М. Тартаковский. В чужом кармане. Драма. Второй акт.

НАШИ ДНИ.

Altair (аноним): Тренер водоплавающих сам сказал о себе немало, что позволяет с большой степенью вероятности утверждать, что он - оплачиваемый путиноид.
Поясняю. Он сам о себе писал, что он (Тартаковский) по специальности тренер пловцов, точнее пловчих. И он же как-то сам (никто его за язык не тянул, просто похвастался) указал размер пенсии, которую получает из России, живя в Германии. Эта пенсия примерно на 50% больше, чем средняя пенсия в России.
Т.к. размер пенсии зависит от той зарплаты, которую получал человек, а запплата обычного тренера весьма небольшая, то возник обоснованный вопрос, почему он получает такую большую пенсию.
Более того, он достаточно давно говорил, что был связан с КГБ, его якобы туда вызывали. А его отец (что уже доказано) работал на КГБ.
В совокупности вся эта информация не даёт другого объяснения, как указанного выше, по крайней мере, я не нахожу.

М.Т.: Оправдываться в глазах подонка — последнее дело. Но вспомнил человека, надо думать, вполне достойного, тоже высказавшего т.с. «сомнения». Уверенный поначалу в своей правоте (и в том, что Тартаковский - патологический лжец), он предложил даже пари. Которое, к его разочарованию, я выиграл. Выигранную сумму я к своему удивлению получил, что заставило меня признать, что имею дело не с шулером, но с честным человеком.
Такой вот замечательный факт мировой истории.

Германец: Уважаемый Маркс, я признаю, что проиграл пари - Вы действительно получаете сверхвысокую пенсию от России - настолько высокую, что с ней не сравнится никто из моих знакомых пенсионеров, хотя они работали на высоких должностях и получали сверхвысокие оклады. Вы же говорите, что основной Вашей работой была работа тренером по плаванию, плюс к этому - разовые гонорары (в редакции Вы же не были на постоянной ставке). Я бы не поднял этот вопрос, если бы Вы сами не напомнили. Я не могу объяснить такую пенсию иначе, чем предположить о какой-то скрытой деятельности, хорошо оплачиваемой государством. Я знаю алгоритм начисления пенсии. Если взять пять лет, которые учитываются при расчете пенсии, то Вы должны были получать тогда такие зарплаты, которые тренеру и не снились. Так что в хвастовстве своей высокой пенсией Вы рискуете открыть те тайны, которые Вы вовсе не собирались открывать. Так что замнем для ясности.

М.Т.: Заминать незачем. Проснулся, намахался на зарядке, позавтракал, прочёл — и удивился. Неужели «герои невидимого фронта» такие идиоты, что разоблачают себя столь бескорыстным хвастовством. Любопытно, что вашу гипотезу поддержали лишь два анонима — хотя за куда более невинные вещи удостаиваюсь изрядных помоев...
Словом, дело гораздо проще. Реформа Горбачёва пришлась за три года до моего выхода на пенсию. Я был окрылён представившимися возможностями. Работал без устали. Поднял непошедшее ранее. И т. д.
Итог: «Историософия» - 5 тыс. экз., «Homo eroticus», роман - 40 тыс., «Человек — венец эволюции» (Дарвинизм — учение или гипотеза) — 2млн.400 тыс., «Акмеология» - 35 тыс., «В поисках здравого смысла» - 5 тыс., «Уроки физической гармонии» и пр. по этой тематике тиражом каждая 25-50 тыс.: «Все хотят быть красивыми», «Нетрадиционная физкультура» т. п.
Также. Статьи в ж-лах «Москва», «Знамя», «Октябрь», «Проблемы Дальнего Востока» (с продолжением в нескольких №№, «Огонёк» и т.д.
Также — публикации едва ли не в каждом номере «Нового времени» плюс — несколько центральных газет (некоторые быстро исчезнувшие: «Мегаполис-экспресс», "Кадровая политика", "Независимая газета" - её исключительный американский номер, фактически отданный моему проекту решения Бл.востосточного вопроса, и т.п.)…
Многоточие — п.что за давностью не всё вспомню.
Итог: 714 р. ежемесячного заработка на протяжении трёх лет (по тогдашним правилам — достаточно 2 года).

Доброжелатель: Ну зачем подозревать г-на Тартаковского в самом плохом. Возможно, он просто в документах наврал. Не в последний раз.

М.Т. - Германцу: Пишете: «Вы должны были получать тогда такие зарплаты, которые тренеру и не снились. Так что в хвастовстве своей высокой пенсией Вы рискуете открыть те тайны, которые Вы вовсе не собирались открывать“.

Эд. Бормашенко, профессор, Израиль: "В 1991 году КГБ прикончил КПСС, и наивные лопухи-интеллигенты отчего-то решили теперь им станет легче жить, как пел Булат Окуджава".

М.Т. - Эд. Бормашенко: Для меня, как, видимо, и для Окуджавы, это ошеломительная новость! Значит, это госбезопасности мы обязаны всеми свободами - я имею в виду прессу, свободные митинги, собрания! Это, значит, госбезопасности я обязан тем, что всё написанное мной ранее, извлечённое из ящиков стола и чемодана, набитого рукописями, стало вдруг так приветствоваться в редакциях и издательствах, что я, нищенствовавший годами (с юной, затем молодой терпеливой женой), вдруг заработал пенсию из расчёта - поверить трудно! - не 100-120 в месяц, но ежемесячно, согласно далеко не всем собранным справкам, аж по 714 р. - как, вероятно, академики, по меньшей мере - доктора наук...
Слава и низкий поклон КГБ!!!

Вообще-то, не я к КГБ, но оно ко мне некоторое отношение, действительно, имело. И у этого факта, признаюсь, давние корни.
Киев, весна 1950 г. В актовом зале университета меня при публичном изгнании напористо защищали недавние фронтовики (на идеологическом ф-те - философском - они составляли едва ли не треть студентов), даже парторг Васильев (имени не вспомню). Аргумент был единственный: Тартаковский – мальчишка, щенок, жизни не знает. Подрастёт – поумнеет.
Тем же аргументом оперировал и единственный защищавший меня еврей – мой ровесник Миша Красовицкий (Михаил Езекиелевич – впоследствии д-р педагогических наук). И он был вызываем в «Большой дом» (Короленко, 15), где его допрашивали по моему «делу». И не раз. Меня же вызвали «всего лишь» в загадочный «Особый отдел», располагавшийся в ОСОБняке по ул. Горького вне здания университета. Глаза нашего профорга Эммы Курилко, передавшей мне «приглашение», были полны ужаса. Трагическим шопотом она назвала фамилию (не вспомню) «генерала МГБ», опекавшего тогда наш университет.
Был ли он генералом, не знаю. Думаю, что был: послевоенная Украина...
Встретил меня человек в строгом штатском костюме, при галстуке, предложил сесть – чем сразу расположил к себе. Он подтвердил, что я исключён из университета и комсомола...
- Не исключайте из комсомола, очень прошу, - взмолился я.
- Решает коллектив, - возразил мой высокий собеседник. И тут же, не отвлекаясь на частности, задал мне совершенно неожиданный вопрос: не знаком ли я с какими-либо украинскими националистами, не вспомню ли подозрительных высказываний, не увлекался ли сам вздорными идеями...
- Но я же – еврей!
Собеседник несколько минут посвятил рассказу об еврейских националистах, «служивших» Петлюре, Скоропадскому и Винниченко, даже (это слово он выделил интонацией) батьке Махно...
В продолжение разговора собеседник не спускал с меня глаз, а в голове моей в продолжении секунд бешено прокручивалось то, что займёт ниже несколько абзацев.

Дело в том, что среди дюжины (не больше: послевоенные годы!) моих одноклассников (украинская школа № 49 им. Павла Тычины на Тимофеевской ул.) были трое, как-то и не скрывавшие своих крайних предпочтений: Пронькин, Пидопличко и Хоменко. Хоменко позволял себе даже довольно хамские замечания на уроках, когда учителя в нашей национальной школе переходили иногда на более удобный им русский язык.
Меня, единственного еврея в классе (и, похоже, в школе), все трое, как говорится, в упор не замечали; не вспомню, чтобы кто-то из них перекинулся со мной хоть словечком, не вспомню даже, чтобы взглянули на меня.
Уже студентами университета, они, как рассказывали мне, были осуждены на 15 лет (Пидопличко), Пронькин (державшийся на суде чрезвычайно дерзко) на 22 года и Хоменко на 7 лет (вроде бы сразу сломался и сотрудничал «с правосудием»).

Но это позже. Тогда же я остался в 9-м классе на второй год, они же окончили школу (Пидопличко с золотой медалью) и поступили в университет. Я их и не встречал больше.
И вот теперь, под бдительным оком собеседника, отделённого от меня лишь письменным столом, вспомнил. Они, по моим тогдашним понятиям, мерзавцы, явно презиравшие меня, вполне годились быть выданными «генералу», казавшемуся мне чрезвычайно симпатичным и чутким.
Но - что-то как бы щёлкнуло в моей голове.
Философ Анри Бергсон полагал, что инстинкт вернее, чем интеллект, ведёт человека (как, скажем, и муравья) к верному решению. Он, инстинкт, как бы отлит в формах (сработан по лекалам...) самой Природы.
И этот инстинкт в одно мгновение подсказал решение, спасшее, в сущности, самую мою жизнь.
- Если бы я встретил таких врагов нашего народа (какого, прости господи?..), я бы сам пришёл к вам и всё рассказал.
Клянусь, в лице собеседника мелькнула саркастическая усмешка. Он знал, что я вру. В актовом зале при исключении присутствовал даже некий гад из райкома комсомола Асонов (фамилия точная), зачитавший защищавшим меня фронтовикам (в большинстве инвалидам) сказанное мной то ли в девятом, то ли даже в восьмом классе: «Мёртвые сраму не имут, но воняют страшно». Я эту глупость выпалил на школьном уроке, посвящённом «Слову о полку Игореве». Мне тогда, умственному недомерку, фраза показалась чрезвычайно остроумной.
Я и забыл это происшествие – комсомольский деятель представил её как оскорбление героев только что прошедшей войны...

Всё это было, конечно, известно «генералу» - как и то, что я был соклассником националистов, не слишком скрывавших свои убеждения.
- Так... – в некотором раздумье произнёс он. Похоже, в его голове тоже что-то щёлкнуло. И он почти жестом позволил мне уйти.
Кажется, с перепугу я даже не попрощался.
В моей документальной повести «Как я провёл тем летом...» приводятся замечательные (так я думаю) стихи, услышанные прямо из уст автора – и сразу запавшие в душу. Этот человек, разносторонне талантливый, при сходном «собеседовании», решил разом отвязаться от «собеседника» и выпалил известное ему – очень немногое и даже невинное, чем вмиг подписал себе приговор: завербованный в стукачи («они» уже не отвязались), сломал свою жизнь.
Я безмерно благодарен спасительному инстинкту, в решающее мгновение щёлкнувшему в моей голове.

Soplemennik: Для граждан России, постоянно проживающих за рубежом, есть единый норматив пенсии - минимум без каких-либо добавок, надбавок и т.п. Его величина составляет, в зависимости от стажа, около 200 долларов США в месяц и не более. Для постоянно поживающего в жителя Германи эта сумму вычитают из пообия, которое, с учётом множества разных льгот, много больше российской пенсии. В других странах может быть иначе. Скажем, в Австралии учитывают общий доход (любые выплаты и пенсии в сумме), но ограничивают только его превышение над нормой (возрастает по мере инфляции) и частично(!) урезают это превышение на 40%.

Германец: А что Вы скажете, если пенсия в 4 (четыре), а то и в 5 (пять) раз выше? И это не слова - господин Тартаковский подтвердил это документами. Я и признал свое поражение в споре.

Soplemennik: Я не знаю, откуда информация о большой российской пенсии. Ваше подозрение видимо основано на, будем так называть, странностях описания быта и трудов самого Тартаковскго в России и СССР. Например, он неоднокрано писал, что несколько лет(!) жил без прописки и скитался в Москве.
Любой москвич понимает, что это - враньё.
Город был буквально пропитан милицией и агентурой, нацеленной, кроме всего прочего, на поиск бездомных, как основу преступности. Все вокзалы места отстоя любого транспорта постоянно патрулровались, чердаки были заперты; дворники и управдомы, что называется, головой отвечали за наличие посторонних, т.к. рисковали своей пропиской и ведомственным жильём.
Кстати, без прописки невозможно было устроиться на работу, а Тартаковский рассказывает о таких высотах, типа "Известий", которые далеко не каждому известному журналисту были доступны.

М.Т.: С год назад неким г-ном Самуилом Куром было высказано предположение, что мой памирский поход («Как я провёл тем летом...») - «сплошная выдумка»: московский бомж и - командировка «Литгазеты»; без подготовки, даже акклиматизации, в сложнейшем горном первопрохождении на высотах 3,5-4 с лишком тыс. метров - «чушь»!..
Повесть с главами, поименованными местными названиями перевалов, рек, урочищ, была опубликована в таджикском «толстом» ж-ле «Памир», в сб. «На суше и на море» (М. Географгиз); отчёт о прохождении — в скорбно известном № самой «Литгазеты»…
Название, данное мной нехоженному перевалу с тех пор на топографических картах...
Не знаю, убедило ли это г-на Кура.
Насчёт же всеобщей слежки (хрущёвская «оттепель») - обычная модная ныне ложь:
«Моё дело или Всё кувырком». гл. XXVII.
...Бумажка, ошарашившая «большого начальника», действительно, была незаурядной. Я как-то упоминал, что шлялся тогда по коридорам «Известий» в надежде хоть на какое-то грошовое задание. Что-то не задалось у меня в других редакциях; здесь же меня «подкармливал» Евгений Рубин – известнейший публике хоккейный комментатор.
Хоккей я терпеть не мог, - но выбора не было.
Там же, «в редакционных кулуарах», я однажды услышал, что в Манеже на какой-то выставке каких-то достижений ожидается прибытие Хрущёва с лидерами соцстран. (Москва-Манеж, июнь 1962 г. "Хрущёв с представителями коммунистических и рабочих партий стран-членов СЭВ на выставке новых советских товаров").
Я буквально загорелся; ну, ни разу не видел вживе ни одного из вождей - и вдруг можно было узреть всех разом.
Рубин довольно легко исходатайствовал мне местную однодневную командировку – и я помчался с Пушкинской площади к Кремлю. Пропустили меня в Манеж по моему мандату, даже карманы не обхлопав.
Вождя с присными пришлось ждать довольно долго.
Но вот как бы что-то сквознячком прошло по залу – на входе появился Генеральный впереди косячка (душ двенадцать) прочих вождишек. Все почему-то одного роста – не выше главного.
Хрущёв, вполне узнаваемый издалека, с Вальтером Ульбрихтом, узнаваемым по своей меньшевистской бородке, возглавлял шествие, демонстрировал какие-то экспонаты...
Я глядел только на него, пытался что-то запоминать, хотя запоминать было нечего.
Косячок всё время был стабильным, плотным; никто не отставал, не выходил из ряда ни вперёд, ни назад, ни в стороны.
Чувствовалось: каждый знал своё место.
Когда когорта приближалась, ко мне подходил один из дежуривших в зале молодых людей в одинаковых строгих тёмных костюмах, при галстуках, и предлагал переместиться несколько дальше.
Так несколько раз – вежливо и демократично...
Потом в редакции я спросил Рубина, надо ли отчитаться заметкой об увиденном. Его рассмешила моя наивность.
Я искренне благодарил его...»

P.S. Майор Юрий Грибов.
Так или иначе эпоха всякий раз властно вторгалась в мою жизнь. Самым неожиданным образом. Уже не вспомню, как приблудился к моей команде пловцов баттерфляист — мастер спорта Юра Грибов. Не слишком молодой для пловца — лет тридцати или около того. Как бы то ни было - находка для моей не слишком сильной студенческой команды: гарантированные баллы на городских соревнованиях. Халтура, словом, — как это было в нашем деле всегда и везде.
Где-то я уже упоминал о нём - «майоре госбезопасности», хотя был он тогда, видимо, чином пониже. Просто, спустя несколько лет проскользнуло где-то в прессе и засело в памяти о майоре Юрии Грибове ("начальник УФСБ по республике Ингушетии") в чеченском плену и освобождении его из этого адского плена. Он, к слову, когда мы уже расставались, упоминал, что «назначен на кавказское направление»…

В бассейне я работал не каждый день — четырежды в неделю, но с раннего утра почти до ночи. Ставил дорожки и, уходя, вытаскивал их для просушки. Юра Грибов обычно плавал вечером, после своей загадочной службы, и потом неизменно провожал меня домой — с Лодочной улицы в Тушино на Штурвальную там же. С четверть часа хода. И, если я не спешил в свою бойлерную (подрабатывал по ночам), не отпускал меня потом ещё долго — несмотря на погоду. Всё ходили вокруг моего квартала — и он расспрашивал обо всём.
- Пасёт тебя, - говорила жена, категорически запрещая приглашать его в дом.
Непохоже было...

Не вспомню, прочёл ли я книгу Ольги Скороходовой, слепоглухонемой, «Как я воспринимаю мир», но сам заголовок увлёк моё воображения. Да как сам я, зрячий и слышащий, вижу мир и воспринимаю себя в нём?
Размышлять я, как свойственно дилетанту, с начал «с истоков» — с возникновения Вселенной! Т.с. ни больше, ни меньше. Задолго до того моя гипотеза «Вселенная — вращающаяся, замкнутая, конечная» — весьма поверхностная, как вскоре понял, была опубликована журналом «Смена»; это прибавляло уверенности. Ну, нахальства — если угодно. Были и некоторые соображения о развитии жизни на Земле (эволюция как процесс накопления информации), тоже опубликованные. Ну, а перспективу с изданием своей объёмной работы «Мировая история как эксперимент и загадка», как можно прочесть выше, я как раз обсуждал с Тамарой Ивановной Трифоновой.
Так вот все эти проблемы были стократно прокатаны на моём самом верном собеседнике Юре Грибове. Он жадно слушал, переспрашивая, если чего-то не схватывал; я же был рад его подтверждениям по меньшей мере логичности моего повествования.
Словом, «Тысяча и одна ночь» - с иной тематикой и в ином исполнении.

Не только я был интересен «майору Грибову» - он и сам чрезвычайно интересовал меня. Мир, в котором он обитал, был полон загадок и непролазных тайн. Ну, отчего, всё-таки, так запросто там, да и прилюдно — на «открытых процессах», признавались и каялись осуждённые — эти, ещё недавно, «железные большевики», «люди особого покроя», как характеризовал своих недавних соратников сам Сталин...
Юра о своей «конторе», о нравах, царивших там, отзывался с таким презрением, что я мог рассчитывать на откровенность. Он сам столько раз меня обо всём спрашивал, что я однажды рискнул его самого спросить: упоминается ли в этой «конторе» прошлые дела =-бессудные репрессии, сталинский «большой террор»?
- Отчего же бессудные? - неожиданно удивился он. - Были суды — как положено.
- И эти бывшие революционеры, «борцы за народное счастье» были, действительно, польскими-немецкими-японскими-ещё какими-то там агентами? Готовились распродавать социалистическую родину?
- Распродавать — нет, и агентами не были. А вот Сталина с Ворошиловым свергать готовились — и ещё как!
Эта откровенность, поразила меня своим выводом:
- Ну, шпионаж в пользу кого-то там им всем просто навесили — без этого их надо было всех освобождать и награждать. Они ведь в самом деле замышляли против Сталина. Вопрос жизни и смерти. Как бы вы на его месте?..
- Ну, не убивал бы. Соратники, всё-таки, по общему делу.
- По общим, - уточнил Юра. - За которые каждому — и вождю нашему — петля бы или пуля в затылок. Вот он и убирал главных свидетелей. А у каждого из этих главных свои подручные… Ну, а потом, чтобы не объяснять народу за что, как и почему, убирали исполнителей - вот и «большой террор».
Я смолчал — ошеломлённый чеканностью логики.
* * *