ЕВРАЗИЯ

(Восточный гобелен)


ПИФАГОР

Сухой холодный ветер с гор
У греков называют «Хор».
У нас он северо-восточный,
Летящий от реки Уссури,
Рождённый над притоком Хор…

Мне этот ветер водосточный
И рифма точная – Миссури
Волнуют сердце до сих пор.

Быть может, старец Пифагор,
Я жил и там, и там…
Давал названия ветрам
Стихи слагая, совершал,
Поэмы-теоремы,
Изобретал триремы

И Трою сокрушал.

Пророчице Кассандре
Точёный в палисандре
Я даровал кери́кион*

Мне посвящал стихи Вийон,
Я побеждал Рембо́ в турнирах…
Прославился. Ходил в кумирах.

Теперь в тени меандры
Мадерою Массандры
Смываю этот грех.
––––––––––––––––––
*Кери́кион (грек.) или кадуце́й (лат.) – жезл, часто с крылатым навершием, обвитый двумя обращёнными друг на друга змеями..

КАЛЬКУТТСКАЯ РЕЗНЯ

Меня дразнили в детстве Митра**
И, от фамилии идя,
И от горы, что, словно цитра,
Звенит, молчание храня:
Сверчками, сусликами… – летом;
Позёмной вьюгою – зимой….

Они всю жизнь идут за мной
Все эти прозвища и клички;
Все эти чёртовы кулички,
Канва моя и мой конвой.

…Как дань провинциальной моде,
У нас лежала на комоде
Среди засушенных ершей,
Подводных звёзд, морских ежей,
Коралла и хрустальной друзы –
Подначкой захолустной музы –
По форме вылитый початок
Обыкновенной кукурузы;
На фоне всяческих нехваток
Претенциозой на достаток
Царила раковина – митра,
Прекрасная, как цветик мирта.

Потом я напишу роман
О беспощадном Митридате:
Царе, поэте и солдате, –
Что в переводе – «Солнцем дан».

Церковное значенье митры
И я познаю, вертопрах,
Когда на службе патриарх
Благословит мои молитвы.

…Британский двор, людей разня,
Стравил индуса и муслима
В Калькутте вспыхнула резня…

Отрекошетила до Крыма
Душа бенгала. И во мне,
Испуганная, притаилась…

Живёт во мне Господня милость,
Как искра полымя в огне,

В составе крови слово «митра»,

В незримом нане миллилитра
Фамилию свою храня,
Всю жизнь. А с нею и меня.
–––––––––––––––––––––––––––––––
**Индоиранское божество, связанное с дружественностью, справедливостью и согласием

МОНЕТА

Зелёная монета –
Находочка моя
Достоинством – копейка…

Теперь ты – богатейка,
Карымская* семья.

Копейка инородка
Удачная находка…

Старинная монета –
На аверсе портрет
Забытого поэта
Бесценный раритет.

КАРЫМ

Твой шестистолпный храм
Врагом разбомблен в хлам
Снарядом реактивным.

Мой шестистопный ямб
Разбит до самых лямбд
Злом радиоактивным.

До светоносных блямб
Рассыпана лепнина
В хаос карымских амб
Превращена равнина.

Там до сих пор бурят
Колодцы нефтяные
Твой плосколицый брат
И прочие родные.

Я кровь хотел смесить
С тобой, моя экзотка.
Готов был грязь месить,
Идя в твой чум, красотка.

Легко топо́ним «Крым»
Рифмуется с «карым*».
Но знал я, кержаку
Не отдадут монголку.

Цветущую ясколку**
Зовут здесь « летний снег».
Бела и ароматна,
Но только не для всех.

Её пустая матка –
Вольгота и свобода
Лишь для продленья рода
Бурятского народа.

Чужим туда нельзя!
Запретная стезя.
–––––––––––––––––––––––––––––
* Карым (харым) – чужой, инородный. В Забайкалье карымами называли крещёных метисов русских с бурятами
** Яско́лка – растение семейства Гвоздичные распространённое в умеренных зонах Северного полушария.

ТУРГАЙ

На крючках степных стручков
Золотая пудра.
Под покровом облаков
Просыпалось утро.

В хоре розовых сверчков
Не слыхать дыханья звёзд.
Строит Бог из мозга в мозг
Светозарный мост.

И под бахромой застрех
Слышен ластовичкин смех,
Заголив крыла испод,
Истекал вином восход.

Поднебесьем цвета льна
Ты летишь, моя страна.
Под крылом твоим живёт
Богом избранный народ.

АЗИАТ

1
Смородина завяла,
Осыпался горох.
Туманом с перевала
Повис небесный мох.

Пройдя огонь и воду,
Я лето превозмог.
Прохладную погоду
Я выстрадал, как мог.

Я вызвал листопада
Заветренную дрожь.
Мне заказали: «…надо!»
Я вызвал тёплый дождь.

Испив живой водицы,
Сам заказал у птицы
Безоблачный рассвет.

И, подведя итог,
С крутого склона лет
Взошёл на крест дорог,
Немного отдохнуть,
Чтоб вновь продолжить путь.

2
Наверное, не зря
Рассеялась заря.

В начале января
Корабль декабря
Поднимет якоря.

Горит на смуглых лицах,
Повисла на ресницах
Проточная слеза.

Всё помнят до аза
Восточные глаза.

Я этим людям рад,
Поскольку азиат, –
Так предки говорят…

Прости нас, белый брат!

3
Гибкие, как змеи, азиатки
На подарки дорогие падки.

Азиаток тайные изъяны
Европейцам кажутся секретом,

И невежи, от восторга пьяны,
Постоянно говорят об этом.

Знают ли они, что азиатки,
Принимая камни и браслеты,
Дарят не любовь, а лишь предметы,
На какие европейцы падки?

С чужаками женщины Востока
Этот грех творят по воле рока,

Но в любви и в страсти каковы? –
Вряд оценить способны вы.

АРИИ

Кривые ноги, рост и форма глаз…
Все говорит, что мы исчадья Азии.
В своём великолепном безобразии
Мы обновляли этот мир не раз.

Мы слову Я предпочитали: АЗ
Мы – арии. Мы – порожденье Азии
Нещадные в своём разннообразии,
Европеоиды, мы поеоряли вас.

Пока живите. Но придёт пора –
Мы явимся из тьмы веков. Мы – арии –
Сомнем и разметаем ваши армии,
Мы снова мир поднимем на ура!

Мы – арии. Мы – пращуры всех рас.
Мы любим вас. Мы думаем о вас.

ГОБЕЛЕН

В час ночи грянула мортира;
Огнём наполнилось полмира;
Качнулась на стене картина,

И разразился водосток.

Тревожно вздрогнула квартира,
И в кроне старого инжира
Проснулся каждый лепесток.

И гобелен из кашемира,
Что мне прислали из Кашмира
За перевод стихов с фарси.

…Сказала: «Напоказ повесь, –
И указала место: – Здесь!

Пусть видят все, а ты форси!»

Ты на меня глядела гордо;
Ты мной дышала и жила –
Умна, мила, как ты могла
Уйти в тот гималайский город,

Что выткала на гобелене
Неведомая нам игла?!

Он для меня, как нотабене
О Шамбале, в которой ты
Инжировы растишь кусты…

Как птица, стонет водосток;
О чём-то мне поёт Восток
На древнем языке урду,
Который, к моему стыду,
Я не учил, как ты хотела.

Тогда я знал другое дело;
Тогда твои душа и тело
И тесная бровей тесьма,
И дома нашего тюрьма,
Где мы без права переписки
Пожизненно заключены,
Мне были более важны;

Где под окошком тамариски
И где на прутиках ремизки
Вдали от проклятой войны,
Что разорвала твой Кашмир,
Где познавая русский мир,
Ты, словно божий свет, текла
И силуэт горы ткала,
И повторяла: «Басмала».

ЛЕГЕНДА

Трогательным личиком ребенка
Иногда мне вспомнится японка –
Хрупкая, смешливая до слёз.

Я при встрече говорил ей: «Детка!»
Потому, что юная соседка
Взрослому – мне – нравилась всерьёз.

Как помочь Советскому Союзу,
Я не знал. И потому в стихах
Воспевал фарфоровую музу –
Ямочки на розовых щеках.

Родина переживала крах.
Я, как мог, преодолел свой страх
Перед разверзающимся адом…

Может, потому что, где-то рядом
Муза беззащитная витала.

Девушка, красивая нуждалась,
Я не мог помочь – такая жалость!

Помогал ей наш сосед Виталас –
Мастер спорта по борьбе дзюдо.
Наряжал её он – от и до…

Бабочкой порхая, наша Римма,
Улетела вскорости из Крыма.

Говорят, что во Владивостоке –
Окнами на Тихий океан –
У нее – японский ресторан;
С триколором Крыма на флагштоке.

Ну а что ж Виталас? Рэкетир –
Он давно покинул этот мир.

ФИЛИСТИМЛЯНИН

Когда-то в древности
Прославленный акрополь
Дорогу охранял в Ершалаим.

Тогда я жил в нём как христианин:
Ковал железо, обжигая глину,
Я торговал посудой типа гжель;

Освободить мечтая Палестину
От хитрых и коварных исраэль.

Однажды я погиб – филистимлянин –
Разорван в клочья при обстреле Газа.

…Тогда же ядом выхлопного газа
В Аджимушкае был убит керчанин.
Два разные – теперь мы с ним родня,

Он стал похож зеркально на меня:
Смешались все начала и концы…
Такие получились близнецы...

...Не потому ли мой арийский нос
И этот не двусмысленный прононс
И даже обаятельные пейсы,
Так раздражают некоторым бейцы…

Одной бедой нас время примирило,
Вручило нам извечное мерило,
Чтоб различали мы добро и зло;
И постепенно к богу привело.

Друг к другу привыкая понемногу,
Порой мы то заходим в синагогу,
То посещаем православный храм;

Мы даже исповедуемся Богу
И Тот прощает прегрешенья нам.

Нас причащает мудрый иерей –
Такой же, как и все, полуеврей.

Нам кантор подарил по камертону –
Пришельцу – мне и брату-автохтону.

Нам кантырь, и безмен
Дал бизнесмен.

ЧЕТВЁРТАЯ ЧАКРА

1
Было времени вагон,
А теперь – в обрез.
Позолоченный погон
Выгорел, облез.

Говорил себе «Пора!»
Шёл на станцию с утра.

«Время – деньги!– утверждал,–
Время лечит, то есть…»
Долгим взглядом поджидал –
Проходящий поезд.

А когда тот пролетал,
Пассажиров полон,
Он губами трепетал,
Слёзным взглядом солон.

Говорили, этот дед
Был известен как поэт.

Он придумал строки эти
Их печатали в газете:
«Жить – не поле перейти;
Я – в дороге; я – в пути…»

2
Ты меня отравила травой.
Я теперь сам не свой и не твой.
Ты меня опоила. Твой опий,
Словно жала готических копий

Поражают меня насквозь.
Мы с тобою отныне поврозь –

Ты сварила мне яд.
Он сильнее стократ
Яда, чем был отравлен Сократ.

Ты смеёшься, как чайка;
Ты четвёртая чакра;
Я – Сатурн, я – сатир, я – сатрап.

3
Не пью десертных вин.
Они ломают зубы.
В тепле овчиной шубы
Ты нежишь свой изъян.

Я вышибаю клин
Таким же самым клином.
Я не курю кальян,
Пеку ватрушки с тмином.

Я отмолил грехи;
Я выплакал стихи.
Я жил на этом свете
Доверчиво, как дети.

Теперь на склоне лет
С пролётного перрона
Я провожаю свет.
Последнего вагона.

Я ВЫШЕЛ ИЗ ВОДЫ

1
Великий Пётр,
Стоящий у ворот
Моей судьбы –
Империи великой,
Стрелецкий бунт
Облокотил на плаху…

Я, надевая красную рубаху,
Не забываю этот страшный год.

В его толпе, жестокой многоликой
Всегда стращал чертополошьей кликой
Мой кровеобразующий народ
Библейский враг по имени Нимрод.

2
Я знаю всё.
Сансары колесо
Вращается лишь так, как я хотел бы .

В последний раз от Вологды до Эльбы.
Я шёл по Иисусову лучу.

На той стезе я всем и вся сказал:
«Пусть происходит всё, как я хочу!»

Видать, меня не зря сопровождал
Мой евроазиатский интеграл –
Мой генерал
По имени Урал.

3
Нельзя Россию сжечь в огне реактора!
Я это заявил по праву автора
Главы «Всечеловеческой комедии».

Мой стих легко найти в энциклопедии –
На полочках теории Вернадского,
На орбитальном уровне планеты,
На кончике меридиана адского
Под благородной рубрикой «Поэты».

4
Я вышел из воды античной Леты.
По ней сегодня плавают корветы,
Эсминцы и другие корабли…

Нет у меня способности к любви,
Есть только память о безумной страсти.

Благодаря её бессмертной власти
Я задержался на земле надолго
И верю в Бога.

ШАМАНКА

Эти чёрные лезвия глаз
Сердце ранили мне сто раз.
Эти губы, как ягода волчья,
Рвали душу славянскую в клочья.

Это тело, что пляшет трещётно,
Покоряло меня несчётно.
И напев глубоко нутряной
Отравлял меня кровью иной.

Я боялся её ублажать,
Я не мог от неё убежать.
Ненавистное сладкое жало
Настигало меня и держало
На уколах своей наркоты.

Пахла степью её постель,
Голосила всю ночь коростель
И терзаний моих кроты
Рыли ощупью тайный тоннель,
И бессонно слезились и слепли.
И гудели незримые слепни…

Где-то рядом ткалось лепота́,
Словно сны первобытного лета.

Но куриная слепота,
Результат моего беспросвета,
Не давала мне ориентира.

Я бродил по обочине мира.
Он казался мне чуждой страной.
И звучала в груди моей лира
И болела разбитой струной.

Я кричал, как Орфей Эвридике,
Говорил ей безумно: «Не смей!»
И Морфей ароматом гвоздики
Подшаманивал ведьме моей.

Я опять и опять обнажал
Ненасытную плоть азиатки
И убитого зренья остатки
Я, как зёрна, шипшины стяжал.

Я их высыпал в чашу весов,
Где качалась почти невесомо
Искривлённая крымская сома,
Снова запертая на засов.

Я себя ненавидел сильней
С каждым днём, а порой с каждым часом.
И молил о несчастной, о ней
Перед мысленным иконостасом.

Я просил православных святых
Снять с колдовки безумные узы,
А с меня – плотоядные юзы
С непонятным заклятьем: «Колтых!»

…Помню, пил накануне вискарь
И закусывал жёлтой омелой,
А наутро булыжник-дикарь
Обнаружил в ладони сомлелой.

Лишь взглянул на него, он потёк
Золотым кристаллическим светом
И ошпарил мне взгляд кипяток
Слёз, как море, солёных при этом
До глазного пробитого дна.

Думал я: это слёзы прозренья;
Думал я: снизошло озаренье…

А когда появилась она
И сказала: «Отныне свободен!»,
Понял с горечью, что не угоден.
И себе удивился тотчас.

«Уходи! – повторила сто раз,
– Я взяла у тебя всё, что надо.
Поспеши, скоро будет Покров,
Торопись, чтобы до листопада
Ты успел наломать себе дров,

Потому что зима будет лютой,
Так бывает в сто лет один раз…»

И, захваченный внутренней смутой,
Я, конечно, ответил тотчас:
«Ухожу, дай мне денег на поезд!»
И она развязала свой пояс.

И со звоном упали к ногам
Сто монет, как вода родника,
Золотых и холодных, и чистых.
И увидел я тело в монистах.
И живот с тёмной точкой пупка.

В нём дитя от меня шевелилось,
Немо ручками билось оно.
Так явилась ко мне божья милость…

Но шаманка твердила одно:
«Уходи. Ты мне больше не нужен.
Ты своим самомненьем контужен…
(Голос был незнакомо утробен)
Ты любить никого неспособен
Ни себя, ни своих,
Ни других…»

Я пошёл, от обиды страдая,
Проклиная китайское Дао,
Коим потчевала шаманка
Сердце глупое, как шарманка.

Я ушёл, не запомнив её
Адрес дома, и место работы.
Но пленительное бытиё,
Стало долгим недугом немоты,

Перепутались аз, буки, ять...
Я забыл, как два слова связать,
Надо было бы ей рассказать
О душевном таком беспорядке…

Но мобильник, быть может, дней сто
Оставался без подзарядки.

Был тогда абсолютный блэкаут.
Свет погас.
Так бывает в нокаут:
Ты повержен.
Ты больше никто.

ГОБИ

1
Само собой возникло хобби…
Во снах брожу пустыней Гоби.
Люблю девчонку-китаянку,
Ловлю проворную медянку –
Змеиный делаю шашлык.

Представить странно – я привык
К такому дикому питанию?!

Немыслимому испытанию
Я был подвергнут по чьему
Безжалостному указанию?

Какими силами заброшенный
Сюда – зачем и почему –
Забытый богом и заброшенный
Оазис мой боготворю?!

2
Я на монгольском говорю –
На языке халха невнятном,
Хотя по-прежнему творю
На чисто русском языке,
Здесь – одному лишь мне понятном…

Рисую знаки на песке…
Они из письменности «Ка»,
Их словно вспомнила рука…

Их вспомнили мои глаза,
Потом уже проснулся разум…

Воздействуя на душу разом.
Они пытались до аза
Из крови вытравить моей
Древлянский дух моих корней.

3
Я знаю, где скрывает Шамбалу
Геокосмический засов.
Так прячет золотую камбалу
Геокармический Азов.

Я доставал её руками,
На мелководиях его.
Бог прячет Шамбалу веками –
Все понимают, от кого.

А я смекаю – для того
Он это делает, чтоб нам,
Как первобытным племенам
Убившегося человечества
Земное возродить Отечество
Последний предоставить шанс…

4
…Бог любит и жалеет нас –
Носителей больших талантов,
Как некогда любил гигантов –
Всесильных мудрецов атлантов,
Чьи непомерные скелеты,
Отрытые в пустыне Гоби,
Несущие насилья меты,
Нам не сказали ничего –
Такого не сказали, чтобы
Мы избежали катастрофы,
Чтоб не являлись эти строфы,
Тревожащие сны мои,
Чтоб, адом присланные профи,
Сожгли культурные слои
До самых литосферных плит.

Не истребили этот вид.
Не извратили этот код,
Людской не истребили род…

5
Создатель обновил регламент
Как на очищенный пергамент
Внёс новый текст
Как палимпсест…

Он предложил нам новый тест.
Открыл нам сенсуальный лот:
Сюда придёт иная раса,
Какую Табулою раса
Платон античный назовёт…

Здесь зародится жёлтый род.

И снова кровь свою прольёт
Задолго до страстей шумерских,
До индуистских богомерзких,
До самых черепков аккадских,
До черепов, устлавших путь
До самых подземелий адских…

И снова Бог решил рискнуть…

6
Господь решил: «Нас будет Троица!»
Её Святой мы назовём.

Спасут ли нас Они Втроём –
Отец, и Сын, и Святый Дух?!

Мир выбирал всегда из двух…

До эллина ещё, до иудея
Водила нас дуальности идея…

7
Когда пришли в пустыню эту.
Китаец – хань, монгол датань
Восток – первичную комету
Изобразил как Инь и Янь.

Так зародился дуализм:
Две рыбки – белая и чёрная,
Две полусферы.
Даосизм –
В триаде часть её тлетворная,
Враждебная конфуцианству
И даже самому буддизму,
Который дал нам символ этот
И подарил нам этот метод…

У каждого из «Трёх учений»
Трёх мнений не было, и нет.

8
Нет места жёлтому началу
В браслете чёрно-белой сферы.

У Жёлтых свой космогенез.
Китай несёт планете стресс.

Что есть в дуальной этой сфере? –
И кровь, и плоть. Но в дефицит
Опущен третий компонент.

Он есть. Он зиждется на вере;
Его стихия плебисцит.

Ему альтернативы нет.
Он – Богом даденая фора.

Он – православная просфора.
Та самая Христова плоть,
Какой питает мир Господь…

9
Не я, но ты решаешь, Боже!
Ведёшь меня, и я иду.
Я знаю – раньше или позже –
Я сам себя в себе найду.

Не раз я был жесток и алчен,
Но, утешаясь, уповал
На то, что чётко обозначен
Тобой мой скромный ареал.

Что я в нём волен жить свободно.
Творить бесчестье принародно;
Грешить, пока прощает Бог.

Высмеивать иных бездарность,
Клеймить других неблагодарность,
Не чуя под собою ног.

10
И стал я хром. И стал я слеп
И стал не по зубам мне хлеб.
Нуждаюсь – Инок в дочке Янке
Беспомощнее, чем дитя.

Она готовит из медянки
Целительные пития.

Я потерял свой слог и стиль...

Племянник доброй китаянки
Весь мой архив отнёс в утиль.

В год смерти Сталина в глуши
Прикерченской мне мать сказала:
«Сынок, ты вовсе не пиши…
Я знаю, власть уничтожала
Таких писателей, как ты…

Забудь тщеславные мечты,
Женись на девочке соседской.
Она – дитя семьи советской
И несказанной красоты.

Она наро́дит детворы.
Мы воссоединим дворы.
И станем жить большой семьёй.
Ты будешь счастлив, Бог с тобой.

Вдали от страшного Китая…»

…Дала Мне мамочка простая
Кровь иудеев и татар.
Её не отменимый дар
Ношу в моих зелёных жилах
Увы, очиститься не в силах.

11
Но тут в глухой пустыне Гоби
Меня кровя спасают обе.

Тут я тоскую по России
Молюсь по-прежнему мессии.
Читаю иногда Апокриф
Запоминаю иероглиф,
На самый тот пожарный случай,
Когда сигнал звезды падучей,
В Сибирь китайцев поведёт...

Когда мой истинный народ
Россию в битву позовёт,
Я покажу дорогу к храму,
Я тайную раскрою раму,
Где Хань припрятал звездолёт.

12
Пока шумерская Нибири
Шлёт Богу нашему таблички,
Пока везут мешки «налички»
Продажным лесникам Сибири,
Пока воруют браконьеры
Из дружественного Чжун-го,
Я буду жить в пустыне Говь.
Меня не напугает кровь.
Я изучаю их арго.

Я поломаю их лекала,
Россия будет тут как тут,
Как только в сторону Байкала
Они проложат свой маршрут.

13
Ну а пока в пустыне Гоби
Я, как ребёночек в утробе,
Лежу на выход головой.

Мне так удобна эта поза,
Мне так приятна китаёза,
С которой свёл меня Господь.

Мне другом стал старик Конфуций…

Мудрец противник революций,
Он миру мир несёт с тех пор,
Как в недрах Гималайских гор
Построил Шамбалу Создатель,
В которой Правооблатель
Две тыщи с лишним лет живёт.
Земному веку счёт ведёт.

СУРОК

Когда пахали целину,
Терзал степную тишину
Глас вопиющего от страха...

Был крик сродни октаве Баха!

Тяжка для уха децибела,
Она глушила то и дело
Пчелиное гуденье тракторов...

Как запредельный зов
Иных миров,
Не только к нам была обращена.

Крик этот должен был ещё услышать кто-то…

Возможно, как призыв к другим байбакам,
Живущим в норах Млечного пути?

Но даже здесь едва ль смогла пройти
Она к глухим приземистым баракам,
Раскиданным в просторах Казахстана.

В них жили те из нас, кто неустанно
Целинные просторы покоряли;

Переворачивая почву вверх корнями…
Сурчиные гнездовья разоряли...

Сурки кричали (SOS!) на всю страну
И в космос ультразвуком отправляли
Свои неутолимые печали
О том, как под плугами погибали
Ещё слепыми крошечные «ляли»…

«...Не зря ли?»

Спросил хоть кто-то у себя тогда –
Почём обходится…
Могильная звезда,
(Сварная!) из обрезков арматуры?
Или папаха из сурчиной шкуры?

...Или звезда за подвиг трудовой –
За социа-листический ударный?

Спросил хоть кто, по чресла благодарный
Правительству и партии родной
За то, что выжил холодам назло,
Блуждающий зимой
В буран степной?

Ему в тот раз ужасно повезло?

...Похоже, бог,
Безбожнику помог,
Каким-то чудом выйти без дорог
К жилью казаха,
Натерпевшись страха?

Он выбрался, характер проявив,
Как было сказано, «недюжинный характер!» –

Пошёл, в метель заглохший бросив трактор,
Без компаса…

Обмороженье ног,
Ему байбачьим излечили жиром…

Он так был слаб, что даже на горшок
Сам не ходил.

Его от пневмонии,
Закармливали тёртым в порошок
Воняющим овцой прогорклым сыром.

Он пил кумыс,
Который перекис...

Он всё тогда стерпел и превозмог...

И потому
На войлоке не сдох
Среди собачьих блох…

А что сурок?!
Он до сих пор кричит:
Среди давно построенных дорог,
Среди холмов, в долине и лощине?

Кричит сурок, но по какой причине?

Его, как рок,
Преследует рука
Охотника – лихого мужика,
Что добывает мех и жир целебный…

А что же целина?
Тот самый космос хлебный?
Возможно, там услышан был сурок?

Тревожный этот вопль,
На детский писк похожий –
Обычен и привычен,
Как Чернобыль –

Трагедия времён советских бонз;

Как русский бомж –
Калика перехожий;

Как мальчуган больной и беспризорный;
Как этот мир, безбожный иллюзорный…

О чём ещё навзрыд кричит сурок?!

...Я всё сказал.
Читайте
Между строк.

АКЫН

1
Я приготовлю кофе утренний,
Я разбужу курсор компьютерный,
Соединю два слова снова…

Так начинается чуть свет
Мой день последние сто лет.

На лагерном воспитан шлягере,
Его я помню слово в слово –
Тянул я в пионерском лагере
Свой первый и последний срок.

Не зная правила иного,
Я слушал, как свистит сурок
В степных просторах Кустаная.

Реальность их была иная,
Но по ночам неотличима
От местности степного Крыма.

Я, словно птица, токовал,
Роняя пот с локтей краплёных.
Я не по-детски тосковал
О письмах, рифмой оживлённых.

Ответы загодя писал
И в прорезь ящика бросал
Застрявшей на задворках почты.

Рыл грубый грунт целинной почвы –
Копал фундамент по ночам…

Горела степь, дышала жаром,
Подобно доменным печам;
Свой коммунизм я строил даром…

2
Струились звёзды по плечам
Подобны восковым свечам.

Я, словно птица, токовал.
Я речь иную толковал.

Меня чабан учил словам –
Он пел их тихо и протяжно.
Он щёлкал пальцами бумажно…

Я помню лишь одно – «балам*»…
Я называл его акыном,
Я был ему приёмным сыном.

3
Я перестал откладывать дела,
Поскольку изменяется шкала
Эквивалентности –
Она из положительной валентности
Становится всё больше отрицательной.

Страдая аритмией созерцательной
Я злоупотребляю рифмой длинной.
Захвачен подростковою игрой.
Колю себя иглой
Андреналиновой…

Не сплю, блуждаю, яко тать в нощи –
Судьба зовёт: «Ищи меня, свищи!»

4
Деревья по ночам растут быстрее.
Я это выяснил не в парковой аллее.

Как многое из мудрости таинственной
Открылось мне.
И это умозрительно –
Высокая вредна температура…

Поэзии мешает редактура –
Я понял это раз и навсегда…

И в чём не усомнился никогда.

5
И вдруг (такого не было ни раз!)
Я чувствую сомнение сейчас.

Ужели это было всё со мной?
Любил одну, творил детей с другой.

Метался, мучимый невнятною виной.
Был барином и такоже слугой.

Лез на шпалеру параллельных линий.
Испробовал на вкус смертельный иней;
У вороватых крал
И тем карал
За грех такой
И обретал покой,
Склоняясь головой
На аналой.

6
Знал – жизнь прожить,
Не поле перейти.
Знал, что трудней всего
Себя найти.

Я был у многих лучших не в чести.
Я к честным шёл и говорил: «Прости!»
Я обращался к Богу: «Отпусти!»

Шептал молитву, глядя на Восток.
И слышал сквозь сомнения и страх
Звучание давно забытых строк,
Которые когда-то пел казах…
––––––––––––––––––––––––––
*балам с тюркского – дети

БЕЗ ОБИД

Все города вам построили русские.
Поволжские, скобски́е и калужские…
В конце концов, задумайся, казах,
Себе признайся у других спроси:
Зачем вы на глазах всея Руси,
Забыв о чести, наплевав на страх,
Толкаете безжалостно в потылицу
Вам славно послуживший алфавит?

…Кириллицу меняя на латиницу,
Российские преследуете семьи?

Мы это вам поставили на вид!

Примите нашу волю без обид,
Но мы потребуем вернуть все наши земли,
Что вам прирезала по доброте Москва!

Увы, друзья, такое может статься,
Ведь вы предатели советского родства –
Целинного и воинского братства…

ЧАН ЧЭН

1
Восточных пряностей царица –
Прекраснодушная корица.

Кривые гвоздики гвоздика
Роняет в чайный кипяток…

Сам, перехожая калика,
Люблю тебя, седой Восток!

Там все от ма́ла до велика
Давали мне еду и кров.

Свою во мне почуяв кровь,
Мне Азия не доверяла,
Когда от самого Урала
Я добрался сквозь снег и зной,
Как будто бы к себе домой…

Пришёл и на плиту портала
Возлёг, не ощущая ног.

Тогда я крепко изнемог.
Все думали, я занемог,
Что я на посохе корявом
Принёс холеру и чуму.
И там в отрепище дырявом
Лежал, ненужный никому.

Среди камней Чан Чэн* самой.
Меня знобил ночами холод,
Вязал кишки́ жестокий голод;
Я бредил и просил воды…

Мне снились райские сады.
И, словно бы издалека
Сочились, будто сквозь века,
Слова слепого старика:
«В краю от Руссии далёком
Ты слышишь, как шумит река?»

Что он убил во мне заразу,
Что он слепец, я понял сразу…

Так я заговорил с Востоком
На чисто русском языке.

Старик повёл меня к реке,
Припа́дая к моей руке.

2
Царь Иоанн отверг масонов,
Поскольку не нашёл резонов
Пустить лукавых фармазонов
В христо-языческую Русь.

Я в рассужденья не вдаюсь,
Поскольку сам меж тем и этим
Челночу, но не продаюсь.

Французских каменщиков ложа
Царя ославила, ничтожа,
За то,
Что Грозный, как никто,
Казнил и миловал боярство,
Не допуская чуждых в царство.
И в то же время за подсказку
Оказывал Европе ласку.

Страна, одетая в сырмягу,
Сама рвалась варить бумагу.
Увы, секретами делиться
Не стала ни одна столица.

И потому наш властелин
Слал агентурию в Пекин.

«Телятина» и «харатья»,–
Так звали на Руси пергамент.

Таким шпионом стал и я…

Курьерно, в образе бродяги
В Москву доставивший регламент
Изготовления бумаги.

Губили сотнями телят
Молочных овнов и козлят –
Мы убивали, чтобы тоже
Пергамент выделать из кожи.
Для первых православных книг –
Законов божьих и земных.

Мы на берёзовой коросте,
Так называемой берёсте
Вели друг с другом переписку…

И я легко поддался риску –
Все формулы слепого старца
Занёс тогда на берест у́.

Я шёл, минуя за версту
Все пограничные заставы.

Я рисковал не ради славы.
Я знал –
Сквозь вечность прорасту.

Я знал, прошитый русским светом,
Что стану навсегда поэтом,
Чтоб рассказать про старика,
Который был в Китай вселён,
Который был там ослеплён,
Поскольку знал, в стране лесов,
В стране поэтов и сермяги
Нельзя остаться без бумаги;

Поскольку сквозь слепые слёзы
Увидел, как среди заносов,
Страна репрессий и доносов
Лес валит ради целлюлозы
И гонит эшелоны в Чайну
Дань за украденную тайну.
–––––––––––––––––––––––––––––––––
*Чан Чэн – Великая Китайская стена

22.02.01–20.06.22
Симферополь-Бахчисарай