16+
Лайт-версия сайта

ОТЦОВСКИЙ ПОРТСИГАР

Литература / Очерки / ОТЦОВСКИЙ ПОРТСИГАР
Просмотр работы:
15 января ’2019   13:42
Просмотров: 9903


ОТЦОВСКИЙ ПОРТСИГАР

Очерк
Я помню этот папин портсигар с тех пор, как помню себя. Помню эту чудную блестящую вещицу в руках отца, крышку которой он бережно, под щелчок, открывал ногтем большого пальца. На крышке гравировка - вождь мирового пролетариата сидит на пеньке с газетой в руках, рядом шалаш, костёр, над которым висит котелок... и надпись "Последнее подполье В.И. Ленина. Сестрорецк. 17 июля 1917г.".
Когда я была маленькой, видела, как папа насыпал в портсигар самосад, придавливая и уплотняя его пальцем. Табак он выращивал прямо на огородной грядке. То ли семена со временем закончились, то ли к разведению табака папа, как человек увлекающийся, просто утратил интерес и стал покупать махорку. Если на минуту-другую отец отлучался и оставлял без присмотра свою драгоценность, я осторожно брала в руки портсигар, гладила пальцами блестящую и холодную поверхность. Нижняя часть - днище было рифлёным, а по периметру выпуклое волнистое обрамление... Эти ощущения от прикосновения к папиному портсигару сохранились на многие годы…
После ухода папы из жизни портсигар по наследству перешел к моему старшему брату Павлу, который никогда не курил да и портсигар в руках держал не чаще, чем я. Более двадцати лет брат хранил его и отцовские награды у себя, а потом как-то за разговором предложил:
- «Мне некому передать папин портсигар, а это вроде семейная реликвия, у тебя два сына, и они любили деда Филиппа».
Так вот и перешла память о дедушке к моему старшему сыну Владимиру, у которого есть наследник - взрослый сын, правнук моего отца.
Для нас, детей, необыкновенная привязанность папы к простой вроде бы вещице была загадкой. Мы слышали, конечно, что портсигар серебряный. Что значило слово - серебряный - для ребятишек из простой рабочей семьи в послевоенное время? Да ничего. А вот то, что портсигар папа привёз с фронта, вызывало интерес и уважение к самому факту – фронтовой трофей… Но папка старших моих братьев предупредил – не трепаться! Меня и сестрёнку он в расчёт не брал – малявки.
Мне было лет десять или чуть больше, когда я случайно подслушала историю появления у папы этого портсигара. В субботу у нас в посёлке банный день, с утра дым из бань валил почти в каждом дворе. А папка свою баньку построил не по-чёрному, как у всех, а с печкой и трубой, и потому к нему помыться и попариться с удовольствием приходили приятели. Выскочив из парной (если это была зима), мужики с криками кувыркались в сугробах, а летом устраивались на крыльце, ступени метровой ширины заканчивались у калитки, что открывалась прямо на берег. Распаренные и раскрасневшиеся, они неторопливо, с расстановкой распивали «чекушечку», вели солидные мужские разговоры, иногда, распахнув калитку, бросались в обжигающе - холодную реку…
Незримым свидетелем такого разговора я однажды и была - читала книжку на крыше навеса, что закрывал половину двора. Это место было очень удобным: тебя никто не видит, а ты наблюдаешь за всеми, здесь можно тихонько спасаться от многочисленных маминых поручений – сбегай туда, принеси то…
Я читала и одновременно слушала. Говорил почему-то в основном папа, обычно немногословный. Меня насторожила одна его фраза – Синявинские болота. У нас в посёлке тоже есть своё болото и называли его Семёновским, потому что хилые деревянные мостки через эту болотину упирались прямо в забор у дома дяди Семёна Сулейманова. Думая, что папа оговорился, я ждала, что он поправится, но он снова повторил:
- «Мы, в основном необстрелянные новобранцы, знали только одно – защищаем Ленинград, не пускаем фашистов к городу. С поезда – в строй и пешим макаром прямо на позиции. Местность эта, Синявинские болота, мрачная, почва торфяная, насквозь пропитанная влагой. Начинаешь копать траншею или окоп и сразу по колено в мутной жиже. Черпали ведрами, банками, касками, да разве болото вычерпаешь! В сапогах противно хлюпало и чавкало, шинель тяжело давила на плечи, хоть мы в основном молодые, мне тогда вообще двадцать шесть лет было. Иногда по ночам вода между кочками покрывалась тонкой корочкой льда, но приходилось в наспех вырытой землянке или прямо в окопе часами лежать и спать в намокшей шинели».
Именно тогда я услышала, что на фронт рядовой Добринский Филипп Павлович был призван в начале августа 1941 года (что и подтвердила справка из госпиталя), несколько дней призывников продержали в Канске на формировании, а потом долго везли поездом. Место дислокации - 1236 стрелковый полк. Ленинградский фронт.
Подвыпив, папа в сердцах и с матом говорил, что прибывших сразу бросили на передовую, что не хватало боеприпасов - на семь человек дали одну винтовку с десятью патронами(!), кухни не было, сухой паёк запивали зловонной водой. Раненых и простудившихся лечить было нечем, парни и взрослые мужики умирали в страшных муках.
«Как-то утром весь командный состав вызвали в штаб, а к полудню фашисты открыли жесточайший миномётный огонь… Столько ребят смешало с грязью, столько молодых солдат, еще не успевших повоевать, осталось в этом холодном болоте…
… Наконец в ротах зачитали приказ о наступлении. Было это в середине сентября, шёл третий месяц войны. Через зыбкое болото сапёры проложили гать - наскоро сбитый настил из брёвен, но до наступления успели совсем немного: через пару-тройку километров гать сузилась до двух брёвен, продвигались медленно, одну-единственную пушку волокли конём, а его отощавшего, полуголодного тянули сами солдаты. Но потом пришлось и пушку оставить…
Неожиданно снова начался миномётный обстрел, спрятаться негде – взрывы, комья грязи и разорванных тел падали на нас – живых и уже мёртвых. Началась суматошная стрельба без команды, просто из страха, ради собственного спасения. Это и помогло – немцы отступили. Если бы была крупная часть, нас бы просто вдавили и размазали в болоте, видимо, встретилось боевое охранение или засада…
В ожидании мы залегли. Перед рассветом подполз ко мне сержант, что командовал нашей ротой, приказал взять двух ребят и идти вперёд, в разведку. По скользким кочкам и по остаткам гати мы осторожно, где ползком, где согнувшись, короткими перебежками продвигались в темноте к линии фронта…
И тут совсем близко автоматная очередь, споткнувшись, я упал лицом в грязь, придавив собой автомат, ребята упали тоже. Подошли фрицы, погыркали на своём языке, сделали еще очередь. Было тихо, жутко, но, втиснувшись всем телом в мокрую землю, я даже холода не чувствовал. Начинало светать, а мы всё лежали. Не выдержав, я чуть-чуть приподнял голову - метрах в пяти спиной ко мне вполголоса разговаривали двое немцев, один из них курил. Дым от папиросы словно отрезвил меня: я опёрся на дрожащих локтях, затекшими руками вытянул из-под живота автомат и дал короткую очередь. Фрицы упали. И тишина… Я шёпотом по фамилии позвал своих ребят – никто не отозвался, достала их всё-таки автоматная очередь. Стонал только немец, видимо, старший по званию, судя по шинели и лычкам. Понимая, что я этого верзилу, как языка, живым до своих не дотащу, снял с него полевую сумку, повесил на шею и пополз назад…
Как ответ на мои выстрелы снова миномётный обстрел, вокруг разрывались мины, а я уже просто бежал: или пан, или пропал…
Допрашивал меня в землянке незнакомый капитан, он уже проверил содержимое планшета, а потому и радости не скрывал. Сказал, что среди документов оказался один очень важный, потом покопался в планшете, выложил на ящик из-под снарядов блестящий портсигар и узкий футлярчик, из которого достал немецкую опасную бритву. Вот, сказал он, твои боевые трофеи. Покрутил в руках портсигар, внимательно всмотревшись в выдавленный на крышке рисунок, удивился: а портсигар-то наш, тут на русском языке написано. Видимо, у кого-то из красноармейцев взяли и считали русским трофеем. А ты, солдат, самого Ленина из фашистского плена выручил. Бери табакерку, пользуйся.
Со своими трофеями я будто сросся: в портсигар пересыпал махорку из кисета - доставал щепотку табака, крутил самокрутку, а сам всё на Ленина смотрел, что у шалаша сидит. И такое чувство было, что я и вправду его из плена вызволил, а теперь он меня от пуль и осколков оберегает. Да ты, Андрей, не смотри на меня, как на чокнутого, – на войне все становятся суеверными, даже те, кто нательные кресты не снимал… И бритвой немецкой я тоже пользовался – до чего острая, чуть рука дрогнет, боли нет, а кровь выступает.
В конце января всё-таки вражеская пуля прошила мне ладонь и плечо, когда стрелял из винтовки. Шёл, перевязанный, в госпиталь своим ходом позади обоза, но перед небольшой горушкой лошадь, что с трудом тянула за собой телегу с лежачими ранеными, скользила и спотыкалась на накатанной колее, а мы, ходячие, всем гуртом помогали ей – поддерживали и толкали телегу. Уже почти наверху одна оглобля не выдержала, отлетела в сторону, телега покатилась вниз, сбила меня с ног и проехала по бедру… До санбата меня с тяжело ранеными везли на телеге…
Вместо двух-трёх недель, как сказали при оформлении, в госпитале пришлось проваляться почти четыре месяца. Раны зажили быстро, но не прекращалась ни на день кровавая рвота, дикие боли не давали забыться ни днём, ни ночью. Военврач сказал, что открылись в желудке и двенадцатипёрстной кишке сразу три язвы. Всё началось ещё в декабре, еда всухомятку не меня одного доводила до желудочных болей. Кухня с пустым супом и остывшей кашей приезжала раз в сутки и то, если её в дороге не разбивали вражеские миномёты. Голодные, мы отрезали мёрзлое мясо от павших лошадей, немного давали ему подгореть над костром и ели. Мой желудок такую пищу упрямо не принимал. А в госпитале я мучился даже после обычного крупяного супа или каши. Лечили меня долго, а потом списали вчистую. Всего-то полгода и повоевал на этих злосчастных Синявинских болотах…»
Затаив дыхание я слушала, Ни одного вопроса не задал и папин приятель Андрей Иванович, думаю, он был поражён этим откровением не меньше меня.
…Поистёрся с годами портсигар, еле заметной стала гравировка на его крышке, с трудом различима надпись… В местах соединения деталей появились щели, через которые высыпалась махорка. Папа тщетно пытался их запаивать, используя в качестве припоя олово. Какое-то время заплатки из олова держались, а потом отваливались. Вот почему папа решил, что портсигар серебряный, он откуда-то знал, что олово не годится быть припоем для серебра, а ничего другого у него не было. А потом папа перешёл на папиросы Беломор, в конце жизни на сигареты. И трофейной бритвой он тоже пользовался лет до семидесяти, заточки она не требовала, и острое лезвие не раз оставляло следы на отцовском лице. Сейчас бритва, как память, хранится у моего младшего сына…
А я храню документ, который называется СВИДЕТЕЛЬСТВО О БОЛЕЗНИ, выданное 25 мая 1942 года врачебно-госпитальной комиссией эвакогоспиталя 2572 (г. Кудымкар) рядовому 1236 стрелкового полка Добринскому Филиппу Павловичу. В документе подробно изложена история ранения и болезни, а в конце написано, что на основании ст. 34, графы 1 НКО СССР от 1940 года № 184 рядовой Добринский Ф.П. негоден к воинской службе с исключением с учёта.
…Я много раз за свою жизнь вспоминала эту историю с трофейным портсигаром, как-то даже с отцом советовалась – давай напишу в свою газету про твой портсигар. На что папа твёрдо говорил – нет! Чтобы кто-то подумал, что я мародёр, обокрал раненого немца!? Это был конец 70-х годов, время, когда старшее поколение ещё по привычке всего боялось. А в 1985 году в дни празднования 40-летия Великой Победы моего отца пригласили в военкомат и вручили Орден Великой Отечественной войны 1 степени (документ № 86 от 6 апреля 1985 года, запись № 1514764993).
«Сдержал слово тот капитан, - подытожил отец, - что допрашивал меня после возвращения из разведки: за ту карту, солдат, что ты достал, положена награда. Но кто тогда, в начале войны, о наградах думал?»
Все послевоенные годы отец вёл активную жизнь – строил дома в посёлке, вся мебель в доме была сделана его мастеровыми руками, он шил на заказ мужские и женские сапоги по собственным колодкам, ремонтировал охотничьи ружья, швейные машинки, часы. Особая страсть отца – музыка и музыкальные инструменты – на наших глазах создавались гармошки, балалайки, мандолины, цимбалы, скрипки… Обладая абсолютным музыкальным слухом, он проверял звук и настраивал свои детища, а потом в его руках они, как говорила мама, пели и рыдали. Последнюю, четвёртую, скрипку отца много лет хранил старший брат, сейчас скрипка у меня, и я очень надеюсь, что достойным её наследником станет кто-то из моих внуков.
Ушёл мой папа из жизни неожиданно, причина не солидный возраст, а недуг, приобретённый на Синявинских болотах.
Тамара Колесник-Добринская.
г. Красноярск.






Голосование:

Суммарный балл: 20
Проголосовало пользователей: 2

Балл суточного голосования: 0
Проголосовало пользователей: 0

Голосовать могут только зарегистрированные пользователи

Вас также могут заинтересовать работы:



Отзывы:


Оставлен: 17 января ’2019   14:24
Тамара, огромное спасибо, что поделилась интересной, жизненной историей об отце!
Светлая Память ему!  :     

Оставлен: 29 января ’2019   15:06
РОДИТЕЛИ, ЭТО СВЯТО!       
134


Оставлять отзывы могут только зарегистрированные пользователи
Логин
Пароль

Регистрация
Забыли пароль?


Трибуна сайта

12
Клип на песню "Ветеран бескрайних просторов"

Присоединяйтесь 




Наш рупор







© 2009 - 2024 www.neizvestniy-geniy.ru         Карта сайта

Яндекс.Метрика
Реклама на нашем сайте

Мы в соц. сетях —  ВКонтакте Одноклассники Livejournal

Разработка web-сайта — Веб-студия BondSoft