Остров. Где-то...

Глава вторая.

Дон Марьятта Дегиз Виньен.

Караван отплывал в хорошую погоду. Дон Марьятта стоял на палубе куфа. «Летящая королева» - название не вязалось с судном, в трюмах которого легко помещались сто двадцать тысяч мер груза. Но, не смотря на свою объёмность, куф выглядел настоящим красавцем. Изящные обводы бортов и великолепная резьба по всему корпусу, удивительная скульптура на носу. «Королева» - единственное, наверное, судно в мире, у которого ростр украшался фигурой женщины, руки которой были не прижаты к телу, как вырезались они у всех прочих богов или богинь, мифических созданий или просто покровителя корабля, а раскинуты в стороны, что делало парусник знаменитостью в морском братстве...
Тоска глодала Марьятта. «Когда свидимся с тобой, родной Марид» - плакало сердце дона...

Город рос из моря. От начала пирсов в красочном хаосе, из-за того, что были окрашены в разные цвета, разбрызгались сарайчики для временного хранения грузов. За ними толпились, наползая друг на друга, всевозможные блок и пакгаузы. Посолидней и добротней. Сам город взобрался на гору, позаимствовав у неё название, и величие. В подножие чинно, ровными рядами выстроились административные здания - портовые и таможенной службы. Длинные низкие дома красного или жёлтого кирпича. К их пространным подъездам прилегали мощённые булыжником тротуары; здесь спокойно разъезжались встречные пролётки, телеги и кареты. Портовые строения заканчивались у основания лестницы, известной и прославленной по всему миру. Она носила имя собственное - «Госпожа». Знаменитой «Госпожу» сделала её невероятная ширина. Если встать и смотреть с середины, то края лестницы не виделись. Лестницу выложили серым гранитом, но строители подобрали камень таким образом, что каждый ярус имел собственный оттенок. Яруса отделялись друг от друга террасами с орнаментированными балюстрадами с балясинами из жёлтого мрамора с розовыми и голубыми прожилками. Гигантское сооружение служило городу аортой, без которой не могла существовать сама его жизнь. С утра до ночи по лестнице поднимались и развозились по бесчисленным магазинам товары и продукты. На вместительных площадях гудели рынки, предлагавшие на продажу почтенным горожанам товар мыслимый и диковинный. Здесь торговали всем, что только можно представить; рядом соседствовали и самые изысканные творения, и совершенная безвкусица; вещи абсолютно необходимые и никчёмные безделицы. Блеск совершенств, выставленных на витринах, оскверняла тусклая медная чушь, лежащая на лотках и прилавках. На лестнице можно было найти предметы смертельно опасные или, напротив, взывающие к жизни. Всё, что имелось в мире на продажу рано или поздно оказывалось в торговых зонах всемирно известной лестницы, ибо Марид - перекрёсток морских дорог западного полушария. Столица Гишпенского королевства и морская столица мира.
В обе стороны от лестницы под прямыми углами расходились улочки, вымощённые по чину и достатку домовладельца булыжником, плиткой или мраморным резным камнем. Снизу теснились дома людей простых, но с достатком. Купцы, военные, капитаны, чиновники. Чем выше по лестнице, тем богаче и роскошней становились строения, пышнее и экзотичнее сады и палисадники. На вершине, где самый чистый и прозрачный воздух, не оскорблённый запахом рыбьих коптилен и гниющих на жарком солнце водорослей, одиночными пятнами белели среди зелени дворцы знати. Надо ли говорить, что разваливающиеся домишки и лачуги бедноты оказались изгнанными из оазиса сытого изящества. Бесчисленные, они, давя друг друга, толпились внизу; под невероятными, противоречащими законам притяжения углами, занимая каждый свободный кусок пространства, на котором хоть как-то можно было удержать равновесие. Но и мраморные дворцы, принадлежащие сильным мира, и разваливающиеся жилища голытьбы, все они утопали в пышной зелени, цветущей круглый год в сени благодатного климата Срединного моря.
Доминантой панорамы столицы служил величественный собор, возведённый в честь святого Йсуи Мухаидина. Зодчие выбрали материалом для строительства песчаник, потому храм со стороны моря виделся огромным диковинным бежевым цветком, покоившимся в ложе зелёного великолепия. Он являл собой гигантский купол, самый огромный, какой можно представить. Венчал его косой крест, высота которого равнялась высоте купола. Линию крыш примыкающих к храму зданий и построек архитекторы изломали таким образом, чтобы наиболее точно повторить контур горы. По обеим сторонам от купола тянулись в небо восемнадцать увенчанных семи конечными звёздами игл изящных минаретов, по числу совершённых подвигов пророком Мухаидином. По счастливому завершению последнего - одержанной победе в восемьсот летнем поединке с могучим змеем Харибаахаилем, охранителем врат, пройдя которые только и можно попасть на небо - на Великого снизошло просветление. Бог един в разнообразие своих ликов. Множество его ипостасей, воплощений есть не что, как доказательство всемогущества господа. Результатом жарких теологических споров между приверженцами канонических религий стало рождение нового учения, в котором объединились воззрения рождённого принцем Мухаидина и, прошедшего крестный путь простого плотника Йсуи, сына простолюдинки, провозгласившего существование единого бога-отца. Широкая лестница вела к собору, олицетворяя суть нового, всеобъемлющего учения, свободного от рамок изживших себя догм и запретов. Шесть её террас равнялись числу слившихся друг с другом основных вероисповеданий, исповедуемых до того в Гишпении. Со временем религиозный аспект утерял первоочередную значимость, и она стала служить местом времяпровождения городскому люду, свободному от работы и иных обязанностей. В дни празднеств тысячные толпы горожан устремлялись на лестницу, где на широких площадях устраивались выступления артистов цирка и хоров, проводились парады немногочисленной, к слову, армии, а вечерами нередко запускались по поводу и просто красочные фейерверки. Вот и сегодня царил праздник. Горожане вышли на террасы лестницы, чтобы поглазеть на проводы, как объявили глашатаи королевского дома, Великого Посольства, отправляющегося в далёкий таинственный Анжар, грозный Халифат, раскинувшуюся в пол-мира далеко на Востоке державу...
Испуганные крики мечущихся среди мачт чаек: посвист ветра в снастях: натужный скрип работающих лебёдок. Зычные команды боцманов, металлический звон начищенных до блеска корабельных колоколов. Суета на судах и толчея на пирсе. Плач, смех... Бабаханье пушек...
Дон Марьятта Дегиз Виньен исчез. Признать в человеке, безмолвно замершем посреди гама и суеты блестящего вельможу и могущественного придворного на смог бы никто. Одиноко стоявший у борта человек ничем не отличался от обычного гишпейского торговца. Высокие до колен кожаные сапоги с оловянными пуговицами, простой костяной пряжкой и заправленные в них плотные штаны в обтяжку цвета обожженного кирпича. Глубокие боковые карманы. Синий камзол, рукава которого едва достигали локтей, сшитый из парусины и обработанный для придания материи мягкости кислотой. Белая льняная рубашка с отворотами на длинных рукавах, мягкая войлочная шляпа с вислыми широкими краями, отлично защищающая хозяина от солнечных лучей и струй дождя. Наряд довершал плащ с капюшоном, скреплённый на плече оловянной брошкой. Марьятта отпустил шкиперскую бородку, которая делала его неузнаваемым. Вельможа смотрел на город, а на сердце лежал камень, воспоминания полнились мраком. В мыслях дон возвращался в утро, когда в его дом примчался гонец...

Дон сидел за рабочим бюро, сделанного из массива ценных пород вишнёвого дерева - настоящее произведение искусства. Пришлось выложить семнадцать данов - содержание целой псарни в течение полугода - хозяину маленького магазинчика, в котором он повстречал чудо столярного мастерства. Продавец умел торговаться. Оба охрипли, но расстались довольные - один удачной покупкой, другой победой в торге. В то утро дон пытался честно продолжить отложенную накануне работу по написание трактата: «О неизменном присутствие экономической составляющей любого политического решения». В подзаголовок он вынес: «Экономика и политика. Что впереди»? Но дело не шло. Простейшие фразы не клеились, а, мысль, гремевшая в мозгу, испарялась, стоило ему попытаться облечь её в словесную форму. Дон в сердцах отбрасывал перо и сидел, хмуря брови, уперев в подбородок большие пальцы сцепленных кистей рук. Скрипя от досады зубами, он откинулся на спинку ужасно неудобного стула. Почему то дон не мог заставить себя отказаться от владевшего им странного желания чувствовать под собой этот старый, задёрганный стул, пробравшийся неведомым путём в кабинет. Неказистый, он своим уродством издевался над гармонией шикарных гарнитуров, выполненных на заказ. У Марьятта возникало чувство, что нелепый стул вообще-то предмет живой. Иногда ему чудилось, что тот свысока и презрительно противопоставляет себя остальной мебели. Гордости хозяина дома - книжным шкафам с плотными рядами корешков коллекционного издания недавно изданных работ древних философов, кстати, обошедшееся Дегизу в маленькое состояние; сервантам с расставленными в них изысканными безделицами и столовыми сервизами из горного хрусталя, оправленного в серебро. В присутствие стула они словно теряли всю ценность, тушевались, а мягкие диваны - глубокие, обитые тканью - угрюмо пытались съёжиться. Даже умопомрачительные в цене кожаные низкие кресла теряли достоинство. Изящные столики утрачивали восхитительную прелесть линий, а выставленные на них рюмки и фужеры лучшего, самого тонкого стекла, стыдливо тускнели. Таким вот мучителем был неведомый пришелец, но только на нём и мог полноценно работать дон Марьятта...
Анжарнийские толстые ковры ручной работы покрывали выложенный цветной керамической плиткой пол. Синие гардины, с мерцающими искрами в глубине цвета ограничивали пространство кабинета, создавая особую умиротворённость, способствующую процессу раздумья и творческой работе. Вечерами, отдыхая от бесконечных забот дня, дон любил не сильно разжечь камин и посидеть рядом, в уюте глубокого кресла, вдыхая запах сгорающих, редко постреливающих, дорогих берёзовых поленьев. Он раскрывал дверь на балкон, откидывал занавески и любовался видом на море. Месяц или полная луна занимали своё место на чёрном небе, на пол падал неправильной формы серебряный прямоугольник света. Марьятта с бокалом чудесного золотистого буажеро в руке - в букете заморского вина легко угадывался вкус миндального ореха, почему и нравился дону, с пикантным долгим послевкусием - превращался в зрителя ежевечерней иконописи мироздания. Покой снисходил в его сердце. Душа дона принадлежала эстету - ценителю всего прекрасного. А тут нелепый стул. Мучающий хозяина и... необходимый ему необъяснимо. Выбросить колченогого уродца дон не мог, сколько бы раз не порывался. Стул стал сродни бородавке на источившейся ножке - теребишь, больно, а не оторвать. Про себя Виньен называл его «пытошным».

Итак, судьбоносным, как оказалось впоследствии, утром дон сидел на «инквизиторском» стуле в кабинете за рабочим столом. Поверх пижамы он накинул халат из красного атласа, перед ним стоял бокал выжатого собственноручно апельсинового сока. Марьятта медленно «отходил» от бессонной ночи, проведённой в спальне Лауры, жены. Супруга принимала его с радостью, желанно настолько, что вырваться из плена супружеских объятий удалось только под утро, после того, как дражайшая половина, успокоенная победой в любовной баталии, заснула у него на груди. Виньен сам не прочь был бы поспать, но огромное хозяйство требовало личного внимания. Дон с сожалением, осторожно - не разбудить - высвободился из тёплых объятий супруги и отправился в свой кабинет, где сидя в «пытошном» сооружении, напрасно мучил гусиные перья и собственный мозг попытками изобразить на бумаге что-то значимое. Вместо этого перед мысленным взором всплывали, одна за другой, сладостные сцены минувшей ночи... Жена в постели ожидает его прихода. Разметалось по подушкам золото шелковистых кудрей, в воздухе плавает благоухание кремов для втираний и ароматизированных масел. Манит нежный розовый пеньюар, подчёркивая белое великолепие жены. Томление во взгляде любимых глаз...
Марьятта любил свою Лауру. Любил с момента первой встречи, хотя выгодный брак состоялся, как принято в высшем свете, по обоюдному расчёту. Но, видимо, бог возлюбил их. Страсть, охватившая молодых людей с первого дня официального представления, с годами не остыла, но превратилась в ровный жар обоюдной любви. Они родили пятерых детей. К несказанному огорчению обоих раз за разом на свет появлялись только девочки. Но даже такая «неудача» - отсутствие наследника по мужской линии - только усилила и облагородила их чувства, придав отношениям лёгкий налёт нежной грусти. Своих дочерей Марьятта любил до сердечной боли.
Старшую звали Генриетта. Недавно ей исполнилось девятнадцать лет, но она всё ещё, как говорится, «не вышла». Жена не давала супругу покоя: выбери дочери жениха, девушка засиделась. Разве он сам не понимал? «Пора, давно пора выдавать» - сокрушался втайне, с трудом представляя, как его статная, черноволосая, жгучей красоты дочь покинет отчий кров с чужим мужчиной. Сердце ныло от жалости к самому себе. Тем не менее, в уме он придирчиво перебирал кандидатуры сыновей своих знакомых, достигших подходящего возраста и, на взгляд отца достойных занять место подле Генриетты. Некоторые ставились им в приоритет.
Вторая дочь, Жаслин, пятнадцатилетняя мечтательница с романтической душой - полная противоположность Генриетте. Блондинка с голубого цвета глазами. Она вошла в тот нежный возраст, когда мысли юных барышень полностью занимали видения прекрасных юношей из снов. Или мечтами о них, что почти одно и то же. На улице во время прогулки по террасе в обществе гувернантки, или во время похода на утреннюю мессу в приходскую церковь: сидя в комнате у раскрытого окна, она искала в проходящих мимо молодых людях черты неведомого гостя из ночных грёз. Чувства, естественно, тщательнейшим образом скрывались от маменьки и папеньки, а те, счастливые и грустные, щадя самолюбие и девичью гордость, подыгрывали, делали вид, будто не замечают её печальных вздохов.
Третья, Элуиза, самый спокойный их ребёнок. Миловидная, застенчивая шатенка младше Жаслин на два с половиной года. Молчаливая, в окружении бесчисленных кукол, она жила в придуманном для себя мире. Родители не помнили, когда в последний раз дочь дала повод для раздражения. Она была тиха, послушна, но как выяснилось, таила железную волю внутри маленького сердечка. Однажды произошёл случай, несказанно удививший отца и мать, заставив с осторожным восхищением поглядывать на свою тихоню. Да, историю с собаками не забудешь...
Дон испытывал к четвероногим друзьям человека искреннюю привязанность, и если не любовь, то глубокое уважение, ценя отвагу и ум, присущую их племени. Собаки это знали и безбоязненно плодились на территории хозяйства. Речь о собаках дворовых, беспородных. Были и другие: громадные ламбордоги, добродушные увальни необычайной силы, слоны собачьего мира: пружинистые плоские борзые с простуженным лаем и подвижные, словно ртуть, гончие, непоседы чрезвычайные. На женской половине дома хозяйничали домашние любимицы - пушистые ливретайки, стоимость любой крохи превышала рыночную цену быка - производителя. На дворняг не обращали внимания, однако, со временем они расплодились и стали представлять реальную угрозу для хозяйской живности. Начали необъяснимо пропадать куры и петухи, находили задушенных кошек. А к ним Марьятта относился, пожалуй, что лучше, чем к собакам. И, наконец, настал день, когда пропала ливретайка. Под подозрение сразу попали дворняги. Отчаявшийся псарник, сильный и мужественный человек, ответственный за содержание породистых собак, давно не выходил во двор без плети - свора чувствовала врага - и, оскалив клыки, псы яростно облаивали его. Псарник бухнулся в ноги дону, слёзно моля хозяина позволить перебить хотя бы половину без породистых собак. Скольких щенков, слепых кутят он утопил, а, дворняг не становиться меньше. А сколько не плановых случек? И он, хоть убивайте на месте, не знает, как это может быть? Его поддержала кухонная челядь; мол, не пройти к помойным бакам. Одичавшие псы считают помойку своей территорией и готовы наброситься в любую минуту. Под давлением убедительных жалоб дон согласился на отлов и истребление наиболее агрессивной части животных. Охота началась. Псы, осознав, что их жизни приходит конец, с лаем носились вдоль стен, а загонщики, вооружённые факелами и длинными тяжёлыми палками гнали их в тупики, глухие углы и узкие проходы, где крошили собачьи черепа и хребты страшными ударами. Бойня продолжалась весь день. Изредка предсмертный вой перекрывался человеческим воплем боли. Это самые смелые, отчаявшиеся кобели, уразумев, что терять им, кроме жизни, уже нечего, избегнув смертельного удара, бросались на своего убийцу и вонзали клыки в сапоги. Ужас смерти давал силу, они прокусывали сыромятную кожу, и пусть перед смертью, но чувствовали солёный вкус крови врага. На подобный «подвиг» оказались способны единицы, остальные умирали, поджав хвосты и плача.
Марьятта увёз семью в город, объявив домочадцам, что у него выдалось свободное время, и он желает побыть вместе с ними. Они бродили по террасам лестницы, спускались на нижние яруса, впрочем, особо вниз, в кварталы бедноты не заходили. В бесчисленных магазинчиках нижних террас покупали безделушки, удивляясь дешевизне товара. На рынках отдыхали в съестных лавках, заказывая лепёшки, набитые требухой. Дочерям покупали сладкие, замороженные сливки. Зашли в бродячий цирк. Встретив на террасе знакомого, друга и компаньона дона в торговых делах сара Витьена Жерара, приняли приглашение к обеду, где в приятной обстановке, лёгких пересудах и любованием на прелестных сестёр высидели до вечера. Своих детей у сара Витьена и его супруги, к великому их огорчению не было. Правда, с ними проживал племянник Витор, юноша восемнадцати лет, к сожалению, сейчас отсутствовавший. Распрощались семьи, когда лёгкая прохлада сумерек пробралась в беседку, где они пили чай. День выдался удачным. Изрядно усталая, оговорив ответный визит, семья направилась домой. Еще с вечера дон Марьятта строжайше наказал псарнику управиться к их возвращению, и он не ожидал, войдя во двор, увидеть в сумерках следующую картину.
Недавно ощенившаяся сука лежала на боку. Возле набухших сосцов возились, толкаясь и повизгивая, шесть маленьких комочков. Слепые кутята жадно сосали мать. Её окружили разгорячённые, не отошедшие от кровавого угара загонщики. В руках забрызганные кровью, с клочьями прилипшей шерсти дубинки. Где пряталась и как пережила собака этот день непонятно. Но её нашли и жить ей и выводку оставались считанные минуты. Сучка понимала своё положение. Она прижала уши, хвост униженно подметал пыль, по морде текли слёзы. Видимо, вид сосущих молоко щенков остановил разъярённых охотников. Многие были покусаны, но, никто не желал первым обрушить на кормящую суку смертоносный удар. Мужчины стояли и ждали. Бог знает, о чём думали палачи, но они не слышали, как во двор вошла семья. Наконец, псарник обречённо вздохнул и шагнул вперёд. Собака задёргалась, засучила лапами, отворачивая морду от убийцы. Дубинка поднялась...
-- Нет - взметнулся звонкий голос, и маленькая фигурка бросилась к мужчинам. Псарник вздрогнул, обернулся на крик. Увидев, что к ним со всех ног бежит дочь хозяина, опустил дубину и дал знак расступиться. Элуиза, это была она, кинулась к собаке. Раскинув руки, девочка упала на сучку. Нисколько не заботясь, что перепуганная собака может воспринять всё как угрозу. Но умная псина поняла, что к ней пришло спасение. Она принялась лизать лицо Элуизы мягким тёплым языком, обдавая жаром судорожного дыхания. Загонщики обмякли, самый старый из них, седой егерь, стесняясь, украдкой тёр увлажнившиеся глаза... Марьятта отозвал в сторону псарника, тот, горячо оправдываясь, размахивал руками, показывая то в одну, то в другую сторону. Прерывисто доносилось: «... шестнадцатая... никого больше... свезли ... а с этой как быть... теперь уже нет, оставляй...»...
Мать сидела с дочкой. Она обняла и прижала Элуизу к груди, гладила её по голове. Слёзы текли у обоих. Дочери стояли рядом и переводили глаза с матери на сестру, собаку, её повизгивающих и толкающих друг друга щенят. Маленькая Марта присела и оглаживала собаку за шелковистыми ушами. Сучка вытягивала морду, толкала шишковатым лбом маленькую ручонку, тянулась лизнуть девочку в лицо. В память дона навсегда врезалось: его семья, застывшая в неясном свете угасающего дня. Тишина. Заплаканные глаза любимой жены, немой укор и потрясение в растерянном взгляде...
Естественно, собаке и щенкам была дарована жизнь, а родители ещё долго после этого случая обсуждали неожиданное мужество дочери, до сего момента не подозреваемое.
Четвёртой по возрасту шла черноволосая и черноглазая бестия Марса. Все вокруг знали, что этот человечек не живёт дома. Искать её в случае нужды следовало среди мальчишек дворовой челяди. На ветках деревьев или в зарослях жгучей крапивы на задниках двора. Украшенная синяками и расписанная царапинами, презирающая боль - вольная птица - она предводительствовала уличными отрядами сорванцов. Лишь непререкаемый авторитет отца мог как-то укротить неистовый вулкан азарта и энергии. С ужасом Виньен думал, точнее пока не желал мыслить, о том, как станет справляться с маленьким дьяволёнком годов этак через шесть.
Тайной же любимицей взрослых стала их последнее сокровище, Полли. Белокурый ангел. Огромные, выразительные глаза, унаследовавшие цвет матери: васильковые. Малышка появилась на свет в результате последней попытки родить наследника. Подуставшие родители, воспитавшие кряду четырёх дочек, решились завести ещё одного ребёнка в надежде, что на этот раз небо смилуется к ним и станет мальчик. Но им снова даровали дочку. Однако, в награду, рождение последней обернулось для Марьятта и супруги счастьем неисчислимым. Не любить их Поли мог разве, что камень. «Ангел пришёл к нам, ангелочек» - только так говорили о девочке окружающие. Это правда; личиком малышка как две капли воды походила на херувимчиков с икон, исполненных величайшими художниками прошлого. В обществах, куда приводили Полли, смолкали прочие разговоры, кроме как о детях. Сами малыши, коим посчастливилось играть с Поли ещё долго после отъезда «ангелочка» приставали к родителям, вымаливая у них разрешения на новую и скорейшую встречу с удивительной девочкой...

Итак, дон сидел на «пытошном» стуле за рабочим столом. Хозяин халата потихоньку отходил от ночи. Как и его большое хозяйство. Со стороны кухни прилетали звоны крышек, снимаемых с полок кастрюль, редкие не громкие переговоры слуг, неспешное постукивание деревянных подошв в коридорах. Умиротворённый тишиной раннего утра дон «клевал» носом. Внезапно порывистый ветерок, влетавший в раскрытые окна и тормошивший раскрытые занавеси, принёс чуждый, неясный звук. Марьятта насторожился. Через какое-то время он проявился - это был дробный стук копыт лошадиного галопа. Знаменитая интуиция дона встрепенулась. Дон замер в напряжённом ожидании. Дорога, по которой скакал всадник, была единственной на террасе и заканчивалась она у ворот его особняка. «Кто бы это мог быть? Утро раннее. Главное, к чему?» - гадал Дегиз. Благодушие, дремотная расслабленность, секунды назад владевшее им, испарилась. Дон тревожно вслушивался в нарастающий топот. Вот лошадиные копыта уже бьют не глухую дробь, но звонко цокают. «Рядом» - натянулись нервы у дона. Совсем недавно он распорядился вымостить камнем последние три десятка метров дороги к дому. Одной из причин, как раз являлось эта: знать заранее о не прошеных визитёрах.
Дон вскочил с инквизиторского стула и скоро зашагал к выходу. Спеша, через ступеньку спустился по лестнице на нижний этаж. Стремительно пересёк гостиную и оказался во внутреннем дворе. Заспешил дальше и оказался у наглухо затворённой маленькой двери, врезанной в кирпичную стену рядом с главными, большими воротами в тот момент, когда гонец по другую сторону осадил разгорячённого скакуна. Дон откинул кованый засов и рывком открыл дверь. Та пронзительно заскрипела - ещё одна мера предосторожности - и шагнул за порог. Как оказалось навстречу судьбе...
-- Поводом, заставившим меня прервать ваш утренний покой, дорогой мой дон, явилось дело весьма тонкое, необычайное. Государственной установки...
Военный министр Гишпенского королевства Родриго Пепел Гонсальези медленно прохаживался по просторному кабинету в своём домашнем дворце. В руке он держал бокал белого тихо шипящего пузырьками вина, изготавливаемого из сорта винограда, произрастающего только в одной провинции королевства - Шам. Ровно такой же бокал держал и дон Марьятта Дегиз Виньен. Он сидел на мягком диване, заваленном подушками и подушечками. Страсть министра к мягким перинам и пушистым одеялам, толстым коврам, но, главное, к подушкам, была общеизвестна во всей Гишпении. Не раз увлечение министра давало повод для добродушных шуток со стороны друзей, равно как служило раздражительной зацепкой для появления злобных пасквилей в стане врагов. Но и железная воля, мудрая проницательность и бесконечная преданность своей стране также была знаменита, и не только в Гишпении. Народ любил военного министра.
-- Дело наше - поклон в сторону сидящего на диване Марьятта - надеюсь - ещё поклон - что уже нашего и конфиденциального настолько, что знают о нём на всём божьем свете только двое посвящённых, я имею в виду нас, дорогой дон. Таковым данное число и должно остаться в любых, даже самых неблагоприятных обстоятельствах. Договорённость между нами сохраняется в устной форме. Что касаемо финансовой стороны дела, вот Вам казначейские чеки - говорил Гонсальези, стоя у стола и открывая крышку шкатулки, украшенной витиеватым вензелем, изображающим заглавную букву фамилии министра - возьмите - в руках его оказалась внушительная пачка ассигнаций, взвесив её, он направился к Дегизу.
-- Вот билеты, в коих Вы вольны проставить любые цифры, ежели посчитаете данные суммы необходимыми для достижения целей, способствующих дальнейшему процветанию дорогого нашим сердцам отечества. Билеты подписаны его сиятельством главным казначеем королевства.
Военный министр вручил с трудом выкарабкавшемуся из вороха подушек дону Марьятта пачку и пожал руку:
-- Дорогой мой друг, желаю удачи, и бог да пусть хранит Вас и Ваше прелестное семейство. Встреча предстоит не скоро...
Родриго Пепел Гонсальези прозрел будущее...

Вместительный купеческий куф с выведенной золотом надписью по носу готовился к отплытию. «Летящяя королева» - оказалась наиболее приспособлена для длительного морского путешествия, в которое отправлялся дон с семьёй. Официально на трёх из шести торговых кораблях расположилось посольство Королевства. В высочайшем указе Его Величества объявлялось, что отправлялась делегация с целью « установления добрых и прочных на многие годы отношений меж двумя государствами». Но существовала другая, потаённая, истинная задача: сбор разведывательных данных и по возможности, вербовка агентов среди высших чинов Анжара. Цель - выявить существование потенциальной военной угрозы со стороны столь могущественной державы, каковым является Халифат. В королевство исправно поступали полные противоречий слухи о манипуляциях, проводимых громадной анжарнийской армией в приграничных территориях, ускорением модернизации флота, каботажного и особенно дальнего радиуса действия. Выяснить, что происходит на самом деле, и несут ли действия Халифата характер угрозы в отношении безопасности Гишпенского королевства, предстояло дону Марьятта, действительному тайному советнику при военном министре короля. По большому счёту, пышное, блистательное посольство служило прикрытием истиной цели, возложенной военным министром на Дегиза Виньена.
Дон ехал в Анжар под видом состоятельного купца. Действовать ему предстояло совершенно самостоятельно, соответственно положению дел на месте. Приоритетно - собрать как можно более подробную и правдивую информацию о могущественной державе, особо её военной составляющей и в первую очередь вызнать возможные линии поведения Халифата в отношении самой Гишпении и её союзников. Ежели выясниться, что ведётся подготовка к морскому вторжению, то постараться изыскать любые! меры воздействия на высших должностных чинов Анжара, от которых зависят принятия решений. Когда военный министр, получив согласие, озвучил задание, а на руки дон получил документы, разрешающие ведение финансовых операций с возможностью заключения торговых сделок от имени государства на фантастические суммы и правом на свободу действий неограниченных никак и ни чем он приступил к осуществлению задуманного.
Не мешкая, Марьятта обратился к своему подельщику и давнему другу, удачливому купцу, алчному до неприличия, но при этом добряку и надёжному партнёру сару Жерару Виньетто. Живо заинтересовал его заманчивой перспективой стать первым в торговле с богатейшей страной и довольный, видя, что партнёр заглотил наживку, успокоился по поводу технической стороны организации экспедиции. Он знал своеобразный талант приятеля, которому нужно только задать верный вектор движения. Остальное в погоне за прибылью Жерар делал сам. На этот раз с помощью толстых пачек банкнот, полученных из рук дона. Экспедиция должна была выглядеть инициативой сугубо гражданских лиц, примкнувших на собственный страх и риск к официальному посольству. Шесть боевых галер - тяжёлые галеасы - весомый аргумент, чтобы к каравану безбоязненно смогла присоединилась «гражданская» его половина. Спустя три месяца маленький флот из шести военных кораблей сопровождения, ожидавших караван на рейде, трёх большегрузных бакал, на борту которых расположилось посольство, и трёх вместительных куфов, нанятых через сара Витьетто доном Марьятта готовился покинуть родные берега.
Море лениво шлёпало о борта тяжело осевших по ватерлинию купеческих судов. С небес мореходам улыбалось солнце, а, полуденный жар остужал свежий бриз. Его ровное дыхание полнило выставляемые на бушпритах кливера, которые, то округло надувались, ловя порыв ветра, то вдруг с хлопком опадали и съёживались. Мрачное настроение, предчувствие поджидающих впереди невзгод не оставляли Дегиза, не гласного командующего экспедицией. На этот счёт все капитаны получили секретные указания в больших плоских запечатанных пакетах, скреплённых королевской печатью, должных быть вскрытыми спустя четыре часа с момента отплытия, о чём уведомляли сопроводительные записки...
Настроение у дона было чернее ночи. Хмурить брови было от чего. Дурные знаки преследовали его все месяцы подготовки. Ох, не нужно было ему соглашаться. Почему он внезапно ослеп? Куда подевалась знаменитая интуиция? Сколько предупреждений со всех сторон сыпалось на него, а он не понял. Ну, чем, как не знамением было то, что случилось в таверне, когда били по рукам с саром Жераром Виньетто обсуждая выгоды предстоящего путешествия... В прокуренной, пахнущей сладким пивом, среди ползущего из кухни прогорклого чада и отвратительной вони от сгоревшего лука, оба смотрели на красное, как кровь, вино, медленно с негромким бульканьем вытекающее из трещины в стенке только что принесённом кубке, еще даже не оплаченном. Заказывал вино он. Разве это был не знак свыше? Дальше, хуже. После обычного вечернего обговора минувших за день дел, его красавица жена, дражайшая Лаура внезапно, словно больная, накинулась, ничего не слушала, только твердила: в Анжар, Анжар. И ведь не одна. Прибежали старшие лапушки-дочери... папочка, возьмите с собой, будем первыми дамами, съездившими в Анжар, всем на зависть... Никакие уговоры не действовали. И что Генриетте за муж пора, а не в далёкую страну на полтора года уезжать... а в ответ: вот и чудно, там за их принца и выйду... Так ведь два месяца на корабле, среди матросов, качка-болтанка, не выдержать вам... не болеем мы «морской» болезнью, а на матросов и смотреть не станем, что нам они... А маленьких куда?.. с собой возьмём... И в один голос... не сможем мы без Вас, папенька, полтора года одни, почему Вы нас не любите?
Сколько ору было. До хрипоты. Слезами своими, красными шмыгающими носами, синими мешками под опухшими глазами уговорили, сломили его непреклонное поначалу «нет». Постановили, ехать семьёй. Казалось, чего бояться под защитой боевых галер? Но не несли усталые ноги после замотанного дня в родное гнездо. Мир и покой, доселе царивший в доме, покинули его. Городские собаки взбесились, ни одна мимо не пропускала не облаяв... А кошки - чёрными брызгами во все стороны перед ним. Откуда столько чёрных взялось? Снова они...

Не был бы Марьятта тем, кем стал, без чёрных кошек... Злые, не хорошие стояли времена. Тогда Дегизо был простым, хотя и преуспевающим купцом. Вместе с подельником Виньетто Жераром, они колесили по Гишпении, берясь за любые, сулящие хорошую прибыль дела и видели, как из городов повсеместно исчезали кошки и собаки. Беда пришла после того, как Светлейший Канцлер Большой Дознавательной Инспекции издал указ, о том, что кошки и собаки чёрной масти являются пособниками диаво, а посему подлежат незамедлительному умерщвлению. Кошек через сожжение, собак путём удушением. Не по душе был указ Светлейшего Виньену. В силу того, что не любил он жестокости ни в каком его проявлении, хоть и по необходимости, но более, потому, что сам слыл заядлым любителем кошек. И за прочей живностью, хоть даже тараканов, признавал право на существование. Поэтому, когда кинулись жечь и душить несчастных созданий, а вопли бедных животных накрыли королевство, он бросил торговые дела, приказав закрыть все ставни и двери, натянул на голову ночной колпак и заперся в своём кабинете на три дня. Выпил шесть кувшинов анжарского вина, что приносил старый верный слуга Просто. Ему одному было дозволено входить в убежище потрясённого Дегиза. Марьятта пил и плакал, просил у Всевышнего прощение за весь род людской, дошедшего до подобного омерзения. Он не прикасался к еде, не открывал дверь любимой жене, бывшей тогда тяжёлой второй дочерью. А через три дня, жуткого вида, не чёсанный, с чёрными кругами под глазами и щетиной на запавших скулах вышел из затвора к супруге и челяди, встревоженной группкой собравшихся перед дверью его кабинета. Он произнёс речь:
-- Милая сердцу моему супруга. Не допускайте мысли, что муж и повелитель Вам, кормилец и защитник родного очага лишился разума от чрезмерного горя и количества испитого вина. Нет, чады... всё напротив. Прошу со всевозможным пониманием выслушать речь мою... Пусть станет так, чтобы отныне в доме этом нашли приют бедные уничтожаемые по воле злого рока создания, не виновные ни в чём. Поручение даю управляющему, славному Ибраиму. Тайно чтоб занялся ты уловом и схоронением несчастных любого цвета, а, хотя б и чёрных, пусть. Выстрой в подвале потребные для их проживания комнаты. Дело является тайным...
Так, с кошек и собак начинался путь к славе и богатству Марьятта Дегиза Виньена, купца, обладавшего острым умом. Интуиция помогла ему учуять выгоду, скрытую в безрассудном постановлении Суда Инспекции. Риск был не малый, ослушаться, но и выгода виделась внушительная. Внутренний нравственный протест против творимого безумства помог преодолеть растерянность и страх. Он оказался прав. Когда воздух заволокло гарью палёного мяса сжигаемых сородичей, кошки всех окрасов, не только чёрных, в том числе домашние, покинули Марид. Огромный город с населением в десятки тысяч людей остался один на один против стремительно размножающейся армии грызунов. Жалости эта армия не ведала. Спустя год со дня принятия злосчастного декрета столица имела вид города осаждённого и разграбленного. С наступлением ночи, бывшие ранее людными - морской город никогда не спит - улицы пустели. Горожане запирались в домах, готовясь к схватке с грызунами. Пищи на улице не осталось, они съели всё. Теперь мохнатые орды устремились в людские жилища, неиссякаемый источник еды. Город погрузился во тьму - фонарщики не разжигали огней, после того, как двое их товарищей едва отбились от накинувшихся на них голодных крыс. Зажиточные граждане для охраны съестных запасов нанимали голытьбу, и те ночами сражались в подвалах с неисчислимыми отрядами четвероногих разбойников. В бедных кварталах на нижних террасах люди бились с грызунами уже на смерть. Но только когда крысы пришли во дворец Святейшей Комиссии, а эпидемии кишечных заболеваний выкосили целые районы столицы, и на горизонте замаячил призрак надвигающейся беды - бубонной чумы - только тогда представитель от Дознавательной Инспекции выступил с заявлением об ошибочности и не медленной отмене указа о чёрных кошках и собаках. Для Виньена настал звёздный час. Он предложил городу свои скромные услуги в деле восстановления поголовно уничтоженного кошачьего населения. Выложил козырь: наличие у него в доме уже сейчас в натуральном виде пятидесяти кошек обоих полов, из них - шестнадцать особей в скором пред разрешении и котят, количество которых он сосчитать не в силах. А также двенадцать кобелей и сук разных пород. Три беременных сучки, ещё у двоих наличествует по семь здоровых щенков. И, безмолвно молясь, чтоб тут же, на месте не казнили, назвал цену, такую, что у самого дух перехватило. Но всё выгорело. По указанию Его Величества контракт оплатил виновный - Дознавательная Инспекция. Марьятта предложили должность во дворце короля. Учтя прозорливость и замечательную интуицию, его определили в коллегию Ведения Дел Внешних, где талант Дегизо развернулся во всей значимости. На службе он вёл дела совместно с господином Военным Министром Пепелом Гонсальези, который верно оценил невероятно развитую способность нового помощника подмечать мельчайшие детали в ходе процесса решения государственной важности задач и вопросов. Дегиз видел то, мимо чего, не замечая, проходили остальные чиновники: важные и ленивые. После досконального изучения документов и материалов, сопутствующих проявлению обстоятельств дела, новый придворный переосмысливал известное, сопоставляя его с вновь полученными данными. Приходя к парадоксальным выводам, он находил свежие решения устранения застаревших или вновь возникших болячек. Имя сара, а через недолгое время и дона Марьятта Дегизо Виньена, стало известно не только в родном государстве, но и за пределами его. Особо после того, как он блистательно разрешил вопрос по многократному увеличению грузооборота привозимых морем товаров. Собственно, за эту комбинацию ему и был дарован титул дона, коим награждались люди, принёсших Королевству неоценимые услуги. Суть виктории заключалась в следующем. С исстари, торговые корабли, приплывавшие в Марид, во избежание угрозы заражения неизвестными болезнями, становились на сорок суток карантина на рейде, что делало торговлю неторопливой, пожалуй, что и ленивой. То есть мало доходной. Марьятта вышел со служебной запиской к Военному Министру. Оценив значимость нового подхода, умудрённый в государственных делах вельможа дал записке ход. Дело поручили организовать самому инициатору, безусловно, под патронажем министра. Забегая вперёд нужно сразу признать, что последовавший вскоре расцвет страны: накопление несметных богатств и престиж, во многом обязан маленькой, обыденной записке, написанной гусиным пером в маленьком домике, скромно расположившемся в глубине четвёртой террасы. А также прозорливому взгляду Военного Министра Пепела Гонсальези, углядевшего в одной из многочисленных рабочих отчётностей невиданные государственного масштаба перспективы. Подпись внизу документа уведомляла, что подателем прошения является сар Марьятта Дегиз Виньен. Чиновник предлагал не держать загруженные суда на рейде сорок дней, а сгружать привезённый товар на соседствующем рядом со столицей острове Какку, выдавая капитану авансом половину предполагаемой по реализации товара суммы, затем, чтоб тот сразу отправлялся в рейс за следующей партией. Правда, на свой страх и риск. Или по старинке ждал полной реализации, что уменьшало вдвое возможность получения дополнительной прибыли, хотя сводило на нет риск потерь. Или же капитан мог принять заказ от королевства и плыть целенаправленно. В любом из двух предложенных новинок по возвращению судна его хозяин или капитан получал полный расчёт за прошлую партию и новый аванс за вновь привезённую. В первом и третьем варианте гарантом выплаты являлось государство. Но самым неожиданным в записке было то, что осуществлять честный и справедливый расчёт с торговцами предлагалось... преступникам. Как пояснял автор, бандиты и так доберутся до купцов, что собственно они делают сейчас, заставляя тех поднимать цены на товар, дабы восполнить не планируемую дыру в бюджете. Но, ежели, договориться с предводителями банд, установив взимать строго определённый процент, не меньший, чем один, но не более чем три с половиной процента с прибылей от привезённого груза, то по его, Дегиза, расчетам это станет выгодным самим преступным элементам. Острову предоставить самоуправление, за порядком следить островитянам, никакой полиции. После долгих раздумий Военный министр подписал бумагу... Первыми откликнулись на заманчивое предложение самые бедные. У многих капитанов и хозяев корабли были заложены. Терять им было нечего. Все, кто рискнул, выкупились за два рейса. Подобное подействовало. Не сразу, но вскоре и почтенные капитаны приняли новые условия, видя, как стремительно богатеют отчаянные и лихие игроки с жизнью. Таким образом, со временем образовалось удивительнейшее людское сообщество. Какку - остров бандитов. На нём правил выборный совет, главу которого выбирали тайным голосованием, а утверждал Военный Министр метрополии. Так получилось, что ни разу материк не отказал своему сателлиту в утверждении кандидатур. Иначе не могло и быть, потому что настоящим тайным управителем, сердцем острова, являлся сар Марьятта. Светлейший дон.
Он со своим семейством перебрался жить на вторую террасу, в роскошный дворец белого мрамора. На следующей, последней террасе проживал сам король и храмовники. Слава дона гремела. Поэтому, ничего удивительного в том, что именно ему предложил друг и непосредственный начальник Министр Военных дел Пепел Гонзальези возглавить экспедицию в Анжар, ещё раз верой и правдой послужить отчизне. Вести из-за моря приходили дурные. По крупицам, сумбурным и противоречивым, собранным от случая к случаю: от заслуживающих доверие мореплавателей, что-то слышавших купцов или редких перебежчиков, пойманных лазутчиков удалось понять, что Анжар готовится к войне. И, кажется, Гишпения попадает в скорбный список обречённых стран...

Кошки, кошки. И ведь чёрные. Все под ноги, словно чувствуя наперёд беду, пытались предупредить «кошачьего бога» от неразумного поступка. Разве это был не знак неба? А ключ от съестных запасников? Всегда висел на своём месте, всегда. А тут, раз за разом нет. Трижды рубили замки на дверях кладовых, испортили их так, что пришлось ставить новые. То же не знак? Но дела служебные не давали дня, часа остановиться и упокоиться, посидеть у камина, подумать. До последнего не мог передать папки с секретными документами приемнику. Посреди жаркого лета, тот возьми и простынь. Дела сдавал самому Министру. А Виньетто, жадный подельник. Экспедицию на деньги Марьятта собрал, а сам не поехал, прислал племянника. Молодого, не разговорчивого. Не объяснил своего отказа никак, дела, мол...

Дон резко освободился от тяжести воспоминаний и удивился, что стоит один. Он и не заметил, когда супруга увела дочерей. Вокруг сновали матросы, взбирались по вантовым и под отрывистый свист боцманской дудки распределялись на реях. На бушприт завели кливера, вымпелы и гюйсы на клотиках мачт пластались горизонтально, а капитан закладывал галсы, ловя попутный ветер. Натужно скрипели снасти. Дон осмотрелся: суда строились в походную колонну, следуя кильватерным строем. Становилось зябко. Дон поёжился. Над судном проносились крупные белые чайки, их пронзительный, подобный вскрикам плач рвал сердце. Родная земля неумолимо растворялась в лёгкой дымке. Внезапно набросилась жалость к самому себе, выдавила нежданные горячие слёзы. Быстро и украдкой смахнув солёную влагу с ресниц, для чего-то накинув на голову капюшон, дон решительно направился вниз, где в каютах его ждало семейство. Спустился по скрипящему трапу и очутился в тесном коридоре, таком узком, что пройти по нему он мог, только оббив плечи. «Как заштормит - с тревогой подумал Марьятта - не продерёшься, пожалуй». Зажжённые светильники, по одному у каждой двери, с правой стороны и закреплённые на уровне немногим выше головы, отбрасывали на переборки его огромную, прыгающую тень. Он внимательно осмотрел один. Понравилось, что масляную плошку защищало толстое стёкло со съёмной клеткой кожуха. Он удовлетворённо хмыкнул: «хорошо продумано - не выльется при шторме и не разобьётся». Заботами Жерара Виньетто один просторный матросский кубрик переоборудовали, превратив помещение в пассажирские каюты. Последняя дверь - походный кабинет дона. Сокровищница, если подумать. Помимо того, что в ней хранились оружие и деньги, там же стояли четыре объёмных сундука, доверху набитые всевозможными диковинами. По оценке дона, обязательно должные пригодиться в будущих переговорах и... подкупах, чего греха таить. В одном сундуке он собрал техническую документацию и чертежи новейших достижений в области инженерии и военного дела, наглядно демонстрирующих разнообразие и развитие сих областей наук в Гишпенском королевстве. Присутствовали макеты или даже готовые опытные образцы. К примеру, подзорная труба. Линзы, установленные в ней, позволяли наблюдать звёзды. Или шестиствольный пистоль, из которого можно произвести шесть выстрелов подряд. Надёжный магнитный компас с картушкой, разбитой на тридцать два сектора, карданным подвесом и недавно изобретённой радиальной шкалой, для более точного считывания пеленгов. Облегчённая астролябия, прозрачные линейки для вычерчивания по картам. И ещё десятки других образцов или их описаний. Был даже макет подводного корабля, опытный образец которого «вживую» удачно прошёл первые погружения перед самой отправкой экспедиции. В движение он приводился силою ног подводников и без всплытия мог находиться три часа кряду... Многочисленные достижения науки королевства были оценены, отобраны, описаны и тщательно упакованы в недрах сундука, запертого на хитроумные замки, неприступные для отмычек. Кроме того, секретные сведения Виньен лично зашифровал. В трёх сундуках, говоря образно, ехали потрясать умы анжарской знати научные знания и достижения экономической промышленности Гишпенского королевства. Предметы произведений искусства и золото предназначались в подарки и оплату услуг, то есть на подкуп. Три огромных вместилища заполнил Марьятта тем, что по его пониманию могло пригодиться в будущих заботах. Он вложил среди прочего по долгому раздумью в сундук, где хранились свёрнутые в рулоны и запакованные в вощённую бумагу картины лучших художников современной Гишпении мешочек с семенами льна, ибо ходили слухи, что в загадочном Анжаре одежду в массе своей изготовляли из бумаги и нитей, производимых какими-то червями или личинками. Последний, четвёртый сундук наполнился нарядами, драгоценностями и предметами личного обихода его женщин. Его захватили зеркальца, пилочки, ножницы, баночки с втираниями и масками. В недрах его лежали не способные быть сосчитанными футлярчиками с губной помадой и тушью для глаз. Туфельки, ленточки... Каждая такая безделица с боем пробивалась сквозь отчаянную оборону главы семейства, чтобы, в конце концов, победно улечься в бездонных глубинах сундука. Зонтики от солнца, поводки для собачек, любимые кольца и серёжки, без которых, конечно, никак не обойтись в дальнем путешествии... Картонные шляпные коробки, по две и по три на каждую девицу. Глава семейства, как следовало ожидать, успешно проиграл сражение, но, как покорный муж и заботливый отец, смирился с потерей необходимого ему объёма...
Марьятта остановился у двери каюты, где его ждала жена, любовь всей жизни. Каюту обставили, согласуясь с пожеланиями Лауры, но в соответствии с нормами морского порядка. Семейная кровать оказалась разделённой. В остальном, расположение столиков, сундуков, умывальника и ночных горшков соответствовали указаниям жены. Притирки, духи, крема хранились в специальном морском кофре, прикреплённом к переборке рядом с кроватью. Над ним висело надёжно прикрученное болтами зеркало, напротив к палубе крепился невысокий стул. На противоположной стороне каюты под умывальником стояли ночные горшки с крышками. Они висели в специальных качающихся по горизонтальной оси скобах, тоже и пузатый кувшин для умывания над раковиной. Не большой столик для чтения в окружении четырёх табуретов с мягкой подкладкой и обтянутых малиновым бархатом разместился посередине каюты. Сбоку иллюминатора вис светильник, такой же, как в коридоре. Пол каюты застелили толстым ковром с застёжками по периметру для крепления. В этом тесном мирке супругам предстояло провести предположительно два месяца. Женское присутствие - волнительный запах духов, не закрытые баночки с кремами, скомканные перчатки, ворох переплетённых ленточек, зубастые гребни с запутавшимися нитями длинных волос, булавки, скрепки, прочие выложенные мелочи - волшебным образом меняло суровый строй морского быта, делая его домашним. В соседнюю каюту вселились дочери. Старшим было приказано неукоснительно следить за младшими, не швыряться игрушками, всем вести себя тихо, прилежно учиться всё время путешествия и ни в коем случае не сердить маму, тем более папу. Не попадаться на глаза капитану и морскому царю. При объявлении отцом этакого выговора, Элуиза и Марса укрылись за спинами улыбающихся старших сестёр, а самая маленькая, Полли, и вовсе бросилась под защиту материнской юбки. Обстановка в детской каюте повторяла «родительскую». С той только разницей, что кроватей и горшков в скребках было пять, а умывальников с кувшинами два, и покачивались они на разной высоте. Одинаковые ковры на полу создавала иллюзию единого пространства. Третья каюта служила семейству гостиной и столовой одновременно, местом, в котором они могли проводить основную часть времени дня. Это была вторая большая каюта на куфе, меньше, чем у капитана, но обставлена с подобающей роскошью. Мягкий диван и восемь восхитительных стульев. Диван в цепких закрепах утвердился по борту, его спинка касалась нижнего края иллюминатора. Вычурные светильники, в виде искусно выкованных туловищ «морских коньков», закреплённые во всех четырёх углах каюты давали максимальное освещение. Пол укрыл привязанный к ввинченным в плинтус кольцам крепления ковёр; яркий и мягкий. Обшивку переборок Лаура распорядилась задрапировать легкой ситцевой тканью василькового, любимого цвета. Этажерки с книгами для чтения и учебными пособиями, сундуки, набитые игрушками, кадки с растущими декоративными пальмами, кресло-качалка, огромное количество шерстяных пледов... Присутствовало всё необходимое, что по разумению доны Лауры могло пригодиться в длительном морском путешествии. Жаль, но всеобщих любимцев - старую рыжую кошку Матисс и добродушного Гранжа, благородной иссетинской породы ламбордога пришлось оставить дома. Пёс был огромен, для того чтобы жить в каютах, а шестнадцатилетнюю Матисс пожалели, не взяв из-за почтенного возраста, да и запах её туалета неминуемо закрепился бы в закрытых помещениях. Однако, игрушечных, замена живым, собак и кошек набрали много и разнообразных...
Судя по шуму, домашнему, когда все говорят одновременно, семейство собралось в гостиной. Дон Марьятта, улыбаясь, взялся было за дверную ручку, но остановился. Теперь говорила одна супруга:
-- Помните дети, тебя касается в первую очередь - в плавный голос Лауры влились властные ноты, мать одёргивала одну из дочерей - ты слушаешь, о чём тебе говорят?
-- Да, маменька - послышался тоненький голосок Марсы, семейного «наказания», как не редко называли её старшие дочери и сами родители.
-- Так вот - продолжала Лаура - где бы и кто бы на корабле или в портах, еже ли мы по надобности будем в них заходить, а в Анжаре тем более, упаси вас бог сказать, кем на самом деле является ваш папенька. Он просто богатый купец, а мы едем вместе, поскольку торговые дела требуют длительного присутствия. Поняла, Марса?
-- Мамочка, ну, конечно, поняла. Теперь можно мне поиграть?
Марьятта догадался, что покрылся холодным потом, только почувствовав, как со лба на кончик носа упала ледяная капля. Господи всевышний, в суете подготовки экспедиции он совершенно упустил этот момент. Что собирался предупредить всех, точно помнил, но, оказывается, забыл. Очередная неприятность, ошибка, знак свыше. Лаура, любимая жена поправила оплошность супруга, а ведь в будущем та могла оказаться роковой. Он постучал. Взметнулись детские голоса:
-- Кто... кто там... да...
Наскоро вытерев платком пот и, нацепив на лицо улыбку, Дегизо открыл дверь и перешагнул за порог:
-- Папенька пришёл - радостно взвизгнула Марса. Вскочив на ноги, девочка сидела на ковре среди разбросанных кубиков, видимо, строила крепость, бросилась навстречу. Даже игры Марса предпочитала ярко выраженные мальчиковые, непременно связанные с войной или приключениями. Девочка подбежала, обняла за ноги и уткнулась лбом в колени отца. За ней спешно выбиралась из объятий матери Полли. Дон гладил голову Марсы. Глаза его увлажнились. Он видел, как семенит и тянет к нему ручки самая маленькая, их белокурый ангел, Полли; прижимая к груди мягкую игрушечную собаку, поднимается с пола Элуиза; встают с дивана Гренуэта и Жаслин. Дети радовались появлению отца. Марьятта посмотрел на супругу. Лаура сидела в кресле-качалке и тихо покачивалась. Ноги её укрывал зелёный в клетку плед, на коленях она держала раскрытую детскую книгу. Жена улыбалась, глядя на проявление общей радости, глаза её лучились. Она ждала, пока дочери отпустят отца, который, опустился на колени, обнимал и целовал младших. Когда Марса и Полли отошли, он начал вставать, чтобы поцеловать Элуизу, но она опередила; обняла его за шею, притянула и, целуя прямо в губы, шепнула:
-- Я люблю тебя, папочка.
От кого - кого, только не от своей тихони мог ожидать отец подобного проявления чувств. Порвав поток счастья, сердце процарапало страшным. Он сжался. Как минуту назад между лопаток вновь потёк холод. Но ужасный миг был краток, никто, и жена, не заметили судороги, исказившей лицо. В каюте царило оживление, вызванное его приходом. Старших дочерей, приветствовавших этикетно, лёгким приседанием, родитель удостоил поцелуем в подставленные персиковые щёчки. Он опустился на низенькую скамеечку и, нарочито покряхтывая, принялся стаскивать сапог:
-- Наконец, спасибо господи, отплыли. Уф, как в страшном сне. Я не заметил, как вы ушли с палубы - он поставил в ящик для обуви сапог, сдвинув выстроенный ряд башмаков и туфель.
-- Извини, дорогой - откликнулась супруга - детям не терпелось к игрушкам, да и праздно стоять неудобно.
-- Мудро, родная. Вы поступили правильно. Ох - второй сапог отправился вслед первому - спасибо, слышал, что ты сказала только что детям, сам я запамятовал.
Виньен поднялся, выудил из ящика и надел на ноги домашние мягкие войлочные тапки, тщательно с мылом вымыл руки. Лаура мягко улыбалась супругу. Муж вытер руки висевшим с краю своим полотенцем и прошёл к креслу-качалке. Склонился, поцеловал жену в губы:
-- Здравствуй, любовь моя.
-- Тебе здравствуй, милый.
Марьятта, долго выдыхая, встанывая, нарочито отдуваясь, опустился на край дивана, забросил голову на спинку:
-- Фу, устал. Надобен отдых.
-- Отдохни, милый. Дети, не мешайте папе: ведите себя и играйте тихо. А я начну готовить ужин. Гренуэтта, Жаслин, помогите мне. И нечего надувать губы - видя, как дочерям не хочется идти на кухню, расположенную тут же, на отделённом низкой ширмой крохотном закутке - вам напомнить, с каким условием папа согласился взять нас? Я жду. А ты, Элуиза, накрывай, пожалуйста, стол. Посуда в чёрном коробе.
Дегиз, прикрыв веки, отстранённо наблюдал за хлопотами домочадцев. Напряжение последних перед отплытием дней, истинно сумашедших, не отпускало. Он весь кипел, ещё переполняла тревога: не опоздать, не ошибиться - взять не то, отправить не правильно, не забыть или пропустить важного. Последние согласования и переделки, бессонные ночи: утра, мало отличимые от вечеров, всё это ещё дрожало в нём. Но уже растекалось в ногах тепло, начинали радостно ныть в покое мягких, удобных тапочек лодыжки. Раскинутые по спинке дивана руки теряли силу, наливаясь свинцом. По-прежнему слух чутко ловил сторонние звуки, в ожидании неминуемого, трёхмесячного, с чем он почти сжился : «Господин... уважаемый дон... ваша милость...», но, начинало вериться, что всё позади. Уши слышали только скрип корабельной обшивки, плеск волны, внезапным выстрелом - хлопок паруса. Звуки города, шум самой земли сменился тишиной моря, странно неожиданной, которую сложно принять. В неё ещё предстояло вжиться. Покой туманил голову, Марьятта сонно клевал носом, вскидывая голову на неосторожный, случайно громкий звон посуды. Встряхивал головой и открывал глаза. Семья готовила ужин. Поверх маленькой ширмочки ему виделось, как споро, под дробный стук ножей по разделочным доскам двигаются руки старших дочерей, они готовили овощи: мыли их и резали. Лаура наполняла тарелки. Элуиза суетилась у стола, деловито шмыгая время от времени за ширму. В сервировке стола участвовала и Марса. Она раскладывала салфетки и вилки. Одна Полли забралась на диван к отцу, легла, положив голову ему на колени и, сунув большой палец руки в рот, сосала, исподлобья глядя на суету. Дон под негромкий говор дочерей и редкие стуки провалился в сонное забытьё. Мысль: «как хорошо, господи, спаси...» стала последней. Он уснул. В реальность его вернула Марса, девочка теребила рукав рубашки спящего отца:
-- Папа, папа... папочка, вставай. Ужинать.
Виньен разлепил не подъёмные веки; дочери рассаживались за накрытый стол, а супруга несла кувшин: он знал, что в нём. Без сомненья - анжарское разбавленное вино, им часто заменяли экзотический напиток неведомого государства, чай, дорогой безумно, и, если честно, то горький. Но ароматный и хорошо освежающий. Круглый глаз иллюминатора завесила сиреневая пелена. Вечер. Тихие голоса, плавная качка и приглушённый свет двух зажжённых светильников. Домашняя покойная обстановка. Марьятта осторожно взял на руки уснувшую на его коленях Полли, встал и понёс дочурку к столу. Остановил взглядом вскочившую супругу, тихо шепнул: «я сам» - посадил ребёнка в высокий детский стул. Закрепил специальным ремешком. Сел сам. Принял из рук жены полный кувшин. Наполнил бокалы себе и Лауре, старшим, Гренуэтте и Жаслин, налил по половинке. У младших дочерей стаканы полнились фруктовым соком. Дегиз оглядел домочадцев, задержал взгляд на спящей Полли, и поспешил прочитать молитву. Внезапно все поняли, насколько они голодны. Первая трапеза за целый день. Ужин прошёл легко, оживлённо, семейство купалось в тёплой волне охватившего их единения... Качался свет, танцевали тени, сочно и шумно шлёпали в борта волны...

Всё хорошо... слишком...
Восемнадцатый день путешествия. Тягучие дни менялись нескончаемыми ночами. Сонное море, привычное; небо, высокое и синее: неизменный скрип такелажа: лениво громкие хлопки упускающих ветер парусов... Всё окружающее казалось вечным и основополагающим. Ностальгия супруги и дочерей с нежданными слезами, задушенными в подушках, всхлипы незаметно закончились. Нереальной начала казаться не жизнь на раскачивающемся куфе средь матросского мата и редкой болтанки на короткой волне Срединного моря, а канувшая из воспоминаний огромная столица. Любимый Марид истончился в памяти людей до сказочной загадочности, и, казалось, не имел к семейству никакого отношения. Воспоминания походили на прочитанный рассказ. Да, жили. В особняке, почти дворце и очень богато, но какое, скажите, имеет это отношение теперь? Что оно нам? Что значит прежняя наша жизнь сердитому боцману и его команде: добрым старым дядькам или юным, с едва видимыми усиками, молоденьким матросикам, которые днями плетут коврики из ворсистой жёсткой пакли. Не такими нужными оказались взятые с собой наряды, разве, что, кроме, самых, ну, при самых красивых, без которых просто никак. И что истинно: блеск бриллиантов в новых серёжках или танец солнечных лучей на гребнях волн? Закат в первородных красках? Разве лучшие картины величайших художников прошедших или современников смогли изобразить его? Лучшим из них случалось передать свои эмоции и ощущения, но никак не трепетное наслаждение, охватывающее Марьятту и Лауру всякий раз, когда они вечерами специально поднимались на верхнюю палубу посмотреть на чудо, творимое главным художником, природой.
В конце третьей недели плавания случилось происшествие, о котором говорят - не забываемое. Караван встретил по курсу китов - горбачей. «Летящая королева» буквально «вплыла» в их группу.
После завтрака, во время утренней прогулки семейства на верхней палубе, Марьятта с супругой сидели на ступеньках широкой короткой лестницы, ведущей на полубак, где под присмотром старших дочерей Марса с визгом гонялась за Полли. Элуиза, как обычно, в стороне молчаливо баюкала своих кукол. Море дышало ровно и мерно. «Королева» следовала строго в кильватере впереди идущего галеаса, его бизань и грот мачты кололи небо в двух кабельтовых по курсу. Внезапно закричала Марса. Стоя у борта, девочка тянулась на пальчиках ног и протягивала руку:
-- Фонтаны, фонтаны. Папочка, мамочка, там.
Родители поспешили спуститься. Море было пусто, если не считать белеющих парусов впереди и сзади. Но Марса горячилась:
-- Они там, я видела, честное слово.
Привлечённый шумом к ним подошёл Корсезе и вахтенный офицер Таренели. Капитан выслушал рассказ обиженной недоверием девочки и всмотрелся в блистающую водную гладь, приложил ладонь ко лбу:
-- О, дьяволо - вскрикнул он - трубу, быстро. Стоявший за его спиной офицер поспешно схватил свисток, висевший на груди, и пронзительно выдул команду. Сразу возник боцман. Получив распоряжение, с тревогой бросая взгляды за борт, убежал. Казалось, не прошло минуты, а он уже протягивал подзорную трубу капитану. Выхватив, Корсезе, поднёс её к глазам. Группа людей вокруг замерла в томительном ожидании:
-- Дьяволито - вновь чертыхнулся капитан. Протянул трубу помощнику:
-- Извольте полюбопытствовать, господин Таренели. Идут поперечным курсом. Три, нет, с половиной... а может четыре кабельтовых. Непременно заденем. Так ли?
-- Нет сомненья, господин капитан - дежурный осматривал близкую опасность - пять, шесть... вот седьмой... семь фонтанов. Встречи не избегнуть. Прикажете убрать марсовые - опустив трубу, помощник ел капитана глазами. Насупился и шевелил брови суровый боцман.
-- Бессмысленно. Одно не успеть. Боцман...
-- Здесь, господин капитан.
-- Свистать всех наверх. Раздать багры. Людей на оба борта. На фок вперёдсмотрящего. Быстро.
Старый служака исчез в мгновение. Его дудка выдала серию команд. Вскоре послышался дробный топот многих пяток по дереву. На палубу из трюмных помещений выскакивали босые матросы и бежали к каптерке, где боцман раздавал багры.
-- Через одного на борта - летел навстречу его рык - живо.
«Кит, киты, кит» переговаривались матросы, выстраиваясь по бортам. Капитан обернулся к Лауре: женщина стояла в окружении встревоженных дочерей. Поли она прижала к себе, притянув за плечи. Другие дочери сгрудились вокруг матери и с разной степенью испуга смотрели на молодого капитана. Марьятта молчал; его странно приказывающий взгляд сверлил капитана, ослепительно красивого в новом, с иголочки мундире, который тонул в водоёме всеобщего внимания. И ему было приятно это новое чувство. Он - человек могущества, от его действий прямо зависели человеческие жизни. Капитан учтиво склонил голову, прокашлялся, прикрывая рот затянутой в белую перчатку ладонью. Стараясь держаться покойного тона, сказал:
-- Сударыни, для вашей безопасности, прошу пройти со мной наверх, вон туда - показал рукой на командный мостик - оттуда мы прекрасно увидим происходящее. Вы, сударь, также пройдёмте вместе - лёгкий наклон в сторону Марьятта. Не дожидаясь ответа, уверенной походкой человека, знающего себе цену, легко направился к широкому трапу, через ступеньку взлетел вверх. Одновременно капитан вглядывался в сторону уже различимых невооружённым глазом фонтанов и слушал шуршание пышных юбок позади себя. Он чувствовал себя защитником, и отчего то повелителем ? девичьих жизней, однако сладкая эйфория длилась недолго. Вид быстро приближающихся по траверсу гигантов, вспышки солнечных бликов на огромных, подобных стволам деревьев чёрных тушах заставили забыть о театральности ситуации, на его «Королеву» надвигалась реальная опасность. Достаточно получить два-три удара хвостом от этакого плавающего «бревна», размером с куф, чтобы закончилось не только плавание, а, само, может быть, существование молодого капитана. Простое столкновение и то несло опасность - морской путешественник легко мог перевернуть корабль. На куфе замерло всё. Где всплывёт монстр, знало только само морское чудище. Корсезе поднял голову вверх. Словно почувствовав, из «вороньего гнезда» донеслось:
-- По левому борту поднырнул...
-- Руль влево тридцать. Быстро - отдал команду капитан.
Штурвальный суматошно завертел колесо, куф медленно стал забирать носом. Пых-х-х - взметнулся фонтан, группу сгрудившихся на мостике людей накрыло облаком водяной пыли. Огромный «горб» всплыл рядом с носом корабля по правому борту, в нескольких метрах от «Королевы». Пронзительно засвистела дудка; матросы направили острия наконечников в спину животного. Но кит, набрав свежую порцию воздуха, величественно, бесшумно ушёл в толщу воды. Корабль сильно накренило, люди хватались в поисках опоры за всё рядом стоящее. Капитан облегчённо вздохнул лишь после того, как гигантский хвостовой плавник окончательно скрылся в глубине. Он поднял голову, вспомнив о рупоре, стоявшем перед ним на маленьком бюро, нащупал его и поднёс ко рту:
-- Что видно?
-- Чисто, господин капитан - прозвучало с вверху - двое прошли сзади, по курсу один, но далеко. Успеет уйти.
-- Слава всевышнему - Корсезе осенил себя знамением - прошли. А другие, что ж?
После короткого молчания донеслось:
-- Семафорят, всё в порядке.
-- Господин вахтенный офицер...
-- Слушаю, капитан Корсезе...
-- Соизвольте распорядиться отсемафорить благополучие избавления от чудищ.
-- Слушаюсь.
И не оборачиваясь, боцману:
-- Отбой команде...
Свист боцманской дудки раздавался на твиндеке, дугой резали воздух багры - матросы поднимали опущенное за борт, не пригодившееся орудие «спасения». Лаура и старшие дочери шептали молитву, Марса бегала от борта к борту, желая видеть уплывающие фонтаны. Марьятта сердито шикал, призывая дочь не баловаться. Охватившее людей напряжение спадало. На нижней палубе экипаж сдавал багры. Сквозь сухой стук дерева по дереву долетали обрывки фраз:
-- Слава тебе, господи...
-- Я думал, прости всем, сейчас нас подымет...
-- А ты с чего белый такой...
-- На себя смотри...
-- Гляди, девки, какие смелые...
-- Тихо ты, услышит боцман, он тебе даст... девки...
-- Да, ладно, а красивые какие...
-- Тш-ш, смотрят...
На корабле царило оживление. Угроза минула: слышался смех, оживлённые голоса... Капитан внезапно резко повернулся на каблуках и направился к супружеской паре; они напряглись. Корсезе остановился в метре, снял треуголку и обозначил поклон учтивости. Игнорируя восторженные взгляды младших сестёр и живой интерес в глазах старших, обратился к родителям:
-- Прошу прощения, уважаемая донна, высокочтимый дон, но я вынужден просить, чтобы вы запретили своим детям сейчас и впредь близко подходить к бортам, во избежание каких бы то ни было случайностей, тем более, избави бог, от трагедий.
Он легко склонил голову и быстро сошёл по трапу. Супруги переглянулись, Лаура повернулась к старшей дочери:
-- Генриетта, пожалуйста, спустись на палубу и приведи сестру...
Три следующих дня на судне только и было разговоров, что о китах, при этом старые служаки, проведшие в море полжизни, приводили примеры столь фантастические, что молодёжь теряла дар речи. Верили в небылицы охотно, восторженно. Какое никакое, но развлечение команде в длительном, спокойном до неприличия, скучно - зевотном рейсе. Присутствие женских особ на борту, конечно, будоражило воображение молодых матросов, но очень скоро и оно растворилось в повседневной рутине корабельного быта и привычности пустых вахт. Погода по-прежнему благоволила. Свежий ветер гнал караван по курсу. Море лежало ровным полем, широкими валами катились длинные, без края, волны. На удивление мало заметна была килевая качка. «Плохой знак» - потихоньку начали судачить старые матросы - не к добру. Надо бы заплатить морскому царю». Они тайно бросали за борт щепотки пшеницы, которую выпрашивали у кока и выливали припасённое заранее оливковое масло. Суда медленно, переваливаясь с борта на борт, двигались к берегам таинственного Анжара.
Виньен за недели путешествия успокоился, чему успешно способствовал размеренный ритм жизни на борту «Летучей королевы». Но, неординарного склада ума, слыша матросские пересуды, он начинал бояться корабельного благополучия. Прожитые годы выучили, за всё хорошее придётся заплатить. В минуты плохих предчувствий дон мрачнел: «чем спокойней сейчас, тем больнее придётся в дальнейшем». Он скрывал дурное настроение от домашних. Развеяться помогали вечера в кают-компании в обществе молодого капитана.
Кают - компания.
Капитанская каюта поражала богатством и размерами. Три квадратных больших иллюминатора по каждому борту: в солнечный день через них лился сплошной поток света. Внимание сразу привлекал огромный стол. Вернее массивная столешница, покоившаяся на четырёх колоннах, соединённых между собой полками для хранения морских навигационных приборов и документации. Края лёгкого полукружия столешницы почти достигали бортов, оставляя узкие проходы. Ровно посередине стола стоял привинченный к палубе стул-кресло. Высокая прямая спинка, украшенная резьбой, и поднятые к верху подлокотники указывали на его рабочую приспособленность, но одновременно в конструкции виделась возможность расслабиться. Спинка стула скрывала дверь в чулан, там Корсезе хранил оружие: пистоли, мушкеты и аркебузы. На переборках висели абордажные палаши и сабли: две любимые фехтовальные, смертоносные в его руке шпаги. Владел ими капитан мастерски. Здесь же хранился изрядный запас пороха и пуль, заготовленных пыжей. Длинный тяжёлый ключ от врезного замка хранился в выдвижном ящике стола вместе с заряженным пистолем. Огромную столешницу завалили раскрытые навигационные карты с вычерченными курсами и отметками: скрученные свитки чистых карт покоились на нижних полках. Перья, заточенные и подготовленные к работе, топорщились из стаканов, стоящих в углублениях рядом с не проливаемыми чернильницами. Справочники по навигации, астрономические атласы и книги с описанием морских обитателей отсортированные, выровненными стопками строились по краям столешницы. Капитан придерживался аккуратности и дисциплины во всём. Ещё на столе стояли секстант, небольшой глобус и компас. Рядом с капитанским стулом рогатилась вешалка и вис тяжёлый непромокаемый плащ. Треуголку Корсезе всегда клал на край столешницы, чтобы та не теряла формы. Пресс-папье, чернильный прибор и два подсвечника с толстыми оплавившимися свечами заняли место в зоне досягаемости рук капитана. Слева внизу в стол вмонтировали сундук, опоясанный кованными свинцовыми лентами. Три замка: два навесных по краям и потайной, врезанный посередине, говорили об исключительной важности секретного объёма. Действительно, в ящике хранилась корабельная казна. В этот рейс набитая золотом и ценными казначейскими бумагами. Серебряный ключ от потаённого замка висел на золотой цепочке на шее капитана, он не снимал его никогда. Такова была «священная», не пересекаемая никем рабочая зона. Отнюдь не большая часть огромной каюты. Остальные квадратные метры жилого помещения представляли собой, так сказать, личную территорию молодого командующего и поражали продуманностью. Пол, от угла до угла укрывал ковёр с толстым ворсом. Не броский, цвет болотной зелени, но с золотыми волокнами в виде волнистых коротких росчерков. Стоимости эпохальной. Диван для гостей крепился к борту под иллюминаторами с правой стороны. Изыск линий выпуклостей и вогнутых поверхностей, инкрустированных и обтянутых в малиновый бархат, золочёных и резных ласкал взгляд. Вершина рукотворного мастерства безымянных создателей. Как и стол для гостей, выполненный в этом же стиле. Обшитые бахрамой ленты крепили задвинутые под стол стулья с гнутыми спинками и ножками, оббитые тем же малиновым бархатом. Приборы из серебра, кружевные салфетки. С обеих сторон дивана стояли кадки с живыми пальмами с обрезанными верхушками, упирающихся в потолок. Вправо на уровне глаз висела книжная полка, заполненная аккуратным строем разнообразной печатной продукции: от тематических изданий по морскому делу до лёгкого светского романа. Капитан пылал страстью к чтению. Восемь светильников по углам в виде морских драконов со вставленными в глазницы изумрудами, будучи зажженными вечерами, наполняли каюту романтической атмосферой и интимной настроенностью в общении. С потолка свисала люстра: двадцать догоняющих друг друга дельфинов образовывали круг. В клювах они несли цепочки с держателями для свечей. Разжигались свечи редко, скорее люстра служила для эстетического наслаждения. По другую сторону на переборке заняли свои места подлинники работ известных художников Гишпении, убранные в замечательные рамы. По исстари заведенной во флоте традиции, подборка посвящалась морской тематике: парусники, шторма, сражения. Любовавшиеся картинами люди не могли предположить, что за развешенными полотнами скрывается ещё одно помещение: интимная комната капитана. Дверь в неё маскировалась под картину, единственной не морской направленности. Художник изобразил уходящую вглубь тенистой аллеи одинокую женскую фигуру во всём чёрном: длинное платье, шляпка и раскрытый зонт. Эта скрытая от глаз каюта, как любое человеческое жильё, служило хозяину местом отдохновения: таила его маленькие тайны и пристрастия. Здесь капитан мог расслабиться. Для удовлетворения нужд телесных скрытое помещение оборудовали всем необходимым. К услугам Корсезе имелась сидячая ванна - роскошь в море. Два ночных горшка и умывальник. Огромное зеркало справа от иллюминатора отражало миниатюрный столик, заставленный баночками с кремами и притираниями для ухода за кожей. Стояли флаконы с духами, ассортименту позавидовали бы женщины. Как и кровати, слишком большой для одного человека. Мягкой. Пуховые подушки, перина. Неподобающее «морскому волку», кем считал себя молодой капитан, одеяло, обшитое кружевами. У кровати, зовущей к неге, крепилась этажерка, забитая с получившими в последнее время большое распространение в королевстве романами о страдальческой любви. Рядом кресло и книжный столик. На нём всегда стояла начатая бутылка рома и серебряный кубок. Шкатулка с набором превосходных сигар, нож для обрезки, чистая пепельница. Лежало огниво с кремнем. Был в каюте и платяной шкаф, хранивший внутри себя многочисленные костюмы: парадные, гражданские, выходные и повседневные. В выдвижных ящиках покоились пачки выстиранного постельного белья. Шкаф таил в своих объёмах фуражки, треуголки, капоры, банданы и простые косынки. Отдельная секция лелеяла наборы перчаток и чулок. Сапоги, ботфорты, сандалии, тапочки и плетёные сабо заняли отдельный короб, торцом упиравшийся в шкаф. У самой двери стояла вешалка, на неё Корсезе вешал повседневную одежду и ремень с кортиком. Сидя на специальной скамеечке, он менял на войлочные тапочки сапоги и, стянув камзол, облачался в уютный халат с поясом, затем шёл к изголовью кровати, над которым при его появлении начинала раскачиваться накрытая жёлтым покрывалом большая клетка. Он снимал ткань и его приветствовал хриплым возгласом большой белый попугай. Нервно двигаясь по качающейся жёрдочке, закреплённой на цепочках, топорща хохолок, птица раскрывала загнутый клюв, высовывая жёсткий язык - обрубок, возбуждённо кланялась. Капитан просовывал в клетку палец, который попугай, склоняя голову влево, вправо, сморгнув, вдруг щипал, неуловимо глазу выкидывая вперёд голову. После этого раздавалось:
-- Приветствую, капитан... Как вахта... Сигару...
-- Охотно, мой друг - отвечал Корсезе.
-- Охотно, мой друг - вторила птица.
Таков был ежедневный ритуал, которым очень дорожили оба. Вместе они плавали более пяти лет. Птица звала Корсезе - Капитан, он её - Друг. Капитан задавал попугаю корм, менял воду и чистил клетку. Человек очень чистоплотный, он занимался уборкой клетки каждый день. Корсезе выпускал птицу, ни мало не заботясь о том, что та нагадит в каюте. Но Друг никуда не улетал, а ждал окончания уборки, сидя у клетки. Попугай был инвалидом. Когда - то давно ему отрезали крылья. После вивисекции попугай мог жить только милостью человека. Он не любил свободы, и едва клетка была очищена, Друг быстро забирался внутрь, скоро усаживался на любимое место - жёрдочку и, раскачиваясь, следил чёрными бусинками глаз за благодетелем. Капитан в ожидании ужина садился в кресло, где его ждала раскрытая книга об очередной незадавшейся любви, неспешно раскуривал толстую сигару, плескал в бокал порцию рома... Долгожданный вечер настал. Корсезе был молод, очень красив, умён и умел жить с комфортом...
Как-то за ужином; морской кодекс обязывал его ужинать со старшими офицерами или, как в этот рейс с пассажирами своего круга по достатку и влиянию. А дон, явствовало из документов в секретном пакете, раскрытого, следуя предписанию, ровно через четыре часа после отплытия, оказался не гласным руководителем экспедиции. Поэтому, каждый вечер после ужина, отправив детей под присмотр старших в свои каюты, дон Марьятта с супругой высиживали время в обществе капитана. За чашечкой «рома», как шутил Корсезе. Все трое сидели расслабленные великолепием ужина, приготовленного коком по личному распоряжению капитана, в покое приглушённого света, держа в руках кубки, наполненные сладким бродборсским рубиновым вином, впрочем, пузатая бутылка славного рома тоже не стояла запечатанной, и вели неторопливые разговоры...
-- Да, погода, конечно, благоприятствует путешествию - согласился Виньен с капитаном, отзываясь на восхищение им удивительной стабильностью погоды - но - не смог удержать беспокойства Марьятта...
-- Что, «но», уважаемый дон? - перебил капитан. Молодой человек сидел свободно, вытянув под стол ноги. Кружевная салфетка заправлена в ворот белой рубашки, в руке бокал с рубиновым вином.
-- Скажите, господин Корсезе - начал осторожно подбирать слова Марьятта - в вашей практике бывало так, чтобы всё время столь длительного путешествия погода всегда оставалась подобно настоящей.
-- В это время года на данных широтах шторма, если я правильно догадался о сути вашего беспокойства, крайне редки. А правду сказать, и не бывает их - учтиво ответил капитан.
-- Так ли это? - подала голос Лаура. Она сидела рядом с мужем, держа в руках блюдечко, на которое ставила после очередного осторожного глоточка маленькую чашечку с ароматным обжигающим кофе.
Капитан пожал плечами:
-- Не о чём беспокоиться, дона Лаура. Я хожу этими водами чётвёртый год и ещё ни разу моя «Королева» не попадала в серьёзные осложнения.
-- Вообще не бывает волнения? - искренне заинтересовался Дегизо.
-- Ну, нет. Хороший ветер и сильная качка случаются, но что касается штормов... никогда. Зимой, другое дело. Но сейчас лето, сами знаете.
-- Значит, шторма всё-таки бывают? - задумчиво покачала головой Лаура.
-- Только в зимнее время, мадам.
-- Хорошо - внезапно вырвалось у Марьятта; не хотел, не думал говорить, однако, слетело с губ неосторожное, долго удерживаемое внутри - а, вот, пираты...
Осёкся, смолк.
-- И что, пираты? - не дождался продолжения капитан. Он поменял позу. Сидел теперь прямо, пальцы руки, вытянутой вдоль стола, выбивали мелкую дробь, Марьятта насторожился; попытка капитана скрыть замешательство бросилась в глаза.
-- Да, милый, что пираты? - обеспокоилась и супруга. Широко открытые глаза; удивлённая, она воззрилась на мужа. «Вот и попался» - Виньен невидимо застонал. Он знал, рано, поздно, но пираты всплывут в разговоре. В оправданье, что долго скрывал правду о морском разбое, Дегизо готовился заявить, что в пылу сборов просто забывал о флибустьерах. Потом, ему представляли информацию о морских разбойниках, но урон экономике королевства от их бесчинств был настолько не существенен, что он не придавал нужного значения данному вопросу, не сумев осмыслить, что на месте потерпевших бедствие может оказаться его семья. Зато сейчас такая возможность видится ему очень материалистически. Марьятта попытался найти верный тон, чтобы выправить мгновенно изменившуюся атмосферу в каюте; появившуюся настороженность в глазах капитана и испуг супруги:
-- Матросики на палубе, господин Корсезе, намедни говорили. Краем уха довелось услышать... судно, дескать, пропало - дон пощёлкал пальцами - как его бишь...
-- Возможно, речь шла о «Морской жемчужиной»?
-- Именно. Они говорили о жемчужине. Я не понял, что это корабль.
-- Что именно довелось вам слышать, дон?
Марьятта пожав плечами, слегка развёл руки, вывернув ладони:
-- Матросы говорили, что корабль захватили разбойники, команду высадили на шлюпах, снабдив по морскому обычаю бочонком воды и... никто не выжил. А это действительно было, господин капитан? - Дон искоса бросил взгляд на Лауру, жена напряжённо слушала. Спина выпрямлена, руки согнуты в локтях и прижаты под грудью. В васильковых глазах плескалась тревога. Виньен перевёл молящий взгляд на капитана. Корсезе понял безмолвную просьбу, он направил шутливый поклон - рука прижата к сердцу - в сторону женщины.
-- Извольте видеть сами, уважаемая дона - капитан улыбнулся. Силу обаяния, цену своей улыбки он знал - сколь разнимся мы: народ морской и чины гражданские. Посудите сами, откуда знать, коли никто не выжил? Хотя - он погасил улыбку - действительно, был такой корабль. « Морская жемчужина». История странная. Честный торговец, водоизмещение вполовину моей «королевы». Капитана я лично знавал. Опытнейший пловец. Капитан Мослин. Пропал бесследно вместе с судном и командой. Естественно, сразу расползлись слухи. Пираты. Но никаких убедительных доказательств на сей день никем не предоставлено, хотя бы страховщиками...
-- Простите, сударь - перебила его Лаура - о каких доказательствах можно говорить?
-- Как же, очевидцы проишедшего, переговорщики... Видите ли, дона, то, что пираты действительно могли утопить «Морскую жемчужину» представляется крайне сомнительным, пожалуй, не возможным. Поверьте.
-- Отчего?
-- Поверьте, право. Самой желанной добычей для пиратов было и останется навсегда - захват самого корабля.
По лицу доны не трудно было понять, что она впервые слышит о таком:
-- Я думала, главное для них - ограбить и взять в добычу рабов.
-- Вздор и чепуха. Сухопутные байки. Главная добыча, корабль. Стоимость, к примеру, крупно каботажного судна, такого как наш куф, неизмеримо выше стоимости любого товара, находящегося на борту. Первое - Корсезе указательным пальцем левой руки загнул мизинец на ладони правой - далее - загнутым оказался безымянный палец - судно, после захвата начинает работать на новых хозяев, принося им прибыль. Вижу, не понимаете, а Вам, уважаемый дон, понятна моя мысль.
Марьятта неуверенно поворочал плечами:
-- Ну... как транспорт, возможно...
-- Именно, дорой дон. Пиратам не нужен флот, их ведь не очень много на самом деле, а вот торговый...
-- Не пойму, простите - дона Лаура мяла в руках кружевной платочек - как можно пиратствовать и торговать одновременно...
Дон, слушая разговор супруги с молодым капитаном, переводил дух. Повезло. Несказанно. Капитан оказался умным и, не смотря на молодость, интересным собеседником. Слегка напрягала его неколебимая уверенность в правоте собственных речей, но капитан таким должен и быть. На нём и только на нём лежит ответственность за благополучие рейса, сохранности груза и безопасность людей. Корсезе отвечал всем требованиям. Властный, но не деспот, умный человек и грамотный капитан. Хорошего воспитания, учтив с дамами. Марьятта, пользуясь тем, что вниманием капитана завладела его супруга, любовался молодым человеком. «Красив, очень красив». В сердце зарождалась тоска по не случившемуся сыну. «Какой красавец» - разглядывал Дегиз капитана. «Отличная возможна партия для моей Генриетты».
Лицо Корсезе обрамляли локоны длинных, льнувших к плечам чёрных с блеском волос. Чистый, с едва наметившимися чёрточками будущих морщин, устремлённый вверх лоб. Прямые, плотные, но не широкие брови. Тёмно карие, сжигающие женские сердца глаза в окружение не мужских, пушистых и длинно изогнутых ресниц. Нервно тонкие крылья ноздрей, благородная линия носа. Мечта женщин - сочно алые, влекущие печатью порочной услады губы. Когда капитан улыбался, на упругих щеках, рождались две неожиданные детские ямочки. Корсезе напоминал неженку, хотя никогда им не был. Пытаясь придать облику больше мужественности, молодой капитан отпустил усики - тончайшую полоску - с кончиками такой остроты, что они, казалось, кололи взгляд. Не без труда дон освободился от созерцания превосходств в лике молодого человека и вслушался в разговор:
-- ... если это набег на селение или малый город, на борту возможно транспортировать орудия, ядра, всё необходимое для боя на суше. Устроить лазарет раненным, конвоировать пленённых. В конце концов, на чём прикажете везти награбленное. Нет, уважаемая дона, корабль для пиратов самая что ни на есть лакомая добыча.
-- Теперь я поняла... однако, пропажу «Морской жемчужины» захватом, и можно объяснить.
-- Не совсем, сударыня, по правде, как раз, напротив. Всё потому и представляется странным... Дело вот в чём, если «Жемчужину» захватили пираты, она в той или иной форме, но уже давно бы объявилась. Это целое событие, захват судна. Потом пленные. Среди них могли быть очень богатые люди. Сам капитан. Был бы заявлен выкуп. Однако который месяц ничего не происходит. Словно не существовала никогда «Морская жемчужина».
Лаура положила руки на плотно сдвинутые колени и оглаживала не существующие складки на платье.
-- Могли киты её потопить?
Капитан пожал плечами, словно винился:
-- Возможно, но... Киты не нападают на корабли, насколько мне известно. Их не интересует, то, что плавает сверху. Хозяева морей, что тут сказать...
-- Тогда, чем Вы объясните, что случилось с нами?
Капитан откинулся на спинку стула, завёл назад одну руку, другую выпрямил, не перестав барабанить по столу. По едва видимой улыбке, слегка тронувшей его губы, Марьятта понял, что капитан расслабился; опасная тема ушла. «Ты же боишься» - озарило дона - святой Йсуя Мухаидин! Корсезе боится пиратов. Или - он тут же засомневался - здесь что-то другое? Такой смелый... как-то не вяжется»? А разговор продолжался:
-- Мадам, простейшее, мы очутились на их пути. Вот и всё. Поверьте, они нас едва ли заметили...
-- Но, всё же, корабль наш вовсе не маленький. Мне показалось, что в размерах кит не больше. Разве могли они нас не видеть.
Капитан отмахнулся: небрежное вращение кисти, изящное стряхивание никчёмного вопроса:
-- Примерно в одних размерах, сударыня. Но он хозяин глубин. Противников для него нет. Уверяю Вас, он не видел «Летящей королевы», вот и всё. Всплыл, глотнул воздуха и обратно в пучину...
-- Тогда к чему вы раздали багры?
Корсезе втянул воздух, развёл руки
-- Вы же видели, он чуть не поднял нас в воздух, представляете, что бы было...?
Лаура не стала выслушивать пространного объяснения:
-- Скажите, сударь, а не могло статься, что «Морская жемчужина» сама напала на кита.
Глаза капитана и мужа вонзились в женщину. По реакции мужчин та поняла, что глубина нелепости в её вопросе, не имеет аналогов ни с чем, замахала руками, мол, извините за женскую глупость. Капитан, однако, не улыбался:
-- Я слышал, что где-то в холодных морях существует подобное варварство, но простите великодушно, я лично в это не верю. Ну, а, если подобное имеет место, то я не поддерживаю подобного прискорбия, мало, не понимаю, зачем оно? В наших тёплых водах сиё надругательство над здравым смыслом не существует, поверьте, досточтимая дона Лаура.
-- Всё-таки, господин капитан - встрял в разговор молчавший Марьятта - вероятность встречи с пиратами существует, не правда ли? Не мало у нас охраны для шести судов...
-- Ха-ха-ха - смех Корсезе был благодушен, немного снисходительный - вот, и Вы туда же...
-- Что?
Капитан оборвал смех. Он облокотился о край стола, навалился грудью и повернул голову к дону:
-- Разрешите задать вам вопрос?
-- Безусловно, господин капитан.
Корсезе склонил голову:
-- Что вы знаете про боевые корабли и в частности о галеасах, нас сопровождающих? Думаю, не много. Я прав?
Виньен пожал плечами. Корсезе приложил указательный палец к губам и, схмурив брови, заговорил:
-- Галеас - военный корабль длинной шестьдесят метров, полное парусное оснащение и тридцать две банки, другими словами, шестнадцать вёсел по каждому борту. Далее. Тысяча двести военных моряков на борту во время ведения боевых действий или, как в нашем случае, сокращённый вариант, но, тем не менее, впечатляющ. На каждом из этих кораблей, уважаемый дон, в данное время плывут по семьсот солдат, превосходно вооружённых и обученных морскому бою. Галеас не шхуна, это правда. Как вы понимаете, скорость у него намного меньше, зато каждый борт несёт по двадцать четыре пушки. Умножаем на шесть, помилуй бог - капитан рассмеялся, выскочили на щеках детские ямочки - сто сорок четыре, представьте. Не меньшую, нежели ядра и картечь, опасность для предполагаемого противника представляют сто пятьдесят солдат морской бригады его королевского величества, следующих на каждом из галеасов. Из-за того, что вооружение сокращено вдвое, поверьте, любезный мой дон, в надобности большего усиления мы не нуждаемся. Наличие вёсел и запас пресной воды позволяет в случае необходимости, хотя я верю, что подобного не произойдёт ни при каких обстоятельствах, идти своим ходом, даже при отсутствии попутного ветра, прямым курсом в течение двух месяцев, а это, примерно и есть расстояние от родной Гишпении до Анжара. Помилуйте, мы маленький флот. Какой пират в здравом уме осмелиться приблизиться к нам, не что напасть? Нет, дорогие друзья, пираты не для нас. Мы представляем для них интерес, разве, что, как источник опасности, но не как добычу.
Он победно улыбнулся:
-- Я успокоил Вас, уважаемая дона? К тому же, скоро мы минуем половину пути и к нам присоединится анжарнийский почётный эскорт. По общепринятым стандартам в морской субординации, принимающая сторона обязана выставить количество судов, числом не менее чем имеет сторона прибывающая, минус один. Таков регламент. Так что, через двенадцать дней нас будет сопровождать конвой из, минимум, одиннадцати галеасов. И поверьте, их галеасы тоже, знаете ли, галеасы...
Но, не смотря на успокоительные речи молодого капитана, знаменитая интуиция дона вдруг окончательно проснулась и более никогда не покидала облюбованного ею местечка в его сердце. Настроение с каждым днём становилось всё гаже, душу давил мрак. Пасмурный, он беспокойно кружил по верхней палубе, вцепляясь прищуренным взглядом в пустой горизонт. Он первым обнаружил, что никем незамеченные исчезли чайки. Терзаемый необъяснимыми страхами, Марьятта рискнул достать из секретного сундука образец новейшей подзорной трубы и десятками минут осматривал водную равнину, пытаясь высмотреть неведомо что. Его беспокойство ещё возросло, когда на фоне неба проявился силуэт корабля. Даже через свою сильнейшую трубу Виньен не мог с уверенностью определить, кто там? Но, когда он, пожалуй, в пятый раз обнаружил чужой корабль, будто приклеенный к определённому месту, Дегиз уже не сомневался. Пират. Капитан отмахнулся от встревоженного Марьятта. «Пират? Пусть. Что с того?»
Возникший на горизонте незнакомец таил в себе загадку, если не угрозу, но сущим наказанием для всего семейства стало другое. Марса. Чёрноволосая бесовка, доводившая и дома челядь до слёз, в море, посидев тихо в каюте неделю и, решив, что этого вполне достаточно, явила свету божьему истинный свой лик. Строгости, наставления и запреты родителей перестали существовать, как и сама Марса. Девочка, словно лишилась телесной оболочки. Сейчас она играет под бдительным надзором сестёр и глаз родителей, миг ослабления внимания к её персоне и вот уже вся семья ищет неугомонную чертовку, где только подсказывает фантазия. Её находили в глубине твиндеков, прыгавшей по горам мешков с зерном или в матросском кубрике, спящую в гамаке. Грозным окриком отцу приходилось - и не один раз - заставлять дочь спуститься с фок-реи. Причём, этот вариант засчитывался остальными сёстрами, как благополучный и благоприятный; бывали дни, когда маленькая, похожая на обезьянку, ловкая девочка добиралась до клотика на грот-мачте. Тогда и члены семейства, и команда, все, кто был свободен и оказался на палубе, задрав вверх головы, кусали губы и молились: истово, искренне за удачу. Бесстрашная, по - детски без ответственная, десятилетняя девочка стремительным зигзагом скользила вниз по вантам, где на палубе её ждали обмершие в страхе родители и сёстры...

Двадцать второй день.
Шёл двадцать второй день плавания. Марьятта искал Марсу. Найти её было необходимо, пока жена досматривала последний, самый сладкий сон, покоясь в объятиях смятого одеяла. Он выбрался на полубак. Огляделся. Никого, кроме рулевого, замершего у штурвального колеса. Привычно дона задрал голову, обследуя реи. Задержал взгляд на «вороньем гнезде», словно пытаясь проникнуть внутрь бочки. Бывали случаи, когда Марсу находили в ней спящей. Но чувство подсказывало, верху дочери нет. Виньен задумался. Теперь куда и где искать? В памяти всплыл дельфиний эскорт, и Марьятта направился на нос. Так и есть. Вот она, его Марса. В коричневом плащике, капюшон наброшен, слилась с обшивкой, сразу и не увидишь. Ждёт появления стаи любопытных дельфинов. Странно, но обычно неугомонная девочка могла стоять в полной недвижимости, держась ручонками за фальшборт и смотреть на рассекающий волны нос куфа, ожидая появления резвых весельчаков. Всегда приплывало пять животных. Марса узнавала всех и каждый дельфин был ею назван. Одного, самого тёмного по окрасу она звала «Черныш». Другой, с ясно видимыми бесформенными светлыми пятнами на боках получил прозвище «Пятнышки». Рядом с кораблём, обгоняя и подныривая, плыли «Горбун»: дельфин с изломанным верхним плавником. «Сладкий», причина полученного имени загадочна и необъяснима. И последним в стае резвился «Малыш», имя крылось в размере дельфина, самом маленьком из всех. Когда стая появилась рядом с куфом, к Марсе присоединялось достаточно зрителей из матросов помоложе. Они бросали дельфинам булку, правда, из-за кружащих вокруг корабля чаек, не успевавшую достичь водной поверхности. Затем чувство новизны и умиления ушло, зрителей становилось всё меньше, пока, наконец, люди вовсе перестали обращать внимание на животных. Только Марса всякое утро продолжала ждать прибытия весёлой группы. Однако, наступил третий день, как дельфины не приплывали. К тому же начала меняться обстановка вокруг. Ясное и безоблачное небо, толкаясь, наполнили жемчужные, тяжёло низкие облака. На горизонте небосвод и море слились. Иногда, сумев пробить брешь в стане жемчужного противника, вспыхивали полосы солнечных лучей, придавая глубину, объём и тысячу оттенков перламутру облачных башен и крепостей. Опытные матросы из палубной команды прикладывали козырьком ладонь ко лбу, напряжённо всматривались в опустившееся небо, качали головами...
Виньен раскрыл ладонь: моросило. Понятно, отчего дочка укуталась с головой. Он поспешил к ней. Но через несколько шагов замер; по специфической недвижности и заломам плоского плаща, свойственной не заполненной объёмом ткани, догадался: это висит зацепленный капюшоном за крепление леера плащ Марсы. Сердце его бешено заколотилось. Где она? Марьятта напрягся. Наполнил грудь воздухом. Главное не паниковать, постоять, спокойно подумать. Может девочка отправилась в клозет? А может... Не раз Марса играла и пряталась в семейном шлюпе, принайтованном на юте. Шлюпка - идея подельника дона Жерара Витньетто, который занимался организацией каравана и собирался плыть сам, но в последний момент отказался, ссылаясь на невозможность оставить на долгий срок дела торговли. Он прав, но дон справедливо предполагал, наизусть зная партнёра, что тот во время подготовки экспедиции наткнулся на более заманчивые перспективы, нежели длительное и утомительное путешествие в неизвестность. Что ж, всё правильно, рыба ищет, где глубже. Хитрый товарищ, не был бы самим собой, если б упустил возможность преумножить капитал. За себя он прислал племянника, плывшего теперь на другом куфе. Шлюпка представлялась не только и не столько спасательным средством, тьфу, тьфу, о подобной напасти не хотелось думать, скорее, её наличие должно было прямо указывать на статус и платёжеспособность купца Марьятта Дегиза Виньена. Семейная шлюпка, не мелочь. Дон поспешил спросить рулевому про дочку. Отпустило, когда матрос подтвердил его догадку. Тот видел, как девочка залезала в шлюпку.
Действительно, внутри, под затянутой парусиной шлюпки, как зверёк в норке, сидела Марта. Она взглянула на отца: « Я играю, папочка». «Здравствовать тебе, доченька - облегчённо приветствовал её, полно вздыхая, Марьятта. Он не стал мешать Марсе играть; откинул полог, впуская внутрь свежий воздух и отошёл. Присев на бухту свёрнутого каната, наблюдал за дочерью. С нежностью он думал, сколь много тревог принесла им Марса. Чистый бесёнок. Но и отдачи не мало. Его семья была бы другой, не будь этой негодницы. Впрочем, как и Генриэтты, Жаслин или тихой Элуизы. Ангела Полли. А супруга, любимая Лаура? Марьятта смотрел на дочь, и отцовское сердце становилось мягким тестом, таяло подобно хлебному мякишу за щекой. «Надобно поднять брезент повыше» - думал Марьятта, видя, как сердито вскидывает ручонки вверх дочь, отталкивая тяжёлую намокшую ткань. Мысль развернулась, нащупывая путь к некоему инженерному замыслу. По мере осмысливания, идея формировалась, обретая понятные очертания. «Так - думывал он - если сколотить короб, невысокий, чтоб можно только сидеть, достаточно, накрыть, нет, обтянуть парусом, чтоб не сдуло ветром, накрепко прикрутить, то, пожалуй, можно плавать в сухости, хоть в дождь, а хотя бы и в волну, невысокую, но всё же, всё же... Не сможет залить... добрая мысль. К капитану Корсезе обращаться не имеет смысла. Откажет. Молодой человек, а на мир смотрит, словно усталый дедушка. Признаёт только, что знает, до нового и дела нет. К боцману тоже не подступишься. Придётся самому».
Марьятта вскочил, переполненный зовом: действовать, энергия бурлила и требовала немедленного применения. Он подошёл шлюпу. Марса вздрогнула, когда перед ней неожиданно возник отец.
-- Папочка, я ничего, играю - готовно принимая неведомую вину, она показала рукой на скамейку, перед которой стояла на коленях. На струганной доске строились шеренги деревянных раскрашенных солдатиков. « Убитые» лежали на дне лодке.
-- Все в порядке, доченька - успокоил её Марьятта - умница, помогла папе.
Погладил Марсу по слегка влажным волосам:
-- Я сидел, смотрел, как ты играешь и мне вот что пришло в голову. Что, если мы с тобой поднимем брезент, повыше, чтоб могли сидеть взрослые - мама, я, Генриетта? Представляешь, будет дом на воде. Сухой, уютный. Никакой дождь не страшен. Как идея?
-- Точно, папочка - загорелись детские глазёнки - если принести еды и лимонаду, то можно тут жить всегда. Здорово как?
Дон улыбнулся. Для детей, главное, чтоб было вкусно. То же он слышал и от старших дочерей, когда они были в возрасте Марсы. А дочка уже стояла в полный рост и с трудом удерживала над головой отсырелый тяжёлый полог. Отец поспешил на помощь. Быстро залез внутрь, сел на скамейку и принял вес на свои вытянутые руки. Покрутил головой, оглядывая получившийся объём.
-- Смотри, как хорошо, юная леди. Идея весьма здравая. Будете мне помогать?
-- Буду.
-- Благодарю Вас, милая барышня. Значит, после завтрака и начинаем. А пока вылезай, мама и сёстры наверняка проснулись.
-- Ну, папочка - скривила губки девочка - давай ещё посидим...
-- Тебе хорошо, а мне тяжело...
-- Я буду помогать держать - вскочив на скамейку, она попыталась поднять брезент выше. Марьятта с нежностью глядел на дочь, её тщетную попытку помочь. Парусина давила, но он не сдавался, держал тяжёлый полог до тех пор, пока, наконец, Марса не выдохнула,
-- Уф, не получается.
-- Всё, вылезаем...
Виньен с головой ушёл в работу. Необходимый инструмент и материал он вытребовал у капитана, просто подав список. Прочитав, капитан пожал плечами, безмолвно признавая право владельца судна творить любые глупости, не приносящих ему, капитану, вреда или особых хлопот и не опасных; вызвал боцмана. Марьята приступил к работе. Два дня он вымерял, пилил, строгал и устанавливал. Марса крутилась рядом, больше мешая, но, отец не гнал девочку: дав слово, он всегда его держал, только изредка прикрикивал, не позволяя играться с острыми пилами и топором. На судне не оказалось ни одного матроса, не поинтересовавшегося, чем занят странный купец. Общий вывод команды - бесится со скуки, поползал бы лучше по реям, глядишь, блажь бы и сошла. Пришёл на смотрины Корсезе. Он появился на второй день грандиозного строительства, ближе к вечеру, когда замысел обрёл очертания. Долго и придирчиво всматривался в готовый скелет конструкции. Усталый Марьятта спросил:
-- Как вам задумка?
Корсезе, неопределённо пожав плечами, изрёк:
-- Допустим, смысла я в этом вообще не вижу, если только Вы, уважаемый дон, не возжелаете жить в шлюпе... Хотя, нечто здравое угадывается - капитан прогладил усики - защита от дождя, волн, как вы заявили, пожалуй, что так. Хотя, одна хорошая волна перевернёт вашу затею. Центр тяжести чрезвычайно высок. А впрочем, лодка ваша, за материал оплачено. Развлекайтесь.
Виньен посмотрел на Марсу. Девочка держала в руках деревянные клинья и, полу открыв рот, глядела вслед уходящему капитану. Дон окликнул дочь, та повернулась и, встретив лукавый прищур и подмигивание отца, рассмеялась. На следующий день работа была закончена. Трёхдневный аврал на время отвлёк от поселившейся в душе дона тревоги. Зато по окончании плотницкого штурма, напряжение уже не спадало, увеличиваясь с каждым часом. «Впереди нехорошее» - шептал провидец, «поселившийся» в голове дона. Марьятта пытался скрыть напряжение от супруги, но разве существуют на свете любящие жёны, от которых можно утаиться... Лаура поглядывала на мужа, однако, ничего не спрашивала. Ей хватало ума и такта ждать. Знала, что супруг откроется сам. В последние дни он ходил мрачный, пытаясь скрыть подавленность. Лаура понимала: их защитника гложет дурное. Обеспокоенная, она с особой нежностью, пряча тревогу в глубинной красоте васильковых глаз, принимала супругу в постели, мягко наставляя любить себя неспешно и подолгу. Однажды в ночь по окончании строительства лодки, утолив страсть тел, в ожидании сна, который не шёл - обоих терзали думы - супруги лежали в объятиях друг друга. Судно замедленно, но ощутимо заваливалось с борта на борт, обшивка поскрипывала, а огни в светильниках на переборках каюты плясали диковинные танцы, превращая уют спальни в театр теней. Лаура, лаская мужа, утопила тонкие, ухоженные пальцы в завитках волос на его груди.
-- Я люблю вас, ваша милость - негромко шепнула она. Женщина лежала на левом боку. Согнутой в колене ногой она елозила по мужскому бедру; наслаждение не полностью отпустило её, ещё сладостно ощущался внутри огонь супруга. Лаура любовно водила пальцем по переносице мужа и игралась с нижней губой: пощипывала и подёргивала. Погладила мягкую, шелковистую бородку. Супруг раньше не носил бороды и зря, она очень красила. Лаура почувствовала мягкий толчок под коленом: любимый вновь наполнялся желанием.
-- И я вас, ваше сиятельство, очень люблю - ответил Марьятта. Глубоко вздохнул и резко, коротко выдохнул - что-то тревожно мне в последние дни.
Нога Лаура остановилась, сердце тревожно забилось.
-- Что случилось, милый? Я смотрю ты сам не свой. Затеял постройку... Что не так? - она приподнялась на локте, нависнув над мужем. Глаза; огромные, в них испуг и жажда знать, что мучит супруга и чем грозит неведомая опасность всем им. Марьятта поспешил успокоить встревоженную женщину:
-- В том и дело, что ничто не бес покоит, а сердцу тревожно. Давит словно что. Беспокойно, когда вокруг мирно так-то.
-- Почему должно стать по-другому. Вот и капитан Корсезе доволен.
-- Корсезе - Марьятта цокнул языком - капитан он от бога, команда его почитает. В меру строг, но справедлив, воспитан и вежлив с вами, дамами, но... Понимаешь, недалёкий, что ли. Слышит то только, что давно известное, или, про что знает наточно. Вот, с лодкой нашей...
-- Он капитан - возразила Лаура - ему должно таким быть.
-- Понимаю. Но... послушай, ляг, пожалуйста, по другому, давит... Спасибо - поблагодарил, когда супруга убрала, не много досадливо, ногу с его живота, и продолжил - так вот. Понимаешь, он капитан, а, я думаю, что, как раз по этому, ему должно бы интересоваться всем новым. Я опять про лодку... Разве не хорошо мы с Марсой придумали, а? Согласись. Сухо, от ветра защита. Волна, какая, накроет, не потопит. А Корсезе твердит - центр тяжести повышен, перевернёт. Я разве сам не знаю, что центр повышен? Ну? - Марьятта обнимал супругу за обнажённые плечи, ласково гладил, но не отрывал глаз от потолка, где медленно, вторя качке, проплывали колеблющиеся полосы полутеней.
-- Опустить нельзя этот центр? - поинтересовалась Лаура.
-- Всё можно. Балласт загрузить на дно и вся недолга. Только загвоздка...
Смолк.
-- Какая? - поддерживала разговор Лаура.
-- Вес возрастёт.
-- Что с того?
-- Гребсти как прикажете? Тяжело.
-- Грести, а не гребсти. Это обязательно?
-- Что за лодка без вёсел. Плотом и тем правят.
-- А балласт, что это?
-- Чушки свинцовые. Может, видела, матросы иногда таскают плиты тяжёлые.
-- Видела. Другого балласта не бывает?
-- Не знаю, чушки удобно складывать. При качке не расползётся, ежели принайтовать как полагается.
-- Ишь, Вы, ваша милость, совсем морским заделались. Принайтовать, балласт...
Дон улыбнулся на нескрываемое супругой восхищение:
-- Хочешь, не хочешь, а, научишься. Двадцать два дня в походе...
Но Лаура перебила:
-- Прости, милый, я всё о балласте думаю. Посему выходит, бесполезен он.
-- Нет, не бесполезен. Говорю, центр тяжести...
-- Я понимаю, понимаю... Вот, если использовать его, каким другим порядком...
-- Каким? Свинец, что с ним сделаешь? Есть не станешь...
Оба замолчали. Затем, Марьятта, по-прежнему не отрывая глаз от потолка, заговорил:
-- Вы, сударыня, учёный в юбке, а я последний остолоп.
-- Именно, мой господин - Лаура улыбалась, глаза сияли, полнились торжеством.
-- Ещё какой, остолоп то.
-- Конечно, муж мой.
-- Еда. Вместо балласта бочонки с едой и водой да накрыть щитами, как палуба чтоб... Ай, моя госпожа. Мудрица...
-- Именно, господин...
Марьятта посмотрел на жену. Лаура ждала. Влажный блеск смеющихся глаз звал, в улыбке приоткрылись пунцовые, накусанные уже случившимися поцелуями губы. Он скоро повернулся на бок, вжимая себя, напрягшегося, в жар тела супруги, руки гладко заскользили по твёрдой упругости бёдер ...

Дон уложил последний бочонок с пресной водой на дно шлюпки. Он критически осмотрел сделанную работу. Ровный ряд бочонков выстроился, жестко скреплённый связанными меж собой брусками. В них вода, съестные не портящиеся припасы: мука, вяленое мясо, сушёные фрукты: случайное, что удалось набрать из продуктов, хранящихся в каюте. Осталось закрыть запасник щитами.
Марьятта поглядел в сторону, где целый день, не скрываясь, отплясывал на поднявшейся волне незнакомый корабль. Дегиз через свою современной конструкции подзорную трубу хорошо разглядел чужака. К вящей его тревоге быстроходная шхуна оказалась пиратом, хотя никаких отличительных гюйсов, флагов и вымпелов он не обнаружил. Однако вид команды: разношёрстно одетой, вооружённой кривыми саблями и пистолями, сунутыми за широкие пояса не вызывал сомнений. Пираты. И они преследуют их. Наблюдая в трубу, дон прекрасно видел, как предводитель морских разбойников поднимался на капитанский мостик с группой себе подобных, сгрудясь, они склонялись над походным столиком, заваленным картами. Он периодически вскидывал руку в сторону каравана. Иногда подносил к глазам свою подзорную трубу. Тогда Виньен таился в тени парусов и, выждав время, возобновлял наблюдение за неприятельской шхуной. Он быстро выяснил, что пиратский капитан обладал властью. Это чувствовалось по тому, как разбойники, повинуясь приказаниям, скоро убегали с мостика, затем, чтобы тут же вернуться. Часто на фок - мачту, в «воронье гнездо» стремительно вскарабкивался вперёд смотрящий, смотрел, почему то, в сторону противоположную движению каравана, что-то кричал в рупор. Марьятте совершенно было понятно, что готовится нападение. «Вот цена твоей уверенности» - с досадой думал Дегиз, глядя на капитана Корсезе, который теперь тоже внимательно изучал в свою подзорную трубу пиратский корабль. Вскоре он подошёл:
-- Вы видите шхуну на горизонте? - спросил капитан вместо приветствия.
-- Конечно, господин капитан, он ведь не скрывается.
-- Напрасно иронизируете, Вы догадываетесь, я вижу - Корсезе указал на подзорную трубу в руке дона - что это за корабль, господин Дегиз?
Виньен развёл в недоумении руками:
-- Это пират, господин Корсезе.
-- Именно, дорогой дон. И это необычно.
-- Что необычного? - Марьятта заинтересованно взглянул на капитана, который не отрывал взора от горизонта.
-- А, то, любезнейший мой дон, что всё это, совершенно не по пиратски.
-- И, Вы, господин капитан, безусловно, в курсе как надо, не правда ли? - съёрничал Марьятта.
Корсезе повернул голову, внимательно опустил глаза на Виньена. Красивое лицо на мгновение исказила гримаса. Глаза жёстко щурились, алая линия губ сломалась. Желваки скул явственно обозначились. Но Корсезе справился со вспышкой гнева:
-- Нет, господин Дегиз, как по-пиратски я не ведаю. Странно другое. У нас шесть военных галеасов, почти три тысячи солдат, сто пятьдесят пушек, а, в пятидесяти милях по курсу ждёт анжарнийский эскорт. Пираты не могут не знать об этом. Тем не менее, все действия, заметьте, одного пирата заявляют нам, что он готовится нападать. В голове, знаете ли, не укладывается.
-- Но возможно, он и не один. Вдруг за ним другие плавают?
-- Плавают - насмешливо подразнил Корсезе - а, впрочем, подобное может статься. Прячутся, ждут сигнала. Всё возможно, да...
-- Послушайте, капитан, почему бы не послать к ним галеасы, отогнать.
Корсезе покачал головой, отрицая подобный вариант:
-- Бессмысленно.
-- Отчего? - Марьятту раздражил тон капитана - объясните.
-- Видите ли - спокойно, не замечая, или делал вид, что не видит злости дона, проговорил Корсезе - у пиратов шхуна.
-- Что с того?
-- Всего лишь то, что догнать её галеас не в силах. Но есть более существенная оппозиция такому решению.
-- Объяснитесь.
-- Безусловно. Перед нами пират, но, пока, ни малейшего беспокойства, помимо гипотетической угрозы нападения, он не несёт, согласитесь. Намерения его не ясны, наличие реальной угрозы отсутствует. Полагаю, надо выжидать дальнейшего развития событий.
-- Ждать, стало быть.
-- Именно. Через день, максимум, два дня к нам присоединиться эскадра анжарнийского флота. А это ещё шесть галеасов...
-- Стало быть - голос Виньена захолодел, обретя сталь и командную силу - нападение, буде оно состоится, нужно нам ожидать в течение ближайших суток, так?
-- В теории, да, но я не представляю, как возможно проведение подобной абсурдиской атаки...
-- Господин капитан - впервые за время плавания ровный голос всегда мягкого дона неузнаваемо переменился. Это уже было не просто обращение равного по чину; капитану приказывали. Корсезе внимательно вглядывался в человека, одетого в костюм простого купца.
-- Слушаю, сар дон - капитан склонил голову. Корсезе понял, время оговоренного в документе Военного Министра молчания окончилось. Обращение « сар» обозначало - « превосходительство».
-- Вы ознакомлены с секретным пакетом, не правда ли?
-- Конечно, сар дон. Равно, как и другие капитаны.
Марьятта согласно кивнул:
-- Отлично. Принимайте, господин капитан, командование над всем караваном. Семафорить секретным кодом: «кавалькаде и галеасам подчинение «Летучей королеве». Поднять вымпел флагмана. Незамедлительно вызвать на наш борт племянника господина Виньетто Жерара Витора. Всем кораблям усилить наблюдение за пиратом. Всё. Приступайте, да поможет нам всем светлый Йсуя Мухаидин.
-- Слушаюсь, господин главнокомандующий.
Корсезе коротко откланялся, по - военному развернулся и поспешил на капитанский мостик. Почти сразу послышались трели офицерских свистков. Марьятта, стоя у ограждения на палубе надстройки, видел, как на стеньге грот - мачты ветер развернул флагманский гюйс, а рядом с клотиком возникла фигура: сигнальные флажки порхали в руках семафориста.
Дон поднял подзорную трубу, навёл окуляр в сторону пиратского судна. Нашёл неясный силуэт, сфокусировал её и... едва не выронил прибор из рук. Прямо на него смотрел капитан пиратов. Ухмылка, оскал, ещё какое другое звериное выражение на лице разбойника предназначались ему. Сомнений быть не могло. Негодяй тряс левой согнутой рукой свою подзорную трубу, указательный палец правой руки стучал по окуляру, он указывал на Виньена и себя: мол, я знаю, что смотришь. Вдруг резко выбросил руку перед собой, тыча пальцем во что-то за спиной дона. Жестикуляция главаря была очевидна - Марьятта должен видеть, что там происходит. Дегизо оглянулся и то, что ему открылось, действительно, очень не понравилось.
Из моря, стелясь по горизонту, зловеще вырастала чёрно-лиловая туча. Глубинные тёмно-красные всполохи подсвечивали её густую мрачность...












Ближе к полудню, когда стало понятно, что разыгравшийся где-то сильнейший шторм заденет караван, к борту «Летящей королевы» трудно пришвартовалась шлюпка, на которой прибыл племянник сара Жерара Витор. Шлюп кидало на волнах, и, казалось, что прижаться к борту куфа посудинке не суждено, но гребцы справились. Витор вцепился в перекладины сброшенного верёвочного штормтрапа. Как только волна опустилась, вёсла разом врезались в воду и лодка рывком отчалила. Молодой человек вскарабкался на борт. Его встречали дон Марьятта и капитан Корсезе. Дегиз помог Витору перевалиться через борт, и, перекрывая вой ветра, рукой придерживая шляпу на голове, прокричал:
-- Рад встрече, Витор. Мне необходима твоя помощь. Прошу вниз. За мной.
Широко расставляя ноги, руки не отпускали тонкий трос штормового леера, протянутого вдоль бортов; проходя намертво принайтованные к бугелям мачт и кнехтам ящики и сундуки - в них матросы убрали бухты канатов, бочонки с маслом и рабочий инструмент - дон и молодой человек добрались до дверей надстройки. Дегиз, с трудом справляясь с порывами ветра, вырывавшим из его рук дверь, держал её открытой всё время, пропуская мимо себя племянника.Шторм приближался. Снасти натужно скрипели: куф валило с борта на борт, испуганно хлопали паруса, стеньги хлестали низко нависшие облака. Свинец неба мешался с графитом волн. Море дыбилось и в гневе бросалось на низкое небо, а оно встречало восставшие волны чудовищными оплеухами свирепого ветра: тот рвал пенящиеся гребни на клочья и, в мгновенье ока уносил их прочь. Оказавшийся в центре схватки стихий караван спешно увеличивал дистанцию между кораблями. Строй растягивался, суда теряли друг друга из вида...
Дон Марьятта и Витор пробирались тесным коридором к каютам. Качка усилилась, швыряло их страшно. Они ввалились в тёмную сырую каморку: не сильного серого света из коридора едва хватало, чтобы можно было что-то видеть, но, хотя бы, не пугал рёв ветра. Здесь, вровень с ватерлинией, ощутимо чувствовалось, как пугается и вздрагивает под ударами волн «Летящая королева». Марьятта ухватился обеими руками за край стола, поставил широко ноги:
-- Витор - заговорил он - мальчик мой, слава светлому Йсуе Мухаидину, ты жив и здоров. Нужен мне ты необходимо. Сердце подсказывает, началось - и, повысив голос, не позволяя выспросить вперёд, заторопился - чего жду, не знаю, не спрашивай... Нам с тобой нужно забрать оружие и перенести в шлюпку. Понятно?
Витор не выглядел удивлённым. Он осмотрелся:
-- Где оно?
-- Сейчас достану - Марьятта направился к сундукам, но резкий крен на правый борт свалил его с ног. Не сумев удержаться, он улетел вглубь каюты и больно ударился об оббитый железом край сундука. Кривя улыбку и глядя на Витора, дон простонал: от тонкой, едкой боли в ушибленном плече по щекам катились слёзы:
-- Не было печали... ох, ты... видишь, сразу добрался. Корсезе говорит, что это не шторм вовсе, а так, краешек. Что ж тогда не в краешке делается?
В руках Дегиза неизвестным образом появился ключ; он склонился над крайним, ближним к нему сундуком. Слышался железный звук и пыхтение дона:
-- Открывайся ты, постылый - окрик предназначался застрявшему в замке ключу. Сразу, словно ожидая окрика, замок щёлкнул, высвободив душку. Дон откинул крышку.
-- Держи - Марьятта торопясь, не глядя в его сторону, протянул свёрток племяннику - потом, Витор, разберёмся, что в нём, может палаш, может рапиры... Держи следующий... ещё один...
Скоро, нагруженные тяжёлыми пакетами и свёртками, мужчины сражались с качкой, обивая плечи в тесном коридоре. Минуя «детскую» каюту, Марьятта громко крикнул:
-- Дорогая, мы скоро.
Тотчас же открылась дверь и наружу высунулась головка Марсы, черные глаза маленькой воительницы блестели азартом:
-- Ты куда? Мы тебя ждём, мамочка боится...
-- Скоро вернёмся, доченька, пойди и успокой маму. Мы сейчас, отнесём только это.
-- А что в них? - любопытный бесёнок глазами «ела» свёртки.
-- Ничего, закрой, пожалуйста, дверь. Иди к маме, предай, что скоро будем, поняла, Марса? - сердито ответил отец - ну?
Девочка скрылась, громко стукнув дверью. Марьятта досадливо покачал головой. Они поднялись на палубу. Мужчинам предстояло пройти половину длины судна. Волны заливали палубу, бились о мачты и, разрезанные сетью канатов и тросов, опадали, шипящим дождём поливая скользкую палубу. Люди переглянулись - путь до шлюпки представлялся опасным.
-- С богом - Марьятта удобнее пристроил под мышкой свёртки, кивнул Витору и быстро устремился к штормовому лееру. Добежал, но поскользнулся, однако устоял, успев схватиться за спасительный канат. Витор выдохнул, оказалось, он не дышал. Марьятта что-то кричал, но свист ветра и грохот волн заглушали всё. Витор глубоко вобрал в лёгкие воздух, напрягся, прижал свои пакеты и выскочил на качающуюся палубу. Он уже добрался до леера, когда его накрыла волна. Потащила. Молодой человек, борясь за жизнь, бросил пакеты и в невероятном броске - вытянулся так, что выломило суставы - он ухватился обеими руками за канат. В это время куф медленно начал заваливаться на противоположный бок: Витора подтащило к страховочному концу. Юноша поднялся; ноги дрожали, сильные по природе, они едва держали юношу. Витор спешно посмотрел в сторону дона. Тот, стоя у шлюпки, звал его. Сжимая онемевшей рукой штормовой леер, Витор поспешил пересечь залитую пенящей водой палубу. Его встретил понимающий взгляд Виньена:
-- В рубашке родился, благо славена твоя матушка. Благодари светлого Йсую Мухаидина, что не смыло. Оружия жалко, конечно, но, главное, сам жив. Бегом в лодку, передохнём. За порохом ещё возвращаться...
Когда Марьятта изловчился и поймал, а затем зашнуровал рвущийся из ладоней под шквалистым ветром полог, людей окутала, если не благодать, то её сестра, безопасность. Крепко натянутая на каркас плотная ткань достойно выдерживала бешеные удары всё усиливающегося ветра. Витор крутил головой, удивлённо осматривая конструкцию:
-- Это Вы сами, сар, придумали?
-- Марса подсказала - ответил Марьятта - помогала и строить.
-- Марса? Кто... а? - вспомнил Витор - дочь Ваша. Что Вы говорите? - удивился он.
-- Она сообразительная. А теперь сойди - ка с места. Сойди, говорю. Видишь? Это щит. Вместо ручки щель. Подними... Вот так. Оружие положим. Посмотрим, что у нас осталось?
Дон развернул первый свёрток:
-- Так... понятно, палаш. А здесь что? - сорванная со второго свёртка бумага упала на дно лодки. Марьятта притоптал её сапогом - а... пистоли... что ж очень хорошо. Ну - он радостно воскликнул и расцеловал очередное, извлечённое из пакета оружие - рапира, ах, ты, прелесть какая... Держи.
Дегиз поочерёдно подавал оружие Витору:
-- Сначала пистоли... вот, теперь палаш... хорошо, рапиру сверху. Отлично. Всё. Теперь за порохом. Закрывай.
Племянник положил щит на место. Услышав приказ, юноша развязал шнуровку - полог тут же, с громким хлопком, распластался по ветру - и вылез из шлюпки. Мужчинам потребовалось полчаса, чтобы вновь добраться до каюты, взять по бочонку с порохом, мешочку с пыжами и пулями и вернуться к шлюпке. Насквозь вымокшие и продрогшие - волны, с грохотом хозяйничающие на палубе, стали вдруг ледяными - они, уложив принесённые бочонки и мешки в тайник, сели на строганную доску, косо распёртую между бортами лодки. Сильный наклон доски заставил людей с силой упереться в неё выпрямленными руками, чтобы удержаться на месте и не съехать.
-- Не успел - объяснил Виньен, устраиваясь на ненадёжной опоре - теперь уж что... Фу-у, руки-ноги дрожат. Устал?
Витор, молча, кивнул головой. Устал, не то состояние. Он чувствовал себя обессиленным, не способным пошевелиться. Тело ныло от напряжения. Марьятта всё понял:
-- Посидим. Отдышимся, затем домой. Хорошо?
Юноша вновь покивал, сполз на дно лодки и прислонился спиной к доске, закинул назад голову. Мужчины замерли, наслаждаясь покоем. В проём - ветер нещадно трепал занавесь, подняв и не давая ей опуститься - Марьятта и Витор смотрели на низкие, несущиеся по низкому небу с огромной скоростью косматые, цепляющиеся за мачты, пряди. Кисею мглы чертили чёрные тени альбатросов, появившихся из ниоткуда.
-- Летают, ветер им нипочём - заговорил Марьятта - я слышал, у моряков считается плохой приметой увидеть в шторм буревестника.
Витор пожал плечами.
-- Не разговорчивый ты, вижу - молодой человек молчал. Дон досадливо поджал губы, но усмехнулся и начал рассуждать вслух:
-- Ничего, Корсезе не глуп. Молод, безусловно, но, опытный капитан, хотя и ошибся. Я человек сухопутный, конечно, но, не надо иметь морской подготовки, чтобы понять, мы попали в самый настоящий шторм. Как думаешь, Витор? А-а - юноша не реагировал - не любишь разговаривать, прости. Корсезе уверял, что, нас заденет самым краешком. Сильно покачает, потом появится «окно» - это когда всё стихает - затем опять придёт ветер, самый сильный, потом «окна» начнут появляться чаще.
Марьятта смолк, но сразу заговорил вновь, не в силах молчать. В голосе его сквозила нервозность:
-- Сказал, штормить будет часов восемь - десять. Оснований не верить капитану нет. Будем держаться. Сейчас спустимся к моим. Отдохнём и пойдём.
Но прошёл миг всего, не больше, дон вскочил на ноги, чертыхнулся:
-- Не могу сидеть, Витор, мальчик, пойдём, душа болит. Беспокоятся наверняка. Вставай.
Они пролезли, первым Дегиз, под корчащимся со звонким треском над головами пологом. Спустились на палубу и очутились в воде, которая была всюду: шипела под ногами, мокро обнимала со всех сторон и холодно хлестала по лицу. Напрягая силы, мужчины трудно справились со свирепо бьющимся в их руках полотнищем. Ирония момента; когда с огромным напряжением, поломав ногти, люди зашнуровали полог, ветер внезапно стих. «Летящая королева» успокоено выпрямилась и только дыбилась носом, выбираясь из водных ям. Вспыхнул яркий солнечный свет. Мужчина задрал голову в небо, щурясь и прикрывая глаза ладонью:
-- Вот и «окошко» Корсезе - проговорил Марьятта - он, улыбаясь, посмотрел на Витора, рука поднялась к небу. Но внезапно улыбка сползла с его ставшего белее белого лица. Глаза дона расширились, рука замерла. Витор резко повернул голову в сторону, куда смотрел дон...
На вёслах с квадратным парусом на единственной мачте к ним мчалась лодка. С пиратами. В немыслимом рванье, вооружёные кривыми саблями группа пиратов неслась на небольшом яле к «Летящей королеве». В руках у некоторых из них висли абордажные крючья и «кошки».
Всё стало на свои места. Пяти дневное маячанье на горизонте незнакомца объяснялось просто. Злодеи ждали. Настоящие хозяева здешних широт, пираты знали, что море даст им шанс. И поможет им в этом шторм, разыгравшийся в сотнях миль отсюда. Они рисковали сильно, но жизнь морского разбойника, что как не ежедневный риск, смертельная опасность и ... сладкая добыча. Смерть в бою почётна, хотя не желательна, зато в случае благоприятного расклада карт судьбы награда - богатый корабль. То, что корабль богатый, видно слепому.
План захвата «Летящей королевы» был донельзя прост - премудростей не планировалось, в виду нехватки времени. Пираты дождались в шормовом расписании моря первого «окошка», посадили команду в ял и бросились на абордаж. Сопротивления разбойники не опасались, выяснили за дни наблюдений, что «купец» беззащитен. Они знали, буря разорвёт походный строй каравана и растащит военные галеасы. Надежды сбылось в полной мере. Стихия, словно на ладошке, поднесла им добычу. Гребцы несущейся на высокой волне абордажной лодки выкладывались изо всей силы - гнала необходимость успеть захватить куф до возобновления шторма. Дон Марьятта и Витор различали оскалы, гримасы ярости, выпученные глаза, раскрытые в крике рты. Оборванцы трясли над головами саблями и кулаками.
Дегиз сбросил оцепенение. Резко повернулся к пребывающему в оцепенении Витору, схватил юношу за руку и быстро, почему то? зашептал ему в ухо:
-- Вот случилось, чуяло сердце. Беги к капитану Корсезе предупредить о нападении, затем сразу вернись, я приготовлю пистоли, станем отбиваться. Пираты хотят захватить «Летящую королеву», это ясно, ну, да Бог на нашей стороне, отобьёмся. Корсезе ведь не лыком шит. Поспеши, сынок.
Юноша бросился было к надстройке, но дверь, ведущая из помещения, широко распахнулась, и на палубу выскочил сам капитан и с ним два офицера - старший помощник и штурман. Сильный ветер срывал с Корсезе его любимый халат, наброшенный поверх камзола и трепал длинные волосы. Треуголки капитан лишился сразу, как только появился наверху. Похищенный порывом ветра, головной убор в мгновение ока исчез в морской дали. Не заметив Виньена и племянника, троица устремилась на капитанский мостик. Витор резко остановился и посмотрел на дона, всем видом показывая, куда теперь? Дон махнул рукой - вперёд - и побежал к дверям, откуда выскочили офицеры. В спешке скатились по трапу, проскочили тесный коридор и без стука ворвались в помещение общей каюты. Стоя в дверях, мужчины видели, как медленно поднимаются с дивана старшие дочери: с подолов платьев падали и катились, оставляя за собой хвосты длинных нитей, клубки пряжи, звенели выроненные спицы; супруга дона отложила раскрытую книгу, которую читала маленькой Полли. Девочка тесно прижималась к матери. Лаура защитно обняла головку их «ангела»: глаза, обращённые навстречу мужу, полнились испугом. Она поняла всё сразу; то, что мучило супруга столь долгое время, случилось. Поли смотрела на внезапно появившегося в дверях папу, пунцовые пухлые губки шевелились: «папочка пришёл». Элуиза оторвалась от своих кукол, радость на лице от появления отца уступила место растерянности, а затем в глазах зажглась тревога - девочка, переводя взгляд с напуганной матери на встревоженных сестёр, осознала, произошло нехорошее. Одна Марса ничего не замечала. Она подбежала к Марьятте с криком: «папочка пришёл» и хотела броситься ему в объятия. Но Виньен твёрдо остановил дочь, уперев руки ей в плечи:
-- Не сейчас, доченька. Берите все одеяла, другие свои тёплые вещи и немедленно поднимайтесь наверх, залезайте в нашу шлюпку.
-- Что случилось, милый - схватиласьь Лаура - тонем?
Она сильно сжала Полли. Малышка заплакала.
-- Что ты, нет, не тонем. Пираты нас атакуют, вот.
Послышались «ахи», супруга вскрикнула:
-- Господи, светлый Йсуя Мухаидин, спаси и сохрани всех нас. Пираты... откуда... как. Где они?
-- Минут десять - пятнадцать у нас в запасе есть. Родная, собирай детей, сама собирайся и в шлюп. Витор поможет. А я сейчас, мне надо, некогда, некогда... - Марьятта выскочил из каюты, толкнув юношу, преграждавшего выход, вслед услышал хор девичьих голосов: «папа, ты куда»? Махнул рукой, времени что - то ответить не было.
Марьятта прибежал в последнюю каюту, к сундукам. В каком - то наитии он схватил кортик, висевший на крючке возле двери, и стал резать канаты, крепившие сундуки к скобам на полу. Когда дело было сделано и разрезанные верёвки змеились полукольцами возле сундуков, Виньен, смахнув пот со лба, осмотрел каюту, и не вспомнив никаких причин, отчего он оказался здесь, схватил со стола ларец, даже не зная, что в нём и выбежал из каюты. В коридоре суетились, перебегая из каюты в каюту дочери; в панике не зная, что хватать в первую очередь. Марьятта закричал, сильно, яростно, он никогда не кричал так до сего дня:
-- Всем всё бросить, немедленно, я сказал.
Не знакомый, страшный крик отца подействовал. Метущиеся дочери замерли - глаза устремлены на отца. Виньен быстро оценил ситуацию: потерявшийся Витор никак не мог помочь сладить с паникой, охватившей его домочадцев. Он видел, как руки Генриетты нервно комком прижимала недовязанную кофту к груди, судорожно поправляя выпадающие клубки и спицы. Жаслин одной рукой зажимала стопку книг под мышкой, в другой держала кастрюлю с крышкой и, судя по клацанью, внутрь её она побросала ложки и вилки. Рассудительная Элуиза держала перед собой охапку пальто, Марса сумочку, набитую «драгоценностями» - из неё торчали ноги деревянных солдатиков. Лаура не отпускала от себя крошку Поли, которая испуганно глядела с высоты маминого роста на суету вокруг. Глазки её полнились слезами, но малышка пока держалась. Дон бросил недовольный взгляд на племянника, тот виновато пожал плечами, рук не было видно под кипой шерстяных пледов. Он выгнул спину, уравновешивая вес, на губах слабо играла улыбка. Марьятта, сдерживаясь, перебарывая гнев, обратился к дочерям:
-- Доченьки, взять с собой надобно только тёплые вещи, я сказал. Всё тёплое: одеяла, пледы, шарфы... ещё можно кофточки, перчатки. Лаура, дай мне Полли и поспеши со сборами. Всё делать быстро.
Вид мокрого, распалённого отца с блестящим кортиком в руке помог его женщинам справиться с растерянностью. Дочери побросали все, что держали в руках и ринулись к сундукам, в которых хранились тёплые вещи и одеяла. Марьятта подошёл к Лауре, потянул руки к дочери. Малышка испуганно отстранилась, обняла маму за шею.
-- Милый, у тебя кортик - глазами указала Лаура на сверкающее оружие в руке мужа.
-- Ой - стукнул себя по лбу Марьятта - прости, милая - и уже дочурке - папа забыл, сейчас папа уберёт ножик.
Виньен похлопал себя по пустому бедру, в спешке и он забыл про пояс с ножнами. Сквозь зубы выругался: «дьяволо». Помешкав, сунул кортик за голенище сапога. Выпрямился, протянул вновь руки к «ангелочку». Лаура, ласково успокаивала Полли - не бойся, малышка, иди к папе. Та, упираясь ручками ему в плечо и отстраняясь, боязливо, тихо, тонким голоском спросила:
-- А ты, папочка, не будешь кричать?
-- Что ты, солнышко, конечно папа не будет кричать...
-- Никогда, никогда?
У Лауры выступили слёзы, да и у Марьятты щипало в глазах и першило в горле. Он прохрипел:
-- Обещаю... - поцеловал дочь, отворачивая, пряча мокрые глаза,
-- Мы пошли - обратился Виньен к жене - вы следом. Только не задерживайтесь.
С малышкой на руках, он вышел из каюты. Поднялся по лестнице, помедлил у двери, не зная, какая опасность ждёт за ней и осторожно, малыми толчками приоткрыл. Выглянул, быстро осматрелся. Ситуация за короткое время, проведённое внизу коренным образом изменилась. Десяти минут форы им не предоставили. Лёгкий ял пиратов нагнал «Летящую королеву», разбойники готовились к абордажу. Гребцы упёрли вёсла в корпус куфа, не позволяя волнам разбить лодку, нападающие раскручивали «кошки» и крючья и метали их на борт жертвы. Разбойников не пугали трёхметровые волны, только рычали, если кого размашисто било о борт куфа, казалось, они не обращали внимания на переломанные пальцы и ушибленные рёбра. Некоторые срывались и падали в воду, таких вылавливали, и они, выкашляв морскую воду, снова карабкались вверх. Взгляда оказалось достаточно, дабы уяснить, сопротивления капитану Корсезе организовать не удалось. Никакого. Ни на юте, ни корме, на мостике кроме его самого, двух офицеров, боцмана с пожарным топором в руках и первых забравшихся на борт пиратов ни одного матроса Марьятта не увидел. Это означало, что корабль захвачен. Но сам Корсезе, видимо, так не считал. Последнее, что увидел Марьятта, это как капитан отстегнул рапиру и встал в оборонительную позицию. К нему присоединились офицеры и боцман. Ничтожную группку защитников тут же окружили разбойники, заслонив героев спинами. Они трясли саблями, потрясали кулаками, изрыгая проклятья, но не нападали.
Позади Виньена послышался шум, это топали, поднимаясь по ступеням, дочери. Он оглянулся, приложил палец к губам: «тшш-ш», семейство остановилось. Марьятта продолжил наблюдение. Кто-то пробирался сквозь толпу захватчиков. Парламентёр, возможно, сам командир абордажной команды. Пираты расступились, и Дегиз увидел бледные лица офицеров. Смельчаки по прежнему стояли в позиции, острия шпаг угрожающе подрагивали. В опущенной руке Корсезе Марьятта заметил пистоль. На мостике царила тишина. Он напряжённо вслушивался, но уши ловили только гулкие, тяжёлые удары волн о борт куфа, шум запутавшегося в рангоуте всё усиливающегося ветра, хлопанье гюйсов на клотиках. Время шло, дон ждал. За спиной протяжно и тяжко вздыхали дочери. Ничего не происходило. Виньен собрался было уже повернуться к домашним, как раздался сухой, оглушительный в тишине хлопок. Выстрел. Вскрик на мостике и ойканье за спиной дона. Над головами разбойников взвился и был унесён ветром сизый дымок, а толпа окруживших офицеров пиратов на шаг отступила, распалась на группы и дону стала видна сцена, на которой разыгралась трагедия. Он прижал голову малышки к плечу и отвернулся. Там, на открытом пространстве между защитниками и нападающими стоял на коленях пират. Руками он зажимал рану на животе, между пальцев текла кровь. Он медленно валился на бок. Четверо обречённых, стояли спинами друг к другу, выставив перед собой тонкие блестящие на солнце клинки рапир. Боцман держал в ручищах топор. Смертельно раненный, наконец, свалился под ноги Корсезе, подтянул колени к простреленному животу и умер. «Не совладал, с собой, взъярился, значит, эх, капитан, капитан. Сам погиб и остальных за собой потянул». Жить четвёрке отважных оставались считанные мгновения. Как ни кощунственно, но это был шанс. Пока пираты, охваченные местью, станут убивать капитана и его помощников, он постарается незамечено провести семью в шлюпку. А дальше будет видно. «Приготовились - Марьятта сверху видел напряжённые, с верой в его всемогущество глаза дочерей - по команде бежим к шлюпке. Первой идёт мама, возьми Поли, дорогая». Он передал малышку, поцеловав в лобик поднявшейся к нему супруге. Лаура крепко обняла девочку, осыпав её поцелуями, так, что Поли захныкала. На неё зашикали. Марьятта одёрнул всех и резко повернулся на оглушительный крик за его спиной. На его глазах разыгрывался последний акт трагедии. Капитана и его людей пираты прокалывали пиками, остервенело вонзали в тела крючья багров. Уколы и удары следовали один за другим. «Пора» - понял Марьятта. Он обернулся и прошипел:
-- Бежим.
Выскочил на палубу, встал у двери, загородив собой бойню и направляя выбирающихся на верх домочадцев в сторону шлюпки. Замыкал группу Витор. Марьятта хлопнул юношу по плечу:
-- Только не останавливайтесь, прошу.
Племянник кивнул, бросил взгляд на мостик, вздрогнул, но, подталкиваемый доном, устремился вслед бегущим дочерям. Марьятта задержался, надо было убедиться, что их никто не заметил. Потому он видел, как умер Корсезе. Трое исколотых защитников лежали бездыханными кровавыми куклами возле опустившегося на одно колено своего безоружного капитана. В луже крови собственной и погибших товарищей. Голова его склонилась, и он не видел, как к нему направлялся пират с тяжёлым палашом в руке. Палач подошёл, стал в шаге от капитана, широко расставил ноги и обхватил рукоять меча двумя руками, примеряясь к его тяжести. Внезапно Корсезе вскинул голову, помутневший от боли и полный смертной тоски взгляд устремился в сторону дона. Конечно, он не видел Марьятта, но мурашки побежали по спине дона. Пират грубо толкнул рукоятью капитана в затылок, Корсезе поник: орудие казни начало медленный путь вверх. Палач, искусно тянул время, давая возможность своим товарищам насытиться зрелищем казни, поникшей и дрожащей в страхе в ожидании карающего удара фигуры поверженного врага. Марьятта не стал дожидаться и бросился бежать. На бегу, уже преодолев половину пути по раздавшемуся торжествующему рёву за спиной понял, что казнь свершилась. Затем он услышал другое: крик, от которого внутри захолодело. Его заметили. Он резко остановился и повернулся. Увидел пирата, который зажатой в руке саблей, указывал в его сторону. Виньен бросил взгляд назад. Семья лихорадочно загружалась в шлюпку: старшие, Генриетта и Жаслин забрасывали внутрь лодки одеяла и пледы, из глубины тянула руки Лаура, принимая малышку Поли от Витора. Марсы и Элуизы он не увидел. Видимо они уже были в лодке. Дон понял, что его семью пираты не видят - мешает надстройка. «Что ж, вот и моё время пришло» - с холодной ясностью пришло понимание, что конец его жизни близок. С пиками и саблями к нему спешили пятеро разбойников. С одним кортиком в руках дон представлялся не страшным противником. Марьятта обернулся ещё раз, делая вид, что ищет путь к отступлению. На самом деле он хотел знать, успели спрятаться его домашние или нет. Возле лодки было пусто. С улыбкой он повернулся к приближающемуся врагу. Если умирать, то, подобно капитану Корсезе: в схватке и, не запятнав чести гишпенца. Дегиз выставил перед собой кортик. Бегущий первым пират; огромный, зелёная рубашка не застёгивалась на его могучей груди, захохотал. За три прыжка, оставшихся преодолеть разбойнику, за спиной Виньена раздался оглушительный выстрел. На всём ходу пирата опрокинуло назад. Длинная пика, которую он держал наперевес, напротив, улетела вперед, скользнув к ногам дона. Пират попытался подняться, и, действительно, качаясь, встал на колени, опираясь на одну руку, другой зажимая кровоточащую дыру в своей груди. Но жизни ему хватило только на это, затем он умер, упав головой вперед. Спешащие следом пираты остановились. Они переводили взгляд с мёртвого товарища на стоящего перед трупом человека, с виду самого обычного купца, правда, с морским кортиком в руке. А теперь еще и с пикой, которую подобрал. Снова прогремело: ещё один разбойник рухнул перед недвижно стоящим купцом. Атака захлебнулась. Пираты рассредоточились, укрываясь от неведомой смертельной опасности. Но с мостика, оставив обезглавленный труп, катились вниз остальные - на лицах ярость - порвать в клочья неведомо откуда явившегося купчишку, принёсшего смерть двоим из них. Дон, придя в себя после краткого замешательства, обернулся...
Витор передавал разряженный, дымящийся после выстрела пистоль... Марсе. Девчушка нетерпеливо тянула руку к юноше. Тут же стояла Элуиза, как всегда серьёзная и невозмутимая: она ждала, когда до неё добежит Гренуэтта, чтобы принять второй пистоль, заряженный, по всей видимости, невидимой с этого места Жаслин. Оставшийся без огнестрельного оружия Витор встал рядом с Марьятта, выставив перед собой тяжёлый палаш. На мгновение, краткий миг Дегиз обрёл надежду на другой, благополучный исход схватки, но, бросив взгляд в сторону наступающих, умело скрывающихся за укрытиями: основаниями мачт, ящиками, краями комингсов понял, ничто не поможет. Неожиданная помощь всего лишь отсрочка, несколько дополнительных минут жизни и только. Когда разбойники подберутся на подобающее для решительного броска расстояние его жизни, как и жизни его дочерей, придёт конец. Марьятта почувствовал холод оружейного ствола - Витор вкладывал в его ладонь заряженный пистоль. Вес смертоносного предмета придал уверенности. Он крепко сжал рукоять. В эту же секунду над «Летучеё королевой» пронёсся порыв ветра. Колыхнулись и наполнились, опали, словно прекратив вдох, паруса. И тут же в след нежданно ворвался, всеми забытый штормовой ветер. Оглушительно заревело: застонали, резко и страшно заскрипели снасти. Людей повалило на палубу, иные, не сумев удержаться, покатились. На корабль обрушились валы волн. Потемнело, так, будто кто-то задёрнул шторы. Пираты, побросав ставшее в мгновение ока ненужным оружие, полезли на мачты, спеша выбрать паруса, не дать вернувшемуся урагану перевернуть и потопить куф. Предводитель разбойников мчался на мостик, к штурвалу. Необходимостью стало повернуть судно навстречу ветру. Про семью забыли.
-- Всем к шлюпке - закричал Марьятта - пока не налетел повторный шквал. Быстро.
Повинуясь распоряжениям отца, дочери побежали к лодке, где их в тревоге ждала Лаура. Громко плакала малышка. Семейство уже рассаживалось по скамейкам. Лаура, прижимала малютку Поли к груди, Марьятта и Витор, помогая друг другу, торопились зашнуровать полог, как вдруг по характерному ощущению невесомости, которое не спутаешь ни с чем, люди поняли, что летят вниз. Они вцепились в сидения и борта и закричали. Оборвал крик болезненный удар: всех вышвырнуло со скамеек, смешав в груду. К счастью принесённые одеяла, брошенные в спешке погрузки на днище лодки, смягчили падение. Лаура чудом не выронила Поли, которая снова громко заплакала.
-- Больно, маленькая тебе, ушиблась, где болит, скажи маме, ангел мой? - тормошила Лаура малышку, испуганно ощупывая её. Девочка, захлёбывалась в крике на груди лежащей навзничь матери. Над ними склонился Марьятта:
-- Дай мне - он попытался взять дочь на руки:
-- Что это, Марьятта, что? Мы тонем? - Лаура крепче прижала Поли к себе.
-- Ну что ты, конечно нет. Наверное, скатились в ложбину между волн...
-- Как с горки, да, папа - улыбалась Марса, выглядывая из-за спины отца - здорово...
-- Помолчи, Марса - одёрнул Марьятта - дай маме придти в себя - он оглянулся назад - никто не ушибся? Витор, мальчик мой, выгляни. Как там?
-- Хорошо, сар дон - молодой человек, откинув полог, осторожно высунул голову наружу. Марьятта глядел на жену, глаза его полнились виной. Лаура улыбнулась, протянула малышку:
-- Возьми, я поднимусь.
Отец, как величайшее сокровище, обнял ребёнка. Он ткнулся носом Полли в нежную шейку, прикрыл веки и, глотая обильную слюну, заполнившую рот, тянул, впитывал, не имея силы остановиться и не желая этого, вдыхал в себя запах чистоты дитя.
-- Ничего, дон сар. Одни волны - вырвал Виньена из экзальтированного состояния голос юноши. Он удерживал руками трепыхающийся полог - может зашнуровать?
-- А пираты, пираты, где же, не видать? - испуганно спросила Лаура.
-- Нет...
-- Какие пираты, дорогая, кто устоит сейчас на ногах, штормит как, господи, спаси? - Марьятта говорил подчёркнуто спокойно, ровно: тон будничный, домашний. Полли, обняв отца, затихла: огромные её глаза, наполненные страхом и слезами, блуждали по лицам матери и сестёр. Лаура села подле мужа, погладила светлые волосы ребёнка, вздохнула и... зарыдала; очень тихо, почти не слышно. Мать прятала слёзы от дочерей. Марьятта ласково, свободной рукой, погладил её по голове. Инстинктивное движение любящего мужчины оказалось последней каплей для издёрганных нервов Лауры. Плечи дёрнулись, раздался всхлип, и, тоненько взвыв, женщина зарыдала в полный голос. Незамедлительно захлюпав носом, заныла Полли, и без какой-либо паузы, детское нытье преобразовалось в плачь. Сидевшая на скамеечке Марса вскочила, скривила губы в презрительной усмешке, глядя на несмышлёнку и... слёзы градом покатились из её глаз. Девочка размазав ладошкой жидкость, вытекшую из носа, широко раскинула руки и упала на колени родителям, обняв сразу обоих. Старшие дочери отвернулись, чтобы не зреть приступа всеобщей мокроты, бросая быстрые, испуганно - пронзительные взгляды в сторону молодого человека, уставившегося в неизвестность, найденную им на потолке. Но и их чарующие, парализующие волю юноши глазки, отчего - то, заволокла некая предательская пелена; девушки усилено моргали. Только всегда молчаливая Элуиза сидела на скамье и не шевелилась, только белели костяшки пальцев, вцепившихся в торец скамейки. Марьятта в который раз подивился железной воле своей дочери.
Сильная и красивая - такой увиделась в этот миг семья дона молодому человеку, который не мог оторвать взора от слёзного единения дочерей с матерью. В этот миг сердце племянника сара Жерара навек подчинилось. Не рассуждая, он принял главенство всех членов семьи, без исключения, включая самую маленькую - Полли. Молодой человек отдал им своё сердце, тем самым став частью семьи; возжаждал служить и защищать женщин дона Марьятты, а его самого признав своим повелителем...
За тоненькой перегородкой из парусины бушевал шторм. Ужасный дождь оглушающее барабанил по натянутому полотнищу: свирепые волны проверяли на прочность конструкцию : удары тяжёлых волн валили с ног. Дочери окружили родителей. Теперь плакали все. В эти часы ужаса они были счастливы: тревожно и полно. Средь мрака бушующего моря тихим счастьем светился маленький огонёк человеческой любви.
Никто из не счастливцев, нашедших в шлюпе укрытие от разбушевавшихся стихий - морской и худшей изо всех - человеческой алчности, не ведал, что навстречу, порождённая глубинным толчком и вырвавшаяся из под охранной тверди земли, с угрожающей скоростью уже несётся волна - убийца...
Какое ей дело до всего, что встретит она на пути: будь это континент или маленькая семья? Какое? Всего лишь холодная огромная, до неба, водная гора. Она катилась вперёд. Только вперёд...