Бурный "Тихий Дон"

БУРНЫЙ "ТИХИЙ ДОН"

«Одного благочестия недостаточно,
чтоб написать икону».

Забурлил «Тихий Дон» в тот момент, когда читающая публика, уяснив, что желторотый юнец не мог написать подобного романа, занялась сыском – у кого украл? Называли Ф. Крюкова, С. Голоушева, Р. Кумова, а вдова есаула Ивана Родионова так якобы даже судилась с М. Шолоховым по поводу плагиата. Правда, следов этой тяжбы пока в архивах не найдено. На бытовом уровне сплетничали, что был ограблен и убит в застенках ЧК некий белый офицер, а по другой версии М. Шолохов обобрал в чистом поле мертвое тело, опять-таки белого офицера, и в его сумке нашел бессмертную рукопись. Являлась даже, мягко выражаясь, экзотичная версия о сидящем в погребе «литературном негре», исправно штампующем страницу за страницей. Как просто писать гениальные романы!… То, что не Михаил Александрович Шолохов написал «Тихий Дон», понятно всем (другое дело, что подавляющее большинство помалкивало, дабы не попасть в благословенные широты, где ярко светит полярное сияние), но вот украл ли? И возможно ли в принципе украсть чужую гигантскую работу? Ведь она создавалась не в вакууме, наверняка ближайшее окружение писателя знало о ней, неужели все погибли в мясорубке первой четверти двадцатого века? А если кто-нибудь уцелел, почему не раскрыл тайну? Ведь это можно было сделать, разослав сотню анонимок, даже не особо доказательных, они бы сделали свое дело. Но – молчание…

1

В сущности, М. Шолохов много раз сам проговаривался, что не он автор, а проговаривался потому, что… плохо разбирался в литературе. Вот что сообщает сам М. Шолохов: «В 1925 году осенью стал было писать (подчеркнуто нами) «Тихий Дон», …. написал 3 – 4 печатных листа (приблизительно 70 страниц), – бросил …. Через год взялся снова…» Чтоб сполна уяснить чудовищность подобного заявления, составим временну‘ю таблицу написания романа. Вот эта таблица:


1925 г. сентябрь
октябрь
ноябрь
декабрь “В 1925 г. осенью стал было писать
“Тихий Дон”, … написал 3 – 4 печатных
листа, – бросил … Через год
взялся снова…”“
1926 г. январь
февраль
март
апрель
май
июнь
июль
август
сентябрь
октябрь
ноябрь
декабрь ----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
через год.
За это время
были написаны
как минимум
1927 г. январь
февраль
март
апрель
май
июнь
июль
август
сентябрь
октябрь
ноябрь
декабрь остальные
700 страниц
(книгопечатных),
отпечатаны
на машинке,
доставлены
в редакцию
журнала “Октябрь”,
где их
прочитали,
приняли к печати,
и сделали набор.

1928 г.
январь
февраль
март
апрель
май
июнь
июль
август
сентябрь
октябрь
№ 1
№ 2
№ 3
№ 4
№ 5
№ 6
№ 7
№ 8
№ 9
№ 10


В несколько схожей ситуации Сервантес воскликнул: «Что вы скажете, ваша милость: легкое это дело – написать книгу?». Плёвое это дело, господин Сервантес! Ведь с первого номера (№№ 1 – 3) того же журнала за 1929 год пошла третья книга! И оборвалась публикация отнюдь не из-за того, что не был готов материал! Как вам нравится подобная работоспособность? Особенно если учесть, что на первое января 1928 года, когда пошла публикация, М. Шолохову исполнилось всего 22 года и семь с половиной месяцев! Правда, в таком приблизительно возрасте Гоголь написал «Вечера на хуторе близ Диканьки». Чехов написал рассказ «Толстый и тонкий». А Ершову вообще было 19 лет, когда создался бессмертный «Конек-Горбунок»! А если серьезно, то произведения, приближающиеся по масштабу к «Тихому Дону», в юношеском возрасте не создавались: «Война и мир» – Толстой начал роман в 35 лет, закончил в 41. «Евгений Онегин» Пушкина – 24 – 32 года. «Преступление и наказание» Достоевского – в 45 лет. «Божественную комедию» Данте писал 14 лет: с 42-х до 56. Сервантес приступил к «Дон Кихоту» в конце шестого десятка лет своей многотрудной жизни и вторую часть романа выпустил в свет через десять лет после первой. И совсем не к месту поминать Артюра Рембо, который «написал все свои стихи и поэмы до наступления 16-летия». (Юрий Буйда). «Пьяный корабль» – гениальное произведение, но можно ли его сравнивать с «Тихим Доном»? Кстати, «Пьяный корабль» он написал в 17 лет, а «Одно лето в аду» еще позже. Мимоходом заметим, что Артюр Рембо учился в колледже и писал стихи на латинском языке. А Пушкин владел французским языком не хуже, чем русским.
Что такое полторы-две тысячи (если не больше) страниц рукописного текста за 16 месяцев? Если бы работа над гениальным романом являлась всего лишь одномерной писарской вязью строки, куда ни шло, но как удержать в душе и сознании многомерный объем всего пространства и времени книги? Для этого надо иметь кибернетическую память, если пишешь первый роман, или написать предварительно двадцать романов, чтоб сразу набело откатать по наезженной колее двадцать первый. Чего стоит выраженьице М. Шолохова: «…стал было писать «Тихий Дон»»? Немудрено, что подобные несуразности вызывают зоологическую злобу. Вот уже хрестоматийное: «Мыслимое ли дело: русский писатель-классик с незаконченным четырехклассным образованием (ну еще два месяца – курсы для продинспекторов)?! Вся биография: не имел, не был, не участвовал… А потом садится, на голове папаха, и в сарае пишет роман века… Спрашивают его читатели: откуда, Миша, что берется, ну там, знание быта, войны, революции, гражданской войны, конного строя, общинного землепользования?.. А он стоит и пальцем в землю тычет… Молчит Миша, стесняется да щурится. Щурится да щерится. Надоели, сил нет». (Зеев Бар-Селла, «Даугава» № 12 1990 год, страница 94).
И вот ведь что: первые три книги написаны в возрасте 21 –23 лет, а публикация четвертой началась когда Шолохову было уже 32 года. Во-первых, непонятно это зияющее десятилетие, во-вторых, непонятно хвастовство «автора», что он закончит роман в 1931 году («Автобиография», помещенная в книге «Лазоревая степь») и его же заявление, что «…Я его за малостью не кончил…» (письмо М. Шолохова от 19 ноября 1931 года), в-третьих, – по языку и стилю не чувствуется, что между первыми тремя книгами и последней четвертой есть какая-либо разница. Мы еще коснемся причины, почему четвертая книга хронологически оторвалась от первых трех.
Выдал себя М. Шолохов и в 1958 году, когда предпринял «правку» «Тихого Дона». Надо совершенно не соображать в писательском ремесле, чтобы затеять подобную глупость. Автор статьи не располагает данными о правке эпохальных произведений через двадцать пять лет после их опубликования и мирового признания. Тем более, что «правка» скандально провалилась: М. Шолохов был вынужден вернуться к прежнему варианту.
Выдавал себя М. Шолохов и «…банальной серостью «Судьбы человека» и ученическим чистописанием «Они сражались за Родину»» (Вл. Максимов). В пресловутых главах из романа он ухитрился перелицевать Григория и Петра Мелеховых и передрать из «Тихого Дона» сцену рыбалки. О «щукариных» хохмочках и говорить не хочется. Неоднократно ставился вопрос: как же так – не будучи зрелым свидетелем первой мировой войны, революции, войны гражданской, М. Шолохов создает об этой эпохе роман века, а находясь в расцвете физических и творческих сил (в начале второй мировой войны ему было 35 лет) разражается главами и слезливой мелодрамой – «Судьбой человека»? «В нашей критике установлено писать, что Шолохов в своем бессмертном рассказе «Судьба человека» высказал «горькую правду» …Мы вынуждены отозваться, что в этом вообще очень слабом рассказе, где бледны и неубедительны (подчеркнуто автором статьи) военные страницы (автор видимо не знает последней войны), где стандартно-лубочно до анекдота описание немцев…» (А. Солженицын, «Архипелаг ГУЛАГ», часть первая, глава шестая). Можно по-разному относиться к идейным позициям А. Солженицына, но обвинять его в плохом знании фактов истории – труд напрасный.
В мелодраме этой имеется убийственный эпизод: фашисты не выпускают пленного по всем известной нужде. Даже то, что подобный эпизод присутствует в «Тихом Доне», вызывает его неприятие в «Судьбе человека», но совершенно безнадежным становится он, когда обнаруживается в одном из «Донских рассказов». Богатая писательская фантазия, ничего не скажешь. Наступить три раза на одни грабли… После вершинного своего творения писатель может написать вещь слабее, как вторая часть «Дон Кихота» Сервантеса, может даже написать вещь откровенно плохую, вроде второго тома «Мертвых душ» Гоголя, но никак не ученическую. Понятия «плохая» и «ученическая» далеко не синонимы.
О «Поднятой целине» ниже, а сейчас разберем случай, который иначе, как анекдотичным, не назовешь. Представьте, прибегает некий критик к Пушкину и, задыхаясь от волнения, сообщает: «Александр Сергеевич! Оказывается, ваш «Евгений Онегин» писан особой строфой из четырнадцати строк! Но это не все! Посмотрите, какую систему рифм обнаружил я в этой строфе: АбАб, ВВгг, ДееД, жж!». Александр Сергеевич в изумлении вытаращивает глаза, плюхается в кресло и потрясенно шепчет: «Неужели?! Кто бы мог подумать!..». Несмешной анекдот? Ан не торопитесь. Вот данные о беседе с М. Шолоховым двух литературоведов, одного иностранного, другого нашего, советского. Гейра Хьетсо «обнаружил в «Тихом Доне», что писавший роман хорошо был знаком со стилистическими поисками русского авангарда 20-х годов – от Пильняка до Бабеля («рубленая проза», особая динамика языка и т.д.)». Наш К. Прийма начал спорить с Гейрой Хьетсо, ну а М. Шолохов «только и сказал, дымя сигаретой: «Ну, вам, литературоведам, виднее…»». Ясно, что встревать в спор двух литературоведов значило для М. Шолохова безнадежно себя выдать, показать свою некомпетентность.

2

«Давайте посмотрим, что же сообщают во всем своем объеме тексты, подписанные именем «Уильям Шекспир»: лексикон автора – 30000 слов, знание иностранных языков: французский, итальянский, греческий, испанский, латинский; прекрасное знание греко-римской мифологии, литературы, истории, использование произведений Гомера, Плавта, Овидия, Ливия, Сенеки, Плутарха, Аппиана; основательные познания в истории Англии, юриспруденции, в военном и морском деле; в кавалерийских приемах и конских статях; в музыке и ботанике; отмечено особо близкое знакомство с придворными обычаями и времяпрепровождением монархов и титулованной знати; автор хорошо знаком не только с туристической, но и с настоящей Италией: Венеция, Падуя, Верона, Мантуя…» (Инна Шульженко, «Огонек» №9, 1992 год). При этом известно, что родители Шекспира и, что всего интереснее, его дочь были неграмотны, что в своем завещании он упомянул «вторую по качеству кровать» и ни полслова о какой-либо книге или рукописи! А теперь давайте бегло прикинем, что сообщает текст под названием «Тихий Дон», подписанный именем «Михаил Шолохов». Прежде всего гигантский масштаб повествования, повествования о трагической судьбе целого народа – казачества, половодье военно-бытовых деталей, деталей мирного быта. Материал настолько огромен, что кажется – автор местами не может с ним совладать. На такую книгу надо потратить жизнь. Автор «Тихого Дона» должен был быть профессиональным военным – в 3-й части 1-й книги в главе 15 есть замечательная фраза: «В будущих войнах роль кавалерии сведется к нулю». Нельзя не обратить внимания на эту мысль, если вспомнить, что в роли кавалерии многие «стратеги» не сомневались аж до 1941 года! И это глубочайшее предвидение явилось мальчику Мише Шолохову, который «стал было писать «Тихий Дон»»?
Никаким сбором материала из вторых рук не воссоздать с таким мастерством жестокую правду первой мировой войны, революции, гражданской войны, «партизанской» эпопеи Григория в заключительных главах. Описание военных действий в «Тихом Доне» настолько велико, что его не выполнить человеку, далекому от профессии военного. Автор «Тихого Дона» знает системы оружия, приемы рукопашного боя, приемы владения шашкой. Нельзя же приравнять два продотрядовских года юного Миши к огненному пути через две войны и революцию зрелого воина! Перечтите роман и пересчитайте сцены умирания людей – им несть числа, и каждая сцена – законченная миниатюра. Вспомните, как по-разному висели казненные Подтелков и Кривошлыков!
Но пусть был сбор материала – как подобное можно себе представить? Ведь такой объем сбора материала сам по себе титанический труд, а не пресловутое «стал было писать…». Лев Толстой собирал материал о войне двенадцатого года, описал Бородинское сражение и что? Получилась гениальная картина, но именно картина, непревзойденная, но картина, ибо написана не очевидцем. В «Тихом Доне» никаких батальных картин нет: запах пота, крови, дыма, винтовочная, пулеметная, артиллерийская пальба, крик людей и конское ржание водопадами хлещут с его страниц. Водопады эти могли бы насмерть захлестнуть душу, если бы они не перемежались описаниями природы, равных которым надо еще поискать в литературе. Описание животных, птиц, рыб, особо – лошадей, травы, кустов деревьев! Каждое такое описание – стихотворение в прозе.
Коснемся теперь интимной сферы человеческого бытия – любви, ревности. Лермонтов и в 16 лет был гениальным человеком, но «Героя нашего времени» в этом возрасте он бы не смог написать. Хорошего хирурга на одних учебниках и конспектах не воспитаешь: ему приходится много малоприятных часов проводить в анатомическом театре. Поверить, что двадцатидвухлетний молодой человек, всего три года состоящий в счастливом супружестве, вот так запросто воплотил на страницах романа мучительные и неразрешимые эротические эпизоды и связки, невозможно. Григорий – Аксинья, Григорий – Наталья, Аксинья – ее отец, Степан – Аксинья, Аксинья – Листницкий, Митька Коршунов – Лиза Мохова, Митька Коршунов – его сестра Наталья, Лиза Мохова – хозяин записной книжки, Дарья – Петро, Дарья – Пантелей Прокофьевич, похождения Дарьи, Франя, онанитические мечтания Мишки Кошевого, девки и парни у церковной ограды, девка у колодца, треугольник: чета Горчаковых – Листницкий, роды Аксиньи, «рассол слез и молока» мочивший рубаху Григория, его нос, уткнувшийся в потную подмышку Аксиньи… И все это воплощено с неслыханным литературным мастерством, простите, мальчишкой?! И дело не в отсутствии или присутствии таланта. Есть вещи, которые невозможно познать, изучая литературу, анатомию, физиологию. Их должно только пережить, пройти, как говорится, Крым и Рым, огонь, воду и медные трубы.
О том, что автор «Тихого Дона» разбирался в литературе, мы уже упоминали («от Пильняка до Бабеля»). Добавим еще несколько фактов. В главе 11 третьей части обнаруживается знакомство с «Евгением Онегиным», причем в оперном изложении: «По-коо-о-р-ны-ы-ы…». Глава 14: «Входящее в уста не оскверняет». Это Евангельское изречение. В этой же главе: упоминаются «Записки врача» Вересаева. В главе 24 пятой части: «Боюсь одного я, что в мире ином – друг друга уж мы не узнаем…». Это перефразировка строк Лермонтова: «И смерть пришла и за гробом друг друга они не узнали». В главе 1 шестой части упоминается о писательстве генерала Краснова. Еще одна цитата из главы 5:
«Мечтай, мечтай… Все уже и тусклей
Ты смотришь золотистыми глазами…
С любовью перебирал все сохранившиеся в памяти, пахучие и густые, как чабрецовый мед, бунинские строки». В этой же главе приводится строфа из «Незнакомки» Блока и встречается эпитет «тургеневская женщина». В главе 36 встречается такое юмористическое высказывание: «а ты идешь со своими сотнями, как Тарас Бульба из исторического романа писателя Пушкина…». Глава 46: приводятся большие отрывки текста Библии, «Книга пророка Иеремии» глава 50. А в главе 65 приводится еще одна цитата Иеремии и цитируется «Книга пророка Исаии».
Но все это цветочки. Есть книга, есть автор, которые присутствуют во всем пространстве «Тихого Дона». Поставьте на стол четыре тома «Тихого Дона» (Библиотека «Огонек», Издательство «Правда», Москва 1975 год), а рядом четыре тома «Войны и мира» (Москва, «Художественная литература», 1973 год). Внешнее подобие разительно, разница в количестве страниц обоих романов и параллельных томов несущественна. Разительна близость по объему и следующих по значению книг Толстого и автора «Тихого Дона» – «Анны Карениной» и «Поднятой целины», хотя деление этих произведений разное: «Анна Каренина» – роман в восьми частях, «Поднятая целина» – в двух книгах. Это не может быть случайностью – это одно из проявлений сильнейшего мотива соперничества автора «Тихого Дона» с автором «Войны и мира». В конце тридцатых годов враждебные «Тихому Дону» рапповцы высмотрели «уши Степана Астахова, так напоминающие уши Каренина». Рапповцы ограничились лишь этой злобной колкостью, между тем параллели в двух великих романах грандиозны. И тот и другой романы – эпопеи, где описывается судьба и движение целых народов, центральный стержень обеих книг – война, огромное количество героев – военные, от солдата до главнокомандующего. Кроме «параллельных ушей» Астахова и Каренина, в романах есть параллельные охоты на волка. Роды Аксиньи и роды Кити и княгини Болконской. Ироническое описание прославления солдата Крючкова (часть третья, 9 глава) и сцена награждения Наполеоном русского солдата. Соответственно астахово-каренинским ушам можно провести параллель между Аксиньей и Анной Карениной. Дуняша Мелехова очень соперничает с Наташей Ростовой. В главе 18 седьмой части говорится о равнодушии Григория к маленьким детям и возрастающей к ним привязанности по мере их подрастания. Перечтите конец 2-й главы четвертой части четвертого тома «Войны и мира», где Николай Ростов, сам нежный отец, называет маленького ребенка куском мяса! Лев Толстой помещает Ваську Денисова в госпиталь, и автор «Тихого Дона» делает то же самое с Григорием Мелеховым. «Противостояние» противников: 15-17 главы второй части 1-го тома «Войны и мира» и глава 9 шестой части «Тихого Дона». В главе 1-й второй части «Тихого Дона» есть выразительнейший абзац о некоем гении – явно о Льве Толстом. В главе 2-й третьей части: «Разительно похожи на тех немцев на дешевой литографии, которых Козьма Крючков нанизывает на пику». Помните афишки Ростопчина в «Войне и мире»? Там же: «У Толстого в «Войне и мире» есть место, где он говорит о черте между двумя неприятельскими войсками – черте неизвестности, как бы отделяющей живых от мертвых. Эскадрон, в котором служил Николай Ростов, идет в атаку, и Ростов мысленно определяет эту черту». Автор этой статьи пять раз читал «Войну и мир», но, будучи безнадежным штафиркой, «черту неизвестности» проглядел. Но ее не проглядит, даже при беглом чтении тот, кто стоял у этой черты. Там же (глава 13) описана войсковая путаница, живо напоминающая путаницу войск в «Войне и мире» (диспозиции Вейротера, Пфуля). Лев Толстой в своей эпопее помещает тексты документов, и автор «Тихого Дона» идет по его стопам.
Еще одно наблюдение позволим себе довести до сведения читателя. Григорий Мелехов пошел на службу в начале января 1914 года, значит, ему уже исполнился 21 год. Следовательно, год его рождения – 1892. «Тихий Дон» начал печататься в 1928 году, то есть когда Григорию Мелехову исполнилось бы 36 лет. Над «Войной и миром» Лев Толстой начал работать в 35 лет, а публиковать – в 37 лет. Может, это случайность, а может – нет.

3

Как говорил поэт: «Одной любви музы`ка уступает». Эротических страниц «Тихого Дона» мы слегка коснулись, коснемся теперь музы`ки. Немного выше мы уже разобрались, что автор знаком с оперой Чайковского «Евгений Онегин». Далее, для удобства, будет приводиться номер книги и страница (Библиотека «Огонек», Издательство «Правда», Москва, 1975 год). Итак, книга 1 страницы 36-38. Пение казаков. Человеку, не имеющему тонкого музыкального слуха, таких страниц не написать. То же самое можно сказать о пляске казаков на свадьбе Григория и Натальи (стр. 104). А теперь перечислим «профессиональные» термины, встречающиеся на этих страницах: «Эх, Гришка ваш дишкантит! Потянет, чисто нитка серебряная, не голос. Мы с ним на игрищах драли», «…заводит низким звучным голосом…», «…подхватывает тонким, стенящим подголоском», «Христоня … ревет, сотрясая брезентовую крышу будки…», «…ласково ведет песню, то снижая голос до шепота, то вскидывая до металлического звона…», «И снова колокольно-набатным гудом давит Христоня голоса», «…сыплет мельчайшей, подмывающей скороговоркой…», «Плелись голоса…», «…старческий, дребезжащий, как обруч на бочке, мужской голос…», «…резнула слух трехрядка. Гармонист заиграл казачка с басовыми переливами», «Гармонист пустил на нижних ладах мельчайшей дробью, смыла эта дробь Петра с места…», «Ноги его трепетали, выделывая неуловимую частуху коленец…». И еще страница 96: «На ухабах и кочках рвались голоса, затянувшие песню». «Рвались голоса» – попробуйте сказать точнее!
Вторая книга, стр. 49: «В австрийских окопах кто-то мастерски играл на мандолине. Тоненькие, колеблемые ветром звуки спешили оттуда, перебираясь через Стоход, легко семенили над землей, многократно политой людской кровью». Надо либо самому хорошо играть на мандолине, либо очень часто слушать игру хорошего мандолиниста, чтоб найти удивительные по точности определения характера звучания: «Тоненькие, колеблемые ветром звуки…», «…легко семенили над землей…». На стр. 147 находим: «пел тенорок бородатого» и «густой мазутный бас». «Мазутный бас» – сам по себе изумительный эпитет, но обратите внимание на аллитерацию: «густой мазутный бас». К сожалению, не записана страница, на которой есть насмешливо-злая фраза: «воровали под сурдинку». Сурдинка, вернее – сурдина, приспособление для уменьшения силы звука у смычковых и медных духовых инструментов. Стр. 158: «Будто в литавры ахнули». Литавры – инструмент симфонического и оперного оркестров. Стр. 165: «огрызнулась басовитая неприветливая тетка». На стр. 201 четвертой книги дается такая музыкальная характеристика артиллерийской канонады: «– Какую музыку-то? – А вот что на одних басах играет».
Музыкальность автора «Тихого Дона» воистину универсальна, она сказывается даже в такой мелочи, как описание аплодисментов: «Офицеры басисто захлопали в ладоши, и, глядя на них, неумело, негромко стали постукивать и казаки. От черных, выдубленных работой рук их звук получался сухой, трескучий, можно сказать – даже неприятный, глубоко противоположный той мягкой музыке аплодисментов, которую производили холеные подушечки барышень и дам, офицеров и учащихся…» (Третья книга, стр. 16). На стр. 82 читаем: «За спинами их баритонисто зарокотал пулемет…». Здесь, как минимум, автору надо уметь различать баритон с басом и тенором, а нам, читателям, следует восхититься изумительной аллитерацией: «баритонисто зарокотал». Стр. 103: «Не успели еще распахнуться дверцы пульмановского вагона, а капельмейстер уже свирепо взмахнул руками, и оркестр зычно дернул английский национальный гимн». Сколько музыкально-литературного соку и смаку в словах: «оркестр зычно дернул»! А «свирепо взмахнул руками»! Эти три слова – энциклопедия, и не только человек, далекий от музыки, даже сам Рахманинов или Скрябин не нарисуют тремя словами образ вечно пьяного или с похмелья армейского духовика-дирижера при исполнении особо ответственной профессиональной задачи! Теперь стр. 200: «…За Матвеевым курганом октавой бухнуло орудие». Даже иной музыкант не растолкует вам, как это – «октавой бухнуло»? Но кто профессионально пел, например, в церковном хоре, или руководил хором, знает, что существует довольно редкая разновидность баса – бас-октавист, то есть очень низкий бас, поющий октавой ниже обычного баса. Для человека, несведущего в хоровом пении, «бухнуло октавой» – пустые слова, для сведущего – блестящая метафора. Здесь следует вернуться к 1-й книге на страницы 36-38: «Эх, Гришка ваш дишкантит!». Дишкантит – значит поет дискантом, мальчишеским голосом. На церковных клиросах до сих пор партия сопрано именуется дискантом – атавизм времен, когда женщины в церковном хоре не пели.
Следующая фраза на той же странице лишь усиливает впечатление: «Густой полновесный звук вырвался из жерла комком и долго таял над степью…». И опять аллитерация: «густой полновесный звук». Еще одна страница третьей книги, стр. 244: «Орудийный гул могучей чужеродной гаммой вторгся и нарушил бледное очарование…». Ничего особенного, скажете? Как бы не так. Что такое гамма, знает каждый: до-ре-ми-фа-соль-ля-си, но ассоциировать гамму с орудийным гулом может далеко не каждый. Не может тот, кто не долбил часами эти занудные гаммы на скрипке, рояле, трубе или кларнете. Не сможет тот, кто долбил, но долбил медленно. И только музыканту, «гонявшему» их в стремительном темпе, может прийти мысль сравнить с гаммой гаммаобразный вой снаряда.
Еще одна музыкальная страница из четвертой книги окончательно «уличает» автора «Тихого Дона» в великолепном знании музыки. В седьмой главе седьмой части описывается, как есаул требовал от пленных музыкантов-красноармейцев исполнить «Боже, царя храни». Никто из них не знал мелодии гимна и дело запахло расстрелом. И вот: «– Разрешите? Я могу исполнить. – И не дожидаясь согласия, приложил к дрожащим губам накаленный солнцем фагот.
Гнусавые тоскующие звуки, одиноко взметнувшиеся над просторным купеческим двором, заставили есаула гневно поморщиться. Махнув рукой, он крикнул:
– Перестать! Как нищего за … тянешь! Разве это музыка?»
Посмотрим, как много сведений об авторе можно извлечь из этого полуанекдотического абзаца. Во-первых, если автор и музыкант, то едва ли духовик, скорее пианист и певец. Дело в том, что прикладывают к губам такие духовые инструменты, как трубу, альт, баритон, тромбон, тубу, а такие инструменты, как кларнет, гобой и фагот – вкладывают в губы. Во-вторых, фагот – дорогой, хрупкий и очень громоздкий деревянный инструмент и в походном кавалерийском оркестре его не могло быть по двум причинам: попав на жаркое солнце или на мороз, он через три дня разлетелся бы на куски; способ звукоизвлечения на фаготе (двойная трость) неприемлем при движении хоть пешком, хоть верхом; музыкант-фаготист в несколько часов освоит относительно простую «альтушку», непременную составляющую любого духового оркестра и гораздо более полезную для него. Так что «накаленный солнцем фагот» – нонсенс. Но тогда почему – фагот? Почему такой прокол? Главное в этом эпизоде – характеристика звучания старого гимна: «Как нищего за … тянешь!». Автор статьи, сам музыкант-духовик, много лет зарабатывавший на пропитание игрой на кларнете и саксофоне, перебрал в уме тембры всех духовых инструментов симфонического и духового оркестров и не нашел ни одного гнусавого тембра, кроме тембра фагота, лучше всего подходившего под вышеприведенное определение исполнения «Боже, царя храни»! Отсюда следует, что познания автора «Тихого Дона» в музыке намного шире, чем можно заключить из вышеприведенного анализа, ибо, не зная специфических свойств инструментов, он великолепно знал и помнил их звучание. А для этого необходимо быть музыкантом самому и не один раз побывать в оперном театре или на выступлениях симфонического оркестра.

4

Кем же он был, автор «Тихого Дона»? Рапповцы, не имея тени таланта, но имея безошибочное классовое чутье, высмотрели не только каренинские уши. Как дворовые красные псы, они сразу учуяли белого волка: «подпевает кулакам», «нравится белогвардейцам», «дворянский эпигон». Всего три примера, подобных которым в романе несть числа. Расстрел Бунчуком Калмыкова и убийство Подтелковым Чернецова оставляют явное впечатление сочувствия к жертвам. В пятой части в главе 21 красногвардейцы изображены как откровенная банда грабителей и насильников. Третья книга стр. 403. Вот как характеризуется Мишка Кошевой дедом Гришакой: «Весь в батю пошел! Энтот, бывало, за добро норовит г… заплатить, и ты, стало быть, таковский?». А бессудная рубка в капусту беззащитных офицеров «молодцами» Подтелкова? Между прочим, Подтелков повис по какому никакому, но суду! Кого уж тут надуешь Гаранжами, Валетами и Штокманами!..
Рапповцы оборвали публикацию «Тихого Дона» и в своей парторганизации завели специальное «Дело» на беспартийного Шолохова. Да и в самом деле, разве, читая Пушкина, Тургенева, Толстого, трудно догадаться, что сии авторы – дворяне, не обремененные никакой профессией, кроме писательской? Прочитав «Моби Дика», трудно ли догадаться, что автор ходил в море бить китов? Что Чехов и Булгаков врачи и театралы? Что «Житейские воззрения кота Мурра» могли быть написаны только музыкантом, каковым и являлся Гофман? «Тихий Дон» – неразрывно связан с биографией автора, за каждую страницу заплачено кровью писателя. Конечно, нельзя понимать роман как примитивную автобиографию, это порочный метод, но узнать о писателе из его творений можно очень много.
С судьбой автора «Тихого Дона» неразрывно связана судьба Михаила Шолохова, обвинение его в плагиате. Был поддельный «Дон Кихот». Горят негаснущими маяками безымянные «Илиада», «Одиссея» и «Слово о полку Игореве». Но второй такой грандиозный плагиат, какой приписывается М. Шолохову, автору статьи неизвестен. Просто М. Шолохов разделил судьбу Вильяма Шекспира, не бог весть какого актера не бог весть какого театра, за именем которого скрылись высокородные «любители» драматургии и поэзии. Тогда было стыдно ставить свое имя на обложках «Гамлета» или «Короля Лира», ну а в нашем случае ставить свое имя на обложке «Тихого Дона» было опасно для здоровья – к стенке могли поставить. Если мы примем эту версию, то все загадочные обстоятельства решаются крайне просто. Начнем с 1922 года, когда М. Шолохов поехал в Москву поступать на рабфак. Не поступил! Не приняли! Через четыре года этот человек напишет роман века, где блеснет огромными познаниями в военном деле, в казацком быте, литературе, музыке, не говоря уже о чисто литературном гении, а пока его по необразованности не взяли на рабфак!.. Он где-то учится? Пополняет знания? Нет, работает грузчиком, каменщиком, счетоводом. В 1923 году публикует два фельетона. Что интересно: «Когда сын начал писать, отец был огорчен, так как считал, что без основательного образования бесполезно надеяться на успех». (А. В. Кулинич, «Михаил Шолохов»). В 1924 году М. Шолохов женится на Марии Громославской и возвращается на Дон. Образование закончено. Но некто, неведомый гений, впрочем, известный и самому М. Шолохову и, что важно, его отцу, заметил не блещущего талантом юношу с претензией на писательство, и в 1925 году выходят «Донские рассказы», предшественники «Тихого Дона». Почему в 1925, а не раньше? Потому, что в 1925 году умер отец М. Шолохова, который не позволил бы сыну впутаться в темное и опасное дело – публиковать под своим именем чужие рассказы, произведения изгоя. По-видимому, сразу же началась лихорадочная работа над «Тихим Доном». Гражданская война закончилась совсем недавно, и едва ли к 1925 году роман был готов. Именно в лихорадке работы была допущена крупная неосторожность – обнародование чересчур молодым начинающим писателем сразу трех книг огромного романа. Ясно, что автор отчаянно спешил с публикацией, либо опасаясь ареста, либо не надеясь на свое здоровье – он мог страдать от старых ран, или вообще был инвалидом. Последним обстоятельством можно объяснить и то, почему автор не скрылся за рубеж, не опубликовал роман там. Вспомним, что у Григория Мелехова к концу его горестной эпопеи болело сердце.
Спешкой (и безнадежностью!) можно объяснить и то, что в канву романа вошло большое количество сырого материала о подлинных событиях того времени. Замысел мог быть таким: собственно романическая (и даже романтическая!) линия, где автор в принципе не обязан подсчитывать годы, определяющие родословную его героев (см. А. Г. Макаров, С. Э. Макарова «К истокам «Тихого Дона»», «Новый мир» №№ 5, 6, 11, 1993 год), должна была органично переплетаться с линией чисто исторической. Романтическая линия в ее изумляющей цельности и красоте была создана, но исторический материал заведомо не мог быть обработан: он требовал кропотливой исследовательской работы, поиска новых документов, опроса свидетелей и очевидцев, что было безусловно невозможно. Понимая это автор вынужденно включил его в публикуемый текст, со всеми противоречиями и неувязками. Естественно, что стилистическая пестрота бросалась в глаза и авторы упомянутой статьи в «Новом мире» сделали однозначный вывод: это Шолохов безобразничал.
В. М. Литвинов в работе «Вокруг Шолохова» пишет: «Это роман, где зияют явственные лакуны, утраты, несовместимые связи и прямые подтасовки». Роман создавался на той, «белой» стороне, а публиковать его надо было на «красной», в журнале «Октябрь». Понятно, что автору приходилось буквально уродовать свой замысел, совать в текст благородных комиссаров и пламенных агитаторов. Отсюда и пресловутые два пласта: один, первоначальный, отражал подлинный замысел автора, другой, наносный, отражал вынужденные уродства, произведенные ради его опубликования на родине-мачехе. Белого кобеля в красный цвет перекрасить оказалось невозможным, но наляпать на него красных пятен удалось, вот вам и навязчивые «очередные всплески большевизма Григория». Впрочем, если присмотреться, все эти «всплески» декларативны и малосерьезны. О службе Григория у красных сказано поразительно мало, фактически ничего: короткое и полу юмористическое сообщение Прохора Зыкова. И это все!
Не исключено, что ляпать красной краской по белому тексту романа было поручено не кому иному, как Мише Шолохову, таким образом он, возможно, является соавтором.
Но если при тщательном анализе можно отделить наносное от коренной породы, то восстановить изъятое – нельзя. Особенно жестокая утрата – конец романа, все главы восьмой части, кроме первых трех. На третьей главе обрывается «Тихий Дон», а с четвертой автор вынужден сунуть голову в ярмо соцреализма, чтобы спасти великую книгу. Хронология – увлекательнейшая вещь! Посмотрим: в 1932 году «Октябрь» опубликовал окончание третьей книги «Тихого Дона» в №№ 1-8 и в № 10 и одновременно «Новый мир» опубликовал первую книгу «Поднятой целины». Далее следует перерыв в пять лет, «создавалась» четвертая книга «Тихого Дона», и в «Новом мире» в №№ 11-12 за 1937 год и в №№ 1-3 за 1938 год была опубликована ее седьмая часть. А на мучительно трудное «создание» восьмой части ушло еще почти два года. Здесь много загадочного, но пока ограничимся одной восьмой частью. Двадцатидвухлетний неопытный писатель шутя кропает три книги гениальной эпопеи, но в расцвете сил, опыта и таланта (33 года) мучается два года над одной частью! Причем часть эта ни художественно, ни сюжетно не является творческой находкой относительно остальной канвы текста, в ней нет ничего, что оправдывало бы многолетнюю работу. А. В. Кулинич: «Автор перерабатывал конец «Тихого Дона» 6 или 7 раз, и для многих литераторов, читателей и критиков финал оказался неожиданным». Критик Ю. Лукин: «Конец романа необычайно сложен и в то же время ошеломляет очевидной, исключающей все другие варианты, верностью решения».
Ничего автор не перерабатывал и ничего неожиданного в финале нет, хотя он и «перемагничен» на 180 градусов, а «очевидная, исключающая все другие варианты, верность решения» просто чепуха, вернее – соцреализм. Финал романа был готов (возможно в черновике) еще в те баснословные времена, когда можно было взять и ахнуть по читающей публике сразу тремя книгами романа века, а если и было что-то неожиданное, то горькой неожиданностью явилась для автора большевистская действительность, и он написал второй вариант финала, с которым М. Шолохов и сидел, оглядываясь, не примет ли в конце концов советская власть человеческое лицо. Помните его многозначительную информацию о предполагаемом окончании романа в 1931 году (между прочим, это было обещано еще в 1926 году, подготавливалось общественное мнение!) и сообщение в конце 1931 года: «…я его за малостью не кончил…». Вот этой малостью и являлась неприемлемая восьмая часть «Тихого Дона». Увы, звериный оскал власти только крепчал, напитанный озерами и реками крови. В первых трех главах восьмой части явственно видны следы первого варианта финала. Автор сделал книксен советской власти, нацепив на Григория буденновские звезды, кое-как реабилитировал подонка и палача Мишку Кошевого: тот явно занял мудрую позицию взаимного примирения и возвращения к мирному труду. О «красном» Григории говорит: «–Давно бы надо ему нацепить ее…» (красную звезду). О гибели Петра Мелехова Кошевой рассуждает: «Он бы тоже меня убил. Не для того мы на энтих буграх сходились, чтобы нянькаться один с другим! На то и война». Кошевой женится на сестре «белого» Григория, испытывает явную нежность к его сыну. И потрясающая деталь: Ильинична дарит Кошевому новую рубаху, заботится, чтоб он хорошо поел, хотя и помнит, что это – убийца ее сына. Нетрудно продолжить эту логическую линию: кончается война, примиряются бывшие противники, и те, кто еще недавно стрелял друг в друга – мирно пашут рядышком благословенную донскую землю… Но иллюзии рассеялись самое позднее в 1929 году, когда началась коллективизация, а скорее всего – гораздо раньше, так как в 1928-29 годах фигурируют только три книги, четвертая, видимо, пошла на переработку, ибо товарищ Сталин и свора красных литературных босяков не потерпели бы такого благостного финала. Они жаждали крови, и автор поставил героя к стенке. Заметьте, как резко меняется характер Кошевого в первых же строках четвертой главы, как меняется его отношение к труду; вспыхивает непримиримая злоба к Григорию, подсчеты, кто сколько крови пролил, угрозы ЧК, сожаления о «преждевременно» начатой мирной жизни. Дальше уже дело техники, довольно незамысловатой. Вместо торжественного, но окрашенного грустью из-за напрасно пролитой крови, финала, мы имеем узкую, как лисья нора, последнюю, бандитскую эпопею Григория Мелехова, не финал, а концовку романа.

5

Окончательно опровергает версию о плагиате, воровстве или грабеже М. Шолохова «Поднятая целина», вернее – первая книга «Поднятой целины». Помимо «банальной серости» и «ученического чистописания» Вл. Максимов говорит о «резком снижении уровня в «Поднятой целине»». Но это как посмотреть. Масштабы – да, масштабы резко снижены, вернее – сужены, но что касается литературного уровня, то с ним надо еще разобраться. Пока несомненно одно: «Тихий Дон» и первая книга «Поднятой целины» написаны одной рукой, но «Поднятая целина» не могла быть написана до коллективизации, а «Тихий Дон» «украден» намного задолго до начала деятельности банд Давыдовых, Нагульновых, Разметновых. Все здесь очень просто. И грустно. Рапповские псы верно учуяли белого волка и, хотя и с опозданием, пресекли публикацию вражеской писанины. И не обязательно сам Сталин вынудил М. Шолохова «создавать» нечто апологетическое – М. Шолохов и Сталин встретились на квартире М. Горького летом 1931 года, а летом 1930 года М. Шолохов в разговоре с Е. Левицкой обещал написать повесть «листов на десять». Причем утверждал: «…я напишу лучше других». И написал! Появление верноподданнического произведения было неизбежным, и оно появилось в 1932 году вместе с окончанием третьей книги «Тихого Дона». В этом же году М. Шолохов вступил в партию, и теперь у врагов и недоброжелателей прыти поубавилось. В этот же знаменательный год случилось то, что предчувствовал автор «Тихого Дона», из-за чего он нервничал и торопился опубликовать свое великое творение, невзирая на угрозу разоблачения: в 1932 году умер безымянный гений, создатель, быть может, величайшей после «Библии» и «Дон Кихота» книги. Почему с большой долей вероятности можно говорить об этой дате? «В письме к П. Луговому (январь 1933) М. Шолохов с горечью сообщал, что «писать бросил, не до этого»» (А. Кулинич, «Михаил Шолохов»). Бросил писать человек, всего два года назад хваставший, что «напишет лучше других» (и что главное – с легкостью писавший!)? Но «писать» М. Шолохов не бросил: на руках у него оставалась четвертая книга «Тихого Дона» и расходовать ее на публикации надо было очень экономно. Лишь через пять лет в конце 1937-го в начале 1938-го годов была опубликована седьмая часть. Затем еще два года волынки (7 раз «переделывал» финал!) и опубликована заключительная восьмая часть. Неясно, как было жить дальше – спасала «кипучая» общественная деятельность, благовидная палочка-выручалочка, некогда, дескать, писать… Началась война, во время которой «погибла» вторая книга «Поднятой целины», «погибли» архивы. Впрочем, обвинения в плагиате возникли еще до гибели архивов, что стоило М. Шолохову показать их? Он этого не сделал, хотя архив подделать невозможно. Серафимович и редакция «Октября» видели плохую машинописную копию «Тихого Дона».
Во время войны (1943-44 г.г.) явились миру главы из романа «Они сражались за Родину», главами они и остались, через четверть века подвергшись новой редакции, на этот раз не такой опасной, как бредовое «редактирование» «Тихого Дона». Надо же имитировать писательскую активность! С 1944 года и аж по 1956 – двенадцатилетнее молчание. Но 1956-60 годы – урожайные: «Судьба человека» и вторая книга «Поднятой целины». «…резкое снижение уровня в «Поднятой целине»…» – это можно сказать, хотя это и не так, о первой книге, написанной под давлением обстоятельств, конъюнктурно, и, тем не менее, талантливой рукой. А если внимательно вглядеться, то сквозь дребедень соцреалистических декораций можно увидеть истинный, звериный оскал коллективизации. Но во второй книге никакого «резкого снижения уровня» нет, по той простой причине, что там вообще нет никакого уровня. Непонятно, на кого рассчитано заявление критика: «Если читатель не будет знать из комментариев, литературоведческих работ, что книги писались в разное время и фактически в разные исторические эпохи, он и не догадается об этом». Точь-в-точь, как у классика: «…большею частию лежал на кровати. Потом переписал очень хорошие стишки: «Душеньки часок не видя, Думал, год уж не видал; Жизнь мою возненавидя, Льзя ли жить мне, я сказал». Должно быть, Пушкина сочинение». Какого читателя, господин критик, вы имели в виду? Если Поприщина или того, который кроме «Молодой гвардии» ничего не читал, приходится с вами согласиться. Из всех литературоведческих «измов» ко второй книге подходит только один – «щукаризм». «Щукаризма» не миновал Островнов (штаны, борщ, сундук), влип в него Нагульнов (петухи), споткнулся Разметнов (расстрел станичных котов). Ну и конечно – САМ, Апостол «щукаризма» – дед Щукарь. Половина книги посвящена его дешевым и малоприличным хохмам, из которых коронная – пресловутый «отлуп», по блистательности равный лишь знаменитому «А я после первой не закусываю»! Замечательный лукаво-прелестный образ Лушки вдруг ломается до неузнаваемости: перед нами то несносная дура, то противная вздорная бабенка, то вдруг героиня какого-то эпоса (поклон вслед Нагульному, прощание с убитым любовником), а то еще чего похлеще – Лушка вдруг «перестраивает» свою беспутную жизнь и «исправляется». Кстати, в первой книге нигде не упоминается, что она гуляла направо налево и «обидела» множество баб. Оклеветать Лушку потребовалось для того, чтобы создать сусальный образ образцово-показательной, сельскохозяйственно-коммунистической любви Давыдова и Вари. Григорий и Аксинья, Наташа и князь Болконский, Ромео и Джульетта – брысь со сцены!
О «достоинствах» второй книги можно говорить до бесконечности, но ограничимся несколькими изюминами из нового репертуара сына проститутки, бывшего матроса, а потом путиловского рабочего, ныне большого специалиста по научению крестьян, как надо хлеб сеять – Давыдова. Стр. 25: «Давыдов сдержанно поклонился». Стр. 69: «сказал Давыдов и привстал, поклонился с самым серьезным видом». Стр. 89: «и немного церемонно раскланялся». Стр. 181: «и, раскланиваясь, звонко щелкнул каблуками…».
Убогое повествование зашло в безнадежный тупик: не выручал ни дед Щукарь, ни розовая свадьба Давыдова и Вари. Пришлось в лучших традициях Тургенева и Чехова шарахнуть по героям гранатой и очередью из пулемета. Аминь.
Простим М. Шолохову его слабость и невежество (с кем вздумал тягаться – с автором «Тихого Дона»!) – его заслуги перед русской литературой неизмеримы. Более полувека прикрывал он своим именем, партбилетом, званием академика, членством ЦК, лауреатством Сталинской, Ленинской, Нобелевской премий роман безымянного автора, не давая ему сгинуть с небосвода русской литературы. Это не преувеличение. Диссидентствующие бездари чрезвычайно оскорблялись, что М. Шолохов сказал «бяка» на Пастернака. Тот же Вл. Максимов честит его: «…погромные юродства с высоты трибун, демонстративный конформизм в общественной деятельности, скудость мысли и мелочность поступков». Все правда и… неправда. Задумывался ли кто-нибудь, что случилось бы с «Тихим Доном», встань М. Шолохов в ряды Сахарова, Солженицына и Ко? Лишение всех званий и премий и… изъятие из библиотек «Тихого Дона», спецхрановое аутодафе. Не исключено, что советские спецслужбы давным-давно вычислили истинного автора «Тихого Дона», но за семью печатями спрятали все материалы расследования, ибо для вящего престижа первого в мире государства рабочих и крестьян требовалось, чтоб величайшая эпопея века принадлежала перу писателя советского, писателя-коммуниста, да еще члена ЦК, да еще пламенного борца за светлое будущее человечества. Попробовал бы М. Шолохов пикнуть! Насколько «Тихий Дон» превосходит самиздатское беканье-меканье, настолько расплата М. Шолохова превзошла бы расплату авторов «Докторов Живаго» и «Иванов Чонкиных».
Вдумаемся: за спиной – недреманное око и узловатая дубина власти, вокруг – скрытая, а местами и явная, лютая ненависть «собратьев» по перу, до горизонта – тлеющий пожар слухов о воровстве, плагиате и т. п., в душе… А в душе? А не мечтал ли неведомый автор «Тихого Дона» и вместе с ним юноша Миша Шолохов невинной мистификацией с изданием романа вернуть его автору права гражданина великой России и забвение прошлого? А не давал ли уже не Миша, а Михаил Шолохов слова умирающему писателю сохранить его имя для будущих времен? Вспомним финал романа: бросивший оружие Григорий идет на верную смерть, идет к единственному оставшемуся на свете родному существу – сыну. А звали сына – Мишей. Миша Мелехов – Миша Шолохов!.. Нет ли здесь горькой и величавой скрытой символики: идет неведомый гений, не к сыну, понятно, но к человеку еще более близкому, чем родное дитя, ибо он несет ему в вытянутых руках бесценное сокровище – рукопись. Возьми! Защити! Не дай сгинуть!
Если и были мечты – они остались утопией. Пьет Михаил Александрович… и вообще… ай-яй-яй!.. Тут запьешь. Может, это обычный алкоголизм, но может подсознательное желание хоть так плюнуть в глаза железобетонному идолу. Да, Шолохову было чего бояться, но и власть уже остерегалась так просто задевать величайшего писателя века. Взаимно расшаркиваясь друг перед дружкой, они отлично понимали, кто есть кто и что есть что. Всякое действие объективно ценится по конечному результату, вот и давайте прикинем, кто больше конфузил власть – все диссиденты, вместе взятые, или один Шолохов своими «погромными юродствами» с высоких трибун. И он последний, кого следует за это винить.
Подлинная вторая книга «Поднятой целины» никогда не была написана. Не была написана до войны и подложная вторая книга, и М. Шолохов невольно в этом сознается: «…все пропало в годы войны… Рукопись второй книги «Поднятой целины» утрачена со всем архивом. Теперь я пишу вторую книгу романа заново и по-новому, так как то, что было написано до войны, мне не нравилось». Эти шолоховские строки – сущий Клондайк! Когда писалась вторая книга «Поднятой целины»? Естественно, либо до опубликования четвертой книги «Тихого Дона», либо параллельно с ней. А теперь сравним качество второй книги «Поднятой целины» и четвертой книги «Тихого Дона». Как говорится – ни в какие ворота. Но весь ужас-то в том, что вторая книга написана «заново и по-новому, так как то, что было написано до войны мне не нравилось»! Это что же получается – первый вариант, созданный практически одновременно с четвертой книгой «Тихого Дона», был еще хуже второго варианта, созданного в пятидесятых годах?! На кого рассчитана эта наивная басня? Очевидно, на Никиту Хрущева, который бдил за искусством, сидя в кабине бульдозера. М. Шолохову надо было как-то объяснить, почему двадцать лет тянется волынка с восстановлением «утраченной» книги.
И еще один убийственный для теории «утраченной» книги факт. Едва ли даже неведомый автор дожил до окончания публикации третьей книги «Тихого Дона» и первой книги «Поднятой целины». Если бы существовала подлинная вторая книга, то крайне глупо было бы держать под спудом книгу о коллективизации, когда коллективизация все далее и далее уходила в прошлое. Ее можно было очень прилично опубликовать в 1935 году, помимо всего прочего, это укрепляло его позицию апологета коллективизации и советской власти, а публикацию четвертой книги «Тихого Дона» отодвинуть на более позднее время – мы уже упоминали, что М. Шолохову приходилось «экономить» при публикациях. А уж в 1937 году М. Шолохову, у которого начала гореть земля под ногами, следовало опубликовать не седьмую часть «Тихого Дона», а именно вторую книгу «Поднятой целины», книгу сугубо просоветскую, может, и не пришлось бы сломя голову бежать в Москву, просить защиты у Сталина.
Публикация двух капитальных романов приносила огромные выгоды – можно было вообще «удалиться от дел» («я свой долг выполнил»!), но тянучка с опубликованием второй книги неизбежно вызывала недоумение и подозрения. Так что не существовало до 1954 года никакой второй книги «Поднятой целины».
6
Эта глава была написана через семь лет после остальных, потому что нежданно-негаданно появилась «подлинная» рукопись романа. Если бы ажиотаж охватил только товарищей из компартии, то ничего (они «Тихий Дон» не читали, им вообще не до литературы: защитить бы свое знамя да посчитаться с недругами), но начали разводить руками люди, занимающиеся литературой.
Сначала зададим вопрос: а что такое рукопись? Для обывателя нет проще ответа: текст произведения, написанный собственной рукой автора. Отлично. Сочиняем игривый стишок, переписываем три раза и рассылаем трем любезным дамам. Сколько стало рукописей? Четыре! – отвечает литературовед… простите! обыватель. Одна. Одна, та, что осталась на столе, с помарками, исправлениями, зачеркиваньями, восстановлением зачеркнутого и т. п. А дамам мы послали три копии, а не три рукописи. Рукопись и копия рукописи имеют много общего, но это далеко не одно и то же. Так называемый «беловик» является рукописью только в том смысле, что рукой написан, не более, он тоже копия.
Далее будем отталкиваться от четырех цитат из публикации Юрия Буйды ««Тихий Дон» течет на запад?». Газета «Известия», № 35, 25 февраля 1998 год.
«Писатель был вынужден предъявить комиссии черновые и беловые рукописные варианты романа…», «Это около 900 страниц рукописей первой-пятой частей (то есть 2 книги романа, опубликованные в 1928 году), из них 656 страниц черновиков и беловиков написанных рукой Шолохова».
Комиссия занималась черновиками и беловиками в 1929 году, после прекращения публикации третьей книги и приняла благоприятное для писателя резюме.
«По завершении работы комиссии Ульяновой Шолохов вернулся в Вешенскую, оставив рукописи у своего московского друга».
Странность номер один: чьей рукой написаны две сотни страниц «рукописей» Шолохова кроме тех 656-ти страниц «рукописей» Шолохова, которые написаны рукой Шолохова?
Номер два: какой процент от общего объема занимают «беловики», ведь «беловик» не автограф, а копия? О важности этого обстоятельства будет ниже.
Три: где рукопись третьей книги, ведь она уже пошла в печать и, очевидно, была представлена редакции журнала в полном объеме ее машинописная копия?
Следующая странность: почему громадный манускрипт был брошен в Москве у друга и никто о нем никогда не вспоминал (прежде всего сам Шолохов) и явился он на свет только после смерти писателя? Он так наивен и не понимает, что рукопись имеет громадную историческую, литературную и просто материальную ценность?
«– Он вообще, как известно, считал писательский архив делом вредным. И даже уничтожал его частями, чтобы впоследствии литературоведы чего не напридумывали. (Петр Палиевский, литературовед)».
Архивы уничтожаются только в одном случае – когда необходимо что-то скрыть, но с шолоховскими манускриптами творилось воистину нечто удивительное: чуть не тысячу страниц он бросает в Москве, неизвестно сколько сотен страниц рвет сам и, наконец, фашистская бомба уничтожает все оставшееся! В довершение всего, через многие десятки лет кипа рукописей все же выныривает неведомо откуда, приводит литературную братию в растерянность, газету «Правда» в экстаз и утекает на запад! Бред какой-то.
Тем не менее, все эти странности – крыловский ларчик и открывается он просто. Вернемся в годы публикации первых трех частей. И для автора «Тихого Дона», и для Михаила Шолохова результат публикации имел неожиданные и неприятные последствия: друзья и недруги мгновенно разобрались в ситуации и вместо всеобщего восхищения и аплодисментов посыпались неприкрытые угрозы. Не только отпала возможность обнародования имени истинного автора, но и автор подставной мог лишиться головы. Организована комиссия во главе с сестрой Ленина и надо той комиссии что-то предъявить. Возможно, «соавторы» еще ранее спрогнозировали опасность положения, когда роман есть, а автографа нет. Переписать роман рукой Шолохова и предъявить переписанное как рукопись – глупость. Тот, кто писал книги, знает, что такое подлинный автограф и никогда не обманется подобным неуклюжим фокусом. Подделать же рукопись в масштабах «Тихого Дона» – труд напрасный. Легче два новых романа написать. Да и талант для такой подделки нужен едва ли не больший, чем для самостоятельного сочинения. Оставался один путь: скопировать рукой Шолохова подлинный автограф автора. Там, где зачеркнуто слово – написать и зачеркнуть, исправлена ошибка – написать с ошибкой и исправить, клякса – поставить кляксу, изменился сорт бумаги – изменить и самому. Работа исполнимая, но, честно говоря, дрожь пробирает при одной мысли о такой каторге. Взяться за нее можно только видя в перспективе стенку или веревку.
Времени было в обрез, а «рукопись» хотя бы двух книг надо представить. Часть «рукописи» была исполнена в «каторжном» варианте (черновики!), часть – беловики (ну, вредное это дело – писательский архив! В печку черновик бросил!), часть «под диктовку» писала, вероятно, жена. Ясно теперь, что означает присутствие «беловика»: это даже не подделка, это просто ничего не доказывающая копия.
Никого в комиссии эта жалкая комедия не обманула, да и Шолохов знал об этом. Все решил «хозяин»: Иосиф Сталин роман прочитал и назначил автором «Тихого Дона» простого донского казака Михаила Шолохова. Минимальные приличия соблюдены («рукопись» – вот она!), а ежели кто сомневается… Сомневающихся больше не находилось, это и козе понятно. О новых «рукописях» можно было больше не беспокоиться, да и дело это вредное, а там и бомба помогла. Нетрудно представить, какие чувства вызывала в Шолохове представленная комиссии «рукопись», раз он безжалостно бросил ее на руки друга и никогда более не вспоминал о ней. И, кстати, если бы утверждение Шолохова, что «писательский архив дело вредное» отвечал истине, пресловутая «рукопись», плывущая на запад, была бы уничтожена в первую очередь.

7

Можно ли хоть что-нибудь сказать об истинном авторе «Тихого Дона» и первой книги «Поднятой целины»? Гипотеза о плагиате не выдерживает критики – автор вынужден скрыть свое имя и обратиться… К кому? Конечно, к тому, кого он хорошо знает и может надеяться, что не будет выдан. А это почти наверняка родственник. Вот кое-что из родословной М. Шолохова: его дед по отцу работал приказчиком у купца Мохова и женился на его дочери Марии. А в «Тихом Доне» купец Мохов и его дочь Лиза появляются на первых страницах романа и далее мелькают очень часто. Случайность? Отец М. Шолохова Александр был вторым сыном Михаила Михайловича, а что мы знаем о первом? Умер он в младенчестве? Дожил ли до ста лет? А не мог бы он произвести на свет двух-трех молодцов, двоюродных братьев М. Шолохова, которые рубились с большевиками и один из которых увлекался литературой и музыкой? А может, у этого старшего дяди были дочери и одна из них была замужем за очень талантливым человеком? Да что там дядя? «…дед писателя поселился в Вешенской и осел здесь, обзавелся большой семьей» (В. Гура, «Как создавался «Тихий Дон»»). А может у Марии Моховой были братья и сестры и кто-нибудь из их потомства решился бросить вызов самому Льву Николаевичу? Об отце М. Шолохова сообщается, что он рано овдовел. А интересно, были ли дети от его первого брака? Может быть, у М. Шолохова был немного его старший сводный брат? Быть может, фамилия и отчество автора на обложке «Тихого Дона» истинны, не совпадает лишь самая малость – имя? «Тесть М. Шолохова Петр Громославский, зажиточный казак, до революции был писарем и станичным атаманом. Когда Крюков умирал на Кубани, Громославский сидел в Новочеркасской тюрьме» (В. Литвинов, «Вокруг Шолохова»). Все те же вопросы: были или нет у Марии Петровны Громославской-Шолоховой братья и сестры? Поскольку Мария Петровна работала учительницей, то нельзя ли предположить, что ее гипотетический брат был литератором? Так что даже ближайшее родственное окружение М. Шолохова может дать нам искомое имя, но ведь были и дальние генеалогические ветви!
В заключение об одной гипотезе, касательно имени неведомого автора. Человек этот обладал громадным опытом, большими познаниями и несравненным гением. Думается, он надеялся, что когда-нибудь М. Шолохов сделает его имя достоянием мира культуры, но, во избежание случайностей, каким-то образом запечатлел его текстом своего великого романа. Если бы этим вопросом занялись специалисты по дешифровке!.. Автор статьи сделал дилетантскую попытку и на истинности результата не настаивает, но если его результат – совпадение, то совпадение поразительное. Первая книга состоит из трех частей – 23 главы, 21 глава, 24 главы. Вторая книга состоит из двух частей – 21 глава и 31 глава. Первая книга имеет эпиграф – две строфы старинных казачьих песен. Отсчитаем 23-ю букву первой строки эпиграфа, 21-ю второй строки, 24-ю третьей, 21-ю четвертой и 31-ю пятой строки. Получается пять букв:
Ш А К М М
Расшифровываем так: Ш(олохов) А.К. М(огила) М(ечетная). Могила Мечетная – название горы в Донбассе, местности, соседней с ареной действия «Тихого Дона». Конечно, допущение произвольное, но в эпиграфе две строфы (как бы по одной на книгу), и если мы найдем 21-ю букву первой строки 2-й строфы и 31-ю букву второй строки, то получим буквы О, Е:
Ш(олохов) А.К. МО(гила) МЕ(четная)
К сожалению, не нашлось грамотного математика, который просчитал бы вероятность этих совпадений. Попробуем поэкспериментировать с буквами ШАК. Вероятность совпадения первой буквы с начальной буквой фамилии «Шолохов» равна отношению единицы к тридцати трем, а в действительности вероятность даже меньше: эту дробь надо перемножить с другой – отношением 28 к 33, так как следует исключить число букв, с которых фамилия заведомо начинаться не может: Ё, Й, Ъ, Ы, Ь. Затем полученную дробь следует умножить на 0,33(3), так как в анкетах существует четкая последовательность: фамилия, имя, отчество.
Теперь буква А, «имя». Вероятность ее не менее отношения 23 к 33: в списке имен орфографического словаря русского языка отсутствуют мужские имена на Ж, Ц, Ч, Ш, Щ. Но вероятность должна быть намного менее: мужских имен на А более всего. К сожалению, рассчитать эту вероятность автору статьи не под силу. То же самое относится к букве К, «отчеству» – количество имен на К занимает приблизительно шестое место. И уж совсем не под силу управиться с буквами МОМЕ, «Могилой Мечетной».
Не мог ли автор романа, несколько лет скрываясь в окрестностях упомянутой горы, написать там свои произведения, составить эту шифрограмму и году в 1925 тайком навестить родственника – Михаила Шолохова? Быть может, другие, профессиональные исследователи, вырвут, наконец, из тьмы прошлого имя одного из величайших писателей в истории литературы, и автор статьи будет рад, если его работа хоть немного поможет будущему исследователю.

Август 1995 года, Апрель 2002 года. Город Павлоград.