Никто не забыт

Война заканчивается тогда, когда похоронен её последний солдат.  
А. В. Суворов.  

Несмотря на пронизывающий ветер и дождь, непрекращающийся с вечера, с самого утра настроение у Виктора Ильича Савина было праздничным. Да и не могло оно быть другим в день семидесятилетия нашей победы: такие юбилеи случаются не каждый же день…
Весна в этом году не задалась, потому Ильич, превозмогая боль в ноге – последствие фронтового ранения, кое-как дотащился до печки и, отодвинув заслонку, подбросил пару полешек в пасть огнедыщащего чудища. Пламя охотно накинулось на сухое дерево, осветив небольшую комнатку деревянного домишки. Ветеран закрыл заслонку и, с усилием проделав обратный путь от печи до кресла, включил телевизор. В рекламном ролике Газпрома народное достояние бойко текло по надземным и подводным трубам из страны-победительницы в страну-капитулянтку. Усатые дядьки в оранжевых касках и фирменных спецовках ловко крутили хитроумные вентили и открывали путь потокам газа, потом другие дядьки, еще более хитроумные, чем вентили, показанные пару кадров назад, жали друг другу руки и открывали путь другим потокам, уже вовсе не газовым.
– Как же быть с дровами-то? – подумал пенсионер. Зима в этом году была долгой и морозной, домик приходилось топить по-настоящему, дважды в день, да и незадавшаяся весна прекратить отопительный сезон не позволяла: по ночам до сих пор стояли морозы, а потому дров у Ильича почти не осталось.
В это время миллионы жителей средней полосы России радовались за Газпром, у которого мечты сбылись. Мечты же большинства из жителей заключались в том, чтобы договориться с директором местного лесхоза, дабы тот отпустил по сходной цене оставшиеся после обработки еще одного народного достояния комли, верхушки, ветки и прочее плохо монетизируемое зеленое золото. Этим неликвидом, который сначала нужно было распилить, а потом расколоть, и отапливали свои деревянные коттеджи, расположенные на шести сотках, жители сел страны-победительницы всю зиму, длящуюся в России полгода.

*  

К юбилею Ильич получил от Администрации Тверской области царский подарок: пачку гречки и банку тушенки, обернутые георгиевской ленточкой. К подарку прилагались пятьсот рублей прибавки к пенсии и поздравительная открытка, подписанная самим губернатором Тверской области. Подарок губернатор намеревался вручить фронтовику лично: по осени намечались губернаторские выборы, а, как известно, для политика любой пиар, кроме некролога, идет на пользу, а пиар на беспроигрышную тему выигранной войны идет на пользу вдвойне. Выбор Савина героем дня был обусловлен тем, что деревня, в которой он проживал, находилась всего в пятидесяти километрах от Твери. Время неумолимо: мало кто из участников войны дожил до семидесятой годовщины ее окончания, а деревня Савина была ближайшей к Твери, в которой еще остались фронтовики. Конечно же, ветераны проживали и в самом областном центре, но губернатору кто-то из нанятых политтехнологов подсказал, что награждение селянина добавит ему популярности. Сам Савин губернаторскому выбору удивился, поскольку во время войны никаких особых подвигов он не совершал, да и трудно было их совершить, служа техником в авиационном полку. С той поры Виктор Савин и полюбил наблюдать за военной авиацией. Ему нравилось это делать до сих пор: в эти моменты он словно сбрасывал с плеч прожитые годы и на минуту становился Витькой Савиным – молодым и бесшабашным ефрейтором авиаполка...

*  

Планам губернатора сбыться было не суждено: чудо немецкого машиностроения, произведенное в Штутгарте, застряло в хлябях тверских дорог подобно еще одному немецкому машиностроительному чуду – танкам Гудериана, застрявшим в сорок первом под Москвой. Завязли и выписанные губернатором из Москвы журналисты с Первого канала: и их микроавтобус, тоже продукт немецкой промышленности, не смог одолеть российские ухабы.
Да, что там мерседесы и фольксвагены! Колдобины тверского бездорожья не смогли преодолеть даже выделенные на ветеранов бюджетные деньги! Во время прямой телевизионной линии, состоявшейся пять лет назад, президент, отвечая на жалобу одного из ветеранов, сказал:
– В доме каждого, я подчеркиваю, каждого! – президент внимательно посмотрел в телевизионную камеру, обратив свой взор к каждому из ветеранов, собравшихся у экранов, и продолжил, – будут проведены вода, газ и будет оборудован, простите за выражение, сортир. Мы выделили на эту федеральную целевую программу... дцать миллиардов рублей! – при этих словах президент также внимательно посмотрел, но уже куда-то вверх телекамер. На сей раз его взор был обращен не к телезрителям, а к тем, кто обычно находится по другую сторону экранов. Удостоверившись, что все его правильно поняли, президент добавил:
– При оценке эффективности работы губернаторов мы будем исходить, в том числе и из того, насколько оперативно была проведена работа по улучшению жилищных условий ветеранов! – и снова очень внимательно посмотрел куда-то поверх телекамер.
За пять лет, прошедшие с той памятной линии, Ильичу никто никаких улучшений не сделал и делать не собирался. Видимо, деньги застряли там же, где семьдесят пять лет назад застряли танки Гудериана. Сосед Ильича, Трофимыч, подбивал ветерана написать жалобу аж в Кремль, но Ильич отмахнулся, сказав:
– Освобождали мир не за теплый сортир!  

*  

Подарок, заодно с очередной пенсией, ему вручила Нюрка-почтальонша, с который тот это дело и отметил, достав по такому случаю из закромов напиток собственного изготовления, настоянный на зверобое.
– Значит, не забыли всё же... Помнят о нас, выходит! – то ли от эмоций, то ли от наркомовских ста граммов по щеке Ильича скатилась слеза.  
После ухода Нюрки ветеран принялся изучать районную многотиражку «Лучшая жизнь». Во времена лучшей жизни тираж газеты доходил до пяти тысяч, но времена изменились, и теперь она издавалась в количестве трехсот экземпляров. Ильич выписывал газету сколько себя помнил, хотя в последнее время содержание «Лучшей жизни» не радовало. В основном она была заполнена объявлениями о купле-продаже клюквы или породистых хряков. Иногда «Лучшая жизнь» сообщала об отправившихся в лучший мир. Со многими из вновь преставившихся Ильич был знаком.
– Надо же! – сокрушался он, прочитав некролог, – еще такой молодой, а вот поди ж ты...
Надо сказать, Ильич имел право на подобное высказывание, поскольку ему самому пошел десятый десяток. Номер газеты, привезенный Нюркой, был праздничным. На половине первой полосы газеты разместилось поздравление главы районной администрации, а на второй половине – его фото. Недавно глава, на пару с председателем местного заксобрания удачно спекульнул муниципальной землей, ухитрившись продать ее по рыночной стоимости для строительства новой трассы Москва-Петербург, и потому вполне мог претендовать на включение в список российского журнала «Жизнь удалась» – аналог западного «Форбс», о чем свидетельствовали щеки главы, с трудом поместившиеся в газетную полосу. Фото решительно контрастировало с размещенными на третьей полосе фотографиями 1943 года, на которых были изображены измучанные и исхудавшие бойцы Красной Армии во время Ржевско-Вяземской операции. На четвертой полосе была напечатана программа празднования юбилея Победы. В завершение программы указывалось, что Вечный огонь в сквере Победы в праздничный день будет гореть с девяти утра до девяти вечера.
– Ого, значит, не весь газ в страну-капитулянтку утёк! – обрадовался Ильич.
Во времена его молодости из нашей державы в фатерлянд утекали лишь немцы под Сталинградом…

*  

Ильич ежегодно смотрел парады, проходившие в сердце родины. Ему нравилось всё: и молоденькие девушки-курсантки, и суровые морские пехотинцы, и надежные бронированные танки. Но, конечно же, больше всего он радовался появлению над Красной площадью боевой авиации.
К огромному разочарованию Ильича, перед самым началом парада телеведущие объявили, что из-за низкой облачности полеты авиационной техники было решено отменить. Ильич было огорчился и, налив себе настоечки, подошел к серванту, чтобы достать оттуда губернаторскую открытку. Бережно разглядывая ее, ветеран сказал сам себе:
– А все же и про меня вспомнили!
Настроение его улучшилось.  
– Подумаешь, облачность! В следующем, значит, году истребители увижу! – продолжил разговор с собой Ильич.
В окошко забарабанили крупные капли холодного дождя, а в печной трубе завыл ветер. Озябнув, несмотря на выпитую настойку, ветеран поковылял к печке.
– Не беда, не в этот, так в другой раз самолеты увижу! Мне бы только дровишек раздобыть, чтобы до следующего парада протянуть! – продолжал размышлять фронтовик, подбрасывая в огонь последнюю пару притащенных утром в комнату поленьев...