Как открывали и «закрывали» Филонова

Как открывали и «закрывали» Филонова
В. Пушкарев
Воспоминания бывшего директора русского музея


В октябрьские дни из Ленинграда в Москву переехала выставка произведений замечатель-ного русского художника Павла Николаевича Филонова. Выставка которую пришлось ждать десятилетия.
Автор этих заметок — в прошлом директор Русского музея, а ныне секретарь правления МОСХа — один из тех людей, кто утверждал право народа владеть сокро¬вищами своей куль-туры в полном объеме. Не случайно во времена его директорства фонды Русского музея по¬полнились едва ли не на треть. Во многом благодаря ему мы можем сегодня прийти и на вы-ставку Филонова.

Впервые я услышал имя Павла Ни¬колаевича Филонова в 1938 году. Тогда еще были и ак-тивно дейст¬вовали его ученики. «Школа Филонова»! Это были неистовые, преданные после-до¬ватели его творческого метода. Осень, клуб в Академии художеств в Ленингра¬де (бывшая церковь). Поздний вечер, скудное освещение, на сцене три челове¬ка. Двое сидят в глубине, третий мечется по сцене и с необыкновенной страстностью и убежденностью, разгоряченный (а в клубе уже холодно и все сидят в пальто), с растрепанной шевелюрой чи¬тает о Филонове, о его искусстве, его методе работы и обучения. Это была ру¬копись, сочиненная самим орато-ром. Прочтя страницу, он эффектно бросал ее в воздух и начинал следующую. Листки летали, кружились и медленно опуска¬лись на, сцену. Зал был заполнен до отказа, и в нем царила мер-твая тишина. Студенты, осо¬бенно первых курсов, съехавшиеся из разных городов и весей, слушали затаив дыхание. В Академии художеств это был последний всплеск демократии и гласности. А выступал, если я не ошибаюсь за давностью события, студент-живописец Дом-бровский.
Суровые военные годы для него оказа¬лись трагическими. Уходя на фронт в на¬родное ополчение вместе со своим дру¬гом, тоже живописцем, одесситом Костей Веремеенко, они поклялись друг другу, что если один из них окажется смертель¬но раненным, другой обязан пристрелить раненого чтобы сократить непомерные муки. У Кости на животе взорвалась гра¬ната. Домбровский выполнил свою клят¬ву. После войны он продолжал учебу, но это был уже другой человек: задумчивый, неразговорчивый, замкнутый. Вско¬ре он уехал в Крым на рас-копки антич¬ности Под руководством Павла Николае¬вича Шульца, вернувшегося с фронта с отмороженными пальцами обеих рук, и навсегда остался там, в Крыму, став исто¬риком. Кро-ме студенческих, живописных работ его я больше никогда не видел.
На всех факультетах, Академии худо¬жеств в предвоенные (.годы были такие сильные лю-ди. Вскормленные незамутнен¬ной свободой, гордые в своих суждениях и действиях. Это бы-ли личности, ориги¬нальные, творческие мыслители, не умев¬шие кривить душой и прятаться за чужие спины. Уйдя в народное ополчение в 1941 году, почти все они, прямодушные, по-гибли в первые месяцы сражений на ленинградских фронтах.
В предвоенных и послевоенных программах Академии художеств даже для искусствовед-ческого факультета Филонов не упоминался. Он "был забыт и вычеркнут из жизни несколь-ких поколений.
Однако после войны, а точнее, в 50-е и 60-е годы, его имя и искусство стали привлекать все большее внимание и интерес. Это объясняется и тем, что все наследие художника, пере-данное в 1942 году на временное хранение в Русский музей его сестрой Евдокией Николаев-ной Глебовой, было относительно доступно, для знатоков и любителей искусства. В начале 50-х годов Глебова забрала картины Филонова и держала их у себя на квартире. Однако в 1960 году вновь передала их в Русский музей, где, они, и хранились. А в 1977 году Евдокия Николаевна передала в дар Русскому музею 300 работ.
Когда вещи находились на временном хранении в Русском музее, Евдокия Ни¬колаевна брала к себе домой то одни, то другие картины то для показа кому-то, то для продажи, то для фотографирова¬ния, то для дара другим, музеям, в том числе и Третьяковской галерее.
Евдокия Николаевна давала частные уроки вокала и конечно бедствовала. Я бывал у нее на квартире несколько раз, преследуя две цели приобрести для Русского музея произведения Филонова и оказать ей материальную помощь. Купить картины Филонова обычным пу¬тем музею в те годы было невозможно, министерские чиновники, обнаружив фа¬милию Филонова в протоколах, закупоч¬ной комиссии, наверняка пришли бы к убеждению, что мне уже надое-ло быть директором Русского музея.
Я предложил Евдокии Николаевне за числить ее на какую-либо незаметную должность в музее, чтобы она регулярно могла, получать какую-то сумму денег — мизерную, как вы по-нимаете, судя по уровню оплаты труда музейных работников. Когда накопится сумма, соот-ветствующая, по ее мнению, стоимости намеченной картины, эту картину она передаст в дар Русскому музею. Я полагал, что та¬ким способом можно будет приобретать хотя бы по одной картине ежегодно. Евдокия Николаевна сначала согласилась, однако, подумав, отказалась от этой затеи. Конечно, эта маленькая «хитрость» с точки зрения этических критериев, мягко говоря, не была мною продумана. Я об этом вспоминаю просто как о поиске безопасного спо-соба приобретений произведений Филонова.
В 1966 году Ян Крыж издает в Праге монографию о Филонове. Наряду с произведениями, находившимися на временном хранении в Русском музее и кото¬рые брала к себе домой Евдо-кия Николаевна (теперь уже ясно — для фотографирования), в монографии были воспроизве-дены и картины, принадлежащие Русскому музею.
Вашего покорного слугу призвали в Ленинградский, обком КПСС на ковер к т. Александ-рову Г. А. (впоследствии был заместителем министра культуры РСФСР), и началась выволоч-ка! Кто разрешил вос¬производить крамолу? В результате час¬тых вызовов в обком у меня вы-работался «условный рефлекс», и я всегда знал или по крайней мере предчувствовал, по како-му поводу меня призывают. На этот раз я знал. Внимательно, перелистав мо¬нографию, уви-дел, что. вещи Русского Му¬зея напечатаны в ней плохо, они не чет¬ки по контурам и бледны по краскам. Ме¬ня вдруг осенила мысль: да ведь они пе¬чатались со слайдов, снятых с репро-дук¬ций, а не с оригиналов. А вещи, принадлежавшие Евдокии Николаевне, напечата¬ны хоро-шо — ярко и четко по контурам. Значит, они печатались со слайдов, сня¬тых с оригиналов. Прихватив с собой мо¬нографию, я и явился в отдел культуры обкома. И уже на первый окрик («кто разрешил?!») изложил свою «теорию», показывая картинки. Аргументы оказались убе-дительными, и начальство поверило, что я говорю сущую правду. Эта «ма¬ленькая хитрость» сработала, хотя я до сих пор не знаю, существуют ли или существовали ли репродукции с картин Филонова, которые послужили бы «оригиналом» для монографии Яна Крыжа.
А вот в следующем, 1967 году, персональная выставка Филонова в Новосибирске оберну-лась для директора музея Академгородка... потерей кресла.
И все-таки... И все-таки неймется! Пражская монография Филонова навела меня на мысль организовать большую вы¬ставку его работ и показать ее в Пари¬же, Лондоне, Амстердаме, Брюсселе, Ри¬ме, в других городах Европы и закончить это годовое турне в Америке — Ва-шинг¬тоне и Нью-Йорке. Выставка должна со¬провождаться репродукциями, открытка¬ми, дру-гими изданиями. Доходы в валюте от выставки и продажи печатных изда¬ний поступают в СССР. Задумывалось так: каждый город знает, что в Америке будут проданы на аукционе то-лько две картины Филонова, но какие менно никто не знает. Это вызывает рекламу, ажиотаж, суждения в печати. Для Запада Филонов — открытие века. Короче — пол¬ный триумф и ху-дожниками Русского музея. Везде все расходы по страховке, транспортировке и другие берет на себя «проклятая буржуазия».
Но… Как это осуществить, куда податься? Я беру монографию Яна Крыжа и еду в Мос-кву, к доктору Арманду Хаммеру. Он тогда увлекался показом выставок из Эрмитажа и Рус-ского музея. В гостинице «Националь» в его номере мы садимся на диван рядом, плотно друг к другу, как отъявленные шпионы и заговорщики. Хаммер включает на полную катушку те-леви¬зор машет рукой — теперь говорите. Я подробно излагаю ему идею выставки и, показы-вая картинки, монографии, расска¬зываю о мировом значении искусства Фи¬лонова. Сенсация — и Хаммер в центре событий! Немного помолчав, он спраши¬вает: кто разрешит? Демичев? Я, не про¬износя фамилии, отрицательно качаю го¬ловой, «Брежнев?» — спрашивает он. Я ут-вердительно киваю, опять же не произ¬нося фамилии. Кардинальный вопрос был решен. Пос-ле этого пошла более спокой¬ная беседа о предстоящей выставке, о творчестве Филонова, о финансовых со¬ображениях. Я оставил ему монографию и уже в новом здании гостиницы мы по¬обедали, заплатив по трешке за «швед¬ский стол»;
Увы, эта «большая хитрость» так и осталась неосуществленной. Как ни заманчива слава, а бизнес должен быть гарантирован!
Вероятно, где-то в конце 1960-х годов я познакомился с Г. Д. Костаки — круп¬нейшим кол-лекционером русского и совет¬ского авангарда. Он в это время покупал у Евдокии Николаев-ны несколько картин Филонова, одна из которых — «Головы (Симфония Шостаковича)» 1927 года на¬ходится сейчас в Третьяковской галерее.
Когда я бывал у него на квартире в Москве и просматривал удивительную по обширности и подбору качественных произведений коллекцию, он постоянно жаловался на то, что не раз-решают пока¬зывать ее на выставках, и выражал жела¬ние подарить Русскому музею некото-рые вещи с условием, что они будут выстав¬лены в постоянной экспозиции. Выстав¬лять «не-сколько» и наверняка после это¬го быть изгнанным из Русского музея не было резона. И я пре-дложил ему пода¬рить всю коллекцию музею, перевезти ее в Ленинград, подготовить и напе-чатать каталог, развернуть выставку и все это проделать в строжайшей тайне. Когда все будет готово, открыть выставку и дать рекламу. Я понимал, что если бы это осу¬ществилось, меня на второй же день вы¬гнали бы из Русского музея. Но дело было бы сделано: богатейшая коллек-ция рус¬ского и советского авангарда Костаки, соединенная с еще более богатой коллек¬цией картин Русского музея, сделала бы музей мировым центром по изучению и пропаганде этого уникального историче¬ского и художественного явления, поро¬жденного предреволюционным и револю¬ционным временем, временем, от которого мы ведем теперь отсчет нового разви¬тия человечества.
Костаки не отрицал такой возможности, хотя наивность этого (как и предыдущего) плана очевидна, особенно теперь. Ну а что было делать? Хоть помечтать мас¬штабно и с удоволь-ствием, — и то уже казалось каким-то движением вперед!
Я рассказал об этих нескольких эпизо¬дах для того, чтобы показать, как трудно и с какими невероятными зигзагами про¬бивалась дорога к настоящей выставке, к настоящему торжеству и признанию ху¬дожника.
Еще маленькая деталь. Филонов, как известно, не продавал своих картин, они все должны были принадлежать Советскому государству и образовать музей аналитического искусства — отдельный музей Филонова. Но все же каким-то об¬разом за границей оказалось несколько его произведений. Я не изучал специ¬ально этого вопроса. Думаю, что главны¬ми «виновниками» здесь являются част¬ные владельцы и коллекционеры.
Однако, как известно, всегда находятся и любители поживиться за чужой счет. Они окру-жали и доверчивую Евдокию Николаевну. В последний период ее жизни к ней втерлась в до-верие искусствовед Гудкина и под видом написания моногра¬фии о Филонове выкрала у нее 5 — 7 ве¬щей, которые ушли за границу. Состоя¬лось расследование, Гудкина была осуж¬дена, теперь, наверное, уже давно на свободе, а вещи утрачены навсегда, Неко¬торые из них теперь находятся в собра¬нии Людвига (ФРГ).
Второй случай более странный. В Па¬риже, в центре Помпиду, оказалось во¬семь рисунков Филонова. Они опублико¬ваны во французском журнале «Cahier d'Arl». 1983 год. Такие же точно рисун¬ки, с небольшими отклонениями, находят¬ся и в Русском музее. Для творческого метода Филонова копии своих работ ис¬ключены. Значит, где-то оригиналы, а где-то поддел-ки. Западное искусствоведение, очень и очень неплохо знает творчество наших художников авангарда, теперь уже и творчество Филонова. И приобретение сразу восьми подделок в цен-тре Помпиду вряд ли возможно. Значит, у нас в Рус¬ском музее кто-то имел допуск к произве-дениям Филонова при директоре Ново¬жиловой, которая лично контролировала посещение фондов, сделал копии и подменил ими оригиналы. Меня удивляет, что этот случай стараются замять всеми спо¬собами. А между тем при современных технических возможностях экспер-тиза мо¬жет точно ответить на все вопросы.
И последнее. Открытие выставки про¬изведений Филонова — такое важное со¬бытие не то-лько в истории нашего, отечественного искусства, но и мирового. Однако на открытии я не встретил ни одного представителя органов, руководя¬щих культурой. Странно. Гораздо менее заметные вернисажи собирают целый ру¬ководящий иконостас...
Литературная газета, 9 ноября 1988 г., № 45 (5215)