Осень маргинала - исповедь советского "Шестидесятника",

ЭПИГРАФ: «Лица могли рассказать ему не меньше – о предках, о вчерашней ночи. Разрез глаз. Форма губ. Кожа лба… щёк… шеи… Они притягивали возможностью прочесть династические тайны, парадоксальные слияния звериных образов, воплотившихся в людях. Собаки… волки… коты и тигры… Черепахи… Рыбы… Иногда чудился верблюд и очень редко, очень редко – благородная лошадь, без примеси ослиной крови… И совсем редко – человек…».
Вадим Михайлов «Осень маргинала».

… Когда, я был в последний раз в Питере, мне, совершенно неожиданно попала в руки книга «Осень маргинала», Вадима Михайлова.
Я привёз её в Лондон и ещё по дороге, просмотрел и прочитал несколько отрывков. Книга мне понравилась.
Но после поездки, я так был занят своими планами, что не мог себе позволить просто посидеть и почитать художественную прозу. (Для меня – это своеобразный «отпуск», от тягучей рутины обыденной литераторской работы).
Наконец, по прошествии года или чуть меньше, я случайно коснулся её взглядом на полке, взяв в руки долго рассматривал кота, нарисованного на обложке, и непонятную для меня монограмму, в форме симметричного прерывистого круга…
Открыв первую страницу, я прочитал «выходные данные автора: Михайлов Вадим Васильевич. Кинорежиссёр, кинодраматург, переводчик. Это первый роман автора…

Я вспомнил, что год назад, по первым прочитанным страницам я определил, что писал роман профессионал высокой пробы, которых сегодня довольно непросто встретить в российской литературной тусовке. И дело было даже не в языке, а прежде всего в идеях и темах романных размышлений.
«Характер из шестидесятых годов прошлого века» – подумал я и принялся читать, на ходу определяя, что и романом то это можно назвать с большой натяжкой. Скорее – это дневник размышлений и воспоминаний или «тексты», составляющие мозаику драматичной, но и эстетически насыщенной жизни элитного слоя советской «интеллигенции»…
Вначале, из воспоминаний вставали силуэты и характеры той, решительной и бескомпромиссной, жестокой, но и полной красивых мечтаний, жизни, а потом и горького разочарования всем происшедшим и уже происходящим в бывшем Советском Союзе.

… Меня немного «напрягали» описания любовных историй, но и Грузия с её горами и ледниками, и горовосходители, и быт советского тогда ещё, Тбилиси доказывали, что автор, человек мужественный и умеющий думать и описывать не только действия, поступки, но и размышления над смыслом жизни и грустно, но мужественно встречающий невзгоды и старость, приходящую вослед за невзгодами этого, ещё недавнего страшного, бесчеловечного времени перемен, которое я называю победившей Контрреволюцией, или Реставрацией…

Именно в эти времена, множество интересных и неравнодушных русских людей, не сумевших приспособиться к «обвалу» русской буржуазности – бандитско – мошенническому капитализму произошедшему в один – два года, превратились в маргиналов…

… Получилось так, что я устал писать и читать, по «рабочим темам» и постепенно втянулся в «отдых», начав читать «… Маргинала» с начала, а потом уже не мог бросить, не проследив до последней страницы судьбу героя и его близких…
И странно – то что вначале казалось, отрывками и частью дневников, вдруг превращалось во внятный, тонкий и глубокий рассказ о судьбе нескольких поколения и самого героя - Степана и его семьи…

…Детства и молодость героя романа, с большой долей автобиографичности, происходило в предвоенной Грузии и ещё шире, - на Кавказе…
Вот несколько фрагментов романа, в его начале:
«… К восьми годам Степан проштудировал несколько учебников астрономии.
У него был морской цейсовский бинокль и большой глобус звёздного неба.
Родители очень гордились его эрудицией. Но в восемь лет, в ту памятную зиму после финской кампании, перед большой войной с немцами, он неудачно упал спускаясь на ногах с ледяной горы.
Неудачно упал, стукнулся затылком о лёд и потерял память. Постепенно он снова основательно «загрузил» свой мозг, но теперь Степан знал только имена планет, имена звёзд не хотели возвращаться. Он читал их названия, но, когда поднимал глаза к ночному небу, забывал их имена.
Головные боли, внезапная усталость и заикание стали спутниками его жизни.
Правда и то, что заикание защищало его от пустых разговоров.
Он научился говорить, не открывая рта. Сам с собой…… С другими людьми. И даже с животными…»

… Читая далее, я почему то подумал, что автор - человек средних лет – настолько сильно и по мужски были описаны сцены восхождений, подробности случайных и закономерных смертей в горах, некоторый «мачизм», в характере героя, очевидно навеянный недавними воспоминаниями автора о себе самом.

… «Степанов - тёзка из Львова, тоже хотел пройти трудный участок первым.. Он был отличным скалолазом, и Степан не мог отказать ему, тем более при жене.
Степан из Львова надел азиатские калоши и легко прошёл первые три метра.
Он любил риск и ни с чем несравнимое ощущение от соприкосновения подушечек пальцев с камнем. Степан смотрел на львовянина снизу, не выдавая своего восхищения его размеренными и мягкими движениями…
… Степан видел, как дрожит левая нога Степана, опора была слишком маленькая, большой палец помещался на ней лишь третьей частью своей поверхности. Правая рука не могла найти надёжную зацепку и наш Степан, почувствовал вдруг, как участилось его дыхание, будто это он пытался дотянуться до спасительного крюка…
Дрожь в левой ноге усилилась, грозила перерасти в судорогу, а правая уже бесконтрольно скребла камень в безуспешных поисках опоры.
Предчувствие, что вот сейчас произойдёт непоправимое, было единым для всех…
… Степан умер на скальной полочке от болевого шока… Его спустили в лагерь и положили в комнате медкабинета, в наскоро сколоченный сванами дубовый гроб…»

… Роман раскрывался для меня не сразу, постепенно связывая фрагменты жизни в длинный извилистый «путь» - биографию человека - прожившего трудную и счастливую, драматически наполненную любовью и разочарованиями, жизнь.
… Перечитывая книгу, на сей раз, страницу за страницей, от корки до корки, я вдруг разобрал, что автор, хотел бы изобразить приход старости, предваряя эту основную цель, описанием её «преддверия» - в котором отразилось бесконечное очарование трудной, но достойной жизни, уходить из которой так не хочется…
Я вспомнил свои планы, написать историю прихода и воцарения старости в молодом по духу человеке и подумал, что Вадим Михайлов, это уже сделал, и очень пронзительно и грустно.
В его книге, Степан – герой повествования, постепенно попадая в зависимость от природы и человеческой истории не падает духом, а продолжает жить и чувствовать, как настоящий герой нашего времени, иногда «проваливаясь» в хандру, но в большинстве случаев, благодаря душевности, духовности обретённой на продолжительном и непростом жизненном пути, сохраняет любовь и сострадание к другим, близким и далёким. А к своим проблемам относится часто с грустным юмором, не жалея себя, но и не выпячивая своего героизма и своего романтизма в восприятии непростых обстоятельств существования в последние двадцать лет…
История героя, это история целого поколения выросшего и воспитанного в Советском Союзе, со всеми достоинствами и недостатками того времени, того социального мироустройства. Многие думали тогда, что коммунизм будет построен в восьмидесятом году и все невзгоды и жертвы оправдаются и осветятся будущей, недалёкой уже победой. Наверное, также ожидали второго пришествия Христа его ученики и апостолы, но и умирая верили, что им просто не повезло, а те кто остаётся жив обязательно вновь увидят Христа…
В живших там и тогда, в Союзе и прежде всего в интеллигенции, сочетались в трагической неразрывности достоинства идеологии альтруизма и самопожертвования, из которых вырастала беспредельная мечтательность, и надежда на создание «Рая земного» уже в наше время, в течение нашей жизни.
Кажется такие же настроения были в древних общинах первохристиан, которые верили, что второе пришествие уже «при дверях» и случиться уже через несколько лет. Наверное этим и объяснялась стойкость и героизм самопожертвования во времена римских гонений и казней.
Так было и в Советском Союзе, когда люди смотрели в будущее, видя уже своих детей и внуков участниками потрясающего социального эксперимента под названием «коммунизм».

… Но увы, надежды не сбылись, и вместо обещанного и ожидаемого коммунизма, на кривых ножках русского либерализма, приковылял первоначальный капитализм, энтузиастически поддержанный русской образованщиной, партийно-номенклатурной чиновной прослойкой, совершившей ползучую контрреволюцию.
Степан – талантливый и зачарованный интеллигентскими сказочками о благородстве и честности обывательского мира, вместе с миллионами его современников, не только в Союзе, но и во всех уголках мира (шла научно – техническая революция и вместе откат общественных настроений в дореволюционное прошлое) попал под равнодушное «колесо» истории. Ещё и об этом крестном пути, рассказывает роман Вадима Михайлова…

Однако вернёмся к деталям повествования. Недаром ведь говорят, что «дьявол», упрятан в деталях бытия…
… Львица – жена и длящаяся любовь Степана, нарисована чёткими штрихами, но и лирично, как антипод героя, но вместе и его дополнение как другая «половинка», составляющая со Степаном единое целое.
« Они были такие разные, что втайне удивлялись, как могли прожить вместе такую долгую жизнь.
Степан был способен любить, но не знал сострадания.
Львица была способна на сострадание, но в душе презирала любовь.
Козерожик боготворила волю и чистоту. Любовь представлялась ей тёмной, неуправляемой и опасной стихией…»

Козерожик – их дочь - художница и поэт, - вызывает невольную симпатию, но и сочувствие. И в её описании проглядывает гордая, русская, может даже советская «спортсменка и комсомолка», с обострённым, чуть приподнятым над «рутиной жизни» романтическим чувством достоинства и справедливости. Уже датой рождения, она отделена от трагедии советской действительности в которой рос и мужал герой романа – Степан, её отец.
Для Козерожика, родившейся и выраставшей в застойные, тусклые годы Союза, уже не осталось, не хватало «живых» идеалов, не осталось режущих душу «несправедливостей», которые порождали бы великие женские характеры, как в конце или в начале двадцатого века.

… Жизнь в послевоенной Советской России, постепенно входила в «застойные» берега и потому, им - детям шестидесятников, уже не оставалось пространства и обстоятельств для подвига…
Она, повзрослев, стала писать стихи, выражая этим заброшенность в рутину останавливающейся жизни.

«Плачу я, но поезд уезжает.
Плачу я, но поезд уезжает…
Можешь ли представить ты
Меркнущий предмет?
Иль свечу, что гаснет в тишине?
… Плачу я, но поезд уезжает…»

Проза в романе, перемеживается стихами, которые принадлежат трём главным героям, - Степану, Львице и Козерожику.
Отношения, семейные совсем не просты, а часто и трагичны, почти безысходны.
Козерожик переживает внутренний и внешний «маргинализм» отца:
«Она заплакала. Может быть в первый раз, в своей взрослой жизни.
Ведь был же когда – то такой красивый, такой щедрый, такой талантливый».
Козерожек пока не догадывается, что с годами, внешность и красивая форма, кажутся оскорбительными на фоне грядущего конечной бесформенности и безмолвия…

«А теперь – скуп, мелочен. Кроток, как монах. За собой не следит. Ходит в обносках, которые ему дарят друзья. Даже вещи умерших не брезгует надевать… Бреется редко… В парикмахерскую вообще не ходит, ждёт, когда Львица его пострижёт…»

… С Львицей было другое и она, формировалась как личность совсем в других условиях и окружении. Деревня, война, так пронзительно, искренне и драматично описанная ею в своих рассказах, выделенных в романе особым шрифтом, сформировали характер агрессивно – независимый и вместе, жаждущий ласки и сострадания, прикрытый внешней решительностью, проявляющейся по временам вспышками гнева и бессильной ярости.
Львица, пожалуй самая сильная личность в романе, жалеет Степана, но часто не понимает, что для него, её ласка и терпение – стали главной частью жизни.
Их отношения, иногда напоминают не объявленную войну, и порождены искажённым видением друг друга. Как часто бывает в семьях, где муж и жена живут вместе долго, чужая личность стирается, вперёд вылезают незначительные мелочи и перед глазами остаётся некая картинка, образ из прошлого, составленный из разочарований, но навсегда занявший место живого, реального человека.

… Вспоминается Софья Андреевна Толстая, которая, закатывая скандалы и истерики своему мужу, великому человеку земли русской - Льву Толстому - говорила давясь истерическими слезами: - Ты других можешь обманывать своими рассуждениями и своими гениальными мыслями. Я то тебя хорошо знаю…
Великий писатель и мыслитель Лев Толстой, нашёл в себе силы, уйти, освободиться от этой тяжёлой любви – ненависти, ревнивой подозрительности… Уже только перед смертью, но смог…

Не то с нами. Мы негодуя, смертельно обижаясь, ревнуя и задыхаясь от безысходности, вдруг, в одно прекрасное время понимаем, что без жены мы уже и жить не способны и примиряемся… Может быть и хорошо делаем…
Так и в этой семье, Львица жалеет Степана, а он её любит, хотя и понимает, что может быть было бы лучше иметь жену кроткую, обычную «овечку» со всеми женскими слабостями и простодушием.

«Да, жена у Степана была натуральная классическая Львица, которой по человеческим понятиям, следовало бы сидеть в зоопарке, или охотиться в пампасах, в крайнем случае быть президентом, и не заниматься такой чепухой, как сценарии, либретто и стихи, в трёхкомнатной петербургской квартире, где кроме неё жили Степан, Козёл по определению, вернее два Козла – Близнеца, (автор говорит здесь о двух Я, живущих в нем) их чадо - Огненная Лошадь, она же Козерожик, и британский голубой Кот -Сэр…»

И другая характеристика Львицы:

«Она рано ушла из дома. Рано вышла замуж.
Она сполна познала подлость мужчин.
И подлость женщин.
Подлость власти.
И подлость врагов власти.
Подлость богатых.
И подлость бедных.
Нужду.
Она считала. Что люди – худшие среди животных».

… Последние годы, перед развалом СССР, в России стали очень популярна «прикладная» астрология. И потому, автор частенько погружает читателя в толкование китайских символов и знаков зодиака, которые помогают многим в России оправдывать, вполне «объективно» и слабости характера, и недостатки воспитания, часто обусловленные отсутствием подлинно христианских отношений между людьми в обществе, и особенно в семье...
Описания жизни в современном Петербурге сменяются, порой очень кстати, описанием жизни «тогда» и «там», то есть в Грузии и на Кавказе, в Москве и в Ленинграде ещё в советские времена…
Особого упоминания требует тема межнациональных отношений: между горцами, грузинами и русскими, а точнее славянами.
История с украинцем Василием, который на спор, с кичливым и насмешливым грузином, съел двадцать шашлыков, а потом всё из себя «вытравил», заработав на этом сто рублей, пробуждает негодование и обиду, за изувеченные атеизмом и ложным интернационализмом характеры славян.
Тем драматичнее воспринимается ремарка о случайной смерти этого униженного воспитанием и укоренившимися нравами, молодого человека.
А с другой стороны, этот самодовольный национализм, реакция русских-славян на него, показывает некую православную, христианскую составляющую русско-советского характера, которая всегда присутствовала и ещё больше проявилась, во времена казённого, одностороннего интернационализма в Советском Союзе…

Вот характерный диалог, подслушанный Степаном давно, в горах Кавказа, в разговоре сванов, думающих, что русский их языка не понимает:

Надо русского убить.
Зачем русского?
Не понимаешь, да?
Не понимаю брат.
Ну, подумай.
Подумал.
Ну и что?
Не понимаю, брат.
Плохо думалка твоя работает.
Плохо.
Грузина убьём, милиционер придёт. Милиционера убьём, что возьмём?
Не понимаю, брат. Русского – то зачем. Россия большая.
Русского убьём, кто придёт?
Солдат придёт…
То – то… Солдата убьём, калашникова возьмём. Теперь понял брат?
Понял.
Ну и хорошо, брат. Пошли, если понял…»

Теперь, по прочтении «…Маргинала», наглядно прорисовываются причины сталинского террора против «националистов и национализма» в бывшем Союзе. Ведь мы, кто бывал на Кавказе и вообще где бы то ни было только как туристы, по сию пору не знаем как к нам – русским, относились и относятся «там».
Степан, жил там и потому, знал об этих отношениях. Вот что рассказал ему случайный знакомый, уже много лет спустя:

«Мне кажется, ты выберешься из этого дерьма и когда-нибудь напишешь… Так слушай же… К нам в Грузию бежали раскулаченные русские и украинцы… Они умирали у нас на глазах от голода. И взрослые и дети. Нам говорили – это бездельники и дармоеды, они пришли, чтобы заселить нашу землю. Всегда было так – приходили, просили милостыню, становились друзьями…
Потом размножались и уничтожали коренных… Бейте, гоните их, Жалость погубит наш народ… Мы – мальчики из хороших семей – забивали их камнями… травили собаками…»

Нечто подобное, происходит и сегодня... И не только в Грузии, но и в самой России… Ожесточение реальной жизни проявляется в насилии всё чаще и всё безнаказанней…
Но то, что утверждается насилием, пусть и стремящимся к справедливости, долго не живёт на земле. Об этом со страстью и неизведанной глубиной говорил в своих проповедях Иисус Христос...
Стоило Либеральной Номенклатуре, утвердится у власти, и «единство народов», превратилось в «тюрьму народов», и главным виновником всех национальных неудач в бывшем Союзе, стала Россия и русские.
Я сознательно ставлю эти термины в кавычки, потому что современная организация общества, по-прежнему стоит, на факте угнетения сильных слабыми, или на использовании противоречий среди сильных, в качестве причины к геноциду и этническим чисткам...

… Горы Грузии – это самая волнующая, романтическая тема романа, а жизнь и психология горовосходителей, характеры невинных «детей гор», всегда привлекали внимание романтически настроенных читателей…
...О справедливости:
« Сваны тоже любят справедливость.
Пока не обманешь, говорили они, ты наш брат. А обманешь, что делать? Мы тоже умеем обманывать и стрелять. Их понимание справедливости совпадало со Степановым, и это облегчало общение…»
Но герой романа, вспоминает и иное:

«Когда он, со своей группой, застрял из-за непогоды на стене Ушбы, вся Сванетия переживала их мнимую гибель.
Четырнадцать дней в разорванной ветром палатке, без еды, они висели там, ожидая конца циклонам или жизни.
Когда они спустились в долину, сваны бросили работы на полях и бежали, чтобы обнять их и накормить. Эти суровые люди плакали от радости, выставляли на стол всё, что было в доме…»

Чуть дальше следуют горькие авторские размышления о судьбе России:

«Наверное, сваны на самом деле совсем не идеальный народ. Наверняка… Но у них – Родина моя, прости меня – у них есть кодекс чести, которым они, в отличии от нас, дорожат… Они чтят родителей и предков, они преданы друзьям. Они любят свою землю и готовы её защищать, не боясь смерти. Что ещё надо нормальному человеку?..»

…В противовес, этому горскому кодексу чести, люди в России какое – то время назад, вдруг решили жить как животные - без правил чести и без совести. И начался неостановимый развал и разврат, который ещё долго не удастся остановить…
… Меня, после чтения истории жизни Иисуса Христа и Его учеников, всегда волновал вопрос, как один из Апостолов, стал «иудой»?
В романе есть, на мой взгляд гениальные сцены, объясняющие этот процесс. Там речь идёт о Высших сценарных курсах, некоем прообразе чего –то созданного для избранных. Руководил курсами бывший разведчик. Преподавал на курсах Драматург – Лучший, Талантливейший и Старейший. Вот жизненное кредо Драматурга, развратителя сердец студентов – «романтиков» с этих курсов:

«Драматург отключил телефон, прикрыл плотно двери, и даже выглянул в окно на улицу.
Запомните первое правило, - начал он. – Никогда не угождайте властям… - Он надолго замолчал и продолжал с улыбкой: - Но и не доводите их до желания вас уничтожить!
Второе. В годы реакции, пишите сценарии, восхваляющие свободу. В годы свободы славьте диктатуру. Пока пишите, обстановка в обществе переменится на сто восемьдесят градусов. Людям надоедает всё – даже свобода…тем более свобода…»
Далее, он перечисляет ряд условий творчества и после говорит:

«Не верьте никому ребята. Учитесь скрытности…»
Один из его учеников, с символическим именем Иван, научился у этого Драматурга, слишком многому. Вот его монолог:

«Я талантлив, я зрелый драматург…
Но я спрашиваю, Господа, когда, наконец, купят мои сценарии?..
Я готов продавать свой труд… Я готов продаваться…»
Маленький сухонький старичок задохнулся от смеха, молодо засверкал глазами:
«…Запомните десятое правило нашей жизни: покупают только тех, кто не хочет продаваться. Храните эту мечту в тайне, и вас найдут и купят по достойной цене. Наберитесь терпения – всё будет, как вы хотите».

… Именно на подобных «десяти заповедях», воспитывались целые поколения «образованцев», и в конце – концов, начали успешно «торговать и продаваться». Мы все забыли, что для Бога и человеческий ум, и человеческие "таланты" на продажу – это глупость и невежество. Иисус Христос говорил: «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царствие Небесное».
От забвении этой заповеди начались все наши беды, все самопредательства и предательства последних лет в СССР, в ельцинской России,и продолжаются по сию пору…
Ведь недаром в народе говорят: «На всякого мудреца – довольно простоты». Гордыня сгубила многих из нас…
Вот ещё одна иллюстрация из романа, как бы продолжение и развитие предыдущей:

«Режиссёр, которому они написали сценарий, снял фильм и уехал на Запад, не рассчитавшись с ними. Фильм получил приз на весьма престижном фестивале и был продан в несколько стран.
Они пытались добиться правды через официальные учреждения, но их предупредили, что режиссёр – друг мэра Петербурга и связан с людьми, которые могут просто уничтожить их семью, убить всех и никто не найдёт концов… И не будут искать убийц, потому что в России нет русской власти, а Запад предал честных людей России и покровительствует бандитам…»

По прочтении этого отрывка, мне вспомнился мой знакомый - редактор известного издательства - который получив от меня деньги на издание моей книги, долго и искусно врал по телефону как продвигается печатание, а потом выяснилось, что книга уже дважды издана и этот редактор, получает за неё гонорары!
Пикантность ситуации подчёркивает, специализацию этого редактора на восточных единоборствах и переводах даосских трактатов. Этот человек и по сию пору живёт в Питере, и продолжает обманывать наивных жертв его обещаний. И одновременно, он издаёт журналы о восточных единоборствах и проводит семинары поклонников буддистских традиций. «Широк современный русский человек – хорошо бы сузить».
Как видите, кроме идеалистов шестидесятников были и есть жулики шестидесятники, которые являлись продуктом двусмысленности человеческих отношений в те годы. Типажи, вроде Ельцина и Горбачёва - из той же эпохи и той же среды обитания!

Роман Вадима Михайлова, «Осень маргинала», вообще, очень правдивая книга, и не только о внешней канве жизни, но и о внутренней драме стареющего идеалиста шестидесятых годов, времени так называемой «советской оттепели». В наши дни, несколько замечательных поколений советских романтиков – «шестидесятников», потерпело жизненную катастрофу, - разрушение их Родины и «самопредательство целого народа».
На фоне жирующих бандитов и мошенников, ставших в короткое время «олигархами», совершалась ещё и драма физического старения и ветшания «шестидесятников.
Кто – то, из стариков, из тех, кто пооборотистей да со связями, воспользовавшись «конъюнктурой» «сплыл» на Запад, а оставшиеся расхлёбывали «по полной программе» итоги развала и «либерального» разврата элементарных человеческих чувств и понятий.

… Старость, обычно, подкрадывается незаметно и бывает, что ещё год назад, ты был нормальным, можно сказать нестарым человеком, а сегодня уже старик и не только физически, но главное душевно… И ты сам это понимаешь:

«… Я тот же мальчик, - сказал себе Степан, - тот же, что шестьдесят лет назад. Просто я немного болен. Моя болезнь – старость…»
Он попробовал вызвать в себе спокойные, утешительные мысли о стрекозе, вылезающей из бренного тела казары, но эти рассуждения показались ему неискренними и пошлыми.
Какая ещё стрекоза?
Его раздражал тлетворный дух, исходящий от его плоти…»

…Советские дачи, и деревенские дома становятся прибежищем русских «стариков» и сегодня, ну а тогда, двадцать лет назад, они были ещё и местом общения с землёй – матушкой, местом воспоминаний почти инстинктивных, простых отношений между человеком и природой…
Русская, деревня, северная русская природа и социальное перерождение горожан становящихся на время фермерами, показано Михайловым пронзительно, лирично и немного грустно.

«Здесь, в деревне, Степан становился свидетелем больших и малых чудес.
Восходы и закаты солнца – каждый раз в новом и неповторимом образе.
Восходы и закаты лун. Они возникали в чёрных верхушках елей – громадные красные шары и по мере приближения к зениту уменьшались, теряли теплоту, катились по небу капельками ртути. А в ненастье, казались стариковским бельмом на глазу.
Когда Степан видел радугу, он молился за живых.
Если радуга была двойная, он молился за тех, кого уже нет среди нас…
… Некоторые из пойманных рыб пытались заговорить с ним, но смысл их слов был недоступен Степану; его душа ещё не была готова, не желала ещё сбросить обличье зверя, она была ещё первобытна и груба, хотя времени на перемены оставалось всё меньше…»

Эпопея одинокого старения, рыбная ловля не только как спорт, но и почти библейский способ выживания, пробуждает во мне немедленный отклик.
И всплывает в памяти река Тосно и заброшенные деревни: Федосово, Рублёво и прочие поселения, расположенные в нескольких километрах от железной дороги, посреди осеннего бездорожья и распутицы… Тишина и покой русской земли засыпающей, отдыхающей от тревожно – суетливого комариного лета…
И невольно вспомнилась история хозяйки той дачи, а точнее сельского дома приспособленного под дачу, где я живал иногда по несколько дней, в течении нескольких лет, во все времена года, присматривая за «хозяйством» внезапно овдовевшей ленинградской учительницы...
...Этот дом, на берегу реки, на сухом, невысоком солнцепёке, они с мужем купили, где то в восьмидесятые, и жили там летом, в окружении немногих «аборигенов» и питерских дачников…
…Муж хозяйки, внезапно умер от сердечного приступа, на грязной, размытой дождями глинистой дороге и рыдающая женщина, привязав свою воющую собаку к ноге мёртвого хозяина, пошла, заливаясь слезами в соседнюю деревню, за трактором, чтобы вывезти в город, тело внезапно умершего человека, с которым она прожила рядом, не расставаясь, около сорока лет…

… Подробности такой драматической российской жизни очень типичны, узнаваемы и оживлены талантом писателя-философа Вадима Михайлова, который описывая случаи вымирания русской нации, русских, советских людей с надеждой и упованием на лучшее будущее, веруя, не совсем канонично, но зато искренне в русского Бога -Утешителя и последнюю Надежду…

… Сравнение России и заграницы, советских и «заграничных» характеров, тоже напоминает мне, свидетелю замечательных советских шестидесятых, теперешние анекдоты и трагические рассказы о «новых» и «старых» русских, живущих в тепле и довольстве в Германии, в Англии, во Франции и смертельно тоскующих о нищей, но такой родной и внутренне свободной России…

… Закрывая последнюю страницу романа, я с горечью подумал, что Вадим Михайлов мог бы стать лауреатом многих литературных премий, как в России, так и за её пределами. Но сегодняшняя ситуация в нашей стране такова, что определённая «тусовка» - будь то в живописи, в поэзии, в театре или в литературе, - крутится на одном «идеологическом пятачке» циничного оплевывания недавнего прошлого, восхваления монархического «порядка», или псевдоноваторское повторение западноевропейских литературных «задов» – наглухо перекрыла таким замечательным писателям путь к успеху и литературной известности…

… А может так и надо? – иногда, думаю я. Может быть мир «современного» искусства жить по иным законам и не может?
…Я знаю, в Питере, одного талантливого художника, тоже с Кавказа, который не может выбиться из нищеты и неустроенности и похоже, это уже стало его второй натурой и он «возлюбил страдания».
Бывает в русских людях и такое. Именно таким нарисовал Достоевский князя Ставрогина, «супергероя» и фатального человека из романа «Бесы». Может быть, этот тип русского человека сохранился и по сию пору, уже мало походя на романтического «супермена» Достоевского, но унаследовав его черты мужественного страдальца?..
Часто, герой романа - Степан, рассуждает о истории России и её будущем:

«… Он знал, что страна распадается. Он даже в тайне хотел этого, он чувствовал приближение распада ещё в начале семидесятых, но верил, что восточные славяне будут все вместе.
Всё обрушилось в одночасье, и не так как хотелось.
Христиане всё чаще стали принимать христианство.
Мистики предсказывали конец света…»

А вот ещё одна цитата, на эту же тему:

«…Наше государство испокон веков, как и Господь и люди наши, не очень - то дорожили праведниками, больше того – с подозрением присматриваются: кто там ещё такой гордый?! Но грешников и бандитов, казнокрадов и проституток жалуют. К ним проявляют снисхождение и ласку. Им властители земные и люди простые потакают – такого человека всегда можно упрекнуть, приструнить, понудить к исполнению любого приказа, они на крючке…
Свобода подобна водке – подумал Степан. – Потреблять и то и другое нужно в меру… в меру своих сил…»

…Заканчивая эти короткие заметки, хочу надеяться, что рано или поздно, такие талантливые писатели как Вадим Михайлов, отодвинутые толпой номенклатурной писательской тусовки от читателя, смогут пробиться, через эгоизм и корпоративную сплочённость «прихлебателей» и рассказать правду о недавней, «прошлой», советской жизни, смогут поделиться мечтательностью и романтическим культом доброго и сильного человека «новой формации», и сделают это ради будущих поколений русских, российских людей.

Вадим Михайлов, написал уже много интересных пьес, эссе и второй роман, который называется «Скалолаз». Будем надеяться, что его пьесы, увидят свет рампы, а роман «Скалолаз», выйдет приличными тиражами в хорошем издательств…

И в качестве эпилога, приведу длинную цитату из романа Вадима Михайлова «Осень маргинала»:

« Когда он, наконец, открыл глаза, оказалось, что гарь кончилась и дорога шла теперь среди весёлого майского леса.
Скоро лес оборвался полем, а небо расширилось и стало почти таким же просторным, как земля под ним.
Дорога пошла по опушке леса, но теперь это было уже не поле, а начало молодого ельника, прильнувшего к тайге…
Ещё лет десять назад здесь было хлебное поле. Ещё лет сто назад «плакала Саша, как лес вырубали». А теперь вот, поди, и поля не заметишь под молодым леском.
Ёлочки двадцати сантиметровые вылезли, да такие крепенькие, что все сомнения относительно будущего русского леса отпали.
«Лес наш будет всегда – подумал Степан. – Да будем ли мы и наши потомки в этом лесу?»
Степан вспомнил, как его сосед, полковник, отставник, сын потомственного крестьянина, сказал однажды, что поверит, что страна наша не умирает только в том случае, если на заросших сорной травой полях снова заколосится пшеница.
Тогда, за праздничным столом, утверждение это показалось Степану глуповатым и необоснованным, главное же – нелогичным. Но теперь, по прошествии лет, он стал находить в словах полковника законы другой, не книжной, но более высокой логики жизни…»

В финале, с лёгкой грустью, хочется процитировать замечательные стихи русского классика: «Жаль только нам в это время прекрасное, уж не придётся пожить…»



Июнь. 2008 год. Лондон. Владимир Кабаков.


Остальные произведения Владимира Кабакова можно прочитать на сайте «Русский Альбион»: http://www.russian-albion.com/ru/vladimir-kabakov/ или в литературно-историческом журнале "Что есть Истина?": http://istina.russian-albion.com/ru/jurnal