У МЕНЯ БЫЛА СОБАКА

Эта история произошла со мной давно, когда я учился в первом классе, в старой московской школе на Брянской улице. Школа была построена еще до войны, в 1936 году, и представляла собой типовое кирпичное четырехэтажное строение. Вокруг школы и школьного двора теснились двух и трехэтажные деревянные дома, в которых жили мои одноклассники. В Москве тогда было много таких домов, строительство новых районов только начиналось, и основная масса москвичей ютились в этих избушках. «Москва – это большая деревня». Так и было. Москва действительно была большой деревней, то есть, сплошь состояла из деревянных домов. Мы с моей семьей жили в новом, кирпичном доме в отдельной комнате в малозаселенной коммуналке. Помимо нашей семьи с нами жили еще две. Жили дружно, и я, до определенного возраста, не видел разницы между соседями и родственниками. Мне нравился наш дом, с прекрасным просторным двором с беседками и клумбами, где можно было играть с моими многочисленными друзьями.
Каждое утро мама проводила меня в школу и спешила с сестрой в детский сад, чтобы успеть до работы, и я вынужден был, задолго до уроков, гулять по пустынному школьному двору в одиночестве. Двор был обнесен деревянным забором, а за забором были те самые деревянные дома. Люди, жившие в этих домах, были добры и приветливы, днем работали на многочисленных московских заводах и институтах, а вечерами стучали допоздна костяшками домино под старым висячем фонарем, либо, по праздникам, танцевали под шепелявый патефон. Рядом с нашей школой было несколько таких домов, некоторые примыкали к самому школьному забору, а у одного, рядом с нашим забором стояла собачья будка. В этой будке жила большая лохматая собака. Она постоянно гремела цепью и лаяла на глупых мальчишек, которые дразнили ее от нечего делать. Про эту собаку у нас, первоклашек, ходило много страшных легенд. Говорили, будто это настоящая немецкая овчарка, которую хозяин привез с войны, и за то, что она была немецкой и служила у фашистов, он держит ее на цепи, будто бы она загрызла 40 человек и одного милиционера и за это ей суждено быть на цепи до конца дней своих. Мы пугали друг друга страшными рассказами, и самим было страшно слышать грозный лай и лязг цепей. Подходить к этой части забора мы боялись, но ребята постарше, чувствуя свою безнаказанность, любили после уроков дразнить грозного пса. Кидали в него камнями, кривлялись, корчили рожи и громко смеялись.
В этот день, как всегда, я оказался во дворе школы задолго до ее открытия. Я уже привык к таким обстоятельствам и всегда знал чем себя занять. Я любил мечтать. В мечтах я представлял себя и своих друзей в невероятных обстоятельствах, мне мыслились увлекательные путешествия и приключения. Я еще не совсем представлял себе, как выглядит мир, и от этого еще сильнее хотелось скорее все увидеть и узнать. В своих мечтах я не заметил, как оказался у самого забора, в том самом месте, где жила злая собака. Из мира грез меня вывел звенящий звук цепи, возникший у самого уха. Я остановился и поднял голову. На меня близко-близко, в проломе забора смотрели два больших карих глаза. Глаза с интересом глядели на меня, и в этом взгляде не было ничего страшного. Я протянул руку навстречу этому взгляду. Черный кожаный нос несколько раз с шумом втянул в себя мой запах, еще мгновение, и шершавый розовый язык лизнул мою руку. И совсем не страшно! На меня смотрела добрая лохматая морда с торчащими ушами и брови «домиком». «Привет, - сказал я, - как дела?». Голова наклонилась и еле слышно визгнула, как бы продолжая разговор. Я осмелел совершенно и начал гладить торчащий в проломе нос. «А ты совсем не страшный, оказывается, - говорил я, - А мне говорили, что ты злой. Вот глупости!». Я гладил лохматую голову и понимал, что существо по ту сторону забора, одинокая одичавшая от насмешек и оскорблений глупых мальчишек собака сильно нуждается в моей помощи, мне стало жалко этого бедного пса, жалко до слез, и я заплакал от неожиданной нежности и сочувствии. Собака, видя мои слезы, забеспокоилась, заскулила и стала облизывать мою руку. Между нами возникло то самое, что, возможно, взрослые называют «любовь с первого взгляда». Тот контакт, который произошел в ту секунду. Мгновенно сделал нас друзьями. Без слов мы поняли друг друга и полюбили.
С этого дня я каждое утро спешил в школу и поторапливал маму и мою медлительную сестренку. Я рвался изо всех сил на встречу со своим новым другом. Я решил держать нашу дружбу в тайне и не рассказывать об этом никому, даже маме. Из дома я, украдкой, тащил оставшиеся от супа кости, котлеты, или сосиски. Пес с благодарностью принимал от меня эти подарки и радовался, когда я появлялся у заветного пролома. Я сам радовался каждой нашей встрече. Теперь я мог мечтать вслух. У меня появился благодарный слушатель, который сопереживал со мной все мои приключения и искренне волновался в самых страшных местах моих рассказов. Он гремел цепью и еле слышно повизгивал, смотрел на меня своими большими карими глазами, наклонив голову, и брови «домиком».
Наша дружба длилась уже несколько недель. Когда во дворе было много народа, мы делали вид, будто не знакомы, а когда двор пустел, мы вновь продолжали общаться и радовать друг друга этим общением. Однажды, когда после уроков я вышел из школы, я увидел, как группа старшеклассников, по обыкновению, дразнит мою собаку. Теперь, когда мы подружились, я не мог этого терпеть. Не раздумывая, я налетел на самого длинного и с размаха ударил его портфелем. «Ты что! – закричал длинный, - псих?». «Не смейте обижать собаку! – закричал я и запустил в другого мешком со сменной обувью. Их было трое, пятиклассники. Двоечники и хулиганы. «Безотцовщина, - говорили о таких, выражая этим и горечь и сожаление. Тогда, когда война ушла еще не так далеко, много было не полных семей. Много мужчин погибло на войне, вот и пытались бедные женщины в одиночестве воспитывать детей, пусть без отца, но все-таки семья. Гнули спины на трех работах, чтобы прокормиться, а на воспитание не хватало ни сил, ни времени. Вот и росли в неполных семьях дети беспризорники. Без родительского присмотра и без отцовской любви. «Безотцовщина» - еще одно порождение войны. Эти трое были из таких. Они плохо учились, грубили старшим, обижали малышей, отбирали деньги. Никто не мог с ними ничего поделать. Давно в детской комнате милиции на них заведены дела, а им все нипочём. Словом, отмутузили меня в этот день знатно. За забором, гремел цепью, лаял и даже выл, от бессилия мне помочь, мой друг, но два синяка под обеими глазами и множество мелких ссадин и царапин я получил. Мне еще дома влетело за порванные брюки и испачканный пиджак, но я молчал и не рассказал о случившимся никому.
Время шло, синяки и ссадины исчезли, я и моя собака продолжали дружить, и наше общение оставалось нашей тайной. Однажды, когда после уроков я вышел из школы, с высокого крыльца увидел, что моя собака бегает отвязанная по своему дворику за забором, а хозяин ее хлопочет у небольшого грузовичка, такие раньше назывались полуторками. В том году начали массово ломать старые деревянные дома и их жителей переселяли в новые районы. Черемушки. Это слово стало синонимом многочисленных московских новостроек. Строились целые районы с новыми домами, с отдельными квартирами. Теперь эти дома пренебрежительно называют «хрущебами» или «хрущевками», но тогда они помогли расселить множество коммуналок и превратить большую деревню Москву в современный город. Хозяин моей собаки, очевидно, получил квартиру в Черемушках и, погрузив свои вещи на полуторку, готов был уезжать, а собака была отпущена немного побегать, размяться перед предстоящим переездом.
Толи я что-то крикнул, толи позвал моего пса, не помню, но собака, почувствовав мое присутствие, вскочила на будку, а с нее мигом перемахнула через забор, и, не обращая внимание на окрики хозяина, оказалась рядом со мной. Еще мгновение, и две тяжелые лапы лежали на моих плечах, а мокрый розовый язык облизывал мое лицо. «Назад! Ко мне! – кричал растерянный хозяин. «Мальчик, стой не двигайся! Он тебя не укусит! Не бойся! Я сейчас!». Через забор, как собака, перепрыгнуть он не мог, и ему пришлось бежать через улицу, а это большой крюк. А я стоял растерянный и счастливый и не мог освободиться от дружеского объятия. Вдруг, из-за школы, подняв воротники и ссутулившись, так они казались себе взрослей, вышли мои прежние обидчики, все трое. Курили они там за школой что ли? Вышли прямо на нас нос к носу. Собака спрыгнула на землю, ощетинилась, страшный оскал исказил ее морду! Пес захрипел и рванулся вперед. Я бросил портфель и еле успел ухватиться за ошейник. Собака поднялась «на дыбы» и, казалось, готова была разорвать хулиганов на мелкие кусочки. Я удерживал эту страшную силу и ликовал от сознания своего превосходства, от сознания силы и власти над жалкими беззащитными мальчишками, которые как-то съежились, прижались друг к другу, стали жалкими и какими-то маленькими. Кто-то из них заплакал: «Мальчик, убери собаку, убери ее, пожалуйста!». Мне стало их жалко. Жалко и противно одновременно. Обида ушла, осталось презрение. Я их презирал и жалел одновременно. С тех пор я больше не боялся хулиганов. Каждый раз, когда сталкивался с хулиганом, я испытывал к нему жалость и презрение, и это вытесняло страх из моего сердца.
Через минуту прибежал испуганный хозяин, прицепил пса на поводок и со страхом дотронулся до меня: «С тобой все нормально? Он тебя не укусил?». Я стоял молча и смотрел на моего защитника с благодарностью и с нескрываемой гордостью. Мои обидчики тут же пропали, как и не было. В голове, как звон в ушах, стоял страшный собачий рев и жалкие возгласы мальчишек. Я некоторое время от пережитых эмоций был в оцепенении и не мог пошевельнуться. Хозяин увел собаку, а я все стоял посреди школьного двора и не двигался, но звук мотора полуторки из-за забора привел меня в чувства. Я понял, что они уезжают. Хозяин и его… моя собака, мой друг, которого я больше никогда не увижу. Я побежал. На улицу через ворота выезжала полуторка, в ее кузове, среди вещей, на каком-то свертке сидел хозяин и держал за ошейник моего друга. Пес смотрел на меня, наклонял голову то в оду, то в другую сторону, повизгивал, и брови «домиком». Я закричал что было мочи, закричал так, что хозяин обернулся и с удивлением посмотрел на меня. Он подумал, что собака все же укусила меня, и был рад поскорее уехать, чтобы не отвечать. А пес, мой друг, натянув поводок, привстал в кузове и громко залаял, как-то по особенному, с завыванием. Этот вой до сих пор стоит у меня в ушах. Мы оба понимали, что больше никогда не увидимся и прощались навсегда. Машина зафырчала и скрылась за поворотом, а я остался стоять посреди улицы и горько плакал.
Это была моя первая большая потеря в жизни.
Меня больше не задевали школьные хулиганы, они старались обходить меня стороной. Не потому, что они меня боялись, просто, я думаю, им было стыдно. Они стыдились того, что я видел их слабость. С тех пор я не боюсь злых людей, я знаю, что против сильной воли они слабы, и мне их всегда жалко. Я их жалею и презираю. И они это чувствуют. Чувствуют и обходят меня стороной.