Агенты " Яломиште (часть 98.1 Раздел "Демоны бледно-розовой сакуры")

Известие о войне застала эльфа-кумихо Воль Реона и монаха Су Джона, в пути после очередного обследования. Далеко от Москвы еще не уехали. После встречи с Зинаидой Борменталь эльф пребывал в приподнятом настроении. Он не питал надежд, не мечтал о несбыточном. Просто радовался встрече с Зиной, как будто повидался с любимой сестрой. Не помнил он, была ли у него на самом деле сестра, или это просто ложное воспоминание. За двадцать лет в коме и не то причудится. Но было так радостно видеть Зину, идущую по улице с мужем и дочками. Видеть, что все у них хорошо. Знать, что это не просто видимость счастья – напоказ, чтобы другие завидовали. А простое, тихое, незаметное для чужих глаз. О котором не кричат. То, самое, о каком он мечтал с любимой Со Хве, но так и не смог его построить. Вышли на знакомой станции – просто подышать воздухом. Поразило необычное многолюдье. Сначала эльф подумал, что праздник. Только вот праздничного настроения на лицах не читалось. Как раз наоборот, казалось, что в каждом дому вдруг по покойнику. Су Джон спросил пробегавшую мимо селянку:
- Что случилось, уважаемая?
- Так война, мил человек, началась.
Монах испугался – лицо его спутника закаменело. Словно его прожгло знакомой болью. Той болью, от которой он столько лет оберегал больного друга. Эльф решительно подхватил свой чемодан, и куда-то зашагал.
- Ты куда?
- Должен же быть у них что-то вроде мобилизационного пункта.
- Да ты и так контуженый на всю голову.
- Руки ноги целы, голова на месте, винтарь в руке держал.
- У тебя же все отняли, сынок!
- Су Джон! Мне оставили руки и голову! Потому у меня не отняли ничего! Могу приготовить, могу убить (хоть зайца, хоть человека), могу освежевать, могу приготовить. Да мало ли как меня решат использовать.
- А как же я, малыш? Как же я буду один?
- Найди Кан чи! Его женщина к тебе неплохо относится – на частый дождик не выгонит. За меня не бойся – я кумихо. Меня убить это надо очень постараться.
- Зачем? Зачем тебе это надо. И потом, пуля в сердце или пуля в голову успокоит даже такого, как ты. А сердце-то у тебя и так не очень.
- Су Джон! Тебе этого не понять. У тебя не было семьи. Вот представать, что все, что тебе было дорого. Все светлое и чистое в твоей жизни может пойти прахом. На голову женщины, которая спасла мне жизнь, осветила ее добротой и участием, на головы ее детей будут падать бомбы. И они не просто останутся без крова, без куска хлеба, в халатике под снегом. Их просто не будет. Совсем, никогда не будет. Как будто и не было никогда на свете ни Зинаиды Павловны Борменталь, ни ее дочерей – Ирины и Светланы. Ни ее мужа, самоотверженно взявшегося за мое лечение. Причем тогда, когда мировые светила от меня отказались. Помнишь, как мы ехали в клинику в первый раз? Что я собой представлял тогда? Я реально был уже в половине шага от суицида. Для чего они спасли мне эту жизнь? Чтобы я трясся над своей шкуркой?
- Понимаю, малыш, что ты им благодарен. Ты не представляешь, насколько им благодарен я.
- Су Джон! Что стоит их совместный профессиональный подвиг, если они, ценой титанических усилий, спасли всего лишь труса и подлеца. Который, в то время когда их убивают. Сидит себе в своей уютной пещере – доволен жизнью и собой: любуется на портрет Зинаиды, жует зайчика, черепашкой закусывает и безмятежно созерцает природные касоты. Изредка попинывая заблудившихся хунхузов и прочую мелкоуголовную шушеру. Су Джон, если ты в состоянии спокойно наблюдать, как весь мир катится в нацистский ад – я тебя не осуждаю. Но для меня это не выносимо.
- Воль Реон, ты можешь погибнуть.
- Я уже погибал. Знаешь, я довольно пожил! Если моя судьба – погибнуть, защищая тех, кто мне дорог – я приму это. Может быть, это спасет кого-то из этих мальчишек. Кто-то из них выживет, станет отцом, дедом. Как малыш Кан чи. Вернётся к старой матери, порадует жену. Тебя мое решение ни к чему не обязывает. Документы, деньги, билеты на поезд и пароход – все с собой.
- Воль Реон, куда я от тебя. Кому я нужен. Если ты твердо решил самоубиться – так я наймусь в тот же полк. Да хоть писарем, хоть на портомойню – куда еще возьмут старую развалину вроде меня.
Конечно, призывной пункт они нашли. Замотанный полковник был немало удивлен видом необычных добровольцев. А когда они предъявили документы, ему сплохело. Такого быть не может, потому что не может быть никогда. Иностранцев он видел только на экране кинотеатра в клубе. А тут, непонятного вида господинчик с пожилым монахом (или кто он там). Кто они? Что они? Шпионы? Парочка сумасшедших? Су Джон – старше Христа! Гу Воль Реон полторы тысячи лет! Сам бы посмеялся, если бы кто рассказал. Причем младшему на вид от силы лет сорок. А старшему можно натянуть шестьдесят – видно, что этот буддист пожил прилично, но еще вполне бодр, благообразен, и признаки старческого маразма не демонстрирует. На первый, да и на второй взгляд паспорта сомнения не вызывают, если бы не даты рождения. Подделки? Насколько он себя помнил, то фальшивые паспорта с такими чудовищными ошибками бывают так же плохо изготовлены: где-нибудь на коленке в подворотне. Полковник Сидоров сделал то, что мог в данной ситуации. После того, как в Первопрестольной порезвилась «банда гипнотизёров», был проведен тщательный инструктаж со всеми силовиками. Поэтому чекисты появились раньше, чем эльф сумел решить: нужно ли упоминать, как он расправился с двумя десятками ниндзя. К сожалению, уже после того, как они успели натворить бед.
Странную парочку пригласили в отдельное помещение. Окна и двери шустро изолировали полиарговыми сетями. Чтобы не сбежали. Но изолированные субъекты не демонстрировали дурных намерений. Эльф просто ждал. Зачем и куда ему бежать? Смысл в лишних телодвижениях? Зачем искать призывной пункт, выстоять длинную очередь. Чтобы красиво сигануть в окно? Он не ссыльнокаторжный, не арестант. У него, да и Су Джона, была полная возможность сесть на поезд и спокойно уехать. Руки им не крутили, в цепи не заковывали. А то, что им, гражданам иностранного государства, сразу поверят на слово – он не настолько наивен. Потому проверять будут. Эльф прислонился головой к какому-то шкафу, безмятежно задремал. Лицо Су Джона красноречиво говорило: «Разве я тебя не предупреждал?».
Приглашенный из столицы специалист и его спутник были весьма удивлены. Так же как и кумихо. Рядом с чекистом стоял его давний знакомый Илья Ярмилов. И к удивлению начальников, обнялись, как братья. Чекист, присланный из Москвы, спросил:
- Илья Павлович, Вы знаете этого человека?
- Знаю. Это Гу Воль Реон, мы с ним вместе лечились в клинике у профессора Борменталя! Вместе вылечились..
- Почти…
- Да! Почти… Правда, я его почти не узнал – он стал живым (даже язвительно острит), тогда же он выглядел и чувствовал себя не важно. Только благодаря ему, моему другу кумихо, мне пришлось радикально пересмотреть свои жизненные ориентиры.
- Простите, но я не виноват. Просто мне было так паршиво, так и тянуло выговориться. Вообще- то я не любитель задушевных бесед с первым встречным. Но тогда накатило и прорвало. Вы, единственный, кроме Зиночки и ее мужа, кто не смотрел на меня, как на диковинную зверушку. И не ковыряли немытым пальцем в душевной ране. Просто выслушали. Не поверите – легче стало. Не думал, что мои откровения способны потрясти основы миропонимания.
- Друг мой, Вы то здесь зачем? Неужели из-за Зинаиды Павловны? Неужели она так много для Вас значит?
- Много ли для Вас значит Марго? А ваши дети – насколько их жизнь и здоровье для Вас важны? Это все беллетристика. Но вот ситуация. На Вашу женщину и ее детей (от Вас эти дети или не от Вас – это вообще другая тема) напали негодяи. Неужели Вы ничего не сделаете, чтобы их защитить. Например, не возьмете палку и не разгоните паскудников. Ни попытаесь хоть как-нибудь ее защитить? Прекрасно понимая, что в драке может быть всякое.
- Но ведь Зинаида Павловна – не Ваша женщина.
- Она и не обязана быть моей! Она не может быть моей по определению – она замужем, имеет детей! У нее семья, и лезть к ней со своими признаниями, компрометировать ее перед родственниками, друзьями и знакомыми, давать пищу для скабрезных сплетен – верх паскудства! Я просто люблю ее, как сестру. У меня к ней братское, а не эротическое чувство. Если на сестрицу покушаются, неужели будете безмятежно созерцать?
- Но ведь она не оценит Вашей жертвы….
- Более того, она даже и не узнает. Это все не важно. Мало того у меня сын в этой стране, у него здесь семья – любимая женщина, дети, и уже внуки.
- Но ведь они все в Хабаровске.
-Если падет Москва, то, поверьте моему опыту, Хабаровск долго не протянет. Приедут туда разные твари, назначенные новым правителем. И первым, кого они зачистят – будет Кан чи и его семья. Потому что не только местной уголовщине от него житья не нет. Гостей из солнечного Китая и дружественой Японии случалось на пинках выпроваживать. Учитывая, что правнучка Лилия дружит с сыном вдовы одного из командиров Шинсенгуми, на спокойную и счастливую жизнь они могут не рассчитывать. И братец этой веселой вдовушки женат на еврейке, от которой наплодил восемь дочерей. В общем, с чистотой расы полный швах. Если сейчас мой сын и внуки могут жить спокойно, как люди, не боясь преследования. То с приходом фашистов все будет очень и очень плохо. Вспомнят всех поименно, и в лучшем случае, наградят орденом свинцовой маслины. Никого не обойдут.
- Вы больны.
- У меня стойкая ремиссия в течение пяти лет. На руках заключение лечащего врача, кандидата медицинских наук Зинаиды Павловны Борменталь. И заключение консилиума в составе Ивана Арнольдовича Борменталя и Филиппа Филипповича Ягужинского. Куда нам с другом податься?
- Если Вы – отец Константина Кумихова, возьму ка я Вас к себе. Такими кадрами грех разбрасываться.
Дальнейшие военные перемещения товарища Гу и Су Джона покрыты мраком казенного сукна. Правда, слухи ходили про одно происшествие.
Дело было в лесах Белоруссии. Что перемкнула кумихо именно в этот зимний день, Су Джон не мог определиться. Полнолуние ли, или звезды так сошлись. Зинаида Борменталь, которую держали в курсе поведения ее пациента, выдвинула простую версию:
- Коллеги, в этом зимнем лесу Гу Воль Реон просто спас самого себя. Закрыл гештальт с сиротством и одиночеством. Одной болью меньше. А скоро завершит историю с неудачной женитьбой.
- Зинаида Павловна, откуда такие смелые суждения?
- Боль, заноза в сердце, причиненная одной женщиной, может быть исцелена любовью и лаской другой. Если Валерий Гу только позволит себе чуть-чуть расслабиться и допустить ее чуть-чуть ближе, чем других. Это он только с виду суровый воин. А по сути – большой ласковей ребенок. У которого отняли маму, отняли сестру, разорили его дом, пустили под откос всю его жизнь.
В этот день шли по следу карательного отряда. Вдруг эльф-лис почувствовал живое тепло среди заунывного пения вьюги. И звук. Плакал ребенок. Картина, открывшаяся кумихо раньше других, была достойна пера лучших мастеров. Среди пепелища к печке испуганно прижимался полуодетый малыш лет шести. Рядом стоял офицер, командир айнзац-команды в теплом полушубке, приставив к головенке заряженный пистолет. Холодно, буднично, без тени эмоций на породистом лице.
Эльф вспомнил. То, что было жизнь тому назад, на другой планете, за миллионы световых лет. Вспомнил себя шестилетнего и тот дождливый день, изменивший его жизнь:
При нем село его спалили,
угнали мамку со двора.
И в наспех вырытой могиле
лежит убитая сестра.
Только Создатель миров знает, как и почему выжил юный оборотень. Ему повезло. Тогда его подобрал бравый военный Су Джон – это он потом в архивариусы подался. А этому рыжему мальчишке? В определенном смысле. А вот господину местному фюреру не подфартило. Не его день. Эльф не понимал, к чему такие сложности и ритуалы: остынет печка, и через несколько часов замерзнет ребенок. Офицер на ломаном русском кричал:
- Еще шаг и вышибу этому щенку мозги. Бросить оружие немедленно.
Командир отряда Сидор Михалыч успел подумать: « Это он зря!»
То, что произошло после, никто вспомнить не мог. Кроме кумихо. Неведомая сила выдернула пистолет из рук фашиста и отбросила его так, что сразу не дотянуться. Сообразить, откуда пришла смерть он элементарно не успел. Карательный отряд, лишенный командира представлял жалкое зрелище. Бравые вояки просто от ужаса застыли, и тут же лишились голов. Те же, кто бы способен к паническому бегству и беспорядочной стрельбе по ясным звездам, были прикончены партизанами. Кумихо уже буквально подлетел к заколоченному срубу сельского клуба, который только – только занялся огнем. Бабы и ребятишки до того заходившиеся в крике и рыданиях, смолки от ужаса. Они были уверены, что сгорели и попали в ад. Так орать могут только в преисподней. Заколоченная дверь была сорвана с петель, в проеме стояло огромное существо. Можно его было принять за человека, если бы не острые торчащие лисьи уши, когти на окровавленных руках. И глаза – с узким зрачком, как у лиса или кота, полыхающие желто-зеленым пламенем. Рядом валялись немцы с факелами в лужах крови. Попадья в ужасе заорала:
- Не дадимся, православныя!
На что этот страшный демон выдал уж вовсе несусветное:
- Что стоите, бабоньки? Ждете, когда крыша рухнет! Детей в зубы и мухами отсюда, красавицы!
- Господин-товарищ демон, вы нас есть сегодня не будете? - робко спросила синеглазая девчушка лет двенадцати.
- Спасибо дитя. Я сыт. Жить хотите? Бегом, мать вашу!
Женщины сначала робко, затем довольно бодро стали выбегать из сруба, вытаскивая ребятишек. Партизаны и само страшное создание вытаскивали тех, кто сам идти уже не мог. Что как-то не очень характерно для демонов. Внутри осталась одна попадья, которая беспорядочно металась, истово крестясь и вереща: «Уйди, исчадие ночи! Живая не дамся!». Эльф, молча, удалился, понимая, что пугает даму своим непрезентабельным видом. А так – может сама выбежит. Дура, она конечно. Что есть, то есть. Но жить-то и дуры хотят. Нет ума, так может, инстинкты вывезут. Не вывезли. Эльф заметил летящую балку. Мгновенно метнулся. И не успел Су Джон испуганно охнуть, как лис уже стоял на снегу, держа на руках визжащую и брыкающуюся особу. Поставил ее на ноги и, шатаясь, побрел восвояси. Попадья заорала:
- Эй, ты! Куда пошел, исчадие ада!
- Что тебе, болезная!
- А надругаться над белым телом? Или я тебе не хороша?
Эльф устало махнул рукой.
Такого смеха эльф еще не слышал. Смеялись бойцы партизанского отряда, смеялись спасённые сельчане: бабы, мужики и даже ребятишки (не понимая толком над чем). И даже сама обойденная демоническим вниманием попадья. Это смех звучал как победа над смертью. Если люди так смеются, значит, жизнь наладиться. Здесь ли, в другом месте – но наладится.
Давненько он не превращался. С первым разом, конечно, не сравнить. Но все тело ныло немилосердно. Во рту пересохло. Единственное, что его интересовало – это направление ближайшего теплого помещения. Эльф снова был в привычном облике. Еле добрел до блиндажа и отключился. Боли ран почувствовать не успел. Очнулся от того, что его тормошил тот самый рыжий пацаненок:
- Дядя Валера! Ты только не умирай, ладно! Ты хороший, я знаю – ты хороший. Только не умирай.
Рядом с мальчишкой стояли его мать – Миловидная селяночка лет тридцати и та самая синеглазка:
- Может, желаете чего, товарищ?
- Вы кто?
- Солнцевы мы. Я Марфа Ярославна Солнцева, это моя старшая – Натка, а этот рыжий пострел – младший Ванятка. Ванька, да слезешь ты или нет. Человек еле жив, из него пуль вынули всю осень уток стрелять можно, а ты по нему скачешь.
- Мадам, на уток охотяться дробью. А эти пули - лучше переплавьте. Все польза.
- Спасибо вам, за нас всех. И за Ванюшу особенно.
- Вы это Ванюшке жизнью обязаны. Это я его услышал. Так бы не знаю, как все могло повернуться. Только я рад, что мальчик будет расти при маме. Малой не замерз?
- Да в вашем полушубке он до весны просидеть мог.
- Я рад.
- Простокваши не жалаете?
- Можно кружечку.
- Дядя Валера – подластилась веселая Натка. – А можно, мы к Вам приезжать будем?
- Ты лучше вырасти, выучись, внуков мамке нарожай! Это будет самый лучший подарок мне и лучшая месть за Вашего отца. Договорились, шустрик.
Тем временем Су Джон беседовал с доктором.
- Доктор, Воль Реон жить будет? Как, по-вашему, у него есть шанс выжить.
- Вы смеетесь?
- Он был нашпигован пулями, вчера чуть не истек кровью. Думал, что парень не очнется.
- Знаете, когда-нибудь он, как все однажды рожденное, конечно умрет. Но не сейчас – это точно. Я впервые видел такое – не успеваю вытащить пулю, так рана на глазах затянулась. Но все равно. Ближайшую неделю – полный покой, никаких потрясений, отдых и полноценное питание. Не сочтите мой вопрос бестактным. Воль Реон Вам кем приходится? Вы так заботитесь о нем. Как-то не укладывается в понятие обычной дружбы двух холостяков.
- Вдруг мы завтра умрем. Полторы тысячи лет я хранил тайну. Сейчас думаю – на кой? Воль Реон Гу – мой приемный сын. Я подобрал его недалеко от раззоренного селения оборотней. Не ищите на карте это место. Это было совсем в другом мире.
- Я понимаю, товарищ, такое потрясение. Не каждый день твой сын. Но…
- Поверьте мне на слово. Эта замечательная во всех отношениях планета – не единственная обитаемая.
- Оставим дискуссии. Это многое объясняет. Пожалуйста, проследите, как отец, чтобы товарищ Гу в ближайшие семь дней никуда не встревал. Это его добьет. Вот тогда уже будет повод серьезно беспокоиться о его жизни.
-Увы, были прецеденты.
Су Джон с тревогой замечал, когда у его приемыша в глазах мелькали знакомые огоньки, а на лицо невольно выплывала почти детская улыбка, когда получал письма из села Полетаево Челябинской области. Так он улыбался Со Хве. Совсем по-детски. Отшельник просто махнул рукой: «Неисправим!». Единственно, что сказал:
- Гу Воль Реон, ты стремительно деградируешь. За сорок лет так опуститься. Юн Со Хве – я бы понял, премиленькая породистая девица. Зинаида Борменталь – так она хотя бы в науках преуспела. И как итог всех метаний – сельская учительница Марфа!
- Су Джон, Марфа-то, чем не хороша? И на личико не дурна, и фигурка – есть на что приятно посмотреть, и не дура. В деревне живет – и что? Я вроде как тоже не в центре Сеула. И сам я, по сути – деревенский мужик. Что я мог дать княжне Юн Со Хве? Если бы не трагические обстоятельства, она бы даже и не посмотрела в мою сторону – сдался ей какой-то кумихо контуженный. Ей и добрых-то женихов не перебрать.
- А она тебе что дала? Кроме трех месяцев любовных утех?
- Но ведь они были – девяносто дней безоблачного счастья. И потом, если бы я не врал ей с самого начала, мы бы прожили эти годы вместе. В любви и согласии. Я впервые за тысячу лет не чувствовал себя изгоем – была женщина, которая обо мне беспокоится. Которой я хотя бы не противен. И потом у меня от нее сын. Кан чи, хоть и горько это признавать, не моими трудами и не твоими молитвами, вырос хорошим человеком. Сумел превозмочь боль потери и стать счастливым.
- Ты забыл, чем кончилась твоя любовь к Со Хве? Знаешь, каково мне было, вместо твоего голоса, двадцать лет слушать сообщения робота: «Состояние пациента стабильно-тяжелое. За последние сутки изменений не произошло. Ресурсы капсулы истощаются. Рекомендуется отключить систему жизнеобеспечения. Функции мозга серьезно повреждены. Для восстановления ресурсов не достаточно». Смотреть на мучения твоего сына. До сих пор его крик в страшных кошмарах снится. А потом, видеть, как беснуется в тебе, недолеченном, тоскливая безысходность.
- Марфа здесь причем? Она знает все про меня, я ей в первый же день все рассказал.
- Для чего?
- Чтобы не повторилась ошибка с Со Хве! Пусть она знает, что я такое. И уже после решала, впускать ли меня в свою жизнь. Или лучше остаться друзьями. И она впустила. Не побоялась.
- Вот чего, только коварства за тобой раньше не замечал. Это нормально? Понимаю, гены пальцем не раздавишь. Вот так нагло использовать невинное дитя, чтобы подобраться к его матери, может только лис.
- Это когда?
- Про твое заступничество за облезлую кошатину Муську.
- Я просто вежливо напомнил даме, что эта забота Солнцевых – кого им заводить. Как не ее печаль – красота или безобразие их кошки.
- Не знаю, как ты это преподнес. Только эта дамочка на трех листах петицию принесла за подписью четырех местных кликуш: « Прошу оградить… - можешь у Сидора взять: интереснейшее чтиво».
- Сколько живу, не могу привыкнуть к безудержному полету человеческой фантазии. Из двух фраз – три листа мелким подчерком. Дело-то выеденого яйца не стоит. К Марфе из их школы работница пришла за чем-то, Марфа на кухне хлопочет, я как раз за дровами вышел. Не иначе как тетенька прибежала на запах гусиных портошков. Печенка с сушеным укропом - непередаваемые ощущения. Еще под квашеную капустачку. По сравнению с камчи - пресновата, но все равно. Все вместе на вкус - пища богов. Знатный супец готовился. Рассказывать бесполезно – это надо пробовать. С морозца, особенно после ранения – самое оно.
- Так я и знал. Кумихо он и в Африке кумихо. Говорил про высокие материи, а тебя, как и твоего сына Кан чи, просто на запах пищи приманили.
- Тебе видней. Только это к делу не относится. Пришла к Марфе тетка из школы, от тепла разомлела. И вдруг выдает: « Марфуша, что же кошечка у вас такая страшненькая!». Я с полешками в дверь, Муська - эта вот кошка, которую страшненькой обозвали (по мне так обышный кошак: мышей ловит, в избе не гадит и на этом спасибо), вспрыгнула на меня и шипит на тетку. Я дрова положил, зверюшку успокоил – та к Ваньке на руки и шипит оттуда. Я уже приготовился гостью выпроводить за шиворот. Пока дама сердца размышляла. Я оглядел тетеху: « Мадам! Вы сами вроде ни красотой, ни умом, ни усердием, ни прочими талантами не блистаете. Но ведь и Вас зачем-то же завели!». А Муська в это время у ног трется и мурлычет: «Правильно говоришь, самец хозяйки, правильно». Тетеха тулуп в зубы и вылетела как ошпаренная. Натка смотрит сурово:
- Дядя Валера, ты что – больной?!
- Извини, малая. За такие речи выносят из помещения на пинках. Каюсь - постеснялся. Не приучен пинать особ женского полу, во избежание травм, не совместимых с жизнью. Уголовной статьи на старости лет мне не хватает для полного счастья. Мне бы хотелось дожить отпущенные мне годы, обнимая любимую женщину.
А Марфа улыбается:
-Никто тебя не посадит. У тебя справка от врача есть. За стол садись, кошачий защитник.
- Теперь я знаю в кого сын Кан чи! Это особый талант с невинно-нахальной мордахой говорить гадости!
- Да я не одного худого слова не произнес. По крайней мере, по-русски. А корейского Марфа не знает.
- На ее счастье. Песенка твоя, я чуть со стыда не сгорел. Воль Реон, тебя ничего не смущает? Подкатывать к одной женщине, поминая про другую.
- Пел-то я по-русски.
- Уж лучше бы ты пел ее по-корейски. Жених хренов! Марфуша твоя – умница. Еще подпевает, головку свою на плечо положила. « Прелесть, какая дурочка!» в классическом исполнении.
- Во-первых, Марфа умнее нас двоих вместе взятых.
- В этом и заключается сей феномен, что «прелесть, какая дурочка» вовсе не глупа и отнюдь не наивна.
- А во-вторых…. Кто сказал, что песня о Со Хве? Это я еще раньше бренчал, кисэн развлекал.
- Вот сам себе и накаркал « счастливую долю». А потом твою странную песню слышу на другом конце планеты, причем в разных вариациях.
- Ну, к ним кроме меня еще люди ходили. Ну и понравлюсь кому-то…
Старый отшельник вспоминал, как его приемный сын на какой-то сельской гулянке, отжигал оригинальным текстом:
- Крутиться вертится шарф голубой
Крутиться вертится над головой,
Крутиться вертится над головой
Крутится вертится –хочет упасть,
кавалер барышню хочет украсть.
Крутиться-вертиться шарф голубой,
Крутится вертится как заводной.
Где это? Что это? Что же со мной?
- Батюшка родненький, как же мне быть?
Мне эту девочку не разлюбить.
В сердце огнем разгорается страсть,
Барышню, видно, придется украсть.
Кружится улица, храм и дома,
Кругом кружится моя голова,
Крутятся лавка, трактир и базар,
Крутится вихрем весенний угар.
Крутится ,крутится, крутится шарф,
В сердце бушует весенний пожар.
Хочет он, хочет он, хочет упасть,
Барышню эту хочу я украсть.
Сейчас подойду, обниму, украду.
Сейчас подойду, если не упаду.
К сердцу прижму, закручу, заверчу.
И с этой барышней в небо взлечу.
Крутится вертится шарф голубой,
крутиться вертится над головой.
К нежному плечику не припадет,
Барышня эта со мною живет.
Где эта улица, где этот дом,
Где эта барышня, что я влюблён.
Чувства мои растворились как дым,
Барышня та же, но рядом с другим.

- Дядя Валера, ты что, совсем больной чтоли? – вставила свои пять копеек Наташка. – Ты разницу между шаром и шарфом способен уловить!
- Понимаю, дочка, что шарф и шар - это две большие разницы и четыре маленьких. Только все-таки я про шарф.
- Ты-то здесь причем?
- Просто когда-то давно я очень долго был один. Ну, вот и я захотел, чтобы рядом была родственная душа. Я себе от тоски нафантазировал. Даже девицы не самого тяжелого поведения и те прослезились. И представить не мог, что найду ее так далеко от дома.
- Тебе здесь плохо?
- Наоборот, мне здесь намного лучше, чем на родине. Любимая женщина, которая меня принимает, таким как я есть. Любит меня, зная, что я кумихо. Дети, которые от меня не шарахаются. Соседи добрые, за исключение четырёх кликуш. Поверь мне, в Корее кликуш намного больше…Теплый дом….
- Блаженный ты все-таки, дядя Валера! Только все равно хороший. Повезло мамке!
- И тебе повезет, малая!

Су Джон помолча, а потом выдохнул:
-Знаешь, что. А живите на радость друг другу. Мне просто очень трудно привыкнуть, что ты вырос. Мальчик мой! Ты был моей единственной семьей. Ты Канчи маленьким не видел, потому тебе сложно понять. Моя душа видит тебя напуганным мальчонкой. Хотя ты уже сам кого хочешь, напугаешь. Я просто хотел тебя и Кан чи защитить. Но только делал хуже. Одного не учел, что я не вечный. В этой истории с Со Хве я виноват, если разобраться. Я виноват, что ты не знал и не понимал людей. Это я тебя прятал ото всех в глухой чаще дремучего леса. Ограничил твои контакты с внешним миром пятничными посещениями доступных женщин. Думал, что удовлетворив похоть, ты потеряешь интерес. И все будет, как раньше. В общем, вел себя, как ревнивая свекровь. Все время боялся: вот придет смазливая стерва и заберет мое единственное сокровище. Я был готов защитить тебя любой ценой. Не думая о том, что ты можешь не принять мою цену. Пожертвовать любимой женщиной, чтобы спастись самому. Как и то не учел, что Кан чи не сможет физически молча наблюдать, как истребляют тех, кого он считал своей семьей. Я просто силой уволок его с места происшествия. Думая, что он будет отсиживаться около меня, пока тех, кого он любит, убивают и истязают. Еще и злился на него. Ты, малыш, хоть и несешь признаки зверя, все-таки человек. В большей степени, чем я сам. Всегда я относился к женщинам снисходительно – как к существам низшего порядка, только на то и годным, что распалять похоть и рожать детей. А низшее существо сделало за восемь лет то, что я не смог за полторы тысячи. Научила тебя быть человеком. Так что беру свои слова обратно.
Зинаида Борменталь, как оказалось, ничуть не ревновала. Тем более, что братско-сестринская дружба не прекратилась. Парочка казалась колоритной. Она как-то себе по сказкам эльфов не так себе представляла. Тем более их амурные предпочтения. Зина считала, что избранницей товарища Гу, если он все-таки допустит кого к себе, будет длинная худощавя «цыбастая» (как говорила Дарья Петровна, с которой они трудились горничными в доме профессора Ягужинского) дева. Возвышенная и таинственная незнакомка, почти эфемерное создание. Была очень рада, когда Валерий Гу (на это имя выхлопотали для эльфа документы Пандорин, Сидор Михайлович, и профессор Борментайль), сообщил в очередом письме, что едет с женой с детьми: « Я на обследование, они - так Москву поглядеть!».
Только Марфа являла собой совсем иной типаж. Плотненькая, невысокого росточка, шустрая, острая на язычок веселушка - зажигалочка. Возможно, про коня и горящую избу - это не она. Зато около нее любому светло и спокойно. Сам кумихо о ней так говорил:
- Зинаида, сестрица! Она такая….. Она как Вы! Ей можно рассказать все, и не боятся быть осмеянным. С ней не надо притворять бесстрашным героем. Просто быть собой. С ней можно говорить – Марфа умеет слушать и слышать. Она простит все, кроме предательства. Мое солнышко только кажется такой насмешливой. На самом деле она не язва – она просто веселая. Насчет того, что Глафира-попадья про нее болтает – слушайте меньше. В чужом глазу соринку в моем лице видит (не только директора школы, до райкома дошла!), а в своем – бревна в лице резидента немецкой разведки Германа Шульца (он же Федор Потапов) не замечает. Хотя в их писании русским (вернее еврейским) по белому написано, что человека следует оценивать по делам. А не по разрезу глаз и форме ушей.