Какою мерой… (Осип и Анна).

Глава 4. . Какою мерой… (Осип и Анна).

Теплым осенним деньком 1917 года к селу Покровскому с высокой горы спускался чудного вида путник. Был он молод, высок ростом и широк в кости, худощавого, но жилистого сло-жения. Черты чисто выбритого лица его были по-барски тонки, и только выпирающие скулы выдавали все же простонародное происхождение. Лицо странника, сильная шея, узловатые ладони, а также ноги ниже подвернутых заплатанных солдатских брюк были черны от грязи и пыли.
Не доходя до села, мужчина завернул на небольшой пруд, где, судя по свежим отпечаткам копыт в киселе из коричневой грязи, совсем недавно утоляли жажду буренки. Оглянувшись по сторонам, убедился , что поблизости нет ни души, разделся донага и нырнул в холодную мутноватую водичку. Широкими саженками пловец пересек прудик несколько раз, вылез, нарвав пук зеленой травы, натерся ею по всему телу. Потом нырнул еще разочек, отряхнулся, словно большой лохматый пес, и докрасна растерся подолом серой исподней рубахи. Не то-ропясь, вытащил из большого клетчатого баула одежу -тонкого сукна штаны, белую полот-няную рубаху с отложным воротом, плисовую жилетку. Из солдатского мешка извлек узко-носые ботинки, белые бумажные носки, с трудом натянул их на сырые ноги. Волосы расчеса-ны гребнем на косой пробор, на голову водружена мягкая, по бокам сплющенная шляпа с не-большим пером, из жилетного кармана выпущена цепочка от часов.
Ай, да кавалер! Не видали таких доселе в Покровском-селе!
-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-

Босоногая девчонка с разлетающимися белыми волосенками бежала по убитой тележными колесами колее. Свернула на желтеющую лужайку перед большой пятистенной избой и, под-прыгнув на заваленку, застучала в резное окошко, заверещала заполошно дурным голосом:
-Тетка Варвара, Осип ваш с войны идет! Живой-невредимый, а уж важный какой, и одет, ровно барин!
Варвара, невысокая сухощавая женщина, выскочила во двор, как была-с засученными рука-вами ситцевой черной в крапинку кофте, с подоткнутым на одну сторону подолом домоткан-ной юбки и обшарпанным березовым веником в руке – видно, мыла пол.
-Дочушка, миленька, да неужто правду говоришь?- запричитала мать, боясь поверить сво-ему счастью.
-Ей Богу, теть Варя, вот лопни мои глазоньки!
-Ну, ну, не божись зазря, грех это,- начала успокаиваться Варвара.
-А вон и он сам, гляй-ко щеголь какой!
В конце улицы появилась статная фигура Осипа. Мать хотела было броситься ему навстре-чу, да ноги словно онемели от волнения. Неужели этот красавец, наряженный в пух и прах, в самом деле ее родимый сыночек, которого проводила она на войну совсем мальчишкой 3 го-да назад? Написал он в последнем письме, что воюет против немца посреди болот далеко от Расеи, что враг зело лют, изводит наших солдатиков не только огнем из ружей и пушек, но и с летающих машин с небушка , и из железных коробушек, которые по земле сами по себе ползают и давят все живое. А потом пропал, и не было о нем до сих пор ни слуху, ни духу. Сколько слез пролила Варвара об сыночке, сколько поклонов положила перед иконой Казан-ской Божией Матери! И вот сжалилась над ней Пресвятая Богородица!
Набежавшие от соседних домов бабы, гуртуясь в сторонке, с завистью наблюдали за встре-чей, переговариваясь между собой:
-Ну вот, опять счастье привалило Варваре! Всем бы такого талану, как у нее. Муж руко-дельный, и сынов всему научил, шутка ли дело, самому барину дом поставил! А уж себе да двоим сынам такие избы срубил – всему селу на загляденье. Да и что не строиться - лес-то свой, за работу этим леском барин расплатился. Ну, конечно, воруют мужички оттудова не-мало, но и хозяину остается, и в хозяйство, и на продажу. А еще земля осталась от деда веч-ная (не делимая между членами крестьянской общины, авт.). А у хозяйки скотины полон двор, вся напоена – накормлена, в огороде ни травиночки. А дочка Липа в богатый дом про-сватана. И вот опять счастье привалило - еще один сынок с войны вернулся живой -невредимый!
До Илии Данилыча радостная весть добежала, когда он с сыновьями был на работе, а Осип уже прохлаждался в родном доме. Ничем не выдавая своей радости (а что ему, сурьезному человеку, козлом что ли прыгать!), вытащил плотник из чурбана острый топор, не спеша сложил в ящик инструмент и кивнул сыновьям:
-Ну, шабаш на сегодня, пошли брата встречать!
Сыновья живо подхватили ящики, заткнули за пояса топоры, стряхнули с голов и бород стружки-опилки, и зашагали степенно вместе с отцом с верхней улицы села к родному дому.
Односельчане провожали троицу любопытными взглядами. Да и что говорить, посмотреть было на что! Все трое сложения были могучего, косая сажень в плечах, длинноволосы и бо-родаты. В руках-лопатах игрушечными казались тяжелые ящики с инструментами и широкие топорища. Только отец и ростом в небо упирался, а сыновья в вышину не удались, тятьке доставали только до плечей.
Илию на селе уважали, хоть и называли за глаза «кулугуром» ( местное прозвище старооб-рядцев, авт.). Он и впрямь держался древней истинной веры, однако никому ее не навязывал, с нововерами знался по-дружески. Бороды никогда не брил, а длинные волосы подвязывал кожаным ремешком. Поклоняться Богу ходил в старообрядческую молельню, а иконы в доме держал только старинные, дониконианского письма. Однако жене ходить в церковь не пре-пятствовал, и даже венчан был там с нею, исполняя слово, данное когда-то отцу Варвары.
Старшие сыновья его бороды хоть и не брили, но окорачивали до шеи, а волосы обстригали в кружок. Отца слушались, но строгостей древней веры не соблюдали, сами были крещены в церкви жен взяли из семей поповцев, а по праздникам дозволяли себе стакан-другой самого-на. Меньшой сын, подрастая, поглядывал на братьев, и начинал брать с них пример в поведе-нии.
Отец крепко обнял вернувшегося середнего сына. Потом отстранился, разглядывая Осипа, как какое-то чудо, молвил:
-Да ты, сынок, знать совсем онеметчился ! Грех-то какой, харя вовсе босая, а одежа-то, ну, чисто барин недоделанный! Ладно, хоть крест-то православный не скинул. Давай, сымай свои павлиньи перья, поедем завтра на выселки, надо куме Наталье избу подправить. Чай пом-нишь, как овдовела она опосля японской после смерти Афанасия, вышла замуж во второй раз за Прошку-шорника, нажила от него дочь. А от Прохора в хозяйстве проку немного, подался еще в начале лета вроде как на заработки, до сих пор шатается. Не много видала Наталья его заработков.
Кузнеца Афоню Осип помнил хорошо. Любо-дорого было глядеть, как трудится он в своей кузне на выселках в двух верстах от села, где получил он надел земли во время Столыпин-ской реформы. В ярких сполохах огня ясным светом горят веселые глаза Офони, блестят от пота плечи и руки, россыпью звезд летят искорки от наковальни, где под ловкими ударами молота превращается избела-красный кусок железа в подкову, лемех, а то и в узорного конь-ка на забаву ребятишкам.
В кузню можно было заглянуть не только, чтобы коня подковать, али плуг подправить. Слыл кузнец книгочеем, мог и совет дельный дать, и беседу умную поддержать. Грамоте обучил и сына своего Игнашу, а еще брал его в церковь , где по воскресеньям пел Афанасий на клиросе, сильным гласом выводя:
-Господи, воззвав тебе, услышь мя!
И так мощно и проникновенно звучал под сводами деревенской церкви голос певчего, что верилось, не услышать его Господу ну, никак не возможно. А Игнаша вторил отцу чистым мальчишеским голосом.
Казался кузнец настоящим богатырем, жить бы ему многие лета, да подкралась беда не-жданно-негаданно. Прихватило как-то у него живот, скрутило в одночастье так, что ни вздохнуть, ни охнуть невозможно. Его бы сразу в уезд в больницу везти, да надоумили стару-хи-соседки Наталью знахаря, деда Глухаря к Офоне позвать. А дед-то, бают, чернокнижни-ком был, не с Божия благословения больных пользовал, вот несчастье и случилось. Стал дед лечить кузнеца на свой кокряк – велел горшок большой в печи нагреть и поставить Офоне на живот, так, что все внутренности у него в тот горшок втянуло. А на другой день стало стра-дальцу от такого лечения вовсе худо. Повезли его в больницу, да уж поздно было. Сказал доктор, что был у кузнеца в брюхе нарыв, а от того горшка прорвался он так, что гной раз-лился по всему нутру, и помочь ничем уже не можно.
-Давайте к столу, мужики, - прервал голос отца Осиповы воспоминания, - у матери пироги с ватрушками поспели, самовар стынет. Офони не вернешь, а Наталье с девчонками помочь надо. Сын-то ее, Игнат плотник плохой , еще в пятнадцатом году вернулся с войны весь из-раненный. Пока воевал, померла молодая жена его от испанки, а как вернулся, женился опять, из Каменского девушку взял, совсем молоденьку. Завтра с утречка заедем за ним, да и на выселки.
-Ну, и новости у вас тут, - подивился Осип.
-Да что у нас, ты сам расскажи, как у врага столько лет прожил, а такой гладкий вернулся, да еще при имуществе!
-А что рассказывать, - пожал плечами Осип, - (он был несколько обижен , но перечить отцу не посмел), как сдал нас немцу господин генерал Булгаков в Августовых лесах близ Пруссии в феврале пятнадцатого года, так и прожил в плену, пока не отпустили. Отправили меня в ра-ботники в деревню, хозяин добрый попался, не обижал , а как стали нас в Расею вертать, так еще и наградил за работу – и одежу дал, а на обзаведение ложки позолоченны, да еще денег ихних серебряных, «талеры» называются. Матери с Липушкой шали узорные привез, а тебе сукна немецкого на штаны.
-Ишь ты, - покачал головой отец, - немец, а тоже сочувствие имеет. А чему пользительному ты у иноземцев научился?
-Да научился кой-чему. Земли у хозяина моего не больно много было, а обрабатывали мы ее до последнего клочка, ни единому сорняку расти не давали. Навоза на дворе крошки не валя-лось, все в поле да на огород. Скотина вся обряжена, лошадки сыты, начищены, аж светятся. Лечить ее научился , мясо, сало коптить, колбасу делать, черепицу обжигать, да много еще чего.
-Ну, посмотрим, как пойдет здесь немецкая наука. А пока иди спать, завтра вставать рано.
Много о чем умолчал Осип в рассказе своем о жизни на чужбине. Не рассказал, как прие-хал к ним в лагерь , где уже гнули спину русские солдатики на непосильной работе в камено-ломнях, крепкий немецкий хозяин –« бауер», чтобы выбрать себе работника. Как переводчик, похожий на уставшую моль пленный офицер-остзеец бесцветным голосом объявил перед шеренгой военнопленных, кто из них хорошо справлять может крестьянскую работу? Осип тогда в числе первых вышел вперед, а пожилой немец почему-то именно ему вручил свер-кающую на солнце косу и жестом показал на лужайку, мол, давай, покажи свое умение! Жад-но схватив косу, крестьянин размахнулся было изо всей мочи над лужайкой, но …перевернулся неожиданно вокруг себя. Товарищи дружно загоготали, а Осип стоял окон-фуженный, не понимая в чем дело. Немец сказал что-то переводчику , и тот обратился к пар-ню:
-Лишку силы ты приложил, солдат. Это ведь не литовка какая-нибудь, а настоящий инст-румент, крупповской стали. Ну, да ничего, приглянулся ты хозяину, берет он тебя. Не стал говорить новоприбывший, что старики-хозяева, потеряв на войне единственного сына, встре-тили подневольного работника поначалу с опаской. Но немного погодя увидели, что парень трудолюбив, характером добр и приветлив, привязались к нему, как к родному. Вскоре обе-дал пленник за одним столом с хозяевами и переселился из темного чулана наверх, в комнату их сына. Хозяйка фрау Марта, румяными щечками и голубыми глазками похожая на соста-рившуюся куклу, а белейшим фартуком и чепцом на сестру милосердия, часто забываясь, на-зывала Осипа Куртом. Так , что скоро он к этому имени привык и перестал хозяйку поправ-лять. Быстро научился понимать чужую речь, а потом и понемногу говорить на ней.
Многое нравилось парню в немецком доме. Чистота, немыслимая в русской избе, фарфо-ровые статуэтки в горке, блестящая, словно золото, медная посуда, по одной линии разве-шанная над кухонной плитой. Просторно, у каждого своя комната, да еще столовая с ками-ном, у которого собирались домочадцы субботними вечерами, да еще по праздникам. Прихо-дили соседки, молоденькие девушки- близнецы Минни и Женни, пели тоненькими голосками песенки и псалмы. Пили чай из нарядных чашек, расписанных изображениями пастухов в ко-ротких штанах и чулках с бантами и пастушками в пышных платьях, бросали на Осипа роб-кие и ласковые взгляды. Были они сиротками, мать с отцом в одну неделю унесла испанка. Хозяин частенько звал работника помочь соседкам. Землю девушки сдавали в аренду, но и в доме без мужских рук было нелегко. Осип всегда охотно помогал близняшкам, нравилось ему в их уютном домике, к тому же сестры умели варить отменное пиво.
-А что, Йосиф, не жениться ли тебе на Розочке или Беляночке (так, по какой-то сказке на-зывал герр Михель близнецов), да стать хозяином в их доме!
-Я бы и рад, - отшучивался парень, - да боюсь их перепутать. Вот если бы на двух сразу, да ведь не положено мне, чай не татарин!
Как пришло указание от властей русских пленных домой отправить , позвал немец работ-ника на серьезный разговор.
-В России , Йосиф , народ и раньше бедно жил, а теперь у вас война идет и между собой, и с иными государствами. Оставайся, все, что у нас с Мартой есть, мы тебе в наследство подпи-шем. Женишься на доброй девушке, дети твои будут внуками нам.
Тронутый до слез, поблагодарил Осип немца и отказался:
-Что и говорить, жизнь тут и чище, и сытнее. Да только, у нас говорят, «где родился, там и пригодился»! Не годится отказываться от своей земли, родных и веры, не по-христиански это. Так что, благодарствую на добром слове, но пора мне домой собираться.
И отбыл солдат с такими же, как он, соотечественниками, на родину, оставив в великой пе-чали герра Михеля, фрау Марту , а также Розочку с Беляночкой. Девушки подарили ему на память позолоченные ложечки – самое дорогое, что было в их доме. Осипу было неловко, но обидеть сестренок отказом он не посмел. Спрятал ложечки за пазуху и, прослезившись, креп-ко поцеловал обеих на прощанье.

-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/-/
В первое утро в родном доме проснулся Осип от того, что в не завешенное окошко вливался золотисто-розовый цвет восходящего солнца. Мычала корова, отправляемая матерью в стадо, молодая березка покорно роняла на лужайку медные пятачки осенних листьев. Все за окном было такое родное, такое свое, что у Осипа сладко зашлось сердце. Он вскочил с постели, поплескался холодной водичкой из рукомойника, висевшего на заборе, надел припасенную матерью рубаху, расшитую по вороту и рукавам небольшими голубыми цветочками и, при-глаживая пятерней мокрые волосы, вошел в избу. На столе уже стояла большая сковорода с дымящимися ржаными блинами, пышными, ноздрястыми, сложенными пополам. Из иных выглядывала желтая пшенная каша, другие начинены были жирным творожком. Рядом в плошке стояла топленая сметана, две кринки молока – парного и тоже топленого, с закален-ной пенкой, теплым паром дымилась молочная лапша в небольшом черном чугунке.
Вслед за отцом перекрестился Осип на божницу, взял большую деревянную ложку и при-ступил к трапезе. Мать стояла в простенке у печки и умильным взором глядела, как ест ее вновь обретенный сыночек.
-Ну, что, - подал голос отец, - иди запрягай Шалого, заедем за Игнатом, да и на выселки.
Телега прокатила по тихой деревенской улице и остановилась у нового, ладного, о трех ок-нах по лицу , дома. Из него уже навстречу отцу с сыном уже спешил Игнат – невысокого рос-та, коренастый и широкоплечий молодой мужик. Несмотря на редкие рябинки и конопушки, лицо его было открытым и приятным, а карие глаза смотрели на прибывшего с добрым инте-ресом:
-Ну, здравствуй, товарищ дорогой, - обнял он Осипа ,-сколько же мы с тобой не виделись? Аккурат с 14-го, как вместе на фронт нас забрали! Ты в какой армии-то воевал? Может, одни дороги солдатские топтали? Али не успели? Ты когда в плен-то попал? В пятнадцатом… А я уж в это время в госпитале лежал после ранения. А Варенька не дождалась меня, в том же го-ду от тифа померла. А в доме без хозяйки нельзя, вот высватали мне в Каменском девушку хорошую, пополнения ждем.
С крыльца осторожно спускалась курносенькая, юная совсем женщина. Была она росточком невелика, да ладненька, лицом приятненька, а одета не по-деревенски. Свободного покроя сарафан из серенькой сарпинки украшен был мелкими складочками и вышитыми крестиком розочками, а сатиновая кофточка рюшками и узким кружевом.
-Подойди, Танюша, не робей, этот красавец заморский тебя не съест! Мы с ним с детства товарищи.
Таня подошла, и ни капли не смущаясь, поклонилась Осипу, улыбнулась широко, и словно заря, осветила белозубая улыбка круглое и задорное личико. Его на миг кольнула зависть к другу:
-Первая жена была хороша, не успел овдоветь, так нашел еще лучше!
Отогнав от себя недобрую мысль, усадил Осип друга на телегу, отец тронул вожжи, и Ша-лый резво потрусил прочь от деревни.
Вскорости с пригорка показались выселки – полуразвалившаяся Афонина кузница , почер-невшая, просевшая изба, за нею огородик , ветла да две березки. А за огородиком протяну-лось скошенное поле с копешками гречишной соломы , в ложбинке синела вода глубокого пруда, а на ней, словно игрушечные, покачивались десятка три уточек.
Из избы, встречая помощников, спешила Наталья, сухопарая высокая женщина в платочке, по-старушечьи повязанном уголком , прикрывающем грустной тенью выцветшие голубые глаза.
А это кто такая? Что за девица-красавица робко выступает вслед за матерью? Ни бедная, выгоревшая под солнцем одежда, ни линялый, повязанный как у матери платочек, не могут скрыть, до чего она пригожа! Рослая и статная, с высокой грудью под тесноватой кофточкой, васильковыми глазами и нежно-розовыми губами на белом, не тронутом загаром лице. Лебе-диная шея плавно переходит в покатые, узкие плечи. Барышня, да и только! Пожалуй, только широковатые скулы выдают неблагородное происхождение, ну да по деревенским понятиям широкое да белое лицо самое красивое и есть.
Ошеломленный красотой девушки, Осип стоял, разинув рот, пока подошедший Игнат не хлопнул его по плечу и не сказал со смехом:
-Что, не признал сестренку?
-Куда там, помню ее совсем малой девчонкой, чуть поболе вон той, - и он показал на дев-чушку лет десяти, чумазую, с украшенными цыпками и царапинами босыми ногами.
-А это Лушка, Прошкино семя. Бестолковенькая, только озоровать и может, - вздохнул Иг-нат.
Споро идет работа в сильных и умелых руках, особливо, когда этих рук аж три пары, да работники понимают друг друга с полуслова. Бревна заготовлены Игнатом заране, ошкурены и подрублены, медово пахнут свежей смолой. Сверкают топоры под нежарким осенним солнцем, от гулких ударов их испуганно галдят и сбиваются в кучу уточки на пруду.
-Не бойтесь, глупые, все плохое на сегодня уже случилось! Одна из ваших сестер уже то-мится в печи за заслонкой. А вы еще поживете, порадуетесь красному солнышку да жирным червячкам прежде, чем попасть в суп да в перину.
Солнце еще на полдень не встало, а уж три подгнивших венца у избы заменены на новые. Работники собирают инструмент и, не спеша, идут к пруду. Водица, обманчиво тепленькая сверху, обжигает холодком разогревшихся от работы плотников. Что поделать, уж и сентябрь на исходе.
Поливая Игната водой из ковша, Осип еле сдержался, чтобы не ахнуть- через всю спину то-варища проходила глубокая борозда с неровными багровыми краями - след от осколка не-мецкого снаряда. Осипу стало неловко за свои завистливые мысли. Досталось же другу – за три года потерял здоровье и жену! А что опять скоро женился, так ведь как в доме без хозяй-ки? А девушка хоть и не красавица, да , знать, ласковая и рукодельная.
В избе мать с дочерью уже накрывали на стол. Пыхтел, закипая , пузатенький желтый са-мовар, в большой деревянной чашке дымились щи с потрохами.
Перекрестившись на иконы, чинно уселись за стол. Игнат взял большой круглый хлеб, и прижав его к груди, нарезал толстыми ломтями. Хлебушко был замечательный – высокий, ноздреватый, хорошо пропеченный.
-Это у нас Аннушка печет, такая мастерица! – заметил брат.
После щей девушка подала утку, запеченную с гречневой кашей – румяную, сочащуюся сладким жирком. Потом пили чай, заваренный ягодами и листьями земляники , прикусывая мелко наколотыми кусочками сахарку и сдобными крендельками с маком. За чаем мужчины беседовали об самом главном, тревожащем сердца земледельцев – чего ждать от новой вла-сти.
-Да ничего путного не дождешься, - вздохнул Игнат, самый грамотный из всех, - царя-батюшку столкнули, а вместо его господа министры-богатеи засели. Как прежде до крестья-нина никому дела не было, так и теперь. Только и умеют три шкуры драть – налоги давай, солдатиков на войну до победного посылай. А труженик что от властей видел? Ни помощи, ни образования, врачебной помощи, считай никакой. Сколько за последнее время народу примерло да перебито! Да они сами себя всерьез не принимают, временными величают. Дру-гая, совсем другая власть народу нужна!
-Это какая же? – поинтересовался Осип, гоняя ложкой распаренную земляничинку в гра-неном стакане.
-Такая, чтобы справедливость установила, равенство меж людьми, чтоб ни бедных, ни бо-гатых не было.
-Это как же так,- удивился Осип, - у кого сила есть да сноровка, а кого Господь обделил, а того и вовсе лень одолевает, какая уж тут ровня! Опять же наделы у всех разные, тут уж как повезет!
-А зачем землю-то делить, вместе обрабатывать станем, а хлебушек на всех делить.
-Да будет вам-, подал голос отец, - кто жилы тянуть станет на чужой земле!
-И то верно, - поддержал сын отца, - а я вот считаю, навовсе землю крестьянам надо отдать . Вон у немцев надел от отца к сыну переходит, а отцу от деда достался. Землицы-то у них, конешно, маловато, но уж и холят они ее, аки мать родную. Крошку навоза не рассорят – все в ямину, а ямы кирпичом обложены, крапиву, лебеду- все туда же, а потом в поле. Не токо коров обряжают - свиней теплой водой моют. Станут ли так на обчество работать? Что-то сомневаюсь!
-Станут, Осип, станут. Как попробуют новой жизни, так и работать захотят. Есть такие лю-ди, что хотят трудящимся не только землю, дать, но и труд облегчить - машины завести, нау-ку хлеборобскую. А для этого грамотность нужна, культура. Большевиками тех людей кли-чут.
-Это не те ли умники, что Бога отвергают? Не много у них ума, коли не понимают, что ежли Господь не даст, сам ничего не возьмешь!
Аннушка за занавеской, отделяющей закуток у печки, мыла посуду. Сердечко ее больно сжималось. Она слушала неторопливую беседу мужчин и думала о том, как умен ее братец, что подстать ему и Осип, не только рассудительный, но и такой пригожий! А ей , Аннушке, скоро предстоит жизнь в чужом доме с немилым парнем, который и двух слов-то связать не может. И прозрачные слезки, обгоняя одна другую, бежали по белому личику девушки, па-дая в жирные плошки.
Попрощавшись с хозяйками, собрались помощники домой. Глядя на дорогу, все думал Осип о красавице-сестре друга, наконец решился и спросил :
-А что, Игнат, не пора ли сестрице жениха подыскивать? И работница она у вас, и домови-та, а уж как хороша стала – глаз не оторвать!
Игнат ответил неожиданно мрачно и нехотя:
-Да уж засватана Анна, на Покров свадьбу играть будем.
-И кто же сей счастливец-жених? - новость была Осипу почему-то неприятна.
-Тиша Локтев.
От неожиданности вожжи выпали из рук у Осипа:
-Да ты что, Игнат, сдурел совсем! Тишка, конечно, силушкой не обделен, да ведь умом не-далек, простоват да косноязычен.
-Сама решилась,- вздохнул товарищ, - и то сказать, хороша сестрица, да бесприданница, не больно женихи-то сватают.
Когда отец с сыном высадили Игната возле своего дома, отец упрекнул:
-Зря ты этот разговор завел, жалко ему сестру, да делать нечего. Заел ее Прошка, куском хлеба попрекает, перестарком кличет, ей ведь двадцатый годок пошел. Вздорный мужик по-пался Наталье, что и говорить. В хозяйстве от него толку чуть. С горем пополам поле спашет, и в город на заработки на все лето. Да какие там заработки, слезы одне! И те на себя да на Лушку потратит. А хозяйство все на Наталье да Аннушке. А работницы они знатные, вместо мужиков и косят, и жнут и за скотиной ходят. А что наработают излишек какой, Прошка на базаре продаст, а деньги все туда же спустит. Аннушка от своих трудов ничего, кроме сара-фана домотканого не имеет, летом чуни, а зимой валенки подшитые. Кто ж ее в хороший дом возьмет! Вот она за Тишку полоротого и согласилась идти. А он хоть парень смирный, рабо-тящий, да только у него после смерти отца с матерью три сестры-малолетка, да два брата ос-талось. Ох, сколько трудиться Аннушке на эту ораву! Да она от Прошки хоть на край земли бежать готова. А ты что больно о ней радеешь? Ай, сам не прочь взять?
-А и взял бы! А ты что, против?
-Ишь, как загорелся. Не против бы, да только грех ведь слово-то нарушать!
-А не грех девушку губить! Завтра же поговорю с ней, а если согласится, так мигом Тишку приструню.
На другой день было воскресенье. С утра позвала мать Осипа в церковь. Он с великой ра-достью отозвался. Все, как прежде, было в храме. Таинственно сияли в дымке ладана знако-мые лики святых, гремел в золотых облаках под расписными сводами голос отца Мефодия:
-Миром Господу помолимся…
Осип ставит свечи перед иконами Спасителя, Печерской Божией Матери и, по совету ма-тери, Николаю Угоднику. Как давно не был он в православном храме. Птицей трепещет в груди его сердце. После всех странствий и опасностей он опять дома , а может, скоро будет венчаться он в этом храме с милой девушкой.
После службы, на ходу перехватив кусок пирога с кружкой холодного молока, набросил парень седло на круп молодого, горячего Шалого.
Аннушка, задумавшись, тихо брела от пруда с бадейкой воды в руке. Когда она подняла взгляд от тропинки, протоптанной среди пожухлой травы, то ей показалось, будто освещен-ный ярким солнцем, с горы к ней приближается Архангел на золотом коне.
«Архангел» долетел до кузницы и, спешившись, оказался простым парнем Осипом Новосе-ловым. Но красоты у него от этого не убавилось. Едва дыша, словно околдованная, смотрела Аннушка на молодца. Свежий ветер растрепал ровный пробор, и легкие русые волосы волной падали на одну щеку. От взволнованного дыхания часто поднималась широкая грудь в вырезе белой рубашки, вышитой по вороту затейливой мережкой. Поверх рубахи небрежно накинута плисовая жилетка, из кармана которой спускается толстая цепочка от часов. На иноземной шляпе трепещет под ветром радужное павлинье перышко.
Осип соскочил с коня , подошел к девушке и, взяв в свою руку ее белую, с длинными паль-чиками ладошку, заглянул прямо в голубые, в пушистых дрожащих ресницах глаза:
-Аннушка, полюбилась ты мне с единого только взгляда. Скажи одно только слово, и я сва-тов к тебе пришлю, кладку справлю (приданое, которое приобретал для невесты жених, мест-ный обычай), ни перед кем стыдно не будет! Только не молчи, скажи, люб ли я тебе?
-Да как только увидала я тебя, ни об ком другом и думать не могу, только о тебе одном тос-кует сердце! Да только не свободна я, матерью да Прохором за меня Тихону слово дадено.
-Ах, Прохором, да кто он такой, чтобы тебя Тишке отдавать? Нежли он тебя обласкал, вы-растил, приданым одарил? Чай, с малых лет, не покладая рук, в хозяйстве трудишься, да еще и дочь его растишь! Так он тебя еще и в доме не терпит, иди, Анна, в Тишкину хибару, на его ораву работать! Не бывать тому, я их всех по местам расставлю!
И Осип крепко, изо всех сил прижал к себе Аннушку, на миг почувствовал трепет ее моло-дого тела, услыхал частый стук девичьего сердечка, и крепко поцеловал нежные, розовые, никем прежде не целованные губы. Потом, с трудом оторвавшись от возлюбленной, вскочил на коня и поскакал в гору.
До сего дня был Осип Новоселов парнем смирным, но сегодня, словно неистовый дух все-лился в него. Не теряя времени, полетел он к дому Тихона Локтева.
Тиша сидел на завалинке и плел лапоть. Широкие плечи его ссутулились, нижняя губа от-висла от усердия, в огромных ладонях медленно двигался крошечный кочердычек.
Парень с удивлением поднял мутноватые глазки на невесть откуда взявшегося перед ним всадника. А Осип , возбужденный и распаленный только что состоявшимся объяснением, приступил к нему со всем напором:
-Ну, что, жених, по себе ли дерево рубишь? Сообрази башкой своей толстой, из-за чего Ан-нушка за тебя идти согласилась!
-А я чё, она сама пообещалась, - забормотал насмерть испуганный Тихон.
-Как же, сама! Прохор сдоньжил. Забудь про нее и никогда не вспоминай. Не бывать тому, чтобы на твою ораву Анна всю жизнь горбатилась. Ежели будешь еще приставать к ней, при-бью тебя насмерть!
- Да я што, я ничаво, нет так нет, чё же драться-то, –лепетал оробевший женишок. Поглядев вослед Осипу, растворившемуся в сумерках вечера вместе с каурым жеребцом, Тихон сокру-шенно вздохнул:
-Не поймешь этих девок, то согласна, то нет. Ну их к шутам, посватаюсь лучше к вдове Марьке. Она хоть и лицом неказиста, зато тиха да работяща, слова поперек не скажет. А что ребятишек у нее двое, так ничего, Бог даст, прокормимся, не пропадем.
Забегая вперед, надо сказать, что так оно и вышло. Первыми вступила семья Тихона в кол-хоз, стали зарабатывать сначала на хлеб, а там и на одежу с обувкой. А когда колхоз выделил Тихону Павловичу просторный, пятистенный, конфискованный у раскулаченного богатея дом, преданность его советской власти стала и вовсе безграничной. Даже бригадиром побыл он во время войны, ничего, что двух слов связать не умел. Жену он не обижал, с сыновьями ее был также добродушен, как и с двумя родными, что родила ему Марья. Многие бабы за-видовали ей, особенно после войны, когда живой и неискалеченный мужик стал в деревне большой редкостью.
Вернувшись домой, Осип поклонился отцу с почтительным словом:
-Благослови, тятинька, к Аннушке посвататься!
-Да я рад бы, - пожал плечами Илия, - да только ведь за Тихона сговорена она!
-Говорил я с ним, обосрался женишок, отказался от невесты!
-Ну, тогда дело другое, нам такая сношенька ко двору придется. Давай кладку собирать.
-Вот денежки немецкие и пригодятся, - подхватил Осип.
-Побереги их, сынок , вам ведь еще строиться придется. Возьми-ка вот ассигнации, на них все и купишь.
Илья соображал, что говорит, керенки обесценивались с каждым днем.
-Платочек возьми, который ты мне из Неметчины привез, - подала голос Варвара. Устарела уж я для таких нарядов, а Аннушке в самый раз будет.

************************************************************************************
На исходе декабря 1927 года изрядно постаревший Шалый легко тащил розвальни по на-катанной зимней колее. Опушенные легким, блестящим снежком мелькали по обочинам стройные березки да игрушечные маленькие елочки. Ярко светило солнышко с лазурных не-бес, легкий морозец беззлобно покусывал нос и щеки. Развалившись в санках в теплом тулу-пе и мягких серых валенках, Осип пошевелил вожжами и обратил свой взор к чистым рогож-ным мешкам.
Хороша удалась и копченая колбаска с глазками жира, и кровяная с горохом, и окорок с ко-ричневой корочкой и слезой на срезе. То-то будут довольно и партейное начальство, и НКВД, глядишь, денег новых не пожалеют, во всей округе такой закуски, как у Осипа Новоселова, не сыскать!
Объехал купец всех своих важных покупателей, отдал продукты, получил плату сполна. Спасибо говорили начальники, руку жали. И все же, что-то сегодня было не так, как всегда. Как-то слишком торопливы были руководители, да и глаза отводили в сторону. Тревога кольнула в душу, да и отступила в дневных заботах. Заглянул в лавку, купил китайского чаю, комового сахару, детишкам ( а их было уже четверо, дочки-погодки, пятилетний Ванюшка, да пятимесячный Санюшка ) мятных пряников и леденцов в круглой жестяной коробочке, Ан-нушке сатину на платье.
Перед отъездом, как было договорено, заехал в Народный дом, забрать брата жены, где тот с утра заседал с партийным активом. Ждать пришлось недолго, вот уже Игнат легко сбегает по ступенькам осененного красным флагом широкого крыльца и пристраивается на задок са-нок. На лице его, обычно открытом и дружелюбном, залегли тени озабоченности и тревоги. Закурил сродник цигарку, помолчал, а когда выехали из села, повернулся к Осипу и прогово-рил:
-Вот что, брат, давай-ка сворачивай свою свиноферму. Директива нынче пришла- конец НЭПу положить, а мужиков, торговлей разбогатевших, ликвидировать как класс.
-Это как же так?- вскинулся Осип,- разве не сам товарищ Ленин обогащаться нам велел? И ведь не експлатацией какой, а своим трудом. Что ж, выходит я зазря шесть лет горбатился, свиней разводил, дым глотал над колбасами да окороками, сам , как хрен копченый, стал, и Анне из дерьма вылазить не давал. Коптильню вот этими руками построил, свинарник этот проклятый. Да меня еще и в тюрьму за это могут упечь! Да будь она проклята, эта твоя власть!
-Уймись, Осип Ильич, успокойся. Ничего не поделаешь, политика нынче такая, НЭП сделал свое дело . И тебе надо перестраиваться. Власти грамотные люди нужны.
Добравшись домой, Осип, против обыкновения, не заглянул в свинарник, а усевшись за на-крытый стол, позвал жену и поделился с нею своей обидой. Да только сочувствия от супруги не дождался.
-Ну, и слава Богу, а то света уже не видим за этими проклятыми свиньями. Какой из тебя купец- на жопе рубец. В колхоз пойдем, работать, как все люди.
-В колхоз! Давай, беги, работай за троих, а получать будешь наравне с Феколой-бездельницей!
-Ну и что с того, ей Бог сноровки не дал, как мне, а есть-то всем надо. У новой власти все равны.
-Вот, как ты заговорила, брата наслушалась, куриная башка! Ништо тебе, что новая власть и землю, и лес наши отобрала, а «товарищам» все мало! Сколько я налогов со своих свиней пе-реплатил, так нет, давай все отдай, да еще и самого того гляди посадят!
-А ты не жди, когда отберут, сам отдай да не жалей.
Муж угрюмо молчал, задумавшись. Десять лет прожил он с Анной на зависть всей деревне. Работниц равных ей нету, слова вздорного никогда не скажет, детей народила здоровых. Две девчонки, Мария и Евгения –работящие , в мать, по дому уже помогают, и самого меньшого братика, грудного Санюшку нянькают, и старшой Ванюшка смирный да смышленый удался.. Дом просторный успел тятинька построить, сруб догадался срубить, пока еще лес у них не отобрали. Да только Аннушке вроде и не в радость ни достаток, ни дети, ни сладкий кусок. Не улыбнется лишний раз, не приласкается к мужу. Все, вроде, чего-то боится, тоскует, не знамо о чем. Осип как-то не больно задумывался о причинах ее грусти, а психов-аналитиков в ту пору в деревне не водилось. Да и то сказать, и в наши-то времена многих ли мужей вол-нует душевное состояние их жен? Разве только раздражение вызывает непонятная грусть..
Вот и Осип, оставив нетронутым ужин на столе, прихватил запечатанную сургучом поллит-ру, подался к дому Игната. Там как раз собирались ужинать. Татьяна накрыла домотканой вышитой скатертью щербатый стол, поставила деревянные чашки с огурцами и грибами, вы-тащила из печи чугунок с дымящейся, тушеной с салом и луком картошки. В синем сатино-вом фартуке поверх нарядного, в мелких розочках платья, Танюша ласково улыбается гостю. Вокруг нее увиваются две маленькие, курносые девчонки, еще одна, старшая Машенька си-дит в уголке на диване и усердно ковыряет крючком, из ее смуглых ладошек свисает кусочек белоснежного кружевца. Хлопнув дверью и напустив клубы морозного пара, в избу ввалился Игнат. Разделся, пригладил руками рыжеватые волосы и подсел к гостю.
-Хватит хлопотать , Танюша, давай к нам, выпьем по рюмочке с дорогим сродником.
Он разлил по рюмочкам водку, пододвинул Осипу закуску. Татьяна , сняв фартук, присое-динилась к мужикам. Мужчины выпили, хозяйка слегка пригубила, смешно наморщив кур-носый носик.
-Вот, Таня, раскулачить меня Игнат хочет, - вздохнул гость.
-Да, Бог с тобой, Осип, отдай своих чушек в колхоз, да подыщи себе дело по душе. Ты ведь грамотный да работящий. Хочешь, я с маманькиным братом поговорю. Он в районе в коопе-рации большой начальник.
Расслабившись за вином и закуской, Осип отвлекся от дурных мыслей , и будущее уже не казалось ему таким мрачным.
-А повезло Игнату с женой, со всеми сродниками ласкова да уважительна, а уж на самого него и наглядеться не может, каждое слово ловит! Не то, что…

************************************************************************************

Неделю спустя заявился к председателю первого в уезде колхоза «Дорогой Ильича» Егору Пантелеичу небывалый гость, мясник-единоличник Осип Новоселов.
-Вот, Пантелеич, записывай в колхоз жену мою Анну, а с нею четырех свиноматок с при-плодом, свинарник да коптильню.
-Ну, свинарник твой нам маловат будет, - усмехнулся председатель, - а вот коптильня с приспособлениями пригодится. А ты, давай , научи помощников немецкой науке, да и сам, что ж , разве на колхоз не поработаешь?
-Научить завсегда пожалуйста, а насчет работать, так уж извиняйте, никак не могу. Совет-ска власть на другое дело меня призвала. Заготовителем меня приняли в Заготскот, на днях приступаю, - Осип щурил дерзкие карие глаза, с трудом сдерживая усмешку.
Егор Пантелеич чуть зубами не скрипел от злости. Давно ему этот немец поперек горла стоял. Шутка ли дело, всем показывал, что и без колхоза крестьянину жить неплохо, давай только трудись, не ленись. А уж языку своему поганому по поводу колхозной жизни никако-го удержу не давал! Первый в списках на раскулачивание состоял, а теперь вот ухмыляется, знает, что в уезде председателю его не достать. Ну, ничего, встретимся еще на узенькой тро-пинке, заготовитель! – и Егор Пантелеич, широко улыбнувшись, протянул руку бывшему единоличнику.
************************************************************************************
И вот мотается Осип по району на сытом казенном тяжеловозе, скупает мясо, сало, воню-чую сальную шерсть и окровавленне шкуры. Ночует у чужих людей, ест всухомятку. Зато в конторе он на хорошем счету, домой привозит получку, гостинцы, прикупленные в Коопера-ции. Крестьяне заискивают перед всесильным заготовителем – возьмет товар, али забрезгует, и не получишь тогда хоть лишней копейки в хозяйство. Водку с закуской предлагают Осипу чуть не в каждой избе, когда устоит, откажется, а когда с устатку и пропустит стаканчик-другой. Все чаще является домой бравый заготовитель под хмельком. А в хмельную голову Осипа бьются злые мысли и о несправедливости власти, и о неблагодарности жены – взял ее из бедности в хороший дом, одевал-обувал, как барыню, сытно кормил вместе с ребятишка-ми. И хоть бы какое сочувствие или ласка от нее!
Разве жена не из ребра мужа своего создана, значится, долг ее во всем мужа своего поддер-живать, словам его не перечить, а делам в помощь быть! Поглядела бы вон на сноху свою. У Танюши только муж и на языке, и в делах:
-Игнаша сказал, Игнаше это понравится, а то –нет. Не балуйтесь, доченьки, мамане помо-гайте, вот придет папанька, а у нас пироги поспели, в избе чисто. Обрадуется он, отдохнет хорошенько. Тяжело ведь ему приходится новую жизнь строить, народ у нас темный , не всяк поймет, что об их пользе Игнат Афанасьевич день и ночь радеет. И для сродника, хоть и не во всем с мужем согласного, всегда находится у Танюшки доброе слово. Знает, за что похва-лить, а на что и промолчать. Не то, что супруга любезная, для нее что брат Игнат делает- все хорошо, а что он, муж родной –так все негоже. Вот и тянет Осипа в светлый и гостеприим-ный дом Святовых. Хозяин тоже рад гостю. Хоть и не больно согласен шурин с политикой его, Игната, родной власти, но побеседовать с грамотным и много повидавшим сродником за бутылочкой самогонки ему завсегда интересно и пользительно Как-то засиделся Осип Ильич в милом доме допоздна, домой идти пора, да, ох, как не хочется! Распрощался с хозяевами, постоял он у березы, покурил цигарку, едким дымом подпортив аромат предвесеннего воз-духа, да и свернул вместо своего дома к шинкарке Овдотье.
После двух стаканов мутного первача в голове мужика, словно железный осколок от снаря-да, засел вопрос о том, а кто же виноват во всех его неудачах? Невыносимой мукой сжимал мозги, раздирал виски, гнойным нарывом токал в глазах и ушах. Когда на нетвердых ногах Осип ввалился в свою избу, не у держалась жена, покачала головой, да и бросила мужу:
-Стыда в тебе нет, отец, если Бога не боишься, так перед сродниками моими хоть бы не по-зорился.
-Да родные твои меня уважают, не то, что ты, ни во что не ставишь. Что ни скажи, что ни сделай, все тебе не по нраву!
Глянул муж в недовольно сморщенное лицо супруги, и ,словно молоточком , ударил по больной голове ее страдальческий взгляд. И тогда сделал Осип то, чего и представить прежде не мог-широко размахнувшись, опустил свой тяжеленный кулак на голову Аннушки. Она ох-нула и, зажимая руками виски, бросилась вон. И вдруг почувствовал мужик, как в башке его нарыв словно лопнул, и наступило великое облегчение…
Ночь эту Анна провела в мошнике (утепленное мохом помещение в скотном дворе –авт.). Не сомкнула глаз, беспокоясь о детях и жалея мужа. Cреди маленьких кудрявых ягнят, согре-ваясь их теплом, просидела женщина до рассвета. Вернувшись в избу, увидела, что хозяин развалился поперек кровати в сапогах, рядом на табуретке стоит пустая кринка молока. Мо-гучий храп и запах сивухи наполняли избу.
С тех пор жизнь Аннушки стала превращаться в ад. Осип напивался все чаще, пугая своим ревом и матерной руганью детей, испуганно жавшихся в дальний угол полатей. Все чаще но-чевала она с ягнятами во дворе, а летом промеж грядок в конце огорода. Стыдясь перед род-ными, о беде своей молчала, пока девчонки не пожаловались бабушке Наталье. Да и синяки с кровоподтеками разве от людей спрячешь!
Игнат пытался урезонить буйного родича, тот клялся да обещался до следующего раза. Протрезвев, видел Осип страдальческие глаза Анны, скорбно поджатые губы, и его снова не-одолимо тянуло к бутылке. Как случилось, что здоровый и крепкий мужчина за какой-то год стал горьким пьяницей?
-Лукавый одолел, силен бес-то, ох силен! - перешептывались вслед Осипу деревенские ста-рушки.
В наше время, возможно, сказали бы врачи, изучив наследственность больного, что по-скольку многие поколения мужского рода Новоселовых , староверы –«кулугуры», вина в рот не брали, не накопился в их организме некий фермент, препятствующий алкоголю разрушать живое тело. По такой же причине, считают ученые, вымерли целые племена индейцев и се-верных народов, усердно спаиваемых белыми завоевателями. Может оно и так, а вот Аннуш-ка думала с тоской, что наказал ее Господь Бог за то, погнавшись за красотой и богатством, нарушила она данное слово и отказала Тихону, своему первому жениху. Добродушный гу-бошлеп, примерный колхозный труженик и семьянин, Тихон Локтев при встрече с бывшей своей невестой кланялся и глядел с жалостью во взоре. Видать, наслышан был о ее несчаст-ной судьбе.
А Осип между тем погрязал в грехах все глубже. В пьяных гулянках не брезговал он бес-путными бабенками, а еще хуже того, начал приставать к Игнатовой жене Татьяне. На все уговоры жены и тещи отвечал смехом, мол, что вам в бестолковые башки лезет, уж и нельзя с бабой словом перекинуться! Разве ж он виноват, что у него жена дура занудная да неблаго-дарная…
Слабостью заготовителя стали пользоваться продавцы да приятели- кто за чарочку вытор-гует себе цену поболе, кто денег в долг попросит. Уже не в первый раз, чтоб покрыть недос-тачу, отдает Осип выращенных женой то овечку, то свинью, а то и целого теленка. Вот и се-годня вертался заготовитель домой злой и хмурый. После очередной недостачи предупредил его начальник конторы «Заготскот», что терпеть его безобразия больше не будет – не просто уволит, а передаст дело в милицию. День был субботний, попарившись в бане, сходил Осип к сродникам, выпил пару стопок с Игнатом. Шурин, однако, в последнее время выпивал и бе-седовал с ним неохотно. Перекинувшись шуточками с Татьяной, улыбавшейся родственнику, как всегда, приветливо, пошел домой в дурном настроении. Плохо бы пришлось сегодня Ан-не, да по счастью, не было ее дома-ушла помогать роженице на другой конец села. Изматерив за глаза незадачливую повитуху, выдул мужик полкринки простокваши и завалился спать.
А на следующий день пришла настоящая беда. Получив в конторе деньги на закупки, ехал Осип вечером домой. Был он, по обыкновению, навеселе, потягивал водочку из железной фляжки и глядел, как мелькают перед глазами зеленые ели, кружатся в синеющих сумерках белоствольные березки и напевал дурацкую песенку:
Шарум-ярум Ермуза,
Выезжали два туза…
Под головой его лежали новые серые валенки, заказанные двоюродным дядькой, зажиточ-ным и скупым Гаврилой по прозвищу Мошна. Приехав к Гавриле уже тепленьким, добавил со стариком еще и не заметил, что тот валенки почему-то мерить не стал. Собираясь рано ут-ром по деревням, хватился Осип денег, но тут же успокоился и, вспомнив, что припрятал деньги в те самые валенки, отправился к Гавриле. Да не тут-то было, жадный старик без за-зрения совести клялся-божился, что никаких денег в глаза не видел. Не помогли и слезы да уговоры Анны. Зря валялась она в ногах у бесстыжего сродника, орошая слезами те самые серые валенки. И будто нарочно, в тот же день прибыл в деревню уполномоченный, что заго-товителя срочно вызывают в контору на ревизию. Какие деньги дома были, и по родным со-брать успели, не покрыли недостачу и на третью часть. В тот же день Осип препровожден был в тюрьму, помещавшуюся в подвале районной милиции, а через месяц судим и пригово-рен к двум годам принудительных работ. Суд учел , что недостачу растратчик всю внес, для чего прирезана была на дворе вся скотина. Только кормилицу-буренку оставила Анна, а то бы не выжить ей с детьми, которых к тому времени было пятеро. А больше помогло то, что начальнику милиции, приходившемуся дядей Игнатовой Танюшки, снесла Аннушка все, что было ценного в доме – отрезы немецкого сукна, шали, мужнины часы на цепочке. Не зазря постаралась верная жена- приговор был, учитывая те времена, на диво мягок. Трудиться Осипу предстояло на льнозаводе в трех верстах от районного центра, где директором состоял Авдей Нефедыч, давний его приятель и собутыльник. Анна то и дело присылала к нему доче-рей с харчами, а то и приходила сама. Так и прожил Осип два года, как на курорте, сыт и пьян, и нос в табаке. Работы для него на заводе было мало, с самой тяжелой и грязной -трепанием и чесанием льна -справлялись бабы и без него. А он принесет лен, погрузит в те-лежки готовое волокно, дров подбросит в топку кочегарки, да и спит-отдыхает в теплой сто-рожке на железной койке , а то, нацепив на нос очки, с умным видом читает газеты.
Летом частенько сразу после обеда посылает старый товарищ Нефедыч «узника» на рыбал-ку.
В тихом омуте у берега чистой Пьянки неторопливо ходят зубастые щурята, серебряными лучиками сверкают резвые плотвички, лениво дремлют под корягами жирные сомы. Тишь, благодать, только тоненько звенят в разогретом мареве над водой радужными крыльями стрекозы, да над пышными бархатными букетами цветущего репейника сонно гудят шмели, и порхают нарядные бабочки. Простодушные рыбешки наперебой кидаются на червяков, толь-ко удочку успевай выдергивать.
К концу рабочего дня дух свежесваренной ухи уже долетает до льнозавода, проникает в от-крытое окно директорского кабинета. Нефедыч быстро собирает опостылевшие сводки и на-ряды, кладет в потрепанный портфель две бутылки «Столичной», буханку хлеба, пяток мало-сольных огурчиков с прилипшими к ним веточками укропа, и спускается по узкой тропинке с крутого берега к реке. За приятным разговором под водочку да уху незаметно пробегает вре-мя. Когда на потемневшем небе начинают подмигивать звезды, а с реки потягивает свеже-стью, приятели неохотно собираются- директор до дому, а Осип- в сторожку у заводских во-рот.
Зимой, конечно, похуже будет. На ядреном морозце омут прихватывает льдом аж на пол-метра. Пока выдолбишь ломом лунки, семь потов с тебя сойдет. Зато потом сиди в теплом тулупе и подшитых валенках, да знай, рыбешку из-подо льда поддевай! Под хрустальной по-верхностью реки белый иней образовал нежные, словно лепестки лилий, узоры. Заснеженные ветки ив и черемух пушистым одеялом прикрыли берега. Лепота, да и только! Сваренную на костерке ушицу несет рыбак в котелке в сторожку, где его уже поджидает друг-начальник. На огонек к приятелям частенько набегают шалопутные бабенки, приносят самогонку, соленые огурцы, вяленую рыбу да печеную картошку. Выкрикивают визгливыми голосами срамные частушки, пляшут на неверных ногах, раскачивая трухлявый пол сторожки. То одна, то дру-гая остаются ночевать, утоляя пьяную похоть развеселого «узника».
А Анна рвала жилы в колхозе и дома, стараясь прокормить семью. Слава Богу, помогает мать, да девчонки, десяти и двенадцати лет нянчатся с малолетними братьями и справляют домашнюю работу. И все же порой кажется женщине, что вот-вот кончатся силы и упадет она замертво.
Как-то в середине декабря выдался неприветливый субботний день. При трескучем морозе задувал пронзительный ветер, гоняя снежную крупу по ледяной корке кривых сугробов. С утра, превознемогая слабость от простуды, истопила Анна баню. С помощью дочерей намыла ребятишек. Вымылась сама и, напившись чаю с липовым цветом, прилегла на теплую печку. Не успела еще сладкая дрема затуманить ее голову, как в дверь резко и назойливо застучали.
-Анна, - раздался за дверью голос брата, - давай собирайся, едем в луга сено делить, уже и лошади запряжены!
-Батюшки, да что ж вы в какой холод надумали?
-Надо, сестрица, надо, а то переметет дорогу, не подъедем к стогам, останемся без кормов.
С трудом слезла Аннушка с печи, оделась в шубняк и валенки, замотала голову толстой шалью. Тело болело от каждого движения, одежда, казалось, кошачьими когтями царапала тело. С трудом уселась на санях за братом, он подстегнул мерина, и пустились они в путь.
В работе женщина разгулялась. Подхватывая тяжелыми деревянными вилами смерзшиеся пласты сена, кидала их на сани, все выше поднимая возы. Уже синие сумерки окутали дерев-ню в ложбине реки между белых пригорков, когда разгрузила Анна с помощью брата и мате-ри два воза доставшегося ей сена на усаде возле сенницы. В темноте перетаскала сенцо под крышу и, с трудом передвигая отяжелевшие валенки, побрела крестьянка домой.
А наутро, метаясь в жару, не смогла Аннушка оторвать голову от подушки. Испуганные девчонки побежали к бабушке.
Две недели выхаживала Наталья дочь. Приподнимая голову, вливала в рот настой целебной травы и малиновый отвар, привязывала к ногам горячие кирпичи, но больная все никак не приходила в сознание.
…И мнится женщине в горячечной дреме, что вертаясь из лесу посреди жаркого полдня с тяжелым берестяным туесом малины, присела она отдохнуть на краю глубокого овражка. Овраг этот был один из многих , называемых «семивражками», что причудливо переплетаясь, змеились между полем и березовым лесом. Тень от молодой одинокой березки прохлады по-читай что не дает, от нагретой солнцем малины из туеса поднимается душный и сладкий за-пах. От него, да от палящего солнца все больше тяжелеет и клонится голова Аннушки. С тру-дом приподняв слипающиеся веки, видит она, что поблизости, не приминая белой рубахой поникшей травы, сидит тетка Степанида Локтева. Лицо ее слегка дрожит в горячем мареве, и вся фигура вроде как слегка расплывается перед глазами Анны. Аннушка знает, что мать ее отставного жениха померла еще при старой власти, но почему-то не чувствует ни удивления, ни страха. Будто так оно и надо, что присела старушка под березкой с ней поговорить. Вот она и заговорила тихим голосом, а глаза глядят так жалостно на Анну :
-Что ж ты, милая, от слова своего отступила? За красотой да умом погналась ? Да ведь только это все от лукавого, все от гордыни. А Господь любит кротких сердцем, и нету горде-цам его благоволения. А краса, она, что тот одуванчик – дунул ветерок, и нету его. Много те-бе еще страданий надлежит перенесть. Моли Бога, чтобы силы тебе дал и не ропщи никогда.
И тетка Степанида исчезла, растворившись в полуденном небе вместе с горячим паром, ис-ходившим от земли.
Когда сознание стало возвращаться к больной, она с трудом подняла голову, и огляделась по сторонам. В сумерках избы тихо горит лампада, освещая лики святых в обрамлении вос-ковых цветочков, и причудливое морозное кружево на ближнем к божнице окне. В ногах, устроившись на лоскутном одеяле, радостно мурлычет серая, с белой грудкой кощенка. От печки поднимается духовитый пар – мать хлопочет возле чугунка с запаренными целебными травами.
Старшая дочка Еня зове бабушку прерывающимся от волнения голоском
- Баба, баба, гляй-ко, мамынька очухалась, глаза открыла!
И сразу зашевелилась, запищала на печке орава детворы:
-Маманька, маманька ожила!
Наталья, подкрутив керосиновую лампу, с железной кружкой в руке поспешила к дочери, запричитала, капая слезами в лечебное питье:
Слава тебе, Господи, не дал осиротиться малым деткам ! Молитесь, ребятишки, благодари-те Пресвятую Богородицу, жива ваша матушка!
Анна, с трудом глотая, выпила теплый настой и спросила слабым голосом:
-Долго я валялась, матушка?
-Да, почитай , с Николина дня, а нынче уж Рождество миновало. Уж и не чаяли, что отудо-бишь. Может, хочешь чего?
-Хлебца с молочком накроши, что-то поесть захотелось.
-Сию минуточку, только кринку топленого из-за заслонки достану.
Что-то уж больно скоро отвела мать жалостливый взгляд от лица больной и метнулась к печке.
Осилив кусочек хлеба, да полстакана молока, Аннушка попросила воды, полотенце, да еще маленькое круглое зеркальце, что стояло на комоде, и перед которым раньше брился Осип.
Когда больная глянула в зеркальце и увидела, что тонкий и белый ее носик стал багровым и набряк по обе стороны лица, то, не слушая утешений матери, что все это пройдет вместе с болезнью, только тяжело вздохнула. Она уже знала, что красота не вернется к ней никогда. Подумала, почти равнодушно, что Осип и вовсе от нее отвратится, и , отвернувшись лицом к стене, уснула крепким сном выздоравливающего человека.
************************************************************************************
В конце зимы 1938 года пассажирский поезд приближался к Казанскому вокзалу большого города. Анна в городе никогда прежде не бывала. Все ей было в диковинку – мелькающие за вагонным окном огромные, о двух и трех этажах дома, бесчисленные машины, бегущие по дороге вдоль рельсов. Попутчица ее и дальняя сродница, кривая на один глаз и кривобокая старая девка Лукерья, еще в двадцатые годы вместе с отцом осевшая в городе, посадила ее на трамвай, в который раз повторив, на какой остановке надо слезать. Трамвай, загремев коле-сами, сорвался с места и покатил по рельсам через мост. Внизу, перекатывалась волнами, текла река немыслимой, страшной ширины, как показалось Аннушке, с версту, не меньше. Но трамвай, махом преодолев такую ширь, резко повернул и покатился вдоль берега . Анна, как и учила Лукерья, спросила вагоновожатую в синей беретке, скоро ли остановка «Соцго-род»? Та громогласно ответила :
-Э, баушка, тебе еще ехать, да ехать! Скажу, как подъезжать станем.
Анна на «баушку» нисколько не обидилась, хотя ей и сорока не было. Женщины в деревне стареют рано, да и обезображенное болезнью лицо ее не молодило. На той остановке должна была встречать мать старшая дочь Еня, вот уже второй год служившая в домработницах у большого начальника.
Но когда вожатая прокричала «Следующая остановка «Соцгород», Анна замешкалась в толпе, набежавшей у проходной завода, и не успела пробиться к двери.
Как только она смогла выйти из набитого вагона, то увидела, что трамвай, сделав круг, по-катил назад, а перед нею стоит крошечная, в одно окно избушка. Из избушки вышла плотного сложения женщина в добротном синем пальто с медными пуговицами и таком же берете, как у вожатой. Поглядев на растерянно озиравшуюся крестьянку в шубняке и валенках с кало-шами, баба добродушно ухмыльнулась и спросила:
-Что, заплуталась, деревня! К кому едешь-то?
-К дочке еду, в прислугах она живет у большого начальника.
- А фамилия-то есть у начальника?
-Да чудная какая-то. Вроде как Чуркин. Да вот у меня грамотка есть, тут ихний адрес и прописан, - и Анна полезла за пазуху за заветной бумажкой. Баба прочитала и ахнула:
-Ничего себе, Чуркин, да это же самый главный бухгалтер завода Чурко! Как дочь-то зовут? Евгенья! Сейчас мы ей по телефону позвоним, - и она взяла в руки что-то вроде большого двойного черного половника и, поднеся его к уху, стала крутить пальцем кружок с цифрами на черной же коробушке, висевшей на стене ее избенки.
-Девушка, седьмая линия, 2-15. Да, главного бухгалтера, Евгенью, домработницу…. Давай, девонька, приезжай на трамвайное кольцо, мать тебя ждет. Кто? Дежурная на диспетчерском пункте. Да в порядке все с ней.
Подъехав за матерью через каких-то 20 минут, Еня убедилась, что с ней и правда все в по-рядке. Она сидела в будке дежурной и, раскрасневшись, дула на блюдечко, попивая горячий чай. Цветная шаль лежала на плечах, полушубок висел на гвоздике у двери.
Анна во все глаза смотрела на дочь, и сердце ее радостно колотилось. Как похорошела Енюшка за год с лишком, что они не виделись. Поправилась, глаза блестят. Когда улыбается матери, на подбородке проступает ямочка, отчего улыбка становится задорной. Одета она в синее драповое пальто в талию с цигейковым воротником – шалкой, на голове белая пуховая беретка по последней моде, из-под нее выбивается ободок мелких кудрей. Красавица-невеста, хоть на выданье… Правильно сделала она, Анна, что отпустила дочерей в город, вон из скан-дального дома от пьяницы отца. Ее-то жизнь все равно пропащая, пусть хоть девчонки пожи-вут по-человечески. Парням все равно не так тяжело. Подрастают, коситься стали на отца, глядишь, призовут его скоро к порядку. И все же горько думать о том, что дочери, видно, лучше живется у чужих людей, чем в родном доме.
Девушка обняла мать, потом, слегка отстранившись, посмотрела на нее, еще растерянную, красную от горячего чая, и засмеялась:
-Ну, что, путешественница, собирайся, назад поедем.
Анна послушно и радостно кивнула, и стала одеваться.
Ехали они недолго, а когда сошли, повела Евгения мать в сторону от трамвайных рельс че-рез засаженную чахлыми деревцами узкую полосу к двухэтажным домам. У одного из них, добротного, с крышей, серебряно мерцающей сквозь зимнюю мглу, девушка остановилась и со словами:
Ну, вот и пришли ,- толкнула крашеную калитку и взошла на высокое крыльцо.
В доме было тепло и чисто, сразу от двери протянулся мягкий, словно мох, бордовый по-ловик. На деревянных колышках вешалки висела добротная одежа - черные драповые пальто с серыми каракулевыми воротниками, нарядная беличья шубка, меховые же круглые шапоч-ки и какая-то непонятная труба, тоже из белки.
Дочь пристроила в сторонке материнский шубняк, валенки с калошами и через кухню с открытой плитой провела Анну в небольшую комнату, отгороженную фанерной дверью и за-вешенную тяжелой занавеской. Там стояла узкая железная кровать с тремя взбитыми подуш-ками и знакомым строченым подзором работы деревенской мастерицы Евдокии. Вышитое петухами полотенце обрамляло зеркало на стене. На комоде, покрытом кружевной салфет-кой, стояла вазочка с сухой вербой, выстроились флакончики духов, баночки с кремом и па-трончики с помадой, лежала высоконькая стопка книжек. Под ноги ластился такой же мягкий половичок, что и в прихожей. Тиканье круглых часов с двумя колокольчиками наверху нис-колько не нарушало тишину и покой девичьей светелки.
-Ну, вот здесь и поживешь, пока лечиться будешь. Раздевайся, отдыхай, а я пойду к обеду накрывать. Скоро хозяин приедет с завода на перерыв.
Анна сняла суконную юбку, сатиновую кофточку, вязанную из белой шерсти душегрейку, стянула с чулок толстые шерстяные носки и прилегла на кровать. Не избалованная долгим отдыхом, проснулась бодрой и свежей, когда дочка пришла звать ее к обеду. По часам было видно, что прошел с небольшим час.
В большой комнате собрались хозяева Енюшки. Во главе длинного, покрытого хрустя-щей от крахмала скатертью стола, восседал пожилой, вальяжный мужчина в нарядной, со шнурами куртке поверх белоснежной рубахи. Черты лица его выдавали породу нерусскую- смуглая кожа, волна черных, седеющих волос над высоким лбом. Сочные губы, изогнутые посередине, придавали его лицу надменное выражение, черные навыкате глаза смотрели строго и пытливо.
По левую руку от него восседали две пожилые барыни, весьма похожие на хозяина тем-ными лицами и даже прическами. Только волны седых волос заканчивались на затылках пуч-ками с воткнутыми в них узорными гребнями. Обе были одеты в темные юбки и белые блуз-ки с высокими воротничками. У каждой на груди красовалось по брошке с вырезанными на камнях белыми лицами женщин, весьма похожих на них самих, но безглазых.
А по правую сторону от важного старика сидела небесной красоты девушка. Глаза ее сияли, словно небушко поутру, тоненький носик забавно морщился, когда она улыбалась ма-хоньким ртом-малинкой. Белые кудри спадали волнами на лебединую шейку и мраморные плечики, стройно выступающие из квадратного выреза темно-синего, в белый горошек пла-тья, украшенного по груди рядами узкого белоснежного кружева.
Чуть поодаль от милой девушки сидела женщина с простым деревенским лицом в хол-щовой серой кофте и ситцевом платочке.
Анна, вошедши вслед за дочерью в комнату, низко поклонилась и поздоровалась. Все ответили коротким «здравствуйте», а хозяин еще добавил «Анна Афанасьевна».
Евгения усадила мать за стол рядом с простой женщиной, как оказалось, тоже работни-цей, пошла на кухню и вернулась с диковинной муравленной плошкой, на крышке которой из проделанной дырки торчала ручка половника. Еня открыла посудину, в комнате вкусно за-пахло мясным, и стала наливать суп стоящие перед каждым узорные тарелки, под каждой из которых стояло еще по одной, помельче. Анна с тревогой подумала, что посуды дочери при-дется мыть много.
Суп в тарелке был диковинный – прозрачный, с кусочками картошки и моркови, с мяс-ными шариками, душистый от укропной зелени. Глядя на других, гостья взяла тяжелую бле-стящую ложку, кусок хлеба, и стала есть. Суп был отменный, а шарики из постной свинины и вовсе - ум отъешь!
Когда все съели суп, Еня собрала верхние тарелки и ушла на кухню. Пока она ходила, важный старик обратился к Анне с разговором:
-Ну, как у вас дела в колхозе, много ли автомашин имеется, есть ли польза от них?
-Как же, имеются, - преодолевая робость, ответила крестьянка, - почитай, уже штук восемь наберется. А польза немалая, и сено , и дрова, и зерно перевозят. Опять же и в город все све-женькое живо доставят – мясо, молоко, и овощ какую.
-Вот видите, -обратился хозяин к женщинам, - как простой народ ценит наш труд!
Пожилые бабы важно закивали своими прическами, а молоденькая заулыбалась Анне, по-казывая белые, ровно жемчужинки, зубки.
-Создал же Господь такую красоту! – умилилась про себя Анна.
Появилась Еня , неся на большом блюде мятую картошку с кусками мяса, облитыми смета-ной с луком. Хозяева ловко отрезали от мяса крошечные кусочки ножами, и, нацепив на вил-ки отправляли в рот. Соседка Анны мелко порезала весь кусок и, отложив ножик в сторону, стала есть мясцо вместе с картошкой ложкой. Анна, глядя на нее, поступила так же.
Пока дочь доедала мясо, соседушка принесла на подносе компот и круглый, уже нарезан-ный кусками пирог. Компот был сладкий, с вишнями, а пирог начинен изюмом, словно на свадьбу.
Пообедав, хозяин кивнул девушке:
-Лика, я завтра прихвачу Женю с матерью в медсанчасть, пропуска уже оформлены.
-Хорошо, я тоже с вами, отведу их к профессору. У меня занятия завтра только с десяти.
-Добро, мой друг, тогда Жене можно и дома остаться, - одобрительно кивнул хозяин, - и вышел в соседнюю комнату, откуда вернулся уже в пиджаке и при галстуке. Вместе с ним отправилась одна из горбоносых баб, другая осталась дома, и принялась указывать Ене со второй работницей, чего приготовить на ужин. Потом она поднялась по лестнице наверх и затихла там до вечера.
На кухне Евгения открыла большую кастрюлю с кипятком, и женщины втроем перемыли посуду. Пожилая работница, ее звали Феша, помогла начистить картошку, свеклу и лук, раз-делать две жирных селедины, и пошла домой.
Еня налила теплой воды в ведро и помыла полы, где они обедали, и на кухне. Доски полов были подогнаны без единой щелки и покрашены блестящей краской, словно облитая кринка. Тряпка у дочери была наброшена на палку с перекладиной, будто сама собой, скользила по полу.
Глядя, как девушка ловко управляется с работой, мать спросила ее:
-Не обижают ли тебя, Енюшка, хозяева, не тяжела ли работа?
-Да что ты, маманя, какая тут работа! Ни тебе скотины, ни огорода. На рынок схожу, поесть приготовлю, да полы крашены помою, когда пыль сотру. А готовить еще Феша помогает, она же и стирает все белье и платья. Делать нечего, сижу да вышиваю, кружева вяжу. Хозяйки меня всему выучили, только скажут, чего надо, так я и сделаю. А хозяин вовсе в наши бабьи дела не вникает. С утра на работе до поздней ночи, а то и вовсе уезжает по делам на целый месяц.
-А котора из них его жена?
-Как которая! Лидия, молодая. А те две сестры его, ай, не видишь, как похожи? Одна вдо-вая, а другая старая девка.
-Батюшки, срам-то какой! Да как она, голубушка, не побрезговала таким страшным стари-ком?
-Да так вот, богатый, вот и не побрезговала. У господ ведь свои понятия. Рассказывала мне Лидушка, что отец ее царским генералом был, после революции к красным перешел, да и по-гиб где-то в Крыму. Мать такая же красавица была, барыня, к работе не приспособлена. А хозяин наш давно на нее слюни пускал, как овдовела, и вовсе проходу не давал, да только на-прасно это было. Она все по мужу сохла, да так от чахотки и померла. А как Лидия осталась шестнадцати лет сиротой, на нее перекинулся Семен Давыдович. Улестил, уговорил, жизни хорошей наобещал. Да и куда ей деваться! На фабрику идти с такими ручками? Но она к не-му ласкова, живут хорошо, на курорты ездят, по театрам ходят, на музыку она учится. А ха-рактер у нее и правда, ангельский. Слова вздорного никому не скажет, все с лаской да с улы-бочкой. Вот и меня привечает, даже музыке хотела научить. Да только нету у меня способно-стей, в руках беглости никакой.
-Это как это, беглости в руках, - удивилась мать, - чай, они не ноги!
-А вот будет она на фортепьне играть, так увидишь. Но зато кружева вязти меня научила, мережкой и гладью вышивать, на машинке шить, а еще в школу взрослых помогает готовить-ся.
-Да зачем тебе, Енюшка, у тебя и так четыре класса, куда бабе больше!
-Время счас другое, маманька, пригодится. Чай, не весь век мне за господами грязь таскать.
Вечером все домашние собрались в той же большой комнате , называемой столовой. Не было только Феши. На ужин кроме мяса, оставшегося с обеда, Евгения подала накрошенную с капустой и картошкой свеклу, щедро приправленную постным маслом, и селедку с луком. Кусочки селедки были сложены в целую рыбу, голова и хвост приставлены к ним. Потом пи-ли чай с вареньем и черными, но очень вкусными конфетами. На конфетных грамотках были нарисованы смешные медвежата и пушистая собачка с шариком.
Потом Енюшка, или, как ее все здесь звали, Женя убрала посуду, и все домочадцы уселись кто на стульях, кто на диване, возле большого черного ящика. Под крышкой его, наполовину открытой, ощерились, вроде лошадиных зубов, длинные белые дощечки, и такие же черные, только покороче. Лида, в кисейной блузке, перехваченной по тонкой талии лакированным ремнем, сидела перед ящиком на круглой табуретке, легко поворачивающейся на одной ноге.
Потом она подняла свои лилейные ручки с тонкими, и до странности длинными пальчика-ми, и пробежалась ими по дощечкам.
Такой красоты музыки Анна и вообразить не могла. Она вызывала радость и истому, звуча, как будто, не в комнате, а где-то в самом сердце взволнованной женщины. Куда там Ване-гармонисту с его тальянкой или хриплому патефону, который заводили по праздникам в де-ревенском клубе! А когда Лидушка запела высоким и чистым голосом про голосистого соло-вья, Анне и вовсе показалось, что она в раю, и слушает пение райских птичек.
Певица замолкла, и все дружно захлопали в ладоши. Но чудеса этого вечера еще не закон-чились. Певица позвала Енюшку, и та встала около хозяйки, сняв свой белый, с оборками фартук.
Пальцы Лиды пробежались по дощечкам, и она снова запела, а следом за ней песню то-неньким, но верным голоском подхватила Женя:
Уж вечер. Все стихло.
Последний луч зари
Над башней умирает…
Анна от удивления просто онемела. Не гляди, что дочь ее прислуга, а поет, как настоящая барышня! Да и выглядит подстать молодой хозяйке - высока, стройна, бела лицом , и глаза- такие же васильки.
На ночь Еня уложила мать на свою постель, на перину, застеленную крахмальной просты-ней, а себе разложила железную кроватку, взгромоздив на нее ватный матрас и лоскутное одеяло в белом пододеяльнике.
Перед сном мать спросила, а где же в доме иконы? На что дочь, боязливо оглянувшись, вы-тащила из конфетной коробки небольшой образок Казанской Божией Матери и приставила его к вазочке с засохшей вербой.
Молилась Анна долго, прося Заступницу подать ей исцеление. И казалось, Богородица с сочувствием смотрит на страдалицу, и благосклонно внимает ее мольбам.
На следующее утро Анну Афанасьевну, словно барыню, посадили на заднее сиденье бле-стящей черной машины рядом с красавицей Ликой. Машина, взревев, рванулась по засне-женной дороге вдоль трамвайных рельс к огромным домам и высоким трубам великого заво-да.
Они все вместе прошли через проходную, показав охраннику небольшие, твердые грамот-ки-пропуска. После этого Семен Давыдович свернул в коридор и скрылся где-то за перехода-ми, а Лика повела Анну через заснеженный садик с чахлыми кустами и тонкими березками мимо памятнику Ильичу с протянутой, словно за милостыней, рукой, к трехэтажному зданию заводской больницы. Там они разделись и получили у гардеробщицы заместо своей одежи железные квадратики с выбитыми на них цифрами. Потом прошли по длинному коридору с белыми, словно первый снег, стенами и чистым полом, и постучались в одну из одинаковых дверей. Встретил их молодой, бойкий и румяный доктор в белом халате, завязанном сзади на несколько лямок.
Приветливо улыбаясь женщинам, врач усадил Анну перед собой, долго разглядывал ее нос через трубку, легко щипал и небольно царапал иголкой.
-Ну, бабушка, сильно тебе повезло, что попала сюда. надо еще сделать анализы, но для ме-ня сомнений нет- это красная волчанка тканей. Еще годик, и сожрала бы эта волчица сначала твой нос, а потом и близлежащие ткани, закрыла бы тебе дыхание, и все, поминай, как звали рабу Божию Анну! Да на счастье твое, как раз мы недавно новый аппарат получили, будем твой нос невидимыми лучами облучать. Очень может быть, что и остановим заболевание. Только придется тебе полежать у нас недельки две, а потом еще на процедуры походить не-дельку. Так что, оставайся, с собой брать ничего не надо. Кормят у нас хорошо, а халат и ру-башку дадут.
-Навещать ее можете после обеда, -обратился доктор к Лидии,- есть можно все, кроме ост-рого.
Врач отвел больную в светлую палату, где на нее сразу с любопытством уставились три па-ры глаз ее новых соседок.
Анна быстро привыкла к размеренной больничной жизни, вежливым врачам и разбитным сиделкам. Терпеливо переносила все процедуры, про себя удивляясь только, что если нос бо-лит, зачем колоть руку или задницу? В закрытой темной комнате ей надевали на грудь тяже-лый, словно чугунный , вроде как нагрудник, а к носу приставляли железную трубку.
Через две недели доктор сказал, что результатами лечения доволен, и еще через недельку может Анна отправляться домой. И правда, нос хоть и не стал таким тоненьким, как до бо-лезни, но побелел, перестал ломить и зудеть, и дышать стало полегче.
От соседок по палате много чего узнала она про город, про завод и про ениного хозяина Семена Давыдовича, который оказался не абы кем, а самым главным бухгалтером завода. Разъяснили словоохотливые шабренки (соседки, мест), с чего это так заботился главный бух-галтер о простой деревенской бабе.
-Из бывших он, из богачей. Боится, что объявят его врагом народа, вот и показывает, как о простом народе радеет.
Еще неделю, освоившись в городском быту, ездила Анна в больницу на уколы на трамвае одна. Когда была свободной, помогала дочери по хозяйству. С особым трепетом убирала комнату Лидии. Смахивала пыль с нарядных, с муравлеными лицами кукол, пышными шел-ковыми юбками восседавших на комоде, чистила щеткой узорный ковер на полу, с неприяз-нью косясь на широкую супружескую кровать, где нежная девочка, чуть постарше ее дочери, проводила ночи с суровым стариком. Смотрела на Женю, и думала с тревогой, какая же судь-ба ее ожидает.
Стесняясь, завела как-то с ней разговор о женихах. Дочка от материных вопросов не отмах-нулась, ответила, что дружится с Фешиным сыном , но о замужестве пока речи нет. Учится Ваня в летной школе, а как закончит, ему еще три года в армии служить. Парень он смирный и пригожий, но беден – живут с матерью в маленькой избенке, перестроенной из баньки. Ду-мает Иван после службы в армии остаться, или в гражданским летчиком устроиться, гля-дишь, и комнату дадут. Только будет все это нескоро. Ну, да ей, Евгении торопиться некуда. Она и сама хочет образованной стать, может на медсестру выучится. А что года идут, так здесь ведь не деревня, в 16 лет замуж мало, кто идет.
Однако, глазки рассудительной Ени заблестели, когда зашел за ней в выходной бравый па-ренек в форме, начищенных сапогах, курносый, ясноглазый и улыбчивый. Парочка собира-лась в кино в заводской дом культуры. Ваня, взглянув на Анну, предложил неожиданно взять с собой и ее. В деревни мать Жени смотрела кино в клубе раза два, да мало чего поняла –тарахтел движок, лента то и дело рвалась, и на белом полотне появлялись две полосы крест накрест.
То ли дело в заводском культурном доме! Погас свет, и на огромном экране, словно вжи-вую, началась деревенская жизнь. Щуплая, но бойкая девчушка в широком сарафане и со смешными косицами выращивала поросят, ездила в столицу , влюблялась в чернявого мо-лодца и пела с ним песни. Перед картиной Ваня угощал их сладким и шипучим, словно браж-ка, напитком и пирожками, украшенными таявшими во рту сливочными цветами.
Мать заметила, что дочка перед парнем не робеет, смотрит снисходительно, подшучивает. Прощаясь у калитки, пропела частушку:
Мой миленок учится,
Что –нибудь получится,
То ли летчик в облаках,
То ль извозчик на быках.
Когда матушка спросила, не больно ли строга девушка с кавалером, та ответила почти суро-во:
-А нечего их баловать, а то испортятся!
************************************************************************************ Увиделась Анна с дочерью только через два года. Евгения к тому времени работала на заводе и приехала домой на две недели в первый свой отпуск. Мать вдвойне рада была гос-тье. Соскучилась ведь. Все сердце изболелось по ней. К тому же Осип, хоть пить и не пере-стал, но стыдился показывать при дочери свой норов.
Дочка была все так же хороша собой и цветуща, только стала шире в плечах, да еще появи-лась в руках ее не девичья сила. Когда мать подивилась на такие перемены, то только засмея-лась:
-Поворочай восемь часов в цеху железные колеса, так силушку-то поневоле разовьешь!
-Так что ж ты за таку тяжелу работу взялась-, подивилась матушка,- как у хозяев-то тебе славно жилось!
-Взялась, потому что рабочему человеку почет и уважение, и все дороги открыты. Вот за-кончу скоро школу взрослых, в техникум заочно учиться пойду, мастером стану, а то и инже-нером. А у хозяев семья-то уж не та… Расскажу тебе, да уж ты больно-то всем не болтай. Только ты тогда уехала, как посадили нашего хозяина в тюрьму, кто-то написал на него, буд-то вредитель он. Пошла Лидушка зарплату за него получать, а у него там в ведомости али-менты на ребенка удержаны. Была у хозяина нашего, оказывается , еще одна жена , да и сы-ночек при ней.
-Ах, он бусурманин, с этакой-то харей, да на старости лет еще и гулять!
-Еще какой паразит! Мы думали, что хозяюшка наша с ума сойдет. Заперлась в своей ком-нате с бутылкой вина, и не плакала, а хохотала весь вечер, как одержимая. А потом успокои-лась, и нашла себе в утешение молодого да красивого, артиста, вроде как , учились они вме-сте. Уж не знаю, до чего у них там дело дошло, да только выследили их старые вороны, а как Семен Давыдыча через год отпустили, все ему и донесли. А он нет, чтобы помолчать, у само-го рыло-то все в пуху, выгнал Лидочку из дома, в чем была. Даже пианино, что от матери ей досталось, не отдал, как ни просила. А ты говоришь, работать на таких людей, да ни за какие коврижки, пропади они пропадом!
-А что же с Лидушкой-то стало?
-Да все хорошо у нее, мама. Вышла замуж за военного, уехала с ним на Дальний Восток. Пишет, что только в страшных снах вспоминает этих старых жаб.
-А как же Ваня твой?
-И с Ваней все в порядке. Служит он под Черниговом в летном полку. Мы с Фешей ждем его. Как отслужит, вернется домой, на пассажирских самолетах летать будет. У нас как раз неподалеку аэродром большой строится. Вот приедешь к нам гости, так прокатит тебя зять по небушку!
-Свят, свят, - заохала Анна, - куда уж нам по грехам–то нашим! По земле бы ходить, не спо-тыкаться. Ну, дай Бог, чтобы все у вас, как задумано, сладилось.
Да только задумкам этим сбыться не суждено было, потому как скоро грянула война.

В начале войны недалекие умишком бабы завидовали Анне. Ничего, что пьющий мужик, зато и в хозяйстве управляется, и в колхозе при хлебе состоит. Двое ребятишек-помощников в доме. Опять же дочери в городе, одна на оборонном заводе и паек получает, и жалованье, не за палочки работает, другая и вовсе, на хлебозаводе кладовщицей состоит.
Осипу и верно, повезло. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Хоть го-да его для военной службы еще не вышли, но на фронт его с судимостью военкомы брать не торопились. К тому же от усердного курения едких цигарок да пития самогонки образовался у него тяжелый бронхит. Кашлял мужик так надрывно, хлюпая и завывая всей грудью, что врачи опасались, не перейдет ли его заболевание в чахотку.
В колхозе получил Осип завидную должность – кладовщика при зерновых складах и ово-щехранилищах. Ни в жизнь не пустил бы Егор Пантелеич этого козла в огород, да разве от-кажешь его радетелю- самому начальнику районной милиции, приходившемуся Осипу Ново-селову дальним родственником.
Синекурой своей Осип дорожил, знал, что случись чего, мигом отправит его председатель под суд. Поэтому крал понемногу, знал как сделать излишек и быстро его упереть. Не домой, конечно, а к бабам-самогонщицам. Но все больше находилось женщин, которые и сами не прочь были приветить и угостить не старого еще кладовщика – мужиков в деревне станови-лось все меньше. Анна на шашни мужа смотрела с полным равнодушием, поскольку не ис-пытывала к нему иных чувств, кроме страха и брезгливости. Одно только его увлечение воз-мущало ее до глубины души – вот уже сколько лет упорно волочился Осип за женой его бра-та – Татьяной. Супруга давно уже не испытывала чувства ревности – обидно было за брата, которого она любила с детства, и до сих пор семья ее видела от Игната немало добра. Конец этому позорищу пришел только тогда, как в 42-м направили братца на Украину, добивать фашистских прихвостней, коими в то время кишмя кишели тамошние леса.
С полным огородом овощей, коровой и прочей живностью, грибами да орехами из леса, се-мья, конечно, не голодала, но война настигала и Новоселовых со всех сторон. Из города при-ходили тревожные слухи, что город бомбят немцы, что хлеба по карточкам дают все меньше.
Посреди зимы 42-го года послал председатель Осипа, как самого опытного торговца, в го-род на рынок с мясом. Анна обрадовалась, набрала девчонкам харчей, посытнее да весом по-легче – сушеной картошки и домашней лапши , орехов, топленого масла, каленых в печке яиц. Отец припрятал в соломе на санках целую пачку хорошо выделанных бараньих кож, обеим дочкам хватит по пальту справить.
Все полуторки, да и коней посправнее из колхоза забрали на фронт. Чуть не сутки доби-рался Осип до города на ледащем старом мерине. Пока мерз под тулупом, отгоняя сон, чего только не передумал. И почему немцы, такой рассудительный и незлобливый народ, опять поперли на Россию, разрушая все на своем пути? Да и еще, говорят, немыслимые зверства творят! Вспоминал Минни и Женни , как-то сложилась их судьба, вышли ли они замуж? Же-нихов-то тогда в Германии не на всех хватало, многие, как Курт, не вернулись с войны. А ес-ли вышли, то кто у них из детей родился? Может сейчас ихние сыновья, не дай Бог, терзают матушку- Расею. А герра Михеля и фрау Марты, поди, в живых-то нет…
В городе, покончив к вечеру с делами, разыскал Осип старшую дочь. Ему повезло, у Жени только что закончилась смена. Глядя на нее, высокую и крепкую, неторопливую в движени-ях, подумал отец, что труд на заводе ей не в тягость. И угадал, оказалось, что взяли девушку на военную приемку, работа хоть и ответственная, но не тяжелая.
-Как у вас тут на заводе с женихами? - осторожно поинтересовался отец.
Евгения ответила кратко и сурово:
-Женихов полно, да только все чужие. А моего еще в июне 41-го немцы под Киевом сбили.
А в 43-м пришла война и в дом Анны Новоселовой. Старшего сыночка семнадцатилет-него Ваню забрали, сказав, что на подготовку. Только закончилась эта подготовка за два ме-сяца, и отправили его вместе с такими же парнишками пулеметчиком в самое пекло – на за-падный фронт.
Просыпаясь среди ночи, Осип угрюмо наблюдал, как жена стоит на коленях перед божницей, скудно освещенной лампадой.
Долго не было вестей от Ванюшки, да, видно, материнская молитва творит чудеса. К концу сорок четвертого принесла почтальонка Фрося весточку от сына . Прочитал малый брат весточку от старшого, и заревела мать сладкими слезами. Писал сыночек, что был ранен, долго лечился в госпитале . А там пожалел доктор парнишку, и упросил начальство оставить при себе санитаром.
Заявился домой Иван Осипович в отпуск только в сорок шестом. Вот уж теперь были при-чины у баб завидовать Анне! Сын вернулся домой целым невредимым (про ранение свое Иван никому не рассказывал до самой старости), высокий да ладный молодец в военной форме. Светлые, с прищуром , глаза глядят приветливо, а на ярких губах то и дело расцветает широкая улыбка. Дошел Ваня со своей медсанчастью аж до самого логова врага- до Берлина, да и остался там на сверхсрочную. Огромный чемодан подарков привез он родне – и отрезы шерсти да крепдешина, узорные шали с кистями , вязаные рисунком жилетки для братьев и отца, отменного сукна на брюки. Девки табунами бегают вокруг дома Новоселовых, жадно заглядывают в окна. Да только они для Ванюши без интересу. Вот уже два года переписыва-ется он с соседской девушкой, дочкой вдовы Евдокии, пухленькой и смешливой Зоей. Часто гуляют они вдоль села, и даже под ручку не позволяет взять себя девушка бравому ефрейто-ру. Евдокия держит дочерей в строгости, хоть и наряжает, ровно барышень. А главное, учит всех, как наказывал ей Санюшка, уходя на войну. Младшая заканчивает школу-семилетку, старшая зубной техникум, а Зоенька поступила в учительский институт, как и средняя сестра. Не стыдно будет за невесту жениху-военному.
Привез Иван с собой полную сумку невиданных в деревне лекарств, вскоре узнали об этом сельчане и потянулись за помощью. Многих вылечил опытный санитар – кому мазь от ломо-ты дал, кому порошку от жара, присыпку от золотухи. Не оказалось только в его большой ма-терчатой сумке с крестом лекарств для блудной соседки Стешки, пожелавшей избавиться от очередного нагулянного младенца.
Ваня терпеливо глядел, как отец ежедневно отмечает возвращение сына стаканами крепкой самогонки. Но однажды, вернувшись с вечерки на рассвете, не застал матери дома. Отец, раз-валившись поперек кровати, храпел возле пустых четверти и кринки из-под простокваши.
Иван еще не забыл, где прячется мать от буйного супруга, и вышел на усад. Там он и нашел Анну. Уткнувшись лицом в драное детское пальтишко, она спала на борозде между рядами остро пахнущей, росистой, зацветающей фиолетовыми цветами картофельной ботвы. На за-пястьях и скуле бедной женщины красовались слегка подсохшие кровоподтеки.
Вернувшись в избу, Иван Осипович растолкал отца, вывел его во двор, плеснул в харю хо-лодной воды из ведра, протянул вышитое матерью холщовое полотенце. Пока отец утирался, завел серьезный разговор :
-Вот что, папаня, придется тебе это дело бросить. Над матерью я больше измываться не дам.
-Да я что, -виновато забубнил Осип, -я бы рад бросить, да держит она меня, проклятая, буд-то бес свербит, выпить подначивает. Доктора говорят, что болезнь это.
-Правду доктора говорят, - согласился сын, - если бес, так это точно болезнь, да не какая –нибудь, а душевная. Так что, придется тебя в дурдом в Крутую Горку определить. А ты как думал? Дело-то серьезное, мало ли чего в безумную голову придет.
В деревне Крутая Горка на берегу чистой речки Пьянки перед войной был построен дом инвалидов, куда свозились со всей области больные как нервного, так и психического на-правления. После войны заведение пополнилось большим количеством контуженных и про-сто несчастных, потерявших рассудок от немыслимых страданий, пережитых на войне.
Осип не на шутку испугался:
-Нет, погоди, может, лекарство какое попробовать, слыхал я, что есть такие.
-Есть, да только опасные они. Если примешь двадцать таблеток, то три года пить ни капли нельзя. Рюмку выпьешь, и все, смерть твоя придет! Так что, подумай.
Осип Ильич думал недолго. Как ни жалко было бросать пить, а в дом инвалидов к дуракам идти хотелось еще меньше.
Иван вытащил из своей санитарной сумки два столбика сложенных друг на друга таблеток. Были они солидные- большие, в прозрачной бумажке с иностранными буквами.
-Вот, принимай по штуке днем и вечером. Да только не забывай. Выпьешь хоть чуток- все. Конец.
Жить Осипу хотелось, так что все три года продержался он исправно, а за это время тяга к спиртному покинула его вовсе.
Если бы Иван Осипович пошел по медицинской части, то мог бы написать научный труд об излечении алкоголизма с помощью аскорбинки и внушения. Но он остался служить в армии по части хозяйственной, а поскольку был честен и аккуратен, то прослужил достойно до са-мой пенсии.
*********************************************************************************** Анна по привычке просыпается рано поутру и, прежде чем встать, в который раз благодарит Спасителя и Божию Матерь за великие к ней милости.
Вот на печке завозился супруг, прокашлялся и, повернувшись на другой бок, снова засыпа-ет на теплых кирпичах. Осип обычно угрюм и всем недоволен, но озоровать над нею пере-стал.
Анна потихоньку встает и долго стоит на коленях перед иконами, молясь о своих ближних.
День проходит в мирных хлопотах по хозяйству. Осип обленился, с печи слезет полудню, и вся мужская работа в хозяйстве легла на плечи младшего сына. А к вечеру придет Еня с ма-ленькой дочкой. Девчонка шустрая, шибко бегает по избе, только косенки белые разлетаются во все стороны, да топают по чисто вымытому полу маленькие ножки в войлочных чуньках.
Мать будет прясть или вязать для сыновей огромные носки из серой шерсти, а Евгения вы-шивать цветными нитками или плести крючком кружева.
Живет она неподалеку. В 47-м году удивила она родителей - явилась домой с мужем Сашей, демобилизованным из армии после войны на Дальнем Востоке. Как уж она с ним встретилась в городе, не знай, но только приехали они домой уже расписанные, да еще и повенчанные в единственной оставшейся в огромном городе церкви. А иначе нельзя , семья у Александра –вдовая мать да две сестры-вековухи, самая набожная из всего села.
Енюшка выбор свой с умом сделала. Муж у нее смирный, образованный, недавно секрета-рем сельсовета его поставили. Правда, ростом да силушкой не больно удался, да ведь другим после войны и вовсе безрукие-безногие достались, да и те нарасхват.
Попросит Анна дочку перечитать письма от старшего сына из Германии, от среднего - из самой Москвы – столицы. Пишет он, что служба трудная, целыми днями учат их на парадах вышагивать, а кормят не досыта. Зато уж и повидал всего много – на каждый праздник на Красной площади перед вождями на парадах марширует, даже самого товарища Сталина сколько раз видел.
Другая дочь пишет редко, уехала с мужем в Калининскую область, двое детей у нее. Муж, слышь, по торговле большой начальник, чему Анна не больно рада. Уж больно соблазн ве-лик. Все обещает повидаться приехать.
-Все у нас хорошо, слава тебе, Господи, - говорит дочери Анна Афанасьевна.
Евгения, серьезная, как всегда, сдержанно кивает и добавляет:
-Только бы войны больше не было.