Опус 6.

Опус 6.

Какая это роскошь, какое для меня блаженство, сесть и пописать! Повспоминать случаи, поотбирать казусы и ситуации. Я прекрасно понимаю, что не чистой воды сатирик, и в жилах моих работ текут артерии и вены и лирики тоже - эти нотки слышны и видны невооружённым глазом - но всё же, о смешном.

Люди шепчутся, везде шепчутся, всегда шепчутся, обо всём шепчутся, и это не может быть не смешно.

Нас в ауле, аппендиксе на окраине городка жило достаточно, человек сто, а может, больше. Каждый со своим характером, нравом, взглядами и интересами на жизнь. Я по своей детскости и из высокообразованности, благовоспитанности, с родителями - кандидатами наук, очень многое там всегда фильтровала. Но вот встречи, стычки деда с Иванихой мне не забыть никогда — они так и врезались в память и живут в ней поныне. Дело происходило так. Наш дом стоял на перекрёстке, изгибе, повороте, как хотите, по которому шли коровы с пастбища, с лугов и лесов. Тётя Нюра Иванова встречала свою Зорьку чуть не у самой реки, которую стадо переходило в брод, тут же и дед со своей Дочкой. Слово за слово, у них затевалась, назревала, разрасталась и вскоре разражалась настоящая ссора и перебранка. Тётя Нюра, простая трудовая женщина, не из воспитанных — а дед привык, чтобы его слушали, не перечили, слова против не говорили, почтение выказывали. И вот они уже больше прут, а не идут со своими коровами, чуть не налезая друг на друга, ругаясь и матерясь двое в голос, так что их слышно даже средь рёва и мычания коров. Оба темпераментные - муж тёти Нюры и наша бабушка просто ангелы в сравнение с ними в данную минуту. Чуть до рукоприкладства у них с Нюрой не доходит! И вот эти вторые половинки своих ангельских супругов чихвостят друг друга по чём зря и на чём свет стоит на всю улицу — во все стороны летят и раздаются сентенции отборного трёхэтажного мата. Сцепились языками и отводят душеньку — глядишь, проорутся, да своих хоть не тронут дома, не прикрикнут. Может, вообще, они всякий раз так и ходят встречать коров, заведомо только для того, чтоб как следует поскандалить, выплеснуть душу, разогреть бока. Громче их, склочников, на моей памяти никого больше не было. Старший Степанов только ещё тоже прославился тяжёлым и суровым нравом, а все остальные на улице, от Сорока и до 14 цеха — милейшие и сдержаннейшие люди. Все через одного из разных мест, колоритные, красивые, живописные, чернявые и веснушчатые, русские, башкиры, мордва, чуваши, удмурты, евреи, цыгане…

Мне всё время как-то больше с мальчишками и мальчишеской дружбой везло — их у меня там было четверо приятелей, а подружек девочек только две. Вот и выбирала, с кем сегодня пойти гулять, побегать, с ними, шалопаями, или с девочками. А чаще ходили все вместе, одной дружной и весёлой ватагой, гурьбой — на речке купались или строили домики на деревьях. Все мы, кто жили в центре, посередине аула, гуляли и играли вместе, а по краям и на другой улице была уже своя микро-жизнь, свои группировки и устои. Мы одной компанией, они другой, всего три-четыре разных, но и в их степь, порой, заносило, да и их к нам.

Всё самое нелепое и смешное в моём детстве проходило и происходило, всё же, не там, у бабушки с дедушкой, а в своём городе, куда приезжала после лета и всеобщего негласного присмотра там, обратно домой. Чего ждать от себя, предоставленной самой себе, оставшись одна, я вряд ли догадывалась. Тут-то уже никто не следил, не приглядывал. Так, как-то второклассницей уехала в другой конец города, вернее, на его окраину — отец долго ещё потом меня дразнил партизаном с улицы Пугачёва, так как именно на неё попала и потерялась там. Дело было так, что я случайно прикорнула в автобусе, а когда проснулась, надо было уже выходить на конечной остановке. Уйдя из дома к восьми утра в школу, я в тот день вернулась обратно только темным вечером. Весь день прошлявшись и промотавшись по заснеженным заметённым пустырям и железнодорожным путям, пока не вернулась обратно к автобусной остановке. Зато одна в пустом автобусе ехала домой — женщина упросила водителя в его вечерний обед отвезти меня, потерявшуюся на конечной остановке, до дома. И вот я еду, не в силах присесть, держась за металлический поручень рядом с шофёром, размазываю по лицу слёзы кулаком — дома всыпят по первое число!

В детстве я бесстрашно сама зажигала и сжигала спички из коллекционных спичечных коробков отца — с картинками городов и памятниками архитектуры. Сера на полосках по бокам и на самих спичках была не коричневой, а зелёной — я даже пробовала её есть, кто-то сказал, что она солёная на вкус, вот и проверяла. Ветру, чтоб не дул, говорила, что выйду за него замуж, пусть успокоится, да, стану я его женой, лишь бы утихомирился. А в музыкальную однажды оплату за месяц принесла олимпийскими рублями — ладно, учитель вернула родителям, а мне тогда был строгий и серьёзный выговор, что деньги и другие вещи без спроса брать нельзя!

А сколько я утопила, посеяла и упустила в речку золотых колец и цепочек родителей — большего, чем нужно, размера, они нещадно спадывали и тонули в бездне и пучине вод, кто-то потом находил, подбирал, выуживал, но в находке не сознавался и нам не возвращал. Теперь, когда русло осушили, и подавно там, наверное, целые клады нашли и разрыли, настоящее золотое дно!

В четырнадцать лет нам с подружкой стало скучно отмечать новый год дома, и мы решили пойти в секцию ушу, в которой занимались — там справляли наши более старшие ребята. Конечно, нас потом проводили до дома, но это не отвратило от ожидающего нас там наказания.

В седьмом классе я чуть не вдвое подстриглась — от моих дивных, пушистых длиннющих волос остались тогда только неровные обрезки и торчки по сторонам — мать даже подравнивать не стала, вытаскав меня за них и выстриженную чёлку — ну, изуродовала себя и только! Откуда ж мне было знать, что мне так не подходит, хотелось попробовать ещё что-то, сделать новую причёску.

В спортивной секции волейбола и баскетбола мне в первый же день выбили палец , да так, что больше туда не пошла и на всю жизнь для себя решила, что путь в профессиональный спорт мне заказан, уж лучше буду заниматься своим творчеством. А палец долго и больно потом ещё вправляли, и почти сразу же после того я погрузилась в искусство, и по сей день ещё в нём нахожусь.