16+
Лайт-версия сайта

Пламя. часть 4, глава 3. (фанфик)

Литература / Фантастика, фэнтези, киберпанк / Пламя. часть 4, глава 3. (фанфик)
Просмотр работы:
20 сентября ’2019   10:50
Просмотров: 8442

Фанфик по мультсериалу "Мыши-рокеры с Марса"

Часть 4. Серебристая Речка

3. Серебристая Речка

Они спали всегда в обнимку, хоть в том и мало удобства, да и укусы блох заставляли ёрзать, чесаться, тем самым невольно будя соседа. Но иначе было нельзя. Иначе было холодно.
Тем ранним утром, после очередной практически бессонной ночи, которая, как и все прочие, прошла под зуд от блошиных укусов и стук собственных зубов, Модо долго не мог открыть глаза. Не хотелось.
Суровая жизнь никак не желала унять свой гнев на старшего Флейма, каждый день мучая близких ему мышей и выкидывая коленца раз от раза всё заковыристей. И он, тот, на ком лежал весь груз ответственности, признаться честно, толком не знал, что со всем этим делать.
Ох, мама!
И присказка эта ещё! Въелась с детства и не даёт теперь покою, так и напоминая о маме, которой и в живых, может быть, уж нет.
Где-то внутри неслышно заныло, заколотилось сердце, «загудели» антенны. Нет, если антенны живы, значит, жива и матушка. Горький опыт научил его распознавать гибель близких на расстоянии.
Нежная рука скользнула по его мохнатому плечу, да так и осталась лежать на нём.
- Доброе утро, Великан.
Модо, сев и потянувшись, прижал к себе такую же озябшую, как и он сам, мышку.
- Привет, маленькая…
Для Модо, для этого огромного серого воина, практически все были «маленькими», вне зависимости от возраста и комплекции. Ривер, чьё мягкое, некогда мерцавшее серебро давно померкло, сверкать могла теперь лишь глазами, всё такими же огромными и бездонно-серыми.
- Модо, пойдём, разомнёмся, что ли? Не то совсем замёрзнем.
Мужчина кивнул, и, легко приподняв женщину с подстилки, помог ей встать на закоченевшие ноги. Они не стали с вечера разводить костёр: это показалось Флейму небезопасным.
В шутку соревнуясь, кто больше раз отожмётся или присядет, Модо и Ривер отчаянно пытались разогнать, казалось, уже застывшую в жилах кровь. В отжиманиях, как всегда, победил серый «фагоцит», а в приседаниях – его легконогая подруга.
Ривер, немного согревшись, нашла в себе силы ожечь мужчину взглядом и вдруг спросила:
- Скажи мне, Великан, а зачем ты соврал мне тогда?
- Когда тогда? – не понял красноглазый боец, тряхнув головой и привычно уже звякнув серьгами, - Не припомню, чтоб хоть когда-то врал. Не умею я.
- Когда мы с тобой подружились, - молодая мышка была серьёзна.
Модо ещё круче свёл надбровные дуги, силясь припомнить то, что случилось лет семь назад. Но Ривер не стала и дальше напрягать его заторможенный от холода и недосыпа разум.
- Меня, помню, как-то мама твоя спросила о том, что есть между нами? Между мной и тобой. А я ей возьми, да и ответь: «Мол, дружба, конечно. А что же ещё, если у вашего сына ранение было в пах?!» А она так в осадок и выпала. Смотрит на меня, как на дурочку с переулочка, а я себя таковой и чувствую… Наверное, дальше мне продолжать не стоит…
Модо зажмурился, сморщил нос, как от сильной боли, обнажив давно не чищеные зубы.
Ох, провалиться бы в тартарары от всей этой нелепой свистопляски, которую чьи-то дурные головы придумали обозвать жизнью!
Он и забыл уже о той маленькой лжи, а серебристая мышка помнила…
«А хорошо ж ты всё-таки устроился, Флейм! Принимаешь от девушки помощь, заботу, ласку, пригрелся в её объятьях, а в душу к ней заглянуть и не додумался. Собака ты последняя, Флейм, собака!»
- Рив, прости меня… - он уж было потянулся к ней, чтоб извиниться объятьями, но вдруг замер, поняв, что для Ривер, возможно, до сих пор сгоравшей от страсти, его многолетних невинных обнимашек было и так более чем достаточно.
- Помолчи, Великан, ладно? Я знаю всё, я всё понимаю, - женщина-мышь стояла в каком-то полуметре от Модо и всё так же плавила его сердце пронзительным взглядом, - Мне сегодня странный сон привиделся. Мне часто такие снятся. Вещие, что ли? Словом, во сне была девушка: красивенькая такая, молодая, милая, коса чёрная, глаза фиолетовые… Не вздрагивай, серый, прошу, не вздрагивай, - Ривер быстро замотала головой и прижалась к остолбеневшему Флейму, - Ты же знал её, да? Ты любил её? И сейчас любишь? А она погибла, да? А ты не можешь забыть…
Ривер ткнулась лицом в пыльную, пропахшую потом и выхлопами мотоцикла жилетку Модо. Жилетка тут же намокла, впитав горькие слёзы мышки.
А Модо не мог дышать: внутри всё пылало болью, вновь всплывшей из многолетнего забытья, всё кипело горькой отравой, норовило замучить до смерти.
- А она плакала, Модо, плакала… Я у неё спрашиваю: «Чего плачешь, сестрица?» А она мне, знаешь, сквозь слёзы так: «Он не хочет быть счастливым, не хочет». Я ей: «Кто?», а она говорит: «Модо»… Как её звали, Великан?
- Терри… - серый мышь еле выдавил из себя имя, которое не произносил уже много лет, и которое звучало теперь так странно и пугающе непривычно.
Боль. Она стучала кровью в висках, она полыхала в набухших антеннах, давила на горло и щипала солёной влагой в глазах. Она рвала душу на части, а в биении сердца слышалось лишь одно: Терри, Терри, Терри…
- Не горюй, Великан, не надо, - вновь зашептала Ривер, и её тонкие руки с нежными, но сильными и ловкими пальцами потянулись к лицу мужчины, будто желали стереть так и не скатившиеся по щекам слёзы, - Я знаю, для чего твоя Терри ко мне приходила… Доверься мне, милый. Просто возьми, и доверься…
И Ривер, потёршись лицом о ткань футболки на груди своего Великана, сняла с него выцветшую и пыльную жилетку.
- Рив…
- Чшшш… Помолчи, мой хороший, - пальцы молодой мышки легли на его губы, скользнув по острому, неровному краю обломанного левого резца, - Я знаю, что ты не любишь меня. То есть, любишь, как члена семьи, но не более… Тссс… Я тебя давно уже чувствую. Чувствую всего. Чувствую всё, как есть. Ты как будто во мне, вот здесь…
Всё те же серебристые пальцы, что были когда-то изящными, а потом исхудали и огрубели на вид от тягот нескончаемой войны, коснулись левой груди, под которой стучало сердце.
Пуговка за пуговкой, она открывалась ему на встречу… Точно белый бутон, раскрывается, желая отдаться солнцу.
***
Прекрасна!
Антенны горят, очи ловят тусклые отблески робкой зари, а губы – пунцовый жемчуг – шепчут уверенно и страстно, точно ведьмин заговор, словно страшную клятву на крови:
- Ты не любишь меня. И со мной не будешь. Ты будешь с другой. Однажды… Но ты скажешь ей ту же чушь, что и мне когда-то… А мы с Терри этого не хотим. Мы этого тебе не позволим! Она, твоя Терри, уже сделать ничего не может. Потому и заявилась в мой сон. И я сейчас докажу тебе, серый, докажу, что в твоей жизни может быть не только тоска по давно погибшей, но и счастье в объятьях живой…
- Рив…
В глазах всё плывёт и вот-вот стемнеет, как ночью. А кто-то невидимый задушит, не дав и вскрикнуть. Желание! Дикое, неуёмное, оно гудит в нём электрическим током высоковольтной линии, оно рвётся наружу, терзая нестерпимее всего на свете. Её желание, которое Он ловит своими антеннами…
Старший Флейм, еле сдерживая резкость движений, осторожно приподнял серебристую мышку. Уголки их губ тут же встретились, антенны – тоже.
- Ааааааах! – завыл Ветер в каменных нишах, и Гора отозвалась ему гулом могучих недр.
***
- Скажи… Великан… как ты звал её… по-особому?
Дыханье давно и безнадёжно сбилось, готовое в любой миг прерваться навеки. Прерваться от счастья. От невыносимого, нездешнего счастья. Прикрытые веки дрожат, как и алые, истерзанные поцелуями губы.
О, как она прекрасна в этом дивном «танце»! И будто тает в лучах восходящего солнца. А свет играет с её плавленым серебром, как с бликами в водах прозрачной и стремительной горной речки…
- Фиолетовая Ночка…
Как хорошо! Как нестерпимо хорошо! Что творится с ней! Что творится! А он чувствует всё. Всё! Она наполнила его своей негой. А он переполнен уже! Он не может так больше, не может!..
- А меня… как… назовёшь?
О, Боги! Тоненький какой голосочек! Совсем не её как будто. Как будто молит, просит пощады…
- Серебристая Речка…
- Ааааааах!
Ветер вновь запел свои «песни» над громадой седого вулкана. Он проснулся, он ждёт объятий, ждёт прохлады из сизых тучек. Они много воды напились, когда паслись над Серебристой Речкой…
***
Вновь мир озарился лучами солнца, но никто уже не мог определённо сказать, радостно от этого или нет. Марс, когда-то похожий на многоцветную драгоценность, уже ничем не напоминал её даже отдалённо. Над ним нависало дымное, бесслёзное небо, а по поверхности, точно обезумевшие призрачные байкеры, носились сухие, оголтелые ветры… Они разносили по всем четырём сторонам лишь отчаяние и безнадёжность, убивая в остатках своих обитателей последние жалкие крохи веры во что-то лучшее.
Ривер, зябко обхватив себя руками, тоскливо глядела вдаль из-под «навеса» мрачного пещерного свода. Она часто моргала, смахивая слезинки. Радоваться бы тому, что случилось, а ей было горько и тошно. В убогом мире убогая женщина урвала убогий кусочек счастья. Всё убого. Вся их жизнь – безликая красноватая пыль под бесцветным, безрадостным небом.
Он не любит её, как женщину. Всё, что было, держалось лишь на чувствах Ривер, на той страсти, которую он принял от неё через антенны. А ей ответа не было. Никакого. Одно только отражение собственной её любви, от которой она умирает вот уже целых семь лет. И нет надежды на что-то лучшее. Ривер похожа на этот мир – пересохшая, мёртвая речка, к водам которой милый не придёт ни напиться, ни выловить рыбку…
Всё то, что Ривер никогда уже теперь не забыть, даже если сильно захочется, было как будто во сне. Во сне, который не закончился утром, когда она открыла глаза, провела рукой по плечу своего Великана и предложила пойти размяться. Нет, настоящее пробуждение настало только теперь. Вот оно. Невыносимо горькое, а не сладостное.
- Рив, ну зачем ты плачешь?
Модо подошёл к ней и несмело привлёк к себе. Хотя бы согреть – и то дело. Ох, женщины. Он с детства привык трепетно к ним относиться. Ко всем. Ведь все они хоть чем-то да напоминали горячо любимую маму…
- Таких, как я не любят, Великан, - жалким, дрожащим голоском пролепетала всегда отважная, уверенная в себе Ривер, - С такими спят, дружат, может быть, воюют вместе, бок о бок, но не любят, понимаешь, НЕ ЛЮБЯТ! – последние два слова, которые мышка выкрикнула, отразились эхом от каменных сводов и, ударившись о запылённый пол, унеслись с очередным порывом ветра, - Я знаю, я сама виновата: в пятнадцать лет понеслась душа в рай, а тело – в разнос… Но вот думаю всё, думаю, думаю: а что если б я была такой же, как и она? Чистой была бы, а? С голоском таким детским и взглядом наивным? А? Если бы скромной была такой, непреступной? Милой такой и потому притягательной? Ты бы ведь тогда и меня полюбил, правда?
Серые глаза, полные слёз, словно прежнее, дарующее жизнь небо, вновь пронзили чем-то особым, неописуемым и ни на что не похожим. В них было что-то несчастное, ущербное, и в то же время неодолимо прекрасное. В них была любовь, вся любовь её израненного, но большого и доброго сердца.
- Я и так люблю тебя, Маленькая…
Модо сказал это, не успев хоть как-то обдумать. Душа с Душой говорила, и разум стоял в сторонке, не смея мешать им.
Ривер плакала. Обнимала его, дрожала и плакала.
- Ты самый лучший, Великан… Самый-самый… И обязательно будешь счастлив!






Голосование:

Суммарный балл: 0
Проголосовало пользователей: 0

Балл суточного голосования: 0
Проголосовало пользователей: 0

Голосовать могут только зарегистрированные пользователи

Вас также могут заинтересовать работы:



Отзывы:


Оставлен: 25 сентября ’2019   19:50
Еще одна горькая сторона страшной войны. "Урвала убогий кусочек счастья". И так тоже случается. Мне кажется, что двушка ошибается, все-таки какое-никакое чувство присутствует. Пусть это не детская всепоглощающая любовь. Но хотя бы искренняя привязанность.


Оставлять отзывы могут только зарегистрированные пользователи
Логин
Пароль

Регистрация
Забыли пароль?


Трибуна сайта

125
ОЖИДАНИЕ - о любви

Присоединяйтесь 




Наш рупор







© 2009 - 2024 www.neizvestniy-geniy.ru         Карта сайта

Яндекс.Метрика
Реклама на нашем сайте

Мы в соц. сетях —  ВКонтакте Одноклассники Livejournal

Разработка web-сайта — Веб-студия BondSoft