Торгсинки

Звенели, рельсами гудели трамваи. Весь в белом милиционер на шумном и знойном перекрёстке свистками разгонял неуклюжие телеги с ящиками, да редкие автомобили. Солнце сияло в хрустале магазинных окон и обрушивалось обратно на пёструю, пыльную, гомонящую толпу. Грузовик осоавиахима прогремел по мостовой, чуть не сбив плюнувшую ему вслед немытую цыганку. Москва...
Девушка в красной косынке утюгом перлась через толпу, а сзади, прижав к себе свёрток, трусила Дашка в новеньких торгсинках. Так назывались иностранные туфли на легкой подошве. Чтоб купить их, она сдала ломаную серёжку, и столько всего накупила - мать родная! Одно слово - столица. У ней здесь, кроме подруги, считай никого. Страшно! Вот и держится за Манькино плечо.
- Дашка, слышь, айда в крематорий!
- Это чё?
- Вона народу сколько! Хоронить негде! Большевики теперь всех в печке жечь будут. Да не бойся, дурочка, мёртвых. Как завод большой сделали, и смотреть пускают.
- Да мне то, чего бояться? Аль покойника не видела?
- Ну так идём!
У разинутой пасти в жёлтой стене - толпа. Звонкоголосая бабёнка зазывает на экскурсию от имени общества воинствующих атеистов, наглядно показать, как человек вчистую сгорает, и никакой такой души от него не остается. Да возле самой двери согбенная на коленях старушка, похожая на чёрного ангела с крысиным личиком, бьет и бьет поклоны, и крестит входящих. Не гонит её никто. Аль не замечает.
Внутри жарко очень, и правда - страшно. У чёрного котла очередь. Глянуть можно, как в последний-то раз мучается покойник, оставляя от себя назойливый запах. Манька жестом зовет к огненному глазку - потому, что шум ужасный.
Дашка делает пару шагов по пышущему жаром железу, и понимает, что подошвы от нагрева приклеились к полу, отошли от туфель и остались позади. Визг, смех, крики!
Грустная Дашка, сидя на траве, достает из свёртка старые туфли, а израненные торгсинки заворачивает в чистый газетный лист, что дала подруга. "Бог умер!" - а вместе с ним и Дашкина мечта пощеголять на селе.
- Слышь, Дашуль, что пишут-то: башню на Сухаревке ломать будут! Да скоро совсем - девятнадцатого августа. Айда смотреть, пока не поломали! Она большая...
Шёл тридцать третий год. Великая и славная эпоха впереди. Отмерено, взвешено, приговорено.