МАЯК ЗАПОЗДАЛОЙ ЛЮБВИ

Глава первая
Борис и «Цезарь»

Прикоснись губами к моим слезам
Вложи свои персты в раны мои.
И пусть вечность станет нашей,
Потому, что мы должны любить...


...этот серый «комочек» появился в семье отставного подполковника Сосновского, примерно, за год до того, как в мир иной «ушла» его жена Лена, с которой он прожил тридцать счастливых лет. За его августейшую натуру, которая, выпирала из – под его серого короткошерстного «манто», кота прозвали царственной кичкой «Цезарь».
«Цезарь» – был котом неизвестной породы: кто – то из друзей и знакомых говорил, что он русский голубой. А кто – то говорил, что он представитель туманного Альбиона – «британец».
Как обычно, свернувшись калачиком «Цезарь» лежал на деревянной лавочке рядом с Борисом, и терпеливо ждал, когда хозяин завершит ежедневный ритуал общения с духом жены.
Каждое утро: в стужу дождь или летний зной, Сосновский, заходил на кладбище, которое было в пяти минутах ходьбы от дома. Борис стелил на лавочку коврик, садился напротив могилы и молча около срока минут, всматривался в портрет жены, которая, словно живая улыбалась ему с надгробного камня.
Елена умерла быстро. Как говорят в народе: – «сгорела, словно свеча». За три месяца с того момента, как ей был поставлен смертельный диагноз: жестокая и безжалостная болезнь уничтожила её, превратив из статной, красивой женщины в полуживого мертвеца с высохшим лицом воскового цвета и худющими до костей руками. Некогда стройная, обаятельная женщина, была для друзей и многих знакомых эталоном красоты и любви. Не смотря на свои пятьдесят лет, Елена Николаевна выглядела намного моложе. Эти факторы внешнего очарования были в дальневосточном военном гарнизоне предметом бабской зависти. Смертельная болезнь за считанные дни изменила её внешность до неузнаваемости.
В последние часы – перед смертью хозяйки «Цезарь», будто чувствовал, что теряет близкого друга. Кот, несмотря на природное призвание быть котом, не отходил от неё ни на шаг. Он словно забыл о еде, о кошках и своей царственности. «Цезарь» смиренно ложился рядом с Леной и с удивительной стойкостью терпел, как теряющая жизненные силы рука, ложится на его атласную «шубку». «Цезарь» ушел лишь тогда, когда её сердце остановилось. Как показалось Борису, кот ушел навсегда. За хлопотами похорон и последующих поминок, Сосновский совсем не заметил его пропажи. Кота не было дома ровно сорок дней. Где носила нелегкая судьба это животное, Сосновскому было не ведомо.
Как – то утром открыв двери, Сосновский с удивлением обнаружил на коврике под дверями грязно – серый комок шерсти. Потрепанный судьбой «Цезарь» лежал под ногами, свернувшись клубком, и почти не подавал признаков жизни. Бережно подняв животное на руки, несмотря на его затрапезный вид, Борис нежно прижал «блудного сына» к своей груди, как отец прижимает больного ребенка. Безнадежный вид питомца, вызвал приступ жалости и на глаза отставного десантника вдруг накатили крупные слезы какой–то ранее неведомой ему сентиментальности. Воспаленными глазами «Цезарь», взглянул на хозяина и жалобно мяукнув, прижался к его груди, вызывая к себе сочувствие. В этот миг сердце бывалого десантника сжалось. Сжалось с такой силой, будто невидимый дух сдавливал его сильной рукой. Неприятный ком, подкатил к горлу и перекрывая дыхание. И здоровый, повидавший ужас двух войн мужик, прослезился, прижавшись щекой к грязной и взлохмаченной шерсти. Сосновский, бережно положил своего питомца на коврик и поставив рядом кошачью миску, налил «скитальцу» холодного молока. Почуяв запах, «Цезарь» встрепенулся. Через силу опустив мордочку в миску, он лизнул угощение. Словно раздумывая, он облизался, как будто решая: есть или не есть. Набравшись сил, кот вновь опустил морду в миску и более уверенно приступил к трапезе, давая Сосновскому надежду на свое воскрешение.
Борис Анатольевич, присев на корточки смотрел на оживающего кота и от умиления не мог сдержать эмоций, которые рвали его душу. Слезы против его воли текли по щекам и он не мог противостоять этому чувству, словно он прощался с теми, с кем еще день назад уходил в рейд. На душе было тоскливо и одиноко. То ли от неожиданного появления воскресшего «Цезаря», то ли от того, что сегодня был сороковой день, как он похоронил Лену. Сердце Бориса невероятным образом скукожилось, а боль защемила под ложечкой, и он ощутил, что без ста грамм коньяка обойтись уже он не может.
–Ну, ты, питайся тут,– сказал он коту, – а я пойду приму брат, лекарство. Уж больно ты меня растрогал.
Борис достал из бара бутылку коньяка и налив себе в бокал на два пальца, одним глотком осушил рюмку. Обжигающий напиток с приятным вкусом дубовой бочки и виноградного спирта, провалился в желудок и наполняющим теплом, распространился по всем внутренностям. Проникнув в кровь, алкоголь, подкрался к сердечной мышце и Сосновский почувствовал, как в его душу вернулось умиротворение и крохотная искра надежды. Анатольевич, глубоко выдохнув, выгнал из себя остатки хандры, и ту тянущую боль, которая все эти скорбные дни доставала его. Стало намного легче. Лекарство подействовало. Вместе с вернувшимся питомцем, в сердце вновь вернулось желание жить.
Подав хозяину пример стойкости духа, «Цезарь», долакал молоко и окончательно придя в себя, влез по привычке на стиральную машину, где свернулся в клубок.
–Ну, что блудный сын, будем жить,– сказал Сосновский, поглаживая кота по худющей спине. – Ничего брат, вытянем... Мы ведь с тобой настоящие мужики, а мужики просто так не сдаются...
Сосновский всполоснул лицо водой, которое пощипывало от слез и вытерев полотенцем, уже посвежевший, вновь обратился к дремавшему «Цезарю»:
–Ладно, брат, ты пока спи, а мне пора на кладбище – меня Ленка ждет,– сказал Сосновский коту. – Я помяну её и скоро вернусь.
Взяв в руку букет белых хризантем, которые были любимыми цветами покойной жены. В другую руку сумку с водкой и поминальной закуской, Сосновский уже хотел было выйти из дома, как вдруг...
...из ванной донесся жалобный и протяжный кошачий голос «Цезаря». Он словно резанул Сосновского по сердцу. Борис обернулся и переведя взгляд на звук, увидел, как в коридор, из ванной комнаты шатаясь, выполз «Цезарь». Повинуясь каким–то природным инстинктам, или неведомым кошачьим чувствам, он, преодолев недуг, выполз в коридор. Воспаленными, широко открытыми, как у филина глазами, он посмотрел на Сосновского, словно что –то хотел и вновь промяукал. И вновь сердце матерого десантника ёкнуло. Какая–то грусть, холодной змеёй вползла ему в душу и Сосновский не смог остаться безучастным к пожеланиям младшего члена семьи. Он поставил сумку с провиантом на пол, и присев на корточки, обратился к коту, словно это был совсем не зверь, а маленький, беззащитный человек.
–Ну что братишка, ты решил со мной на кладбище прогуляться,– спросил Борис озабоченно. – К своей хозяйке хочешь?..Ну, и черт с тобой...
Кот ответил жалобным мяу, подтвердив желание. Он замер, глядя на Сосновского больными глазами, наполненными какой–то своей, непонятной человеку кошачьей надеждой. Сосновский, разжалобленный мяуканьем, подхватил серый комок шерсти на руки и нежно поглаживая, засунул себе за пазуху.
С тех пор повелось: Борис и «Цезарь» настолько сдружились, что больше не могли и дня прожить друг без друга.
С того дня, как Сосновский овдовел, прошло два года. Оклемавшийся «Цезарь», через пару месяцев после возвращения, как по волшебству превратился в матерого и упитанного серо–голубого котищу с большими глазами оливкового цвета. С момента своего воскрешения, он, напрочь забыл, кошачьи инстинкты. Он настолько привязался к своему хозяину, что превратился в настоящую «собачонку», которая следовала по пятам. Всей своей кошачьей сущностью «Цезарь» был обязан Сосновскому за подаренную ему жизнь, и за это, он настолько полюбил Бориса, что порой создавалось впечатление, что кот овладел даром телепатии и теперь даже может читать его мысли.
Перед тем, как Сосновский собирался куда–то идти, кот занимал место на тумбочке перед дверью. Кошачьим голосом он начинал противно мяукать, оповещая весь дом о своём желании приобщиться к путешествиям, которые каждый день начинались с посещения могилы жены. И Сосновский брал его с собой, представляя, как кот по каким–то неведомым и незримым каналам находит контакт с его Леной.
–Ну, что «Цезарь» – пригрелся... Давай–ка братец, поднимайся – нам пора идти, – говорил Сосновский, почесывая кота за ухом.– Пошли – рыба нас ждать не будет...
Его рука нежно гладила «Цезаря» по голове, а тот, перевернувшись на спину, вытягивался, и теряя над собой контроль, включал внутренний моторчик, заводя знакомую мурчащую мелодию.
–Ну, всё – всё хватит! Пора идти, а то мы брат, с тобой весь клев прозеваем...
И «Цезарь» его понимал. Он, ласково мяукнув, спрыгивал с лавочки и, задрав хвост «трубой», следовал впереди Сосновского по знакомому ему маршруту. А потом, придя на любимое на реке место, он вальяжно разваливался на коряге, которую во время весеннего паводка принесло в заводь. Оттуда он приступал к наблюдению за ярким поплавком, ожидая, когда хозяин сделает подсечку, и угостит его первой пойманной рыбкой.
Сосновский обожал такое уединение. Обожал тихий омут, где в соитии с природой протекали часы его жизни. Обожал смотреть на бегущую темную воду, и обожал вспоминать о тех временах, когда рядом с ним была его боевая подруга.
Познакомились они, когда Сосновский был еще молод и красив, словно «Аполлон Бельведерский». Его – лейтенанта ВДВ забросила нелегкая судьба десантника в Амурскую область. Там в тринадцатой десантно – штурмовой бригаде, которая базировалась в городке Магдагачи, началась его настоящая и суровая мужская жизнь.
И вот яркий, красный поплавок начинал нырять, и через мгновение на крючке появлялась та первая рыбка, которая по заведенной традиции предназначалась «Цезарю».
Сосновскому трудно было смириться с одиночеством. Оно тяготило его, создавая дефицит общения и внутреннего дискомфорта. «Цезарь» – это была та отдушина, и та живая душа, ради которой он продолжал полноценно жить, не теряя при этом надежды.
Прошло два года, как он остался один. Надо было что–то менять в своей судьбе, но его отшельнический образ жизни, лишал его возможности изменить дальнейшу судьбу. Рутина бытия засасывала и лишала Сосновского душевного полета и желания жить насыщенной жизнью. Чтобы разорвать этот порочный круг, нужен был какой–то дерзкий поступок, который мог бы зажечь в нем тот огонь, который сможет вырвать его из черного омута вечной скорби.

Глава вторая
Нежданная встреча
День уже близился к вечеру. Наевшись свежих пескарей, «Цезарь», как настоящая августейшая особа блаженно дремал на бревне, подставляя свою серенькую спинку последним лучам солнца. Борис, удовлетворившись проведенным временем и уловом, не торопясь сматывал снасти, предвкушая сытый ужин и двести грамм коньяка, которые были для него, лекарством от одиночества. Мысль об изменении своей судьбы уже давно поселилась в голове, но выработанные годами привычки, взращенные на благодатной почве меланхолии, душили все его благие начинания. И весь жизненный цикл продолжал идти, как прежде, оставалось в состоянии лишь неисполнимой идеи.
–Всё! Эй, «Цезарь», а ну давай домой,– сказал Сосновский, обращаясь к спящему коту.– Хватит спать ленивец! Рота подъем!..
Кот услышав голос Бориса, открыл глаза, зевнул во всю ширину своей зубастой пасти и выгнувшись дугой, царапал когтями бревно. Только после этих физических упражнений, он одобрительно мяукал, как бы сообщая хозяину, что готов к возвращению под крышу дома.
–Ну, что – пошли...
Кот спрыгнул со ствола, и горделиво задрав хвост, прогулочным шагом бежал впереди Сосновского, выставив напоказ пушистые шарики кошачьих «бубенцов».
Обратный путь домой традиционно проходил мимо длинного гаражного кооператива, который тыльной стороной бетонного забора выходил к берегу реки. Сочетание зарослей ивы, полыни с песчаными карьерами, были идеальным местом для несанкционированной свалки бытовых отходов. Такие места были излюбленным местом местных бомжей, которые промышляли здесь в поисках цветных металлов и прочих «полезных ископаемых», добываемых из куч бытового мусора.
А еще здесь на пустыре по вечерам собирались продвинутые малолетки: от тринадцати, до шестнадцати лет. Здесь была набита горными велосипедами экстремальная трасса, а старые руины бывшего железо – бетонного завода, стали тем местом, где малолетние жители этого района, ковали свой характер и навыки в карточных баталиях. Здесь безусые юнцы свободно, курили, пили пиво, стреляли по банкам из пневматического оружия, и как все молодые особи мужского пола, познавали таинство любви со своими юными сверстницами.
Встреча отставника Сосновского и группой местной шпаны состоялась в тот момент, когда он возвращался с рыбалки домой. Вооруженные пневматическими пистолетами пацаны, резвились, расстреливая окна и фары стареньких «Жигулей» первой модели, которую кто–то днем выкатил из гаража, чтобы после эвакуировать на свалку. Машина была в том состоянии, которое, как обычно знающие мужики называют пограничным: или она вдохновит какого–то матерого фаната на реставрацию, или станет достоянием металлобазы, где будет подвергнута утилизации.
В долю секунды сердце Сосновского пронзила острая боль, которая была сродни шилу. Нет – это не была физиологическая болезнь – это была та ностальгия, которая возникает нежданно – негаданно. Та страсть, и те первозданные чувства, которые соединившись воедино, дают в душе ту гремучую смесь, которая вдохновляет «больного» на отчаянный поступок – жить.
На память пришло жаркое олимпийское лето восьмидесятого года. Борис Сосновский член ВЛКСМ, выпускник десятого класса за рулем комбайна. День и ночь, сменяя друг друга, молотил он с отцом янтарный пшеничный колос, наполняя закрома великой страны отборным хлебом. Борис был одержим. Мечта в честном «бою» за урожай, заработать свой первый автомобиль, вела семейство Сосновских к победе. День и ночь – день и ночь выматываясь до последнего, шли они к своей победе. И победили! И когда в комбайн опорожнил последний бункер, гордо ликовали, предчувствуя, что силы в борьбе были потрачены не зря. И воздала Родина героям сполна! И стояли отец с сыном, на пьедестале, и для них простых хлеборобов играл торжественный марш. И было семейство Сосновских награждено новенькими, блестящими и пахнущими свежей краской «Жигулями» первой модели – цвета «Адриатика». И вспомнил Борис Сосновский тот венок победителя из душистых колосьев пшеницы, и торжественный туш, и первого секретаря райкома КПСС, который под ликование односельчан вручал ему ключи от вожделенной машины.
И вот по прошествии стольких лет, он отставной подполковник Борис Сосновский, встретился лицом к лицу с теми воспоминаниями, которые взбудоражили кровь и заставили дребезжать душу от ностальгии по прошедшему времени. И не мог Сосновский допустить, чтобы кто–то, вот так просто, вооружившись модным пневматическим пистолетом, стрелял не в старенький повидавший виды, беззащитный «Жигуленок», а в его бесценную память. В ту прекрасную эпоху, когда он был бесконечно молод, безгранично счастлив и безумно влюблен в стройную Белянчикову Ленку.
–Эй, орлы – а ну стоять! Отставить стрельбу! Что, это вы такое делаете, – спросил Сосновский.– Это же чужая машина...
–Это дядя, уже ничья машина! Её завтра – послезавтра сдадут на металлолом,– сказал один из пареньков и как назло несколько раз подряд выстрелил из пневматического пистолета по фаре.
–Во, видал,– торжественно сказал тот, ликуя свою победу.
Пульки разбили стекло, и оно мелким крошевом осыпались на землю. Борису в тот миг, словно нанесли оскорбление. Он почувствовал, как внутри него закипает какой–то вулкан, и адреналин мгновенно брызнув в кровь, привел все мышцы в боевую готовность. От вспыхнувшей ярости Сосновский сжал кулаки, но внутренний голос сдержал его.
–Эй, щенки, а ну – ка брысь по норам,– сказал Борис, показывая свою решительность.
–Шел бы ты дядя, своей дорогой... Мы тебя не трогаем, и ты нас не трогай. А то я могу случайно тебе и в глаз попасть – больно будет. Побежишь жаловаться своей старушке.
–Я что–то неясно сказал,– ответил бывший десантник, чувствуя, как у него закипает гнев и начинают чесаться руки.
–А кто ты такой, – спросил Юрка, нагло ухмыляясь.
Распоясанный пацан лет шестнадцати, был явно старшим в этой малолетней компании и по оценки Сосновского числился неформальным лидером этой «банды». Не обращая внимания на Сосновского, тот еще несколько раз выстрелил в другую фару, чем еще больше разволновал военного пенсионера.
–Тебе, что шакаленок, не ясно, что это моя машина,– сказал Борис и поставив на капот пластиковое ведро с рыбой, встал перед ней, защищая рухлядь, от глумления вандалов.
–Вот когда ты её дядя, купишь, тогда и будет она твоей, а сейчас лучше отойди, чтобы случайно мы тебе глаз не выбили,– снова ответил местный «вождь краснокожих» и вызывающе засмеявшись, продолжил стрелять по машине, нанося ей небольшие «раны».
Внутри Сосновского вновь заклокотал «Везувий» и он, набравшись решительности, пошел в сторону молодого отморозка, стараясь, навести на него страх необратимости физической расправы.
–Тебе щенок, сказали ясно – отстань от машины. Вон на свалке сколько банок. Стреляй по ним!
–А мне «батя», по банкам не интересно,– ехидно ответил юнец. – Мне, интересно по этому ведру шмалять. Это же эпоха «совка».
Юрка перебирая ногами, словно танцуя, попятился назад от разгневанного пенсионера, предчувствуя, что ситуация выходит из – под контроля. Вступать с пожилым человеком в перепалку, он не имел желания. Пацан знал, что здесь рядом с кооперативом висели на столбах видеокамеры, которые могли бы зафиксировать этот конфликт не в его пользу.
Юрка Скуденков, был не настолько «отмороженным», чтобы из – за какой–то груды металлолома, устраивать потасовку с пенсионером. Он хоть и вырос без отца, но имел то чувство меры, которое всегда останавливало его на самой грани нарушения закона. А за этой гранью уже был криминал, с которым он связываться не имел никакого желания.
–Я тебе сейчас голову отверну,– сказал Борис, напирая на парня.– А ну спрячь свой пистолет – щенок!
–Попробуй! У меня, между прочим, папа прокурор района, он тебя посадит, и ты будешь на зоне сидеть,– врал Юрка, для большего форса. -Он таких как ты пачками сажает!
–Юрец, кончай! Чего ты споришь с этим старым пердуном.... Вдруг, этот маразматик тебя по голове камнем стукнет и ты окочуришься, – крикнул кто–то из парней, которые со стороны наблюдали за перепалкой.
–Да, он тут же умрет, если захочет со мной тягаться,– сказал Юрец, провоцируя Сосновского на неадекватные действия. – У него, наверное, вся пенсия на таблетки уходит,– и очередной раз засмеялся в лицо десантника.
Не знал пацан, что за плечами бывшего подполковника ВДВ, была война в Афганистане, и в Чечне. И что, не смотря, на свои пятьдесят пять, этот старик, как назвали они Сосновского, был еще крепок, словно гриб боровик. Каждое утро, по армейской привычке в любую погоду и в любое время года, он пробегал три километра, а после бега принимал холодный душ, и только тогда выпивал большую кружку крепкого чая с молоком. Бывший десантник, мог одной левой поставить всю эту гопкомпанию на уши. Но Борису, как более умному и взрослому, приходилось сдерживать свои эмоции. Он верил в то, что здравый смысл возобладает и этот взбалмошный юнец, послушает его добрый совет.
–Хочешь со мной потягаться,– спросил Борис, и на его лице заходили желваки, которые придавали ему решимости. – Может, попробуешь со мной подраться, или побежишь мамочке своей жаловаться, что тебя дедушка уму – разуму учит?
Эти слова тронул парня. Он вспылил. Теряя над собой контроль, Юрка решительно направился к Борису, сделав пару шагов в его сторону.
Наблюдая за хозяином, «Цезарь», как обычный кот сидел на краю дороги в траве, не привлекая к своей персоне никакого внимания. Он смотрел на происходящее без всякого кошачьего любопытства, разглядывая вокруг себя, порхающих мотыльков, скачущих кузнечиков и ползающих по дороге букашек и муравьев. «Цезарь», словно чего–то ждал – ждал, когда его друг будет нуждаться в его помощи. И этот момент наступил. Борис даже не заметил, когда один из малолетних хулиганов, лет двенадцати, тихо подкрался сзади и сделал вид, что завязывает шнурок за спиной пенсионера. Юрец этот намек понял и хотел было толкнуть Сосновского, чтобы тот перелетел через пацана, но «Цезарь», хоть и был котом, но неизвестно каким образом разгадал коварный замысел шпаны, быстрее чем отреагировал на эту ситуацию Сосновский. С диким кошачьим воем, он выпрыгнул из травы и вцепился когтями в руку юноши с такой силой, что тот почувствовал, как маленькие ножи вонзились в запястье. От такой неожиданности парень испугался. Увидев, как «бешеный кот» кусает его за руку, он истошно заорал, замахал ей, стараясь освободиться. Но «Цезарь» мертвой хваткой держался за его рубашку и дико орал, как орут коты, в минуту «смертельной» схватки с врагом.
Не успел Сосновский сообразить, как малолетки в страхе кинулась от своего предводителя в разные стороны.
–«Бешеный, бешеный, бешеный» – верещали они и, запрыгнув на велосипеды, скрылись из вида за углом гаражей.
Борис, ошарашенный произошедшим, почесал затылок, стараясь сообразить, что произошло, как вдруг за спиной услышал:
–Что поделать уважаемый – шпана – едрит мадрит.... – Они здесь каждый вечер ошиваются – извращенцы хреновы...
Борис обернулся на голос. Перед ним стоял пожилой мужчина. То незаметно подошел к Сосновскому, в минуту схватки кота с малолетками:
–Что отец, испугался?
Сосновский ухмыльнулся, и ответил незнакомцу:
–Было бы, чего бояться. Видал, какой у меня есть защитник? Он один, какую хочешь шпану, разгонит...Дикий!
–А, так это ваш кот тут лютует? То–то они орали: «бешенный»,– сказал мужчина, не скрывая иронии, засмеялся.
–А вы уважаемый кто,– спросил Сосновский, осматривая незнакомца.
–Да, я работаю тут в гаражном кооперативе. Так сказать на современный лад «секъюрити», а по–русски сторож. Вон моя сторожка за воротами, можете в гости зайти, чайку попьем, по душам покалякаем, о нашем мужском.
–А величать, вас, как,– спросил Сосновский.
–Иваном меня звать.
Борис улыбнулся, и, протянув руку незнакомцу, сказал:
–А меня Борис Анатольевич Сосновский... Я военный пенсионер воздушно десантных войск. А это мой боевой кот, по кличке «Цезарь». Мы с ним на рыбалку вместе ходим. Я ловлю, а он жрет! А как вас Ваня, по отчеству величать, а то мне неудобно как–то....
–По отчеству Борис Анатольевич, меня все называют Ильичом.
–А, типа, как Ленина,– спросил, Борис, слегка ёрничая.
–Типа мой папа был Илья... Так святого на Руси звать покровителя ВДВ...
–Ну, тогда вольно,– сказал Сосновский, и дружелюбно улыбнулся.
–А что это тут было,– спросил Ильич, закуривая. –Я поздно сообразил! Слышал, как кто–то визжит. Потом дети кричали. Вышел посмотреть, а там от них только пятки сверкают.
–Да, это местные пацаны «копейку» чужую из пневматики расстреливали. Мне её жалко стало. У меня ведь в восьмидесятом году, когда в Москве была Олимпиада, точно такая же машина была. Мы перед самой армией, с отцом на уборке урожая в олимпийском году выиграли «олимпиаду хлебную». Как сейчас помню, первый секретарь райкома партии лично мне ключи вручал. Вот меня за душу и схватило!
–Да!– сказал охранник, и глубоко затянулся,– были времена...Эта машина Анатольевич, никому теперь не нужна. Отслужил конек – горбунок свой срок и теперь скорее всего пойдет на переплавку. На днях хозяин его на свалку утащит, – сказал сторож, затягиваясь сигаретой. – Гараж где она стояла, продали, а новому хозяину она видимо не нужна. Тот себе новый внедорожник купил – буржуйская рожа.
Какое–то странное ощущение возникло в груди у Сосновского, и ему в тот миг страсть, как захотелось сесть за руль этого старенького «Жигуленка», и помчатся туда, к Черному морю, где когда-то в другой жизни прошло самое счастливое время.
С внешней стороны машина выглядела не совсем «убитой». Ей вполне можно было дать вторую «жизнь», и этого хватило бы Борису, чтобы заполнить его свободное время приятными заботами.
– Черт! А может быть Ваня, мне её купить,– спросил Сосновский,– малехо подшаманить и с девушками да к морю?
Сторож улыбнулся. Он погладил машину по крыше и выдержав паузу, сказал:
–Работы, конечно много. Но и этого вполне может получиться настоящая мечта пенсионера. Покатаешься на ней еще лет десять на дачу, на рыбалку.
Сосновского еще сильнее обуяло внутреннее волнение. Он почувствовал, как у него зачесались ладони. В голове проскочили мысли, и он даже представил себе новый образ «Жигулей», которые сияли, свежей краской и начищенным до зеркального блеска хромом бамперов и колесных колпаков.
–А чем черт не шутит – а!? Ну что «Цезарь», рискнем здоровьем,– обратился он к коту. Подарим этому ведру второе рождение?
Кот посмотрел на хозяина, и мяукнул, будто понял замысел хозяина.
–Вот видал Ильич, даже кот меня поддерживает в деле праведном...
Сторож взял «Цезаря» на руки и почесав за ушком, посадил его на крышу машины:
–Ну что «Цезарь», твой хозяин решил на старости жизни нажить себе геморрой. Так что прими его выбор, и смирись с наступающими голодными днями...
«Цезарь» вновь промяукал, как бы соглашаясь с доводами сторожа.
–Мне Ильич, как–то надо узнать данные хозяина. Надо документы выкупить,– сказал Сосновский и взяв кота с крыши, опустил его на землю.
–Так нет проблем. У меня в сторожке, в журнале записан его адрес и телефон. Подожди пару минут здесь, я сейчас, быстро смотаюсь и вернусь.
...и охранник ушел. Сосновский открыл машину и внимательно осмотрел предмет своего интереса. Унылый вид раритета покрытого толстым слоем пыли абсолютно не радовал глаза. Работы по восстановлению было много. Но это стоило того, чтобы стать её владельцем, и остаток своих дней провести в путешествиях. Предчувствие каких–то новых веяний в жизни пенсионера взволновало Сосновского, от чего даже его дыхание изменилось, став более глубоким и каким–то протяжным. Он, осматривая предстоящую покупку, ходил вокруг машины, а в голове старался подсчитать, в какую сумму ему обойдется её воскрешение.
«Цезарь» прищурив глаза, сидел и сквозь щелочки наблюдал за Сосновским, стараясь понять, что такое вдруг случилось с его хозяином, от чего так быстро тот «сошел с ума». Запрыгнув на капот, он растянулся на нем и играючи постучал хвостом по железу. Создавалось ощущение, что «Цезарю», внезапно стала понятна тайна всего того, что произошло в эту минуту. Теперь с высоты капота автомобиля, он созерцал за движениями Сосновского, а шевелением хвоста, выражал ему свое категорическое неудовольствие. «Цезарь» ревностно чувствовал, что теперь его статус, возможно, изменится, в худшую сторону, а объектом первостепенной важности станет эта никому ненужная куча железа. Через кончики торчащих в разные стороны усов, он чувствовал, какое волнение обрушилось в тот миг на Бориса, и как его сердце учащенно забилось в груди, посылая вокруг себя невидимые глазу и неслышимые уху импульсы.
Через какое–то мгновение из ворот вышел сторож. Он держал в руках клочок бумаги и подошел к Сосновскому. Протянув его, он сказал:
–Ну, вот Анатольевич, это телефон хозяина....звони, договаривайся, а я пока с напариком за машиной пригляжу. Только ты смотри не переплати. Цена этому ведру тысяч пятнадцать не более...
Сосновский взглянул на бумажку и, положив её в нагрудный карман, протянул руку:
–Спасибо Ильич. Сейчас домой приду и позвоню. У меня нет с собой мобильного телефона.
–Ну, давай,– ответил сторож, пожимая руку Сосновского. – Если у тебя какие вопросы будут, ты не стесняйся – обращайся. Мы поможем тебе....
Борис вдохновленный новым увлечением подхватил ведро и удочки, и уже собрался идти домой, как «Цезарь», лежавший в полудреме, вскочил с места. Ловко спрыгнул на землю, он задрав хвост, оросил покупку вонючими кошачьими выделениями, которыми они обычно метят ареал своего обитания.
–О, глянь Анатольевич, кошак твой тебе покупку пометил,– сказа сторож и засмеялся.
–Это он из мести...Чувствует холера, что эта покупка удар по его кормовой базе, вот и ревнует.
–Мстительный... Гляди, чтобы он тебе в тапки тебе не нагадил. Это они умеют....
–Нагадит – я его мордой вытру, чтобы знал, как вещи хозяина портить,– ответил Сосновский. – Хотя за ним подобного не замечалось...
Кот семенил впереди Бориса, следуя по знакомому маршруту, и совсем не обращал внимания на своего хозяина, который шел сзади. Он еще не знал, да и не мог знать, что вся его кошачья жизнь, которая еще вчера была наполнена любовью, лаской и жирными пескарями, одномоментно рухнула. На смену беспечного и сытого существования, уже через пару дней придут такие времена, что замороженная сосиска из сои и мясных отходов, станет тем лакомством, о котором он будет грезить.