Агенты "Ямомиште" (часть 83.2)

В этой части Костомаров продолжает разбирать донесения про Сайто, на этот раз парнем недовольные две дамы.


Так же Костомарову доносили и про спор ворона и преподавательницы музыки Эльзой Францевной Шульц. Дама пыталась убедить парня, что вкус к искусству – есть чувство врожденное. Только избранные способны постичь глубину. Ворон даже глаза округлил. И вежливо, на улыбочке, ответил:
- Милая Эльза Францевна! А Вам не кажется, что все это слегка попахивает фашизмом?
- С чего это ты взял, дитя мое?
-Понимаете, фашизм с этого и начинается. Есть некие избранные, которые способны воспринимать прекрасное. И прочие – неотесанное быдло, Которое можно не учить, лечить, как попало. И вообще, обходится с ними, как со скотом: убивать ради забавы, покупать, продавать, использовать, как подопытных. Поймите, я не хотел Вас обидеть. Только я всегда считал, что человек так устроен, что всегда тянется к красоте. Да, чтобы создать шедевр, нужны специальные способности. И еще огромное везение. Понимаете, наследственность определяет многое, но не абсолютно все. Она решает, кто может стать математиком, химиком, литератором, художником, музыкантом. Например, братец Хэйскэ – химик милостью богов. То, что я тупо зубрю, он чувствует – как Вы музыку. Это прекрасно, вот только как бы он это узнал, не попади он на воспитание к ученому химику. Да и тот же Моцарт, который делает честь нации. Родись он в крестьянской семье, так бы и не узнал, что он гений, а не придурковатый малый, не от мира сего. Вот только его музыка понятна не только изысканным музыкантам, но и любому, кто его слушает. Любой, даже неграмотный пастух или рыбак, скажет, что его музыка прекрасна.
- Юноша, Вы плохо знаете жизнь… Как человека низкого происхождения не образовывай, он все равно будет всего лишь хорошо образованным пастухом. Взять хотя бы Элизабет Дулитл. Да, профессор привил ей манеры и научил правильно говорить. Только она, по сути, так и осталась уличной торговкой.
- Эльза Францевна! Я думаю, что здесь Вы не правы! Видимо, Вы слишком верите литературным произведениям. Только литература – это одно, а жизнь совсем другое. Книги пишут люди. И отражают они не то, что есть на самом деле. А то, как автор видит, думает и чувствует. Вы всерьез полагаете, что все эти герцогини и принцессы прямо так и рождаются: с безупречными манерами и художественны вкусом? Или любой ворон тэнгу или дракон появляется на свет сразу мастером боевых искусств, с мечом в руке? И тех, и других жестко дрессируют с самого рождения – вот и весь секрет.
-Но, дитя мое!
- Эльза Францевна, Вы в каком возрасте впервые сели за рояль?
- Лет в пять…
- Прекрасно. Я с пяти лет учился боевым искусствам. А если я возьмусь делать из Вас чемпиона мира по фехтованию? Или Вы из меня великого музыканта, вдруг бы способности прорезались? Тем более в сжатые сроки – за пару месяцев. Согласитесь, результаты будут не те. Примерно, как в «Лунной Сонате»: « … кларнет выбросил и с тех пор больше не музицирую…». Только нормальное поведение это не музыка, специального таланта не требует. Также как и понимание искусства. Любого ребенка можно научить, привить ему определенные ценности. А для этого детей нужно любить всех, без разделения на «любимчиков» и «постылых». Не слепо любить: «Мой ребенок – просто ангел во плоти!», любить со всеми недостатками и заморочками. Любить даже тогда, когда наказываешь. Ребятишки очень хорошо чувствуют, как сенсей к ним относится. Тем более, если ребятишки и так судьбой обижены. Если учитель ребенком гнушается, то малышу от этого больно и обидно. Потому как все детские проблемы и беды – это наши взрослые ошибки и просчеты. Задача учителя вырастить из ребенка человека, который сможет потом жить в нормальном обществе с нормальными людьми. А не тешить свое самолюбие или решать какие-то сугубо шкурные интересы за их счет.
- Милый Сайто! Вы самурай. А говорите какие-то выдержки из Макаренко…
- Эльза Францевна! Базовые законы педагогики, так же как и любые другие законы бытия – универсальны, и одинаково действуют, что на островах, что в России, что в Европе. Просто этот товарищ не с пустого места начинал, а свои постулаты не просто из головы выдумал. В противном случае у него ничего не вышло бы.
Мало того, юный ворон шокировал молодую преподавательницу изящной словесности Марину Витальевну Загорскую, поклонницу творчества своей тезки Марины Цветаевой. Практически довел до слез. Ее почему-то сильно задело то, что парень не разделяет ее восхищения и преклонения перед талантом великой поэтессы. В очередной раз, когда девушка в учительской восхищенно, закатив глазки, цитировала нараспев очередное стихотворение, ворон просто отставил чашку с травяным чаем и недоуменно уставился на коллегу:
- И дальше что? Марина Витальевна, Вы себя хорошо чувствуете? Как-то Вас переклинило не по поводу.
- Ну, как Вы не поймете, Сайто Кондович, это же великие строки великой женщины!
- И что я должен сделать? Упасть в обморок от восхищения. Или в истерике забиться?
- Вы еще скажите «Македонский он, конечно, герой! Только зачем стулья ломать?». Как можно, слушая великую поэтессу, думать о низменном.
- Знаете, иногда все-таки приходится осквернять подошвы прахом бытия. О качестве стихотворения судить можно разно. Просто я немножечко солдафон, и возможно, не столь тонко чувствую нюансы и переливы. Допускаю, что строки эти довольно занятные. Только в самой авторше какого-то особенного величия не заметил. Я готов отдать должное произведениям. Вот только отождествлять лирического героя, пусть даже гениального произведения, и автора – глупо и опрометчиво. Я приучен слышать не только, что и как человек говорит. Но и почему он говорит, именно так, а не иначе.
- Сайто! Вы эту поэтессу ни разу не видели, толком ничего о ней не знаете. А уже и диагноз выставили, и приговор вынесли. Жаль, Европа далеко, а то бы привели в исполнение.
- К сожалению, я знаю про эту «гению» больше, чем мне того хотелось бы. Только приказа о ликвидации этой особы не поступало. И правильно, зачем тратить деньги и рисковать людьми – эта тетеха сама вляпается. Если эти стихи внимательно почитать, то реально плохо станет. Сплошная депрессуха и поиски высокого идеала: «О, святое искусство!» и дешевой романтики.
- Еще скажите: « Психических отклонений нет. Просто дура!». Это так по-Вашему! По-самурайски!
- Милое дитя! По-моему скромному разумению. Ну, вот ни разу не тянет эта мадам на святую великомученицу. Объясните мне, темному эльфу с островов, за какие такие беспримерные подвиги я должен преклонятся перед этой никчемной бабенкой, конченной эгоисткой, избалованной барынькой и недоматерью.
- Вы не представляете, как она страдала! Она голодала и скиталась….
- А все другие в разоренной двумя войнами подряд стране, надо полагать, объедались и вообще наслаждались жизнью? Что все ваши женщины побросали детей в приюты, и даже не навещали? Это у вас в порядке вещей? У меня есть миллионы примеров обратному.
- У нее выхода не было, Сайто Кондович!
- Милая девочка! «Не было!» и «Не искала» – две большие разницы и четыре маленьких. Не любит она никого, кроме себя и своих тараканов. У нее полон дом дорогих вещей. В безвыходной ситуевине и это решение, пока не найдется работа или иной доход. У меня такое впечатление, что это барыня больше барахло любила, чем своих детей. Дети хотят кушать, им холодно, а маман холит и лелеет дорогие безделушки. Ее устраивали на работу, но мадам «не снизошла». Правильно, работать простым переводчиком, корректором невместно – самурайская гордость не дозволяет. А в министры почему-то не позвали, и жалование министерское не положили. Тиран и деспот – других слов вашему правителю нет! Дама пишет и публикует антиправительственные стихи, всячески при любом удобном и неудобном случае выражает презрение и негодование в адрес государственного устройства. При этом наивно недоумевает, что это самое государство не кормит ее в ресторанах. Видимо, не слышала – кто девушку ужинает, тот ее и танцует. А если она не танцует, то и ужинать ее никто не обязан.
-Она борец за свободу слова, борец с удушающей системой….
- Знаете, этот так мило и очаровательно. Взрослая, замужняя дамочка, имеющая детей, с восхитительной непосредственностью четырехлетней малышки полагает, что государство, с которым она активно борется, обязано смиренно утирать ее плевки. То есть кричать о своем «высоком происхождении», о своей избранности и исключительности, о том какой плохой и не справедливый сейчас порядок в стране и какой у нее паскудный правитель – это завсегда с превеликим удовольствием. А вот когда сталкивается с результатами своего «борения» и за свои слова приходится отвечать – сразу делает большие глаза оскорбленной невинности. Оказывается, она не готова к такому повороту судьбы. Спросить ее, какого такого лешего она во все это ввязалась, раз не готова отвечать за последствия. Так наверняка потупит очи долу и будет стыдливо молчать. Потому как сказать ей нечего.
- А Вы сами? Ваш отряд Шинсенгуми был объявлен вне закона….
- Милая девочка! Так я на императора и не обижаюсь. Что пришлось баржи грузить. И не ему претензии предъявляю, что мне тяжело живется. В отличие от этой «борцы»! Прямо в пору попросит ее определиться: крест снять или юбку надеть. Вообще, считаю, сначала угробить своего ребенка, а потом описывать в стихах свои страдания по этому поводу – даже не лицемерие. Садомазохизм махровым цветом. Грязно и гнусно. Инфантилизм избалованной барышни, которая привыкла, что все с нею носятся: «есть только я, а все что кроме, должно вертеться около меня!». Не о том, что ребенок мучился и погиб, по ее же вине. Что чувствовала девочка, преданная самым близким человеком, родной матерью, – об этом ни полслова, Только о себе: « Ах, пожалейте меня, несчастную! Я так страдаю! Я ребенка потеряла!». Не того ли ты, стервь, и добивалась? Достигла, чего хотела – чего же сопли на кулак мотаешь?
- Сайто Кондович! Вы с такой легкостью об этом судите. Вы даже не женщина! Как Вы можете так рассуждать!
- Очаровательно! Только я с пятнадцати лет работаю с детьми. И видел, как они плачут, когда их предают. Когда мамашу пинками и за шкирку волоку попрощаться к ребятенку, который мечется в лихорадке. А мать только брезгливо кривит губы: «Лучше пусть умрет! Мне инвалид не нужен!». А потом делает большие от недоумения глаза, когда ее материнских прав лишают. Даже то, что дочка была больна – допускаю. Только нормальная мать, не зависимо от национальности и сословия, любит всех детей, в том числе и дефектных, и больных, и оступившихся. А не только тех, что тешат ее самолюбие. Понимаю, если бы мать делала все возможное и невозможное, чтобы ее дитя жило: продала из дома все ценности, пласталась на трех работах, даже воровала и продавала себя – и это бы понял. Но ведь это явно не тот случай! Она только носилась со своей «гениальностью».
- Вы, Сайто, еще козырните тем, что отдали подаренный князем меч…
- Было такое дело. Когда заболел маленький Окита, и нечем было платить за лекарства. Думаете, мадмуазель, мне катаны моей было не жалко? Это единственное, что осталось на память о моем прошлом. О дорогих моему сердцу людях – в числе прочих и учитель Кондо Исами, который был мне за отца. Отрывал, как часть тела: мучительно, с кровью и слезами. Но в ситуации, когда в тяжелом состоянии ребенок, которого я обещал оберегать, сын сестры, пусть и названной. Согласитесь не тот случай, чтобы трястись над вещью.
- Вы так легко об этом рассуждаете. Вы же не представляете…
- Милая Марина Витальевна! Это Вы не представляете себе. Сотворили себе кумира из довольно паскудной бабенки, которая мечется в поисках непонятно чего. В голове прокисший винегрет из бредовых идей, непомерных амбиций и полного извращения чувств и отношений, который она, пользуясь данным Вашим Богом талантом, регулярно выплескивает на бумагу! И поклоняетесь, ей как богине!
- Сайто Кондович! Понимаю, что Вы – язычник. И Вам в принципе не дано понять, как страдает и мечется душа поэта. Вы же просто ничего не понимаете…
- Знаешь, девочка! Меня учили, поклоняясь своим богам, не восставать на чужих. Только меня терзают смутные сомнения, что и вера в ней какая-то корявая и весьма своеобразная. Что-то ее поступки мало сочетаются с христианскими добродетелями. Она в своем возрасте, будучи матерью, до сих пор не в состоянии определиться «что такое хорошо и что такое плохо», что для нее важно, а что нет.
- Как не поймешь, ты, падший ангел! Эти поэтессы – певицы свободы….
- Стесняюсь спросить свободы от чего? Вот не надо на меня так смотреть! И не машите руками. Они не пропеллер, Вы – не самолет. Не может человек быть абсолютно свободен. На необитаемом острове он полностью свободен от других людей, но абсолютно зависим от капризов природы. А то, что эти поэтические дамочки выдают за свободу –это не более, чем самодурство, инфантильная безответственность и распущенность. Вот мне не понятно, когда мать просто бросает детей, а то и убивает их, просто ради прихоти. Помяните мое слово, лет эдак через двадцать эти же тетехи нарисуются, свято уверенные в том, что сын или дочь обязаны ее содержать, молниеносно исполняя ее хотелки. И будет обвинять всех – от верховного Бога и правящего императора (как бы он не именовался), до соседки бабы Клавы, что ребенок вырос не таким, каким она себе воображала.
- А сам-то ты определился? Хотя, Вы же у нас самурай. За Вас давно все решено в Вашем Кодексе Чести. Еще и мне прикажете жить по этим правилам!
- Знаете, было бы не плохо, если без фанатизма. Вот только почему-то очень многие, считающие себя творческой интеллигенцией, особенно дамы, вообще никаких кодексов не признают. Даже ваших божеских заповедей. Нравственных ориентиров не выстроено. Внутреннего стрежня нет от слова совсем: что последняя книга скажет, то и на сердце ляжет. Как устроена жизнь, абсолютно не представляют. Живут в мире своих фантазий – да и хрен бы с ними, если бы дети не страдали. Мнят себя эдакими современными амазонками, горы по плечу, море по колено. А на самом деле ни к чему не приспособлены. Бредят непонятной свободой, а как оказываются на вольных хлебах – страдают и стенают.
- Ты мне еще и на Владимира Клавдиевича Арсенева с супругой укажи. Как эта курица боролась за жизнь младшего сына. И выхаживала княжича Сиро Синдзиро – прямо как родная мать хлопотала.
- И укажу, и не постесняюсь. То, как дралась за сыновей – родного и названного, Анна Дмитриевна Арсенева, делает ей честь. Вот в ее страданиях я не сомневаюсь. Только с точки зрения литературной богемы, это подвигом не считается. Мы с Хэйскэ дураки, оказывается. В тяжелое время баржи разгружали. Было время и в поле от зари до зари. Ни рук, ни спины не чувствовали. Сестрица в больнице подрабатывала. Малышу Оките все вкусненькое отдавали, а уж потом остатки делили. А надо было вообще бросить его в приюте и забить на его существование. Не любить и беречь, а сбагрить куда-нибудь. А еще лучше продать его на опыты! Избавились бы от лишнего рта и денег бы подняли! Выживет – хорошо, погибнет и того лучше! Появиться повод публично страдать, а еще лучше написать очередной слезливый стишок. Так, согласно логике этой мадам, мы должны были поступить.
- И это мне говорит самурай!
- Это обстоятельство что-то меняет?
- Но она же гениальная поэтесса! Эти стихи…
- Я, например, довольно неплохой рукопашник и фехтовальщик. Еще и стреляю недурственно. И что – это оправдает любое мое паскудство, так что ли? На этом основании мне все позволено и все дозволено? Так извините. Не я один умею то, что другие не могут. Многие обладают уникальными талантами и умениями. Мария Ивановна, преподаватель домоводства, печет такие пирожки буквально из ничего. Из самых дешевых и немудрящих продуктов – мука, дрожжи, капуста и морковь. У меня хрень несъедобная, а у нее получаются шедевры. Кто-то хорошо поет или танцует, сочиняет музыку. Кто-то пишет гениальные картины, шьет, вышивает. Только никакие, даже уникальные, таланты и достижение не освобождают от обязанности быть человеком.
- Сайто Кондович! Гений и злодейство не совместимы!
- Как все запущено! Еще как совместимы! А Вы, Мариночка, все-таки не берите эту дамочку за пример для подражания. Плохо кончите, говорю Вам как тэнгу! Уж если не можете, Марина Витальевна, жить совсем без кумиров, хотя ваша религия этого не одобряет, и своей головы на плечах не выросло. То возьмите за образец Анну Дмитриевну Арсеневу. Она и происхождения надлежащего, и человек добрый и мудрый, прекрасная женщина, настоящая боевая подруга для мужа, Для сына – нежная, любящая мать. Добрая свекровь для невестки, ангел-хранитель для внуков. При этом она прекрасно образована и эрудирована. Не тянитесь за странными тетеньками – у них явно с головой что-то не то, а Вы – девушка здоровая и симпатичная.
- А Вы, Сайто Кондович! Вы – настоящий самурай! Вы – злой и бесчувственный солдафон!
- Вполне возможно. Только я Вам, Марина Витальевна, добра желаю, как товарищ и брат!
- Еще и издеваетесь! Не стыдно?!!
- Хотите скажу, от чего Вы, Мариночка, губки дуете и гневно ножками топаете? Просто подражать Анне Арсеневой сложно. Ее ежедневного подвига не видно. Между тем, быть ангелом для своих близких трудно. На это надо и светлый добрый ум, и большое любящее сердце, и руки неутомимые, и чистую душу. Богемным же тетехам , если убрать за скобки элементарный стыд и здравый смысл, то как раз легко. Дурное дело оно не хитрое.