16+
Лайт-версия сайта

История моих ошибок. Часть 3. Глава 31

Литература / Романы / История моих ошибок. Часть 3. Глава 31
Просмотр работы:
16 января ’2019   16:45
Просмотров: 9806

Глава 31. О, одиночество, как твой характер крут!

До гибели мужа я никогда не была одна — плохая ли, хорошая, но семья у меня была. В выходные и праздничные дни к родителям приходили гости: мама говорила, что у нее в жизни только одна отрада — ее друзья, поэтому, чтобы отдохнуть от ненавистной семьи, она собирала еженедельно целую ораву своих школьных и институтских приятелей с их домочадцами и знакомымими. Дом наш был хлебосольным, закуски и выпивки хватало всем - халява привлекала многих, и шумные компании гудели у нас в квартире с обеда и до полуночи каждое воскресенье. Нетрудно догадаться, что соседи по коммуналке ненавидели нас и вынуждены были спасаться бегством с малолетним ребенком подмышкой. Меня эти гулянки до такой степени достали в доме родителей, что мы с Сережей почти два года наслаждались покоем и отсутствием посторонних людей в своем гнездышке. Мать пыталась несколько раз поселить у нас на пару недель знакомых, стремившихся отовариться и развлечься в Москве, но мы ответили решительным отказом, она разозлилась, однако вынуждена была отступить.
Мы с мужем истомились в многолетней разлуке, в постоянном ожидании встреч, которые пролетали настолько стремительно, что мы едва успевали прильнуть друг к другу и телом, и душой, жадно глотнуть любовного эликсира, дававшего нам силы дожить до следующего свидания. Поэтому нам не нужен был никто — вполне хватало друг друга. Сережа заменил мне всех, за ним я была, как за каменной стеной: он воспитывал и учил меня жизни, как любящий отец и часто, в ответ на мои просьбы поскорее завести ребенка, с улыбкой отвечал: «У нас уже есть в семье один ребенок: это ты!». Я знала, что он никому и никогда не позволит меня обидеть. Наши взгляды и мировоззрения настолько совпадали, что нам порой не было нужды обмениваться мнениями, прибегая к словам — достаточно было одного взгляда - и все становилось понятно, поэтому я не стремилась заводить себе новых приятельниц. Я считаю, что женской дружбы вообще не существует: жизнь показала, что, чем больше доверяешь какой-нибудь подруге, чем ближе пускаешь ее в свою душу и семью, тем вероломнее и подлее она тебя предаст, тем больнее и горше ты будешь переживать этот удар, и тем дольше и труднее придется залечивать свои раны.
Потеряв мужа, я лишилась всего: вокруг меня были только совершенно посторонние люди со своими семьями и проблемами.

Одиночество - горькое слово,
Выплывающее из темноты...
Вопрошаю я снова и снова:
Где любовь моя, милый, где ты?

В этом мире все кажется черным,
Или серым - ведь разницы нет.
Лишь одно остается бесспорным:
В нем отсутствует радости цвет.

Нет ни солнца, ни сини небесной,
Изумрудной стрелы стебелька,
Нет ромашки наивно-прелестной...
Как же рана моя глубока!

Нет ни слов, ни желаний... Рыданье
Только сводит мне горло порой.
Безысходность, тоска и отчаянье...
Боль моя - ты повсюду со мной.

Я ведь еще оказалась оторванной от родного города, где выросла, там жили мои школьные и институтские знакомые, которые, конечно, не оставили бы меня без своего внимания и поддержки, особенно ребята, случись такое несчастье со мной дома. И работала я в Москве, так что на все приглашения знакомых из нашей лаборатории сходить куда-нибудь вечерком я вынуждена была отвечать отказом, ведь на обратную дорогу мне требовалось не менее полутора часов езды в переполненном автобусе, а потом еще предстояло пройти пешком более двух километров — это ночью-то! Конечно, мне предлагали не возвращаться так поздно домой, а переночевать в гостях, но, поскольку почти все мои знакомые являлись представителями сильной половины человечества, то рамки приличий не позволяли мне это делать, да и не хотелось вводить их в искушение, так как мое согласие могло быть просто неверно истолковано. Поэтому ночевала я только у Веры и два-три раза у Любы, той самой подружки, которая, как выяснилось позднее, и сыграла со мной злую шутку, натравив на меня старушку из библиотеки.
Местной публике тоже до меня дела не было — вернее сплетничали обо мне они очень охотно, строя самые немыслимые предположения и догадки: ведь время неумолимо летело, я уже почти год была вдовой, а меня ни разу никто не видел с мужчиной — это при том, что я жила одна в собственной квартире! Им всем даже в голову не приходило, что мне никто не нужен, потому что я продолжаю любить своего, а не чужого мужа. Никому из окружавших меня дам не посчастливилось выйти замуж по любви: одна интеллигентка, страшная, как маска в американском ужастике «Крик», вышла за простого деревенского парня, не блещущего ни манерами, ни особым интеллектом, но доброго и разбитного, которого всю жизнь презирала, пилила и безжалостно заставляла вместо отпуска калымить в стройотряде, сама при этом ежегодно отдыхала на море, прикрываясь необходимостью оздоровить ребенка. Вот и умер ее муж, едва дожив до пятидесяти лет, а она, оставшись состоятельной вдовой, тут же нашла себе нового.
Другая, молоденькая, с кукольно-смазливым, но хищным личиком, вышла замуж за престарелого брюзгливого холостяка, чтобы отомстить своему бывшему мужу, который бежал от нее через месяц после свадьбы, рассказав о ней нечто такое, после чего в их поселке ей просто невозможно было оставаться, а этот перезрелый партийный деятель как раз получил назначение в наш городок, где его ждала жилплощадь. Она родила ему ребенка, но постоянно жаловалась на то, что муж вызывает у нее физическое отвращение, поэтому всячески старалась избегать интимных контактов, находя для этого массу причин. Позднее она подыскала себе утешителя и даже родила от него ребенка, которого наивный супруг считает своим.
Третья, поумнее и, главное, похитрее двух первых, присмотрела себе мужа из одноклассников, еще учась в техникуме. Как отличник, он имел право сразу поступить в вуз, что он и сделал, ей же, учившейся неважно, пришлось ехать отрабатывать распределение, но она каким-то образом смогла устроиться поближе к Москве и постоянно осаждала его в институте. В итоге пришлось порядочному парню на ней жениться — бросить беременную женщину ему даже в голову не пришло. Она его отблагодарила за это: всю жизнь работала не более, чем на полставки, зато гуляла напропалую и даже умудрилась родить ребенка от любовника-кавказца, пытаясь выдать его за законного, рожденного от мужа - блондина с голубыми глазами.
Еще одна, выйдя замуж за милого и доброго однокурсника из обеспеченной интеллигентной семьи, стремилась сделать научную карьеру, проложив себе дорожку к ней сначала через кухню, а затем и спальню своего шефа. Список можно было бы продолжить, но уж очень противно. Существует мнение, что все мужики гуляют, так вот мужьям моих знакомых гулять было некогда — они двигали вперед науку, в то время, как их «верные» подруги надрывались из последних сил, обеспечивая их ветвистыми рогами. Я не знаю ни одной, которая бы не изменяла мужу — и сами хвастались: «Меня все хотят!», и приходя ко мне домой в выходные дни, чтобы не видеть своих постылых супругов, одна мыла кости другой, выдавая все ее секреты, другая — третьей, и так далее по цепочке, причем все строили из себя лучших подруг. Именно эти матроны считали себя вправе обсуждать и осуждать мою мнимую личную жизнь, которой у меня в то время вообще не было.
Весной появились новые специалисты, распределившиеся в институт мужа, но, увы, раздача квартир приостановилась, и им пришлось хоть и временно, но почти два года прожить в том самом общежитии квартирного типа, где побывали и мы. Только теперь оно было забито людьми, так что чета моих новых знакомых оказалась с ребенком и бабушкой, которая вела их хозяйство и сидела с малышом, в десятиметровой комнатушке, где и повернуться-то было негде. Соседями по квартире у них оказалась многодетная семья, так что и на общей кухне места не было совсем. К ним часто приезжали по выходным однокурсники, чтобы провести два дня на природе, искупаться и позагорать, сделать шашлыки и погонять мяч. Они иногда и меня приглашали с собой, а я с радостью соглашалась. Особенно часто, а, вернее, еженедельно, у них бывала семейная пара, отправившая ребенка к родителям и развлекавшаяся на полную катушку, поскольку имели сумасшедшие, по тем временам, деньги (папа супруга был директором крупного пищевого комбината). Выросший в торгашеской семье, сыночек был откровенным хамом, но жена безропотно все сносила, потому что была сиротой и не имела за душой ни копейки -так объяснила подруга.
Мне ее было очень жаль — я и сама как бы осталась никому не нужной сиротой после смерти мужа. Никто не приглашал меня ни на какие праздники или дни рождения, ведь все приходили с мужьями, а я была одна. Особенно меня поразила мама близнецов, которая отвадила меня от дома буквально за полтора-два месяца. Ни одна из знакомых не любила своего мужа, но каждая крепко за него держалась, боясь лишиться стабильности и удобства, к которому привыкла. Да и общественное мнение в те годы было безжалостным и ханжеским: считалось, что, если женщина одинока, то она, обязательно, шлюха. А если у нее есть законный муж — она практически святая и, несомненно, безгрешная. Поэтому замужние «высокоморальные» дамы брезговали общением с «развратными» одиночками. Истинная причина того, что мои новые знакомые не погнушались мной, скоро открылась: осенью погода испортилась, и навещавшие их компании перекочевали в мою квартиру. Причем народу набегало немало, они привозили с собой вино и пиво, немного закуски, но при этом
беззастенчиво распахивали настежь мой холодильник и выметали оттуда все подчистую.
Довольно скоро они так освоились в моем доме, что просто перестали меня замечать. Как-то произошел просто возмутительный случай. Прошло полтора года после Сережиной гибели, стояло довольно холодное и сырое лето. Опять к моим знакомым приехали друзья, среди которых была неизвестная мне пара. Оказалось, что их бывшая однокурсница выходит замуж за преподавателя, у которого они все когда-то учились. Как обычно, накрыли на стол, оживленно обсуждали предстоящую свадьбу, говорили тосты, дружно выпивали, снова подливали — всем, кроме меня: они просто меня не видели, как будто я была из прозрачного стекла. Незваные люди ввалились в мой дом, уселись за мой стол, вывернув наизнанку мой холодильник, пили, ели, разговаривали, абсолютно игнорируя меня, которой еще предстояло вымыть за ними гору посуды и убрать квартиру. Я была прислугой, которой позволили присесть за уголок барского стола, очевидно, чтобы оказаться под рукой в нужную для обслуживания минуту. Мне стало так горько, я потихоньку встала и ушла на кухонный балкон покурить.
От обиды слезы потекли из глаз, чувство одиночества и ненужности никому в этом мире душило меня. Вдруг сзади послышался голос: «Я не помешаю? Разрешите мне покурить с вами.» Это был их преподаватель, он же будущий муж их подруги. Я кивнула, хотя видеть никого не хотелось. Он выглядел лет на 35, то есть был значительно старше всей компании, и, по-видимому, умнее и наблюдательнее, потому что сразу сказал: «Вы их, пожалуйста, простите: они не понимают, что ведут себя бестактно и некрасиво, это все издержки воспитания и недостаток культуры. И не стоит из-за этого плакать». Я ответила, что плачу не из-за хамства, а потому что мне вообще жизнь не мила. Тогда он деликатно поинтересовался: «У Вас что-то случилось? Я сразу заметил, что Вы очень грустная» Пришлось сказать о постигшем меня горе. Абсолютно чужой человек вдруг принял мою боль близко к сердцу, стал утешать меня, расспрашивать о Сереже, о том, где живут мои родственники и, поняв, что я осталась совершенно одна, вдруг вынул из кармана небольшой бумажный листочек, что-то на нем написал и протянул мне, сказав: «Это мой домашний и рабочий телефоны, но лучше звоните домой. Я приглашаю Вас вместе куда-нибудь сходить: на выставку, в театр, кино или просто погулять — куда захотите. И не могли бы Вы дать мне свой телефон?» Я отказалась наотрез, спросив: «А как же Ваша невеста? У вас ведь скоро свадьба!» В этот момент появилась моя приятельница, бесцеремонно подхватила его под руку и увела в комнату, затем вернулась ко мне и начала меня отчитывать, причем на повышенных тонах: «Как тебе не стыдно отбивать чужих мужиков! Я сразу заметила, как он на тебя смотрит!» Бесполезно было объяснять, что, даже если и смотрит, то это он, а не я — значит, ее однокурснице надо задуматься, стоит ли выходить за него замуж, а мне он вообще не нужен. Вскоре они собрались и ушли, очень недовольные.
И еще был случай, когда я не оправдала их надежд. Их хамоватый дружок, видно, учился неважно, потому что его распределили в какой-то забытый Богом городок, а уезжать из Москвы уж очень не хотелось, вот мне и предложили сделку: он разводится со своей женой, заключает со мной фиктивный брак, я его прописываю в свою квартиру, а полученная подмосковная прописка позволяет ему построить кооператив. За оказанную услугу мне предлагалось денежное вознаграждение, рублей 500-600 — моя полугодовая зарплата. Но я отказалась наотрез, поскольку играть с законом не собиралась, да и паспорт свой пачкать ненужными печатями не хотела. К тому же, уже успев с ними немного познакомиться, я не спешила им доверять.
Ребята вообще оказались непорядочными в денежных вопросах. В то время были очень популярными «черные кассы взаимопомощи»: собиралось двенадцать человек — по количеству месяцев в году, составлялся список и тянулся жребий: кто и когда получит собранную сумму. Дважды в месяц, в аванс и получку, каждый сдавал по пять рублей в общий котел, то есть ежемесячно вносился десятирублевый взнос, и один человек получал накопленные всем коллективом 120 рублей. Зарплата моя была нищенской: меня, конечно же, обманули при оформлении на работу, сказав, что пока такой ставки нет, поэтому до нового года придется получать всего сто рублей, значит, после вычета налогов около девяноста, а после гибели мужа начальство уже и не хотело вспоминать о своем обещании. Молодежь вся получала тогда мало, но помогали родители, потому что к сорока годам, обычно, люди уже достигали каких-то определенных карьерных высот, то есть зарплата была такой, что можно было себе позволить и квартиру прилично обставить, и автомобиль купить, и дачку обустроить и выросшим детям помогать.
Так жили все мои знакомые, получавшие помощь от родителей. Все, кроме меня: моя мама ежегодно отдыхала на самых престижных и дорогих курортах, даже в Карловы Вары ездила, будучи обыкновенной учительницей. Одежду в магазинах она никогда себе не покупала — шила на заказ у портнихи, обслуживающей жен областной элиты. Да и еженедельно закатываемые пиры — это тоже было дорогое удовольствие, поэтому помогать мне она не могла, да и не хотела. Вот и пришлось мне тоже вступить в эту кассу, чтобы накопить себе денег на покупку импортной швейной машины, которая как раз стоила 120 рублей. Наконец наступила моя очередь, но, поскольку я работала в другом институте, то эти самые ребята, которые и собирали со всех взносы, должны были занести мне всю сумму домой. Уже открывая дверь в свой подъезд, я вдруг услышала голос Игоря: «Наталья, хорошо, что я тебя встретил — забери деньги.» Я попросила: «Давай поднимемся в квартиру, и там отдашь — ну не на улице же их считать!» Он ответил: «А чего там считать: все сдали по списку». И я ему поверила и взяла скрученную из купюр трубочку. Удар ждал меня дома, когда я взялась пересчитывать деньги: там не хватало шестой части — ровно двадцати рублей, тех, которые они сами не вложили, потому что только в их семье играли в кассу двое. Для меня эта была огромная финансовая потеря и не меньшее разочарование в людях, способных на такой низкий поступок. Наутро все заметили мое расстроенное лицо, потому что с мечтой о хорошей швейной машине со множеством операций и приспособлений мне пришлось расстаться. Когда я рассказала о том, что случилось, они в два голоса стали утверждать, что это не их вина, они собрали все деньги, а я их просто потеряла в подъезде. Конечно, это было вранье, ведь не зря деньги так туго скрутили, да и всучили на бегу, на улице, не дав возможности пересчитать купюры. Как раз в это время, проездом из очередной командировки, в Москве появилась мама, и, наверное, мой удрученный вид не смог оставить даже ее равнодушной: узнав, в чем было дело, она мне подарила украденные у меня «друзьями» двадцать рублей, и я смогла через Верину приятельницу купить себе хорошую машинку, которая уже более тридцати лет обшивает всю мою семью и даже некоторых близких знакомых.
Осенью моего первого, проведенного в одиночестве года, я познакомилась еще с одной семьей. Девочки из институтской библиотеки представили мне новую сотрудницу, которая недавно переехала в наш городок. Неожиданно выяснилось, что Ира снимает квартиру в моем доме, она прибыла вместе с мужем и дочерью-школьницей из провинции, по протекции каких-то высокопоставленных знакомых, узнавших, что у нас развернуто большое жилищное строительство, а, значит, можно, подсуетившись, урвать квартирку неподалеку от столицы. Надо сказать, что таких троеруких, у которых две руки были обычными, а третья мохнатой (то есть имелись полезные связи), в городке было значительно больше, чем молодых и не очень специалистов, призванных послужить развитию советской науки. Как злокачественная опухоль, очень бурно разрастающаяся на юном, неокрепшем теле, забирает у него все необходимые для его нормального развития соки, так и эти самоуверенные «блатные», набежавшие со всех краев нашей необъятной Родины со своими многочисленными семействами, не только порасхватывали самые большие и удобные квартиры, но и позанимали все тепленькие местечки с приличными окладами в местных институтах, росших, как на дрожжах. Зачастую не имея ни малейшего представления о специфике работы в научных учреждениях, они пытались навязать распределяемой из вузов молодежи, кто — сталинские нормы поведения, кто — откровенное торгашество, но абсолютно все демонстрировали чванство и хамство присущее советским чинушам.
Ира была милой симпатичной миниатюрной женщиной лет тридцати пяти, немногословной,хозяйственной, мягкой — она умела расположить собеседника к себе. Ее дочка мне очень понравилась: она только начала учиться в школе, но оказалась очень разумной, сообразительной и серьезной — даже в шахматы играла, как взрослая. Мы с ней очень подружились, она ко мне часто прибегала, чтобы поделиться школьными новостями или спросить совета. Да и муж Ирины тоже, вроде, был не дурак: инженер, занимавшийся радиоэлектронными приборами, много чего знавший и повидавший. Правда, у него был один существенный недостаток, который перечеркивал все остальные достоинства: он был болтлив до безобразия, начав говорить, он уже не мог остановиться и напоминал фонтан, выполненный в виде человеческой головы с широко открытым ртом, из которого непрерывным потоком течет вода. Он совершенно терял счет времени, забывая о том, что всем завтра рано вставать и ехать на работу. Не обращая внимание на увещевания жены, на то, что люди откровенно зевают и уже давно его не слушают: он, как тетерев на току, слушал себя сам и получал от своей болтовни огромное удовольствие, не считаясь ни с кем. Впрочем, видимо, после очередной взбучки, полученной от Ирины, он какое-то время оставался паинькой, поэтому я к нему относилась как к чему-то неизбежному, с чем приходится мириться, чтобы не потерять подругу, к которой я так привязалась.
Ира очень переживала, что вернется дед, хозяин съемной квартиры, который поехал погостить у дочери, и их выгонит. Я ее все время успокаивала, говорила, что на улице они не останутся, перекантуются до сдачи нового дома у меня: они будут жить в комнате, а я поселюсь на кухне, надо же было помочь близкому человеку. Но тесниться в моей квартире не пришлось: они сначала сняли двушку в моем же доме а потом получили свое жилье, правда, только через четыре года, и все это время мы дружили так крепко, как будто были сестрами. У меня от Иры не было никаких секретов, она знала обо мне абсолютно все, чем прямо-таки виртуозно воспользовалась, как только при моем активном участии устроилась в новом гнездышке. Отшила она меня расчетливо и подло, прекрасно зная, куда можно нанести самый болезненный удар. Но всему свое время. А пока мы ужинаем по очереди: один вечер у них, один — у меня, пьем из одной чашки, едим из одной тарелки — ближе людей не бывает. Общение с Ириной семьей избавило меня от гнетущего, почти физического, ощущения одиночества, дало иллюзию семьи, особенно участие в жизни ее дочки, которая росла и менялась на моих глазах.
Я перезнакомила Иру со всеми, кто меня окружал, у нас как-то незаметно образовалась женская компания, состоящая из шести-семи постоянных членов, но иногда разрастающаяся до десяти и более человек, когда присоединялись приятельницы, или ко мне приезжали мои московские знакомые. Мы стали шутливо именовать себя «женским клубом», который собирался у меня дома по выходным. Мы сплетничали, обсуждали новости, жаловались на начальников, говорили о тряпках, жены мыли кости своим мужьям, советовались, делились кулинарными рецептами и выкройками. Девчонки отрывались, оставив мужиков на хозяйстве и посадив им на шею детишек, чтобы полнее ощутили, какова она, жизнь советской женщины! Я пекла пироги, мы пили чай, все казались довольными, но, переступив порог моего дома и едва закрыв за собою дверь, верные подруги начинали перемывать мои кости, причем, каждая считала своим долгом проинформировать меня о вероломстве других, а те, в свою очередь, предупреждали меня о неверности первых.
Вот оно — бабство в чистом виде. Я его ненавижу, но одиночество заставляет закрывать глаза на многие недостатки окружающих - ведь идеальных людей не бывает. Однако, необходимо помнить, что, чем больше мы терпим и прощаем людям их пороки, тем больше развращаем их, провоцируя на дальнейшую распущенность и вызывая неуважительное и просто потребительское отношение к себе. Как бы найти ту золотую середину, которая позволит и вволю поплавать в теплой водичке, и голову не замочить! И еще я очень жалею о том, что не дано человеку проникнуть в свое будущее, даже, когда он тонет в пучине горя, захлебываясь солеными слезами и не хочет больше жить, не веря в саму возможность перемены к лучшему. Вот бы в такой момент показать ему, что, если перетерпит, выстоит, то, может, очень скоро будет так счастлив, что все окружающие обзавидуются! Скольких самоубийств можно было бы избежать, сохранив не только молодые, неокрепшие, не умеющие противостоять и сопротивляться жизненным искушениям и испытаниям души, а еще здоровье и жизни их родных и близких, переживающих тяжелую утрату до конца своих дней. К тому же у спасенных появились бы со временем свои дети, внуки — и так по цепочке все дальше и больше. Если бы в те ужасные и жестокие годы мне бы показали на несколько минут мою будущую семью, моих обожаемых детей, насколько легче мне было бы перенести все уготованные судьбой испытания! Не разрушилось бы мое здоровье так рано, не постарела бы я прежде времени. Но зато я закалилась и набралась жизненного опыта, конечно, очень горького и обидного, но своего собственного, и научилась ценить тех редких людей, которые умеют чувствовать чужую боль и бросаются на помощь совершенно незнакомому человеку. Жаль, что в нашем мире их становится все меньше и меньше.






Голосование:

Суммарный балл: 0
Проголосовало пользователей: 0

Балл суточного голосования: 0
Проголосовало пользователей: 0

Голосовать могут только зарегистрированные пользователи

Вас также могут заинтересовать работы:



Отзывы:



Нет отзывов

Оставлять отзывы могут только зарегистрированные пользователи
Логин
Пароль

Регистрация
Забыли пароль?


Трибуна сайта

23
ПРЕМЬЕРА ПЕСНИ! ХОДИШЬ ТЫ ВОКРУГ. ПРИГЛАШАЮ!

Присоединяйтесь 




Наш рупор







© 2009 - 2024 www.neizvestniy-geniy.ru         Карта сайта

Яндекс.Метрика
Реклама на нашем сайте

Мы в соц. сетях —  ВКонтакте Одноклассники Livejournal

Разработка web-сайта — Веб-студия BondSoft