изобразить собой серебро. Или золото. Во времена золотого века Баратынский отсутствие вдохновения сравнивает с могилой:

Вотще! Я чувствую: могила
Меня живого приняла
(«Когда исчезнет отраженье…»)

Баратынскому веришь. А над пластмассовыми страданиями только смеёшься. В нынешние времена о вдохновении забыли даже в теории. Выброшенный за ненадобностью архаизм. Но что такое жизнь современного человека? Разбавленное бытие. Вялотекущая хиросима. Когда-то Сократа вынудили по демократическому приговору выпить чашу с цикутой. Сократ выпил – и всё. Современный человек тоже выпивает эту чашу. Только она разбавлена. Он каждый день пьёт по капле. Безо всякого приговора. И так тысячи дней. У современного человека была уже Хиросима большая. Раз – и всё. А хиросима маленькая, это когда каждый день по капле от той большой Хиросимы. По капельке тысячи дней. Так и стихи. Стихи современного человека тоже разбавлены. Они только капли от тех, настоящих, стихов, не разбавленных. Нынешние разбавлены. Капля прежних стихов на стакан хиросимы. Потому что нет красоты. Она только где-то там, в генной памяти, а вокруг… вокруг вялотекущая. Капля чистых стихов на стакан хиросимы – вот и весь новый стих. Нужна красота. Вернуть красоту. Вернуть!

Знакомый уже нам Морозов 5, который в миру Владимир Морозов из Луганска (Донбасс) тоже пишет стихи. Теория у него только приложение к стихам. Человекообразующие чувства? Как это выглядит на практике? Пожалуйста, пример:

О сущности искусства

Я
представляю себе искусство
так.
У скрипача не получается музыка страдания.
Он обливает бензином лицо и фрак,
потом поджигает
и превращается в пылание.
Горящими пальцами скрипку берёт,
по струнам горящим смычком ударяет.
Огонь всё больней и больней обжигает -
и скрипка всё лучше и лучше поёт.

Кажется, достаточно. Слишком знакомым повеяло. Словно всё ещё девятнадцатый век на дворе, словно не было двух мировых боен, словно не восклицали, что после Освенцима больше стихов писать невозможно – оказывается, возможно, и всё о том же. Но ведь выразительно! Да, предел выразительности и самовозбуждения вроде бы достигнут. Он был уже достигнут певцом Заратустры в девятнадцатом веке, и сейчас этот рекорд хотят повторить. Придётся разобрать по косточкам, о чём тут речь. О каких таких чувствах? Не о тех ли самых, что у лирического героя Аполлона Григорьева:

Привык он чувство рассекать
Анатомическим ножом
И с тайным ужасом читать
Лишь эгоизм, сокрытый в нём,
И знать, что в чувство ни в одно
Ему поверить не дано.

Да всё о том же, о сверхэгоизме, о необузданном эго, о вакханалии эгоизма (есть только я и мой эгоизм, и ничего больше). Я! Я, великий, Я, сверхчеловек, горю; а вы, не-великие, вы, низшие, вы взирайте и аплодируйте Моему Подвигу. Безмерный эгоизм хлещет во все щели. Сколько людей трудилось – делали скрипку: парили, клеили, лакировали, это же не день, не неделя труда… ради чего? Чтобы эффектно сгорела. Другие люди рожали ребёнка, растили, воспитывали, учили, заботились… ради чего? Чтобы сгорел, чтобы лицо бензином и поджечь. Третьи шили фрак – да что уж там фрак, поджечь тоже, понятно… Ещё одни добывали нефть, перегоняли на заводе в бензин, везли на бензоколонку… Интересно было бы поинтересоваться у всех этих причастных людей: а они согласны на такое употребление их труда и забот? «Но ведь это всё ради них!» Ради кого это «них»? Кто-то станет счастливее, хоть на капельку, после такого акта? Ну хотя бы кому-то банально повысят зарплату? Нет? «Но ведь музыка будет звучать так величественно!» Да ну… Поднимутся визги и крики, сработает пожарная сигнализация, если есть. Сам музыкант, возможно, не станет орать от боли (он же СВЕРХЧЕЛОВЕК, он только если закашляет от дыма), но объятые пламенем пальцы перестанут слушаться, горящая скрипка деформируется, струны порвутся – не выйдет перформанса, не получится! Разве что заранее договориться с пожарной командой, заплатить, чтоб они спрятались, а потом… как бы случайно… Тогда и прессе можно заплатить, чтоб та написала не как было, а как могло быть (ей ли не уметь!) Тогда да, тогда заговорят о «высшем акте искусства». Но что будет дальше? Разве же человеческий эгоизм имеет пределы? Сегодня один себя сжёг, а завтра другой сверхсверхчеловек скажет себе, что так уже было, что это стало банальным, что нужно дальше идти и сжечь не только себя со скрипкой, но и весь зал со зрителями тоже. Это же ради искусства! Вот это будет настоящий новый герострат. Но нет пределов человеческому эгоизму. Ведь когда-нибудь и такое покажется банальным, потому что «так уже было, новое надо». Тогда придёт сверхсверхсверхчеловек и подожжёт не только зрительный зал, но вообще всю планету. Почему бы и нет? Это же ради искусства!

Абсурд понятен. Но это кажется абсурдом трезвому критику. А на что способен обезумевший креакл в своём безмерном эгоизме, этому мы имеем немало примеров. Да вот хотя бы Адольф Гитлер. Он же в юности считал себя художником, хотел посвятить себя искусству. Сжёг всю Германию вместе с собой, ещё миллионы невинных, ещё почти всю Европу поджёг… всю землю только не смог подпалить, не хватило в двадцатом веке технической мощи, а вот в двадцать первом уже могло бы хватить. И ведь это всё «ради них». Разве нет? «Ради них»! Он – сверхчеловек. Он перед богом радикально ставит вопрос. А до людей ему вообще дела нет. Так, трава под ногами.

Нам могут возразить. Это не эгоизм, а метафизическая красота бунтующего человека. Бога нет. Но вопрос перед Ним ставить нужно, как если бы Он был. Так Прометей дал людям огонь. Да, Прометей дал. А сжёгший только отнял. Есть древняя апокрифическая истина: тот, кто стал свободным из-за знания, из-за любви раб тех. Раб. Он остаётся с людьми, он служит им, он им помогает. Да, он раб. Как тот же Баратынский:

Я дни извёл, стучась к людским сердцам,
Всех чувств благих я подавал им голос.
Ответа нет!...

Ответа нет. Но любовь остаётся любовью. Пусть безответной, что ж. Любовь стоит того, чтобы жить. И чтобы петь. А сверхчеловек стал «свободным» из-за сверх-эгоизма. И никакой он не раб. Рабы для него те. А он – вождь. Мнение рабов его не интересует. Он сам за них решает и действует. Никто, разумеется, его не уполномочивал. Только собственный эгоизм.

Демон, бес, сатана… Думаете, это всё где-то там, за семью горизонтами? Вся вселенная умещается в человеке. Всё внутри. «Музыка страдания» - это голос беса. Страдание – это его страда. Бес – это то, что без вдохновения. Без чего-то вообще. Один. Сам с собой. Чистый эгоизм. Вот я! Вот мне! Это когда живым сходишь в могилу, как говорил Баратынский.

Вдохновение начинается с того, чтобы заставить заткнуться свой эгоизм. Просто послушать других. И другое. Забыть себя. И тогда вдруг услышишь, как «славит всё существованья сладость». И никто не собирается себя сжигать. Только твой эгоизм этого хочет. Вот и сожги его. А не себя. Ты – другое.

****

Компьютерщики хвастаются: ещё лет десять, и компьютер станет сочинять стихи лучше людей. Как это? – усмехается скептик. Какой формулой объяснят компьютеру красоту? Ведь не объяснят. Не смогут… Но, может быть, и не понадобится объяснять… Человеческие стихи так стремительно опускаются, что через десять лет от них, может быть, останется только название. Откроется, наконец, седьмая дверь. И будет вместо стихов белый лист не мерцающего монитора. Чистый бланк. Вот этот бланк компьютер и заполнит своими цифирьками. И будет хоть что-то.

А как иначе? Разве процесс остановится? Сжигать себя – сжигают. Обдолбанные ходят. А следующий шаг… замолчат наконец? Уступят место компьютеру? Или же всё-таки случится возрождение? Старое умрёт, и новое родится?

Традиционно считается, что одна техника, одно ремесло даёт лишь стиль. Пустую оболочку. Подавляющее большинство интернет-стихов, это один только стиль. Или даже недостиль. Стиль, пожалуй, компьютер сможет заменить. Ведь в шахматы компьютер уже обыгрывает людей. А стиль – те же шахматы. Стиль – это обёртка. Бывают странные люди, которым нравится дразнить детей. Они берут фантик от какой-нибудь хорошей конфеты и обёртывают этим фантиком кусок пластилина или что-нибудь ещё несъедобное. Увидев ребёнка без присмотра, ему предлагают конфету. Ребёнок радостно улыбается. Он конечно же думает, что под такой шикарной обёрткой будет что-нибудь очень-очень вкусное. Разворачивает – и слёзы. А взрослый дебил хихикает. Так вот и стиль-поэзия. Читатель доверчив. Он похож на ребёнка. Он читал стихи прежние, настоящие, он доверяет стихам. А тут такая обёртка, шикарно, он спешит развернуть, а там – какашка. В одной обёртке какашка, в другой, в третьей – всё… больше не купишь… читателя нет. Стихи, настоящие, это передача духовной энергии, духовной силы, от сердца к сердцу, от души к душе. Есть ли что-то в обёртке из рифм и метафор, проверить довольно легко. Правда, требуется время. Читаете стихотворение два-три раза и пытаетесь забыть. Переходите к другим делам. А через два-три дня (или лучше через неделю-две) попытайтесь вспомнить, что у вас осталось от того стихотворения, что-нибудь осело, стало и вашим? Ничего не осело, ничего не помните через неделю? Значит, был только фантик. Вас обманули. У вас отняли время. Время и надежду. И когда творцы фантиков возмущаются: вы нам, мол, денег не платите, по-любому спасибо должны сказать – да за что спасибо-то? За обман? За издёвку? Но он, мол, трудился. Так для себя ведь трудился. Если ты у себя в комнате переклеил обои, человек с улицы не говорит тебе за это спасибо. Ты не для него это сделал, а только для себя. Но ты очень хочешь похвастаться, какие у тебя шикарные обои, ты зазываешь человека с улицы посмотреть на твои новые обои, он наивно полагает, что у тебя ещё что-то есть для него, важное, а не только твои обои, но больше ничего нет – и за что благодарить? За то, что отвлёк человека от его дел?

Кто защитит такого отвлекаемого человека? Только критик. Интернет-поэты уже на подсознательном уровне бешено ненавидят адекватных критиков. А на сознательном уровне они почему-то надеются, что критик должен быть у них мальчиком на подхвате: прибежал, подправил, помог. Критик, якобы, должен помочь найти лучшую рифму и проверить правильность ударений. Ага, сейчас!.. Критик защищает читателей от ваших фальшивок. Он представляет как бы коллективного читателя. Но не только читателя. Он представляет общество. И ещё представляет литературу, как общественное явление, имеющее свою историю и традиции. Поэтому мальчик на побегушках из него не получится. Не надейтесь! Если у вас проблемы с рифмами или ударениями, значит, критику у вас просто нечего делать. Он проходит мимо. И рекомендует читателям проходить мимо. Потому что вы ещё не готовы и говорить с вами не о чем, критик ваши сопли вытирать не станет, вытирайте их сами, забота критика оберечь читателя от ваших соплей, а не вытирать их.

Наверное, интернет-поэты тут же подымут крик: а кто уполномочивал такого критика? Но сначала пускай ответят: а кто уполномочил их? Они явились первыми, они, никем не уполномоченные, называют себя поэтами, ровней Пушкину, Лермонтову, Гумилёву, Есенину, их продолжателями - в ответ на это и появляются критики. Вы сами их уполномочили, ваша вакханалия, ваша безответственность, ваша бездарность, ваше попрание традиций великой литературы, а через это подрыв русского национального духа. Хватит терпеть! Хватит вам изгаляться над великой культурой, хватит её профанировать! Если кто-то не воспринимает ваши раскривушки, это не потому, что «он не понимает поэзии», как вы полагаете; это потому, что у вас раскривушки, а не поэзия. Раскривушки и фантики.

Критик стоит на страже традиции. Традиционно считается, что одна техника, одно ремесло дают лишь стиль. Обёртку. Чтобы возник шедевр, необходимо вдохновение, которое даст наполнение для обёртки. Поэт впадает в творческое исступление, и через него говорит то, что по ту сторону слов, бесконечное и несказанное. Через поэта оно являет себя. Поэт облекает несказанное в символы и метафоры, в слова. «Мысль изречённая есть ложь». Если всё понимать только дословно, понимать словами слова – будет ложь. Но за словами, как контрабанда, таится мощный подтекст. Отблеск вечного. И читателю остаётся его распознать, этот отблеск. Как распознать? Шестым чувством. Подобное видит подобное. Вдруг случается просветление. Трепет, слёзы восторга и понимание. Всепонимание. Вдруг с изумлением ты узнаёшь: эта строка и твоя тоже, не поэт её создал, он лишь восприял общее, первым припомнил – и ты теперь тоже припомнил то общее, что принадлежит всем. Всем как Единому.

Но вдохновение, это такая редкость, это как в поле найти золотой самородок. Вот, у Пушкина было, а после?.. У Рильке, конечно. А ещё? Ещё были поэты без вдохновения. Были и есть. Потому что не всем дано. Не каждый призван. Один из тысячи. Или из миллиона. Или… Если не призван, существует самопризвание. Но тогда нужен путь. Обязательно нужен путь.

Все, наверное, смотрели фильмы о жизни поэтов. Есенин, Маяковский, Высоцкий. Все, наверное, читали биографии выдающихся литераторов – не только поэтов, но и писателей и даже критиков. Волосы дыбом встают, когда читаешь про их жизнь. Но это правда. По-другому нельзя. Нельзя жить правильной жизнью, потому что это не путь поэта, не путь писателя, но путь обывателя. Достоевский стоял на эшафоте с мешком на голове, потом каторга, потом… Аполлон Григорьев, поэт и критик: декабрь, питерская квартирка не топлена, нету дров; в одной комнате стонет от боли только что родившая подруга, девица лёгкого поведения, в другой комнате умирает некормленый грудной ребёнок, у поэта нет ни копейки, нет ничего, кроме отчаяния… У Фета любимая девушка вспыхнула как факел… Некрасов, сын богатых родителей, пошёл против воли отца, остался без гроша, зимой на улице (в Питере, не в Рио-де-Жанейро) подобрали бомжи. Поднялся. И даже разбогател. Но всё равно странная жизнь. Красавица Панаева, её законный муж и Некрасов как третий. Шведская семья. Для середины XIX века это более чем дико. Но для чего это всё надо, зачем? Для энергии. Всякое настоящее стихотворение (как и любое другое произведение искусства) есть передача духовной энергии. Когда есть вдохновение, которое тоже не придёт к кому попало, оно всё даёт. А когда нет, тогда нужно искать энергию самому.

Считается, что любой грамотный и любящий литературу человек может создать одно-два хороших стихотворения или пару хороших рассказов. Да, пару. Но не больше. Потому что событий обычной жизни, её энергетики, хватает только на пару хороших стихов. Потому что в стихи надо вкладывать искренность, живую энергию. Иначе это не проживёт не то что века, но и годы не проживёт, мертворожденным выйдет. Если нет вдохновения, нужна энергия очень сильных переживаний, на грани, нужна пограничная ситуация, дающая максимальную силу чувств, неимоверное напряжение, надрыв. Это сможет наполнить стих. А иначе – пустышка, фуфло. Граница между любителем и профессионалом, между просто балующимся и поэтом, не во владении рифмами, а в пути. Либо живёшь как все и просто забавляешься рифмованными фантиками – либо живёшь не как все, не правильно, и пишешь стихи. Душа не должна увядать, чтобы писались стихи. А если увяла, тебе не то что писать, тебе и читать бесполезно: ничего не почувствуешь, ничего не увидишь, только в рифмы уткнёшься.

Чтобы просто бумага превратилась в деньги, её надо обеспечить. И чтобы слова столбиком стали стихами, их тоже надо обеспечить. Путь обеспечивает стихи, предохраняет слова поэта от девальвации, от превращения в обыденную «бумагу».

Интернет-поэты часто апеллируют к Пушкину или к другим общепризнанным классикам: вот, мол, посмотрите, у них тоже и рифмы не те, и инверсия излишняя, и ритм может сбиваться, почему же им можно, а мне нельзя? Да, нельзя. Пушкину можно, тебе – нельзя! Что дозволено Юпитеру, то не дозволено быку. Когда в стихотворении есть энергия, на всё остальное вообще можно не обращать внимания, оно как бы автоматически прилагается. Ну вот как девушка, если она красавица писаная, ей что ни одень, ей всё к лицу. Зато дурнушке надо перебирать все наряды – и всё равно… Так и в стихах. Если нет энергии, то и ничего нет, всё бесполезно. Но эта энергия, это, к сожалению, не научное понятие, ведь она не поддаётся инструментальному измерению, не существует чёткой методики, как её определять. Поэтому критику очень часто приходится нести околесицу. Вот нет в стихах энергии – и тогда уже ищешь, к чему придраться: вот, мол, композиционные огрехи, и ещё образ не выстроен, и ещё… Но тебе самому неловко, ты обманываешь человека, ведь он сейчас схватит логарифмическую линейку и по ней начнёт перекраивать композицию, а после полезет в википедию справляться про образы, а потом с надеждой прибежит к тебе обратно: ну как теперь? И критику снова надо нести околесицу. Потому что он не может сказать честно и прямо: у тебя нет поэтической силы, потому всё бесполезно, не трать своё время напрасно, займись чем-то другим. Если критик скажет честно и прямо, то ему тоже ответят «честно и прямо». Ты, мол, вовсе не критик, а просто мудак, графоман от критики. Честно и прямо не получится диалога. Потому что честно и прямо можно говорить лишь с тем, у кого есть энергия. Духовная сила. Но тогда не будет и темы для разговора, такой темы не будет. А когда нет энергии, нет и способности посмотреть на себя, нет объективности. Когда нет энергии, моё «я» венец всего. И как же оно в себе усомнится? Надо бы сначала неделю помедитировать – но зачем? И так всё ясно.

Нет, правда. Тысячи лет уже люди пишут стихи. И тысячи лет никто не слышал ни про композицию, ни про построение образа – но стихи всё равно ведь писали бессмертные, живущие веками. Безо всяких понятий писали. Просто чутьём. А в наше время на смену поэтам пришли профессора поэзии. И началась катавасия. Теперь столько терминов, столько методик, столько пособий – тысячи, если не больше, но стихи где? А стихов-то и нет. Методики и пособия есть, стихов нет. Потому что у профессора поэзии нет духовной энергии. Нет, и не может быть в принципе. Её в книжках не вычитать, в википедии тем паче. Её в жизни обретают. И не в профессорской жизни. А совсем в другой.

«Любая человеческая жизнь выше искусства и не стоит искусства». Так говорит профессор. И так говорит любитель. Так говорят все те, которые живут обычной жизнью. Не жизнью поэта. Им не понять. Им не понять высшего. Высшей духовной красоты. Они ведь, по большому счёту, просто толпа. Вспомните Евангелие. Когда Иисус висел на кресте, толпа под ним улюлюкала и бесновалась. Они кричали: эй, если ты бог, сойди с креста!.. эй, сойди с креста, и мы уверуем, что ты бог! Они так кричали и улюлюкали. Иисус мог бы сойти. И толпа в ужасе рухнула бы на колени. Но тогда Иисус не стал бы Христом, потому что страх не заменит любви, потому что в страхе нет красоты, только в любви. Иисус остался висеть до конца. И стал Христом.

Но теперь начнут хихикать атеисты. Не авторитет для них Иисус Христос. Хорошо, для атеистов пусть будет Сократ. Сократа демократический суд приговорил к смерти. Все друзья и ученики Сократа беспредельно возмущены абсурдностью обвинений и несправедливостью приговора. И все предлагают Сократу побег. Потому что нет ничего проще, потому что созданы все условия для побега, потому что приговор несправедлив. Но Сократ отказывается бежать (как Пушкин или Лермонтов не отказываются от дуэли). Потому что бежать – это не путь Сократа, это путь обывателя, путь толпы, путь тех, для кого «любая жизнь выше». Но Сократ не любитель, он не играет, не забавляется, он ищет истину по-настоящему. Так и у Гомера. Помните Ахилла? Ахилл, лучший воин у эллинов, получает чёткое предзнаменование, что в завтрашнем бою он будет убит. Сомнений никаких. Ахилл может завтра просто не пойти в бой, ведь так уже было, когда Ахилл не ходил в бой, повод придумать не трудно. Но тогда Ахилл перестанет быть Ахиллом. И он выбирает, конечно, свой путь. Он идёт завтра в бой. И погибает. Но остаётся Ахиллом в веках. Потому что путь Ахилла – это красота. Такой путь есть красота. И это поэзия. Высшая поэзия жизни. Путь тоже поэзия, когда он настоящий, этот путь. Только путь обывателя – не поэзия, не достоин поэзии и не даёт энергии для поэзии. Так было и так есть.






Голосование:

Суммарный балл: 10
Проголосовало пользователей: 1

Балл суточного голосования: 0
Проголосовало пользователей: 0

Голосовать могут только зарегистрированные пользователи

Вас также могут заинтересовать работы:



Отзывы:


Оставлен: 16 июня ’2017   16:51
Эгоизм в Вашем познавательном эссе занял своё (не своё) место в жизни и душе человека. И, я думаю, главное тут в том, что нельзя накладывать на себя и свою наидобрейшую человеческую природу невыполнимые для неё желания по искоренению эгоизма и освящению окружающего мира. Эгоизм - это всё-таки когда нас двое.Творчество тоже не без этого. Философски это не решить, не реально. Помню, фильм один так называется - миссия невыполнима. Так что, красота останется на своём месте, потому что Бог ничего иного не создавал, и будет к себе манить своим забытым счастьем, и только разрешать прикасаться к себе забытой Богом физиологией.

Оставлен: 16 июня ’2017   18:55
Знаете, я думаю: люди могут вернуться к Богу только через красоту. Не через науку же, которая всё дальше и дальше уводит. Просто послушать пение птицы - и ведь невозможно представить, что это всё произошло путём случайных мутаций методом проб и ошибок.
Спасибо за внимание.

Оставлен: 16 июня ’2017   20:07
А кто второй у эгоизма? "Я - мера всех вещей, я один, я брошен, покинут". Мир второй? Но мир только проекция эго наружу, отсюда и вся мировая скорбь. Человек ведь видит не мир, а ретрансляцию мира через своё эго.

Оставлен: 16 июня ’2017   20:24
Отсюда и все проблемы, что Я это мера всех вещей. В восточных религиях "Я", и душа человека с умом вообще считается частью Бога, и поэтому не существует каких-либо авторитетов, измеряющих нашу жизнь. Ваша позиция где-то очень близка к этому мировоззрению. Вы смешали человеческую личность с эгоистическим её проявлением. А это для меня незаконно и недопустимо. Просто в человеке порой так сильно это укореняется, что эгоизм становится его лицом и собственностью. Но это - врождённое. Короче, чтоб понятно было, эгоизм в этой внешней форме названия - это личность, проявляющая себя в человеческой душе. Сам человек по своей природе очень добрый и без внешнего насилия и обмана он не способен к какому-либо злому проявлению.

Оставлен: 16 июня ’2017   20:31
Цитата:  Walery63, 16.06.2017 - 20:24
Сам человек по своей природе очень добрый и без внешнего насилия и обмана он не способен к какому-либо злому проявлению.
Да, кажется, улавливаю расхождение. Получается, зло приходит снаружи, совращает доброго человека извне. А как же слова Иисуса Христа: ничто, входящее в человека извне, не может его осквернить; но исходящее (цитирую по памяти).

Оставлен: 16 июня ’2017   20:34
Ещё сказано, что свято место пусто не бывает. Здесь духовная суть проблемы, а про входящее извне Он говорил про телесную пищу.

Оставлен: 16 июня ’2017   20:53
Этолог Лоренц много пишет про агрессию. Да и без него кажется очевидным, что человек выделился из животного мира больше всего за счёт агрессии. вот были же неандертальцы. У них объём мозга был больше, чем у современных им наших предков. И ещё у них (неандертальцев) явно присутствовало духовное, потому что археологи в их могилах обнаружили много цветочной пыльцы, они хоронили умерших с цветами. Но вот они вымерли, а наши предки остались. По одной из гипотез, когда наступил кризис ледникового периода, наши предки просто съели неандертальцев, а те не смогли переступить... Конечно, как было на самом деле, вряд ли возможно доподлинно знать. Но многое, очень многое трудно объяснить у "доброго" человека. Уже у шимпанзе агрессия хлещет, уже они друг друга запросто убивают. Как человек может быть априори добрым, если он имеет плоть, у которой свои законы, без которых этой плоти просто не выжить. Когда во Второзаконии Бог велит не оставлять в живых ни одной души (20, 16), разве же это не признание зла внутри?

Оставлен: 16 июня ’2017   21:13
Мир после грехопадения - это большая-большая мутация, включая динозавров и людей-великанов. Если, к примеру, теория Дарвина обросла утопическими сказками в наше время, то что говорить о том, что было уж очень давно. Сегодня с таким потоком информации лучше уму быть потише и нагло не внедряться в те области, откуда начинается "клиника". Почему Христос назван Спасителем? Ответ прост. Ещё Его ученик апостол Пётр сказал -У Тебя глаголы вечной жизни. Вот я думаю, что это лучший ответ любому вопрошающему человеку.

Оставлен: 16 июня ’2017   23:05
Ну пусть так. Но когда искусство призывает сжигать себя, разве это не клиника, такая новая "красота"? Как будто мало террористов. А искусство прям так и хочет преподнести эстетическое оправдание терроризму. И ведь преподносит. Ведь убийство даже только себя уже есть терроризм по отношению к Богу.

Оставлен: 17 июня ’2017   00:16
Я уже думаю, что надо подвести итог для этой красивой темы. Всё, что я могу выдавить из себя в отношении клиники, так это промолчать. И то, что хочется относительно красоты - недостижимо, потому что эти мысли бесплодны. Вот, как бы такой мой финал.


Оставлен: 22 июня ’2017   15:46
Спасибо.

Оставлен: 02 декабря ’2018   12:35
Сказал какой-то "Идиот"
Что красота мол мир спасет
Ха-ха, какая красота?
Ведь в мире властвует урод!  :))


Оставлять отзывы могут только зарегистрированные пользователи
Логин
Пароль

Регистрация
Забыли пароль?


Трибуна сайта

Сказочный лес

Присоединяйтесь 




Наш рупор

 
https://www.neizvestniy-geniy.ru/cat/music/bardi/2539937.html?time=1711718636#comment23904820 песня и клип против нацистов. В отличии от некоторых караокерш, я с бандеровцами не сотрудничаю.


Присоединяйтесь 





© 2009 - 2024 www.neizvestniy-geniy.ru         Карта сайта

Яндекс.Метрика
Реклама на нашем сайте

Мы в соц. сетях —  ВКонтакте Одноклассники Livejournal

Разработка web-сайта — Веб-студия BondSoft