Древнее плетение словес и современная литература

Термин «плетение словес» в литературоведении относят к средневековой русской литературе, преимущественно религиозной, появившейся в 14 веке. Это начало роста русского самосознания, униженного и задавленного татарским игом. Переводя литературоведческую абракадабру на нормальный понятный всем язык, можно сказать, что «плетение словес» представляло собой ритмически организованную прозу. Её особенностями также были богатство языка и особый эмоциональный заряд, вкладываемый автором в текст.

   Вот отрывок из произведения признанного мастера этого стиля Епифания Премудрого под названием «Житие Сергия Радонежского», глава «О победе над Мамаем» (в переводе на современный русский язык):

«…И так, собрав всех своих воинов, выступил против безбожных татар. И увидев, как велико войско их, многие начали сомневаться, многие были объяты страхом, раздумывая, как им спастись. И внезапно в тот час прибыл гонец с посланием от святого, где было сказано: "Без всякого сомнения, господин, смело иди против злобы их. Не бойся: во всем поможет тебе Бог".
И тогда великий князь Дмитрий и все войско его, наполнившись дерзостью, вышли против поганых, и князь сказал: "Великий Бог, создавший небо и землю, помоги мне в битве с противниками твоего имени". И так сразились».

   Чтобы наглядно увидеть рифмовку этого прозаического текста, мы разобьём его на строки и придадим ему некое подобие стихотворного строя.

«…И так, собрав всех своих вОинов,
выступил против безбожных татАр.
И увидев, как велико вОйско их,
многие начали сомневАться,
многие были объяты стрАхом,
раздумывая, как им спастИсь.
И внезапно в тот чАс
прибыл гонец с посланием от святОго,
где было скАзано:
"Без всякого сомнения, господИн,
смело иди против злОбы их.
Не бойся: во всем поможет тебе бОг".
И тогда великий князь ДмтИрий
и все вОйско его,
наполнившись дЕрзостью,
вышли против погАных,
и князь скАзал:
"Великий бог, создавший небо и зЕмлю,
помоги мне в битве с противниками твоего Имени".
И так сразИлись».

   Сразу же мы обнаружим, что этот совершенно вроде бы прозаический отрывок несёт в себе несомненные признаки стихотворения: строки его почти все зарифмованы, и хотя тут нет гармонии и стройности, свойственных настоящему стихотворению, но всё же рифма – как параллельная, так и перекрёстная, и даже сложно переплетённая – тут имеет место быть.

   В этом подобии поэзии и есть секрет рифмованной прозы «плетения словес»!

   Просто она, эта проза, может быть очень близка к стихотворному размеру, как это происходит в великолепных, художественно оформленных народных сказках – и может быть довольно далека от поэтической гармонии, как бывает в бесталанных произведениях так называемых графоманов.

   Позже стиль «плетения» или «витья словес» выродился в нечто громоздкое и малопонятное. Вычурная конструкция словесности задавила самое себя. В словаре Ожегова об этом стиле мы можем прочесть следующее, это: болтология, горлобесие, красивые слова, краснобайство, празднословие, пустозвонство, пустословие, слова, словеса, словоблудие, словоизвержение, сотрясение воздуха, суесловие, тары-бары, тары-бары-растабары, треп, трепология, трепотня, фраза, фразеология, фразы, языкоблудие...

   Вот к чему привел отрыв манеры изложения своих мыслей от «живаго великорусского языка». Но! Сам этот стиль родился вовсе не на пустом месте. Он имел более обширное основание в народном языке. Сказки, пословицы, шутки, прибаутки, частушки – вот истинный источник этого искусственного и нежизнеспособного стиля. Народ, образно выражая свои мысли, своё отношение к окружающей действительности, был по-настоящему поэтичен. Он был действительно образен, т.е. вкладывал в минимальный объём максимум смысла. «Сыта свинья – а всё жрёт, богат мужик – а всё копит», «У нашего Егорки глаз шибко зоркий, одна беда – глядит не туда», «Трутни горазды на плутни», «У кривой Натальи все люди канальи» – подобные блестящие образчики целых смысловых пластов, не требующих пространного вербального изложения, очень характерны именно для народной речи.

   Это тоже плетение словес. Причём настоящее, в своей простоте и реальной привязке к повседневной жизни истинно гениальное. «Кто много баит, тот смысла не знает», «Кто много баит – того слушать не подобает» – верно заметил неизвестный балагур, наблюдая образованных краснобаев.

   И он был прав! Понаблюдайте за всеми этими современными горбачёвыми, медведевыми, жириновскими, чубайсами – и вы убедитесь, что их слова, потоком извергаемые из центров логики и вербального порядка, мало чего стоят. Пока они разматывают свой словесный клубок, мастер устного народного творчества уже сказал бы: «Нижет строка в строку, да в строках нету толку», или «В слепом царстве и кривой король». А ещё: «Речист, да на руку нечист».

   Такие мастера были на Руси всегда. Естественно, ни светская, ни духовная власть их не любила. Скоморохи, сказочники и затейники испокон веку были у власти на подозрении, потому что ёмко выражали протест народа против узаконенной и освящённой попами несправедливости. «Законы святы, да законники супостаты», «Где заповедь, там и преступление», «Всё по новому, а когда ж по правому!», «Близко церкви, да далеко от бога»… Или ещё: «Каждый год волк линяет, да привычек не переменяет» или «Были встарь сосуды деревянны, попы золотые, а ныне сосуды золотые, а попы деревянные». А также: «Кто попу не сын – тот сукин сын» да «Не тому богу попы наши молятся».

   Какой же власти такое понравится!

   Конечно, остроумные люди и себя не жалели. «Всякий гад на свой лад», «Всяк по своему, да никто по божьему», «У всякого Гришки свои делишки».

   Вот эти безымянные острословы, эти песенники и сочинители сказок и былин сквозь тьму веков и несли из поколения в поколение традицию образного ритмического слова. Они истинные мастера изощрённого плетения словес, а не лукавые проповедники, заблудившиеся в своих мутных толках окончательно и бесповоротно.

   Великая русская классическая литература унаследовала многое из этой неиссякаемой традиции. Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Лесков, Тургенев, Толстой, Достоевский, Горький, Булгаков и многие-многие другие. Это полуторавековая история русской литературы, её золотой и серебряный век. Они писали не просто прозу. Их проза при внимательном вчитывании обнаруживает скрытый ритм. Она прекрасно читается, прекрасно слушается. В неё, как жемчужины, вставлены рифмы (в основном ассонансные, когда совпадают ударные гласные). Эти рассыпанные там и тут рифмы, подобно скелету, удерживают словесную конструкцию в гармоничном порядке. И если мы разобьём прозаический текст на строки, как это делается в стихотворениях, мы с удивлением обнаружим, что текст этой прозы во многом подобен стихам. А стихи это почти магия, ибо ритм нас завораживает.

   Вот поэтому и любим мы своих великих писателей. Ибо они почти поэты даже в своей великолепной прозе.

   Вот текст Пушкина из повести «Выстрел»:

«… Один только человек принадлежал нашему обществу, не будучи военным. Ему было около тридцати пяти лет, и мы за то почитали его стариком. Опытность давала ему перед нами многие преимущества; к тому же его обыкновенная угрюмость, крутой нрав и злой язык имели сильное влияние на наши молодые умы. Какая-то таинственность окружала его судьбу; он казался русским, а носил иностранное имя. Некогда он служил в гусарах, и даже счастливо; никто не знал причины, побудившей его выйти в отставку и поселиться в бедном местечке, где жил он вместе и бедно и расточительно: ходил вечно пешком, в изношенном чёрном сюртуке, а держал открытый стол для всех офицеров нашего полка. Правда, обед его состоял из двух или трёх блюд, изготовленных отставным солдатом, но шампанское лилось при том рекою. Никто не знал ни его состояния, ни его доходов, и никто не осмеливался о том его спрашивать. У него водились книги, большей частью военные, да романы. Он охотно давал их читать, никогда не требуя их назад; зато никогда не возвращал хозяину книги, им занятой. Главное упражнение его состояло в стрельбе из пистолета. Стены его комнаты были все источены пулями, все в скважинах, как соты пчелиные. Богатое собрание пистолетов было единственной роскошью бедной мазанки, где он жил…»

   А вот как это будет выглядеть при разбивке данного текста на стихотворный размер:

«… Один только человЕк
принадлежал нашему Обществу,
не будучи воЕнным.
Ему было около тридцати пяти лЕт,
и мы за то почитали его старикОм.
Опытность давала ему перед нАми
многие преимУщества;
к тому же его обыкновенная угрЮмость,
крутой нрав и злой язЫк
имели сильное влияние на наши молодые умЫ.
Какая-то таИнственность
окружАла его судьбУ;
он казАлся рУсским,
а носил инострАнное Имя.
Некогда он служил в гусАрах,
и даже счАстливо;
никто не знАл причИны,
побудИвшей его вЫйти
в отстАвку
и поселИться
в бЕдном местЕчке,
где жИл он вмЕсте и бЕдно
и расточИтельно:
ходИл вЕчно пешкОм,
в изнОшенном чЁрном сюртукЕ,
а держал открытый стОл
для всех офицЕров
нАшего полкА.
ПрАвда, обед его состоЯл
из двУх или трёх блЮд, изгОтовленных
отставным солдАтом,
но шампАнское лилОсь при тОм рекОю.
НиктОоне знАл ни его состоЯния,
ни его дохОдов,
и никто не осмеливался о тОм его спрАшивать.
У него водИлись кнИги,
бОльшей частью военные, да ромАны.
Он охОтно давАл их читАть,
никогда не требуя их назАд;
зато никогдА не возвращАл
хозЯину книги, им зАнятой.
Главное упражнЕние его состоЯло
в стрельбЕ из пистолЕта.
СтЕны его кОмнаты
были все истОчены пулями,все в сквАжинах,
как сОты пчелИные.
БогАтое собрАние пистолЕтов
было едИнственной рОскошью
бедной мазанки, где он жИл…»

   Пушкин – гениальный поэт, и его поразительная поэтичность явственно проступает даже в прозаических его произведениях. Практически все слова (все!!!) связаны с каким-либо другим словом или словами созвучием ударных гласных, что создаёт неповторимое ощущение лёгкости слога и его особой гармоничности. В связках «переплетаемых словес» нет чёткой последовательности, совершенно не чувствуется какой-либо натянутости, механистичности – это самый настоящий экспромт, рождаемый гениальным вдохновением поэта. Буквально все предложения имеют связку созвучиями с предыдущими и последующими предложениями, очень часто двойную и даже тройную. Некоторые связываются даже через предложение. Часто используемый приём – чередование ударных гласных в веренице рядом стоящих слов. Это покажется удивительным, но в тексте практически нет слов без соответствующей пары или даже группы, объединённых созвучными ударными гласными. Нет одиноких слов. Воистину, это высший класс гармоничности прозы.

   А вот другой великий мастер слова художественного, Николай Васильевич Гоголь. Это его знаменитое описание Днепра в «Мёртвых душах»:

«Чуден Днепр при тихой погОде,
когда вольно и плАвно
мчит сквозь леса и гОры
полные вОды свои.
Ни зашелохнет; ни прогремИт.
Глядишь, и не знАешь,
идет или не идет его величавая ширинА,
и чудится, будто весь вылит он из стеклА,
и будто голубая зеркальная дорОга,
без меры в ширину, без конца в длинУ,
реет и вьется по зеленому мИру.
Любо тогда и жаркому сОлнцу
оглядеться с вышинЫ
и погрузить лучи в холод стеклянных вОд
и прибережным лесам ярко отсветиться в вОдах.
ЗеленокУдрые!
они толпятся вместе с полевыми цветами к воОдам и,
наклонившИсь,
глядят в них и не наглядЯтся,
и не налюбуются светлым своим зрАком,
и усмехаются к нему, и приветствуют его, кивая ветвЯми.
В середину же Днепра они не смеют глЯнуть:
никто, кроме солнца и голубого неба, не глядит в негО.
Редкая птица долетит до середины ДнепрА!
ПЫшный!
ему нет равной реки в мИре.
Чуден Днепр и при теплой летней нОчи,
когда все засыпАет
— и человек, и зверь, и птИца;
а Бог один величаво озирает небо и землю и величаво сотрясает рИзу.»

   Это вообще полупоэзия! Невероятно ритмическая, богатая, эмоционально окрашенная, по-настоящему сказочная проза. Проза, которая стоит особняком в великой русской литературе, и к которой по уровню песенности и народности трудно даже приблизиться. Воистину, Гоголь – это певец русского слова, личность особая. Мастер словесности наивысшего разряда!

   Идём далее. Теперь перед нами предстаёт человек-глыба, писатель-философ в истинном смысле этого слова – сам Лев Николаевич Толстой.

"...На краю дороги стоял дУб.
Он был, вероятно, в десять раз старше берЁз,
составлявших лЕс,
в десять раз толще и в два раза выше каждой берЁзы.
Это был огромный, в два обхвата дУб,
с обломанными суками и корОй,
заросшей старыми болЯчками.
С огрОмными,
неуклюже, несимметрично растопЫренными
корявыми руками и пАльцами,
он старым, сердитым и презрительным урОдом
стоял между улыбающимися берЁзами.
Только он один не хотел подчиниться обаянию веснЫ
и не хотел видеть ни весны, ни сОлнца.
Этот дуб как будто говорИл:
«Весна, и любовь, и счАстье!
И как не надоест вам все один и тОт же
глупый, бессмысленный обмАн!
Все одно и то же, и все обмАн!
Нет ни весны, ни солнца, ни счАстья.
Вон смотрите, сидят задавленные мертвые Ели,
всегда одинОкие,
и вон Я
растопырил свои облОманные,
ободранные пАльцы,
выросшие из спины, из бокОв
— где попАло.
Как выросли — так и стоЮ,
и не верю вашим надеждам и обмАнам».

   Лев Толстой, наверное, есть самый не поэтичный писатель Золотого Века русской литературы. Могучая логика великого мыслителя и писателя словно бы забивала поэтичность в его незабываемых творениях. И хотя Толстой тоже плетёт словеса, создавая свой, отличный от прочих и самобытный ритм повествования, к его рифме можно вполне придраться, предъявив писателю многочисленные повторы одних и тех же слов, которые в обычной поэзии рифмовать не принято, и это считается даже браком стихов. Однако у Толстого эти повторы выглядят и слушаются вполне органично. Это просто его, толстовский, оригинальный литературный стиль. Не поэтичность толстовского слога ничуть не умаляет славу этого зубра русской словесности – он велик, и с этим все согласятся, даже те, кто его не читал.

   А вот отрывок из произведения М.Ю. Лермонтова «Княжна Мери»:

«…Было уже шесть часов пополУдни,
когда вспомнил я, что пора обЕдать;
лошадь моя была измУчена;
я выехал на дорОгу,
ведущую из Пятигорска в немецкую колОнию,
куда часто водяное общество ездит еп piquenique1 (эн пикнИк). Дорога идет извиваясь между кустАрниками,
опускаясь в небольшие оврАги,
где протекают шумные ручьИ
под сенью высоких трАв;
кругом амфитеатром возвышаются синие громАды
Бешту, Змеиной, Железной и Лысой горЫ.
Спустясь в один из таких оврАгов,
называемых на здешнем наречии бАлками,
я остановился, чтоб напоить лОшадь;
в это время показалась на дороге шумная и блестящая кавалькАда: дамы в черных и голубых амазОнках,
кавалеры в костЮмах,
составляющих смерь черкесского с нижегорОдским;
впереди ехал Грушницкий с княжною МЕри.»

   Да, Лермонтов – по-настоящему поэтичен, даже и в своей великолепной, «благоуханной», как назвал её Гоголь, прозе. Отчётливо видны явственные следы поэтизации его прозы: он часто использует наиболее хорошо звучащую в стихах букву А . Причём его проза очень легка, и не перегружена лишним смыслом, как это бывает у Толстого или у того же Гоголя. Лермонтов – истинный гроссмейстер поэтики, он силён своими рифмовками, своими акцентами в конце строф. Это же оказалось свойственно и его прозе. Очень жаль, что он успел написать в прозе так мало – он бы наверняка стал и великим прозаиком тоже.

   А вот Горький, отрывок из его рассказа «Город Жёлтого Дьявола»:

«… МассИвная фигура брОнзовой жЕнщины
покрЫта с ног до головЫ зелЁной Окисью.
ХолОдное лицО слепо смОтрит
сквозь тумАн в пустыню океАна,
точно брОнза ждЁт сОлнца,
чтобы онО оживИло её мЁртвые глазА.
Под ногАми СвобОды – мАло землИ,
она кАжется поднЯвшейся из океАна,
пьедестАл еЁ – как застывшие вОлны.
Её рукА, высоко пОднятая над океАном и мАчтами судОв,
придаёт позе гОрдое велИчие и красотУ.
Кажется – вОт фАкел в крепко сжАтых пАльцах
Ярко вспЫхнет, разгОнит серый дЫм,
и щедро обольЁт всё кругОм горЯчим, рАдостным свЕтом.
А кругОм ничтОжного кускА землИ,
на котОром онА стоИт,
скользЯт по воде океАна,
как допотОпные чудОвища,
огрОмные железные судА,
мелькАют, точно голОдные хИщники,
мАленькие катерА.
Ревут сирЕны, подобно голосАм скАзочных гигАнтов,
раздаЮтся сердИтые свИстки,
гремЯт цЕпи якорЕй, сурОво плЕщут вОлны океАна.
Всё кругОм бежИт, стремИтся, вздрАгивает напряжЁнно.
ВинтЫ и колЁса парохОдов тороплИво бьют вОду
– она покрЫта грязной пЕной,
изрЕзана морщИнами.
И кАжется, что всЁ – желЕзо, кАмни, водА, дЕрево
– полнО протЕста против жизни без сОлнца,
без пЕсен и счАстья, в пленУ тяжёлого трудА.
Всё стОнет, вОет, скрежЕщет,
повинуясь вОле какОй-то тайной сИлы,
враждЕбной человЕку…»

   Слог Горького энергетически насыщен. Это мощная проза, сплошь прошитая россыпями созвучий, так что кажется – ещё чуть-чуть, и проза волшебным образом превратится в поэзию. Но это чуть не происходит: проза остаётся прозой, завораживающей и сочной, заставляющей читать себя с трудно осмысливаемым удовольствием. Горький щедр на эпитеты, они у него обязательно имеют рифму то с существительными, то с глаголами. Всё это пересыпано как бы в беспорядке, словно автор не желал слишком уж явной поэтизации. Это вполне ему удалось: стиль повествования лишён пушкинской лёгкости, он более тяжеловесен, и совершенно по-горьковски оригинален. У Горького практически нет несвязанных созвучием слов – все они в деле: слова, как в одном предложении, так и в соседних, связаны ударными гласными, подобно словесному ковру. Стиль писателя по-настоящему талантлив и наверное близок к гениальному.

   Булгаков, «Мастер и Маргарита»:

«… В белом плащЕ с кровАвым подбОем,
шАркающей кавалерИйской похОдкой,
рАнним утром четЫрнадцатого числА
весеннЕго мЕсяца нисАна
в крЫтую колоннАду
между двумЯ крЫльями дворцА Ирода ВелИкого
вЫшел прокурАтор ИудЕи ПОнтий ПилАт.
БОлее всего на свЕте
прокурАтор ненавИдел зАпах рОзового маслА,
и всё тепЕрь предвещАло нехорОший дЕнь,
так как зАпах этот начал преслЕдовать прокурАтора с рассвЕта.
ПрокурАтору казАлось,
что розовый запАх
источАют кипарисы и пАльмы в садУ,
что к зАпаху от кожаного снаряжЕния и пОта от конвОя
примЕшивается проклЯтая рОзовая струЯ.
От флигелЕй в тылУ дворцА,
где расположИлась пришЕдшая с прокурАтором в ЕршалаИм
пЕрвая когОрта
ДвенАдцатого МолниенОсного легиОна,
заносИло дымкОм в колоннАду через вЕрхнюю площАдку сАда,
и к горьковАтому дымУ,
свидЕтельствовавшему о тОм,
что кашевАры в кентУриях
начали готОвить обЕд,
примЕшивался всё тОт же жИрный рОзовый дУх…»

   Великолепный высокохудожественный стиль Булгакова не оставляет никаких сомнений в его потрясающей талантливости. Его текст буквально сплошь соткан из созвучий. Даже некоторая с позволения сказать великоватость отдельных предложений ничуть не кажется неудобочитаемой именно из-за умелого жонглирования созвучиями. Все предложения связаны с предыдущими и последующими, и даже через одно. Внутри каждое предложение идеально сгармонизировано по звучанию, лишних, «забытых» слов нет вообще. Используются спаренные созвучия. Это именно проза, и даже нет намёка на какую-то поэтичность произведения, но проза эта – высший класс. Воистину, Булгаков – Мастер.

   Но не только признанные мастера занимались, сами того, возможно, не зная древним плетением словес. Оказывается, любая художественная проза, в отличие от опусов двоечников, имеет эту гармонически-ритмическую составляющую. Даже детективы.

   Прочитаем отрывок из повести Сергея Высоцкого «Пунктирная линия»:

«Когда пОздним вечером КорнИлов вЫшел из машИны,
у него было только однО желАние –
поскорее добрАться до дУша
и встать под горЯчую тугУю струЮ.
В почтОвом Ящике чтО-то белЕло.
«НавЕрное, женА ещё не вынималА «ВечЁрку»,
– подумал Игорь ВасИльевич.
Но там оказАлось письмО.
МашинАльно, даже не посмотрев на негО,
Корнилов сУнул письмо в кармАн
и только после дУша,
принесшего облегчЕние,
вспОмнил о нЁм.
ТепЕрь он разглядЕл,
что на конвЕрте нЕт почтовых штАмпов
ЗнАчит, корреспондЕнт сАм
принёс егО и брОсил в Ящик.
Так бывАло уже не рАз.
Люди каким-то Образом узнавАли его Адрес,
посылАли письма по пОчте,
приносили сАми жАлобы, прОсьбы помОчь,
образУмить отбИвшихся от рУк детей, анонИмки…»

   Как видим, и здесь имеется ритмичность повествования. Конечно, поэтичностью тут, как говорится, и не пахнет, жанр не тот, но… факт остаётся фактом: ударные (и даже неударные) гласные связывают как слова в отдельных предложениях, так и сами предложения.

   Получается, что любая профессиональная художественная проза обязана иметь в себе элементы плетения словес. Вот доклады и отчёты не обязаны, поэтому их никто и не слушает. Тогда понятна та власть хороших ораторов на аудиторию, которую никто, я думаю, не будет оспаривать. Их, ораторов, речь – суть гармонизированные звуки, издаваемые энергетически переполненным субъектом. Это род словесной магии, завораживающей слушателей силой и совершенством.

   То же, естественно, относится и к литературе. Так будем же учиться, дорогие коллеги-литераторы, ритмично и с чувством кодировать свои мысли. Они будут сильно звучать! Так пожелаем нам успехов вам в этом трудном деле, и не будем забывать – прекрасная форма должна быть насыщена не менее значимым смыслом! С Богом!