Размышления о философии и вере "Братьев Карамазовых"

Опыт комментированного прочтения романа «Братья Карамазовы» через призму исторических ассоциаций и оценок «рождённым в СССР». И так как "всё познаётся в сравнении" -- "Познавать -- значит сравнивать" (А.Ф. Лосев Эстетика Возрождения. Москва "Мысль" 1978 с. 88), то ознакомившись с "информацией к размышлению", можно испытать не только "послевкусие" от прочитанного, но и обогатить себя постижением новых смыслов в страстных, содержательных и актуальных, по сей день, диалогах персонажей этого произведения Достоевского.

Есть люди, вызывающие на протяжении веков симпатию и неизменный интерес у других. Таков Иисус из Назарета, религиозный проповедник, изумительный персонаж мировой истории и мировой религии христианства. Лейтмотивом "Братьев Карамазовых" и стала "по умолчанию" фигура Христа и только в легенде об Инквизиторе он является собственной, загадочной персоной.

Сам этот роман -- вершина творчества писателя, как русского религиозного мыслителя, прошедшего, в поисках истины и смысла жизни, путь от "прогрессивных взглядов" петрашевца, приговорённого к смертной казни с заменой 7-летней каторгой в Сибири до разоблачителя революционеров в своём пророческом романе "Бесы".

Вера и безверие "Братьев Карамазовых" -- основная тема романа Достоевского, что соответствовало дискурсу культурной среды дореволюционной России, в отличие от результата ленинской политики массового внедрения атеизма в советское время с однозначной верой в светлое будущее коммунизма.
Естественно, Нагорную проповедь Христа о любви к ближнему своему, в Советском Союзе заменили на атеистическую сентенцию из "Как закалялась сталь" А.Н. Островского поколения "Павок Корчагиных" сломавших хребет "белокурым бестиям" Адольфа Гитлера в войне 1941-45 гг.:

"Жизнь надо прожить так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, чтобы не жег позор за подленькое и мелочное прошлое и чтобы, умирая, смог сказать: вся жизнь и все силы были отданы самому прекрасному в мире - борьбе за освобождение человечества".
У них была своя вера -- в коммунизм: "Мы рождены, чтоб сказку сделать былью!"

Как и своё безверие было у некоторых представителей дворянства в официально православной России:

"Во храм ли Вышнего с толпой народа входит,
Там умножает он тоску души своей.
При пышном торжестве старинных алтарей,
При гласе пастыря, при сладком хоров пенье,
Тревожится его безверия мученье:
Он Бога тайного нигде, нигде не зрит,
С померкшею душой святыне предстоит,
Холодный ко всему и чуждый умиленью,
С досадой тихою внимает он моленью.
"Счастливцы! -- мыслит он, -- почто не можно мне
Страстей бунтующих в смиренной тишине,
Забыв о разуме и немощном и строгом,
С одной лишь верой повергнуться пред Богом!"
Напрасный сердца крик! нет, нет! не суждено
Ему блаженство знать! безверие одно,
По жизненной стезе во мраке вождь унылый,
Несчастного влечёт до хладных врат могилы,
И что зовёт его в пустыне гробовой --
Кто ведает? но там лишь видит он покой".
Александр Пушкин Полное собрание сочинений в одном томе "Безверие" М.2017 с. 178-179

Вера, скорее, души надёжная опора в этой жизни
Так людям нужная для скоротечных дней земных,
Чем ожидание душой блаженства вечного в раю.

"Всему верить нехорошо, а не верить ничему еще хуже: вера, сынок, неоценимое сокровище".
https://libcat.ru/knigi/proza/sovetskaya-klassicheskaya-proza/78211-14-artem-veselyj-rossiya-krovyu-umytaya.html#text

В советское время, под воздействием массовой атеистической пропаганды, верить в Бога стало смешно и зазорно, хотя такая душевная потребность осталась о чём свидетельствуют и эти стихи "кулацкого" поэта Сергея Есенина:

"Ах! какая смешная потеря!
Много в жизни смешных потерь.
Стыдно мне, что я в Бога верил.
Горько мне, что не верю теперь...

Пусть не сладились, пусть не сбылись
Эти помыслы розовых дней.
Но коль черти в душе гнездились —
Значит, ангелы жили в ней".

"Всю историю существования человечества у людей, была фактически одна единственная религия, утверждающая что человек — это двойной организм, состоящий из осязаемого биологического тела и неосязаемой души"
https://zen.yandex.ru/media/syntropism/sbyvaetsia-zagadochnoe-predskazanie-lomonosova-ili-eksperiment-sposobnyi-unichtojit-ateizm-5f275292a1992a1b5fbad9ab?&utm_campaign=dbr
Хотя для советских атеистов душа всего лишь эмоции, преходящее умонастроение, исчезающее вместе со смертью тела.

Но в философии и религии есть весьма обоснованное учение о душе человека, как эманации Мировой Души и для лучшего понимания чувств верующего человека стоит иметь элементарное представление об этой "неосязаемой" вещи или Душе, как "движущей идеи".

"Платонизм, будучи учением о примате идеи над материей, понимает идею как предельно смысловую полноту, максимально жизненно насыщенную, как вечную и вполне невещественную порождающую модель для самой же чувственной вещи, образующей поэтому и вполне специфическую и совершенно особо субстанциональную действительность...

Платоновское учение об идеях было концепцией исключительно логико-объективистского характера. Аристотель внёс в мир платоновский идей не только момент объекта, но и момент субъекта. Аристотель учил, что мир идеи, который он называл Нусом -- Умом, обязательно сам себя мыслит и является самосознанием...Таким образом, платоновский мир превратился в особое надкосмическое сознание, которое является тождеством мыслящего и мыслимого.

Далее. платоновские идеи были одновременно и бытием, и смыслом: идея каждой вещи, с одной стороны, не могла не существовать, раз существует вещь, а с другой стороны, не могла не осмысливать свою вещь, поскольку именно благодаря идее вещи и можно было узнать, что же такое сама-то вещь. Аристотель в своём Нусе -- Уме (Нус, повторяем, это, по Платону, место идей, или "идея идей") тоже стал различать смысловую сторону и сторону бытийную, т.е. идеальное и реальное, или материальное. Получилось особое учение об умственной (интеллигибельной) материи".
(А.Ф. Лосев Эстетика Возрождения. Москва "Мысль" 1978 с. 82-83)

"У Платона весьма отчётливо Ум трактуется как отец, материя как мать, а все вещи -- как их порождение, как их дети".
А.Ф. Лосев История античной эстетики. Поздний эллинизм М. «Искусство» 1980 с. 255
По неоплатонику Плотину: "Ум есть насквозь свет, хотя источник этого света не в нём, а в Едином. Душа мира озарена светом Ума и уже этим отражённым светом она освещает индивидуальную душу... Любовь у Плотина -- сущность души, смесь бытия и небытия, ума и материи, богатства и бедности...созерцание красоты порождает любовь к ней..." там же с. 236-237
У Плотина встречаем и такое определение души: "Душа, взятая сама по себе, есть непроизнесённое слово, душа же в теле есть слово произнесённое. Душа присутствует как огонь в воздухе...Человек стремится к высшему, то есть к Уму, как влюблённый стремится на долгожданное свидание, влюблённый стоит у дверей Ума и трепещет перед входом. Мы связаны с землёй, как птицы, которые то приближаются к земле. то удаляются от неё. Жизнь есть сон, и погруженная в материю душа спит и грезит во сне об Уме". там же с.553

"Аристотель стал мыслить идеи не просто сами по себе, но и в их обращённости к миру, как бы их зараженности миром, в той их роли, когда они являются заданностью всяких материальных оформлений, а эти последние - их осуществлением, или реализацией. Другими словами, из отдельных намёков Платона Аристотель создал целое новое учение о потенции и энергии. Мир идей взятый сам по себе, оказывается только потенцией, всякого возможного инобытия, а в своей обращённости к этому последнему -- энергией...

Уже у Платона было очень глубоко осознана различие между бытием и становлением: бытие существует само по себе, а становление во всякий момент времени, т.е. сплошь и непрерывно, меняется, так что каждая отдельная точка такого изменения исчезает в тот же момент, в который она и появляется.

В плане материального, или физического, бытия этот процесс хорошо понимали стоики, учившие не только о своём первоогне, но и о его эманации, т.е. о таком его исхождении, или становлении, которое распространялось по всему миру, создавая собою всю иерархию бытия, начиная от самого первоогня, переходя через демонов и человека (душа человека, согласно стоикам, была не чем иным, как именно тёплым дыханием) и кончая неодушевлёнными и неорганическими вещами.

Подобного рода эманация высшего бытия была очищена у неоплатоников от всякого элементарно-вещественного материализма и тем самым превращена у неоплатоников в чисто смысловое становление мира идей, или Нуса:стоическая чисто материальная эманация превратилась у неоплатоников в становящуюся сущность, такую движущую идею, которая является началом движения вообще для всякой вещи. Эту подвижную идею неоплатоник уже не могли именовать просто Нусом. На этой ступени ей нужно было дать совсем другое название. и этим названием у неоплатоников стал весьма
тонко разработанный термин "душа", или, точнее, МИРОВАЯ ДУША.

Результатом вечной подвижности такой Мировой Души стал у неоплатоников Космос. Ясно, что и сам Космос, и то, что внутри Космоса, было отражением и воплощением прежде всего Мировой Души, а затем и самого Нуса.
Мы бы теперь сказали, что неоплатонический Нус есть попросту система мировых закономерностей, а неоплатоническая Мировая Душа -- постоянная подвижность мира и жизни, осуществляющая те или иные мировые закономерности, те или иные законы природы".
(А.Ф. Лосев Эстетика Возрождения. Москва "Мысль" 1978 с. 84-85)

"Как неоплатоники 2-3 вв. н.э. Нумений и Аммоний обосновывают появление термина душа: «Тела, по природе своей изменчивые, тленные и во всех частях способные делиться в бесконечность, так что ничего не может оставаться от них неизменного, нуждаются в сдерживающем, сводящем, собирающем и господствующем начале, которое мы называем душою».
"Итак , тела, взятые сами по себе, вечно меняются, вечно рассыпаются на отдельные неуловимые части, и если мы захотим говорить о какой-нибудь вещи как таковой, то это значит, что мы должны выйти за пределы её чисто иррационального становления, то есть использовать новый принцип, который сам уже не становится и не меняется, а является предпосылкой всякого становления и изменения. Он движет что-нибудь другое, но сам уже не движется, почему и называется душою". (А.Ф. Лосев История античной эстетики Поздний эллинизм М. «Искусство» 1980 с. 135)
«При этом дело вовсе не в термине. Этот самодвижущий принцип можно назвать как угодно…Нумений и Аммоний понимают его как принцип самодвижения и, следовательно, как принцип для движения всего другого» (там же с. 136)
«Никак нельзя сказать, что душа в одних случаях одушевлена, а в других случаях неодушевлена. Она не есть что-либо одушевлённое или неодушевлённое и даже не есть само одушевление. Если выражаться точно, то она есть принцип одушевления, а не просто само одушевление; и она есть причина одушевления, а не просто само же одушевление». (там же с. 137)

"Мировая душа, по Плотину, также как и душа каждого человека, двойственна. Направленная на Ум в созерцании, она стремится во всём уподобиться ему, направленная же на себя самое, она создаёт свой собственный образ, который и воплощается в материальном мире.
Душа, таким образом, состоит из двух ипостасей, так что продукт эманации космической души оказывается уже не третьей, но четвёртой ипостасью.

Такой взгляд подтверждается плотиновским разделением Души на бога (theos) и демона (daimon), говорящем именно об ипостасном характере низшей души, а не просто об её «силовом» происхождении от Души высшей".
А.Ф. Лосев История античной эстетики. Поздний эллинизм М. «Искусство» 1980 с. 297-298

"Каждая ипостась в платонизме, будучи окружена инобытием, всегда оказывается способной перейти в это инобытие и тем самым уже получить новую структуру. Так, из Единого получился Ум, а из Ума – Мировая Душа. Но вот эта Мировая Душа – тоже ещё не последняя ступень ипостасного развития. Она ведь тоже переходит в своё собственное инобытие, а если это так, то возможно уже и дробление универсальной Души, возникает бесконечное количество больших и малых душ, и они уже лишены такой предельной самодвижимости, которой отличается универсальная Душа.

Эти отдельные души несравненно слабее универсальной Души. И эта слабость выражается в том, что цельная душа уже подчиняется отдельным и часто весьма мелким жизненным порывам. А это, в свою очередь, для Плотина, как и Платона, означает получение душою того или другого тела, поскольку угождение души разным отдельным жизненным порывам и означает ту или иную подчинённость её телу.
Чтобы покончить с вопросом о Душе, необходимо сказать ещё о бессмертии индивидуальной души. Одни исследователи, опираясь на аристотелевское учение о том, что индивидуальная душа есть «первичное (законченное) осуществление естественного органического тела» и поэтому оно не может существовать отдельно от тела, а тем самым обладать бессмертием после смерти тела.

Другие исследователи обращали внимание на то, что у Аристотеля есть также учение об уме, с телом не связанном и привходящим в него извне. Этот ум Аристотель в отдельной человеческой душе понимает, как способность души к мышлению. Ум деятельный не может погибнуть вместе с телом, так как он связан со всеобщим умом; но вместе с тем будучи ориентирован на индивидуальную человеческую душу, и сам известным образом индивидуализируется. Аналогом такого аристотелевского построения у Плотина является как раз его понимание соотношения между всеобщей и индивидуальной душой. Всеобщая душа никак у него не связана с данным чувственным телом. Вместе с тем она претерпевает у него разделение по телам, то есть индивидуализируется.
Плотин совершенно определённо учит о бессмертии этой индивидуальной души, и в этом он отличается от Аристотеля. Но вместе с тем эта его душа не является собственником аффекций, всяческих страданий, переживаний, вожделений и т.п. Все эти аффекции свойственны у него тому, что смешано из души и тела. Эта «смесь» со смертью тела, понятным образом разрушается. Но душа как таковая у Плотина остаётся бессмертной.

Таким образом, можно сказать, что Плотин аристотелевскую душу понимает как смесь души и тела. Аристотелевский же индивидуализированный ум поэтому мы должны понимать как отдельную плотиновскую душу, бессмертную и с телом связанную только относительно, так что с этой точки зрения можно сказать, что и у Аристотеля индивидуальная душа, называемая им, правда, умом, тоже является бессмертной (чего, правда, у самого Аристотеля мы в чёткой форме не находим). Заметим, что при всей неясности проблемы бессмертия индивидуальной души у Аристотеля, у Плотина мы находим специальный трактат «О бессмертии души» и что в сравнении с общим равнодушием Аристотеля к судьбе отдельных душ у Плотина учение о душепереселении и воплощении душ является одним из основных". (там же с. 300-301)

По Плотину "Душа в отличие от огня и тепла, одинакова преходяща, потому что, познавая вечное, она является принципом для всего временного, которое без него просто рассыпалось бы. Бессмертная душа поэтому предполагает существование вечного ума, однако такого, который лишён чувственности и влечения". (там же с.263)

Как Платон доказывает бессмертие души:
"Тело подчиняется душе, как своей причине. Душа воплощает идею жизни, а идеи - "эйдос" существуют вечно. Порождая свою противоположность - тело, душа не может уподобиться ему в его смертности. Ее свойство -"жизнь", не может уподобиться противоположности - "смерти". Поэтому душа несовместима со смертью телесной".
https://zen.yandex.ru/media/lariwind/kak-platon-dokazyvaet-bessmertie-dushi-5f19799490c4997348342f27?&utm_campaign=dbr

"Католический кардинал и немецкий мыслитель Николай Кузанский (1401-1464) рассуждал, что "человек может судить о боге лишь по-человечески"..
Человеческая личность, высшей инстанцией которой является ум (который в отношении тела предстаёт как душа и имеет это тело необходимым образом как то, без чего он не может проявиться), выступает в мире, как думает Николай Кузанский, в качестве свободного творящего начала.

"Человеческий ум, по Кузанскому, лишь там достигает истинного прозрения, где он не просто отражает внешнее бытие, но "эксплицирует", развёртывает себя и своё собственное бытие"...
"Разумная душа есть сила, свёрнуто содержащая в себе все прочие понятийные компликации"...
Человеческий ум есть некое "божественное семя", брошенное в природу, которое, конечно, не может существовать и развиваться без этой природы, но развивает при этом оно лишь то, что заложено в нём самом изначально ("Простец об уме" гл. 5), а именно принцип творческого единства".
Здесь человек вполне равен богу и сам выступает "человеческим богом". Разница между ними лишь та, что бог может всё создать, а человек может всё ассимилировать. Правда, божие творение также есть в известном смысле "ассимиляция" абсолютной сущности, поскольку тождество благодаря отождествлению призывает к себе нечто или не сущее".
А.Ф. Лосев Эстетика Возрождения. Москва "Мысль" 1978 с. 306-307

У почитателя Николая Кузанского Леонардо да Винчи: "Под душой следует понимать всё ту же способность к чувственному восприятию" (А.Ф. Лосев Эстетика Возрождения М.1978 с. 401), которая может быть из-за разной степени разумности и нравственности даже амбивалентной, как, например, его "знаменитая двусмысленной улыбкой-гримасой "Мона Лиза" (там же с. 398)

«Интересующий нас философский трактат «О пещере нимф» неоплатоника Порфирия (233-303 гг.) есть не что иное, как один развёрнутый и до предела насыщенный символический комментарий Гомера…
После краткого изложения стихов Гомера (1 – 4) Порфирий переходит к освещению символического смысла этого рассказа. Главы 5 – 9 толкуют пещеру в недрах земли как космос и средоточие мировых потенций. Нимфы-наяды святилища – души, нисходящие в мир становления и соединённые с влагой – источниками вод, ибо «для души становление во влаге представлялось не смертью, а наслаждением» (10 – 12).
Каменные чаши и амфоры – символы нимф-гидриад (т.е. Водяных). Пурпурные ткани, которые ткут на каменных станках нимфы, – «сотканная из крови плоть», облекающая кости (камень) и приобщавшая душу к телесной смертной материи (13 – 14). В амфорах роятся пчёлы и откладывают там мёд, ибо пчёлы – это благостные души, рождающиеся в мир, а мёд – символ очищения и и жертвы богам смерти, так как души, идя в мир, облекаются плотью, то есть умирают и расстаются с бессмертием, наслаждаясь жизнью (15 – 19).
Два выхода в пещеру для людей и богов обращены к Борею – северу и Ноту – югу. Север – нисхождение душ, приобщённых к человеческой жизни, в мир. Юг – восхождение в небесный мир душ, сбросивших бренную оболочку и ставших бессмертными богами». А.Ф. Лосев История античной эстетики: поздние века М. «Искусство» 1988 с. 94 – 95

«Философ отказывается воспринимать пещеры нимф узко-позитивно, ограниченно прямолинейно, как некоторого рода объективный факт или факт природы, то есть в таком виде, как пишется «история».
Ибо сама по себе «история», то есть внешнее изложение событий, по мнению Порфирия, без её внутреннего осмысления и наполнения не может дать никакой пищи уму и работу для мысли...
Для Порфирия огромное значение имело мифологическое осмысление мира, так как миф всегда был для греков воплощением высшей реальности начиная с гомеровского времени и кончая последними веками античности.
Миф в поэмах Гомера есть не что иное, как непосредственная и пока ещё почти наивная вера в объективно существующих богов и иного мышления древний человек не может и допустить. У Порфирия же миф – это символическая конструкция мира и метод его философского познания». (там же с. 96 – 97).

«Заметим здесь только, что душа, по мнению древних, состоит из эфира, разреженной тончайшей материи, из которой также состоят тела богов, ибо душа, не сошедшая в мир бытия, бессмертна. Поэтому прав Корнут, когда мыслит плотный воздух областью смерти, противопоставляя его верхнему воздуху – эфиру. С дыханием ветра душа входит в жизнь, и с дыханием ветра она его покидает» (там же с. 106 – 107)
«Космос уже давно трактовался у древних как пещера. То, что космос у Порфирия оказался пещерой, вовсе не есть какая-нибудь случайность или какая-нибудь внешняя чисто поэтическая метафора. Порфирий подчёркивает, что это есть результат космической мудрости Афины Паллады, причём свойственная этой богине функция разума не только охватывает собою всю землю, но и действует совместно с судьбой.
Далее в эту космическую пещеру души влетают и улетают из неё только в определённом направлении через определенный выход. И по решению Афины и судьбы души получают здесь каменное тело и облекаются в кроваво-пурпурное одеяние. Эти подчёркиваются печальные и скорбные судьбы душ в космосе, полные всякого рода тяжёлых событий и невозможных страданий. Эти души здесь уподобляются нимфам, которые способны к свободным полётам и в которых струится и кишит общественная жизнь вплоть до её вакхических состояний.
Но вот наступает конец. Душа отбывает своё внутрикосмическое перевоплощение, становятся чистыми от греха и порока и, уже наподобие божеств, в бестелесном виде, вылетают через другой выход, на юг, а не через северные врата, через которые они влетают в космос». (там же с. 109)

Но, вернёмся к "Братьям Карамазовым".

Несмотря на захватывающий внимание читателя интересный детективный сюжет, следует помнить, что «это роман философский и написан, чтоб провести идею – так охарактеризовал «Кандида» Вольтера один из персонажей Достоевского в «Братьях Карамазовых».

В полной мере и сам этот роман следует отнести к философским, нежели к детективу-бестселлеру. Как, впрочем, и написано в аннотации к нему: «…роман – один из немногих в мировой литературе удавшихся попыток сочетать увлекательность повествования с глубинами философской мысли.
Философия и психология «преступления и наказания», дилемма «социализации христианства», извечная борьба «божьего» и «дьявольского» в душах людей – таковы основные идеи этого гениального произведения».

Философия Достоевского, хотя и не апологетика христианской ортодоксии, а скорее её доброжелательная критика – всё же это христианская философия Человека, потому не только (по Марксу) «продукта общественных обстоятельств», но и «Божьего творенья» – «насекомого со сладострастием», которым и наделены главные персонажи романа, братья Карамазова (Черномазовы в трактовке жены штабс-капитана Снегирёва, ведь «кара» в переводе с тюркского означает «черный» и «черномаз – вроде как бы и антипод «богомазу»-иконописцу).

Вообще роман написан писателем-христианином, для которого «Слово Божие» не пустой звук, а демиург целой цивилизации – христианской России. Ибо «не хлебом единым жив человек, а Словом Божьим» и чтобы понять не только явные, но и тайные смыслы романа следует периодически обращаться к Евангелию, как источнику, который вдохновлял русских людей на трудовые подвиги и ратный труд на протяжении веков.

«В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог (1). Оно было в начале у Бога (2). Всё через Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть (3). В Нём была жизнь, и жизнь была свет человеков (4). И свет во тьме светит и тьма не объяла его» (5).
«Слово стало плотию, и обитало с нами, полное благодати и истины; и мы видели славу Его, как единородного от Отца (14).
И от полноты Его, все мы приняли и благодать на благодать (16), ибо закон дан чрез Моисея; благодать же и истина произошли чрез Иисуса Христа (17). Бога не видел никто никогда; Единородный Сын, сущий в недре Отчем, Он явил» (18). (Евангелие от Иоанна).

Но Шекспир устами Гамлета подверг сомнению «Слова, слова, слова».

По философу-номиналисту В. Оккаму (1300-1350) «общие понятия суть имена можно понять только в том случае, если мы серьёзно отнесёмся…к анализу того, в каком смысле употребляется «имя» или «слово». Номиналисты понимают под «словом» не просто артикуляцию звуков речи и не просто «биение по воздуху», но ту специфическую предметность, которая не является ни только субъективной, ни только объективной…
Я что-то назвал. Но ещё большой вопрос, существует ли то, что я назвал, объективно, или я вращаюсь здесь только в пределах своей словесной субъективности.
Мы воспринимаем по Оккаму, лишь единичные вещи. Но это самое первое начало познания. Настоящее познание возникает тогда, когда мы начинаем подвергать специальному анализу этот первичный образ единичной вещи, т.е. когда мы рефлектируем не самые вещи, но наши о них представления. А это значит, что кроме первой интенции, мы применяем то, Оккам называет второй интенцией. И если первая интенция (устремлённость сознания и мысли на объект) «вещи» создавала только её знак, то слово, используя вторую интенцию, является уже знаком знака вещи.
Ведь наши слова отнюдь не механически отражают вещи, но являются уже переработкой тех представлений, которые мы получаем от вещи. Слово, с нашей теперешней точки зрения, есть не просто отражение вещи, но ещё известного рода понимание этого отражения, его переработка, его та или иная интерпретация. А.Ф. Лосев Эстетика Возрождения М. «Мысль» 1978 с. 208-209 (Тютчев: «нам не дано предугадать как слово наше отзовётся»)

Для философии важно то, что Оккам называет интенциональным сознанием…Бог непознаваем. Но в интенциональном смысле бог необходимо существует, хотя сама интенциональность не говорит ни о каком бытии и ни о каком небытии. Душа тоже непознаваема, а познаваемы, может быть, только отдельные её проявления. Тем не менее с интенциональной точки зрения душа не только существует, но она взятая в своей цельности и неделимости, как раз и есть предмет нашего интенционального сознания, а не отдельные её способности". А.Ф. Лосев Эстетика Возрождения М. «Мысль» 1978 с. 210 -211

В то же время «плюрализм культурных языков», возникшей из разновременности описанный в романе событий и их интерпретацию читателем нынешней постмодернистской эпохи, даёт возможность актуализировать аспекты тех исканий и устремлений, которые имеются у персонажей романа, придать им новую значимость в свете духовных проблем «последних времён».

Если человек постсоветской эпохи ещё по-прежнему мыслит об индивиде в марксистской парадигме: "человек есть продукт общественного развития", то Достоевский "пляшет от печки" -- самого человека и его биосоциальной, а потому греховной, природы независимо от эпохи в которой он живёт.

Ленин же, как марксист, пусть во многом и псевдо, а совместительству -- последователь народника Нечаева, цинично полагал, что поведение человека во многом определяется классом, господствующим в обществе и потому "буржуазная" мораль не годится для социализма и в пику ей "нравственно всё, что служит делу революции".
Ну, а его "верный ученик", Коба-Джугашвили, взял это на вооружение для оправдания массового террора 1930-х годов (мол, "лес рубят -- щепки летят") при строительстве нового общества, так называемого "социализма в отдельно взятой стране".

Достоевский даёт характеристики-образы трём братьям Карамазовым, Дмитрию, Ивану, Алёше, а также их отцу Фёдору Павловичу и его внебрачному сыну Смердякову. А также, попутно старцу Зосиме, наставнику инока Алёши. По ходу общения герои и персонажи романа вступают в интереснейшие по драматизму и интеллектуальному содержанию диалоги-рассуждения, через которые писатель доносит, естественно, до читателя и свою точку зрения как на злободневные, так и на вечные вопросы времени.

Одной из ключевых тем романа рассказ Ивана Фёдоровича Карамазова о Великом Инквизиторе с бунтом против рая, который не может принять герой рассказа из-за «слезинки замученного ребёнка», так как не хочет по-христиански понять и простить помещика-изверга, затравившего этого ребёнка гончими собаками (Напрашивается аналогия: пафос строек социализма, как первой фазы будущего коммунистического рая, не может оправдать «слезинку ребёнка» за колоски на лесоповале сгубленного во времена того же Сталина-грузина).

Дмитрий Фёдорович Карамазов, буйная чувственная натура, кутила-офицер, но не без благородства в характере в отличие от гоголевского Ноздрёва и схож с Родионом Раскольниковым, с идейным преступником, решившим доказать себе попутно, что он не «тварь дрожащая, а право имеет». Правда, у Мити Карамазова другое обоснование для совершения преступления: «Если Бога нет, то всё позволено», которое он, как и другой сводный брат, лакей Смердяков, позаимствовал у Ивана Фёдоровича Карамазова, «прелюбодея мысли» и любителя «остроумия», как и все Карамазовы жители захолустного городка Скотопригоньевска -- совсем не той, казалось бы, культурной среды для постановки и решения "проклятых вопросов" бытия.

Алёша, «русский инок» представлен писателем как будущий праведник Земли Русской, но ставший жить по завещанию своего духовника старца Зосимы в миру, а не в монастыре. В его уста автор вложил самую главную сентенцию романа:
"-- Алёшка, есть бессмертие?
-- Есть.
-- А Бог и бессмертие?
-- И Бог и бессмертие. В Боге и бессмертие".
Фёдор Достоевский "Братья Карамазовы" М.2018 с. 167 (Иными словами бессмертие -- это чудо жизни, как фактическое доказательство Бытия Бога) Та самая "радиальная энергия" Т.де Шардена в его "Феномене человека". Но..."человек -- смертен", а что боги, в отличие от людей, бессмертны, это предполагали ещё древние греки...

Ну, сводный по непутёвому отцу, брат Карамазовых, Смердяков характеризуется как лакейская душа и собирательный образ либерала, сожалеющего совсем по-либеральному, что в войне с Наполеоном: «Глупая нация победила умную-с».

К характеристике Алёши -- нетипичного героя своего времени

"Хотя я и называю Алексея Фёдоровича моим героем, но, однако, сам знаю, что человек он отнюдь не великий, а посему и предвижу неизбежные вопросы вроде таковых: чем же замечателен ваш Алексей Фёдорович, что вы выбрали его своим героем?..

Дело в том, что это, пожалуй, и деятель, но деятель неопределённый, невыяснившийся. Впрочем, странно было требовать в такое время, как наше, от людей ясности. Одно, пожалуй, довольно несомненно: это человек странный, даже чудак.

Но странность и чудачество скорее вредят, чем дают право на внимание, особенно когда все стремятся к тому, чтобы объединить частности и найти хоть какой-нибудь общий толк во всеобщей бестолочи. Чудак же, в большинстве случаев, частность и обособление» с. 9 Фёдор Достоевский Братья Карамазовы М. 2018 (умом чудака не понять, как и "аршином общим не измерить")

«Алёша был вовсе не фанатик и, по-моему, по крайней мере, даже не мистик вовсе. Заранее скажу моё полное мнение: был он просто ранний человеколюбец, и если ударился на монастырскую дорогу, то только потому, что в то время она одна поразила его и представила ему, так сказать, идеал исхода рвавшейся из мрака мирской злобы к свету любви души его». Фёдор Достоевский Братья Карамазовы М. 2018 с.27

«Отец же, бывший когда-то приживальщик, а потому человек чуткий и тонкий на обиду, сначала недоверчиво и угрюмо его встретивший («много, дескать, молчит и много про себя рассуждает), скоро кончил, однако же тем, что стал ужасно часто обнимать и целовать, не далее черед две какие-нибудь недели, правда с пьяными слезами, в хмельной чувствительности, но видно, что полюбил его искренне и глубоко и так, как никогда, конечно, не удавалось такому, как он, никого любить…» с.28

"К слову о Фёдоре Павловиче. Он долгое время прожил не в нашем городе. Года три-четыре по смерти второй жены он отправился на юг России и под конец очутился в Одессе, где и прожил сряду несколько лет. Познакомился он сначала, по его собственным словам, «со многими жидами, жидишками и жиденятами», а кончил тем, что под конец даже не только у жидов, но «и у евреев был принят». Надо думать, что в этот-то период своей жизни он и развил в себе особенное уменье сколачивать и выколачивать деньгу». с. 32 (К характеристике дворянина, сумевшего в эпоху первоначального накопления капитала в пореформенной России стать "своим среди чужих")

«Старик уже знал, что старец Зосима, спасавшийся в монастырском ските, произвёл на его «тихого мальчика» особенное впечатление – Этот старец, конечно, у них самый честный монах – промолвил он, молчаливо и вдумчиво выслушав Алёшу»…
«Ты, голубчик, почему знаешь, что нет крючьев? Побудешь у монахов, не то запоёшь. А впрочем, ступай, доберись там до правды, (хотя старец Зосима послал Алёшу "искать правду" в мир) да и приди рассказать: всё же идти на тот свет будет легче, коли наверно знаешь, что там такое»... с. 34-35
("Все говорят: нет правды на земле. Но правды нет -- и выше. Для меня так это ясно, как простая гамма". А.С. Пушкин "Моцарт и Сальери". У каждого -- своя правда...)

"Скажут, может быть, что красные щёки не мешают ни фанатизму, ни мистицизму; а мне так кажется, что Алёша был даже больше, чем кто-нибудь, реалистом. О, конечно, в монастыре он совершенно веровал в чудеса, но, по-моему, чудеса реалиста никогда не смутят. Не чудеса склоняют реалиста к вере. Истинный реалист, если он не верующий, всегда найдёт в себе силу и способность не поверить и чуду, а если чудо станет пред ним неотразимым фактом, то он скорее не поверит своим чувствам, чем допустит факт. И если же и допустит его, то допустит как факт естественный, но доселе лишь бывший ему неизвестным. В реалисте вера не от чуда рождается, а чудо от веры».
– Алёша избрал лишь противоположную всем дорогу, но с тою же жаждой скорого подвига. Едва только он, задумавшись серьёзно, поразился убеждением, что бессмертие и Бог существуют, то сейчас же, естественно, сказал себе: «хочу жить для бессмертия, а половинного компромисса не принимаю». (Для этого ничего лучшего и не придумаешь, кроме выполнения первой Божьей заповеди: "Плодитесь и размножайтесь")

Точно также если бы он порешил, что бессмертия и Бога нет, то сейчас бы пошёл в атеисты и в социалисты (ибо социализм есть не только рабочий вопрос, или так называемого четвёртого сословия, но преимуществу есть атеистический вопрос, вопрос современного воплощения атеизма, вопрос Вавилонской башни, строящейся именно без Бога, не для достижения небес с земли, а для сведения небес на землю). с.36 - с.37
(Предугадано верно построение социализма-коммунизма как "Котлована" Анд. Платонова или "зияющих высот" А.А. Зиновьева)

Апология монашествующему

Итак, что такое старец? Старец – это берущий вашу душу, вашу волю в свою душу и в свою волю. Избрав старца вы от своей воли отрешаетесь и отдаёте её ему в полное послушание, с полным самоотрешением. Этот искус, эту страшную школу жизни обрекающий себя принимает добровольно в надежде после долгого искуса победить себя, овладеть собою до того, чтобы наконец достичь чрез послушание всей жизни, уже совершённой свободы, то есть свободы от самого себя, избегнуть участи тех, которые всю жизнь прожили, а себя в себе не нашли...("Познай самого себя" Сократ)

Правда, пожалуй и то, что это испытанное и уже тысячелетнее орудие для нравственного перерождения человека от рабства к свободе и к нравственному совершенствованию может обратиться в обоюдоострое орудие, так что иного, пожалуй, приведёт вместо смирения и окончательного самообладания, напротив, к самой сатанинской гордости, то есть к цепям, а не к свободе". с. 38-39

"Не смущало его нисколько, что этот старец стоит перед ним единицей: «всё равно он свят и его сердце тайна обновления для всех, та мощь, которая установит наконец правду на земле, и будут все святы, и будут любить друг друга, и не будет ни богатых, ни бедных, ни возвышающихся, ни униженных, а будут все дети Божии и наступит настоящее царство Христово» (Коммунизм -- только христианский). Вот о чём грезилось сердцу Алёши"... с.42-43

Старец Зосима о "деятельной любви" "разумной эгоистке" мадам Хохряковой:

"А об одном кающемся больше радости в небе, чем о десяти праведных, сказано давно. Иди и не бойся. На людей не огорчайся, за обиды не сердись. Покойнику в сердце всё прости, чем тебя оскорбил, примирись с ним воистину. Коли каешься, так и любишь. А будешь любить, то ты уже Божья…Любовью всё покупается, всё спасается…Любовь такое бесценное сокровище, что на неё весь мир купить сможешь, и не только свои, но и чужие грехи ещё выкупишь". с. 67-68

"Послушайте, вы целитель, вы знаток души человеческой (реинкарнация Христа)…я не из легкомыслия теперь говорю, что мысль эта о будущей загробной жизни до страдания волнует меня, до ужаса и испуга…Ну что, думаю, я всю жизнь верила – умру и вдруг ничего нет, и только «вырастет лопух на могиле»…Это ужасно! Чем возвратить веру?.. Чем доказать? Чем убедиться?..
–Но доказать тут нельзя ничего, убедиться же возможно
– Как? Чем?
– Опытом деятельной любви. Постарайтесь любить ваших ближних деятельно и неустанно. По мере того, как будете преуспевать в любви, будете убеждаться и в бытие Бога, и в бессмертии души вашей…
– Деятельной любви? Вот опять вопрос…Видите ли, я так люблю человечество, что верите ли, мечтаю иногда бросить всё, всё, что имею, оставить Лизу и идти в сёстры милосердия…
– И то уж много и хорошо, что ум ваш мечтает об этом, а не о чём ином. Не-нет да невзначай и в самом деле сделаете какое-нибудь доброе дело.
– Да, но долго ли бы я могла выжить в такой жизни?.. А если больной, язвы которого ты обмываешь, не ответит тебе тотчас же благодарностью, а, напротив, станет тебя мучить капризами, не ценя и не замечая твоего человеколюбивого служения, станет кричать на тебя и грубо требовать, даже жаловаться какому-нибудь начальству? Что тогда? Продолжится ли твоя любовь или нет?..

Если есть что-нибудь, что могло бы расхолодить мою «деятельную» любовь к человечеству тотчас же, то это единственно неблагодарность. Одним словом, я работница за плату, я требую тотчас же платы, то есть похвалы себе и платы за любовь любовью. Иначе я никого не способна любить!" с.72-73
(Далеко не каждый способен на альтруистическую любовь к ближнему да ещё "если ударили по одной щеке подставить другую")

"– Это точь-в-точь как рассказывал мне один доктор…Человек был уже пожилой и бесспорно умный. Он говорил также откровенно, как вы, хотя и шутя, но скорбно шутя; я, говорит, люблю человечество, но дивлюсь на самого себя: чем больше я люблю человечество вообще, тем меньше я люблю людей в частности, то есть порознь, как отдельных лиц… В одни сутки я могу даже лучшего человека возненавидеть: одного за то, что он так долго ест за обедом, другого за то, что у него насморк и он беспрерывно сморкается.

Я, говорит, становлюсь врагом людей, чуть-чуть лишь те ко мне прикоснутся. Зато всегда так происходило, что чем более я ненавидел людей в частности, тем пламеннее становилась любовь моя к человечеству вообще.
– Но что же делать?.. Тут надо в отчаяние прийти?.
– Нет, ибо и того довольно, что вы о сём сокрушаетесь. Сделайте, что можете и сочтётся вам…" с.73-74

"Деятельная любовь" может быть и такой:

"Тут впервые попадается нам понятие, имеющее такое центральное значение в плотиновской и вообще в античной эстетике: это – понятие любви…
1) Бытие, чтобы определить себя, нуждается в инобытии, переходя в него и отождествляясь с ним. Делается это так, что возникает процесс становления (где сливается бытие и инобытие), который, однако, чтобы не перейти в бесконечное рассеяние, должен где-то остановиться и превратиться в ставшее.
2) Эта элементарная диалектическая конструкция существует на всех ступенях диалектического процесса – в неодушевлённой, органической, психической и прочей жизни.
3) Уже в органической жизни эта конструкция выявляется как жизнь пола. Бытие, эйдос, семя, зерно, это – мужское начало. Оно, чтобы определить себя, нуждается в инобытии, в материи, в женском начале. Для этого оно переходит в него, насаждая себя в нём, ища себя в нём, отожествляет себя в нём, любит его. Но становление переходит в ставшее, стихия любви зацветает образом, и вот появляется ставшее, плод, рождение, которое можно понимать смысловым образом (это будет красота, то есть лик любимого) и фактически (это будет реальное рождение).
4) Мужское, женское, любовь и порождение (как смысл и образ-красота, как новое бытие-дитя), вся эта диалектика пола совершается на всех ступенях бытия. Так любят телесное, так одна душа любит другую, так душа совокупляется с умом и ум – с Единым, превысшим ума. Любовь, следовательно, есть не чувство, но процесс онтологический, а именно она, в точном диалектическом смысле, есть становление ( то есть взаимопронизанность бытия и инобытия). И красота есть не чувство, но образ любви, то есть муже-женское становление, перешедшее в ставшее – однако смысловым образом ставшее. Отсюда выясняется ближайшая диалектическая связь красоты и любви, при которой прекрасным может быть только то, что любимо, а любимым может быть только то, что прекрасно".
А.Ф. Лосев История античной эстетики. Поздний эллинизм М. «Искусство» 1980 с. 447 – 448

О пути к самосовершенствованию

"– Если не дойдёте до счастия, то всегда помните, вы на хорошей дороге, и постарайтесь с неё не сходить. Главное, избегайте лжи, всякой лжи, лжи себе самой в особенности. Наблюдайте свою ложь и вглядывайтесь в неё каждый час, каждую минуту. (Где правда, где ложь -- как поймёшь...)
Брезгливости убегайте тоже и к другим и к себе: то, что вам кажется внутри себя скверным, уже одним тем, что вы это заметили в себе, очищается. Страха тоже убегайте, хотя страх есть лишь последствия всякой лжи. Не пугайтесь никогда собственного вашего малодушия в достижении любви, даже дурных при этом поступков ваших не пугайтесь очень.

Жалею, что не могу сказать вам ничего более отраднее, ибо любовь деятельная сравнительно с мечтательною есть дело жестокое и устрашающее. Любовь мечтательная жаждет подвига скорого, быстро удовлетворимого и чтобы все на него глядели. Тут действительно доходит до того, что даже и жизнь отдают, только бы не продлилось долго, а поскорей совершилось, как бы на сцене, и чтобы все глядели и хвалили (как у народовольцев-террористов «отказ от исповеди» перед смертной казнью). Любовь же деятельная – это работа и выдержка, а для иных так, пожалуй, целая наука"... с.74-75

(«Идея любви является поистине подлинной осью философской системы Фичино, итальянского богослова конца XV века. Любовь есть та движущая сила, которая заставляет бога – или с помощью которой бог заставляет себя – излить свою сущность в мир и которая, с другой стороны, заставляет его творения искать воссоединения с ним…
Бог создал мир, «мысля самого себя», потому что в нём быть, мыслить и желать составляет одно. Бог не во Вселенной, которая не имеет пределов, не будучи в собственном смысле бесконечной, и в то же время Вселенная в нём, потому что «бог наполняет её, не будучи наполняем сам, потому что он есть сам полнота». «Он содержит, не будучи содержим, потому что он есть сама способность содержать» – так пишет Фичино в «Богословском диалоге между Богом и душой».
А.Ф. Лосев Эстетика Возрождения М. «Мысль» 1978 с. 321-322

Бессмертная душа человека постоянно несчастна в его теле, она то спит, то видит сны, то безумствует, то страдает, будучи исполнена бесконечной тоской. Она не будет знать исхода, пока не вернётся туда, откуда пришла. Лишь с большим трудом человек может достичь просветления своего рассудка умом, совершенствовав свою жизнь. Или же его ум получит непосредственный доступ в сферу истины и вечной красоты…
Вся философия Фичино вращается вокруг идеи любви, в которой он объединяет платоновский эрос и христианский caritas, почти не делая между ними различия. «Амор» – это у Фичино просто другое название духовного кругового тока, исходящего от бога во Вселенную и возвращающегося к богу. Любить – значит занять место в этом мистическом круговращении». Там же с. 323
«…Бог есть абсолютное единение отношений в диалектическом процессе…Абсолют, поскольку он Любовь, движим своего рода внутренней необходимостью, так что подлинный Абсолют не есть бог сам по себе, но сумма бога в мире»…То есть Абсолютом у Фичино является не просто бог сам по себе, но бог в своём соотношении с миром». Там же с. 328-329)

О церкви

"– «Церковь есть царство не от мира сего»
– Господь наш Иисус Христос именно приходил установить церковь, которая основана и установлена на земле. Царство небесное, разумеется, не от мира сего, но в него входят не иначе как чрез церковь, которая основана и установлена на земле"... с.79

" – По иным теориям, слишком выяснившимся в наш девятнадцатый век, церковь должна перерождаться в государство, так как бы из низшего в высший вид, чтобы затем в нём исчезнуть (в лице министерства пропаганды типа советского агитпропа), уступая науке, духу времени и цивилизации… По русскому же пониманию и упованию надо, чтобы не церковь перерождалось в государство, как из низшего в высший тип, а, напротив, государство должно кончить тем, чтобы сподобиться стать единственно лишь церковью и ничем иным более…
– Прекрасная утопическая мечта об исчезновении войн, дипломатов, банков и проч. Что-то даже похожее на социализм ("как в воду глядел"). А я то думал, что всё это серьёзно и что церковь теперь, например, будет судить уголовщину и приговаривать розги и каторгу, а пожалуй, так и смертную казнь…" с.80-81

" – Все эти ссылки в работы (как тут не вспомнить советские исправительно-трудовые колонии), а прежде с битьём, никого не исправляют…Если что и охраняет общество…и даже самого преступника исправляет и в другого человека перерождает, то это опять таки единственно лишь закон Христов, сказывающийся в сознании собственной совести.
Только осознав свою вину как сын Христов, он осознает и вину свою перед обществом…Церковь, как мать нежная и любящая, от деятельной кары сама устраняется, так как и без её кары слишком больно наказан виновный государственным судом, и надо же его хоть кому-нибудь пожалеть". с.82-83

"Да что же это в самом деле такое? – воскликнул Миусов, как бы вдруг прорвавшись, – устраняется на земле государство, а церковь возводится на степень государства! Это не то что ультрамонтанство, это архиультрамонтанство! Это папе Григорию Седьмому не мерещилось! (с захватом власти большевиками это и произошло: церковь была почти уничтожена, а её духовно воспитательную функцию взяло государство, заменив христианские ценности классово-коммунистическими).
– Совершенно обратно изволите понимать – строго проговорил отец Паисий – не церковь обращается в государство…То Рим и его мечта. То третье дьявольское искушение! А, напротив, государство обращается в церковь (казалось бы «от перемены мест слагаемых сумма» или результат не изменится. Но всё это напоминает м-ленинское «отмирание государства по мере продвижению к коммунизму»), восходит до церкви и становится церковью на всей земле (теократия по типу средневековых халифатов у арабов или исламском республики как у Ирана), что совершенно противоположно и ультрамонтанству и Риму, и вашему толкованию, и есть лишь великое предназначение православия на земле.
– В Париже, – проговори вдруг Миусов, – вскоре после декабрьского переворота, мне пришлось однажды, делая визит, повстречать у него прелюбопытнейшего господина…

Приведу одно замечание, которое у этого господина вырвалось: «Мы, – сказал он, – собственно всех этих социалистов – анархистов, безбожников и революционеров – не очень-то и опасаемся; мы за ними следим и ходы их нам известны. Но есть из них, хотя и немного, несколько особенных людей: это в Бога верующие христиане, а в то же время и социалисты. Вот этих-то мы больше всех опасаемся, это страшный народ! Социалист-христианин страшнее социалиста-безбожника» (Пожалуй, что нет -- атеисты-мечтатели с концлагерями ГУЛАГа пострашнее оказались). с. 85-86

О либерализме

"– Вообще европейский либерализм, и даже наш русский либеральный дилетантизм, часто и давно уже смешивают конечные результаты социализма и христианства…Впрочем, социализм с христианством смешивают, как оказывается, не одни либералы и дилетанты, а вместе с ними во многих случаях, и жандармы, то есть заграничные, разумеется. Ваш парижский анекдот довольно характерен, Пётр Александрович.
– Вообще эту тему я опять прошу позволения оставить – повторил Пётр Александрович – а вместо того я вам расскажу… другой анекдот о самом Иване Фёдоровиче, интереснейший и характернейший. Не далее как пять дней тому назад, в одном здешнем, по преимуществу дамском, обществе он торжественно заявил в споре, что на всей земле нет решительно ничего такого, чтобы заставило людей любить себе подобных (социал-дарвинизм с борьбой за место под солнцем против христианского «возлюби ближнего своего, как самого себя». У М. Горького в «Деле Артамоновых» один из персонажей прямо говорит: «Или всех грызи, или в грязи лежи»), что такого закона природы, чтобы человек любил человечество – не существует вовсе, и что если есть и была до сих пор любовь на земле, то не от закона естественного, а единственно потому, что люди веровали в своё бессмертие.

Иван Фёдорович прибавил при этом в скобках, что в этом-то и состоит весь закон естественный, так что уничтожьте в человечестве веру в своё бессмертие, в нём тотчас же иссякнет не только любовь, но и всякая живая сила, чтобы продолжать мировую жизнь. Мало того: тогда уже ничего не будет безнравственного, всё будет позволено, даже антропофагия. Но и этого мало, он закончил утверждением, что для каждого частного лица, не верующего ни в Бога, ни в бессмертие своё, нравственный закон природы должен немедленно измениться в полную противоположность прежнему, религиозному, и что эгоизм даже до злодейства не только должен быть дозволен человеку, но даже признан необходимым, самым разумным и чуть ли не благороднейшим исходом в его положении". с. 88-89

О социализме как религии безбожия

"Нет добродетели, если нет бессмертия (теза Ив. Карамазова. Но...бессмертие -- это жизнь, ибо смерть есть переход к другой форме бытия, посему только для жизни и имеет место быть добродетель).
У юродивых всё как 6ы на кабак крестится, а в храм камень мечет". с. 100

(Бессмертие -- та же вечность: "Фестюжьер приводит рассуждение Прокла из комментария на платоновский «Тимей», где неоплатонический философ объявляет понятие вечности весьма трудным и недоступным для «многих» (то есть для толпы). Лишь самые «способные» философы достигли этого понятия, постепенно восходя к нему путём отвлечения от регулярности небесных сфер и бесконечности этого движения. В данном случае Прокл переходит от временной «вечности», то есть от продолжительности времени, не имеющей пределов, к её причине, каковой является умопостигаемая вечность «саможизни» или «жизни-в-себе», которая включает в себя все неподвижные умопостигаемые начала и потому она неподвижна.
Это понятие и становится понятием вечности в подлинном смысле слова, вечности как постоянно-данной. Такой же неподвижной вечностью является уже и неподвижная «парадигма» в «Тимее» Платона. Неподвижная вечность всегда пребывает в одной точке, в одном состоянии, в «едином»; её образ, наоборот, подвижен, он переходит из одного состояния в другое, и эти состояния измеряются числом". А.Ф. Лосев История античной эстетики. Поздний эллинизм. М. «Искусство» с. 338)

Но вот и антитеза в диалоге Алёши Карамазова и Ракитина:
– Иван выше смотрит. Иван и на тысячи не польстится Иван не денег и спокойствия ищет. Он мучения может быть, ищет.
– Это ещё что за сон? Ах вы…дворяне!
– Эх, Миша, душа его бурная. Ум его в плену. В нём мысль великая и неразрешённая. Он из тех, которым не надобно миллионов, а надобно мысль разрешить.
– Литературное воровство, Алёшка. Ты старца своего перефразировал. Эх ведь Иван вам загадку задал, – с явной злобой крикнул Ракитин. Он даже в лице изменился и губы его перекосились. – Да и загадка глупая, отгадывать нечего. Пошевели мозгами – поймёшь.
Статья его смешна и нелепа. Я слышал давеча его глупую теорию: «нет бессмертия души, так нет и добродетели, значит всё позволено». (А братец-то Митенька, кстати, помнишь как крикнул: «Запомню!») Соблазнительная теория подлецам (и революционерам)… Я ругаюсь, это глупо… не подлецам, а школьным фанфаронам с «неразрешимой глубиной мыслей». Хвастунишка, а суть-то вся: «С одной стороны нельзя не признаться, а с другой – нельзя сознаться!» Вся его теория – подлость! Человечество само в себе силу найдёт, чтобы жить для добродетели, даже и не веря в бессмертие души! В любви к свободе, к равенству, братству найдёт…" с. 104 (чистой воды социализм устами Ракитина).

Хотя отец братьев Карамазовых и несимпатичный персонаж, но как и его сыновья любителей, по его словам, «остроумия» и он, "как критически мыслящая личность", даёт весьма нелицеприятную, в духе картины Василия Перова "Чаепитие в Мытищах", характеристику монашеству:

«Отцы монахи, зачем поститесь? Зачем вы ждёте за это себе награды на небеси? Так ведь из-за этакой награды и я пойду поститься!
Нет, монах святой, ты будь-ка добродетелен в жизни, принеси пользу обществу, не заключаясь в монастыре на готовые хлеба и не ожидая награды там наверху, – так это-то потруднее будет. Я тоже, отец игумен, умею складно сказать. Что у них тут наготовлено, – подошёл к столу, – портвейн старый Фактори, медок разлива братьев Елисеевых, ай, да отцы! Не похоже ведь на пескариков. Ишь, бутылочек-то отцы наставили, хе-хе-хе! А кто это всё доставлял сюда? Это мужик русский, труженик, своими мозольными руками заработанный грош сюда несёт, отрывая его от семейства и нужд государственных! Ведь вы, отцы святые, народ сосёте!» (из монолога Ф.П. Карамазова) с. 113

"Слушай, Алёша, брат. Теперь я намерен уже всё говорить. Ибо хоть кому-нибудь надо же сказать (потребность в исповеди). Ангелу в небе я уже сказал, но надо сказать и ангелу на земле. Ты ангел на земле. Ты выслушаешь, ты рассудишь, и ты простишь… А мне того и надо, чтобы меня кто-нибудь высший простил". с. 133

"Я тебе хочу сказать теперь о «насекомых», вот о тех, которых бог одарил сладострастьем. Насекомым – сладострастье.

(Для сравнения у Ф.Бэкона (1561-1626) "амурное" учение об атоме: "Сам атом, по Бэкону, вовсе не есть только минимальное тельце. Самое главное то, что в глубине атома залегает некоторого рода извечное стремление, которым только и объясняются все эти необычные функции атома, в результате которых возникают все вещи, все их движения, и весь мир. Это стремление на своём мифологическом языке Бэкон называет Купидоном или Амуром и пишет: "Этот Амур, как мне кажется, есть стремленье, или побуждение, первичной материи, или, яснее выразиться, естественное движение атома. Ведь та же самая сила, первоначальная и единственная, которая создаёт и формирует из материи всё сущее".
А.Ф. Лосев Эстетика Возрождения М. 1978 с.490)

Я, брат, это насекомое и есть, и это обо мне специально и сказано. И мы все, Каракозовы, такие же, и в тебе, ангел, это насекомое живёт и в крови твоей бури родит. Это – бури, потому что сладострастье буря, больше бури. Красота – это страшная и ужасная вещь! ("Не по хорошему мил, а по милу хорош")

Страшная, потому что неопределимая, а определить нельзя потому, что Бог задал одни загадки. Тут берега сходятся, тут все противоречия вместе живут… Слишком много загадок угнетают на земле человека.
Разгадывай как знаешь и вылезай сухим из воды. Красота! Перенести я притом не могу, что иной, высший даже сердцем человек и с умом высоким, начинает с идеала Мадонны, а кончает идеалом содомским.
Ещё страннее, кто уже с идеалом содомским в душе не отрицает и идеала Мадонны, и горит от него сердце его и воистину, воистину горит, как и в юные беспорочные годы. Нет, широк человек, слишком даже широк, я бы сузил (надо думать, до ангельской, светлой стороны человеческой натуры). Чёрт знает что такое даже, вот что!

(Фома Аквинский (1225 – 1274) утверждал, что «Бог есть сверхсущее прекрасное, называемое красотой потому, что даёт красоту всем сотворённым сущим»… Всякий рассматривающий порядок мира «обнаруживает, что все вещи расположены сообразно различным степеням красоты и благородства»…
Бог любит по Фоме все свои творения: «он есть причина всего благодаря любви, которую он всё любит»…Но Фома учит также, что только прекрасное и благородное может быть собственно предметом любви: «ибо ничто не любимо иначе, как в меру своего обладания красотой и благом; красота и благо…есть собственный объект любви»…
Следовательно по Фоме, всё сотворённое есть прекрасное и благое. Он учит также. Что «бог также прекрасен и (благ). Но бог и сотворённое им составляет совокупность действительности.
«Благое и прекрасное есть одно и то же…ибо всё является прекрасным и благим в силу собственной формы».
Фома говорит в комментарии к аристотелевской «Этике»: «Никто не начинает любить женщину, не насладившись прежде её красотой. Но он и не сразу начинает любить её, как только получает удовольствие от созерцания формы женщины».
А.Ф. Лосев Эстетика Возрождения М. «Мысль» 1978 с. 158-160)

Что уму представляется позором, то сердцу сплошь красотой. В содоме ли красота? Верь, что в содоме-то она и сидит для огромного большинства людей – знал ты эту тайну иль нет? Ужасно то, что красота есть не только страшная, но и таинственная вещь. Тут дьявол с Богом борется, а поле битвы, – сердца людей". с.136-137
По научному говоря, биологическое в человеке борется с социальным в виде табу, запретов морали. По Фрейду Оно со СверхОно за Сознание индивида, склад его ума и характера.

И ещё об одном аспекте красоты:
"Эйдос (или первообраз), будучи смысловым рисунком чистого ума, конечно, есть необходимое условие для существования красоты или прекрасных предметов…
Взглянувши на любое произведение искусства или просто на любой прекрасный предмет, мы сразу чувствуем внутреннюю жизнь, заключённую в его глубине, в отношении которой эйдетический рисунок является только внешним выражением…
И эта внутренняя жизнь красоты должна быть настолько сильной…, что она уже не допускает никакой другой оценки и мешает находить красоту только в одних внешних формах вещей". А.Ф. Лосев История античной эстетики. Поздний эллинизм М. «Искусство» 1980 с. 398

«Что такое красота, – сосуд в котором пустота или огонь мерцающий в сосуде?..» (Ник. Заболоцкий)

О Смердякове

"Впечатления же эти ему дороги, и он наверное их копит, Неприметно и даже не сознавая – для чего и зачем, конечно, тоже не знает: может, вдруг, накопив впечатлений за многие годы, бросит всё и уйдёт в Иерусалим, скитаться и спасаться, а может, и село родное вдруг спалит, а может быть случится и то, и другое вместе. Созерцателей в народе довольно. Вот одним из таких созерцателей был наверное и Смердяков, и наверное тоже копил впечатления свои с жадностью, почти сам ещё не зная зачем". с.158-159

"А коли я уже разжалован, то каким же манером и по какой справедливости станут спрашивать с меня на том свете как с христианина за то, что я отрёкся от Христа. Тогда как я за помышление только одно, ещё до отречения, был уже крещения моего совлечён?
Коли я уж не христианин, значит, я и не могу от Христа отрекнуться, ибо не от чего мне тогда и отрекаться будет. С татарина поганого кто же будет спрашивать. Бог вседержитель с татарина если и будет спрашивать, когда тот помрёт, то полагаю, каким-нибудь самым малым наказанием, рассудив, что невиновен же он в том, если от поганых родителей поганым на свет произошёл" (обоснование своих поступков в будущем, наследственность, мол). с. 162

"Рассудите сами, – продолжал Смердяков, – сказано в Писании, что коли имеете веру хотя бы на самое малое зерно и притом скажете сей горе, чтобы съехала в море, то и съедет, нимало немедля, по первому же вашему приказанию…
Опять-таки и то взямши, что никто в наше время, решительно никто, начиная даже с самых высоких лиц, до самого последнего мужика-с, не может спихнуть горы в море, кроме разве одного человека на всей земле, много двух, да и то, может, где-нибудь там в пустыне египетской в секрете спасаются, так что их и не найдёшь вовсе – то коли так-с, коли все остальные выходят неверующие, то неужели же всех сих остальных, то есть население всей земли-с, кроме каких-нибудь тех двух пустынников, проклянёт Господь и при милосердии своём, столь известном, никому из них не простит. А потому и я уповаю, что раз усомнившись, буду прощён, когда раскаяния слёзы пролью. ( У Германа Гессе в его "Игре в бисер" есть эпизод о встрече двух "пустынников" взаимно верящих в святость друг друга, но, в то же время, каждый из них не считал себя самого "святым")

– Стой, – завизжал Фёдор Павлович в апофеозе восторга, – так двух-то таких, что горы могут сдвигать, ты всё-таки полагаешь, что есть они? Иван, заруби черту, запиши: весь русский человек тут сказался!
– Вы совершенно верно заметили, что это народная в вере черта, – с одобрительной улыбкой согласился Иван Фёдорович.
– Соглашаешься! Значит, так, коли уж ты соглашаешься! Алёша, ведь правда? Ведь совершенно русская вера такая? с. 163

– Нет, у Смердякова совсем не русская вера, – серьёзно и твёрдо проговорил Алёша.
– Я не про веру его, я про эту черту, про этих двух пустынников, про эту одну только чёрточку: ведь это же по-русски, по-русски?
– Да, черта эта совсем русская, – улыбнулся Алёша.
– Червонца стоит твоё слово, ослица, и пришлю его тебе сегодня же, но в остальном ты всё-таки врешь,.. знай, дурак, что здесь мы все от легкомыслия лишь не веруем, потому что нам некогда: во-первых, дела одолели, а во-вторых, времени Бог мало дал, всего во дню определил только двадцать четыре часа, так что некогда и выспаться, не только покаяться. А ты-то там пред мучителями отрёкся, когда больше не о чем и думать-то было тебе как о вере и когда надо было веру свою показать…

– И без того уж знаю, что царствия небесного в полноте не достигну (ибо же не двинулась по слову моему гора, значит, не очень-то вере моей там верят, и не очень уж большая награда меня на том свете ждёт), для чего же я сверх того и безо всякой уже пользы кожу с себя дам содрать? Ибо если бы даже кожу мою уже до половины содрали со спины, то и тогда по слову моему или крику не двинулась бы сия гора.

Да и в этакую минуту не только что сумление может выйти, но даже от страха и самого рассудка решиться можно, так что и рассуждать-то будет совсем невозможно. А, стало быть, чем я тут особенно виноват, если, не видя ни там, ни тут своей выгоды, ни награды, хоть кожу-то, по крайней мере свою сберегу? А потому на милость Господню всегда уповая, питаюсь надеждой, что и совсем прощён буду-с…" (Что важнее -- сберечь жизнь или убеждения..."проклятый вопрос"...) с.164-165

О мужике как не только представителе "народа-богоносца" --

"Мужик наш мошенник, его жалеть не стоит, и хорошо ещё, что дерут его иной раз и теперь. Русская земля крепка берёзой. Истребят леса – пропадёт земля русская… с. 166

Меня, брат, зло берёт. Ведь коли Бог есть, существует – ну, конечно, я тогда виноват и отвечу, а коли нет его вовсе-то, так ли их ещё надо, твоих отцов-то? Ведь с них мало тогда головы срезать, потому что они развитие задерживают…

А всё-таки я с твоим монастырьком покончил. Взять бы всю эту мистику да разом по всей русской земле и упразднить (что Ленин и сделал после прихода к власти), чтоб окончательно всех дураков обрезонить. А сколько серебра-то, золота сколько бы на монетный двор поступило.
– Да зачем упразднять? – сказал Иван.
– А чтоб истина скорей воссияла, вот зачем.
– Да ведь коль эта истина воссияет, так вас же первого сначала ограбят, а потом…упразднят (Так и случилось с теми, кто материально и идейно поддержал большевистскую революцию).
– Ба! А ведь, пожалуй, ты прав. Ах, я ослица – вскинулся вдруг Фёдор Павлович, слегка ударив себя по лбу – Ну, так пусть стоит твой монастырёк, Алёшка, коли так. А мы, умные люди, будем в тепле сидеть да коньячком пользоваться. Знаешь ли, Иван, что это самим Богом должно быть непременно нарочно так устроено? Иван, говори есть Бог или нет?..
– Нет, нету Бога.
– Алёшка есть Бог?
– Есть Бог.
– Иван, а бессмертие есть, ну там какое-нибудь, ну хоть маленькое, малюсенькое?
– Нет и бессмертия.
– Никакого?
– Никакого.
– То есть совершеннейший нуль или нечто? Может быть, нечто какое-нибудь есть? Всё же ведь не ничто!
– Совершенный нуль.
– Алёшка, есть бессмертие?
– Есть.
– А Бог и бессмертие?
– И Бог и бессмертие. В Боге и бессмертие" (Только если понимать под Богом сам феномен Жизни). с.136-137

(А вот что сказано о бессмертии у апостола Павла в послании к римлянам:

"Что же скажем? оставаться ли нам в грехе, чтобы умножилась благодать? Никак. Мы умерли для греха: как же нам жить в нём? Неужели не знаете, что все мы, крестившиеся во Христа иисуса, в смерть Его крестились? итак мы погреблись с Ним крещением в смерть, дыбы, как Христос воскрес для мёртвых славою Отца, так и нам ходить в обновлённой жизни.

Ибо если мы соединены с ним подобием смерти Его, то должны быть соединены и подобием воскресением, зная то, что ветхий наш человек распят с Ним, чтобы упразднено было тело греховное, дабы нам не быть уже рабами греху; ибо умерший освободился от греха.

Если же мы умерли со Христом, то веруем, что и жить будем с Ним, зная, что Христос, воскреснув из мёртвых, уже не умирает: смерть уже не имеет над ним власти.
Ибо, что Он умер, то умер однажды для греха; а что живёт, то живёт для Бога. Так и вы почитайте себя мёртвыми для греха, живыми же для Бога во Христе Иисусе, (т.е. в Нагорной заповеди Иисуса: "Люби ближнего своего как самого себя") Господе нашем". Библия Книги Священного писания Ветхого и Нового завета издание московской патриархии Москва 1992 с. 1231 - 1232)

" – Кто же смеётся над людьми, Иван?
– Чёрт, должно быть, – усмехнулся Иван Фёдорович. (В «Мастере и Маргарите» Булгакова и Воланд и вся его свита делают это очень часто).
– А чёрт есть?
– Нет, и чёрта нет. (вполне логично отрицать чёрта, если отрицаешь бога)
– Жаль. Чёрт возьми, чтоб я после того сделал с тем, кто первый выдумал Бога! Повесить его мало на горькой осине.
– Цивилизация бы тогда совсем не было, если бы не выдумали Бога.
– Не было бы? Это без Бога-то?
– Да. И коньячку бы не было…" с. 168

" – Слушай, Алёша, я старцу твоему давеча грубость сделал. Но я был в волнении. А ведь в старце этом есть остроумие…Это иезуит, русский то есть. (Глава ордена иезуитов Игнатий Лойола оправдывал любое действие, даже преступное во славу божию. При Ленине-Сталине также оправдывалось любое беззаконие во славу революции и дела социализма)
Как у благородного существа, в нём это затаённое негодование кипит на то, что надо представляться… святыню на себя натягивать.
– Да ведь он же верует в Бога.
– Ни на грош. А ты не знал? Да он всем говорит это сам, то есть не всем, а всем умным людям, которые приезжают. Губернатору Шульцу он прямо отрезал ckedo (верую), да не знаю во что.
– Неужто?
– Именно так. Но я его уважаю. Есть в нём что-то мефистофельское или, лучше, из «Героя нашего времени»… Арбенин али как там… то есть, видишь, он сладострастник; он до того сладострастник (как Гр. Распутин -- "святой чёрт"), что я бы и теперь за дочь мою побоялся аль за жену, если бы к нему исповедоваться пошла (у Высоцкого: «И ни церковь, и ни кабак ничего не свято! Нет ребята, всё не так, всё не так как надо! »).

Знаешь, как пойдёт рассказывать… Третьего года он зазвал к себе на чаёк, да с ликёрцем (барыни ему ликёр присылают), да как пустился расписывать старину, так мы животики надорвали… Особенно как он одну расслабленную излечил. Если бы ноги не болели, то я бы вам протанцевал один танец». А, каков? «Наафонил я, говорит, на своём веку немало»...

– А в рай твой, Алексей Фёдорович, я не хочу, это было бы тебе известно, да порядочному человеку оно даже в рай-то твой и неприлично, если даже там и есть он ("Приличный" человек, наверное, осознаёт свою не святость для рая). По-моему, заснул и не проснулся, и нет ничего, поминайте меня, коли хотите, а не хотите, так и чёрт вас дери. Вот моя философия". с.214

("Сомненье, вера, пыл живых страстей --
Игра воздушных мыльных пузырей:
Тот радугой блеснёт, а этот серый...
И разлетятся все! Вот жизнь людей".
Омар Хайям)

О любви к ближнему

"Позвольте же отрекомендоваться вполне: моя семья, мои две дочери и мой сын – мой помёт-с. Умру я, кто-то их возлюбит-с? А пока живу я, кто-то меня, скверненького, кроме них возлюбит? Великое это дело устроил Господь для каждого человека в моём роде-с. Ибо надобно, чтоб человека в моём роде мог хоть кто-нибудь возлюбить-с…" с.247
("Ямщик, не гони лошадей!
Мне некуда больше спешить,
Мне некого больше любить,
Ямщик, не гони лошадей")

"– Вы, сударь, не презирайте меня: в России пьяные люди у нас самые добрые. Самые добрые люди у нас и самые пьяные". с.253

Смердякова перлы:

"– Я не только не желаю быть военным гусариком…но желаю напротив, уничтожения всех солдат-с.
– А когда неприятель придёт, кто же нас защищать будет?
– Да и не надо вовсе-с. В двенадцатом году было на Россию великое нашествие императора Наполеона французского первого, отца нынешнему, и хорошо, кабы нас тогда покорили эти самые французы: умная нация покорила покорила бы весьма глупую-с и присоединила к себе. Совсем даже были бы другие порядки ("Земля наша обильна, порядка только нет").
– Да будто они там у себя так уж лучше наших?" с.275

Философия жизни от Ивана Карамазова --

"– Жить хочется, и я живу, хотя бы и вопреки логике («Зачем жить, если всё равно предстоит умирать» Гильгамеш). Пусть я не верю в порядок вещей. Но дороги мне клейкие, распускающиеся весной листочки, дорого голубое небо, дорог иной человек, которого иной раз, поверишь ли, не знаешь за что и любить, дорог иной подвиг человеческий, в который давно уже, может быть, перестал и верить, а всё-таки по старой памяти чтишь его сердцем…

Я хочу в Европу съездить… Я знаю, что поеду лишь на кладбище, но на самое, самое дорогое кладбище, вот что! Дорогие там лежат покойники, каждый камень под ними гласит о такой горячей минувшей жизни, о такой страстной вере в свой подвиг, в свою истину. В свою борьбу и в свою науку, что я знаю заранее, паду на землю и буду целовать эти камни и плакать над ними, – в то же время убеждённый всем сердцем моим, что это давно уже кладбище и никак не более…

– Иван, нутром и чревом хочется любить – прекрасно ты это сказал…Я думаю, что все должны прежде всего на свете жизнь полюбить (любовь к жизни или благоговение перед жизнью Альберта Швейцера).
– Жизнь полюбить больше, чем смысл её?
– Непременно так, полюбить прежде логики, как ты говоришь, непременно чтобы прежде логики (по французской пословице: "Делай то, что должно делать и будет то, что должно быть"), и тогда только я и смысл пойму (так как бытие определяет сознание) . Вот что мне давно мерещится. Половина твоего дела сделана и приобретена, Иван: ты жить любишь. Теперь надо постараться тебе о второй твоей половине, и ты спасён". с.282

(О либидо по Фрейду, как основном инстинкте определяющем поведение человека) –

"– Отец вот не хочет отрываться от своего кубка до семидесяти лет, до восьмидесяти даже мечтает, сам говорил, у него это слишком серьёзно, хотя он и шут. Стал на сладострастии своём и тоже будто на камне… хотя после тридцати-то лет, правда, и не на чем, пожалуй стать, кроме как на этом… Но до семидесяти подло, лучше до тридцати: можно сохранить «оттенок благородства», себе надувая. с.283

– Другим одно, а нам, желторотым, другое, нам прежде всего надо предвечные вопросы разрешить, вот наша забота. Вся молодая Россия только лишь о вековечных вопросах теперь и толкует («богаты мы едва из колыбели ошибками отцов и поздним их умом и жизнь уж нас томит, как ровный путь без цели, как пир на празднике чужом»). с.285

– Всю жизнь прежде не знали друг друга, а выйдут из трактира, сорок лет опять не будут знать друг друга, ну и что ж, о чём, о чём они будут рассуждать, пока поймали минутку в трактире-то? О мировых вопросах, не иначе: есть ли Бог, есть ли бессмертие? А которые в Бога не веруют, ну те о социализме и об анархизме заговорят, о переделке всего человечества по новому штату. Так ведь это один же чёрт выйдет, всё те же вопросы, только с другого конца. И множество, множество самых оригинальных русских мальчиков только и делают. Что о вековечных вопросах говорят у нас в наше время. с. 286

– Видишь, голубчик, был один старый грешник в восемнадцатом столетии, который изрёк, что если бы не было Бога, то следовало его выдумать. И действительно, человек выдумал Бога. И не то странно, не то было дивно, что Бог в самом деле существует, но то дивно, что такая мысль – мысль о необходимости Бога – могла залезть в голову такому дикому и злому животному, как человек, до того она свята, до того она трогательна, до того премудра и до того она делает честь человеку. Что же до меня, то я давно уже положил не думать о том: человек ли создал Бога или Бог человека?

Не стану я, разумеется перебирать на этот счёт все современные аксиомы русских мальчиков все сплошь выведенные из европейских гипотез, потому что там гипотеза, то у русского мальчика тотчас же аксиома (ну, как у молодого Ульянова аксиомой «научного коммунизма» стал романтический бред молодого Маркса о «Призраке Коммунизма», гулявшем по Европе), и не только у мальчиков, но, пожалуй, и у ихних профессоров, потому что и профессора русские весьма часто у нас теперь те же русские мальчики…

Но вот, однако, что надо отметить, что если Бог есть и если он действительно создал землю, то…создал он её по евклидовой геометрии, а ум человеческий с понятием лишь о трёх измерениях пространства". с.287

"Между тем находились и находятся даже и теперь, геометры и философы, которые сомневаются в том, чтобы вся вселенная…всё бытие было создано лишь по евклидовой геометрии, осмеливаются даже мечтать, что две параллельные линии, которые, по Эвклиду, ни за что не могут сойтись на земле, может быть, и сошлись бы где-нибудь в бесконечности. Я, голубчик, решил так, что если я даже этого не могу понять, то где ж мне про Бога понять.

Я смиренно сознаюсь, что у меня нет никаких способностей разрешить такие вопросы, у меня ум эвклидовский, земной, а потому где нам решать о том, что не от мира сего. Да и тебе советую об этом никогда не думать, друг Алёша, а пуще всего насчёт Бога: есть ли он или нет? Всё эти вопросы совершенно несвойственные уму, созданному с понятием лишь о трёх измерениях (сократовское: «я знаю, что ничего не знаю»)". с.287-288

Итак, принимаю Бога не только с охотой, но, мало того, и цель его, нам совершенно уж неизвестные (агностицизм Канта), верую в порядок, смысл жизни, верую в вечную гармонию, в которой мы будто бы все сольёмся, верую в Слов, к которому стремится вселенная и которое само «бе к Богу», и которое есть сам Бог, ну и прочее, и прочее и так далее в бесконечность. Слов-то много на этот счёт наделано. Кажется, уж я на хорошей дороге – а?

Ну так представь же себе, что в окончательном результате я мира этого Божьего – не принимаю и не могу согласится принять. Оговорюсь: я убеждён, как младенец, что страдания заживут и сгладятся, что весь обидный комизм человеческих противоречий исчезнет, как жалкий мираж, как гнусненькое измышление малосильного и маленького, как атом, человеческого эвклидовского ума, что, наконец, в мировом финале, в момент вечной гармонии, случится и явится нечто до того драгоценное, что хватит его на все сердца, на утоление всех негодований, на искупление всех злодейств людей, всей пролитой ими их крови, хватит, чтобы не только можно было простить, но и оправдать всё, что случилось с людьми, – пусть, пусть это всё будет и явится, но я-то этого не принимаю и не хочу принять!
Пусть даже параллельные линии сойдутся и я это сам увижу, увижу и скажу, что сошлись, а всё-таки не приму! (Очевидность, как в примере "восхода" и "захода" солнца, ещё не доказательство истины) Вот моя суть, Алёша, вот мой тезис". с.288

" – Во-первых,.. русские разговоры на эти темы все ведутся как глупее нельзя вести. А во-вторых, опять-таки чем глупее, тем ближе к делу. Чем глупее, тем и яснее. Глупость коротка и нехитра, а ум виляет и прячется. Ум подлец, а глупость пряма и честна….
Я тебе должен сделать одно признание, – начал Иван, – я никогда не мог понять, как можно любить своих ближних. Именно ближних-то, по-моему, и невозможно любить, а разве лишь дальних.

Я читал как-то и где-то про «Иоанна Милостивого» (одного святого), что он, когда к нему пришёл голодный и обмёрзший прохожий и попросил согреть его, лёг с ним вместе в постель, обнял его и начал дышать ему в гноящийся и зловонный от какой-то ужасной болезни рот его. Я убеждён, что он это сделал с надрывом лжи, из-за заказанной долгом любви, из-за натащенной на себя эпитимии. Чтобы полюбить человека, надо, чтобы тот спрятался, а чуть лишь покажет лицо своё – пропала любовь.

– по-моему Христова любовь к людям есть в своём роде невозможное на земле чудо. Правда, он был Бог. Но мы-то не боги…Отвлеченно ещё можно любить ближнего и даже иногда издали, но вблизи почти никогда. Если бы всё было как на сцене, в балете, где нищие, когда они появляются, приходят в шёлковых лохмотьях и рваных кружевах и просят милостыню, грациозно танцуя, ну тогда ещё можно любоваться ими. Любоваться, но всё-таки не любить. с.289-290

" – И заметь себе, жестокие люди, страстные, плотоядные, карамазовцы, иногда очень любят детей. Дети, пока дети, до семи лет например, страшно отстоят от людей: совсем будто другое существо и с другою природою". с.291

" – Эти турки, между прочим, с сладострастием мучили и детей, начиная с вырезания их кинжалом из чрева матери, до бросания вверх грудных младенцев и подхватывания их на штык в глазах матерей. На глазах-то матерей и составляло главную сладость…Кстати. Турки говорят, очень любят сладкое.
– Брат, к чему это всё? – спросил Алёша.
– Я думал, что если дьявол не существует и, стало быть, создал его человек, то создал он его по своему образу и подобию.
– В данном случае, равно как и Бога.
– Хорош же твой Бог, коль его создал человек по образу своему и подобию". с. 294
(Перекликается с вольтеровским:"если бы бога не было, то его следовало бы выдумать")

" – Может быть… и сам доживу до того момента али воскресну, чтоб увидеть его, то и сам я, пожалуй, воскликну со всеми, смотря на мать, обнявшуюся с мучителем её дитяти: «Прав ты, Господи!», но я не хочу тогда восклицать. Пока ещё время, спешу оградить себя, а потому от высшей гармонии совершенно отказываюсь. Не стоит она слезинки хотя бы одного только замученного ребёнка, который бил себя кулачонком в грудь и молился в зловонной конуре своей неискуплёнными слезками своими к «Боженьке»! Не стоит потому, что слёзы его остались неискуплёнными. Они должны быть искуплены, иначе не может быть и гармонии.

И какая же это гармония, если ад: я простить хочу и обнять хочу, я не хочу, чтобы страдали больше. И если страдания детей пошли на пополнение той суммы страданий, которая необходима была для покупки истины, то я утверждаю заранее, что вся истина не стоит такой цены. Не хочу я, наконец, чтобы мать обнималась с мучителем, растерзавшим её сына псами!.. Лучше уж я останусь при неотомщённом страдании моём и неутолённом негодовании моём, хотя бы я был и неправ… Не Бога я не принимаю, Алёша, я только билет ему почтительнейше возвращаю". с.299-300 там же
("Билет в один конец" не возвратишь...)

Об инквизиторе

(Философская притча о несостоявшемся втором пришествии Христа, Страшном суде и "конце времён", потому как каждый неофит веры в Иисуса берёт его крест, чтобы проделать по жизни свой путь на Голгофу ведь:
«Язычник не умирает, ибо он никогда не жил, чтобы он мог умереть. Тот, кто поверил в истину, начал жить, и он подвергается опасности умереть». Неканоническое Евангелие от Филиппа 4.)

"Он останавливается перед толпой и наблюдает издали. Он всё видел, он видел, как поставили гроб у ног его, видел, как воскресла девица, и лицо его омрачилось. Он хмурит седые густые брови свои, и взгляд его сверкает зловещим огнём. Он простирает перст свой и велит стражам взять его. И вот, такова его сила и до того приучен, покорён и трепетно послушен ему народ, что толпа немедленно раздвигается перед стражами, и те, среди гробового молчания, вдруг наступившего, налагают на него руки и уводят его.

Толпа моментально, вся как один человек, склоняется головами до земли перед старцем инквизитором, тот молча благословляет народ и проходит мимо. Стража приводит пленника в тесную и мрачную сводчатую тюрьму в древнем здании святого святилища и запирает в неё. Проходит день, настаёт тёмная, горячая и «бездыханная» севильская ночь. Воздух «лавром и лимоном пахнет». Среди глубокого мрака вдруг отворяется железная дверь тюрьмы, и сам старик великий инквизитор со светильников в руке медленно входит в тюрьму.

Он останавливается при входе и долго, минуту или две, всматривается в лицо его. Наконец тихо подходит, ставит светильник на стол и говорит ему: «Это ты? ты? – Но не получая ответа, быстро прибавляет – Не отвечай, молчи. Д и чтобы ты мог сказать? Я слишком знаю, что ты скажешь. Да ты и права не имеешь ничего прибавлять к тому, что уже сказано тобою прежде (своего рода предугадывание второго пришествия Христа и разговора с ним адептов его веры). Зачем ты пришёл нам мешать? Ибо ты пришёл нам мешать и сам это знаешь. Но знаешь ли, что будет завтра? Я не знаю, кто ты и знать не хочу, ты ли это или подобие его, но завтра же я осужу и сожгу тебя на костре, как злейшего из еретиков, и тот самый народ, который целовал тебе ноги, завтра же по одному моему мановению бросится подгребать к твоему костру (как это было уже у Понтия Пилата с вопросом кого казнить и миловать накануне Пасхи) угли, знаешь ты это? Да, может быть, это знаешь – прибавил он в проникновенном раздумье, ни на мгновенье не отрываясь взглядом от своего пленника". с.305-306

" – Сам старик замечает ему; что он и права не имеет ничего прибавлять к тому, что уже прежде сказано… В этом и есть основная черта римского католичества: «всё, дескать передано тобою папе и всё, стало быть у папы, а ты хоть и не приходи вовсе, не мешай до времени, по крайней мере».

Имеешь ли ты право возвестить нам хоть одну из тайн того мира, из которого ты пришёл? – спрашивает его мой старик и сам отвечает за него – нет, не имеешь, чтобы не прибавлять к тому, что уже прежде было сказано, и чтобы не отнять у людей свободы, за которую ты так стоял, когда был на земле. Всё что ты возвестишь посягнёт на свободу веры людей, ибо явится чудо, а свобода их веры тебе была дороже всего ещё тогда, полторы тысячи лет назад.

Не ты ли так часто тогда говорил: «Хочу сделать вас свободными». Но вот ты теперь увидел этих «свободных» людей – прибавляет вдруг старик со вдумчивой усмешкой – Да, это дело нам дорого стоило, – продолжает он, строго смотря на него, – но мы докончили наконец это дело во имя твоё. Пятнадцать веков мы мучились с этой свободой, но теперь это кончено и кончено крепко…

– Я не понимаю – прервал Алёша – он иронизирует, смеется?
– Нимало. Он именно ставит в заслугу себе и своим, что наконец-то они побороли свободу и сделали так для того, чтобы сделать людей счастливыми (ибо свобода есть неопределённость, состояние перманентного выбора). «Ибо теперь только (то есть он, конечно, говорит про инквизицию) стало возможным помыслить в первый раз о счастии людей.

Человек был устроен бунтовщиком, разве бунтовщики могут быть счастливыми? Тебе предупреждали, – говорит он ему, – ты не имел недостатка в предупреждениях и указаниях, но ты отверг единственный путь, которым можно было устроить людей счастливыми, но, к счастью, уходя, ты передал дело нам…
Страшный и умный дух, дух самоуничтожения и небытия – продолжал старик – великий дух говорил с тобой в пустыне, и нам передано в книгах, что он будто бы «искушал» тебя. Так ли это?

И можно ли было сказать хоть что-нибудь истиннее того, что он возвестил тебе в трёх вопросах, и что ты отверг, и что в книгах назвали «искушениями»?. А между тем если было когда-нибудь на земле совершено настоящее громовое чудо, то это в тот день, в день этих трёх искушений. Именно в появлении этих трёх вопросов и заключалось чудо…" с. 307-308

"Ибо в этих трёх вопросах как бы совокуплена в одно целое и предсказана вся дальнейшая история человеческая и явлены три образа, в которых сойдутся все «неразрешимые исторические противоречия человеческой природы на всей земле. Тогда это не могло быть так видно, ибо будущее было неведомо, но теперь, когда прошло пятнадцать веков, мы видим, что всё в этих трёх вопросах до того угадано и предсказано и до того оправдалось, что прибавить к ним или убавить от них ничего нельзя более.

Реши сам, кто был прав: ты или тот, который тогда вопрошал тебя? Вспомни первый вопрос, хоть и не буквально, но смысл его тот: «Ты хочешь идти в мир и идёшь с голыми руками, с каким-то обетом свободы, которого они, в простоте своей и прирождённом бесчинстве своём, не могут и осмыслить, которого боятся они и страшатся, – ибо ничего и никогда не было для человека и человеческого общества невыносимее свободы!

А видишь ли сии камни в этой нагой раскалённой пустыне? Обрати их в хлеба (Ленин это проделал лозунгом «Грабь награбленное! Или «Экспроприация экспроприаторов») и за тобой побежит человечество как стадо, благодарное и послушное, хотя и вечно трепещущее, что ты отымешь руку свою и прекратятся им (на халяву) хлеба твои». Но ты не захотел лишить человека свободы и отверг предложение, ибо какая же свобода, рассудил ты, если послушание куплено хлебами?

Ты возразил, что человек жив не единым хлебом, но знаешь ли, что во имя этого самого хлеба земного и восстанет на тебя дух земли и сразится с тобою, и победит тебя, и все пойдут за ним восклицая: «Кто подобен зверю сему, он дал нам огонь с небеси!»

Знаешь ли ты, что пройдут века и человечество провозгласит устами своей премудрости и науки, что преступления нет (ведь человек, как и преступник по м-ленинизму, «продукт общественных отношений», т.е "не мы такие плохие, а жизнь такая"), а стало быть нет и греха, а есть лишь только голодные. «Накорми, тогда и спрашивай с них добродетели!» – вот что напишут на знамени, которое воздвигнут против тебя и которым разрушится храм твой. На месте храма твоего воздвигнется новое здание, воздвигнется вновь страшная Вавилонская башня (ленинский интернациональный СССР со штабом всемирной революции Коминтерном), и хотя и эта не достроится (!), как и прежняя, но всё же ты мог бы избежать этой новой башни и на тысячу лет сократить страдания людей, ибо к нам же ведь придут они, промучившись тысячу лет со своей башней!» с. 308-309 там же

«Накормите нас, ибо те, которые обещали нам огнь с небеси, его не дали». И тогда уже мы и достроим их башню (через глобализацию мировой экономики), ибо достроит тот, кто накормит, а накормим лишь мы, во имя твоё, и солжём, что во имя твоё. О, никогда, никогда без нас (без предводителей-начальников) они не накормят себя! Никакая наука не даст им хлеба, пока они будут оставаться свободными (по Ленину «жить в обществе и быть свободными от общества невозможно»), но кончится тем, что они принесут свою свободу к нашим ногам и скажут нам: «Лучше поработите нас, но накормите нас».

Поймут наконец сами, что свобода и хлеб земной вдоволь для всякого вместе (чем не ленинский социализм) не мыслимы, ибо никогда, никогда не сумеют разделиться между собою! Убедятся тоже, что не могут быть никогда свободными (потому что свобода – это броуновское движение), потому что малосильны, порочны и бунтовщики.

Ты обещал им хлеб небесный, но…может он сравниться в глазах слабого, вечно порочного и вечно неблагодарного людского племени с земным? И если за тобою во имя хлеба небесного пойдут тысячи и десятки тысяч, то что станется с миллионами и десятками тысяч миллионов существ, которые не в силах будут пренебречь хлебом земным для небесного? Ибо тебе дороги лишь десятки тысяч великих и сильных, а остальные миллионы, многочисленные как песок морской, должны лишь послужить материалом для великих и сильных? (утиль или "мусор истории")

Нет, нам дороги и слабые. Они порочны и бунтовщики, но под конец они-то станут и послушными. Они будут дивиться на нас и будут считать нас за богов за то, что мы став во главе их (вожди Ленин и Сталин) согласились выносить свободу (то есть право выбора за каждого) и над ними господствовать – так ужасно им станет под конец быть свободными! Но мы скажем, что послушны тебе и господствуем во имя твоё (при социализме: во имя счастья народа)…Вот что значит этот первый вопрос в пустыне, и вот что ты отверг во имя свободы, которую поставил выше всего". с. 309-310

"А между тем в вопросе этом заключалась велика тайна мира сего. Приняв «хлебы» ты бы ответил на всеобщую и вековечную тоску человеческую как единоличного существа, так и всего человечества вместе – это «пред кем преклониться?» Нет заботы беспрерывнее и мучительнее для человека, как оставшись свободным, сыскать поскорее того, пред кем преклониться. Но ищет человек преклониться перед тем, что уже бесспорно, столь бесспорно, чтобы все люди разом согласились на всеобщее пред ним преклонение.

Ибо забота этих жалких созданий не в том только состоит, чтобы сыскать то, пред чем мне или другому преклониться, но чтобы сыскать такое, чтоб и все уверовали в него и преклонились передним, и чтобы непременно все вместе (а для этого должна быть у проповедников, будь то христианства или веры в коммунизм, монополия на истину). Вот эта потребность общности преклонения и есть главнейшее мучение каждого человека единолично и как целого человечества с начала веков.

Из-за всеобщего преклонения они истребляли друг друга мечом… И так будет до скончания мира, даже и тогда, когда исчезнут в мире и боги: всё равно падут пред идолами. Ты знал, ты не мог не знать основную тайну природы человека, но ты отверг единственное абсолютное знамя, которое предлагалось тебе, чтобы заставить всех преклониться перед тобою бесспорно – знамя хлеба земного (того же ленинского социализма), и отверг во имя свободы и хлеба небесного…

Говорю тебе, что нет у человека заботы мучительнее, как найти того, кому бы передать этот дар свободы, с которым это несчастное существо рождается. Но овладеет свободой людей лишь тот, кто успокоит их совесть (как у Ленина: «Партия – ум, честь и совесть нашей эпохи» или ещё радикальнее у Гитлера: «Совесть – это химера»). С хлебом тебе давалось бесспорное знамя: дашь хлеб и человек преклонится, ибо ничего нет бесспорнее хлеба (Ленин в свой «военный коммунизм» хлеб конфисковывал, а потом распределял согласно статьи своей Конституции 1918 года: «Кто не работает, тот не ест; Сталин – через госзаготовки зерна колхозами, а остатки – на оплату трудодней колхозникам), но если в то же время кто-нибудь овладеет его совестью помимо тебя – о, тогда он даже бросит твой хлеб твой и пойдёт за тем, который обольстит его совесть (вот почему коммунисты были воинствующими безбожниками по отношению к христианству). И в этом ты прав.

Ибо тайны бытия человеческого не в том, чтобы только жить, а в том для чего жить. Без твёрдого представления себе, для чего ему жить, человек не согласится жить и скорее истребит себя, чем останется на земле, хотя бы кругом его всё были хлебы". с.310-311 там же

"Это так, но что же вышло: вместо того, чтобы овладеть свободой людей, ты увеличил им её ещё больше! Или ты забыл, что спокойствие и даже смерть человеку дороже свободного выбора в познании добра и зла? Нет ничего обольстительнее для человека, как свобода его совести, но нет ничего и мучительнее. И вот вместо твёрдых основ для успокоения совести человеческой раз и навсегда – ты взял всё, что есть необычайного, гадательного и неопределённого, взял всё что было не по силам людей, а потому поступил как бы не любя их вовсе – и это кто же: тот, который пришёл отдать за них жизнь свою!

Вместо того, чтобы овладеть людскою свободой, ты умножил её и обременил её мучениями душевное царство человека вовеки. Ты возжелал свободной любви человека, чтобы свободно пошёл он за тобою, прельщённый и пленённый тобою. Вместо твёрдого древнего закона – свободным сердцем должен был решать впредь сам, что добро и что зло, имея лишь в руководстве лишь твой образ пред собою, – но неужели ты не подумал, что он отвергнет же наконец и оспорит даже и твой образ и твою правду (что и случилось в Ренессанс античности, для которой был характерен культ красоты обнажённого тела и, разнузданных без страха Божия, страстей. Один из примеров такого "пошлого материализма" в отношения меж людьми - "Декамерон" Боккаччо.

"Самое важное -- это понимать всю историческую необходимость этой обратной стороны блестящего титанизма Ренессанса. Средневековье изжило себя. Всё больше и больше получали значение города и городские ремесленные коммуны, которые постепенно отходили от феодализма и нацеливались на частное предпринимательство, на использование работника только с точки зрения эксплуатации его рабочей силы и игнорированием его человеческих свойств как таковых. Происходило так называемое первоначальное накопление, которое было ещё далеко от буржуазно-капиталистических методов ведения промышленности и торговли, и которое мыслило себя передовой...экономикой и культурой. Для этого требовалась ломка всех коренных основ феодализма и тем самым борьба с церковью, которая предписывала исполнение строжайших правил для спасения человеческой души не в этом материальном и греховном мире, но в мире потустороннем. Для такой ломки были нужны весьма сильные люди, гиганты мысли и дела -- титаны земного самоутверждения человека...

Пороки и преступления были во все эпохи человеческой истории, были они и в средние века. Но там люди грешили против своей совести и после совершения греха каялись в нём. В эпоху Ренессанса наступили другие времена. Люди совершали самые дикие преступления и ни в какой мере в них не каялись, и поступали они так потому, что последним критерием человеческого поведения считалась тогда сама же изолированно чувствовавшая себя личность. Красиво мыслящий неоплатонически поэт и философ Ренессанса, бесконечно человечный и бесконечно гуманистический, мало отдавал себе отчёт в том, что какой-нибудь кровавый преступник и бесстыдный насильник вроде Цезаря Борджиа тоже чувствовал за собой право своего поведения, тоже находил в нём самодовлеющее наслаждение и тоже был представителем своего рода платонической эстетики, которая отличалась от Платоновской академии своим содержанием, но структурой вполне ей соответствовала". А.Ф. Лосев Эстетика Возрождения. Москва "Мысль" 1978 с. 136-137 ), если угнетут таким страшным бременем, как свобода выбора? Они воскликнут наконец, что правда не в тебе, ибо невозможно было оставить их в смятении и мучении более, чем сделал ты, оставив им столько забот и неразрешимых задач.

Таким образом, сам ты и положил основы к разрушению своего же царства и не вини никого в этом более. А между тем то ли предлагалось тебе? Есть три силы, единственно три силы на земле, могущие навеки победить и пленить совесть этих слабосильных бунтовщиков, для их счастья, – это силы: чудо, тайна и авторитет. Ты отверг и то, и другое, и третье и сам подал пример тому.

Когда страшный и премудрый дух поставил тебя на вершине храма и сказал тебе: Если хочешь узнать, Сын ли ты Божий, то верзись вниз, ибо сказано про того, что ангелы подхватят и понесут его и не упадёт и не расшибётся, и узнаешь тогда, Сын ли ты Божий, и докажешь тогда, какова вера твоя в отца твоего», но ты выслушав, отверг предложение и не поддался и не бросился вниз. О, конечно, ты поступил тут гордо и великолепно, как Бог, но люди-то, но слабое бунтующее племя это – они-то боги ли?

О, ты понял тогда, что сделав лишь шаг, лишь движение броситься вниз, ты тотчас же искусил Господа и веру в него всю потерял, и разбился бы о землю, которую спасать пришёл, и возрадовался бы умный дух, искушавший тебя. Но повторяю, много ли таких как ты? И неужели ты в самом деле мог допустить хоть минуту, что и людям будет под силу подобное испытание?

Так ли создана природа человеческая, чтоб отвергнуть чудо и в такие страшные моменты жизни, моменты самых страшных, основных и мучительных душевных вопросов своих остаться лишь со свободным решением сердца? О, ты знал, что подвиг твой сохранится в книгах, достигнет глубины времен и последних пределов земли, и понадеялся, что, следуя тебе, и человек останется с Богом, не нуждаясь в чуде. Но ты не знал, что чуть лишь человек отвергнет чудо, то тотчас отвергнет и Бога, ибо человек ищет не столько Бога, сколько чудес.(Ибо чудо сама тайна Жизни: "Мистика не в том, как мир есть, а в том, что он есть", сказал А. Витгенштейн)

И так как человек остаться без чуда не в силах, то насоздаст себе новых чудес, уже собственных, и поклониться уже знахарскому чуду, бабьему колдовству, хотя бы он сто раз был бунтовщиком, еретиком и безбожником. Ты не сошёл с креста, когда кричали тебе, издеваясь и дразня тебя: «Сойди с креста и уверуем, что это ты» ты не сошёл потому, что опять-таки не захотел поработить человека чудом и жаждал свободной веры, а не чудесной. Жаждал свободной любви, а не рабских восторгов невольника пред могуществом, раз навсегда его ужаснувшим. Но и тут ты судил о людях слишком высоко. Ибо, конечно, они невольники, хотя созданы бунтовщиками…

Клянусь, человек слабее и ниже создан, чем ты о нём думал! Может ли, может ли он исполнить то, что и ты?.. Он слаб и подл. Что в том, что теперь он повсеместно бунтует против нашей власти и гордится, что он бунтует? Это гордость ребёнка и школьника. Это маленькие дети, взбунтовавшиеся в классе и выгнавшие учителя. Но придёт конец и восторгу ребятишек, он будет дорого стоит им. Они ниспровергнут храмы и зальют кровью землю". с. 312-313 (Увы, сбывшееся пророчество после прихода большевиков к власти в России)

"Но если было их столько, то были и они как бы не люди, а боги. Они вытерпели крест твой, они вытерпели десятки лет холодной и нагой пустыни (позже те же монахи-отшельники), питаясь акридами и кореньями, – и уж, конечно, ты можешь, с гордостью указать на этих детей свободы, свободной любви, свободной и великолепной жертвы их во имя твоё (как и самопожертвование революционеров-террористов во имя революции).

Но вспомни, что их было всего только несколько тысяч, да и то богов, а остальные? И чем виноваты остальные слабые люди, что не в силах вместить столь слабых даров? Да неужто же и впрямь приходил к избранным или для избранных? (к евангельскому: «много званных, да мало избранных») Но если так, то тут тайна и нам не понять её.

А если тайна, то и мы вправе были проповедовать тайну и учить их, что не свободное решение сердец их важно и не любовь, а тайна, которой повиноваться они должны слепо, даже мимо их совести. Так мы и сделали. Мы исправили подвиг твой и основали его на чуде (воскресения) тайне и авторитете. И люди обрадовались, что их вновь повели как стадо, и что с сердец их снят наконец столь страшный дар, принёсший им столько муки.

Правы мы были, уча и делая так, скажи? Неужели мы не любили человечество, столь смиренно осознав его бессилие, с любовью облегчив его ношу и разрешив слабосильной природе его хотя бы и грех, но с нашего позволения? К чему же теперь пришёл нам мешать?

И что ты молча и проникновенно глядишь на меня кроткими глазами своими (совсем как Иешуа на Понтия Пилата в «Мастере и Маргарите»)? Рассердись, я не хочу любви твоей, потому что сам не люблю тебя. И что мне скрывать от тебя? Или я не знаю, с кем говорю? То, что имею сказать тебе, всё тебе уже известно, я читаю это в глазах твоих. И я ли скрою от тебя тайну нашу? Может быть, ты именно хочешь услышать её из уст моих, слушай же: мы не с тобой, а с ним, уже восемь веков.

Ровно восемь веков назад мы взяли от него то, что ты с негодованием отверг, тот последний дар, который он предлагал тебе, показав тебе все царства земные: мы взяли от него Рим и меч кесаря и объявили лишь себя царями земными, царями едиными, хотя и доныне ещё не успели привести наше дело к полному окончанию…

Долго ещё ждать завершения его, и ещё много выстрадает земля, но мы достигнем и будем кесарями (как ими стали вожди идеократии социализма Ленин и Сталин) и тогда уже помыслим о всемирном счастии (чем не мечта-утопия о коммунизме) людей. А между тем ты бы мог ещё и тогда взять меч кесаря (не случайно на кресте распятого Христа висела табличка «Царь Иудейский). Зачем ты отверг этот последний дар?

Приняв этот третий совет могучего духа, ты восполнил бы всё, чего ищет человек на земле, кому вручить совесть (у нацистов и коммунистов это получилось через, соответственно, теории расового превосходства арийцев над остальными людьми и, классовой избранности Историей пролетариата перед «реакционными» классами и сословиями) и таким образом соединиться наконец всем в бесспорный общий и согласный муравейник, ибо потребность всемирного соединения есть третье и последнее мучение людей. Всегда человечество в целом своём стремилось устроиться и непременно всемирно…

Великие завоеватели, Тимуры и Чингисханы, пролетели как вихрь по земле, стремясь завоевать вселенную, но и те, хотя и бессознательно, выразили ту же самую великую потребность человечества ко всемирному и всеобщему единению.

Приняв мир и порфиру кесаря, основал бы всемирное царство и дал всемирный покой. Ибо кому же владеть людьми как не тем, которые владеют их совестью и в чьих руках хлебы их (как у коммунистов после всеобщей национализации имущества и земли). Мы взяли меч кесаря, а взяв его, конечно, отвергли тебя и пошли за ним.

О, пройдут ещё века бесчинства свободного ума, их науки и антропофагии, потому что, начав возводить свою Вавилонскую башню без нас, они кончат антропофагией" (концлагерями Освенцима, в одном случае и, концлагерями ГУЛАГа – в другом). с. 314-315 там же

"Но тогда-то и приползёт к нам зверь, и будет лизать ноги наши, и обрызжет их кровавыми слезами из глаз своих. И мы сядем на зверя и воздвигнем чашу, и на ней будет написано: «Тайна!» Но тогда, лишь и тогда настанет для людей царство покоя и счастия. Ты гордишься своими избранными, но у тебя лишь избранники, а мы успокоим всех. Да так ли ещё: сколь многие из этих избранников, из могучих, которые могли бы стать избранниками, устали наконец, ожидая тебя, и понесли и ещё понесут силы духа своего и жар сердца своего на иную ниву и кончат тем, что на тебе же и воздвигнут свободное знамя своё.

У нас же все будут счастливы и не будут более ни бунтовать, ни истреблять друг друга (как в бесклассовом коммунистическом обществе из-за отсутствия классовых антагонизмов), ни истреблять друг друга, как в свободе твоей повсеместно. О, мы убедим их, что они тогда станут свободными, когда откажутся от свободы своей (передав её вождям и прочим наставникам и руководителям) для нас и нам покорятся.

И что же, правы мы будем или солжём? Они сами убедятся, что правы, ибо вспомнят до каких ужасов рабства и смятения доводила их свобода твоя. Свобода, свободный ум и наука заведут их в такие дебри и поставят перед такими чудами и неразрешимыми тайнами, что одни из них, непокорные и свирепые, истребят себя самих, другие, непокорные, но малосильные, истребят друг друга, а третьи, оставшиеся, слабосильные и несчастные, приползут к ногам нашим и возопиют к нам: «да, вы были правы, вы одни владели тайной его, и мы возвращаемся к вам, спасите нас от себя самих».

Получая от нас хлебы, конечно, они ясно будут видеть, что мы их же хлебы (как у коммунистов – всё отнять и поделить), их же руками добытые, берём у них, чтобы им же раздать, безо всякого чуда, увидят, что не обратили мы камней в хлебы, но воистину более, чем самому хлебу, рады они будут тому, что получат его из рук наших!

Ибо слишком будут помнить, что прежде, без нас, самые хлебы, добытые ими, обращались в руках их в камни, а когда они воротились к нам (за нормированным лагерным пайком социализма), то самые камни обратились в руках их в хлебы. Слишком, слишком оценят они, что значит раз навсегда подчиниться! И пока люди не поймут сего, они будут несчастны.. Кто более всего способствовал этому непониманию, скажи? Кто раздробил стадо и рассыпал его по путям неведомым? Но стадо вновь соберётся и вновь покорится, и уже раз навсегда". с. 315-316 там же

"Тогда мы им дадим им тихое, смиренное счастье, счастье слабосильных существ (не Сатинов с их: «Человек – вот правда!»), какими они созданы. О, мы убедим их наконец не гордиться, ибо ты вознёс их и тем научил гордиться, докажем им, что они слабосильны, что они только слабые дети, но что детское счастье слаще всякого (евнг. «будьте как дети). Они станут робки и станут смотреть на нас и прижиматься к нам в страхе, как птенцы к наседке. Они будут дивиться и ужасаться на нас и гордиться тем, что мы так могучи и так умны, что смогли усмирить такое буйное тысячемиллионное стадо.

Они будут расслаблено трепетать гнева нашего, умы их оробеют, глаза их станут слезоточивы, как у детей и женщин, но столь же легко будут переходить они по нашему мановению к веселью и к смеху (сравн. «с бурными и продолжительными аплодисментами»), светлой радости и счастливой детской песенке (типа: «вместе весело шагать по просторам, по просторам»).

Да, мы заставим их работать, но в свободные от труда часы мы устроим им жизнь как детскую игру, с детскими песнями, хором, с невинными плясками (в духе соцреализма). О, мы разрешим им и грех, они слабы и бессильны, и они будут любить нас как дети за то, что мы им позволили грешить.

Мы скажем, что всякий грех будет искуплен, если будет сделан с нашего позволения (индульгенция на «смерть врагам народа» или массовый террор «диктатуры пролетариата»); позволяем же им грешить потому, что их любим, наказание же за грехи, так и быть возьмём на себя. И возьмём на себя, а нас они будут обожать как благодетелей, понесших на себе их грехи пред Богом. И не будет у них никаких от нас тайн. Мы будем позволять или разрешать им жить с их жёнами и любовницами, иметь или не иметь детей – всё судя по их послушанию – и они будут покоряться с весельем и радостью.

Самые мучительные тайны их совести – всё, всё понесут они нам, и мы всё разрешим, и они поверят решению нашему с радостью, потому что оно избавит их от великой заботы и страшных теперешних мук решения личного и свободного. И все будут счастливы, все миллионы существ, кроме сотни тысяч управляющих ими. Ибо лишь мы, мы, хранящие тайну, только мы будем несчастны.

Будет тысячи миллионов счастливых младенцев и сто тысяч страдальцев, взявших на себя проклятие познание добра и зла. Тихо умрут они, тихо угаснут во имя твоё и за гробом обрящут лишь смерть. Но мы сохраним секрет и для их же счастия будем манить их наградой небесною и вечною Ибо если б и было что на том свете, то уж, конечно, не для таких, как они". с.316-317 там же.

"Говорят и пророчествуют, что ты придёшь и вновь победишь, придёшь со своими избранниками, со своими гордыми и могучими, но мы скажем, что они спасли лишь самих себя, а мы спасли всех…И мы, взявшие грехи их для счастия их на себя, мы станем пред тобой и скажем: «суди нас, если можешь и смеешь». Знай, что я не боюсь тебя. Знай, что и я был в пустыне, что и я питался акридами и кореньями, что и я благословлял свободу, которую ты благословил людей, и я готовился стать в число избранных твоих, в число могучих и сильных с жаждой «восполнить число». Но я очнулся и не захотел служить безумию (М. Бакунин: «религия – коллективное сумасшествие»). Я воротился и примкнул к сомну тех, которые исправили подвиг твой. Я ушёл от гордых и возвратился к смиренным для счастия этих смиренных. То, что говорю тебе, сбудется, и царство наше созиждется…

– Но… это нелепость…Поэма твоя есть хвала Иисусу, а не хула…как ты хотел этого. И кто тебе поверит о свободе? Так ли, так ли её надо понимать? То ли понятие в православии… Это Рим, да и Рим не весь, это неправда – это худшие из католичества, инквизиторы, иезуиты…

– Видишь: предположи, что нашёлся хоть один из всех этих желающих только материальных и грязных благ (как и среди истинных коммунистов для которого «не личное главное, а сводки рабочего дня») – хоть один такой, как мой старик инквизитор, который сам ел коренья в пустыне, и бесновался, побеждая плоть свою, чтобы сделать себя свободным и совершенным, но однако же, всю жизнь свою любивший человечество и вдруг прозревший и увидавший, что невелико нравственное блаженство достигнуть совершенства воли с тем, чтобы в то же время убедиться, что миллионы остальных существ Божьих остались устроенными лишь в насмешку, что никогда не выйдет великанов для завершения башни (ибо «рождённый ползать, летать не сможет»), что не для таких гусей великий идеалист мечтал о своей гармонии. с. 318-319 там же

Поняв всё это, он воротился и примкнул …к умным людям.
– К кому примкнул, к каким умным людям – почти в азарте воскликнул Алёша – Никакого у них нет такого ума и никаких таких тайн и секретов… Одно только разве безбожие, вот и весь их секрет. Инквизитор твой не верует в Бога, вот и весь его секрет! (упрёк скорее Ивану с его сказом об Инквизиторе)
– Хотя бы и так! Наконец-то ты догадался…На закате дней своих, он убеждается ясно, что лишь советы великого страшного духа могли бы хоть сколько-нибудь устроить в сносном порядке малосильных бунтовщиков, «недоделанные пробные существа, созданные в насмешку».

И вот, убедясь в этом, он видит, что надо идти по указанию умного духа, страшного духа смерти и разрушения, а для этого принять ложь и обман и вести людей уже сознательно к смерти и разрушению, и притом обманывать их всю дорогу, чтобы они как-нибудь не заметили, куда их ведут, для того чтобы хоть в дороге-то жалкие эти слепцы считали себя счастливыми. И заметь себе, обман во имя того, в идеал которого столь страстно веровал старик во всю свою жизнь (ложь во спасение)! Разве это не несчастье?..

Кто знает, может быть, случались и между римскими первосвященниками эти единые. Кто знает, может быть, этот проклятый старик, столь упорно и столь по-своему любящий человечество, существует и теперь в виде целого сонма многих таковых единых стариков и не случайно вовсе, а существует как согласие, как тайный союз, давно уже устроенный для хранения тайны, для хранения её от несчастных и малосильных людей, с тем чтобы сделать их счастливыми. Это непременно есть, да и должно так быть…
– Чем же кончается твоя поэма?..
– Я хотел её кончить так: когда инквизитор умолк, то некоторое время ждёт, что пленник его ему ответит. Ему тяжело его молчание… Старику хотелось бы, чтобы тот сказал ему что-нибудь, хотя и бы и горькое, страшное. Но он вдруг молча приближается к старику и тихо целует его в его бескровные девяностолетние уста. Старик вздрагивает…Пленник уходит.
– А старик?
– Поцелуй горит на его сердце, но старик остаётся в своей прежней идее.
– И ты вместе с ним, и ты? – горестно воскликнул Алёша. Иван засмеялся.
– К чему ты такой серьёз берешь? Уж не думаешь ли ты, что я поеду теперь туда к иезуитам, чтобы стать в сонме людей, поправляющих его подвиг? О Господи, какое мне дело! Я ведь сказал: мне бы только до тридцати лет дотянуть, а там – кубок от пол!" (с.320-321 там же)

" – А клейкие листочки, а дорогие могилы, а голубое небо, а любимые женщины (что человека держит в этой жизни)! Как же жить-то будешь, чем ты любить-то их будешь? – горестно воскликнул Алёша – С таким адом в груди и в голове разве это возможно? Нет, именно ты едешь, чтобы к ним примкнуть…а если нет, то убьёшь себя сам, а не выдержишь!
– Есть такая сила, что всё выдержит! – с холодною усмешкою проговорил Иван.
– Какая сила?
– Карамазовская…сила низости карамазовской («воля к жизни» по Шопенгауэру и Ницше)
– Это потонуть в разврате, задавить душу в растлении, да, да?.. Это чтобы «всё позволено»?..
– От формулы «всё позволено» я не отрекусь…Если на самом деле хвати меня на клейкие листочки («непосредственный эстетик» по Киркегору), то любить их буду, лишь тебя вспоминая". (с.322-323 там же)

"Послал я тебя к нему, Алексей, ибо думал, что братский лик твой поможет ему. Но всё от Господа и все судьбы наши. «Если пшеничное зерно, падши в землю не умрёт, то останется одно, а если умрёт, то принесёт много плода». Запомни сие. А тебя, Алексей много раз благословлял я мысленно в жизни моей за лик твой, узнай сие, – проговорил старец с тихой улыбкой. – Мыслю о тебе так: изыдёшь из стен сих, а в миру пребудешь как инок. Много будешь иметь противников, но и самые враги твои будут любить тебя. Много несчастий принесёт тебе жизнь, но ими-то ты и счастлив будешь, и жизнь благословишь, и других благословить заставишь – это важнее всего. с.348

"Из дома родительского вынес я лишь драгоценное воспоминание, ибо нет драгоценнее воспоминаний у человека, как от первого детства его в доме родительском, и это почти всегда так, если даже в семействе хоть чуть-чуть любовь да союз. Да и от самого дурного семейства могут сохраниться воспоминания драгоценные, если только душа твоя способна искать драгоценное". (с. 354 там же)

"Кто не верит в Бога, тот и в народ Божий не поверит. Кто же уверовал в народ Божий, тот узрит и святыню его, хотя бы и сам не верил в неё до этого вовсе. Лишь народ и духовная сила его грядущая обратит отторгнувшихся от родной земли атеистов наших. И что за слово Христово без примера? Гибель народу без слова Божия, ибо жаждет душа его слова и всякого прекрасного восприятия" (изменить дискурс речи и мышления на атеистический, значит изменить сознание народа и сам народ). (с.358-359 там же)

«Что жизнь есть рай…об этом я давно уже думаю…Рай…в каждом из нас затаён…Чтобы переделать мир по-новому, надо, чтобы люди сами психически повернулись на другую дорогу. Раньше, чем не сделаешься в самом деле братом, не наступит братства. Никогда люди никакою наукой и никакою выгодою не сумеют безобидно разделиться в собственности своей и правах своих» (если, конечно, собственности всех ни лишить, как сделал это Ленин всеобщей национализацией и братство людей во Христе, пытался заменить товариществом по вере в коммунизм). с. 369 там же

"Посмотрите у мирских и во всем превозносящемся над народом Божьим мире, не исказился ли лик Божий и правда его? (с 1917 года заменился на понимание мира как классовой борьбы угнетателей и угнетённых). У них наука, а в науке лишь то, что подвержено чувствам. Мир же духовный, высшая половина существа человеческого отвергается вовсе, изгнана с неким торжеством (материализма и атеизма), даже с ненавистью.
Провозгласил мир свободу в последнее время особенно, и что же видим в этой свободе ихней: одно лишь рабство и самоубийство! Ибо мир говорит: Имеешь потребности, а потому насыщай их, ибо имеешь права такие же, как у знатнейших и богатейших людей. Не бойся насыщать их даже приумножай» – вот нынешнее учение мира. В этом и видят свободу. И что же выходит из сего права на приумножение потребностей?

У богатых уединение и духовное самоубийство, а у бедных – зависть и убийство, ибо права-то дали, а средств насытить потребности ещё не указали…Понимая свободу как приумножение и скорое утоление потребностей искажают природу свою, ибо порождают в себе много бессмысленных и глупых желаний, привычек и нелепейших выдумок. Живут лишь для зависти друг к другу, для плотоугодия и чванства… У тех, которые небогаты, то же самое видим, а у бедных неутоление потребностей и зависть пока заглушается пьянством. Но вскоре вместо вина упьются кровью, к тому их ведут (так и случилось после 1917 года)… И не дивно, что вместо свободы впали в рабство, а вместо служения братолюбию и человеческому единению впали, напротив, в отъединение и уединение…И достигли того, что вещей накопили больше, а радости стало меньше". с. 381-382 там же

"От народа спасение Руси. Русский же монастырь искони был с народом (вот почему большевики так яростно закрывали и уничтожали монастыри и их служителей). Если же народ в уединении, то и мы в уединении. Народ верит по-нашему, а неверующий деятель у нас в России ничего не сделает, даже будь он искренен сердцем и умом (Ленин смог, сделав за пять лет гражданской войны народ неверующим) гениален. Это помните. Народ встретит атеиста и поборет его. Берегите же народ и оберегайте сердце его. В тишине воспитывайте его. Вот ваш иноческий подвиг, ибо сей народ – богоносец". с.383

И как бы противореча себе –-

"Нечто о господах и слугах и о том, возможно ли господам и слугам стать братьями.
Боже, кто говорит, и в народе грех…Народ загноился от пьянства и не может уже отстать от него. А сколько жестокости к семье, к жене, к детям даже; от пьянства всё (по Сократу: пьянство – добровольное сумасшествие)…

Но спасёт Бог Россию, ибо хоть и развратен простолюдин и не может уже отказать себе во смрадном грехе, но всё же знает, что проклят Богом его смрадный грех и что поступает он худо, греша. Так что неустанно ещё верует народ наш в правду. Бога признаёт, умилительно плачет. Не то у высших.

Те вослед науке хотят устроиться справедливо одним умом своим, но уже без Христа, как прежде, и уже провозгласили, что нет преступления, нет уже греха (с тчк. зрения теории классовой борьбы угнетённых против угнетателей). Да оно и правильно по-ихнему: ибо если нет у тебя Бога (с его заповедями-табу), то какое же тогда преступление? В Европе восстаёт народ на богатых уже силой, и народные вожаки повсеместно ведут его к крови и учат, что прав гнев его. Но «проклят гнев их, ибо жесток».

А Россию спасёт народ, как спасал уже много раз. Из народа спасение выйдет (как вышло в Смуту от Минина и Сусанина), из веры и смирения его. Отцы и учители, берегите веру народа, и не мечта сие: поражало меня всю жизнь в великом народе нашем его достоинство благолепное и истинное, сам видел, сам свидетельствовать могу, видел и удивлялся, видел, несмотря даже на смрад грехов и нищий вид народа нашего.

Не раболепен он, и это после рабства двух веков. Свободен видом и обращением, но безо всякой обиды. И не мстителен и не завистлив. «Ты знатен, ты богат, ты умён и талантлив – и пусть, благослови тебя Бог. Чту тебя, но и знаю, что и я человек. Тем, что без зависти чту тебя, тем-то и достоинство моё и являю пред тобою человеческое». Воистину, если не говорит сего (ибо не умеют ещё сказать сего), то так поступают, сам видел, сам испытывал, и верите ли: чем беднее и ниже человек наш русский, тем и более в нём сей благолепной правды заметно, ибо богатые из них кулаки и мироеды во множестве уже развращены, и много, много тут от нерадения и несмотрения нашего вышло!

Но спасёт Бог людей своих, ибо велика Россия смирением своим… Лишь в человеческом духовном достоинстве равенство, и сие поймут лишь у нас. Были бы братья, будет и братство, а раньше братства никогда не разделятся (Ленину удалось разделить и натравить бедных на богатых лозунгом: «Грабь награбленное!» или «Экспроприация экспроприаторов») никогда не разделятся. Образ Христов храним, и воссияет как драгоценный алмаз всему миру… Буди, буди!" (не сбылось из-за Ленина политики расхристанности России). с.383-384 там же

"Без слуг невозможно в миру (то есть «эксплуатации человека человеком» или использовании и пользования чьими-то услугами), но так сделай, чтобы был у тебя твой слуга свободнее духом, чем если бы был не слугой. И почему я не могу быть слугою слуге моему и так, чтобы он даже видел это (запанибрата?), и уж безо всякой гордости с моей стороны (это у товарищей коммунистов случалось), а с его – неверия? Почему не быть слуге моему как бы родным, так что приму его наконец в семью свою и возрадуюсь ему (Как Фамусов Молчалину в «Горе от ума» АС. Грибоедова)?

Даже и теперь ещё это так исполнимо, но послужит основанием к будущему (за пример можно взять отношения Дон Кихота и Санчо Пансо) уже единению людей, когда не слуг будет искать себе человек и не в слуг пожелает обращать себе подобных людей, как ныне, а, напротив, изо всех сил пожелает стать сам всем слугой по Евангелию. И неужели сия мечта, чтобы под конец человек находил свои радости лишь в подвигах просвещения, а не в радостях жестоких, как ныне, – в объядении, блуде, чванстве, хвастовстве и завистливом превышении одного над другим? Твёрдо верую, что нет и что время близко (ну, если отнести это к советской эпохе с его товариществом по вере в коммунизм, то пророчество сбылось)…Я же мыслю, что со Христом это великое дело решим…

И воссияет миру народ наш, и скажут все люди: «Камень, который отвергли зиждущие, стал главою угла». А насмешников вопросить бы самих: если у нас мечта, то когда же вы-то воздвигнете здание своё и устроитесь справедливо лишь умом (построите коммунизм, к примеру) без Христа?..
Мыслят устроиться справедливо (по моральному кодексу коммунизма, принятого Хрущёвым в 1961 году в связи с объявлением достижения через 20 лет светлых далей ленинской утопии), но отвергнув Христа, кончат тем, что зальют мир кровью, ибо кровь зовёт кровь (так и случилось с теми, кто творил Октябрьскую революцию с красным террором гражданской войны, попав под каток массовых репрессий при Сталине), а извлекший меч погибнет мечом". с.386-387 там же

О молитве, о любви и соприкосновении миром иным

Молитва есть прямое обращение к Богу с просьбой, с верой в помощь от него. В этом мистика и чудо религии, которую отрицал Лев Толстой в своём богоискательстве, полагаясь лишь на этику, как это он видел в буддизме. Правда, не учитывая при этом, что в основе учения Будды лежит индуизм с верой в метемпсихоз (переселение душ) и сансара как непрерывная цепь рождений и смертей, которую можно преодолеть состоянием нирваны -- полного бесчувствия как признака отсутствия страданий. А ведь у русского человека "пострадать за Христа" почиталось за нравственный подвиг...

"Юноша, не забывай молитвы. …Молитва есть воспитание… (скорее, самовнушение нужного умонастроения)
(О молитве у философа-неоплатоника Порфирия (233-303): "Ибо хотя Бог, как всемощный Отец всего, ни в чём не нуждается, но это полезно для нас самих, когда мы поклоняемся правдою и чистотою и другими добродетелями, обращая в молитву к нему самую жизнь, через подражание и искание. Ибо искание, говорит он (Порфирий), очищает, а подражание обоготворяет, производя любовь к нему". А.Ф. Лосев История античной эстетики: последние века М. "Искусство" 1988 с. 69)

Братья, не бойтесь греха людей, любите человека и во грехе его, ибо сие уж подобие Божеской любви, и целое и каждую песчинку. Каждый листик, каждый луч Божий любите. Любите животных, любите растения, любите всякую вещь. Будешь любить всякую вещь и тайну Божию постигнешь (панегирик Христовой всеохватывающей любви – любви к Жизни) в веках.

Постигнешь однажды и уже неустанно начнёшь её познавать всё далее и более, на всяк день. И полюбишь наконец весь мир уже всецело, всемирною любовью. Животных любите: им Бог дал начало мысли и радость безмятежную. Не возмущайте ж её, не мучьте их не отнимайте у них радости, не противьтесь мысли Божией. Человек не возносись над животными: они безгрешны, а ты со своим величием гноишь землю своим появлением на ней и след свой гнойный оставишь после себя – увы, почти всяк из нас!

Деток любите особенно, ибо они безгрешны, яко ангелы и живут для умиления нашего, для очищения сердец наших и как некое указание нам. Горе оскорбившему младенца.
Пред иной мыслью станешь в недоумении, особенно видя грех людей, и спросишь себя: «Взять ли силой али смиренною любовью?» Всегда решай: «Возьму смиренною любовью». Решишься так раз навсегда и весь мир покорить возможешь.

Смирение любовное – страшная сила, изо всех сильнейшая, подобно которой и нет ничего (на примере взаимоотношений булгаковского Иешуа и Понтия Пилата). На всяк день и час, на всякую минуту ходи около себя и смотри за собой (пушкинское: «учитесь властвовать собой»), чтоб образ твой был благолепен. Вот ты прошёл мимо маленького ребёнка, прошёл злобный, со скверным словом, с гневливою душой, ты и приметил, может.

Ребенка-то, а он видел тебя и образ твой неприглядный и нечестивый может, в его беззащитном сердечке остался. Ты и не знал сего, а может быть, ты уже тем в него семя бросил дурное, и возрастёт оно пожалуй, а всё потому, что ты не уберёгся перед дитятей, потому что любви осмотрительной, деятельной не воспитал в себе. Братья – любовь учительница, но нужно уметь её приобрести, ибо она трудно приобретается, дорого покупается, долгою работой и через долгий срок, ибо не на мгновение лишь случайное надо любить, а на весь срок". с. 387-388 там же

"А случайно-то и всяк полюбить может и злодей полюбит. Юноша брат мой и птичек прощения просил: оно как и бессмысленно, а ведь правда, ибо всё как океан, всё течёт и соприкасается, в одном месте тронешь – в другом конце мира отдаётся. с.388-389

"Много на земле от нас скрыто, но взамен того даровано нам тайное сокровенное ощущение живой связи нашей с миром иным, с миром горним и высшим, да и корни наших мыслей и чувств не здесь, а в мирах иных". с.389-390 там же

"Не принимает род людской пророков своих и избивает их, но любят люди мучеников и чтят тех, коих замучили. Ты же для целого работаешь, для грядущего делаешь. Награды же никогда не ищи, ибо и без того уже велика тебе награда на сей земле: духовная радость твоя, которую лишь праведный обретает. Не бойся ни знатных, ни сильных, но будь премудр и всегда благолепен. Знай меру, знай сроки, научись сему. с. 389-390

(О молитве у неоплатоника Порфирия (233 – 303 гг.):
«Лучше молчать, чем чтить бога только на словах. Всего лучше почтит бога тот, кто уподобит ему свой разум, а такое уподобление возможно только на путях добродетели: только добродетель влечёт душу ввысь, к сродному ей.
И помимо бога нет ничего великого, кроме добродетельной души. Мудрец и в молчании чтит бога; наоборот, невежественный человек даже в молитве и жертвоприношении оскверняет божество. Поэтому говорит Порфирий, «только мудрец является священнослужителем, только он любит бога, только он любит бога, только он умеет молиться».
Неуместно думать, что бог нуждается в нашей молитве. Молиться нас заставляет сознание его всеблаженного величия, а тот, кто чтит бога так, будто бог нуждается в этом почитании, считает, даже не сознавая этого, что он сильнее и выше бога.
Итак, ни слезы, ни молитвы, ни возлияния бога не умилостивят. Лишь подобное движется к подобному. Неразумные своими возлияниями питают один огонь. Храмом бога должен стать ум, который надо устроить и украсить приемлемым для бога образом.
И это устройство, это украшение не должно быть не кратковременным, ведь душа есть вместилище для богов, или злых демонов, и стоит ей хотя бы на краткое время забыть о боге, как в её немедленно вселяется злой демон, и тогда злыми становятся все действия души». А.Ф. Лосев История античной эстетики: последние века. М. «Искусство» с. 114)

"Об аде и адском огне, рассуждение мистическое

«Что есть ад?» Рассуждаю так: «Страдание о том, что нельзя уже более любить». Раз, в бесконечном бытии, не измеримом ни временем, ни пространством, дана была некоему духовному существу, появлением его на земле, сказать себе: «Я есмь, и я люблю». Раз, только раз, было дано ему мгновение любви деятельной, живой, а для того была дана земная жизнь, а с нею времена и сроки, и что же: : отвергло сие счастливое существо дар бесценный, не оценило его, не возлюбило, взглянуло насмешливо и осталось бесчувственным…

Говорят о пламени адском материальном: не исследую тайну сию и страшусь, но мыслю, что ели б и был пламень материальный, то воистину обрадовались ему, ибо, мечтаю так, в мучении материальном хоть на миг позабылась бы ими страшнейшая сего мука духовная. с. 392 там же

На новопреставившегося старца посыпались уже осуждение и самое даже обвинения: «Несправедливо учил; учил, что жизнь есть великая радость (по Льву Толстому: «Бог есть жизнь»), а не смирение слезное», – говорили одни, из наиболее бестолковых. По-модному веровал, огня материального во аде не признавал – присоединялись другие ещё тех бестолковее. «К посту был не строг, сладости себе разрешал, варенье вишневое ел с чаем, очень любил, барыни ему присылали. Схимнику ли чаи распивать – слышалось от иных завиствующих. с. 495 там же

«Ныне людие веру святую губят. Покойник, святой-то ваш, – обернулся отец Ферапонт к толпе, указывая перстом на гроб, – чертей отвергал. Пурганцу от чертей давал». с.497 (Вера Ферапонта для людей простодушных, далёких от сомнений и самокритичности. Тезис Тертуллиана: "Верую, потому что абсурдно" -- это для них).

– Да неужель ты только оттого, что твой старик провонял? Да неужели ты верил серьёзно, что он чудеса отмачивать начнёт? – воскликнул Ракитин, опять переходя в самое искреннее изумление.
– Верил, верую, и хочу веровать, ну чего тебе ещё! – раздражительно прокричал Алёша.
– Да ровно ничего, голубчик. Фу чёрт, да этому тринадцатилетний школьник теперь не верит. А впрочем, чёрт…Так ты вот и рассердился теперь на Бога-то своего, взбунтовался: чином, дескать, обошли, к празднику ордена не дали! Эх вы!
– Я против Бога моего не бунтуюсь, я только «мира его не принимаю» - криво усмехнулся вдруг Алёша. с.414-415 там же
(Народовольцы тоже "не принимали" традиционного устройства общества)

– Я тебя поймал – вскричал Иван – Мне было семнадцать лет, я был в гимназии..я этот анекдот тогда сочинил и рассказал одному товарищу, фамилия его Коровкин (случайно или нет: у Булгакова в «Мастере и Маргарите» есть подобный же персонаж Коровин), это было в Москве… Как тысячи вещей припоминаются бессознательно, даже когда казнить везут… во сне припомнился. Вот ты и есть этот сон! Ты сон и не существуешь!.. Цель твоего появления уверить меня, что ты есть! с. 772-773 там же
(Не верящему ни в чёрта, ни в бога Ивану, чёрт всё-таки пригрезился. Какая насмешка судьбы над "прелюбодеем мысли"!)
– По-моему, и разрушать ничего не надо, а надо всего только разрушить в человечестве идею о Боге (хм, своевременно прияли поправку в Конституцию РФ поправку о Боге), вот с чего надо приняться за дело!.. Раз человечество отречётся от Бога (а а я верю, что этот период – параллель геологическим периодам – совершится), то само собою, без антропофагии, падёт всё прежнее мировоззрение и, главное, вся прежняя нравственность, и наступит всё новое. Люди совокупятся, чтобы взять от жизни всё, что она может дать, но непременно для счастия и радости в одном здешнем мире. Человек возвеличится духом божеской, титанической гордости и явится человеко-бог. Ежечасно побеждая уже без границ природу, волею своею и наукой, человек тем самым ежечасно будет ощущать наслаждение столь высокое, что оно заменит ему все прежние упования наслаждений небесных.

(О человеко-боге у немецкого мистика 14 века: "Первый тезис немецкого мистика Мейстера Экхарта (1260-1327) сводится к тому, что божество является абсолютной простотой и отсутствия в нём каких бы то ни было различных моментов. Божество – это абсолютная тишина (как нирвана у буддистов), абсолютный мрак, или, что то же, абсолютный свет, абсолютная сила и могущество, абсолютное совершенство, абсолютное отсутствие самосознания.
Но когда бог начинает различаться в себе, он свою всесовершенную силу порождает и осознаёт, как Отец в Сыне. Однако же это и есть возникновение мира, тоже немыслимого без неисчислимого множества различий. Другими словами, бог нуждается в мире для своего осознания; и если вечен сам бог, то вечен также и сам мир. Иначе говоря, никакого специального творения мира во времени не происходило. Мир существует только в необходимости для самого же божества сознавать самого себя.
А так как ничего другого, кроме бога, не существует, то и весь мир, и все его отдельные моменты являются только истечением самого же божества, а каждая вещь, каждое существо и каждый человек в основе своей является не чем иным как богом, причём не тем богом, который наполняет душу молящегося праведника, твёрдо осознающего свою тварность, а богом по его существу, по его природе, по его субстанции. Поэтому невозможно говорить, что был только один богочеловек. Все люди вообще являются не чем иным, как богочеловеками.
Ясно, таким образом, что у Мейстера Экхарта мы находим не теизм, но пантеизм, не учение о творении, но учение об эманации и вечности мира, так что каждый человек только ввиду своего заблуждения и греховной жизни не понимает себя как бога; если он уйдёт из мирской суеты и будет бороться со своей греховной жизнью, если он будет углубляться в себя, то найдёт в себе как раз того самого бога, который существует превыше всех вещей, который лишён самосознания и который погружён в вечную тишину, в неразличимый свет и в неразличимую тьму. А.Ф. Лосев Эстетика Возрождения. Москва "Мысль" 1978 с.215-216

Всякий узнает, что он смертен весь, без воскресения, и примет смерть гордо и спокойно, как Бог. Он из гордости поймёт, что ему нечего роптать на то, что жизнь есть мгновение, и возлюбит брата своего уже безо всякой мзды..
Но так как, закоренелой глупости человеческой, это, пожалуй, ещё и тысячу лет не устроится, то всякому, сознающему уже и теперь истину, позволительно устроиться совершенно как ему угодно, на новых началах. В этом смысле ему «всё позволено». Мало того, если даже период этот и никогда не наступит, но так как Бога и бессмертия всё-таки нет, то новому человеку позволительно стать человеко-богом, даже если бы одному в целом мире, и, уж конечно, в новом чине, с легким сердцем перескочить всякую прежнюю нравственную преграду прежнего раба-человека, если оно понадобится. Для Бога не существует закона! Где станет Бог – там уже место Божие! Где стану я, там сейчас же будет первое место… «всё дозволено», и шабаш!..
(Вера в воскресение и бессмертие души тесно связана с воздаянием человеку за земные дела его и не каждый неверующий захочет "прожить жизнь правильно, возвышенно и благородно")

Гость говорил, очевидно увлекаясь своим красноречием, всё более и более возвышая голос и насмешливо поглядывая на хозяина, но ему не удалось докончить. Иван вдруг схватил стакан и с размаху пустил в оратора.
-- Ах, как это глупо, наконец, -- воскликнул тот, -- вспомнил Лютерову чернильницу! Сам же меня считает за сон и кидается стаканами в сон!..с. 777-778 там же

Сатана, чёрт в понимании Достоевского – мистификация мифологического сознания и рудиментов паралогического мышления цивилизованных людей, сущность которых биосоциальна. То есть основные инстинкты «эго» человека ограничены рядом культурных норм-табу, нарушение которых приписывают в качестве самооправдания дьявольским проискам.

Хотя у неоплатоников 3-4 вв. черти те же демоны в их классификации мифологических существ: "...природа демона заключается вовсе не в том. что он "психичен", а не ноуменален (т.е. не умопостигаем), и вовсе не в том, что он подвержен аффектам, поскольку демоны также неаффицируемы (не подвержены влиянию), как и боги. А подлинная сущность демона в том, что,
в отличие от универсальности каждого бога, демон заведует только отдельными областями космоса. Он - универсален, но не партикулярен - вот в чём природа демона по Ямвлиху".
А.Ф. Лосев история античной эстетики: последние века М"Искусство" с.185

"Классификация эта по преимуществу иерархическая: архангелы и ангелы выше демонов и героев, а демоны и герои выше душ..
Боги - это чистые умы...бытие в самом себе, бытие как таковое (что не мешает им быть в то же время и принципом всевозможных инобытийных эманаций). В сравнении с этим все прочие виды мифологических существ так или иначе связываются не просто с бытием, но со стихией становления этого бытия. При этом становление как теоретическая категория понимается разнообразно.
В таком становлении, например, есть своё собственное бытие, и в этом случае оно приписывается демонам. А если в этом становлении фиксировать не его бытие, а его жизнь, то это будут уже герои, то есть космические герои. Что же касается отдельных проявлений этого демонического бытия и героической жизни, то тут уже -- сфера души. И, наконец, как мы видим, души тоже бывают разные. Те, которые обращены к демонам и героям, есть настоящие и подлинные души. А те, которые обращены только к чувственному, становлению, -- это, собственно говоря, даже не души, а, скорее, животные". (там же с. 202)
"Ямвлих с поразительной настойчивостью противопоставляет, с одной стороны, онтологическую связь богов и людей, которая существует в человеке вечно и от природы и, с другой стороны, попытки разумного познания богов. С точки зрения бытия и сущности, человек и бог суть совершенно одно и то же. Человеческая душа является только истечением самого же божества. Что же касается самого же знания, то оно построено на сравнениях, противоположениях, умозаключениях, то есть на том, что возникает и гибнет во времени и потому не имеет никакого отношения к божеству... Тут же Ямвлих приводит и своё четверное деление бестелесных высших сущностей. Это -- боги, демоны, герои и чистые души. Поскольку все эти области бытия причастны божеству, они тоже выше всякого познания, то есть об их познании можно говорить, только отвлекаясь от их божественного происхождения".(там же с. 251-252)

Что касается понимания христианства Достоевским, то оно близко по смыслу той деятельной любви последователей Христа, что изложил Карел Чапек – в беседах с Т.Г. Масариком

Карел Чапек – беседы с Т.Г. Масариком Вопросы истории 4/98 с.72
Религия для «избранных» Карела Чапека.
("Много званных да мало избранных" Евгл.)

– Я обратил внимание, что единственно, когда вы обрисовываете свою собственную веру, вы цитируете Христа и апостолов.
– Да, Иисус, не называю Христос, для меня эталон и учитель благочестия, он учит, что любовь к многомилостивому Богу, любовь к ближнему, даже к врагу, то бишь, чистая, чистейшая человечность, гуманность – это суть религии. Набожность и нравственность для Иисуса – главные элементы религии. Обратите внимание, что в Евангелиях – по сравнению с Ветхим заветом либо с греческой теологией мало космологии и эсхатологии, почти никакой истории, нет там подробных предписаний культовых и ритуальных, даже организационно-церковных.

Иисус почти исключительно даёт поучения нравственные, постоянно возвращается к практическим вопросам, тем, какие ему диктует и внушает жизнь кипящая вокруг него; сам он свою любовь к ближнему проявляет, оказывая действенную помощь в несчастьях, духовных и телесных.

Вы только загляните ещё раз в Евангелия: насколько тактичны и сдержаны Иисусовы теологические предписания и его ссылки на Всевышнего! Бог – его Отец, он испытывает к нему истинные чувства, но мало говорит об этих отношениях, живёт ими и не предлагает ни одной теологической системы. Иисус подавал живой пример (как солдат Платон Каратаев в «Войне и мире» Л. Толстого). Он не уверял в любви словами, но постоянно совершал дело любви, общался с бедными и униженными, выискивал грешников и нравственно обделённых, излечивал больных, насыщал голодных, упреждал богатых.

Вот такая живая религия получает распространение благодаря личному примеру, а не словами – это как огонь, как эпидемия. Иисус не доказывал своего учения: он говорил всегда как имеющий власть, не полемизировал по вопросам теологии, но уничтожал фарисеев и книжников тем, что показывал их фальшивую набожность и мораль. Он указывал, что истинная религия, подлинная набожность пронизывает всю жизнь. А повседневную, будничную, пронизывает ежесекундно и ежеминутно («Мистика не в том как мир есть, а в том, что он есть» А. Витгенштейн).

Большинство людей довольствуется лишь торжественной, праздничной религией, показной и мало искренней – лишь для исключительных случаев, когда приходится плохо, тогда чаще вспоминают Господа Бога и зовут на помощь и ждут знамений и чуда. Однако жизнь вечная не начнётся для нас после смерти, в потустороннем мире – мы живём в вечности уже теперь и всегда. Конечно, люди не любят это осознавать, они откладывают вечность «на потом», оставляют её в резерве на время после смерти. Религиозное чувство можно испытывать не только в костеле, но и на фабрике, на поле, в коровнике и в салоне, в печали и радости. И этот пример даёт нам Иисус.
– А что иные гении религии, Будда, Лао-цзы…
– Иисуса они не затмевают. с. 73

Религия любви

– Складывается впечатление, что ваша религия основывается больше на любви к ближнему, чем на гипотезе Бога.
– Нет-нет. Любовь к ближнему, нравственный закон любви для меня – лишь главное и практическое проявление набожности, благочестия.

Практическое отношение человека к человеку в жизни – самое важное. Человек к человеку испытывает врождённое чувство любви, симпатии, дружественности и человечности, чувство это оправдано само по себе, не может и не должно быть доказываемо, объяснимо – оно просто есть. Однако оно может быть усилено, углублено, облагорожено; религия , главное – вероучение Христа – есть культура любви. Религия соединяет человека с человеком не только врождённой симпатией, но и общей точкой зрения, общностью отношений к Богу, к жизни, к миру, или, как ещё говорится, к судьбе.
Религия без человечности не может быть правдой, человечность без набожности не может быть совершенной, полной. с.73
(Р. Рождественский: "Главное -- стать Человеком, главное -- быть Человеком")

Иоанн говорит: «Кто говорит: «я люблю Бога», а брата своего ненавидит, тот лжец; ибо не любящий брата своего, которого видит, как может любить Бога, Которого не видит?».
Иисусова заповедь любви к ближнему достаточна для всех деяний человека по отношению к человеку: уже Павел совершенно справедливо выводил все заповеди из заповеди любви.

Иисусова заповедь содержит и прямо предписывает также и любовь к самому себе: не эгоизм, а сознательную заботу о себе, о спасении своей души. Мы должны заботиться о самих себе, чтобы не доставлять хлопоты о нас другим.
Любовь – не сентиментальна; сентиментальность – лакомство, она услаждает себя своими чувствами.
Любовь к ближнему – не только сочувствие в беде, не только сострадание, она и сорадость.
Любовь деятельная предполагает знание ближних и самого себя, чтобы сам человек замечал, чего кому недостаёт.

Моя вера – Иисуство, Иисусова любовь к ближнему, любовь деятельная, преклонение перед Богом. Религиозная вера подаёт надежду, преодолевает страх, в особенности - страх смерти, постоянно побуждает стремиться всё выше и выше, питает стремление к познанию и мудрости, искореняет страх. с. 74

Христианство – различно, и это зависит от индивидуумов, классов, наций, их образованности и культуры, всяк понимает его на свой манер, по своему разумению. Вероучение всегда и всюду отвечает общему культурному состоянию народа, классов и индивидуумов во всех своих составных частях.
Не нужно забывать, что у нас нет Иисусова доказательного слова, после него остались лишь изустные или записанные предания. Согласно этим разнообразным толкованиям возникали и разные церковные организации, различные науки, культы и прочее с.75

Вот у меня есть чудесная цитата из Гёте: «Различный образ мыслей коренится в различии самих людей и именно поэтому абсолютное однообразие убеждений невозможно»…
Религию можно толковать мифологически и теологически, можно – научно и философски, однако и то, и другое – лишь теории религии, в то время как религия – это именно религия, жизнь в Боге и с Богом («Жизнь есть Бог» по Л. Толстому) с. 85

Согласно Иисусу, религиозное учение есть вера в единого Бога, Творца, Управителя мира, Отца, однако Иисус не переключает всё на трансцендентизм; его религия всё-таки не только для неба, она – для земли, для каждодневной будничной жизни.

Он много не говорил ни о начале, ни о конце света, не занимался историей – как Ветхий завет, который даже в этом был религией и учением лишь национальным. Религия Иисуса проявляется в нравственности и человечности, это – гуманизм. Разницу между набожностью и нравственностью мы точно выражаем словами : «святой» и «добрый». Святость есть нравственная жизнь в Боге. Жить нравственно – значит истинно почитать Бога. с.86

Иисус объединил любовь к Богу и любовь к ближнему…закон любви к ближнему распространяется на всех людей и на все народы. Иисус не создавал религии, она существовала всегда и много раньше до него; он был реформатором. с.87

Религия – это не только отношение человека к Богу, но и отношение человека к человеку. с.88

Резюме
Интересен и многозначителен финал в "Братьях Карамазовых" с воздаянием каждому по его делам и словам.
Старший Дмитрий, хотя лишь мысленно преступивший заповедь "не убий", попадает в тюрьму и каторгу.
Как и грибоедовский Чацкий со своим "Горем от ума", "прелюбодей мысли", рассудительный Иван засобирался заграницу, но сходит с ума от своих умствований после "сновидений" с лукавым (Такая же участь постигла и лиходея "прогрессивной мысли" Ульянова-Ленина после неудавшегося его эксперимента с "военным коммунизмом" в России). Неспроста Ф.И. Тютчев подметил, что "мысль изречённая есть ложь".
Инок Алёша, уходит в мир, как и наставлял его старец Зосима, чтобы "деятельной" любовью творить "чудо христианства", ведь как писал ранний Маркс: "Философы лишь различным образом объясняли мир, но задача состоит в том, чтобы изменить его". Нечто подобное с "уходом в мир" из яснополянской "башни из слоновой кости" совершил осенью 1910 года великий русский писатель Лев Толстой.
Ну, а Смердяков, лакейская душа и отцеубивец, поверивший, что "всё позволено раз Бога нет", кончает жизнь самоубийством -- символичный финал для собрата по безродности булгаковскому "пролетарию Шарикову"...