Блог пользователя turist

Ориентир – это универсальное слово или, вернее, явление. Потому что ориентиры нужны всем. Самолету, когда он идет на посадку, человеку, когда он начинает свой жизненный путь. Общее здесь то, что характер ориентиров многое определяет. Если фонари при посадке машины не будут гореть надлежащим образом, возможна катастрофа. Если человек выберет не те идеалы, результат может быть аналогичным. Поэтому надо разобраться, что это - ориентир. -
(из интернета)

Гений, который кажется нам подчас пришельцем из будущего, в действительности прочнее других связан со своим временем. Гениальность это подведение итогов. Более того, гений сам по себе итог эпохи.
(Маркс Самойлович Тартаковский)

Предлагаю вашему вниманию работу А.Кураева "О вере и знаниии" Фрагмент 5

"Царство Божие внутри вас" (Лк. 17, 21) - на языке гносеологии это означает, что объект исследования внутриположен субъекту и соответственно средства исследования также не могут быть внешними по отношению к самому человеку. Налицо явное слияние поля действий объекта, субъекта и средств познания. Это значит, что в конце концов сам человек в своей целостности здесь является "онтологическим инструментом", средством онтологического познания. Лишь себя субъект здесь может использовать в качестве средства познания, чтобы дать в себе же место для откровения Другого. Лишь изменяя себя самого, человек обретает новый опыт.

[-mp3-3371-]]

Предлагаю вашему вниманию работу А.Кураева "О вере и знаниии" Фрагмент 4

Первый импульс исходит от Истины. Нас зовут. Мы лишь откликаемся. В "Исповеди" Августина мы видим, как неожиданно человек может расслышать этот призыв "Возьми, читай!" - этот крик был знаком того, что Августин уже настигнут Взглядом. Вся дальнейшая жизнь есть ответ на первое приглашение (поэтому и говорит Златоуст, что "вера есть удел душ благодарных" (32)).

Диалогичность духовного познания есть свидетельство и залог его достоверности: ведь, как писал св. Ириней Лионский: "Не могли бы мы знать того, что есть Божие, если бы Учитель наш, будучи Словом, не соделался человеком". Ведь тогда бы всякое наше знание о Боге (да и вообще всякое наше знание) было бы только нашим, то есть субъективным, а потому - недоказуемым домыслом. Но знание о Боге не есть знание отвлеченное.

Предлагаю вашему вниманию работу Кураева А.В. "О вере и знании" Фрагмент 3

Мы не можем спровоцировать реальность на открытие для нас ее высших духовных свойств. Чувство гармонии и красоты даже неживая природа может лишь сама подарить нам, если мы готовы этот дар принять. Тем более акт религиозного познания выступает, по сути, как акт откровения. "Ищи Господа, но не испытуй, где Он живет", - предупреждал преп. Серафим Саровский (18). Духовным познанием никак нельзя манипулировать.

Предлагаю вашему вниманию работу Кураева А.В. "О вере и знании" Фрагмент 2

Искушение овладения миром сменяется сегодня искушением овладения сознанием: психоанализ, гуризм, йога. Поэтому, с точки зрения христианина, впору задуматься не только об экологической ответственности человеческих действий во внешнем мире, но и об экологии нашей собственной души. Наша духовная природа должна быть ограждена от наших попыток овладеть ею - как и внешняя природа: нужна экология души, экология сознания.

Предлагаю вашему вниманию работу А.Кураева "О вере и знании"
Фрагмент 1

Один из мифов, въевшихся в религиоведческие представления современных людей, касается слова "вера". "Лучше знать, чем верить... Вера - удел слабых... Религия имеет дело с верой, а область знания -удел науки... Верят лишь в то, что нельзя доказать". Таковы формулы соответствующего раздела светского катехизиса. Приглядимся поближе к ним, к исторической конкретике и к самосознанию самой церковной веры.

Верующее отношение к Истине действительно отличает христианина от тех стереотипов познания, которые сложились в европейской культуре в эпоху ее секуляризации. Перемены эти связаны с радикальными переменами самих представлений об истине и о бытии.

Предлагаю вашему вниманию книгу Л.Д.Троцкого "Проблемы культуры. Культура старого мира". Глава ПЕНИТЕНЦИАРНЫЕ ИДЕАЛЫ И ГУМАННОЕ ТЮРЬМОВОЗЗРЕНИЕ

Цитата
Люди минувших эпох живы для нас благодаря особого рода общественной практике — мемориальной. Она обеспечивает постоянное присутствие прошлого в актуальном сознании и препятствует тому, чтобы мы его подменяли или сочиняли. Те, кого уже нет, продолжают общаться с нами через оставленное ими наследие. Мы находимся во власти их заветов и в каждом новом поколении стоим перед задачей осмысленного отношения к заветам, которое одно только может уберечь от слепой покорности авторитету, с одной стороны, и от предательского беспамятства — с другой.

Я привела цитату из работы Эриха Юрьевича Соловьева "Прошлое толкует нас"

Соловьев Э.Ю. - главный научный сотрудник Института философии РАН
Занимается проблемами этики, права.

Монографии

Категорический императив нравственности и права. М.: Прогресс-Традиция, 2005.

И. Кант: взаимодополнительность морали и права. М.: Наука, 1993.



Скачать MP3

Предлагаю вашему вниманию книгу Троцкого Л.Д. Проблемы культуры. Культура старого мира «ДЕКЛАРАЦИЯ ПРАВ» И «БАРХАТНАЯ КНИГА»
Часть 1
...вот буржуазное производство со всем своим сложным рабочим механизмом политических и правовых, научных и философских колес, рычагов, винтов и наклонных плоскостей установилось, упрочилось среди обломков и осколков феодального производственного здания… увы! золотой век не наступил.

Тогда настала пора утомления буржуазного духа, утратившего в себя веру.

Вот где источник, неиссякаемый источник Weltschmerz'a (мировой скорби), поэтические стенания которого огласили буржуазную вселенную и прокляли жизнь рифмованными строками!.. Вот где источник, неиссякаемый источник пессимизма, сложившегося в стройные философские системы и осудившего самое мироздание в стройных дедукциях!..




Скачать MP3

Предлагаю вашему вниманию книгу Троцкого Л.Д. Проблемы культуры. Культура старого мира О ПЕССИМИЗМЕ, ОПТИМИЗМЕ, XX СТОЛЕТИИ И МНОГОМ ДРУГОМ

Девятнадцатое столетие, во многом удовлетворившее и в еще большем обманувшее ожидания оптимиста будущего, заставило его главную часть своих надежд перенести на двадцатое столетие. Когда он сталкивался с каким-нибудь возмутительным фактом, он восклицал: Как? Накануне двадцатого века!.. Когда он развертывал дивные картины гармонического будущего, он помещал их в двадцатом столетии…

И вот – это двадцатое столетие наступило! Что встретило оно у своего порога?

Во Франции – ядовитую пену расовой ненависти; в Австрии – националистическую грызню буржуазных шовинистов; на юге Африки – агонию маленького народа, добиваемого колоссом; на «свободном» острове – торжествующие гимны в честь победоносной алчности джингоистов-биржевиков; драматические «осложнения» на Востоке; мятежные движения голодающих народных масс – в Италии, Болгарии, Румынии[62]… Ненависть и убийства, голод и кровь…

Кажется, будто новый век, этот гигантский пришлец, в самый момент своего появления торопится приговорить оптимиста будущего к абсолютному пессимизму, к гражданской нирване.

– Смерть утопиям! Смерть вере! Смерть любви! Смерть надежде! – гремит ружейными залпами и пушечными раскатами двадцатое столетие.

– Смирись, жалкий мечтатель! Вот я, твое долгожданное двадцатое столетие, твое «будущее»!..

– Нет! – отвечает непокорный оптимист: – ты – только настоящее!


Скачать MP3

Предлагаю вашему вниманию книгу Троцкого Л.Д. Проблемы культуры. Культура старого мира
Л. Троцкий. О ГЛЕБЕ ИВАНОВИЧЕ УСПЕНСКОМ (7)

Крестьянский тип, взлелеянный благожелательно-суровой рукой природы, прекрасен, гармоничен, образцов. Но он же служит неизменным базисом хищнику. Что делать?

Остается надежда на «интеллигента», который придет, научит, спасет.

И он пришел – чтобы научить и спасти. Но ржаное поле сказало ему тысячами голосов: «не суйся!

Интеллигент самоотверженно обвинил в неудаче себя. Mea culpa! Я негоден!

Для нас факт остается фактом. Ржаное поле, как оно есть, не приняло интеллигента, как он есть. Социальные условия деревни стали в противоречие с задачами интеллигенции.

Это противоречие нашло в душе Успенского убийственно-яркое отражение. Объективное противоречие превратилось в душевное междоусобие. Личность писателя как бы теряет при этом свои индивидуальные черты и символизирует трагедию эпохи.

В конечном итоге объективного противоречия рушилось целое направление, которому никто не откажет ни в широте задач, ни в талантливых представителях.


Скачать MP3

Предлагаю вашему вниманию книгу Троцкого Л.Д. Проблемы культуры. Культура старого мира
Л. Троцкий. О ГЛЕБЕ ИВАНОВИЧЕ УСПЕНСКОМ (6)

Но где же решение вопроса? Где те реальные, существующие на земле, а не в условных фразах, силы, влияния или условия, которые сделают душу Ивана Ермолаевича восприимчивою к «гуманству мыслей» фактически связанному (худо ли это или хорошо) с «дармоедством поступков»? Или: где те реальные силы или влияния, которые способны заполнить зияющую бездну между «размышлениями и беспокойствами» интеллигентного человека и соответственными поступками?

Задача получается поистине неразрешимая. Чтобы обрести целостность, чтобы заполнить бездну несоответствия между идеалом и общественной наличностью, оказывается необходимым оплодотворение «гуманства мыслей» трудовой практикой мужицких будней


Скачать MP3

Предлагаю вашему вниманию книгу Троцкого Л.Д. Проблемы культуры. Культура старого мира
Л. Троцкий. О ГЛЕБЕ ИВАНОВИЧЕ УСПЕНСКОМ (5)

С одной стороны, «зоологическая правда» крестьянской жизни является для Успенского единственным прибежищем, единственной надеждой, единственным оазисом среди безбрежности всечеловеческого зла и насилия;
С другой стороны, оказывается, что единоспасающий тип крестьянского миросозерцания, воспитанного под командой «травки зелененькой», имеет свой необходимый «корректив» в типе «хищника для хищничества».

Где же выход?

Успенский не остановился ни на одном из них: он призвал на помощь народническую утопию. Необходимо сохранить уклад земледельческой жизни во что бы то ни стало, но вместе с этим необходимо освободить этот уклад из-под гнета «хищников и виртуозов терзания». Кто же совершит это трудное дело?


Скачать MP3

Предлагаю вашему вниманию книгу Троцкого Л.Д. Проблемы культуры. Культура старого мира
Л. Троцкий. О ГЛЕБЕ ИВАНОВИЧЕ УСПЕНСКОМ (4)

«Посмотрите, в самом деле, – продолжим мы словами Успенского, – что это за жизнь, и посудите, из-за чего человек бьется… Летом с утра до ночи без передышки бьются с косьбой, с жнивом, а зимой скотина съест сено, а люди хлеб, весну и осень идут хлопоты приготовить пашню для людей и животных, летом соберут, что даст пашня, а зимой съедят. Труд постоянный, и никакого результата, кроме навоза, да и того не остается, ибо и он идет в землю, земля ест навоз, люди и скот едят, что даст земля». Поистине страшно!.. «Меня и поражает, – продолжает автор, – бесплодность труда, бесплодность по отношению к человеку (курсив Успенского), к его слезам, радостям и к зубовному его скрежету

Где же выход из этого бесстрастного «севооборота» жизни, в котором человек так фатально переплетается с навозом? Выход один: в повышении власти над природой. Необходимо, как говорит сам Успенский, «сократить те невероятные размеры труда, поглощающего всю крестьянскую жизнь, не оставляя досуга, который теперь лежит на крестьянине таким тяжелым и, как мне казалось (и кажется), бесплодным бременем» (II, 529.) Призывает ли Успенский к сокращению труда и облегчению бремени с надлежащей решительностью? Нет! Отказывается ли он от них категорически? Нет! Тут его бесстрашная мысль защемляется тисками рокового противоречия

-


Скачать MP3

Предлагаю вашему вниманию книгу Троцкого Л.Д. Проблемы культуры. Культура старого мира
Л. Троцкий. О ГЛЕБЕ ИВАНОВИЧЕ УСПЕНСКОМ (3)

Отношение публициста, болеющего болями своего времени, ищущего разрешения проклятых вопросов «жизни и духа», к технике, к первому двигателю социального развития, является – с точки зрения нашего миропонимания – вопросом основным.

По отношению к тому направлению, которое известно под именем народничества, вопрос этот необходимо должен предъявляться в двух формах: 1) в абстрактно-логической: каково отношение писателя к технике вообще, к технике, как к орудию власти общественного человека над природой, и 2) в конкретно-исторической: каково отношение писателя к технике в той социальной форме, в которой техника в последнюю историческую эпоху развивалась

В то время как в лице г. Михайловского народничество расплывалось в такие бездонные историософические формулы, в которых можно было утопить и общину, и технику, и многое другое, без надежды что-нибудь извлечь из них для практики текущего дня, в лице Успенского оно останавливалось перед альтернативой: земледельческая «правда» или техника, – в мучительном раздумье, без разрешения и без надежды на разрешение вопроса. Свидетельствуя, что Успенский далеко оставлял позади себя своих единомышленников по части проникновения в глубину указанной трагической альтернативы, эта позиция доставляла, однако, самому Успенскому одни муки и терзания.


Скачать MP3

Предлагаю вашему вниманию книгу Троцкого Л.Д. Проблемы культуры. Культура старого мира
Л. Троцкий. О ГЛЕБЕ ИВАНОВИЧЕ УСПЕНСКОМ (2)

Что сказать о писателе, который после столь продолжительной, шумной и многословной полемики обнаруживает столь вопиющее непонимание азбуки разбираемых им вопросов? Но поищем смягчающих вину обстоятельств.

"Множество явлений русской жизни, – говорит Успенский, – русской действительности оказываются необъяснимыми или объясняются фальшиво, ложно, и досадно терзают вашу наблюдательность потому только, что источник этих явлений отыскивается не в особенностях земледельческого труда, сотканного из непрерывной сети на первый взгляд ничтожных мелочей, а в чем-либо другом. (II, 544.)

А вот особенно поучительная цитата (с несущественными сокращениями). "Построенное на таком прочном, а главное, невыдуманном основании, как веления самой природы, миросозерцание Ивана Ермолаевича, создавшее на основании этих велений стройную систему семейных отношений, последовательно, без выдумок и хитросплетений, проводит их и в отношениях общественных… Требованиями, основанными только на условиях земледельческого труда и земледельческих идеалов, объясняются и общинные земельные отношения… Эти же сельскохозяйственные идеалы – и в юридических отношениях… Объяснения высшего государственного порядка также без всякого затруднения получаются из опыта, приобретаются крестьянином в области только{38} сельскохозяйственного труда и идеалов".


Скачать MP3

Предлагаю вашему вниманию книгу Троцкого Л.Д. Проблемы культуры. Культура старого мира
Л. Троцкий. О ГЛЕБЕ ИВАНОВИЧЕ УСПЕНСКОМ

как отрадно было убедиться, что в пережитой беспощадной душевной ломке лучше всего уцелел Глеб Иванович Успенский. Этот неутомимый правдоискатель, столь близкий, столь родной до периода внутренней ревизии, стал после нее – для тех, кто к нему снова обратился, – вдвое дороже и роднее. Изменившееся настроение, новая точка зрения не только не нанесли ущерба его писательскому облику, но – напротив – помогли открыть в нем его истинный смысл и непреходящее значение; они показали, как этот рыцарь духа, по рукам и ногам опутанный сетями ложной общественной теории, умел завоевать для себя широкую свободу и в этих сетях; они осветили сложную и глубокую драму писательской души, которую стихийный ход общественного развития загнал в тупой переулок.


Скачать MP3

Предлагаю вашему вниманию книгу Троцкого Л.Д. Проблемы культуры. Культура старого мира
Г.И.Успенский
«Лганье, вздор, призрак, выдумка, самообман… Вот какие феи стояли у нашей колыбели! И ведь такие феи стояли решительно над каждым душевным движением, чем бы и кем бы оно ни возбуждалось! Немудрено, что дети наши пришли в ужас от нашего унизительного положения, что они ушли от нас, разорвали с нами, отцами, всякую связь»
(Г.И.Успенский)




Скачать MP3

Предлагаю вашему вниманию книгу Троцкого Л.Д. Проблемы культуры. Культура старого мира

Н. А. ДОБРОЛЮБОВ И «СВИСТОК» (К
сорокалетию со дня смерти)
Читает Татьяна Красных

"Я ваш, друзья, – хочу быть вашим,
На труд и битву я готов, -
Лишь бы начать в союзе нашем
Живое дело, вместо слов.
Но если нет, – мое презренье
Меня далеко оттолкнет
От тех кружков, где словопренье
Опять права свои возьмет.
И сгибну я в тоске безумной,
Иль в мире с пошлостью людской,
Все лучше, чем заняться шумной
Надменно праздной болтовней"

Из «лирических пьес» Добролюбова.



Скачать MP3

Предлагаю вашему вниманию книгу Троцкого Л.Д. Проблемы культуры. Культура старого мира ГЕРЦЕН И "МОЛОДОЕ ПОКОЛЕНИЕ"
Читает Татьяна Красных

Мы искренно и глубоко убеждены, что личность Герцена настолько громадна, выпукла, заслуги его в истории развития русского общественного самосознания столь велики, что исключают надобность и возможность какой бы то ни было переоценки, преувеличения, особенно купленного ценою принижения поколения, шествовавшего на смену Герцену, поколения, занявшего самостоятельное и далеко не последнее место в памяти передовых групп русского общества.




Скачать MP3

Предлагаю вашему вниманию книгу Троцкого Л.Д. Проблемы культуры. Культура старого мира Н.В.Гоголь. Часть 2
Читает Татьяна Красных

И с какой бы настойчивостью и искренностью Гоголь ни повторял впоследствии, что он рожден вовсе не затем, чтобы произвести эпоху в области литературы, а затем, чтобы спасти душу, – дело «непоправимо»: Гоголь создал эпоху, Гоголь создал школу, Гоголь создал литературу…

Да, несомненно, что славный писатель во многом заблуждался… Ни одному из бесчисленных Акакиев Акакиевичей «Переписка с друзьями» не могла заменить шинель…, а Акакии так в ней нуждаются…

Но кто посмеет бросить ныне камень осуждения в великого мученика совести, который так страстно искал истины и ценой таких страданий покупал заблуждение?..

Если он пытался ослабить общественный смысл собственных произведений, давая им безличное моралистическое толкование, – да не зачтется ему!

Если своей публицистикой он соблазнил кого-нибудь из малых сих, – да простится ему!

А за его великие, неоценимые заслуги художественному слову, за возвышенно-человечное влияние его творений, – вечная, немеркнущая слава ему!




Скачать MP3

Предлагаю вашему вниманию книгу Троцкого Л.Д. Проблемы культуры. Культура старого мира Н.В.Гоголь. Часть 1
Читает Татьяна Красных


О Гоголе в настоящее время нужно писать книги или ничего не писать. В представлении каждого среднего русского читателя к имени Гоголя присосался некоторый цикл понятий и суждений: «великий писатель», «родоначальник реализма», «несравненный юморист», «смех сквозь слезы»… – так что стоит назвать имя Гоголя, чтобы оно явилось в сознании, окруженное немногочисленной, но верной свитой этих определений. Поэтому газетная юбилейная статья скажет читателю, пожалуй, не более чем голое имя писателя, которому она посвящена.

К чему же и писать ее? – спросит читатель.

На это можно дать несколько ответов. Во-первых, как не помянуть, хотя бы и банальными речами, великого писателя – сегодня, когда его произведения становятся свободным достоянием общества? Во-вторых… точно ли читатель сохранил в памяти те три-четыре ярлыка, при помощи которых школа ознакомила его с Гоголем? И, в-третьих, если в сутолоке жизни читатель и не растерял этих сакраментальных эпитетов, то помнит ли он, что они означают? Будят ли они какое-нибудь эхо в его душе?.. Не опустошила и не обездушила ли их вконец наша школа?.. И если так, то не попытаться ли хоть сколько-нибудь оживить их?




Скачать MP3

Предлагаю вашему вниманию книгу Троцкого Л.Д. Проблемы культуры. Культура старого мира В. А. ЖУКОВСКИЙ (1783 – 1852)
Читает Татьяна Красных




Скачать MP3


Белинский говорит, что без Жуковского мы не имели бы Пушкина. Это страшно много, и нужно уметь быть за это благодарным.

Вчера смотрели фильм "История Аси Клячиной, которая любила, да не вышла замуж"
Фильм ОЧЕНЬ понравился. Но только я увидела в этом фильме не историю Аси Клячиной, (ну что в этом сюжете такого особенного?), а вечный сюжет об Орфее. Ведь он приехал из города за своей Эвридикой. Он поет и играет на гитаре (помните, он (в фильме - Чиркунов) пришел и поет песню "Бьется в тесной печурке огонь". А помните, он туфли ей покупает - как Золушке, чтобы она в этих туфельках за ним пошла.
Цитата
Горожанина-вдовца Чиркунова сыграл электромонтер из Владимира Геннадий Егорычев. Человек самородного актерского таланта, личность, достойная пера Дюма-отца.Он играет безответную мужскую любовь-страсть, глухо страдающую, со стиснутыми зубами (Марина Кузнецова)

Приведу несколько высказываний Л.Д.Троцкого о Блоке из произведения "Литература и революция"

Блок принадлежал целиком дооктябрьской литературе. Все порывы Блока — в мистический ли вихрь или в вихрь революционный — происходят не в безвоздушном пространстве, а в весьма плотной атмосфере старой русской дворянско-интеллигентской культуры.
<...>
Блок принадлежал дооктябрьской литературе, но превозмог ее и вошел в сферу Октября «Двенадцатью», Поэтому он и займет особое место в будущей истории русского художественного творчества.
<...>
По собственным словам, Блок всю жизнь носил в себе хаос. Говорит он об этом так же бесформенно, как бесформенны вообще его мироощущение и лирика. Хаосом чувствовал он свою неспособность сочетать субъективное с объективным, свое настороженно-выжидательное безволие в эпоху, когда подготовлялись, а затем и разразились величайшие потрясения.
<...>
Тревожная хаотичность Блока тяготела к двум главным уклонам: мистическому и революционному. И на обоих уклонах не разрешалась до конца. Религия его была расплывчатой, зыбкой, не императивной — как его лирика. Революция, обрушившаяся на поэта каменным дождем фактов, геологическим обвалом событий, начисто не то что отрицала, а отодвигала, отметала дореволюционного Блока, исходившего в томлениях и предчувствиях. Нежную комариную нотку индивидуализма она заглушала ревущей и ухающей музыкой разрушения. И тут надо было выбирать.
<...>
. И он выбрал, написав «Двенадцать».

Поэма эта есть, бесспорно, высшее достижение Блока. В основе — крик отчаяния за гибнущее прошлое, но крик отчаяния, который возвышается до надежды на будущее. Музыка грозных событий внушала Блоку: все, что ты доселе писал, не то; идут другие люди, несут другие сердца, им это не нужно; их победа над старым миром означает и победу над тобой, над твоей лирикой, которая была только предсмертным томлением старого мира… Блок услышал это и принял, — и так как тяжко было принять, и в своей революционной вере искал он помощи неверию своему, и хотел подкрепить и убедить себя, — то приятие революции выразил в наивозможно крайних образах, чтоб уж отрезать все мосты отступления. У Блока нет и тени попытки благочестиво посахарить переворот. Наоборот, он берет его в самых грубых — и только в грубых — его выражениях: стачка проституток, убийство Катьки красногвардейцем, разгром буржуйских этажей… и говорит: приемлю, и вызывающе освящает все это благословением Христа — или, может быть, пытается спасти художественный образ Христа, подперев его революцией.

И все же «Двенадцать» — не поэма революции. Это лебединая песня индивидуалистического искусства, которое приобщилось к революции. И эта поэма останется. Сумеречная блоковская лирика уже ушла в прошлое и не вернется: не такие совсем предстоят времена, — а «Двенадцать» останутся: злой ветер, плакат, Катька на снегу, революционный шаг и старый мир, как пес паршивый.
<...>
И то, что Блок написал «Двенадцать», и то, что он замолчал после «Двенадцати», перестав слышать музыку, вполне вытекает как из характера Блока, так и из той не очень обычной «музыки», какую он уловил в 18-м году. Судорожный и патетический разрыв со всем прошлым стал для поэта фатальным надрывом. Поддержать Блока — если отвлечься от происходивших в его организме разрушительных процессов — могло бы, может быть, только непрерывно нарастающее развитие событий революции, могущественная спираль потрясений, охватывающая весь мир. Но ход истории не приспособлен к психическим потребностям пронзенного революцией романтика. Чтобы держаться на временных отмелях, нужен был иной закал, иная вера в революцию, — понимание ее закономерных ритмов, а не только хаотической музыки ее прилива. У Блока ничего этого не было и быть не могло. Руководителями революции выступали сплошь люди, ему чуждые по психическому складу и даже по обиходу своему. И оттого после «Двенадцати» он свернулся и замолчал
<...>
Красногвардеец из ревности убивает Катьку… Возможно это или невозможно? Вполне возможно. Но такого красногвардейца революционный трибунал, если бы настиг, приговорил бы к расстрелу. Революция, применяющая страшный меч террора, сурово оберегает это свое государственное право: ей грозила бы неминуемая гибель, если бы средства террора стали пускаться в ход для личных целей. Уже в начале 18-го года революция расправилась с анархической разнузданностью и вела беспощадную и победоносную борьбу с разлагающими методами партизанщины.

«Открывайте погреба, гуляет нынче голытьба». И это было. Но сколько кровавых столкновений происходило на этой почве между красногвардейцами и громилами! На знамени революции была написана трезвость. Революция, особенно в тот, наиболее напряженный, период была аскетична. Стало быть, Блок дает революцию, и уж, конечно, не работу ее руководящего авангарда, а сопутствующие ей явления, хотя и вызванные ею, но, по сути, направленные против нее.
<...>
Среди того, что написано о Блоке и о «Двенадцати», едва ли не самым несносным являются писания г-на Чуковского. Его книжка о Блоке не хуже других его книг: внешняя живость при неспособности привести хоть в какой-нибудь порядок свои мысли, клочкообразность изложения, какая-то куплетистость провинциальной газеты и в то же время тощее педантство, схематизация, построенная на внешних антитезах.[4] И всегда Чуковский открывает то, чего не заметил никто. В «Двенадцати» кто-то увидел поэму революции, той, которая произошла в Октябре? Ни боже мой. Чуковский сейчас все это разъяснит и тем самым окончательно примирит Блока с «общественным мнением». В «Двенадцати» прославлена не революция, а Россия, несмотря на революцию: «Тут упрямый национализм, который, не смущаясь ничем, хочет видеть святость даже в мерзости, если эта мерзость — Россия». Стало быть, Блок приемлет Россию, несмотря на революцию или, чтобы быть еще точнее, несмотря на мерзость революции? Выходит, что так. Это во всяком случае определенно. Однако тут же оказывается, что Блок всегда (!) был певцом революции, «но не той революции, которая происходит теперь, а другой, национальной, русской…». Из огня да в полымя. Итак, Блок не Россию воспел в «Двенадцати», несмотря на революцию, а именно революцию, — но не ту, которая произошла, а иную, адрес которой доподлинно известен Чуковскому. Так у талантливого малого и сказано: «Революция, которую он пел, была не та революция, которая совершалась вокруг, а другая, подлинная, огненная». Но ведь пел-то он мерзость, как мы только что слышали, а вовсе не огневкость, и эту мерзость он пел потому, что она русская, а не потому, что она революционная. Теперь же мы узнаем, что он вовсе не с мерзостью подлинной революции примирился — только потому, что она русская, а восторженно пел революцию, по другую, подлинную и огненную, — только потому, что она направлена против существующей мерзости.

Ванька убивает Катьку из винтовки, которая ему дана его классом для защиты революции. Мы говорим: это попутно революции, но это не революция. Блок смыслом своей поэмы говорит: приемлю и это, ибо и здесь слышу динамику событий, музыку бури. Приходит истолкователь Чуковский и разъясняет: убийство Катьки Ванькой есть мерзость революции. Блок принимает Россию и с этой мерзостью потому, что это Россия. Но в то же время, воспевая убийство Катьки Ванькой и разгром етажей, Блок поет революцию, но не эту мерзостную, нынешнюю, действительную, русскую, а другую, подлинную, огненную. Адрес этой подлинной и огненной революции Чуковский нам сообщит как скоро, так сейчас…

Но если для Блока революцией является сама Россия, как она есть, то что означает «вития», который считает революцию предательством, что означает поп, идущий в сторонке, что означает «старый мир, как пес паршивый»? Что означают Деникин, Милюков, Чернов, эмиграция? Россия раскололась надвое — в этом и состоит революция. Блок одну половину назвал паршивым псом, а другую благословил теми благословениями, какие имелись в его распоряжении: стихом и Христом. А Чуковский все это объявляет простым недоразуменьицем. Этакое шарлатанство слов, этакая непристойная неопрятность мысли, этакая душевная опустошенность, болтология, дешевая, дрянная, постыдная!

Конечно, Блок не наш. Но он рванулся к нам. Рванувшись, надорвался. Но плодом его порыва явилось самое значительное произведение нашей эпохи. Поэма «Двенадцать» останется навсегда.

Дмитрий Быков на радио Эхо Москвы в программе "Один". Эфир от 29.01.2016

- Почему Ленин тяжко ненавидел Достоевского, а Толстой, чувствуется, был ему внутренне близок?
- Я думаю, ему внутренне был близок Чехов все-таки. С его тем же отвращением к быту.
Что касается Толстого, он ценил его художественную мощь. Для меня Ленин был неплохой литературный критик. Его статья о Толстом демонстрирует, конечно, полное непонимание Толстого как философа. Но какие-то тайные мотивировки Толстого, внутренние мотивации она вскрывает достаточно точно. Очень многое в философии Толстого продиктовано страхом, а не силой.
Если брать его отношение к Достоевскому... Я ни в чем почти не разделяю ленинских воззрений. Особенно, конечно, в его материализме, в его марксизме. В довольно плоской историософии. Смысл истории по Ленину - это что-то ужасно плоское и пошлое. Еще хуже, чем у Маркса. Но я разделяю его отношение к Достоевскому в том смысле, что смакование мерзости, культ патологии - это было ему невыносимо. А в Достоевском есть этот культ. Потому что без греха, без падения для него нет и взлета.

....
Только смирение – это ни разу не трусливое и не пассивное наблюдение за тем, что происходит в твоей жизни, когда твой кот, собака, друг, родной человек, в конце концов, ты сам попал в беду. Это не бегство от реальности. Это не убежденное отчаяние.


Подлинное смирение мобилизует все силы человека для того, чтобы преодолевать любые сложности, когда тебе говорят, что шансов мало и сделать ничего нельзя. В смирении нет отречения от своих ценностей и идеалов, от благодарности и любви.

Да, на этом пути смирения можно устать. Просто устать. Так бывает. Особенно, когда начинаешь идти против течения. Обязательно наступит момент, когда после очередной особо сильной и тяжелой волны захочется сдаться и прекратить все, что ты начал. Ведь часто сложнее всего не смириться, а все начать сначала.

И поэтому, именно смиряясь, Наташа продолжала делать все, что от нее зависело. Да так и нужно, ехать в четвертую клинику, искать доктора, того, кто согласится помочь, сидеть в очереди, даже зная про неизлечимость болезни.

Смирение – как примирение с непостижимой, глубокой и вечной сущностью происходящего, как понимание невозможности противостояния, его излишности приходит только тогда, когда ты сделал все, что зависело от тебя, за что ты мог быть ответственным

источник https://www.b17.ru/article/79920/

Привожу некоторые выдержки из статьи Десятовой М. (реферат статьи Е. Михайлик)

поскольку в традиции русской литературы Шаламов не первый, кто пытается описать человеческие страдания и лишения, и его «новая проза» неизбежно связана со «старой», классической, он должен как-то обозначить свое отношение к самому звучному и влиятельному гласу этой прозы – Федору Михайловичу Достоевскому. Записные книжки Шаламова свидетельствуют о его неподдельном интересе к Достоевскому, более того, он считал его творчество внушительным рычагом воздействия на первую реальность. При этом Шаламов вовсе не превозносит Достоевского, скорее, наоборот, его список претензий весьма внушителен. Сомнению подвергается знание Достоевским предмета, его суждения, его позиция, определенная Шаламовым как «суеверие без конца и границ» и наконец сам выбор романа как литературной формы.

Как и Достоевский, Шаламов стремится сделать свой текст функциональным двойником невыносимой реальности. Ограниченный узкими рамками, лишенный привычной литературной спасительной мысли, что это все вымысел, читатель вынужден взаимодействовать с текстом так же, как он взаимодействовал бы с первой реальностью. Этим приемом оба автора (и Достоевский, и Шаламов) пользуются с одинаковым успехом.
Однако дальше начинаются различия, на которые и обращает наше внимание автор статьи. Несмотря на сходство целей и методов их достижения у Шаламова и Достоевского – оба стремятся вырвать читателя из привычной роли пассивного созерцателя – Достоевский действует скорее приглашением, чем принуждением.

Шаламов же поступает с точностью до наоборот

У обоих писателей отправной точкой служит хаос (у Достоевского – авантюрный роман, где правит слово «внезапно», а у Шаламова разорванные в лагерном мире причинно-следственные связи, поскольку любое действие может привести к каким угодно последствиям), то есть оба подают описываемый мир как нечто противоречащее нормальному ходу событий. И здесь поэтика «Колымских рассказов» совпадает с «карнавальностью» Достоевского: привычная логика разлетается в прах – человека можно убить, накормив («Тишина»); спасти, дав новый срок («Мой процесс»); избавить от смерти, вырезав абсолютно здоровый аппендикс («Кусок мяса»), здесь живые гниют, а мертвые обретают нетленность в вечной мерзлоте. Того же эффекта непрочности и хаотичности Шаламов добивается, вводя в текст и затем переворачивая с ног на голову узнаваемые цитаты.

Однако, если у Достоевского хаос – переходный этап на пути к достижению высшей гармонии, у Шаламова хаос – это неизбежная данность, которая существует так же незыблемо, как существует лагерь. Если у Достоевского карнавал, у Шаламова – dance macabre – пляска смерти, со Смертью во главе процессии.

Достоевский прибегает к карнавальности как к литературному приему, позволяющему превратить роман в ярмарку мировоззрений. Его романы полифоничны. Шаламов же представляет читателю одну-единственную точку зрения.

У обоих в сюжете неизменно присутствие бога. Лагерный быт в «Колымских рассказах» пестрит христианской символикой, фамилии главных героев – Крист, Голубев, названия рассказов («Апостол Павел», «Вечерняя молитва», «Крест», «Необращенный») отсылают к Новому Завету, в сюжетах часто описывается пронизывающее лагерную реальность кощунство. И все же различия есть и тут: если у Достоевского вопрос веры сугубо личный, существует выбор между верой и атеизмом, Христом и дьяволом и даже Христом и истиной, в «Колымских рассказах» бог и дьявол, хоть и не упоминаются практически, незримо присутствуют как неотъемлемая часть вселенной. Выбора здесь нет, поэтому вопрос веры-неверия отпадает как несостоятельный. В мире «Колымских рассказов», где сама проблема свободы воли, столетиями занимавшая умы теологов, легко решается на чисто физиологическом уровне, Шаламов не считает религию универсальной точкой опоры. Он наглядно показывает, что вера (а также этика, культура и прочие средства поддержки, которые человек черпает в собственной душе) не в силах удержать личность от распада в мире, где «плевок замерзает в воздухе» и «охрана стреляет без предупреждения». Между Христом и истиной Шаламов выбирает истину (в собственном понимании), видя, что ничем не подкрепленная вера ведет лишь деградации и смерти.

Достоевский пытался обнажить человеческую душу, срывая с нее все защитные покровы, чтобы понять ее суть. Шаламов же считает, что без них душа гибнет. Достоевский хотел, чтобы о нем судили по его идеалам. Шаламов именно так и поступает – берет идеалы Достоевского и разбивает, один за другим, демонстрируя их нежизнеспособность в лагерной реальности.

Таким образом, заключает Елена Михайлик, если рассмотреть с этой точки зрения поэтику «Колымских рассказов», станет ясно, что Шаламов, пользуясь впечатляющим арсеналом приемов Достоевского, одновременно отвергает, выворачивает наизнанку и разбивает лежащие в их основе идеи. Если Достоевский стремится воплотить идеал, Шаламов вдалбливает читателю прописные истины о человеческой натуре в своем понимании. И задачи писателей предстают в совершенно ином свете: Достоевский искал ответы на вопросы, Шаламов же понимал, что все ответы уже нашел. Для него слепая вера в человеческую добродетель, мессианская идея о том, что страданиями очищается душа, антропоморфное стремление гармонизировать историю и относиться ко злу как к переходному социальному феномену – это медвежья услуга, оказанная двадцатому веку русской гуманистической традицией.

Подробное описание угасающего тела и души убеждает читателя, что истощенный, замерзший – возможно уже погибший – рассказчик просто не в силах предоставить ему что-то кроме голых фактов. Таким образом Шаламов выступает не в роли Орфея, сошедшего в царство мертвых и вернувшегося обратно, а в роли Плутона, обитателя этого царства, описывающего свои владения привычным ему языком. И в конце концов создается впечатление, что устами единственного рассказчика говорит сам лагерь.

перед Достоевским и Шаламовым стояли схожие философские и художественные задачи. Однако Шаламов не принимал не только ответы Достоевского, но и саму постановку его вопросов. Поскольку с 1849 года «нормы выросли».


Источник
http://www.fedordostoevsky.ru/research/literary/024/

Отклик на статью «Судьба гуманизма в XXI столетии» № 217

В статье автор продолжает рассматривать происхождение русской идентичности
Цитата
«Почему Ломоносову нужно было нащупывать нити, связывающие русскую идентичность с наидревнейшей историей, — понятно. И почему это нужно было его покровителям — тоже понятно. Те, с кем они боролись, утверждали, что славяне — это очень молодой народ (внимание!), в силу этой молодости отстающий от древних цивилизованных народов.»

Я все-таки буду говорить не об идентичности, а о происхождении. Это — разное. И опираться буду на других авторов, не тех, о которых говорит автор статьи.
Я буду опираться на работы историка Махнача Владимира Леонидовича.

Прежде всего надо сказать, что коренные народы Руси — славяне.

Дальше — выдержки из статьи Махнача В.Л. «Славяне»

… Мы говорили об этом много раз, но лучше еще раз повторить, что сейчас славяне есть группа этносов, говорящих на родственных, славянских языках, а в первом тысячелетии нашей эры славяне — это народ, общий народ-предок, к которому при любых субэтнических различиях принадлежали как наши предки, так и чешские, и польские. Неслучайно есть стариннейшая народная легенда о том, что в основании трех народов были три брата: русин, чех и лех. Она, кстати, западнославянского происхождения, а не нашего. Но, тем не менее, есть такая легенда

Славяне полностью прошли свою историю, распались, породили в основном славянские народы, хотя какая-то часть субстрата этого умершего народа вошла в другие народы, была поглощена неславянскими народами. И потому вся их история просматривается легко. Гумилев датировал начало их истории I веком нашей эры, а Борис Александрович Рыбаков, датировал II-I веками до нашей эры.

[очень важно]Славяне родились задолго до Великого переселения народов (ВПН) и совершенно спокойно заполняли вмещающий ландшафт с чудесным климатом, в прекрасных курортных условиях. Потому в итоге у славян всегда был сильно ослаблен стереотип государственного созидания. У них всегда была установочка на союз, то есть на конфедерацию. Все попытки перейти даже на федеративный уровень оканчивались неуспехом. Русские же начинали свою историю в XIII веке в тяжелейших условиях сплошных иноземных вторжений отовсюду, со всех сторон. И потому у них сразу появляется устойчивый стереотип государственничества. В XIII веке русские люди захотели, чтобы была Россия. И в XV веке, через два века, Россия состоялась.

Совершенно очевидно, где была прародина славян. Есть целый ряд исследований, и большого разброса они не дают. Начальная летопись указывает на Карпаты. Современные данные как археологические, так и, что очень важно, филологические, это подтверждают

Менее всего славяне — лесной народ. Ареал обитания славян — это теплое и тогда достаточно увлажненное, с большим количеством речек, степное северное Причерноморье и широколиственные леса Карпат.
Дунай — безусловно, славянская река, частью славянская. Дунай был еще и границей Римской империи. Левый берег был славянским, а правый — римский. Потому и сидит эта река у нас не где-нибудь, а даже на севере в старейших былинах, уходящих в домонгольскую древность. И в песнях, которые значительно моложе были, постоянно мелькает Дунай.

А постепенное появление славян здесь (на северо-востоке) есть итог колонизации, результат заполнения пространства. Отчасти это итог давления кочевников, которые в леса не шли. И то было намного позже, на тысячу лет позже. Мы с вами сейчас находимся не в исконно славянской, хоть и в исконно русской земле.

Предки славян. Венеды

У каждого народа есть более, чем один этнос-предок. У славян их просматривается три. Два не вызывают ни у кого сомнений. А третий вызывает споры. Всегда преобладает какой-то основной этнос, у которого новым этносом наследуется большая часть языка. Так вот, один просматривается очень легко, это — «праславяне» или «протославяне». Очень вероятно, что они называли себя «венедами». Доказать это невозможно. Но что мы знаем точно? Во-первых, этноним «венед» встречается раньше, чем этноним «славянин». Во-вторых, что у них один корень сидит — «вене». Самое древнее написание — «словене»

А по-эстонски славяне — «вене». Эсты — народ древний и славян знают не первое тысячелетие. Венеды — вероятно, наследники великого арийского переселения, первой половины второго тысячелетия до Р.Х, то есть XX-XV века до нашей эры. То есть, когда рождаются славяне, венеды, видимо, уже реликт, они уже в состоянии гомеостаза, уже доживают свой век. Они меньше всех ушли от прародины. Значит они были не самыми энергичными ариями, потому что арии докатились на запад до Ирландии с южного Урала и на восток до Индии с того же южного Урала. Венеды среди них не так уж и далеко ушли, в той же будущей России и остались.

Как и все первые потомки арийцев, венеды — прежде всего скотоводы, скотоводы оседлые или полуоседлые, отгонные, но никак не кочевники.

Кельты

Второй этнос-предок тоже не вызывает сомнения. Это — кельты, они же галлы, народ, сформировавшийся в средней Европе. И вот они среди арийских народов были самыми усердными мигрантами. Родина кельтов — верхний Дунай. Их ранние следы обнаружили в Швейцарии и Австрии. Оттуда и названия культур — более ранний Гальштат в Австрии и более поздний Латен в Швейцарии. Все археологические культуры называют условно по местам наиболее крупных находок. Это — самый мигрирующий, склонный к переселению, из арийских народов.

С кельтами тоже всё в порядке. Никто не оспаривает. Они тоже преимущественно оседлые скотоводы. Отличались воинственностью, совершенно неслыханной доблестью, презрением к смерти, неорганизованностью и полной неспособностью к государственному созиданию, на чем их римляне ловили и били

Сарматы

Третий предок славян устанавливается гипотетически. Это сарматы северного Причерноморья. Сарматы помоложе. Они наблюдаются с IV века до нашей эры. Они — победители скифов. И, вероятно, они поглотили скифов. Потому какой-то скифский этнический субстрат должен был попасть и славянам, но уже через сарматов. Сарматы, как и скифы, восточные арийцы. Кельты — западные арийцы. А сарматы близки Ирану. Прямые потомки сарматов — осетины, народ нам из века в век дружественный. Мы хорошо друг друга знаем. Вот такой маленький сарматский осколочек дошел до нашего времени. Еще одни арии, еще одни скотоводы. Причем сарматы — скотоводы отгонные, то есть умеренные кочевники, не чистые степняки. Два раза в год перегоняют скот на пастбища и обратно.

Этногенез славян

Теперь посмотрим, как проходил этногенез славян. Первая фаза теряется, письменных источников нет. Фаза этнического подъема, учитывая очень спокойный характер тех мест того времени, затянулась века на четыре. Потому славяне так долго и прожили. Очень длинная фаза подъема. Источников нет, упоминаний мало, хотя есть упоминания у Тацита в той же «Германии». А протославяне, как сейчас уже никто не сомневается, упоминаются у Геродота. Это минус пятый век, на пятьсот лет раньше Тацита. Границы вмещающего ландшафта я вам уже описал, от низовьев Дона до Дуная. Но тут начинается Великое переселение народов (ВПН). В нем славяне, безусловно, участвуют. Причем они его начинают.

Я полагаю, что этногенез славян начинается в I веке до н. э. или даже в конце II века до н. э. Этнос в фазе подъема заполняет вмещающий ландшафт

Они начинают уже в IV веке появляться на Балканах, севернее Балкан, разумеется. И далее проникают в Иллирию. Это приморская, адриатическая часть Югославии, которую хотят теперь окончательно отнять у сербов. И к концу пятого века Иллирия уже окончательно славянизирована.

Заметка по поводу статьи "Судьба гуманизма" в газете "Суть времени" №171

В статье оасскзывается про Свена Гедина - много и подробно. В конце статьи автор выстраивает цепочку
Цитата

Ну, вот и возникает цепочка: Свен Гедин — Доржиев — Бадмаев — Николай II.

Т.о.что-то существенное о Николает II мы можем пончять, имея предстваление об этой цепочке (по мнению автора)

Я считаю, что понять Николая II из этой цепочки нельзя. Я возьму другие источники.

Понять Николая II - это понять историю его отречения и историю февраля 1917 года

Я сошлюсь на пост в ЖЖ Максима Солохина под названием "История Русской революции в свете теории Власти"

Вот несколько цитат из этой статьи

я буду говорить вовсе не о Ленине и большевиках, а о несравненно более важных исторических фигурах той эпохи – о государе Императоре Николае Александровиче и его матери, вдовствующей Императрице Марии Феодоровне. Потому что понимание диалектики отношений между этими двумя людьми является, на мой взгляд, ключом к действительному пониманию самой сути всего совершившегося у нас в 1917 году.

Суть этой статьи проста и может быть выражена в одном предложении: Император Николай Романов – это Управление, но не Власть, в то время как Мария Феодоровна – это Власть, но не Управление.

Для того, чтобы разобраться в логике происшедшего, необходимо с полной ясностью различать Власть и Управление. До тех пор, пока мы смешиваем одно с другим, история русской революции будет мелькать перед нами бессмысленным калейдоскопом событий, в котором невозможно уловить доминирующую гармонию и логику. А раз так, над нашими умами будет довлеть ложное «классовое» объяснение этих событий, так или иначе сводящееся к марксистской «классовой борьбе», конечным пунктом которого всегда будет представляться Красный Октябрь. И мы будем без конца кружиться в тумане этой абстракции как белка в колесе.


Кажется невероятным, что человек, обладающий таким колоссальным ресурсом Управления, как Император всероссийский, за двадцать с лишним лет своего правления так и не создал вокруг себя властной группировки, не окружил себя лично преданными ему людьми, что сделало бы Февральский переворот заведомо невозможным и неосуществимым

Дагмарь была безусловно гением Власти. Она рвалась к власти с детства. Мало кто помнит сегодня, что вначале она хотела выйти замуж за старшего брата Александра III, полного тезку последнего Царя нашего, Николая Александровича.
Она была гением властной интриги, но она ничего не смыслила в Управлении, а особенно в Управлении Россией.

Гением Управления был во всей этой истории её главный противник – Государь Император Николай Александрович, названный Дагмарью в память покойного её жениха. Мы сегодня не понимаем, не видим этого лишь по одной причине: потому что Власть по своей природе сильнее Управления. Власть порождает и создает систему Управления, но она не тождественна ему. Власть – это мать, Управление – сын. По самой природе вещей Мать была сильнее своего Сына. Её непослушный (в браке) Сын был в её глазах её главным политическим противником. И она сделала все от себя зависящее, чтобы навсегда дискредитировать этого Сына, стереть его в пыль...

Взято отсюда

http://palaman.livejournal.com/287349.html