Страшнее зверя.

Четырёхлетняя девчушка, недовольно скривила своё личико: “Не хочу есть этот суп. Он невкусный. В нём мясо плавает, а на мясе сало. И капусту тушёную тоже не хочу. Она похожа на варёный лук. Не буду я сегодня обедать. Вот”. “Ишь прынцесса выискалась. Суп ей, видите ли, не нравится. Голода не видывала. Всё тебе вкусненькое на блюдечке, да с золотой каёмочкой подавай, - рассердилась бабушка, - вот мать-то твоя наголодалась в войну, а ведь чуток постарше только тебя была”. Вот, что я тебе, прынцесса, скажу: ”Пока обед не съешь, гулять не пойдёшь”.
Минка, (так звали нашу героиню, потому что она до трёх лет не могла выговорить своё имя и, на вопрос: ”как тебя зовут” охотно отвечала “Миина” ) не понимала, почему бабушка так рассердилась и ушла из кухни, но ей было интересно узнать, что это за голод такой был в войну. О войне она имела довольно неясное представление. Кино смотрела. Стреляют, страшно. Танк Минка тоже видела, у краеведческого музея давно поставили. Она даже пыталась на него залезть, только мама не разрешила, сказала: “Это памятник, Маришка, чтобы люди помнили, что такие танки на нашем заводе в войну собирали. Эти танки помогали врага прогнать и разбить. Нельзя по памятникам лазить, дочь. Это – святое”.
“Минка, идём во двор”, - позвал сосед-Валерка.
- Не, не могу. Я бабушку обидела. Она теперь меня не отпустит. Я обед не съела. Точно не разрешит. Пойду, прощения порошу, гулять очень хочется, а ещё хочу у неё про маму спросить, как она в войну голод видела.
Валерка про голод и про войну ничего толком не знал, поэтому он тоже напросился идти к Маришкиной бабушке. Одному всё равно во дворе делать нечего.
Бабушка сидела в комнате, разговаривать с ребятами явно не хотела, но тут выручил Валерка: “ Баба Луша, а ты мне про голод расскажешь? Я могу суп за Минку съесть. Расскажи, а”. Бабушка рассмеялась, а глаза отчего-то стали грустными. Она прокашлялась и начала:
“А что рассказывать-то? Войну саму мы не видали, далеко она от нашей деревни была, но почитай каждого коснулась. Похоронки часто получали на мужиков наших деревенских: “Погиб смертью храбрых в бою”. Всех война эта проклятущая и забрала. Одни бабы в деревне остались да дети. Вот матери твоей, внученька, восемь годков всего исполнилось, а она у меня старшенькая из всех деток была, кормилица наша. Всё лето из лесу не вылезала. Что-нибудь да принесёт: грибочки разные таскала, шишки, ягоды, корешки выкапывала. Мы всё это ели и на зиму ещё кое-что оставляли. Ох, и шустрая мамка у тебя была. Ни одному мальчишке не уступала. По деревьям как белка лазила да шишки сбивала. Ещё картошку на колхозном поле искала по весне. Картошка-то мороженая, сладкая такая, но как мы ей рады были. А бывало, ребята, совсем нечего есть. Вот тогда голод-то и приходил. Тогда я липовые лепёшки пекла. Листья от липы в муку добавляла, чтобы теста больше было, да чтобы все наелись. Лепёшки-то те горчили, но мамка твоя и сестрички ели, не кривили мордахи-то свои. Выбора ведь всё равно не было. А ты, эвон как теперь копаешься в еде-то. Голод – это страшнее любого зверя будет. Зверь может тебя и не задерёт, убежать успеешь, на дерево залезешь или спрячешься куда, а от голода не убежишь. Без еды, да без воды человек не живёт, не может”.
Бабушка замолчала и отошла к окну, но Минка и Валерка заметили, что она плачет. Стало жаль бабушку, хотя они так до конца и не поняли, почему она плачет сегодня, сейчас, войны ведь нет и голода тоже нет. ”Не сердись на меня, бабуля. Я всё буду есть. И суп твой буду, и второе”. Но, казалось, бабушка совсем не слышала голоса внучки. Она была там, в своей деревне, в те суровые военные годы, когда голод хозяйничал в каждой семье и был страшнее любого зверя, а спрятаться от него было невозможно.