Хармс (миниатюры)

РАВНОВЕСИЕ.

Хармс как-то заметил, что его литературный и поэтический талант
с каждым днём возрастает. Он принялся набивать трубочку и погрустнел.
«Во дела – думал литератор – так, и до Александра Сергеевича Пушкина
не далеко. А потом что»?
Он поднялся и начал прохаживаться, меряя комнату шагами.
– А потом, ничего нету – бормотал он, сжимая зубами трубочный мундштук –
Потом, гигантский провал до самого Господа Бога.
Хармс потонул в облаке ароматного дыму. Разогнав его рукою, произнёс:
– До Господа Бога дотянуться, такого и затевать не стоит.
А Александра Сергеевича превзойти, крайне уже глупо.
Хармс улыбнулся и пошёл выбивать трубочку.
– Сегодня же начну писать хуже – твёрдо решил он –
Ежели дар мой усиливается, то и мои усилия должны этому соответствовать.
Сегодня – пишу хуже. Завтра – ещё хуже. Послезавтра – совсем плохо.
А в четверг с утра – и вовсе отвратительно!
И тогда, Бог даст, останусь на прежнем своём уровне.
Аминь.


ДВЕРНАЯ СИМФОНИЯ.

– Про дверные петли, симфонию возможно написать – полагал Хармс,
слушая их не повторяющееся пение, при каждом открывании-закрывании
– Сколь музыкальна оказывается – не смазанная петельная конструкция!
Сколь певуча и талантлива она во всём, против обывателя, без музыкального
на то слуха. Чудны и велики дела твои, Господи! – думал Хармс – Коль даже
простая железяка, превосходит обывателя в творческих возможностях!
Ежели не смазана давно, машинным для такого случая, маслом.


ЦАПЛЯ.

«Цапля ходит как цыган, глаз её коричнев».
– Нет – решил Хармс – Всё же, Пастернаковское:
«Забором крался конокрад, загаром крылся виноград» –
гораздо мне поэтичнее!
И он решительно вычеркнул тогда
цыганскую цаплю из нашего Мироздания!


КРОССВОРДЫ.

Хармс обычно занимался тем, что любил разгадывать кроссворды.
Для поэта не имело значения, чтобы вписывать туда правильные слова,
подглядывая ответы на последней странице. Для него главное было,
чтобы буквы на перекрестьях полностью совпадали.
Например: «Советский писатель, на букву Эл, по горизонтали».
Он тогда, быстренько вписывал в клеточки своё личное мнение: «чешуйчатокрылый».
И смотрел, что там загадано по вертикали.
По вертикали же, задавалось следующее: «синтаксический оборот».
Хармс вписывал туда: «памидор», с большой даже ошибкой.
Зато две буквы «о», в перекрестных словах, вполне между собой совпадали!
– То-то! – улыбался Хармс – А что «памидор» с большой даже ошибкой,
так это ерунда! – успокаивал он – Не есть же я его целиком, немытым собрался!
Моя теперь задача, быстренько разгадать этот сложный кроссворд и отправиться
в парк на лавочку, где много воздухов среди каштанов в траве. Там, свернув разгаданную газету в трубочку, возможно разглядывать сквозь неё –
снующих под ногами голубей.
– Что у нас следующее? – бормотал он, сжимая зубами трубочный мундштук –
«Самая крупная и не летающая на земле птица», по горизонтали.
– Ну, это просто! – говорил себе Хармс – Это: «бухгалтер».


ОЧЕРЕДЬ.

– За селёдочкой стоим? – подходя, уточнил Хармс у хвостатой очереди.
Та, оглянувшись на него, зашелестела. Какая-то сердобольная старушка
решила помочь непутёвому литератору и поманила его поближе пальцем.
– Жа шишушимами мы вше ждешь штаим – поясняя, прошамкала она,
ловя выпадающую челюсть.
– Спасибо тебе, добрая женщина! – обрадовался Хармс и быстро направился
в сторону дома.
Он двигался в клубах заплечного трубочного дыма и всё повторял про себя:
«Жа ши-шу-ши-ма-ми, мне как раз-то без надобности!
Вполне и без них проживу.
А вот «зельцера» на ужин прикупить – стало необходимо».


«ЗА ЗАСЛУГИ – ПЕРЕД».

Хармс сидел на лавочке в сквере и разглядывал, сквозь
большую увеличительную лупу всё, что попадалось ему на глаза.
Проходящие мимо граждане сильно шарахались на сторону,
увидев огромный в его лупе глаз. Тогда, Хармс кричал им:
– Осторожней, попрошу вас об бордюр!
Своими криками он спас многих Советских граждан и гражданок
от покалечанья, с вывихами голеностопных суставов пониже коленок.
Всего же набралось порядка 100 человек. А по советской Конституции,
такое массовое спасение мирного населения расценивалось уже как подвиг.
И вознаграждалось медалью «За заслуги – перед». Второй правда, степени.
Но Хармс об этом и вовсе не знал:.
– Осторожно, попрошу вас об бордюр!


ДЕ ЖАВЮ.

– Отчего говорите вы, будто – дрянь я пишу? – удивлялся Хармс
у редактора заводской газеты «Вперёд! Там хорошо!» –
Как вы себе такое решили? На каких основаниях?
– На основаниях моего взгляда на литературу – отвечал тот,
отмахиваясь газетой «Вперёд!», от кружащих по редакции мух.
– Отчего же вы ленту от мух, у себя на потолке не повесите? –
интересовался у него Хармс.
– На основаниях моего беззлобного нрава и не кровожадности к мухам –
отвечал редактор – На крепких основаниях веры моей в загробное существование.
– Отчего же – начал было Хармс, да сбился с мысли – Так вы стало-быть,
духовно продвинутый редактор «Вперёд»? – удивлялся Хармс –
Отчего же полагаете вы, будто – дрянь я пишу?
– На основаниях моего взгляда на литературу – отвечал ему редактор –
На основаниях того, что пишете вы просто замечательно.
Но дожить хочу среди мух, до глубокой старости.
Давайте же обнимемся теперь с вами – гений.
И они обнимались.
Гений, с духовно развитым редактором газеты «Вперёд!».
А на следующий день, всё повторялось вновь.


КРИВЫЕ ВЕНИКИ.

Веники продавались кривые, но пахли они замечательно.
Хармс вздохнул и купил на последние – самый маленький.
Вернувшись, он поставил его в самую пустую вазу на кухне.
А на утро Зина соседка, им подмела.
– Я же не знала – говорила она – Думала, так стоит.
Хармс молча тогда, вышел с кухни.


ПРИЧАЛ.

На утреннем крыле, возле причала, чаек качало.
Когда пароход гудя отчаливал.
Не чая более причалить,
В протяжении месяца, к Мельбурну.

Хармс отложил в сторону перо и потёр глаза.
– Пойду, умоюсь холодной водицей Москвы –
решил он и отчалил. Пеня под собою скрипучий паркет,
и держа курс – на далёкую сейчас, умывальницу.


«ГОЭЛРО».

«Гоэлро» идёт – шагает!
Свет людям он предлагает!
С чётким ударением на букву «я», в слове «людям» –
написал, и зачеркнул быстро, Хармс.

«Гоэлро» везде уже!
От него не спрятаться на этаже уже! – зачеркнул.

«Гоэлро - Гоэлро», не пошли бы мы в – зачеркнул.

Пишется, через – элро – зачеркнул.
Слышится, как – гоэлро?

Хармс откинулся и посидел немного, глядя в окно.
Затем, решительно уже продолжил:

Польза всем от «Гоэлро» очевидная!
Светит ярко «Гоэлро» нитевидная!».

– Ну, наконец-то! – обрадовался Хармс.
Только что, он честно заработал свой рубль.
– Завтра же, отнесу эту – он подбирал слова, не зная,
как ему назвать «эту», которую, он только что написал.
– Завтра же, отнесу «эту» в газету «Вперёд!» – твёрдо решил он.
– На рубль сегодня, еды прикупить можно.


КРАЙНЕ НАУЧНО.

Встав поутру, Хармс уселся к столу и,
подперев голову рукою, вывел:

Ветер выл, мела метель.
Ночь, гудела как орган.
Шёл я лесом, аки зверь –
Страхом обуян...

Хармс не стал продолжать написание и отложил в сторону перо.
– Необходимо сейчас же опохмелиться – твёрдо решил он и, достав
из-под стола тёплую бутылочку, отпил оттуда. Вначале из неё.
А затем уже, булькая, из носика чайника. Походив и покурив –
для ожидания – он присел к столу и, поскрипывая, вывел:

Ветер стих.
Снежок пушистый падает, кружа...
Солнце зимнее не слепит.
Сырник ем с ножа.

Он отпил ещё пару глотков, того и другого:

Снегирь в морозной белизне,
Клюёт рябины завязь.

Зачеркнул.

В груди моей горит очаг.
Потрескивая угольками, там –
Огонь танцует.

Хармс остановился на достигнутом и улыбнулся:
– Надо это, в какой-нибудь научный журнал отнести – решил он –
Который специализируется на химических превращениях –
одного из другого. Думаю, им такое понравится.
И главное, крайне научно всё у меня. Крайне, научно.


КОНФУЗ.

Хармс, вместе с Зиной соседкой, сидели у него в комнате
и готовились угоститься нехитрым ужином. Зинаида Петровна
разложила уже варёную картошечку, и теперь доставала из большой банки
солёные огурчики – шерудя там рукой, среди зарослей зонтичного укропа.
– Укроп, Хармс, он для здоровья и запаха нам очень полезен – говорила она,
доставая пупырчатый огурец и вертя им перед носом литератора.
– А по мне, так он – потонул в мутном рассоле, совершенно –
отвечал ей Хармс, разглядывая скользкий огурец – Как там, у Некрасова?
Он поднялся и с жаром продекламировал, округляя глаза
и раздувая крылато ноздри:

Прибежали в избу дети,
второпях зовут отца:
"Тятя! Тятя! Наши сети –
притащили мертвеца".

Зина обронила огурец на пол и, ухватившись за рот ладонями,
быстро пошаркала разношенными тапками в уборную.
Где и закрылась, погасив за собой свет.
Хармс тогда, прекратил декламацию и полез за огурцом,
больно ударившись об стол головою.

А после пары стопочек «Анисовой», они с Зиной
уже и не вспоминали об этом, за ужином, конфузе.
Она ведь знала, что Хармс поэт.
И мир наш, видится им поэтически.
Да и он, нисколечко в этом не сомневался!


ДЕТСТВО.

Детство – пора радости и плача, пора непрестанного любопытства
и попыток ходить! Пора удивительных открытий, распахнутых
настежь дверей, за которыми – улыбается нам новизна!
Взрослость – продолжил написание Хармс, но тут – перо,
потеряв остатки чернил, встало.
Хармс макнул его пару раз в чернильницу, но оно лишь
клюнуло там, по влажному донышку.
Литератор вскинул брови – Надо же! – улыбнулся он.

Хармс подошёл к окну и отдёрнул тонкую штору.
В небе кружила стайка голубей. Поэт немного полетал вместе с ними,
а потом и посвистел, махая рукой.

И к окну свежий ветер вынес,
лёгкое пёрышко,
из груди – голубиного вожака.


ДУША ВСЕГО СУЩЕГО.

– Совершенно не важно, кто ты, Хармс – говорил ему Господь –
Важно кто я. Я – Вседержитель.
– Ах, вот оно как – раздумчиво произнёс литератор и после закурил.
– Ещё вопросы имеются? – строго спросил Господь.
– Пытаюсь чётко сформулировать главный – отвечал Вседержителю Хармс.
– Слушаю – строго говорил Господь – Тебя.
– А зачем столько атомов во Вселенной, когда Душа Сущего, всего-то одна? –
задал он вопрос.
– Вопрос хороший, конечно – отвечал ему Господь – Вопрос правильный.
Но не правильный ты. Что скажешь?
Поэт сидел, раздумывая куря.
– То-то и оно, подобие моё – произнёс Господь – То-то и оно – повторил он.
После чего, Вседержитель покинул Хармса.

Литератор сидел так, покуда не рассвело.
Не зная, как следует ему поступить.
А майский жук, гремя и покачиваясь, летел за окном.


КОЛИБРИ.

Колибри, они летают с длинным носом, как клюв.
А язык в клюве колибри, ещё длиннее.
Язык у них длинный, как у муравьеда.
Но колибри не любят клевать муравьёв.
Их потом тошнит.
А муравьед обожает слизывать разных муравьёв.
Слижет их много – премного, стоит и улыбается как слон.
А слоны, тоже не любят муравьёв. Только веточки.
От муравьёв они громко чихают хоботом.
И стоят потом обмахиваясь ушами, чтоб – отошло.

А колибри порхает возле цветка
и пьёт там сладкий нектар.
А муравьед стоит и улыбается.
А слон всё чихает. А колибри...

– Стоп! – осадил коней Хармс – Плагиатом из Хармса сейчас потянуло.
Надо-бы раннего себя, перелистать.