ТАЙНА ВКУСА

Дети никогда не видели маму спящей. Да что там спящей… Ее и сидящей, и ничего не делающей никто не видел. Не могла она себе этого позволить: надо было одной растить и поднимать на ноги четверых детей. Помощи ждать было неоткуда. Старшему сыну было всего двенадцать, другому девять, а двум дочерям по шесть и четыре. Это потом, став взрослыми, дети с удивлением вспоминали, что никогда, ни разу не слышали из уст матери сло'ва «устала». То ли ей действительно незнакомо было это ощущение, то ли она могла искусно скрывать свои чувства, но усталости она действительно не ощущала. А может, ей просто не хотелось, да и некому было посетовать на свою нелегкую судьбу, потому как знала, что ничего от этого не изменится, а сочувственного отношения к себе она не переносила на дух.

В свои тридцать три она старалась ходить прямо, хотя сутулость день ото дня увеличивалась от непосильной ноши. Иногда, нагнувшись, она долго не могла выпрямить спину, так и перемещалась потом по дому, пока боль не утихнет, но без нытья, без стонов и жалобных вздохов. Со спины она могла показаться жалкой старушкой, но стоило повернуться, даже не разгибаясь, глаза говорили о ее сильном характере и жизненных принципах. В ее взгляде светились стойкость, непоколебимая гордость и внутренняя сила. Та сила, которую никому не удавалось сломить. Нет, у нее не было врагов или недоброжелателей, совсем наоборот, у нее было немало поклонников. Представьте себе, за ней, матерью четырех детей, увивались мужчины, одержимые желанием взять себе в жены женщину, для которой верность и преданность были превыше всего.

В небольшом селе все друг друга знают. Знают, кто чем дышит, о чем думает, куда ходит, с кем спит. Так было всегда и, наверное, так будет. Людям было интересно знать, как живет молодая женщина с четырьмя детьми без мужчины. Ведь природных инстинктов никто не отменял. Но тут даже самые злые языки замолкали. Даже подточивший нос комар, опускал свой хоботок, озабоченный и озадаченный летел куда подальше

Так и жила. Утром сыновей провожала в школу, девочек отводила в детский сад, а сама спешила в пекарню, печь лаваш, который у нее получался просто невероятно вкусный. Все сельчане знали, что лаваш Ерануи имеет божественный вкус и никогда не черствеет, но никто не знал почему. Ее лавашом угощали высокопоставленных гостей, давали его им с собой в дорогу, выпекали на заказ. Сельские женщины обижались, когда мужья говорили, что их хлеб не такой вкусный, но, отведав лаваша Ерануи, соглашались: «Этот лучше». Ерануи и сама не понимала, что такого особенного и необычного в ее лаваше, который в деревне сделали эталоном вкуса и качества. Просто добросовестно выполняла свою работу, понимая, что это единственная возможность прокормить детей. Зная о ее тяжелом семейном положении, хозяин пекарни разрешал Ерануи каждый день уносить домой по одному лавашу для детей, чтобы те не ложились спать голодными. Дети с нетерпением ждали возвращения матери. Она делила свежеиспеченный лаваш на четыре равные части, давала каждому по куску, наливала молока, а сама занималась домашними делами, которые никогда не заканчивались. Нужно было прибрать дом, постирать одежду, приготовить еду на завтра, искупать детей, уложить спать, всего не перечислишь… А там, глядишь, и рассвет, и все начинается сначала. Оторвать от привычной и однообразной работы ее мог только плач четырехлетней дочки. Вся в слезах, малышка прибегала к маме и жалобно рассказывала, как старший брат, быстро съев свой кусок лаваша, предлагал сестричке сделать из ее хлебного лоскутка ослика или собачку. Не чувствуя подвоха, та тут же соглашалась, и брат, быстро обкусав края хлеба, оставлял огрызок, очень отдаленно напоминающий какое-то животное. Пока сестра пыталась разглядеть в огрызке силуэт животного, шустрый брат предлагал «отрубить» зверушке хвост, потом лапы. Только когда в руке девочки оставался маленький кусочек лаваша, размером с ладошку, она понимала, что ее обманули. Тогда Ерануи, бросив все дела, мчалась наказывать сорванца, ворча и причитая. Она понимала, что мальчик растет и он не виноват, что не наедается маленькой порцией, но не могла позволить сыну отбирать хлеб у сестры, да еще таким обманным способом. Ерануи грозилась серьезно наказать сына, если такое повторится еще раз, понимая, что и этот раз тоже был не первый. И на глаза накатывались слезы…

….Шел 1944 год. Появление почтальона в доме всегда вызывало смешанные чувства. Либо он приносил долгожданную весточку с фронта, либо, как это было в прошлый и последний раз, пришел, чтобы разделить жизнь на «до» и «после». И, несмотря на то, что потом кто-то из односельчан говорил, что видел Амазаспа где-то в России, почтальона в ее доме уже не ждали, впрочем, как и отца. «Если бы где-то его сердце и билось, то билось бы оно только рядом с четырьмя детьми», – говорила Ерануи. Погасла последняя надежда, и впереди ее ждали одни трудности. Но она их не боялась. Ерануи верила, что сумеет прокормить и вырастить детей, которые станут ей затем поддержкой и опорой. Так и случилось. Дети выросли, создали свои семьи, пошли внуки, даже правнуки. А лаваш Ерануи продолжал пользоваться все той же популярностью, что и много лет назад. Дети и внуки пытались перенять все тонкости мастерства бабушки, но безуспешно. Однажды, когда Ерануи уже не могла сидеть у тандыра и печь лаваш т.к. перенесла инсульт, она задумалась над непостижимой тайной вкуса ее лаваша. И вдруг поняла, что всегда, или почти всегда, пекла хлеб влажными глазами. От горьких мыслей о недостатке хлеба, ослике из лаваша и ее непростой судьбе, к горлу подкатывал ком, и слезы ручьем текли прямо на лаваш.