Одуванчик

Солнце нещадно раскаляло землю. Стоял жаркий июнь и прогретый за три недели воздух был вязким, густым и совершенно безветренным. Солнце с раннего утра и до позднего вечера красовалось на чистом голубом небе и казалось, что маленькая деревенька, составленная из нескольких старых крошечных домиков, была поставлена на чёртову сковородку.
Земля изнемогала от жары, ручьи и водоёмы высохли, а чистой питьевой воды в домашних колодцах оставалось всего лишь на один самовар.
Бабочки, шмели, пчелы и другие земные насекомые, как будто замерли на это время. Птицы попрятались в лесах и словно потеряли голос, отказываясь в такую жару петь и чирикать. Садовые и огородные растения умоляюще просили хозяев крошечных домиков дать им хоть чуточку напиться. Молодые и уже окрепшие растения огурцов, помидоров, укропа, петрушки, набирающие силы кустики клубники, бездыханно разлеглись на горячих грядках и, казалось, готовы были тотчас умереть от жажды.
Ещё недавно совсем зелёная трава пожухла, а на солнцепёках и вовсе засохла. И только одни одуванчики стояли как стойкие оловянные солдатики, с любопытством оглядывая небо. Похоже, им было хорошо от нещадного зноя. Они распушили свои прозрачные костюмчики, образуя из тоненьких пестиков правильный шар, и превратили поляны и небольшие косогоры в мягкие, легко разрушаемые воздушные перинки.
Малолетние дети этой деревеньки, не занятые крестьянской работой, с повязанными на голову разноцветными косынками, беззаботно и бесцельно прогуливались по единственной деревенской улочке. Несмотря на родительский запрет, босые загорелые ножки то и дело приводили их к небольшому пруду, расположенному на краю деревеньки и зацветшему жёлтыми кувшинками. В пруду еще было много воды, и в ней детям хотелось купаться. По тихой глади пруда одиноко плавал сколоченный кем­то из небольших брёвнышек плот. Плот будто замер на середине пруда, и слегка покачивался лишь когда белоснежные крупные чайки, забыв про жару, время от времени опускались на него, горделиво красуясь.
Местные зажиревшие вороны иногда с опаской пикировали на единственный деревенский корабль, подсаживаясь к чайкам. Но тут же стремглав поднимались поближе к небу: горячие солнечные лучи, притягиваемые зеркальной поверхностью воды, мгновенно обжигали чёрные перья птиц. А жёлтые кувшинки этого пруда нежились в горячих солнечных лучах, зазывая детвору присоединиться к их блаженству.
Солнце, чайки, яркие желтые цветы и прохладный пруд просто искушали детвору.
— Любаш, давай искупаемся! — предложила шустрая, голубоглазая Танюшка.
— Не могу, меня родители заругают, — отказывалась её подружка.
— Так они и не узнают, все же сейчас на покосе.
— А бабка Алёна? Вон она на своём крыльце сидит… Она всё им и расскажет. Видишь, смотрит на нас, и пруд с её крыльца как на ладони.
— А мы давай её в дом заманим. Хватит ей на нас глаза­то пялить.
И девочки направились в сторону избы бабки Алёны.
Большая, толстая, с больными ногами бабка Алёна, куда и могла дойти своими ногами, то только из своего дома до крыльца. Хотя это было вовсе и не крыльцо, а небольшой дощатый настил с тремя ступеньками, сооружённый умелыми руками теперь уж неизвестного плотника.
Каждый день бабка Алёна, брала из избы широкую табуретку, садилась на неё посередине настила, и подолгу глядела по сторонам.
Она всегда первая заговаривала с прохожими, идущими мимо её дома. Деревенские знакомые привычно останавливались возле её крыльца и охотно разговаривали с нею. Рассказывали последние новости, обсуждали несносную погоду, справлялись о её здоровье.
Бабка Алёна была безобидным и добрым человеком. Всем деревенским бабам было жаль старушку за то, что она в таком немалом возрасте осталась совсем «без ног». Ну, в том смысле, что грузная Алёна от своего дома далеко уйти не могла и потому посиживала каждый день на свежем воздухе, на своём порядком просевшем и покосившемся крылечке.
Девочки тихонько подкрались к старушке.
— Баба Алёна, здравствуйте! Не жарко Вам на солнышке?
— Жарко, милые. Так ведь в избе­то сидеть надоело. Вот и гляжу по сторонам. А вы­то, что это у пруда крутитесь? Не купаться ли затеяли? Нельзя, голубушки, дно­то там вязкое. Да и плавать­то, небось, не умеете?
— Умеем! Немножко! — парировала шустрая Танюшка, наматывая на руку торчащие из-под косынки тонюсенькие косички.
— Батька с маткой заругают вас, не ходите в воду, — продолжала Алёна. — Все сейчас на покосе. Не дай бог, что с вами случится, кто поможет? Ведь я то не гожа.
— А вы давно на крылечке сидите, бабушка? Танюшка незаметно и ловко сорвала пушистый одуванчик.
— А что, милая?
— Так ведь солнце может голову пригреть. Потом болеть будете.
— Да ещё посижу, — вздохнула старушка. — Вот Нюрка придёт, самовар поставит, тогда и пойду в избу чаёвничать.
— Баба Алёна! А ты можешь, закрыть глаза и открыть рот? — с деловым видом наседала Танюшка.
— А зачем, милая?
— Вот открой рот, закрой глаза, бабуля, и узнаешь сразу, — настаивала девчушка, пряча за спиной пушистый одуванчик.
— Уж не угостить ли хотите чем? Бабка Алёна со старческой простотой прикрыла руками глаза и широко раскрыла свой почти беззубый рот. Танюшка в одно мгновение ловко засунула в него хрупкий пушистый шар одуванчика и обе проказницы бросились наутёк. Они спрятались за стоящим неподалеку кустом ивы, и по очереди, выглядывали из-за него на бабку Алёну.
— Вот бестии, — сокрушалась старушка, обиженно выплевывая пушинки. Она с трудом поднялась, подхватила табуретку и, сердито причитая, поползла в избу.
— Сработало! — ликовали проказницы. Теперь никто и не узнает. Пойдём, Любаш, купаться.
И девчушки, заливаясь озорным смехом, опять отправились на пруд.
Искупаться в зарастающем со всех сторон водоёме было не так уж просто. По всему берегу пруда не было ни одного удобного спуска к воде, да к тому же края изрядно заросли густыми камышами. И только в одном месте пруда, над поверхностью воды, лежали деревянные мостки, с которых деревенские бабы по выходным дням полоскали отстиранное белье, да сотканные своими руками длинные половики.
Редкий лёгкий ветерок, тем временем, подтянул одиноко плавающий плот, ближе к деревянному помосту. Ещё бы несколько коротких выдохов ветра и этот желанный корабль встал бы как раз к воображаемому причалу. И тогда на нём можно было бы поплыть, а заодно искупаться посередине пруда, подальше от зарослей камыша.
Танюшка подобрала, лежащий неподалеку от мостков, длинный кол.
— Давай, Люб, подтянем плот поближе к мосткам, — по-капитански распоряжалась она.
Девчушки, с трудом управляясь с найденным на берегу колом, кое-как подтащили плот к причалу. По очереди они осторожно забрались на него и, что есть силы толкая колом в вязкое дно, медленно поплыли на середину пруда.
— Ничего страшного, успокаивала подружку капитанша корабля. Доплывём до середины, там капельку окунёмся и сразу же назад. Успеем поплавать и высохнуть, ведь взрослые вернутся только к обеду.
Купальщицы, наконец, оказались на середине водоёма.
— Давай, Люба, сначала ты купайся, а потом я. Я пока плот на якорь поставлю, воткну поглубже кол в дно, — продолжала верховодить Танюшка.
Люба, скинув одежду, прыгнула в воду. Прохладная в зной вода приятно накрыла её с головой. Любаша попробовал достать ногами дно, но это у неё не получилось. Внезапно ей стало страшно. Купаться сразу расхотелось. Она судорожно схватилась руками за край плота и в испуге смотрела, как занятая трудным делом Танюшка усердно пыталась воткнуть якорь-кол в ил. Но и он ни в одном месте водоёма не доставал до дна. Танюшка обернулась и скомандовала подруге:
— Давай, забирайся назад. Надо выплывать. Здесь, наверное, глубоко, — запаниковала она не на шутку.
Любаша хоть и уцепилась за крайнее бревно плота, но сил подняться у неё не хватало.
— Держись за мою руку. Давай помогу тебе подняться.
И Танюшка протянула Любе руку, при этом неосторожно встав на самый край плота.
Плот внезапно перевернулся и накрыл с головой непослушных купальщиц. Еле выбравшись из-под брёвен, обе с ужасом поняли, что самим им не выбраться.
— Помогите! Тонем! — завопили они, что было сил.
Девочки беспорядочно хватались за скользкие края брёвен, но подняться на плот им не удавалось. Легкий самодельный караблик переворачивался и вновь накрывал их с головой. От нахлынувшего страха они в момент обессилили. Только и оставалось, что уцепиться руками за край плота и ждать чьей­либо помощи.
Бабка Алёна хоть и была в избе, однако услышала вопли девчушек. Грузно переваливаясь с ноги на ногу, она ринулась, что было сил, на помощь к терпящим бедствие проказницам.
— Держитесь за плот — кричала она им, ковыляя на больных ногах к пруду.
С трудом, не помня себя, бабка Алёна оказалась у деревянных мостков.
— Сейчас, милые, сейчас, я вам помогу!
Старушка, причитая, вцепилась в рядом растущую иву и, навалившись всем своим тучным весом, выломала длинный толстый прут. Затем встала на край мостков и крикнула:
— Держитесь за плот руками! Отталкивайтесь ногами от воды, и направляйте плот ко мне. А я вам тут подсоблю.
Перепуганные девчушки, что было сил, били по воде ногами. Кое-как им удавалось направлять ставший вдруг неповоротливым плот в сторону деревянных мостков. Тот медленно плыл. Когда он приблизился до места, с которого бабка Алёна уже могла достать до него прутом, старушка облегчённо выдохнула:.
— Ну, я вам задам! Бестии вы такие! Ведь говорено было вам: не купаться. Ведь, я чуть было не умерла от испуга. Да и ноги мои… Могу ли я так бегать?
Побледневшие напуганные девочки вскарабкались на мостик. Трясясь от пережитого, они громко и одновременно заплакали.
— Что это вы, голубушки? Ведь сказано — ненароком всякое может случиться. Я старая. Я знаю. Бог с вами. Не плачьте, уж теперячо­то все позади.
— Одежда утонула в пруду, ведь родители догадаются. Ругать нас будут, — хныкали девочки.
— А то как, милые. Ничего, пусть поругают. Ведь виноваты же. Ослушались старших. Пойдёмте­ка ко мне. Нюрка самовар растопила. Согреетесь чайком, эко вас трясет.
Девчушки благодарно и покорно прижались к своей спасительнице. Почувствовав её сильные крестьянские руки, они быстро стали приходить в себя от пережитой проказы и стыда. Немного успокоившись, они все вместе медленно направились в избу переволновавшейся бабки Алёны.
К счастью, страшное было уже позади.
— Баба Алёна, а ты ведь не расскажешь нашим родителям о случившемся? — с тревогой спросила Танюшка.
— Ни словом не обмолвлюсь. Да и вы уж одни больше на пруд ни ногой…
— А за одуванчик, ты не сердишься? -запинаясь продолжала тревожиться девочка. — Я больше не буду! Ты простишь меня, бабушка?!
— Не сержусь, милая. Слава богу, что не утонули.
Они подошли к крыльцу.
— Дайте отдышаться, неугомонные, замаяли вы меня. Сейчас и чаю напьёмся.
Нюрка, дай-ка им по одежде какой, трясёт ведь их до сих пор.
Нюрка вынесла им на крыльцо по теплой Алениной кофте.
А теплые солнечные лучи изо всех сил старались обогреть не на шутку перепуганных подружек, и лишь только распушившиеся прозрачные одуванчики с укором поглядывали на проказниц.