Сказка-легенда о Вознесенской горке

- А эта горка называется «Вознесенская», – говорила Тайла, ведя детей по Харитоновскому парку. Осень уже вступила в свои права и обрушивала нескончаемый поток листьев и дождей на головы горожан, но здесь, в парке, даже она, казалось, затихала и замирала. Они шли по аллее, между огромных деревьев, вороша ногами опавшие листья. Аллеи пересекали весь парк, состоявший из холмов и спусков, заросших густой травой, и опоясывали озеро в самом центре парка – там еще плавали утки, рассекая лапками спокойную гладь воды, в которой отражалась круглая белая ротонда.
- На самом деле там когда-то был фонтан, – рассказывала Тайла. – Пруд был глубже, гости плавали по нему на лодках, а в беседке бил фонтан, не хуже, чем в парке Петра, а когда его отключали, то устройство закрывали дощатой крышкой и ставили в ротонде столы... Мостик тот появился позже.
- А почему горка – «Вознесенская», а парк – Харитоновский? – спросила девочка, идя с Тайлой за руку. В другой руке она гордо несла булку хлеба, завернутую в пакет - кормить еще не улетевших уток.
- А я знаю! – встрял мальчик. – «Вознесенская» – потому что церковь Вознесенская. Видишь? – он ткнул пальцем в голубую, немного облупившуюся, но по-прежнему красивую, устремленную ввысь церквушку с большой колокольней, возвышающуюся за оградой парка. – А Харитоновский – это потому что владелец дома – Харитонов. Граф какой-то.
Тайла даже бровью не повела.
- Не Харитонов, а Расторгуев, – поправила она. Харитонов жил позже. А тут жил его тесть. Расторгуев, купец, владелец золотоносных приисков и заводов на Урале. А горку раньше называли «Генеральской», потому что жил тут Генерал Татищев – дом его стоял как раз где церковь. Потом на его месте заложили церковь Вознесенскую, но это было позже. А сами купцы были до того богаты, что даже Мамин-Сибиряк описал их в своей книге. Только назвал Приваловым.
- Ааа, «Приваловские миллионы», – протянул мальчик.
- Они самые. А еще есть «Харитоновское золото» у Толстого...
- Ну какая это не интересная горка. Все-то тут просто и понятно, никакой тайны, никакой сказки.
Тайла захихикала. Отломив кусок от булки, она раскрошила его в пальцах и кинула в воду. Утки устремились к еде, толкая друг друга.
- Сказка есть везде, только ее поискать стоит. Самое таинственное в этой горке – не ее генеральское прошлое, и не богачи-купцы с шикарными дворцами, и даже не церковка, которая и построена-то была для отвода глаз. Самое таинственное в ней – ее подвалы и подземные ходы, которые и сейчас сохранились.
Дети недоверчиво посмотрели на Тайлу, даже хлеб ломать перестали. А та с таинственным видом улыбнулась.
- Что, интересно? Ну тогда расскажу...

Было это давно. Большой подвал еще сам Татищев заложил, для надобностей всяких, ну а когда горку выкупили Расторгуев с Зотовым – тут-то и началось строительство во всю мощь. Уж больно опасались купцы, что за веру их – веру старую, проверенную, новшества Никона не принимавшую – будут их преследовать, вот и построили церковку для отвода глаз, а сами молельни подземные, да дома, да дороги, что карета проехать могла, строить стали. А когда умер старик-Расторгуев, не дождавшись конца строительства, тут и зять его – Харитонов к рукам прибрал усадьбу, углубил и расширил ходы. И имя красивое горке дал – Вознесенская...
Да только обходили горку стороной. Уж на что суров был нрав у старика-Расторгуева, а зять его еще более лютым был. И в домах его подземных и тюрьмы были, и пытки, и губили там людей – не счесть... На этом и начнется наша история.
Как умер старик-Расторгуев, так Харитонов еще больше за лютовал. Никому спуску не давал. А все потому, что тесть его тайну богатств своих перед смертью никому не раскрыл. Поговаривали, открылась ему золотая жила где-то в горах, легенды ходили – не то сам Полоз подсказал, не то Хозяйку чем-то задобрил. Да только росло богатство Растургуева не по дням, а по часам. Но как умер старик – жила-то и пропала. Как ни бились, не смогли отыскать вновь. Ну и залютовал зять богача. Сначала до работников-рудокопов добрался – по одному всех в застенках передержал, а после и вовсе в ссылку выставил, в Тобольск. Затем за приказчиков принялся – и тем тоже попало под руку горячую. Ну а после Харитонов стал сгонять людей на работы – со всех своих деревень позабирал мальчишек из семей и в горняки отправил. Всех мужчин, что не на заводах – не важно, стар ли, молод ли – всех загнал в горы, рубить, копать – уж больно ему покоя стариковское золото не давало.
И надо же было такому случиться - повезло одному из горняков. В ту пору как было – ослушаешься раз, считай, в горе и похоронят. Заведут в штольню, цепью прикуют к стене – и оставляют. Вот тебе кирка, вот еда, вот вода – работай. Раз в пару дней приходили, еду приносили, проверяли, сколько сделал. Могли и пороть тут же – если уж сильно ленился. А если и умирал на такой работе горняк – тут же в шахты сбрасывали, ну или сам под завалом погибал – дело не хитрое, горы-то изрыли так, что стены тоньше листа становились, вот и часты были обвалы.
Мало кто из горняков умудрялся сбежать, а уж до выхода из горы дожить – и того меньше. А Николке повезло. Забрали его – шестнадцати еще не было. Кое-как младшего десятилетку уговорили не забирать, мол уж заводской, в отца пошел. Ну и оставили братишку, а Николку – в шахты, золото искать. Бежать пробовал – ловили, пороли, обратно водворяли. Бросил Никола затею с побегом, да только жить в горе, без солнца и света, уж больно не хотелось. Уж он долбит-долбит, да где ж тут золото найти? Но вот от удара вдруг откололся камень – едва самого Николу не придавил, как отвалился. Еле успел Никола увернуться, посветил на разлом – да так и замер. Среди маленьких грязных кристалликов словно ручеек струится тоненькая золотая прожилка, и, кажется – колупнешь чуть, и польется, как вода из родника.
Рассказал Никола о своей находке, камень показал – высвободили его из шахты, других работников послали, а Николу в другое место отправили. Да только назря они – колупали-колупали, так ничего не нашли. Решили они, что обдурил их горняк, решил таким образом из горы вырваться – донесли Харитонову, а тот разбираться не стал, сразу в подвал, да пороть. Мол, говори правду. Так стал Никола узником подземной «Харитоновки».
Долго сидел Никола в подземельях Харитоновского дома. Уж и день с ночью различать перестал – все одно, темно, сыро и тихо, людей не видать, только стены, даже пороть перестали – что тут сделаешь, коли твердит парень «не знаю, не ведаю, было золото». Поначалу, как привели Николу сюда по ходам подземным, чтоб, значит, от глаз людских схоронить, барин, бывало, несколько раз на дню заходил, все спрашивал. Потом только приказчик ходил, потом и вовсе перестали. Никола поначалу кричал, а после только мычал, а то и вовсе молчать начал. Ну и махнули на него рукой – сам помрет, чего с ним возиться.
Вот лежит Никола у стены, смотрит в камень – а по камню тоненькая струйка воды ползет, прозрачная, едва заметная. Стал Никола ее слизывать, чтоб хоть жажду утолить, так еще день продержался. На третий день чувствует – смерть пришла, сил уж нет. Закрыл Никола глаза, и слышит, будто зовет его кто-то.
С трудом Никола веки разлепил – стоит перед ним девушка, вся в светлом, что кажется, будто светится, и волосы почти белые, в косу свиты, через плечо перекинуты. Девушка над ним наклонилась, кувшин к губам Николы поднесла. Глотнул Никола – а это вода, чистая, холодная, сладкая – слаще и не пил никогда. Раз глотнул – вот и сил прибавилось, другой – и глаза яснее смотрят, третий – на ноги встал, оковы, словно ленты какие, сбросил. Дивится Никола новой силе, а сам исподволь на девушку посматривает – уж больно не похожа она на людей-то. И девушка сама молчит, глаз не кажет. Хотел Никола с ней заговорить, а она и пропала: подошла к стене – и будто нет ее, растворилась в кладке.
В следующий раз девушка снова появилась. Снова подала парню воды, снова не заговорила, дождалась, пока он напьется, а после, уходя, указала на дверь, словно предупреждая. И исчезла. И только пропала девушка с глаз, слышит Никола – заскрежетало в замке. Лег Никола на пол, притворился скованным, глаза закрыл и почти не дышит. А сам в щелочку век посматривает: вот зашли в комнату двое, огляделись, к нему даже и подходить не стали, хлеба кусок у входа положили – и вновь захлопнули двери, только замок глухо щелкнул. В этот раз сумел Никола и голод утолить.
А девушка еще потом трижды к Николе приходила: принесет воды, дождется, пока кувшин опустошит, да и растает, как не бывало. На четвертый раз решил Никола выяснить, что это за девушка к нему ходит. Долго ее ждал, наконец, появилась, как всегда с кувшином воды. Только собрался Никола с ней заговорить, а девушка подняла на него глаза – а они словно слепые: совсем белые, без зрачков, смотрят куда-то мимо или сквозь него – и заговорила. И кажется Николе, что будто не наяву он голос слышит, а в голове ее голос звучит:
- Долго ты сидишь здесь, парень, пора и честь знать. Матушка твоя уж, поди, с горя слегла, тебя дожидается. Да и самому, поди, невмоготу уж под землей сидеть, к людям охота, к солнышку.
- Верно говоришь, – отвечает Никола. – К людям, к солнышку, к матери родимой. Да только в толк взять не могу, кто ты и как ходишь сюда - и стены тебе нипочем, и запоры со сторожами.
- Как я сюда хожу – одной мне ведомо, а одно скажу – запоров да сторожей много, да люда здесь томится простого, невиновного - еще больше. Да не всем помочь можно.
- Отчего же?
- Оттого, парень, что не все видеть меня могут. Ты заповедное золото видел, тебе видно, другим не дано. Ну да хоть тебе помогу, грех свой и отцовский искуплю.
Хотел, было, Никола спросить девушку, о каком грехе она толкует, да девушка руку подняла, замолчать парня заставила.
- Слушай меня, парень. Ложись сегодня не у стены, как всегда, а возле двери ляг. Как войдут сторожа – сделаю тебя невидимым на несколько минут. Сумеешь проскользнуть мимо них – считай, выбрался, выведу тебя, не сумеешь – не помочь мне тебе. Согласен?
Прикинул Никола, да и согласился.
- Была не была, – говорит.
Кивнула девушка, да и растаяла. Лег Никола у двери, стал ждать. Долго ждал, уж и уснул как будто, а сквозь сон слышит – заскрипел ключ в замке. Подобрался Никола. Смотрит – а из стены вынырнула девушка, на него смотрит незрячими глазами, серьезно так, будто насквозь видит. Медленно кивнула ему – и Никола кивнул. А тут как раз и дверь раскрылась. Вскочил Никола, да к выходу. Слышит, как закричали тюремщики за спиной: «Куда пропал, где спрятался?» – а тут и дверь как раз захлопнулась. Глядит Никола – а девушка в конце длинного темного коридора. Машет ему – скорей, мол, – ну Никола и побежал. Впотьмах спотыкается о неровную кладку, рукой по стене ведет, и ноги словно во сне переставляет. Очнулся – а девушка перед ним стоит, смеется, а вокруг такие же, как он, работяги-парни, по сторонам озираются, друг друга не узнают. Человек двадцать набралось, все, насупившись, смотрят на девушку. А та им и говорит:
- Теперь недолго вам блуждать осталось. За поворотом будут вам два коридора, вы послушайте – в котором воду услышите, туда и ступайте. Как упретесь в решетку поперек – ломайте, не жалея, она старая, ржавая, наляжете вместе – переломится. А с решеткой вместе и шлюз сломается, тот, что воду держит в пруду. Как уйдет последняя вода – бегите куда глаза глядят, все одно уж на земле будете. Дальше вас уж и не догонят. Да смотрите: про ход этот да помощь мою никому не сказывайте. Я против отца пошла, да только против совести мне идти еще тяжелее. А скажете кому – и себя погубите, и другим несчастным, что здесь остались, больше не поможете. Ясно вам?
Парни переглянулись, закивали. Девушка в сторону коридора махнула – и пропала.
Пошел Никола следом за всеми. Вывел их коридор к развилке, а там, как и обещала девушка, по коридору, где вода слышалась, вышли они к решетке. Долго ломали ее – шуму наделали, а не сдвинулась она с места, даже не погнулась. Осерчали тогда узники, решили, что обманула их девка, понасмехалась – да и бросила на верную смерть. Кто-то даже вернуться захотел, да только куда возвращаться-то: найдут – живьем замуруют. Стали думать, гадать, что делать. Наконец решил Никола стены обшарить. Все камни прощупал впотьмах – ничего не нашел. Вдруг – смотрит – по камню будто капелька золотистая ползет. Пригляделся, а это золотая жилка, словно вокруг выступа какого-то обвивается – и как его проглядел, пропустил – не понятно, на самом виду он. Ухватился Никола за выступ – а то рычаг оказался, что решетку поднимает. Нажал посильнее – решетка-то вверх и поползла, а с нею вместе и шлюз вскрылся. Понял Никола, что и здесь помогла ему волшебная спасительница. Побежали узники дальше. Долго бежали – и откуда только силы взялись. Видать, потому, что на волю возвращались. Выбежали они из большого хода, аккурат там, где пруд садовый был. Смотрят, а посреди пересохшего пруда стоит белая беседка с фонтаном, а в беседке, на бортике, та самая девушка – и тоскливо так смотрит, словно вот-вот заплачет.
Бросились парни, заводчане да рудокопы, кто куда, а Никола на месте стоит. Наконец, пересилил себя, к девушке подошел. А та сидит, не уходит, только глаза прячет.
- Скажи хоть кого благодарить мне за спасение? – спрашивает ее Никола. А она молчит, только головой качает. Жаль стало Николе девушку. Взял он ее за руку – а руки холодны как лед, аж мурашки по коже, да только не испугался Никола, в глаза твердо взглянул ей да и говорит.
- Если бы не ты, не видеть бы мне больше ни матери, ни отца, ни братика малого. В долгу я перед тобой, проси, что захочешь – ничего не пожалею.
Девушка посмотрела на него испытующе, незрячие ее глаза так и смотрят в душу. Но выдержал этот взгляд Никола, не отвел глаз. Девушка улыбнулась и сказала.
- Дай мне имя христианское – тогда и мне, наконец, свободной быть.
Посмотрел на нее Никола, на белые, словно светящиеся, одежды, на прозрачную кожу, да и шепнул ей новое имя.
Улыбнулась девушка. Светло так улыбнулась, как имя ее новое, светлое, засияла, руки к небу подняла и растаяла в воздухе.
Так освободился Никола из заточения, и спасительницу свою освободил.

Поговаривают, что девушка та была когда-то дочерью старого Расторгуева, и полюбила она одного из работников отцовских, а тот возьми – да и прознай про это дело. Любимого ее тот час в Тобольск сослали, а девушка с горя отца за злодейства да жадность, что сердце его в камень обратила, прокляла да и в пруду садовом утопилась. И стала она русалкой, что назло роду отцовскому золото под землю увела да узников, кому золото то довелось увидеть, на свободу выводить начала. И до тех пор ей было томиться, пока человек добрый всем сердцем ее не пожалеет, да имя новое не даст, чтоб, значит, жизнь новою ей начать. Поговаривают также, что и Харитонова, и брата его вскоре за злодейства на поселение вечное сослали, в далекий Кексгольм, а узников, кто в живых остался, на свободу выпустили, и дом с молотка продали. Вот так и закончилась история этого нехорошего места.

Тайла перевела дух и стряхнула остатки хлебных крошек в воду. Утки жадно патрулировали воду в поисках хлеба, время от времени ловя вместо крошек желтые листья, падающие с прибрежных ив.
- А что стало с Николой? – напоминает девочка. Она увлечена рассказом, а девушку ей просто очень жалко.
- Вернулся домой, а когда суд над Харитоновым и его приказчиками случился, всех пострадавших от их самоуправства до срока на волю отпустили.
- И, что, больше он сюда не воротился? А как же девушка?
- А девушку и сейчас увидеть можно, - улыбнулась Тайла. – Неподалеку живет, картины рисует и птиц певчих разводит, да на волю выпускает. Леной звать.
И Тайла указала куда-то на противоположный берег. Там как раз шла девушка в легкой вязаной шапочке и совершенно белом, словно светящемся, пальто. Она почему-то весело помахала ребятам и, поправив на плече ремешок складного мольберта, пошла дальше.
- Так не бывает... – растерянно пробормотал мальчик, глядя ей в след. - Призраки... и художники в белом.
- Ну это же сказка. – Улыбнулась Тайла, беря мальчика за руку и ведя детей по аллее к выходу. – В сказках все бывает, можешь мне поверить...