Мои зарницы

МОИ ЗАРНИЦЫ.

Счастья в жизни нет, есть только зарницы его - цените их, живите ими.
Л.Н.Толстой.


Каждый взбирается на свою гору в одиночестве.
Пьер Руане.


ВВЕДЕНИЕ.


Молодость думает о будущем, средний возраст о настоящем, старость вспоминает прошлое. Эту истину человек, как правило, узнает в молодости, начинает понимать в среднем возрасте, а в старости он ее чувствует, чувствует до мозга костей.
Память! Она и в молодом возрасте не совершенна и весьма, избирательна, а что уж говорить о старости с ее известным спутником атеросклерозом. Так вот, возможное появление этого беспощадного воина тьмы, вынуждает меня взяться за перо - иначе, как сохранить воспоминания, эти прекрасные удовольствия и, в скором будущем, единственные для стареющего мужчины. Музыка, запах, свет, время года - все они могут вызвать воспоминания, которые, как океанские волны вдруг вынесут на гребень белоснежную пену - яркую вспышку незабываемых впечатлений, и вот она уже скользит вниз и исчезает между волнами.
Я хорошо помню тропу, ведущую к моей вершине. Тропа родилась в очаровательной долине покрытой изумрудной зеленью и усыпанной благоухающими цветами – наверное, это был рай, где никогда не было бурь, да что там бурь, даже облачков не было на горизонте - безмятежная равнина, по которой я радостно ступал маленькими босыми ножками. Иногда, тропинка ныряла в лес с великанами деревьями, но страшно не было, потому, что я верил - со мной ничего плохого не случится, а наоборот будет весело, чудесно, обворожительно. Потом тропинка стала забирать в гору и петлять между живописными полянами, мимо журчащих водопадов, кустарников, шумных от гомона диковинных птиц. А какое было божественное небо - светлое, ясное, голубое, какие необозримые просторы расстилались вокруг, как вольно дышала грудь, как невыразимо жутко хотелось летать над всем этим счастливым, чудесным миром и узнавать его до мельчайшей тайны. Мир казался добрым, ласковым, очень юным, наверное, мы с ним были одногодки - он просто был создан для меня. А вокруг кипела неизбывная человеческая радость жизни, выплескивая на меня целые ушаты теплоты и нежности.
Прошло время, и тропа поднялась выше зеленых, полных жизни лесных массивов и пастбищ, стала более извилистой и не безопасной. Все чаще стали налетать ветры, лить дожди, снег и туман застилали тропинку, и все труднее было идти по ней. На пути возникали валуны, расселины, бездонные пропасти; ты издалека видел, как в них пропали люди, и появилось чувство страха, но и облегчение - это случилось не со мной. Я почувствовал враждебность, а на самом деле, полное равнодушие природы и протекающей жизни ко мне, и это открытие стало для меня самым важным и самым болезненным, а впереди еще были потери надежд и иллюзий.
И несмотря ни на что, тропа все же, казалось мне бесконечно длинной. До вершины было еще далеко, невообразимо далеко, а я, шагая на уровне облаков, был в этом абсолютно уверен, как вдруг, в разрыве тумана увидел близкую вершину - ослепительно белоснежную и холодную, но главное, до нее было всего несколько шагов.


СВЕТА


В юности я был довольно самоуверенным парнем. Обладая известной долей обаяния и, несмотря на запреты тогдашней идеологии, длинными черными волосами, которые ложились мне на плечи, я двигался по жизни как рыба в воде, также легко и бездумно. Неутомимая жажда в поглощении информации, и понимание необходимости «института учителей» привели меня к встрече с моим Наставником, поставившего вехи на моем пути познания мира. Он приобщил меня к формальной логике, а, затем, стал раскрывать основы древней и современной философии, тщательно выстраивая мировоззрение. Я бесконечно благодарен этому человеку, сделавшему с моей жизнью такую метаморфозу, но надежд моего учителя я не оправдал. Поддавшись общей тенденции, я поступил в технический ВУЗ, а он в течение первого курса обучения предлагал перейти на философский факультет городского университета, и продолжить начатое образование. Но все же главная идея, вложенная Наставником в мою душу, о том, что познание мира не оканчивается никогда, осталось на всю жизнь. Я не смотрел сверху вниз на людей, не думающих о смысле жизни и своем назначении в ней, наверное, это была заслуга Наставника, просто старался обходить глупость, если сталкивался с ней вплотную. Понимание, что есть индивиды, обладающие способностью мгновенного постижения мира и, что мне такого дара не предусмотрено судьбой пришло позже, хотя на всю жизнь осталось желание библейского мудреца иметь божественный дар правильного решения конкретных проблем.
Серьезных проблем, собственно, не наблюдалось, а была молодость, студенческие годы, как поезд, набравший скорость, мчались вперед и разворачивалось громадное, широкое будущее, а прошлое, не менее важное, оставалось на полустанках детства и юношества. Главное снисхождение судьбы я интуитивно чувствовал - мои молодые годы не были угнетены тяжелыми болезнями и потерей близких мне людей, что человеком воспринимается, как радостная бесконечность существования. Проблема все же была – это мое возвышенное, граничащее с провинциальным пуританством, отношение к женщине, а если учесть приобретенную рассудочность в выборе любого действия, станет понятно, почему я не женился, будучи студентом. А ведь в любви нужно исходить от высшего начала, либо не рассуждать вовсе.
Закончив ВУЗ, я устроился на работу в организацию, которая обеспечивала проектами «большую» энергетику – электрические станции, и качественно выполняя производственные планы, получал оплату большую, чем мои сверстники – сослуживцы. Располагая своей зарплатой, я мог позволить себе джинсовый костюм «LEE», качественную радиоаппаратуру и коллекцию виниловых пластинок, ведущих граммофонных фирм мира, а еще книги и репродукции. Библиотека и коллекция были не велики, зато в них не было случайных, не нужных мне произведений творчества и, конечно, друзья охотно пользовались моим достоянием. В здании нашего учреждения расположенного в центре города, работало 1800 сотрудников, большинство из которых составляли женщины, и недостатка в молоденьких девушках не наблюдалось.
Со Светой я познакомился в начале осени, а это была пора моей влюбчивости. Она поступила к нам в институт в отдел генплана, и знакомство произошло на производственном, ничего не решающем собрании. Без преувеличения сказать, я был сын осени: прекрасное самочувствие, романтическое настроение, чудесная природа – все располагало к любви. Я подкарауливал ее на лестницах и в коридорах нашего корпуса; мы гуляли в городских парках и точно были влюблены друг в друга. Однажды, в субботний вечер, мы засиделись в баре допозна и я отвез ее на такси домой, в отдаленный район Салтовки. По пути таксист подсаживал и высаживал запоздалых путников, желавших поскорее добраться к теплым постелям, и нам совершенно не возможно было поговорить о своих чувствах.
Помнится, мы были в плащах, в подъезде было темно, а на улице безлюдно. Поцелуй на прощание вдруг вылился в жаркие объятия, а затем в неистовые поцелуи, которые длились целую вечность. И в этом горячечном состоянии, я ощутил, что моя рука, пробравшись сквозь все одежды, ласкает живот девушки, и она не сопротивляется этому. Я был на седьмом небе от восторга – я люблю и любим! Успокоившись, мы стали прощаться, и Света опустив глаза, наклонив голову так, что короткие светлые волосы закрыли лицо, тихо сказала:
- Ты меня презираешь зато, что я тебе это позволила?
- Ну что ты такое говоришь?- с жаром ответил я.- Ты мне очень нравишься, мне хорошо с тобой. Разве ты этого не чувствуешь?
- Правда?- она вскинула голову.- Ты не обманываешь меня?
Я молча обнял ее и крепко прижал к своей груди. Девушка решительно выпрямилась:
- Пойдем ко мне.- И, видя мое замешательство, добавила, - Мама и отец уехали к тете в Москву.
Квартира была трехкомнатной с узкой прихожей, войдя в которую Света зажгла бра и приложила палец к губам. Она не успела ответить на мой немой вопрос – напротив меня открылась дверь, и в коридор вышел парень в трусах. Сонно буркнув приветствие, он скрылся в туалетной комнате, а меня, совершенно обескураженного, девушка втолкнула в свою спальню. Закрыв за собой дверь, она тихонько рассмеялась:
- Мой рыцарь, мужество покинуло Вас?- и добавила,- Это мой старший брат, он хорошо воспитан, и никогда не войдет в мою спальню. И, видя мою нерешительность, спокойным, ласковым голосом сказала:
- У нас включили отопление и в комнатах очень тепло. Сними с себя всю одежду.
Став у кровати, она быстро разделась и легла на спину. В слабом свете ночника я увидел обнаженную девушку, которая призывно раздвинула бедра и, вскинув руки за голову, закрыла глаза. Перевозбуждение было слишком велико, но Света оказалась опытной в этой деликатной ситуации, что неприятно поразило меня; она успокоила ласковыми словами и ловкими движениями, подарив новые, ни с чем не сравнимые ощущения. Ее тело укачивало, убаюкивало, уносило в заоблачную высь, растворяло в нежности, вызывая болезненную сладость, пульсирующую, бесконечную, изнуряющую, изнемогающую и, все же закончившуюся извержением вулкана. Кто может описать это чувство пером, кистью, музыкой? Подвластно - ли это человеку? Или это удел богов?
Была глубокая ночь, когда, поймав такси, я отправился к себе домой на Холодную гору. На улицах было пустынно и темно, начал накрапывать дождь. Шины зашуршали по мокрому асфальту, заскрипели дворники лобового стекла, капельки на дверных стеклах засверкали алмазами. Фонари и светофоры вдруг возникали, окруженные туманными ореолами, и тут же пропадали за автомобилем во влажном, таинственном мраке ночи – ночи, которая поглотила нашу близость, отодвинув далеко – далеко в пространство молодую женщину, в сладкой истоме уснувшую в постели, согретой нашей страстью. Несмотря на усталость, в голове возникали мысли непременные для молодого мужчины: » Зачем она требовала оценку своей нравственности? Ведь я у нее не первый? Что это? Генетическая реакция женщины, бессознательное кокетство, сознательная ловушка для претендента? А, все равно. Сейчас приеду домой и сразу в постель. Спать, спать, спать. Спокойной ночи Светка»!
Наступила зима, снежная, морозная, со своими зимними радостями и развлечениями. Я любил кататься на лыжах, а Света была равнодушна к зимним видам спорта, и наш досуг мы посвящали театру и выставкам. Тем временем, в центре города открылось кафе – дансинг « Старый город» превратив нас в его субботних завсегдатаев, танцевавших до закрытия заведения.
За окнами кафе была ночь, шел легкий, молодой снежок, сказочно сверкая в свете витрин, а мы, под звуки новогоднего хита «ABBA»медленно танцевали, обнимая друг друга. Когда мы вышли из кафе, уже вьюжило, неслась поземка, с крыш ветер срывал снежную пыль и, с трудом поймав такси, мы поехали в пустующую квартиру Светиной подруги. Февраль злился, заметая пустынные улицы снегом, а у нас было чувство нового года, навеянное мелодией и нашей любовью. В квартире мы были одни, и нас ни что не сдерживало. Меня переполняла нежность, хотелось ей подарить еще большую радость в наслаждениях, и я ринулся в царские ласки. Света сначала противилась, ласково отталкивая, стараясь привлечь к своей груди, но я был упрям и настойчив в своих домогательствах, и она уступила.
Живот у нее был гладким и упругим, лепестки цветка любви тоже были гладкими и упругими; лишь на мгновение они промелькнули перед глазами, а потом я ничего не видел, страстно проникая в глубину губами и языком, терзая эту божественную негу, и казалось, этому не будет конца. Сначала девушка просто позволяла мне это делать, не испытывая удовольствия, но потом она вся задвигалась, тихонько застонала, и вдруг прижала мою голову руками к животу, и стала с силой вскидывать бедра. Лицо мое поглотила нега, я задыхался, но не переставал ласкать ее ни на секунду; фрикции стали молниеносными и тут же прекратились, судорога прошла по телу Светы, бедра раскрылись, освобождая мне дыхание. После этого Света долго, очень долго целовала меня – она была благодарна. Не знаю почему, но наслаждения такой силы и окраски у нас больше не было.
Наступила весна, и чувства мои потихоньку стали остывать; этим – то я и отличался от огромного количества мужчин. Весна – пора обновления всего мира, и человека, как маленькой частички Вселенной. Я любовался воскрешением природы и женщинами, которые расцветали волшебными цветами под теплым солнышком, но так любуется поэт прекрасным деревом, а приземленной заинтересованности лесоруба у меня не было никогда. Когда умирает любовь, и ты полностью охладел к женщине, самое ужасное, если она говорит, что беременна твоим ребенком. Я по сей день не знаю, была это правда, или способ удержать меня. Так или иначе, но предложенные мною деньги она взяла и вскоре уволилась из института.


ВОЯЖ

В начале апреля в организацию, где я работал, по комсомольской линии поступили вакансии на туристическую поездку в социалистическую республику Чехословакию. Увидеть «старую» Европу, пусть даже и социалистическую, было моей мечтой, как, впрочем, мечтой любого образованного молодого человека. Необходимо было получить одобрение на поездку в своей организации, разрешение вышестоящей комсомольской структуры, пройти медкомиссию, оформить выездные документы, включая загранпаспорт. Все это было длительно – нудной канителью, и каникулы в любви благоприятствовали этому процессу. Я с молодым энтузиазмом бросился на преодоление надуманных трудностей идеологического частокола и, получилось так, что загранпаспорт оформили раньше, чем произошло собеседование с райкомовским чиновником.
Войдя в кабинет, я чинно поздоровался и сел в предложенное кресло. Третий секретарь райкома, относительно молодой человек с большими залысинами на круглой голове, с яростью начал экзаменовать меня на соответствие вожделенной мечте. Моя идеологическая подготовка оказалась на должной высоте, а географические познания и вовсе привели его в хорошее расположение духа, как вдруг:
- Товарищ комсомолец, а что это у вас на голове?
Сделав испуганное лицо, я спросил: - А, что такое?
-Как что?- с негодованием воскликнул он. – Вам впору косу заплетать! Немедленно в парикмахерскую и приведите свою голову в порядок, до оформления паспорта!
- Боюсь, что уже поздно. Паспорт оформлен.- Я протянул ему документ, со страницы которого нагло сияла моя заросшая физиономия « а ля Битлз».
- Боже мой! – прошептал убежденный атеист.- Какая оплошность!
Мне стало его жаль и я предложил ему, в качестве успокоительного, следующие аргументы.
- В конце концов, может это не так и плохо, - убежденно сказал я. - Во-первых, сейчас «потепление» в политике нашего государства, - как ни как, демократия, - а во-вторых, я ничем не буду отличаться от тамошней молодежи, и не буду привлекать внимание вражеских агентов, что позволит, счастливым образом, избежать вербовки в ЦРУ.
-А действительно, не так уж безнадежно, - третий секретарь оживился.- Как мне это самому в голову не пришло? Поезжайте в Чехословакию, но по возвращению, - его голос приобрел абсолютную твердость, - сразу же в парикмахерскую.
В начале августа туристическая группа была оформлена и вечерним экспрессом отбыла в Киев, а оттуда авиарейсом Киев- Прага должна была прибыть к месту назначения. В отличие от Москвы, которую я часто посещал, в Киеве я был впервые и, промчавшись в толпе туристов по Крещатику и окрестностям, немного воспринял от «матери городов русских». На следующий день, ранним утром группа приехала в аэропорт «Борисполь». Небо затянули облака, пошел тихий августовский дождик, стало влажно и душно, в самолете тоже было душно, пока он не взлетел, и заработала вентиляция. Я впервые летел самолетом и полет над белоснежными облаками в ярких лучах солнца, где чувство Земли напрочь отсутствовало, меня взволновал. Только перед самой Прагой облачность закончилась, и под крылом самолета запестрели поля, перелески и новостройки окраин города. Сразу по прибытии нас ожидала приятная неожиданность - вылетев из Киева в три часа дня, мы прибыли в Прагу в такое же время; просто самолет двигался вместе с Солнцем на закат, доставив нас в другой временной пояс.
Еще в Харькове я познакомился с двумя ребятами – Мишей Енистратовым и Сережей Гаком, ехавшими в Чехию в составе группы. Миша – полный, добродушный малый, любил поесть, отдавая предпочтение сладостям, и сам же подшучивал над своим пристрастием. У него был цепкий, аналитический ум, он прекрасно ориентировался в лабиринтах улиц незнакомого города и подмечал малейшие подробности средневековой архитектуры. Миша, как и я, по образованию был технарь. Сережа, невысокого роста и щуплого телосложения, обладал громким, приятным голосом и играл на семиструнной гитаре. Он увлекался фотографией и взял в путешествие четыре фотокамеры, которые мы с Мишей, из уважения к мастеру, носили. Сережа оказался знатоком пива, что для страны этого высококачественного напитка, согласитесь, немаловажно. По той же причине, в нашей туристической группе, состоявшей в основном из рабочих южной железной дороги, приехавших в Чехию только за покупками, он стал непререкаемым авторитетом. Кстати о покупках. В те славные времена купить чешские одежду и обувь, не говоря уже о чешском хрустале, было трудно даже в Москве, а за провинцию нечего было и говорить. Чехословакия, славившаяся своей легкой промышленностью, стабильно снабжалась товарами Западной Европы, не знавшей дефицита ни в чем.
В Праге мы поселились в трехместном номере в общежитии девичьего колледжа в двадцати минутах ходьбы от Градчан – пражского кремля, и всю поездку по Чехии держались вместе. Древняя европейская столица поразила нас в самое сердце своим «старым» городом: средневековыми храмами, музеями, театрами, архитектурными ансамблями кварталов, решенных в светлых, радостных тонах. Любуясь достопримечательностями чешской столицы, мы поняли, что эпитет Злата Прага дан городу по праву. Тынский храм и собор Святого Вита, Национальный театр и Национальная библиотека, красавица Влтава, голубой лентой обвившая город, перехваченная арочными мостами, все это на сравнительно небольшой площади создавало неповторимую гармонию. Деревья по обоим берегам реки, купающие свои ветви в ее медленных водах, «Салла террена» в саду Вальдштейнского дворца, где, подняв взгляд над ее кровлей, восхищаешься панорамой Градчан, дарили радостное восприятие новой для нас природы, архитектуры, искусства. С юношеской жаждой хотелось возвысить до этой красоты нашу жизнь и поделиться этой радостью с людьми. Мы «оттягивались» по полной программе, успевая смотреть город с группой и, несмотря на запреты инструктора, своей неразлучной тройкой: ходили в кинотеатры, посещали пивные рестораны, общаясь с местными жителями, покупали на нашу скудную валюту невиданные подарки для себя и своих близких. Поздно вечером, в номере гостиницы перед сном, мы выплескивали друг другу свои восторженные впечатления.
- Ребята, а у них уже коммунизм, - изрек Сережа, неспешно набивая турецкую, вишневую трубку голландским табаком »Амфора». В нашей компании он был заядлым курильщиком и сегодняшним днем в табачном магазине он осуществил желанную мечту.
- Прозрение дается недешево, – ухмыляясь, сказал Миша, откупоривая бутылку «Cinzano»и разливая его по стаканам.- Ну!- он поднял свой стакан. – За нас ребята, и за наше чудесное путешествие!
Мы чокнулись стаканами, и отпили по глотку. Сережа раскурил трубку, и она пошла по кругу.
- Вообще – то, это еще не коммунизм, Сережа, – со смешливым выражением заметил Мишка. – Коммунизм чуть дальше, за австрийской границей.
Мы дружно расхохотались шутке. Сережа оживился: - Ребята мне хочется поделиться с вами вновь открытой истиной. Стабильность жизни Европы я почувствовал, когда мы сидели в пивном ресторане «У Флеку», там, где на гранитной стене внутреннего двора рядом с барельефом, выбит год основания заведения- 1520. Официанты постоянных посетителей знают в лицо и приветствуют их как близких родственников.
- А какое пиво за столь умеренную цену, - Миша грустно вздохнул. В полумраке гостиничного номера витали волны табачного дыма с очень приятным запахом и наша задушевная беседа, а в открытое окно светили августовские звезды, переливчатым блеском драгоценных камней.
- Мне хочется вот что сказать, – я удобно расположился на кровати.- Впервые встречаю город со своим неповторимым запахом. Запахи кафе, кондитерских, табачных лавок, ладан из открытых дверей костелов создают неповторимую амбру, вдыхать которую просто наслаждение.
- Формула запаха очень проста, – уверенно заявил Миша. - Высокая бытовая культура, плюс достаточное количество кафе и туалетов, плюс десяток утилизационных котлов для сжигания мусора, - и обратившись ко мне, добавил, – Ну, как вам формула Философ?
- Вполне приемлема, Председатель, – в тон ему ответил я. - Нужно из формулы выбросить слово «бытовая» и добавить «плюс отличные дороги, и малое количество дураков». Да-с господа, как же без Гоголя.
- Отчего формула Гоголя у нас действует до сих пор?- задумчиво, ни к кому не обращаясь, промолвил Сережа и отложил в сторону выкуренную трубку.
- Оттого, мой юный друг, – сказал я,- что в 1917 году первичная идеология общества – религия была замена идеологией вечного построения коммунизма, то есть утопией. Были люди, разработавшие эту концепцию, и люди, воплотившие ее в жизнь, используя объективные обстоятельства в конкретной стране и, примостившись у общественного котла с золотой ложкой, стали поглощать ее богатства.
- По беднейшим странам, - заметил Миша,- эта идеология распространилась со скоростью пожара.
- Временами, доходя до полной своей противоположности, – добавил я. А именно, верующий, помолившись Богу, молился Ленину, яростному противнику религии. Мы являемся свидетелями протекающей борьбы между частной собственностью, как основным законом людей и общественной собственностью, управляемой «любимым вождем и красными директорами».
- И, кто же победит? – спросил Сережа, закрывая окно, в которое потянуло ночной прохладой.
- Если повезет, мы это увидим своими глазами, – сказал Миша, и добавил, – Вечер давно перешел в ночь, пора укладываться спать, завтра с утра экскурсия.
Утром наша группа, погрузившись в автобус, направилась в пригород Праги, где находился средневековый замок чешских королей - Карлштейн. Мы ехали в открытом туристическом автобусе, обозревая пейзаж – холмистую равнину, поросшую лиственным лесом. Светило солнце, по небу проплывали легкие белые облачка, и теплое августовское утро обещало жаркий день. Одно – и двухэтажные коттеджи вдруг возникали из-за поворота дороги, и также быстро исчезали за зелеными кронами деревьев. Автобус мчал по шоссе, а мы, распевая вновь выученную чешскую песню, не заметили, как подъехали к подножию холма, у которого начинался пешеходный маршрут.
Замок был великолепен – настоящая рыцарская твердыня, расположившаяся на высоком скалистом холме, подножие которого покрывал лес, состоящий из могучих, раскидистых деревьев. Здесь Карл 1Y, император Священной Римской империи, король германский и чешский, проводил свое время в размышлениях и молитвах. Для этого образованного средневекового властителя Карлштейн был местом уединения. Огромное фортификационное сооружение с продуманной системой стен, башен усеянных узкими бойницами, лестницами и переходами с потайными дверьми, призвано было защитить своего хозяина от врагов и скрыть от назойливых подданных пышного королевского двора Праги. Тяжеловесные лестницы, ведущие в угрюмые подвалы темниц с железными кольцами в стенах для пыток обреченных, красноречиво говорили о тех жестоких временах. Но все же, возвышенное присутствовало в этой феодальной крепости. В невысокой своеобразной башне размещалась капитульная церковь Девы Марии, и далее на недоступной высоте в многогранной башне скрывалась часовня Святого Креста. По всей территории замка посетители встречаются с прекрасными фресками, но эти обители Господа, как драгоценными каменьями были украшены произведениями искусства. Фантастические фрески »Видения Святого Иоанна», монументальная композиция «Женщина, одетая солнцем», галереи портретов особ королевской династии - все поражало свежестью красок и мастерством исполнения.
Экскурсия подходила к завершению, а я думал о тех многих обитателях замка, которые жили в нем, знали радости и горе, потом ушли навсегда, и все это унесло время. Мысли светлого гения Николая Рериха сами собой пришли на ум: «Что оставит время от наших дней? Проникнуть не можем. Не знаем. Если бы знали, может быть, убоялись».
Вдоволь насмотревшись на эту старину, находившуюся в отличном состоянии, группой пообедали в ресторане, расположенном ниже по дороге ведущей к замку. На обед нам подали суп с кнедликами, жаркое с картофелем, овощные салаты и на выбор либо пиво, либо апельсиновый сок, налитые в тонкостенные, высокие стаканы. В большом зале ресторана одновременно находилось несколько туристических групп и официантам пришлось попотеть, чтобы обслужить такую уйму народа. Но они с честью выдержали это испытание и, наверное, не впервые. Уже к вечеру, с чувством полного довольства, мы вернулись в свой девичий колледж.
- Смотрите-ка! - Миша указал рукой на здание колледжа. – Мы разъезжаем по Праге, рассматривая древности, а сами живем в архитектурном шедевре 18-го века.
- Действительно прекрасное здание. Мы как-то обвыклись и не замечали, - сказал Сергей, и поднял вверх голову.- В волютах замысловатые гербы, вот только по верху фронтона какие-то полосы и каверны.
- Что это?- он обратился к стоявшему рядом привратнику.
- Это русские пули с 1968 года, - хмуро на плохом русском сказал привратник и тут же отошел в сторону.
Нам стало неловко, и мы быстро поднялись в гостиничный номер.
- Они хотели уйти из социалистического лагеря, и это оправдывает насилие, - неуверенно произнес Сережа и взглянул на нас, ища поддержки.
- Ничего это не оправдывает, - тихо сказал Миша. - «Насильно мил не будешь»,- слышал такую пословицу?
- Я в этом вопросе поддерживаю Михаила. Пойми Сережа, эти люди уже не хотят жить в «лагере», и настанет время уйдут из него.
- Ладно, ребята я не прав. Забудем, что я сказал,- Сергей протянул ладонь, и мы с Мишей шлепнули по ней в знак согласия.
Это был последний день в Праге.
Путешествуя по чужой стране, мы жадно рассматривали ее женщин, и конечно сравнивали их со своими прелестницами. Боже, какие были пражанки – глаз не оторвать. Высокие, стройные с ясным челом и танцующей походкой, со вкусом подобранной одеждой – их явно выдавал столичный шарм. Девушки нашей группы проигрывали по всем показателям, что привело к глупому, но неизбежному спору.
- Если наши девчонки, повсеместно, будут заниматься теннисом, шейпингом, танцами у них фигуры станут не хуже, чем у чешек, – с энтузиазмом доказывал Миша.
- Я понимаю, что ты патриот, - со скепсисом парировал Сережа, - но у нас в городе меньше десятка теннисных кортов, туда не пробиться.
- Еще нужны модная, красивая одежда и косметика, а то опять казус выйдет, как с Ив Монтаном – сказал я, и рассказал историю, которую ребята не знали.
Известный французский певец своими политическими симпатиями заслужил звание «большой друг Советского Союза» и приглашение гастролировать в Москве. В шестидесятых годах наша эстрада не была избалована выступлениями зарубежных исполнителей, в лучших случаях это были болгарские или югославские артисты, поэтому гастроли Ив Монтана прошли блестяще. И все бы завершилось благопристойно, если бы не традиция самого певца. Гастролируя по странам мира, Ив всегда заходил в магазины женской одежды и покупал для своей жены Симоны Синьоре нижнее белье, так он поступил и в Москве. Певец был искренне поражен изделиями нашей текстильной промышленности и, вернувшись в Париж, продемонстрировал бюстгальтер и трусики, заявив, что это носить неприлично. Неудивительно, что после этого из «большого друга» он превратился в «большого врага».
По иронизировав немного, мы реабилитировали наших девушек, сойдясь на мнении, что ухоженность женщины и внимание к ней со стороны мужчины не позволят ни кому демонстрировать в Европе дрянные бюстгальтеры нашей страны.
Ожидая поезда «Прага – Брно», я с друзьями зашел в привокзальный пивной ресторан выпить пива. Средних лет пражанин подошел к нам, и мы разговорились. Антагонизмов не было: вспомнили оккупацию советскими войсками Чехии в 1968 году, вспомнили многолетнюю дружбу, восхищались Прагой и говорили, что теперь-то мы ее знаем. Чех допил свое пиво и, улыбаясь, спросил:
- Вы были в ночном баре «Орбита»? Спали с пражанками? Если нет, то Праги вы не знаете!
Он пожал нам руки и ушел, оставив нас в глубоком удивлении постановкой жизненных ценностей.
Пять дней отведенных на путешествие по Моравии пролетели быстро. Тихим, сумрачным днем на комфортабельном автобусе наша группа отправилась в горы Моравского Краса. Гид рассказывал о туристических маршрутах этого горного края, о знаменитых курортах, которые в разные времена удостоились посещения великими людьми, мы вертели головами, обозревая пейзаж, и вдруг обнаружили, что мчимся по узкому ущелью. Отвесные гранитные скалы вплотную подступали к дороге, угрожая поглотить ее полностью, и если бы не яркая сочная зелень деревьев, невероятными усилиями зацепившихся за камни, то могло показаться, что нас занесло во владения графа Дракулы, и вот-вот покажется его зловещий замок. Шоссе, запетляв, внезапно закончилось небольшой площадкой, усыпанной гравием и валунами – это было конечным пунктом автобусного маршрута, и началом новой экскурсии. Одевшись, в заранее припасенные куртки и свитера, мы направились в пещеру, где, передвигаясь по мосткам, опускались все ниже и ниже пока не достигли подземной реки.
Лодки неслышно двигались по черной воде, никогда не видевшей солнечного света, а фонари наших челноков выхватывали из первобытного мрака безумное создание бессмысленного потока – исковерканный каменный лабиринт. Экскурсанты молча слушали, а голос гида многократным эхо отражался от скальных пород, образовавших фантастические своды, то низко нависшие над водой, то уходившие в неизмеримую тьму.
Поднявшись на поверхность, мы еще успели сфотографироваться, но день угасал, а в горах темнеет очень быстро. Отовсюду надвигалась темнота, из расщелин выползали клочья тумана, застилая дорогу, превращая и без того героический пейзаж, в край фантасмагорий. Несмотря на теплую одежду, мы продрогли, находясь во влажном чреве скалы, поэтому быстро погрузились в автобус и двинулись в обратный путь. Шоссе, вырвавшись из теснины ущелья, заскользило по покатым отрогам все ниже и ниже в долину, а взошедшая луна освещала горный массив с зубцами скал, четко вырезавшихся на фоне светлого неба. На пути стали появляться ярко освещенные городки с придорожными мотелями и кафе, интенсивность движения возрастала с каждой минутой, и мы почувствовали возвращение в цивилизацию.
- А все-таки, страшновато в подземелье, - обратился к нам Сережа.- Мне на память пришла Сцилла, пожиравшая воинов Одиссея в таком же древнем каменном мешке.
- Ребята, вы обратили внимание, что в этой реке нет ни сучьев, ни веток, вообще, ничего нет, – невозмутимо констатировал Михаил. - Мертвая вода. Стикс, да и только, а главное наш гид копия Харона.
Я и Сережа хохотали, а Мишка продолжал: - А у вас какие ассоциации, Философ?
- В подземном царстве и меня посещали ужасы греческой мифологии, а в тумане, среди валунов и скал чувство вальпургиевой ночи на Брокене полностью овладело мной, казалось я увижу Фауста и Мефистофеля, пробирающихся по бездорожью на шабаш мракобесья.
А если серьезно, я еще раз удостоверился, что лучший из способов познания мира – это путешествие и с ним не сравнится житейское благополучие кабинетного ученого. Прощай Моравия, возможно, когда-нибудь встретимся.
После посещения Моравского Краса добрая половина группы простыла, поэтому в поезде «Брно – Братислава» шло интенсивное лечение подручными средствами то есть водкой, и по прибытии в бывшую столицу австро-венгерского государства, а теперь Словакии, туристы вполне выздоровели. Поселившись в гостинице и отдохнув, группа поехала на экскурсию по городу и в кремль. Снова нас радовало изящество европейских кварталов, ухоженность парков, уют оригинальных кафе и ресторанов, обилие недорогих, качественных товаров в магазинах и отсутствие в них очередей, и, конечно, гостеприимство горожан. Словацкий кремль, построенный на холме, уступал по художественной значимости и роскоши Градчанам, но рядом под горой протекал красавец Дунай, через который был переброшен стремительный мост в Европу, подвешенный на одной стальной опоре, и украшал цитадель австро-венгерской монархии. Возле подножия кремлевского холма экскурсоводы показывали туристам маленький розовый домик в два этажа, построенный для любовных утех королевы и рассказывали, что венценосная дама сразу сбрасывала с себя одежду, заходя в домик – слишком были пышными платья 18-го века. Туристы невнимательно рассматривали стены и башни кремля, отдавая явное предпочтение розовому домику.
Завершая плотно выстроенную экскурсионную программу, группа посетила места славы Наполеона Бонапарта и мемориал славы погибшим советским воинам. Гиды рассказывали о количестве воинов, участвовавших в битвах противоборствующих сторон, о стратегии и тактике полководцев, покрывших себя неувядаемой славой, об огромной массе погибших людей и никто не говорил на кой дьявол это нужно человечеству.
Наступил последний вечер путешествия по Чехословакии. Наша компания сидела на террасе кафе, пила прекрасное охлажденное вино и смотрела на быстрые воды могучей реки. Размышляя об исторической судьбе государства, с которым мы познакомились, о разделении его земель и населения «элитой вождей», мы не предполагали о расколе страны в настоящем времени.
Путешествие прошло, как сон, и я вернулся в Харьков. Я сын осени, я это точно знаю. Чудесная пора года, когда изменившийся цвет листвы меняет чувства, настроение, и когда так естественно и легко «грустится». В мой день рождения в городе не было старых друзей, которых я мог пригласить домой к праздничному столу, поэтому торжество состоялось на службе. Сослуживцы постарались: они развесили красочные плакаты, выполнили смешной коллаж, преподнесли множество подарков – конфеты, книги, акварели. Было очень приятно. Окончив на половину трудовой, на половину праздничный день я прошелся по городским улицам к парку Шевченко. Как поднимает настроение осенняя природа. Солнце клонилось к горизонту и красило облака в малиновый цвет, кроны деревьев, несколько поредевшие, радовали глаз необыкновенными красками – от ярко желтых нежных пятен, до багряной листвы, тонувших в фиолетовой дымке вечернего тумана. Еще цвели сальвии и зеленела трава, но сон, дивный сон охватил этот старинный парк и весь город. Парк закончился распахнувшейся ширью площади, и вспыхнувшие огни города еще успели озарить исчезающий день, и теперь во всю старались, разукрашивая бархатное платье ночи. Вместе с торопившимися домой прохожими, я нырнул в метро, и меня поглотила обыденная суета продолжающейся жизни.


ТЕАТР И ЖИЗНЬ

Путешествие по Европе закончилось, и я вернулся на родину с моими новыми друзьями Михаилом и Сергеем. Наша «тройка» относилась к неженатой части населения, но, Миша оканчивал курс политехнического института, и относился к этому очень серьезно, поэтому с «трудящимися», как он называл меня с Серегой, он общался редко. Сережа Гак был добродушным малым, очень компанейским – у него в квартире всегда было шумно от гостей. Это были парни с гуманитарным образованием, которые в большинстве своем, как и хозяин, боготворили Владимира Высоцкого, коллекционировали кассеты с его песнями и узнавали все новости о его жизни, и его французской подруге, актрисе Марине Влади. У меня была другая музыкальная привязанность – рок и прародители бит движения «BEATLES», но Высоцкого я слушал, более того, его проникновенные песни помогли мне в трудный период жизни.
Как-то зимним вечером я заехал на квартиру к Гаку вернуть прочитанную книгу. Гостей у него не было, а в кабинете на диване сидела девушка и перелистывала каталог огнестрельного оружия. Когда я вошел в комнату она, казалось с облегчением, отложила альбом и, смеясь, сказала, что у хозяина квартиры (а Сережа был по профессии юрист) вся библиотека одной тематики. Девушку звали Таней. Ее открытое лицо озарялось умным взглядом голубых глаз, и прямодушие характера светилось в каждой улыбке, еще у нее были длинные русые волосы, которые она заплела в тугую косу. Разговорившись, я выяснил, что Татьяна учится в педагогическом институте, слушает Елену Камбурову, и является искренним поклонником театра. Мы стали встречаться, и через короткое время у меня появилось чувство, что я женат на ней довольно долгий срок. Мы понимали друг друга с полуслова, и моя жизнь вдруг стала перестраиваться в абсолютно прямую линию, где события по каждому ее участку были заранее известны. Очевидно, я не был готов к такому явлению и просто испугался потерять свободу.
Таня жила в пригороде, в районе Пятихаток, куда трудно было добираться, (по причине слабого курсирования автобусов) что подсознательно оказалось для меня искомым препятствием. Девушка была прилежной студенткой и собиралась поступать в аспирантуру своего вуза, а это требовало дополнительного труда; мы стали встречаться все реже и реже. На квартире у Гака, где мы могли бы увидеться, я редко появлялся. Дело в том, что у хозяина квартиры был диабет, ему нужно было делать инъекции инсулина, часто отдыхать и совершенно не пить спиртного. Вместо этого, Сережа принимал шумные компании, где ежедневные «возлияния» считались атрибутом молодости. На мои опасения он отвечал, что просто не может иначе жить, брал в руки гитару и пел песни Высоцкого. Его мама работала по контракту преподавателем в Югославском университете и в отпускные месяцы появления на родине, периодически пыталась его женить. Но кому нужен серьезно больной, совершенно несерьезный парень. Отец Сережи ушел из семьи давно, Вероника Васильевна была постоянно в загранкомандировке, и Гак сознательно погибал у меня на глазах – это было тягостно, и я стал избегать его компаний. Таня все поняла и не стала меня разыскивать. Наш маленький роман затерялся на полустанках жизни, так и не превратившись в плавный поток судьбы, но, иногда, я думаю, как бы сложилась моя жизнь, если бы она сказала: »Хочу быть твоей женой!»
В этот период жизни я оказался в пустоте: школьные и институтские товарищи частью разъехались по городам и весям, частью обзавелись семьями и их поглотили семейные заботы. Случайная встреча в троллейбусе с одноклассницей вдруг дала неожиданный импульс в моем движении по жизни. Как оказалось, в городе при государственном университете открылись факультеты общественных профессий, где лекции читали университетские преподаватели. С Раечкой мы стали посещать здание художественного музея, где слушали лекции по русскому и западноевропейскому изобразительному искусству. Только после окончания двухгодичных курсов я узнал, что очень нравился этой девушке, но ничего не поделаешь, я был к ней равнодушен, хотя и благодарен, за то, что расширил свои познания о природе искусства.
Посещение музея, профессиональные лекции о графике, живописи и скульптуре доставляли мне большое эстетическое наслаждение. Это было свойственно моей натуре – я с институтской скамьи коллекционировал репродукции картин, читал монографии об известных художниках, но систематического изучения не было. А здесь и сейчас выстраивалась плавная лесенка от ветхозаветных сюжетов Джотто до супрематизма Малевича, и эта божественная ткань связывала времена в одно целостное понятие жизни. Возвышенное и вместе с тем умиротворяющее чувство, позволяющее ощущать величие Мира и Вселенной, возникало, когда в темноте зала на белом экране появлялись изображения бесценных произведений искусства, и звучал проникновенный голос лектора.
В конце апреля Раечка простудилась, и на вступительную лекцию о русской живописи 18-го века мне пришлось идти одному. Я был приятно удивлен, когда вместо седовласого профессора в зал порывисто вошла женщина лет тридцати пяти. Редко, когда опыт матушки природы приводит к столь ошеломляющему результату: в белоснежной блузке, облегающей юбке серого цвета у экрана стояла соблазнительница рода человеческого, по крайней мере, мужской его части. Защитные построения логики темная страсть разметала, как смерч снопы соломы; разница в возрасте в десяток лет только подогревала – меня потащило, как утлое суденышко влечет Гольфстрим. Звали ее Валентина Андреевна, и лекцию она прочла великолепно. Проявив интерес к библиографической основе лекции, я увязался ее провожать, и сразу ощутил на себе изучающий, проницательный взгляд больших серых глаз. Мы разговорились.
- Похоже, вы прилежный слушатель уже имеющий базу знаний, – она сдержанно улыбнулась.
- Вы правы, - я старался, чтобы она не заметила моего вожделенного взгляда, - у меня большая коллекция репродукций западноевропейской живописи, графики, скульптуры и есть монографии о выдающихся мастерах.
Мы шли вниз по улице Сумской к центру города мимо дома с барельефом саламандры, и я предложил, совсем уж отчаянно, зайти в бар. Без всякого жеманства она согласилась, и мы сели за столик, заказав два «огненных шарика» - довольно крепкий коктейль.
- И, что же у вас в коллекции? – Она внимательно посмотрела на меня.
- Клод Моне, Огюст Ренуар, Эдгар Дега, все это издания «Абрахамс», Нью-Йорк, еще Николя Пуссен издания «Fabbri Editori», Милан. Это была гордость моего собрания, по крупицам сложенного из приобретений в эксклюзивных магазинах Москвы.
- Да вы эстет! Это очень дорогие издания, - в ее голосе прозвучала зависть. – А что у вас есть из русских художников?
- Мне очень нравятся пейзажи Александра Иванова.
- Вы можете объяснить почему? – вопрос был задан тоном экзаменатора.
- Этот феномен объяснили М.Алпатов и Г. Загянская, а я полностью с ними согласен. Уникальная непосредственность восприятия природы мастером, который замечателен тем, что своим творчеством, на несколько десятилетий опередил достижения импрессионистов. Создавая на пленэре свои ландшафты, он размышлял о прошлом, будущем и настоящем мира – ему нет аналогов ни в русском, ни в западноевропейском пейзаже.
- Наши курсы не рассчитаны на столь искушенного слушателя, - у Валентины Андреевны явно было задето самолюбие. – Возможно, вы изучали историка искусства Кеннета Кларка?
- Нет, он мне незнаком, - я рассмеялся. - Надеюсь, вы раскроете все его секреты.
- Не сейчас. Есть вещи и поважнее. – Она облокотилась на спинку стула, и немного помолчав, спросила, - Хотели бы вы иметь оригинал признанного мастера?
- Вы предлагаете ограбить московский музей или ограничимся нашим, городским? – Моя шутка повисла в воздухе.
- Послушайте, мой юный друг, - она поставила локти на столик и приблизила свое лицо ко мне, - я знаю пожилых супругов крестьян, у которых на стене их убогой хаты висит произведение искусства на 100 тысяч долларов, и это стоимость у нас в Союзе.
- Сударыня, я угадаю, что висит на стене у сих почтенных селян, - я все еще думал, что это показушная болтовня, так ничего серьезного. – Скажем, Ван Гог стоит гораздо дороже, Кукрыниксы – гораздо дешевле, а учитывая великодержавный менталитет, скорее всего это какой-нибудь художник-передвижник. Я угадал?
- Это икона кисти Ильи Репина, и шутки здесь абсолютно неуместны.
- Любое произведение искусства заслуживает внимание, но иконопись меня не интересует.
- А я вас интересую? – с вызовом сказала Валентина Андреевна.
- А разве это не видно, моя госпожа? – Я продолжал, как мне казалось, любовную пикировку, в конце которой маячило мое предложение о вечерней встрече.
- И вы готовы доказать это и словом и делом?
- Я весь ваш, моя госпожа! – Сказав эту банальную фразу, я почувствовал, что глупею на глазах, и ничем хорошим это не кончится.
- В таком случае, достаньте мне эту икону! – Ее голос стал жестким, она выпрямилась на стуле, и была полная ассоциация с кошкой, готовящейся к прыжку. Чтобы скрыть это бессознательное движение, она спокойно подняла стакан и, захватив чувственными губами соломинку, стала сосать коктейль.
- Похоже, вы испугались мой малыш? А как же вы собирались владеть всем этим? – Валентина очень элегантно подала вперед свою полную грудь, и снова захватила соломинку коктейля языком.
Куда подевалась моя прелестница? Передо мной сидела порочная авантюристка, и необходимо было четко поставить границы, но вместо этого я стал разыгрывать роль «настоящего» мужчины:
- Хорошо, я попробую купить икону у этих людей, ведь они не знают, что это Репин.
Вероятно, она подумала, что я также корыстен, и деловым тоном стала давать информацию:
- Во-первых, они знают, что это Репин, во-вторых, это по настоящему религиозные крестьяне, в-третьих – я уже прошла этот путь, и нечего повторять мои ошибки. Украсть тоже не удастся – кто ни будь из них всегда дома, поэтому действовать нужно очень решительно, если мы хотим стать богатыми, - Валентина перевела дыхание. – В конце концов, дом стоит на отшибе и есть газовая плита.
- «Так тебе и надо – подумал я. – Теперь выпутывайся, как хочешь философ-гуманист, видишь ли, потянуло на клубничку».
- Сударыня, - внутри я собрался, как доберман-пинчер, который при случае может порвать даже дикую кошку, - для такого дела у меня есть знакомый профессионал, он как раз вышел из зоны, за убийство сидел, кстати, рассказывает интересные истории из тамошней жизни.
Она презрительно посмотрела на меня: - Считайте, что я неудачно пошутила, я просто проверяла, насколько глубока ваша страсть к искусству. Теперь я вижу, вы не цените ни искусства, ни женщин. Прощайте!
Грубо отодвинув стул роковая красотка порывисто встала и выскользнула из бара, а я смотрел сквозь стеклянную дверь, как она скрылась в толпе двигающейся к площади Тевелева. Выйдя на улицу, я сплюнул в сердцах и, размышляя о только что открытой мною диспропорции между интеллектом и душой, пошел к трамвайной остановке. К следующей лекции Раечка выздоровела, а за кафедрой стоял седовласый профессор, который веселым тоном поведал о непреходящей значимости ряда икон «Успение Параскевы».
В подоснове этого глупого приключения было временное одиночество. Спасаясь от него, я стал посещать квартиру Сотниковых. У Нины Михайловны Сотниковой, которая приходилась родной сестрой моей маме, было два сына: Юра служил офицером в танковых частях западной группы войск, а Сережа, окончив авиационный институт, намеревался устроиться на работу. Компания Сотникова состояла из его закадычных школьных друзей и появление меня, который на семь лет был старше их, воспринято было без особого энтузиазма, и нужно было наладить отношения с этими ребятами. По стечению обстоятельств мое вторжение произошло в период застоя жизненных процессов сего молодежного анклава, который, собираясь по вечерам, декламировал стихи Евтушенко, либо истязал вокалом под инструментальное сопровождение соседей Сереги, либо рыскал в поисках девушек. Желание перемен давно назрело и предложение Захара, который сотрудничал с журналом «Юность», о создании любительского театра было принято с восторгом. Вследствие этого, решение о делегировании представителей в «творческую командировку» в столицу было единогласно одобрено и, упаковав дорожные сумки, я и Сергей на следующий день вечерним экспрессом уехали в Москву.
Москва! В семидесятые годы для интеллигенции Союза Москва была Меккой, средоточием науки, культуры, спорта - всего самого передового, что было в стране. Старейшие музеи и театры, лучшие институты и библиотеки, передовая архитектура и, конечно, знаменитые люди – ученые, артисты, спортсмены, политики, все это было сосредоточено в столице огромного государства. Впервые я посетил Москву с экскурсией в дни школьных каникул. Колоссальный контраст между провинциальным городом и столицей советской элиты был понятен даже восьмикласснику. Сопровождавшие нас учителя постарались, подготовив «плотную» программу пребывания на московской земле, так что с утра до вечера веселые школяры разглядывали музеи, выставки и сказочного богатства лабиринты Государственного универсального магазина на Красной площади, где были куплены шоколадные конфеты и финские сырки «Viola». Через неделю, вернувшись, домой детвора с гордостью рассказывала родителям и знакомым о чудесной жизни в славном городе, и как-то никто не задавался вопросом, а почему этого нет по всей стране.
Так вот, в начале февраля я и Сергей приехали в столицу к своей двоюродной сестре Ольге, которая недавно развелась с мужем, и жила сама в двухкомнатной квартире, недалеко от станции метро «Сходненская» - то есть, «у черта на куличках». Нас это обстоятельство совершенно не смутило. Мы были молоды и подвижны. К тому же, по этой линии метро, можно было благополучно доехать до станции «Баррикадная», где на улице Чайковского, (части Садового кольца) напротив посольства США, в красивой многоэтажке жил отец Ольги. От этого дома добраться по улице Герцена до Манежной площади не составляло труда – 25 минут и вы в центре столицы, поэтому гостеприимством Анатолия Михайловича мы пользовались часто.
Помнится, была чудесная московская зима – 20 по Цельсию. Выйдя из вагона на Курском вокзале и сделав два шага по перрону, я обнаружил, что у меня лопнула подошва в новом английском сапоге. В этом смятенном состоянии мы попали в объятия своей сестры, которая звонко хохотала, глядя на мое ужасное положение.
- Пустяки, - сказала она. – У меня есть новые французские сапоги, которые я не успела подарить своему «бывшему». Носи на здоровье! А теперь, братцы кролики, едем ко мне греться и завтракать, и заодно вы поведаете о ваших провинциальных новостях.
Позавтракав и отдохнув, мы развернули карту столицы, купленную в киоске на вокзале, и внимательно изучив ее, набросали стратегический план-максимум. Вечер прошел в семейной обстановке, но на следующий день мы ринулись, с жадностью таежного пожара, по достопримечательностям Москвы, среди которых в первом ряду стояли музей изобразительных искусств имени А.С.Пушкина и Третьяковская галерея. Здесь я чувствовал себя как рыба в воде и просто таял от наслаждения, вновь обретая ни с чем не сравнимую возможность видеть оригиналы великих мастеров живописи и скульптуры. Весь день был занят обозрением музеев, исторических памятников, а вечером ходили к театрам, где с «рук» покупали билеты – в кассах театров их было не возможно достать – и, заняв свои места в зале, впитывали в себя шедевры семидесятых годов. Гуляя по улицам огромного города, мы встречали известных актеров, дикторов телевидения, спортсменов и чувствовали себя москвичами. Мы дышали Москвой и не могли надышаться. Ольга – практичный человек – сватала нам каких-то покладистых девушек, и ругалась, видя, что мы на них не реагируем должным образом, и наши встречи заканчивались этикетом вежливости – проводили домой и только. Наверное, это была наша глупость не использовать шанс стать действительно москвичами, но и наша молодость делать то, чего хочется. Однажды вечером, Ольга вернулась с работы взволнованная и объявила, что знакомая помогла купить билеты на спектакль в театр им. Вахтангова, кажется, это был «Французский водевиль».
-Вы не представляете! Вся Москва хочет побывать там!
- Неужели премьера в феврале? – спросил я.
- Причем здесь премьера! Дело в том, что любимец женщин, актер Яковлев развелся с женой.
- Эка невидаль! – начал было говорить Серега.
- Молчи, кролик! – перебила его Ольга. – В этом спектакле играет его жена, тоже актриса, а по ходу пьесы он ее должен целовать. Вот в чем интрига!
- Разврат! – сказал Серега, подражая голосу актера Басова в оперетте «Сильва».
- Эх вы, провинция, - рассердилась сестрица, бросив пальто на стул, но, посмотрев на наши лукавые физиономии, не выдержала и расхохоталась, - И правда, разврат! – Потом, приказным тоном отчеканила: - Быстро одеваться и в театр!
К началу спектакля мы приехали вовремя и, пробравшись сквозь огромную толпу женщин у входа в театр, жалобно просящих лишний билетик, заняли свои места перед самым открытием занавеса. Весь актерский состав играл великолепно, так что пьеса прошла на одном дыхании, и по окончании ее зал аплодировал стоя. Память запечатлела последний вечер той близости с зимней Москвой: чернеющее небо среди многоэтажек, усыпанное бледными звездами, густые клубы дыма на горизонте от теплоэлектроцентрали и скрипящий под ногами снег на узенькой тропинке между сугробов.
Возвратившись в Харьков, мы с Сережей повысили температуру театрального вируса в компании, и в очень короткий срок любительский театр имени Н.В.Гоголя был создан, и пустился в плавание. Бесспорным лидером театрального движения был Сотников: он неплохо играл на гитаре, сочинял музыку к спектаклям, был обаятельным на сцене и в компании, и, в общем-то, был художественным руководителем, но главное, это был директор с просто таки цепкой экономической хваткой в делах. У него были честолюбивые планы – окончив авиационный институт, работая рядовым инженером на заводе, он мечтал стать театральным или кинорежиссером, и жить, и достигнуть славы только в Москве. На этом поприще он был не первым и не последним старателем, но каждый надеется на свою удачу. Если «сердцем» театра был Сергей, то «душой», несомненно, был Захар. Генератор идей, драматург, постановщик, сочинитель текстов ко всем песням – мягкий в общении человек, умеющий убеждать собеседника в своей правоте. Во всяком случае, театр жил, вовлекая в свой водоворот все большее количество людей. Поначалу спектакли ставились на квартире у Сотниковых, затем в «красном уголке» районного ЖЭКа, но Сергей, на голом энтузиазме, добился нашего членства в клубе «Пульсар», и наши постановки стали проходить в штаб-квартире клуба – Доме Ученых.
Особняк архитектора Бекетова, расположенный в тихом переулке, обсаженном липами в самом центре города – нам такое и не снилось, однако это произошло, и наша театральная группа стала работать с удвоенной силой. Репертуар был весьма разнообразен – от русской и советской классики до новинок Бродвея, что обеспечивало большой поток зрителей, в основном студентов городских ВУЗов. Мы ставили самые знаковые пьесы, на самые животрепещущие темы, и жили творчеством, самым не постижимым и не передаваемым состоянием человеческой природы. Конечно же, наш дилетантизм не позволял нам подняться выше определенной отметки, но театр, кроме Сотникова, воспринимался как игра, которая может закончиться. Ради справедливости, стоит сказать, что актер из меня не получился, и я был переведен в театральные критики, где с пользой протрудился до самой кончины театра. Не надо сбрасывать со счетов, что все из нашей театральной компании работали на заводах, в организациях, и у каждого были свои житейские проблемы, для решения которых требуются силы и время.
Заканчивались семидесятые годы, период стабильности социалистического «застоя» и жизнь казалась спокойной водной гладью, где не хватает только личного счастья, хотя каковы его «форматы» я глубоко не задумывался, поэтому и допускал легкомысленные поступки. Познакомившись с молодой сотрудницей нашего института, доступность которой была написана у нее на лице, стал с ней встречаться, правда, ее интеллект настолько поразил меня, что через две недели я сам поставил барьер в наших отношениях. В памяти остался петтинг в подъезде ее дома, слава Богу, у Ленки, так ее звали, были месячные, и потеря контроля над своим либидо закончилась какими-то судорожными объятиями, настойчивым коленом партнерши, приведшим к сомнительному наслаждению и стирке брюк. А могло бы закончится женитьбой и коротким жизненным пассажем с вульгарной особой.


СИМОНА

Отпуск после трудовой деятельности во все времена чтился свято, не составлял исключения и социалистический «застой». К сожалению, в то лето театральную компанию сплотить на единый отдых не удалось, и я поехал на море с Лешей Мосийчуком, моим сравнительно недавним знакомым. Я встретил его на молодежной тусовке именуемой «Балкой», где продавались и обменивались виниловые пластинки, привозимые частным образом из-за рубежа. Сделав временный обмен Майкла Олдфилда на последний концерт Битлз «Let it Be», мы похвастались своими коллекциями, и договорились о встрече на следующее воскресенье. Вот так на музыкальной почве мы стали общаться. Несколько слов, чтобы обрисовать Леонида: это был высокий шатен с хорошо сложенной фигурой и мягкостью движений, разговора и даже смеха, чем-то напоминал кота, который точно знает, где спрятана сметана. Он модно одевался, следил за своей прической, бесспорно, нравился девушкам, но я так и не смог выяснить какой ВУЗ он закончил. Но главной особенностью Леонида, как позже выяснилось, было веселиться на «всю катушку», причем финансовая сторона этого «мероприятия» им жестко контролировалась.
И так, купив билеты на экспресс «Харьков-Адлер» мы направились на встречу морю, солнцу, субтропической зелени и радостному времяпровождению, которое может себе позволить молодость. Начиная от Туапсе, поезд, «зажатый» между горами и морем, идет вдоль берега, часто останавливаясь на полустанках и из окна вагона можно любоваться морской гладью, пляжами и цветущими возле железнодорожного полотна аурелиями. Правда, на этом участке пути вагон разогревается под палящим солнцем настолько, что хочется выпрыгнуть из него и броситься в волны, которые плещутся всего в 30-ти метрах от дороги. К полудню мы прибыли на железнодорожный вокзал Сочи, рассчитывая на двадцать дней беззаботного безделья на самом престижном курорте Советского Союза. Я не впервые посещал этот город, воспринимавшийся, как Византия, да и вправду, это была Византия. Вытянувшись вдоль побережья, окаймленный двух ярусной набережной, утопающий в парках и благоухающий магнолиями, камелиями, индийской сиренью, он привлекал сервисом гостиниц, ресторанов, кафе расположенных с изысканным дизайном на холмистом рельефе, но главное, угар развлечений не утихал ни днем, ни ночью.
В первых числах сентября поселиться в гостиницах было невозможно – слишком большой наплыв отдыхающих - поэтому, вступив в торги с частными владельцами жилья, дежурившими на вокзале, мы, исходя из наличности в кошельках и расстояния к ближайшему пляжу, устроились на квартире по улице Цветочной. В предоставленной нам комнате с весьма скромной обстановкой – стол, стул, шкаф, две кровати – было чисто и прохладно и, распаковав дорожные сумки, мы тотчас улеглись отдохнуть и проспали до обеда. Проснувшись, быстро привели себя в порядок и, взяв курортные принадлежности, пешком двинулись в сторону морского вокзала, с твердой уверенностью «подкрепиться» после длительного переезда в ближайшей харчевне. Приятно было идти в шортах и сандалиях без носков тенистыми улицами, но на мосту через реку Сочинку солнце палило нещадно, и мы поспешили укрыться в платановой аллее за базарной площадью. Во время обеда в столовых было слишком много посетителей и, простояв четверть часа в очереди на открытой веранде кафе «Яхта» сели за столик, заказав яичницу, пончики и кофе с молоком.
- Здесь неплохо кормят, пончики просто замечательные, - сказал Леонид.
- На второй линии кафе в меню замечательные сардельки и бисквит. Если хочешь, зайдем.
- Да, я люблю вкусно поесть, это вторая моя слабость, после прекрасного пола, - сознался Леонид, - но снова стоять в очереди не буду. Лучше зайдем в соседний бар и выпьем по стакану охлажденного цинандали.
В баре, обсаженном по периметру индийской сиренью, посетителей было немного, и мы сидели за стойкой, наслаждаясь прохладным вином среди жаркого дня.
- Надо бы составить план жизни на двадцать дней отдыха, - предложил я.
- Я тебе полностью доверяю, и подпишусь под каждым твоим пунктом, - смиренно заявил Леонид. - Кстати, это ты у нас «графиковый» служащий, а я свободный художник и живу импровизацией.
- Леша, твоя импровизация, зачастую, заканчивается либо первой, либо второй «слабостью», а мы еще должны полюбоваться природой и творением рук человеческих на этом благословенном побережье.
- Георгий, расслабься – мы на отдыхе, - продолжал Леонид. - Ты убедишься, я человек не прихотливый. У меня минимум требований: хорошая погода, вкусная еда, вечерняя прелюдия к божественной ночи с очередной наядой.
- Кстати, наяда это речная нимфа, а мы у моря, – сказал я. – Сейчас, к посещению летнего и зимнего театров, комплекса «Фестивальный», ботанического сада, в план дописываю осмотр Л. Мосийчука в городском венерическом диспансере.
- Что же ты крылья подрезаешь с первого дня! – возмутился Леша.
Суеверия часто бередили его душу, как оказалось, поэтому он не на шутку испугался.
- Хорошо, не кричите больной, осмотр в диспансере вычеркиваю из плана. Вместо этого ввожу пункт о посещении дансинга в парке «Ривьера», - я снисходительно улыбнулся. – Там, полным-полно красавиц, танцующих в легких платьицах в соблазнительных сумерках танцплощадки, а некоторые из них не одевают даже трусиков. Все они истосковались по мужским ласкам, а ты сидишь здесь и думаешь о не съеденных сардельках.
- Золотые слова! – Леша одним глотком допил вино. – Нечего киснуть в баре, пойдем на пляж.
Тотчас за сквером портовой площади высилось величественное здание морского вокзала с башней, украшенной барельефами с изображением дельфинов, и высоким шпилем. В центральном зале морского вокзала, где всегда, даже в очень жаркие дни, бывает свежо и прохладно, мы изучили расписание круизов пассажирских лайнеров, так на всякий случай. Выйдя из вокзала, мы попали в «стайку» эфирных созданий в бикини и парэо, которые, смеясь, шли с пляжа, и Леонид мгновенно преобразился.
- Просто ощущаю себя рыбаком на путине! – сказал он, радостно оглядывая девушек. – Работы не початый край.
- Смотри, не перетрудись, - примирительно сказал я. – Нужно постараться купить билеты в летний театр на вечерний концерт рок-группы «Машина времени».
- Гоша, ты обращал внимание, что в кассах театров работают женщины? – Леонид снисходительно посмотрел на меня. – Когда за дело берется такой профессионал, как я - успех обеспечен!
Теплым звездным вечером, при большом скоплении людей в театре и за его пределами, мы стали свидетелями очередного триумфа самых сильных рокеров Союза.
Замелькали курортные дни и ночи. Установилась солнечная жаркая погода, располагающая к водным процедурам, принятию солнечных ванн и непременному флирту. Передвигаясь от Ривьеры к парку имени Фрунзе и обратно, мы не выбрали для себя постоянного пляжа, как большинство отдыхающих, но предпочитали полосу берега у гостиницы «Приморская». Мне нравилась новизна впечатлений от пейзажа береговой линии, нравилось наблюдать за людьми, в беспечной и радостной обстановке курорта и еще было море, которое очаровывало всех. Леонид прагматично смотрел на отдых, листая дни, как страницы прочитанной книги, где все известно, обязательно сбудется и так будет всегда до скончания века.
В дегустационном зале гостиницы «Ленинград» мы познакомились с супружеской парой из Харькова и на следующее утро, погрузившись в экскурсионный автобус, помчались извилистой дорогой к озеру Рица, обозревая дикую красоту этого горного края. Озеро по-прежнему было красивым, но туристический бизнес сильно засорил его берега, да и туристы прибывали в огромном количестве – полная ассоциация с большим базаром, где основной целью является обед, утоление жажды, во всех ее видах, и возможность заявить приятелям о посещении этой жемчужины Кавказа. Простояв полтора часа в очереди, наша компания пообедала в ресторанчике на берегу озера и, едва не опоздав на экскурсионный автобус, вернулась в Сочи.
В тот сезон открылся развлекательный комплекс «Фестивальный». Двухуровневое здание, с необычной архитектурой, учитывающей южный климат и рельеф котловины, нависало над набережной, и как лайнер готово было уплыть в далекие моря. На вершине котловины стояла небольшая православная церковь, ниже располагался японский сад, усаженный кактусами и аурелиями, каскадом спускавшийся к набережной, и с которого был вход в нижний уровень комплекса, заполненного баром, кафе и дансингом. На верхнем уровне здания размещался концертный зал, окруженный с трех сторон стенами и открытый со стороны моря - там же высилась эстрада – завершала композицию легкая кровля на трубчатом каркасе. За считанные дни, этот «лайнер ночных развлечений» стал центром молодежной тусовки на всем побережье большого Сочи.
После ужина, я и Леонид в нарядах «а ля коктейль» то есть в джинсах и легких рубашках, каждый вечер проникали на заповедную территорию «Фестивального» и, устроившись за столиком на кожаном диване, заказывали кофе с ликером. Наслаждаясь напитком, мы рассматривали публику, которая постепенно заполняла бар и хорошеньких женщин, пытающихся найти место за столиком, или хотя бы за стойкой. Здесь наступала фаза наших активных действий – приглашение очаровательниц за столик, знакомство, угощение и танцы в круглом зеркальном зале, где было самое веселье, и заполночь, после музыкальных пассажей и яркого света, погружение в благоухающую темноту южной ночи. Но, странное дело – девушки, с которыми мы знакомились вечером, покидали сей благословенный курорт следующим утром.
- Нас сглазили! – мрачно констатировал Леонид. – Это женщина с черными глазами и мрачным взглядом, торгующая на лотке виноградом у гостиницы «Москва». Гоша, мы у нее покупали виноград.
- Это просто восточная мистика, - ухмыльнулся я. - Мы обязательно с ней справимся.
- Георгий с этим не шутят, это серьезно. Отпуск заканчивается, а у нас не было секса.
- Леонид, для начала, познакомившись с девчонками, нужно выяснять, на какой срок у них запланирован отдых, а потом уже спрашивать имя. И все будет хорошо.
- Сразу же, после завтрака я проверю твою теорию, - язвительно сказал Леша. – Исключительно, чтобы тебя посрамить.
В тот же день, Леонид познакомился с худенькой, невзрачной женщиной с бегающими глазами, которая тщательно избегала людных мест. Это была замужняя москвичка, которая таким образом отдыхала от мужа и детей, но всякий располагает своим либидо и моралью по усмотрению. Леонид был счастлив, во всяком случае, на квартире он не появлялся, а встретив его на пляже, я констатировал значительное похудение моего товарища при неизменном состоянии его подруги.
Наши харьковские знакомые возвращались в родной город и пригласили меня и Леонида на прощальный ужин в ресторан гостиницы «Чайка», расположенной на площади у железнодорожного вокзала. Леша не решился идти в сопровождении своей пассии и, очевидно, поэтому опоздал на встречу со мной, но, в конце концов, мы нашли зал и столик наших друзей, за которым, кроме них, сидела молодая привлекательная женщина. Звали ее Симона, она приехала в Сочи в составе туристической группы из Литвы и уезжала через два дня. Супруги рассказывали о замечательно проведенном отпуске, о красотах которые они увидали, и красотах на которые не хватило времени, Леонид поведал сюжет из классического произведения, выдавая его за свою собственную жизнь. Он как павлин распускал хвост и первым пригласил Симону на танец, но дальше инициативу перехватил я не оставляя ему ни каких шансов.
Меня покорила ее улыбка, короткие пышные русые волосы, которые подчеркивали гибкую шею, милый прибалтийский акцент – все в ней восхищало. Я влюбился с первого взгляда, а заглянув ей в глаза, увидел ответный огонь, и взаимное притяжение как магнитом сблизило нас. В сумраке ресторана исчезли столик и наши знакомые – не замечая никого, мы протанцевали весь вечер, а когда все распрощались, я пошел провожать Симону на турбазу. На Курортном проспекте из окон баров и кафе лился яркий свет, доносилась музыка, толпы гуляющих жаждали развлечений и выбирали их из того разнообразия, которое предлагала «ночная Византия». Поднявшись вверх от проспекта по пустынному скверу к подножию горы Бытха, в свете луны можно было увидеть корпуса турбазы «Сокол». Наша беседа во время пути, где вопросы ставились осторожно с недомолвками, позволила выяснить многое друг о друге – о семье, работе, друзьях, привязанностях. Симона была очень сдержана и только у входа в корпус нежно меня поцеловала.
- Обещай, что ты приедешь ко мне в Алитус погостить, - сказала она и крепко сжала мою ладонь в своей ладони. – А в эти, подаренные нам судьбой два дня, не будем пачкать наши отношения ни чем недостойным, вульгарным. У нас еще все впереди!
Мы крепко обнялись, и она скрылась за дверью. Два дня пролетели очень быстро, они прошли тихо, как-то незаметно – просто мы были вместе и просто любили друг друга. А потом Симона уехала. Я вдруг заметил, что листья на платанах начали желтеть – ведь был конец сентября – и мне стало грустно.
Вернувшись после обеда на квартиру, я обнаружил Леонида, который яростно упаковывал дорожную сумку.
- Хэлло, Леша! Распрощался со своей подругой?
Леонид молча продолжал укладывать вещи.
- Отчего такая спешка? Мы уезжаем завтра, вечерним экспрессом, - я постарался его разговорить.
- Я поменял билеты, мой поезд через полтора часа.
- Да, что случилось?
- Ничего не случилось, просто надоело здесь кантоваться.
- Это тебе надоело отдыхать? Что-то не верится.
- Не справедливо устроен мир! – мрачно произнес Леонид и, перестав терзать сумку сел на кровать.
- Это, по каким пунктам жизни несправедливость?
- Одним достаются худые, ненасытные стервы, а другим - прекрасные незнакомки с большой грудью.
- Погоди, мы всегда находились в равных условиях и возможностях, - возразил я, а про себя подумал, - « Похоже, Леша тоже влюбился в Симону».
А теперь я уезжаю, я так решил! – твердо произнес Мосийчук. Было у него это непоколебимое упрямство животного, у которого уши обратно пропорциональны музыкальным способностям.
-Хорошо, я тебя провожу, если ты не возражаешь.
Леонид не возражал и даже немного повеселел. Мы подошли к самому отходу поезда, и едва Леша сел в вагон, как он плавно тронулся и умчал через тоннели и горы в сторону родного Харькова. В том же году Мосийчук женился на полной, невысокого роста, невзрачной женщине, дочке городского чиновника, а друзьям объяснял произошедший марьяж исключительно заботой о чистоте расы.
Мой последний день пребывания в Сочи лишь добавил грусти. Я не пошел на пляж, а проехал автобусом в парк «Ривьера», пустынный в это время дня, посидел на лавочке, где мы целовались с Симоной. Укрытая лавровыми кустами, она была очень уютна ночью, но палящее солнце изгнало меня с этого ковчега любви, и, перебравшись в кипарисовую аллею, я покинул парк и был почти уверен, что больше Симону не увижу.
Вернувшись из отпуска, я с головой окунулся в трудовые будни родного коллектива, где шли проекты нескольких тепловых электростанций, и намечался разворот рабочего проекта блока 800 Мвт Запорожской ТЭС. В общем-то, для грусти времени не оставалось, да и девушка меня забыла, как вдруг, от Симоны пришло письмо полное нежности и любви. Я был несказанно рад и тут же ответил ей телеграммой. Отсутствие в моем доме телефона никоим образом не отразилось на нашей живейшей связи письмами, телеграммами и рабочими телефонами наших организаций. Моя мама относилась к этому прохладно, поскольку ее жизненный опыт утверждал, что прибалтийцы не советские люди, а впрочем, так оно и было. В конце октября Симона прислала приглашение и я, взяв часть отпуска, на крыльях любви полетел к Балтийским берегам.
Впервые Прибалтику я посетил по туристической путевке, будучи на последнем курсе института, со «старым» школьным другом Николаем Вербой. Это был тихий уголок Европы, который интеллигенция избрала местом отдохновения души и тела, поскольку покидать пределы Союза, даже на время, тогда было затруднительно. Вильнюс, Каунас, Траккай, Нида, Алитус – этот туристический маршрут харьковская группа, в числе которой мы находились, должна была осилить за двадцать дней. Каунас нас встретил, непривычной для этих мест, июльской жарой, не припоминаемой даже старожилами, так что, поселившись в гостинице, все бросились охлаждаться в ванных комнатах и, поужинав, легли спать. Проснувшись ранним утром, освеженные крепким сном, мы были готовы на какие угодно скитания, с молодым предчувствием чего-то хорошего, что сулит путешествие в неизвестной нам стране. Здесь все было другое, начиная с вокзала – чистые маленькие улицы с невысокими, светлыми домами, средневековые готические храмы, множество кафе, с невиданным для нас обслуживанием, и где женщинам без колготок вход был запрещен – все было непривычно. Вернувшись поздно вечером в наш двухместный номер, мы поделились впечатлениями первого экскурсионного дня и обсудили предстоящий маршрут путешествия. И замелькал экскурсионный калейдоскоп и вот уже завтра последний день в Каунасе. Николай, выпустник высшего летного училища, четко, по военному определил цели на предстоящий день:
- Утром, вместе с группой, смотрим Кафедральный собор, музей чертей, а вечером идем на Лайсвейс аллеяс «снимать» проституток. Местный гид рассказал, что они скромно сидят на скамейках вдоль аллеи, а на туфельках мелом указывают стоимость услуг. Что и говорить – Европа!
- Ты забыл о высокой чести советского офицера! Да еще песню «Beatles» - «Любовь не продается», - я нагло улыбнулся и включил электробритву.
- Да ты посмотри, интеллигент рафинированный, у нас в группе сплошные телятницы, глянуть не на что! – Коля состроил «козью морду».
- Сын мой! Отчего же этой ночью вы пребывали вне номера? – я продолжал скоблить электробритвой подбородок. – Более того, ввалившись в нетрезвом состоянии под утро в номер, заметьте без стука, поведали о соитии с вульгарной блондинкой из нашей группы.
- Каюсь! – Коля смиренно наклонил голову. – Грубое воспитание солдата, вкупе с насильственным воздержанием в военном монастыре – и вот результат. И особа, таки, вульгарна!
- И ты решил »поднять планку» в отношениях с женщиной «сняв» проститутку? – я добрился и спрятал бритву в чехол. – Сын мой, воздержание, воздержание и еще раз воздержание! Да ты бриться будешь или нет? Мы уже опаздываем.
- Настоящий француз бреется не утром, а вечером, чтобы угодить любимой ночью, - Николай гордо вскинул голову. Он любил последнюю фразу оставлять за собой.
Чтобы сократить время пикировки я швырнул в него полотенцем, что благоприятно повлияло на процесс сборов, и мы, в конце концов, покинули отель.
Лицезреть такую «достопримечательность» Каунаса как проститутки, нам не удалось, и вечер был проведен в уютном ресторанчике вместе с группой, а утром мы уже мчались на быстроходном катере по Неману в сторону моря и любовались его зелеными берегами. Куршский залив встретил ветром и высокой волной. Мутная пелена скрывала горизонт, повсюду виднелись пенистые валы, а над судном проносились рваные клочья угрюмых облаков, но дождя не было. Сбросив ход, катер два часа боролся с морем, прежде чем подойти к причалу Ниды и выгрузить неунывающих пассажиров на захваченный ненастьем берег.
Курортный городок с двумя тысячами жителей никаких достопримечательностей не имел – только сосны, дюны и море. Туристическую группу разместили в больших палатках по четыре койки в каждой с «удобствами» на дворе. Весь лагерь был разбросан по полянам среди вековых сосен, откуда асфальтовая дорожка вела к берегу морского залива. Пообедав в столовой, мы с нашими сожителями Алексеем и Константином направились исследовать побережье и тут же, недалеко от лагеря, обнаружили целые заросли ежевики, решив, что при любом меню десерт нам обеспечен. Впоследствии, собирая эти дары природы по пути на пляж, мы отдавали их девушке-бармену, которая по нашему желанию закрывала бар на пару часов позже установленного времени.
Наша компания двигалась по тропинке по самому краю соснового леса, любуясь золотистыми дюнами, широкой полосой пляжа, но, несмотря на недавнее открытие сезона и жаркие дни, установившиеся после непогоды, берег был пустынным.
- Похоже на «дикий» пляж, - констатировал Алексей. Он работал тренером по спортивной гимнастике и успел нам продемонстрировать преимущества профессионального спорта перед дилетантами.
-Хорошо, а где тогда «цивилизованный» пляж? – спросил я.
- Смотрите, высокая волна – значит, ветер пригнал холодную воду, и курортники просто не пошли купаться, - авторитетно заявил Леша. – Ощутим себя частью великой природы, - далее вещал он, - разденемся, и вот за этой дюной погрузим наши тела в морские воды. Бегом, марш!
Нагишом, с радостными возгласами, наша компания бросилась вперед, огибая большую дюну, и на скорости вторглась в «лежбище» сотен обнаженных женщин, загоравших на женском пляже.
- Назад, в лес! – крикнул Алексей и, как заяц, сиганул в кусты.
Под смех и улюлюканье, сверкая задами, наш квартет промчался в чащу леса, и остановился на поляне, переводя дух.
- Куда ты нас завел, Сусанин хренов? – съязвил Коля, но, взглянув на обескураженного Алексея, вдруг захохотал. Алексей и я смеялись тоже, натягивая на себя штаны и майки, а Костя с растерянным видом стоял голый.
- Костя, что ты стоишь, как новобранец перед медкомиссией?- смеясь, сказал Коля и хлопнул его по плечу. – Давай, одевайся!
- Ребята, я потерял одежду, - упавшим голосом прошептал Костя.
- Этот концерт когда ни будь закончится? - хохотал Алексей, присев на корточки.
- Я верну амуницию этого бойца! – твердо пообещал Николай и бросился назад к дюнам, и через непродолжительное время «статус-кво» нашего товарища был восстановлен.
- И все же, какой пассаж! – с сарказмом произнес я, когда мы пробирались кустарником вдоль опушки.
- А собственно, чего мы испугались? – спросил Николай. – Милые дамы, так сказать, в натуральном виде и естественной обстановке.
- Николя! – я обнял его за плечи. – Ты помнишь, как объяснял тигр Шерхан своему юному другу шакалу, чем отличается один бык от стада разъяренных быков?
- Искупали бы нас в море и все, - вступил в разговор Константин. - Страшнее другое – вдруг они все приснятся нам ночью…
Дружный хохот не дал ему закончить фразу. Благополучно миновав «клубничную поляну», и раздевшись догола среди песчаных дюн пустынного берега, наша компания искупалась в холодных водах Балтики – у всех это было впервые.
Вечером, после ужина я и Николай отправились в кафе, расположенном на периферии лагеря в крепком деревянном строении национальной архитектуры. Оно было битком набито народом – оказалось, прибыла туристическая группа из Москвы – где в трехмерном пространстве, плотно спрессованные голоса, музыка и сигаретный дым напрочь исключали понятие времени. Нас окликнули харьковчане «оседлавшие» несколько столиков, за одним из которых, рядом с Алексеем, сидела брюнетка с очень короткой стрижкой. На вид ей было лет тридцать пять – сорок. Со вкусом одета в облегающую нежно-зеленую блузку и строгие брюки, подчеркивающие несколько тяжеловатые бедра, она явно была украшением стола. Алексей ее тут же представил, как Галину Михайловну, а она, с большим достоинством, объявила свою должность – заместитель главного редактора газеты «Вечерняя Москва». Николай среагировал на нее, точно так же, как голодный тигр на упитанную антилопу, отбившуюся от стада, и втиснулся со своим стулом между Алексеем и субъектом охоты. Безошибочная интуиция моего друга – безоговорочно принявшего теорию «стакана воды» - в определении неизбежности физической близости, как правило, приводили к ошеломляющим количественным результатам.
Я допивал свой кофе, когда увидел, что Коля делает мне знак рукой – он уходил со своей новой подругой из кафе в манящую темноту прибалтийской ночи. Алексей то же куда-то исчез, а Костя и я двинулись на поиски дансинга пансионата «Дюна», где, по информации туристов из кафе, было самое веселье. Перемещаясь в бархатной темноте, напоенной запахами хвои и близкого моря, мы увидели светящийся огнями пансионат, из открытых окон которого доносилась музыка. У входа в дансинг на скамейке сидели две белокурые девушки и курили. Мы познакомились. Виолетта мне сразу приглянулась своей изысканной фигурой, она казалась старше Инги, стройной худенькой, как мальчик, с головой покрытой мелкими кудряшками. Живое, открытое лицо Инги контрастировало с меланхолично-сонным лицом Виолетты, но ее быстрый оценивающий взгляд, с внезапно вспыхнувшими красными огоньками в глазах – редкое явление в свете оранжевой луны – околдовал меня. Студентки из Вильнюсского университета, они уже неделю жили в пансионате, наслаждаясь морем, солнцем и молодостью.
На танцплощадке невозможно было протиснуться, и стояла ночная духота жаркого лета. Ребята из рок-группы разделись до пояса, а на груди у них болтались янтарные ожерелья из необработанных камней. Когда мы с девушками вошли в зал они запели:
Вот ты опять сегодня не пришла
А я так ждал, надеялся и верил,
Что зазвучат в душе колокола,
И ты войдешь в распахнутые двери!
Костик с Ингой вмиг затерялись в толпе танцующих пар. Танцуя с Виолеттой в сплошном заторе, тесно прижавшись к ней, я почувствовал ее властное притяжение. «Ну почему люди просто весело проводят время, а ты влюбился в ведьму?» - подумал я. – «Отчего такое сильное влечение к этой загадочной девушке? Ведь я вижу ее впервые». Музыка закончилась, и мы вышли в темный парк подышать свежим воздухом.
- Ужасно жарко, - сказала Виолетта.
- Хочешь уйти?
- Уже поздно. Давай пройдемся парком к морю, а потом ты меня проводишь в пансионат.
Мы шли песчаной тропинкой между сосен и молчали. Вдали, между темной массой деревьев, сверкнула лунная дорожка на морской глади, я сделал шаг на пригорок и остановился, как вкопанный. Метрах в пятнадцати от нас, под кустом орешника, лежала голая женщина с раздвинутыми ногами, бесстыдно белевшими в лунном свете и, свернув трубочкой полотенце, приводила в порядок свой цветок любви. Рядом с ней, любуясь процедурой, сидел нагишом Николя и, очевидно, ждал продолжения любовных утех.
- «Вот так пастораль!» - подумал я. – « Нужно было наткнуться на это пиршество сатиров? Тьфу!»
Вдруг я почувствовал, как ладонь Виолетты закрыла мне глаза.
- Маленьким мальчикам, на такое вредно смотреть, – прошептала она мне на ухо и увлекла в другую сторону от поляны.
- Сама маленькая! – прошипел я.
Мы быстрым шагом возвращались к пансионату, а я лихорадочно соображал, как себя вести в подобной ситуации. С одной стороны я был возбужден увиденной сценой, с другой – был жалким дилетантом, который, чувствуя рядом с собой опытную женщину, боялся опозориться. Виолетта сама предложила присесть на скамейку, едва видневшуюся в темных зарослях глухой аллеи. После первого глубокого поцелуя, меня тут же накрыла жаркая волна безрассудства и я, как подросток, полез к ней под юбку, безуспешно стараясь проникнуть в трусики. Она с завидным упорством, ласково отстраняла мою руку, тихонько целуя мое лицо, и мне кажется ей было приятна моя страсть без удовлетворения. Неожиданно, быстрым движением, она крепко по-матерински прижала меня к груди и нежно зашептала:
- Успокойся милый, успокойся!
Ее руки, гладящие мою голову и плечи, были такими родными, а объятия такими задушевными, что меня долго не покидало чувство встречи с близким человеком. Мы нежно распрощались, условившись завтра встретиться на пляже.
Я уже приблизился к нашей палатке, когда меня окликнул Костик. Он сидел в полной темноте на лавочке и курил сигарету.
- Давай подождем, там Алексей с дамой прощается.
- А что у тебя с Ингой? – спросил я, а в ушах еще звучали прощальные слова Виолетты, и плечи ощущали тяжесть её рук.
- Попробуй снять джинсы с девчонки, которая этого не хочет, - грустно вздохнул Костик.
- Похоже, мы все торопим события, надо бы чуть помедленнее.
- Я завидую твоей выдержке, ты всегда контролируешь ситуацию!
- Если бы! – я засмеялся. – Кстати, ты не видел Николая?
- Нет. Он ушел из кафе с московской дивой, а в дансинге его, точно, не было.
Из палатки выскользнула девушка в белом платьице и скрылась в темноте среди сосен. Алексей о своих амурных приключениях не распространялся, и мы быстро легли спать. Коля пришел под утро.
После ночных бдений и позднего завтрака, наш «квартет», приложив значительные усилия, достиг пляжа. Светило солнце и ветра почти не было, небольшие, усталые после бурных страстей шторма волны прощальными поцелуями покрывали лоно золотистой дюны, в неге вытянувшейся вдоль залива. Установилась прекрасная погода и туристы стали покрывать своими телами прибрежную полосу песков. Под полосатым зонтом лежали Нина – подруга Алексея – и сильно измятая Галина Михайловна, мы тут же приземлились на полотенца рядом с ними. Глядя на нашу лениво-живописную группу Поль Дельво, думаю, совершенно иначе решил бы эстетическую задачу своего полотна «Похвала меланхолии», но припекающее солнце растормошило сонную композицию пляжа, заставив погрузить и наши тела в желто-изумрудные воды Балтийского моря. Вода была все же прохладной, но я проплыл значительное расстояние к бую и обратно и вышел далеко от нашего зонта на берег просохнуть. Я лежал на песке с закрытыми глазами, когда почувствовал тень – рядом стояла Виолетта. Она опустилась на колени и поцеловала меня в губы.
- Ты не сердишься на меня за прошлый вечер? – с улыбкой спросила она.
Я был на седьмом небе от восторга, но, выдержав паузу, с беспечным видом ответил: - Так, самую малость.
Виолетта рассмеялась, явно не доверяя моим словам.
- Видишь большой полосатый зонт? - я встал и стряхнул с себя песок. - Там наша компания и Константин, который грустит в ожидании Инги. Где она?
- Должна быть на пляже. А вот и она идет по тропинке из лесу, - Виолетта помахала ей рукой.
- Берем Ингу с собой и присоединяемся к коллективу под зонтом.
Мужская составляющая коллектива охотно познакомилась с девушками, а женская – с неприкрытым подозрением, но совместное купание пошло всем на пользу, с абсолютным сохранением вчерашнего расклада. Мы с Виолеттой купались в море, бродили по линии прибоя в поисках янтаря, сознавая бесперспективность этого мероприятия ввиду раннего его сбора пограничными нарядами. Стройная, с нежно-кремовым загаром, в купальнике цвета абрикос, выгодно подчеркивающем гибкость ее прекрасной фигуры, Виолетта привлекала к себе внимание окружающих, и это мне льстило – эта балтийская нимфа моя девушка.
Пообедал наш сводный отряд в маленьком ресторане среди дюн, где у Инги был знакомый шеф-повар. Мы пили яблочную водку, ели шашлыки и перебрасывались шутками и впечатлениями – было весело, даже Галина Михайловна, – ответственный московский газетчик – немного расслабилась. Ей было неловко от сознания, что она, нарушив свой социальный и возрастной статус, пустилась «во все тяжкие» с юным дарованием Николя, и кто-нибудь проявит нетактичность язвительной репризой. Напротив, это обстоятельство несказанно вдохновляло Николая и он, с гордым видом обожаемого мужчины, оглядывал прелести своей возлюбленной, с готовностью наполняя ее бокал «Яблонисом». Вечером было решено отправиться на танцы в дансинг «Дюны».
Как было условлено, я ожидал Виолетту в маленьком скверике на центральной площади Ниды, но она явно опаздывала. Оглянувшись, я увидел, как, пересекая площадь быстрым шагом, ко мне идет Инга.
- Виолетта не придёт, и приносит свои извинения. Она с друзьями ушла на яхте в Палангу, - сказала Инга, пряча глаза. Мои расспросы застряли в горле – из подъехавшего «Опеля» вышла «моя нимфа» с упитанным пожилым господином и направилась с ним в гостиницу. Она была не отразима в черном облегающем платье с серебряными бретелями, с изящной черной сумочкой в нежно-кремовых руках, и даже вызывающе ярко-красная помада и маникюр ее нисколько не портили. Мужчина положил свою руку ей на бедро, и не было сомнения – это его женщина, его собственность, пусть даже на вечер, а вечер для него будет упоительным. Я, наверное, сильно изменился в лице, потому, что Инга обхватила меня руками.
- Не устраивай скандала! Она такая, с первого курса университета, и ее не исправить! Это ее жизнь! Ты ее больше не увидишь!
Голос Инги доходил до меня словно из густого тумана, а в голове стучало:
- «Зачем она со мной так поступила? Зачем я был нужен профессиональной шлюхе? Просто поиграть? Но мне же больно!»
Но с другой стороны – это не мое и моим никогда не было, просто видение, мираж, дымок от сигареты. Отчего, красивая девушка с нежными ласковыми руками, с томными глазами, с голосом сирены, убаюкивающая мужчину в своих объятиях, вскружившая ему голову живет такой жизнью? Да просто это эгоизм, доведенный до абсолюта. Ей нравится эта жизнь, а на других ей наплевать!
- Пойдем, посетим дансинг, - мрачно сказал я.
Инга с облегчением вздохнула и молча протянула мне руку. В дансинге я не задержался, а пошел в бар, и сев за стойку заказал бутылку «Яблонис». Какая все же гадость, эта их яблочная водка!
На следующий день туристическая группа отправилась в Палангу, где главной достопримечательностью был музей янтаря. Нет сомнений, что музей хранил самую значительную коллекцию янтаря в мире, но, я ее плохо помню, разве только камешек со случайно увязшим насекомым, оставшимся в нем на миллион лет. Распрощавшись со взморьем группа уехала в тихий, провинциальный городок Алитус, со всех сторон окруженный могучими еловыми лесами. В нем не было ни каких исторических ценностей и я не предполагал, что когда ни будь, приеду сюда.
И вот я снова в Алитусе. Глубокой ночью экспресс подошел к вокзалу и, как только я вышел на перрон, он тут же тронулся – стоянка была минутная. Обернувшись на радостный возглас, я увидел в конце перрона Симону, которая призывно махала мне рукой. Мы обнялись и поцеловались.
- Я так рада, что ты приехал! Мы будем целоваться, ласкаться и пусть будет так всегда! А сейчас едем ко мне домой - моя подруга отвезет нас на своей машине – ведь городской транспорт «спит». Ночная трасса, рассекавшая хвойный лес, была темна и совершенно пуста. Взбадривая разговором подругу Симоны, – она боялась заснуть за рулем, – как-то незаметно въехали в город и через пару улиц, остановились у дома новой постройки.
Родители Симоны умерли, и она жила с семьей брата в трехкомнатной квартире на втором этаже дома. Брат был в командировке, остальные домочадцы – его жена и маленькая дочка – спали и, чтобы не нарушить сонное царство, мы тихонько проникли в квартиру. Не распаковывая вещи, я принял душ и пошел в спальню, где меня ждала Симона. Она сидела на краю кровати в ночной рубашке, и когда я вошел, протянула ко мне руки. Меня охватило такое чувство, будто я возвратился домой к любимой после долгой, долгой разлуки и бесконечно длинного путешествия, которое, по всей видимости, не нужно было предпринимать.
- Нам так много нужно рассказать друг другу, - Симона усадила меня рядом с собой, – но, ты проделал долгий путь и устал, да и я целый день была в заботах и тревогах – нам очень нужен отдых. Давай ложиться спать!
- Да, конечно, моя желанная, - согласился я. Впереди у нас целых две недели и еще в придачу жизнь! Крепко обнимемся, и будем сладко спать, как два сурка, но прежде, поцелуй меня в губы.
-Я тебе должна сказать, но ты не огорчайся, пожалуйста, - Симона вздохнула. – Ну, я застудилась, понимаешь? Эти дни вагину тревожить нельзя, - и тут же добавила – я тебя люблю, мой милый, и сделаю все, чтобы тебе было хорошо.
Я был огорчен болезнью любимой женщины и предложил лечь порознь, но она сказала, что теперь мы будем всегда спать вместе. Несмотря на дорожную усталость, мне очень хотелось ее ласк, ее тела, но я боялся обидеть ее неуместным предложением, тем более причинить ей вред. И, как оказалось, физическая близость у нее была строго регламентирована католической моралью, во всяком случае, Симона одарила меня нежностью, ласками, и как мужчина я был умиротворен.
Сначала Симона устроила прием у себя и познакомила меня с близкими и друзьями, а потом мы стали наносить ответные визиты вежливости. Я не знаю, сомневался кто-либо в серьезности наших отношений, но ее знакомые были со мной приветливы. Праздник семейной жизни продолжался две недели, и мне казалось, что я нашел, наконец, свое счастье. Однако, нельзя было сбрасывать со счетов негативное отношение прибалтийцев к «русскоговорящим». Задав вопрос на русском языке в магазине или кафе, вы рисковали не получить ответа, несмотря на то, что русский преподавали в школах, как государственный язык. Жить в Алитусе, да еще не имея профессиональной работы для меня, не представлялось возможным, и размышляя о семейном очаге – вот как далеко зашло дело – Симона согласилась на переезд в Харьков, разумеется, после свадьбы.
Она приехала в конце ноября в Харьков, для знакомства с моими стариками, и ее «смотрины» прошли по тому же сценарию, что и мои в Алитусе. Взяв неделю отгулов я воплотил в жизнь культурную программу для моей гостьи, и все было вроде бы хорошо, но осень уже заканчивалась, осень – сезон моей любви.
Симона вернулась в Литву и, несмотря на ее страстные призывы в письмах, телеграммах, моя любовь, увы, угасла. Я не женился на Симоне, как не женился на Свете. Конечно, я мог сослаться на противление мамы, которую любил – обеих претенденток на роль жены она отвергла по национальному признаку – на самом деле я был слабохарактерным человеком, а это свойственно чувствительным людям. Открывая для себя мир прекрасного: литературу, изобразительное искусство, музыку я повышал не только степень наслаждения жизнью, но и чувствительность к ней, к сожалению, тогда еще не понимая, что восприятие боли душевной и физической будет острее. А боль – враг всего живого на свете.




ГАЛЯ

Чтобы заглушить душевную боль я с головой окунулся в книги. Я старался постичь мироздание Аристотеля, почувствовать одиночество Леонардо да Винчи и трагедию жизни Хемингуэя. Я завоевывал Индии с Лас Касасом, шел по трансгималайскому пути вместе с Рерихами, и мне хотелось, очень хотелось, как Гете охватывать разумом микро и макрокосм человека, как Гоголю познавать глубины человеческой души, смеяться над человеческими слабостями как Чехов. О прекрасной любви читать я просто не мог. Еще была повседневная работа инженера-проектировщика и рутина общественных поручений – от стенгазет до посещения детской комнаты милиции - непременные атрибуты тогдашней идеологии.
В тот день в Доме Культуры строителей был городской слет « добровольных» пожарных дружин и администрация направила меня на это малоинтересное мероприятие в составе молодых сотрудников. Скучая в полупустом зале, я обратил внимание на молодую женщину – она только что отвела свой взгляд от моей персоны. После собрания, в фойе Дома Культуры, она подошла к нашей группе поприветствовать сотрудницу строительного отдела – у них были совместные дела по комсомольской линии – и мы познакомились. Ее звали Галей М; она была стройна, высока, чуть выше меня ростом, с каштановыми волосами, аккуратно забранными наверх, что выгодно подчеркивало ее длинную шею. Немного веснушек, глаза в рыжую крапинку и заразительный смех – ее женское обаяние было очевидным. Галя была родом с Западной Украины, а в Харькове, закончив ВУЗ, работала по строительной специальности в «родственном» нашей организации проектном институте. Вместе с подругой она «снимала» квартиру в одном из районов Салтовки, куда, получив согласие, я проводил ее в тот вечер. Мы стали встречаться. Она была умна, привлекательна – с такой женщиной приятно появляться в обществе – я это понимал разумом, но чувства влюбленности не было, просто я расстался с женщиной и был одинок. Галя, к этому времени, порвала отношения с мужчиной, с которым прожила несколько лет, и который предлагал взять ее в жены. Я знал, что в жизни это бывает:

Мы выбираем, нас выбирают
Как это часто не совпадает…

Волею судьбы наш роман стал набирать скорость экспресса, у машиниста которого внезапно случился сердечный приступ. Галка легко вошла в театральное общество Сотникова – она не старалась стать актрисой театра – она прочно заняла положение обаятельной «жены» театрального критика, которым был я. Вот те раз! А у нас кроме поцелуев на прощание, ничего не было.
- А твоя девушка очень симпатичная, - вдруг заявила мама. – Тебе уже 27 лет, пора бы остепениться!
Галя понравилась не только маме, но и ее привередливым подругам, пытавшимся время от времени устроить мою личную жизнь. Театр Сотникова, ставший слишком громоздким от меценатов и малоподвижным в части создания спектаклей, разразился целой серией постановок, в которых мы с Галкой принимали самое живейшее участие. По линии комсомола, в городе была организована встреча с приехавшей немецкой молодежью в клубе «Юность», где мы протанцевали с ней всю ночь. Кружилась карусель событий, из которых выстраивалась моя жизнь, а я человек логики легко устанавливающий причинно-следственную связь, безвольно пялился на это мелькание. А может, я слишком строг и жизнь гораздо проще, как в популярной песне:

Просто так надо жить,
Чтоб неустанно радость и любовь дарить
Всем тем, кто здесь в гостях…
В тот день, после работы, я зашел к Сереже Сотникову, он проживал рядом со станцией метро «Свердлова» на Холодной горе, и мне было по пути. На мой звонок, дверь отворила Нина Михайловна, а за дверью Сережиной комнаты были слышны гитарные переборы.
- Разбаловали вы этого байбака, тетя Нина! – сказал я, входя в прихожую. – Дверь открыть не желает. Вот нахал!
- Ты просто не в курсе дела, - вздохнула Нина Михайловна. – У него творческий застой.
- Сейчас у него будет творческий полет вместе с гитарой, вдоль комнаты, - сказал я, распахивая двери. Поза нападающего Брюса Ли на Серегу не возымела ни какого действия, равно, как и моя фраза – он лежал с гитарой в руках на диване и улыбался.
- Привет братишка! – он встал, отложил гитару и пожал мне руку. – У меня созрел вопрос – а не пора нам припасть к истокам культуры нашего государства?
- Говори конкретнее, – возразил я.
- Уговори Галку, и мы втроем, на недельку съездим в столицу глотнуть свежих театральных идей, а заодно морозного воздуха русской зимы. Ну как, каратэист доморощенный? – Сергей наслаждался эффектом.
- Я обеими руками «за», только нужно определиться с постоем – ведь со своей девушкой мы в Москву еще не приезжали. Заявиться к Ольге – не корректно, а Фаина Михайловна – «самых строгих правил».
- Фаину Михайловну я беру на себя, - засмеялся Серега. – Кстати, железнодорожные билеты – тоже. С ужимками фокусника, он достал из ящика письменного стола три билета. – А тебе, всего лишь девушку уговорить осталось! – Он хлопнул меня по плечу. – Очнись Ромео, в субботу вечером мы отъезжаем в Москву!
Я не знал, как воспримет мое предложение поехать в Москву Галя, но она отнеслась к поездке с радостью.
- Возможно, это путешествие нас сблизит, - Галя ясно посмотрела мне в глаза. – Я бы этого очень хотела!
Кажется, я тоже был не против, во всяком случае возражений с моей стороны не последовало.
Морозным утром, прибыв на Курский вокзал столицы, добрались метрополитеном до станции «Баррикадная». Пройдя сквером возле «высотки» на площади «Восстания» мы вышли на улицу имени Чайковского, эту частицу могучего Садового кольца, где напротив посольства США проживал наш с Сережей дядя Анатолий Михайлович. Накануне выпал снег, и посольский дворник уныло соскребал его алюминиевой лопатой с широкого тротуара, напротив входа в здание посольства.
В своем жилище Анатолий Михайлович и его жена Фаина Михайловна устроили нам радушный прием. Это была двухкомнатная коммунальная квартира, в которой они занимали одну комнату, и вопрос, как разместить нашу «тройку» был вполне резонным. Чтобы сохранить моральные принципы Фаины Михайловны в неприкосновенности, Галя была представлена моей невестой, поэтому было решено на первую ночь Сергея разместить в комнате вместе с хозяевами, а нам постелить на общей кухне: Гале – на раскладушке, а мне – матрац на полу. На следующие дни недели Фаина Михайловна – секретарь-референт министерства образования СССР – обещала «два места» в общежитии министерства, расположенного возле паркового комплекса Всесоюзных достижений народного хозяйства (ВДНХ). Это была окраина города, но выбирать не приходилось.
После обильного чаепития с расспросами о житье-бытье родственников в Харькове, все разошлись по комнатам на ночлег и соседи, в ввиду нашего присутствия, рано легли спать. Была полночь, за окном завывал ветер, а я лежал рядом с Галей с открытыми глазами в полной темноте, и, казалось, слышал, как бьется ее сердце. Все! Нахлынувшая страсть сметала остатки благопристойности, разбрасывая жалкие одежды цензуры разума. Московская ночь за окном шумно торжествовала. Протянув руку я наткнулся на ее жаркую ладонь, и горячая волна обладания друг другом, швырнула нас глубоко в темную пучину наслаждения лишь на время принеся облегчение. Когда, приведя себя в порядок, Галя тихонько вернулась из ванной комнаты на кухню я ждал ее. Сделав шаг за порог, она на мгновение замерла, затем, обреченно вздохнув, сбросила с себя халатик.
Утром, позавтракав с радушными хозяевами, мы расстелили карту Москвы и перечень спектаклей, который списали с театральной афиши в метро, и составили план жизни на неделю. Первый день пребывания в столице решено было посвятить осмотру коллекции швейцарского мецената Тиссена, которая выставлялась в музее изобразительных искусств имени Пушкина. Вечером попасть в театр не получалось – мы с Галей должны были устроиться в общежитие. Его удаленность от центра города, с его культурными ценностями и магазинами нас не огорчала – главное мы будем вместе, и для нас это было важнее важного.
Выставка такого класса была событием для страны, поэтому, проехав к «очагу культуры» метрополитеном, и выйдя на Волхонку, мы обнаружили большую очередь.
- За все радости в жизни нужно платить! – Галя рассмеялась и быстро взглянула мне в глаза.
Сергей начал умничать: - Друзья! На улице прекрасная московская зима, наверное, минус 15, но это проблема с одной стороны. С другой стороны, рядом нет кафе или на худой конец «забегаловки», где можно было бы любоваться очередью, потребляя продукты питания в тепле и уюте.
- Умничка ты наш! – возразил я. – Поздненько мы пришли к сему источнику красоты, а потому, любовались бы нами из битком набитого гипотетического кафе, другие, страждущие вкусить.
- Демагоги! Вы бы лучше подумали, как меня согреть! – Галя заразительно рассмеялась, кутаясь в енотовый воротник пальто.
Мы не успели ей ответить – очередь резко двинулась к входу в музей, который за раз поглотил полсотни желающих; еще подвижка – и теплое фойе раскрыло перед нами двери.
Коллекция Тиссена состояла в основном из полотен Рубенса и Шагала. Это были значительные работы великих мастеров и, если Рубенсу отдавали должное, как «старому» мастеру, то Шагал воспринимался публикой, как чудаковатый примитивист, плохо знавший рисунок. Нашей компании он тоже не понравился, и, завершив «оценку» выставки, мы перешли к осмотру постоянной экспозиции.
Когда мы вышли из музея, на улице уже стемнело, но мороз, похоже, стал слабеть. Решено было добраться до Александровского сада, перекусить там, в кафе, а потом пройтись Калининским проспектом до улицы Чайковского, где Сотников расположиться на ночлег, а мы с Галей получим «верительные грамоты» от Фаины Михайловны на «общагу». Зимний вечер опустился на Москву. На Калининском, в любой день недели всегда полно народу, вот и тогда, по очищенному от снега тротуару вдоль ресторанов, кафе, магазинов двигалась толпа москвичей и гостей столицы. По всюду высились сугробы снега, набросанные дворниками; снег сверкал бриллиантами на елочках, на засыпанных скамейках, и по-зимнему скрипел под ногами. Маленькая церквушка, трогательно «прижавшаяся» к высотному зданию, смотрелась сказочной декорацией на заснеженной «сцене» проспекта. Обследовав несколько магазинов готовой одежды, но так ничего не купив, мы свернули с проспекта на улицу Чайковского, и уже через десять минут звонили в дверь Анатолия Михайловича. Открыла нам Фаина Михайловна, и по ее торжественному виду можно было догадаться, что места в общежитии нам с Галей обеспечены. За ужином она назидательным тоном разъясняла, что от нас требуется.
- Дежурной по поселению поднесите шоколад, желательно, Бабаевский, и еще, - она замялась, - сейчас проводится конференция учителей средне-образовательных школ Союза, для их поселения и выделили это общежитие. В общем, скажите, что вы учителя из Харькова.
Последняя фраза рассмешила присутствующих, но у Фаины Михайловны наш задор не вызвал одобрения. Распрощавшись, мы с Галей направились в метро, и через полчаса оно нас исторгло вместе с клубящимся паром в районе ВДНХ. Напротив входа на выставку достижений народного хозяйства высилась великолепная громада строящейся гостиницы «Космос», и сразу за ней расположилось здание общежития. Было около десяти часов вечера и все фойе было заполнено целующими парами – здесь жили студентки педагогического института – так как пройти вахтера не было никакой возможности, влюбленные прощались возле вертушки. Нас быстро устроили, подселив в трехместные номера на одном этаже, и, попрощавшись, мы пошли спать. Надежда сразу завалиться в постель и уснуть рухнула, как только я открыл дверь номера: он был ярко освещен, играло радио, а два постояльца набросились на меня с разговорами, как клопы русских бревенчатых домов на «свежего» человека. Памятуя просьбу Фаины Михайловны, я представился учителем истории, чем сильно усугубил свое положение. Собеседники оказались промышленными снабженцами из Свердловска (вот тебе и конференция учителей!), и потребовали разъяснений по поводу захоронения египетских фараонов. С этой задачей я с честью справился, а они, четко уяснив разницу между мастабой и пирамидой, выключили свет в номере в половине первого ночи.
С утра, позавтракав в столовой общежития, мы с Галей отправились на станцию метро «Третьяковская», где у нас была намечена встреча с Сотниковым.
- Все идет по плану, но два дня подряд поглощать изобразительное искусство психологически очень тяжело! – заявил Сергей.
- У Сережи есть интересное предложение – это начертано на его благородном лице – сказала Галя и тут же рассмеялась.
- Давай, выкладывай братец! – нетерпеливо добавил я.
- Сегодня вечером наслаждаемся театром! – патетически произнес Серега и, перейдя на деловой тон, изложил суть действия. – В «Моссовете» идет серьезный спектакль с политической подоплекой. Вся Москва стремится посмотреть этот шедевр!
- Да мы не против шедевра! – я начал терять терпение. – Как мы раздобудем билеты?
- Пока одни, по министерской квоте, нежатся в общежитиях – другие глаз не сомкнут для общего дела, – хохотал Серега, доставая из кармана пальто билеты на спектакль.
В Третьяковской галерее, как всегда было очень много посетителей и пришлось постоять в очереди полтора часа, прежде чем проникнуть в благословенный храм искусства. Приятно пройтись по знакомым залам и обнаружить любимые полотна на своих местах – для меня это было символом постоянства мира. Как в прошлые посещения галереи, осматривая экспозицию, я выделил для себя картину, которую попытался прочувствовать наиболее полно и глубоко. Это была жемчужина русской живописи «Дама в голубом платье» К.А.Сомова.
- Тебе нравится эта женщина? – тихо спросила Галя, наклонив ко мне голову, и ее локон коснулся моего виска. – Если это так, то ты неисправимый романтик. Она красива, но в ней есть оттенок ущербности, болезненности какой-то.
- Ты права! Она снедаема смертельным недугом, но этот мирискустник передал нечто большее, чем портрет одного человека. Какое ощущение горечи и тоски о безвозвратно ушедшей красоте, как он раскрывает переживания смятенной женщины; в этом сложном причудливом переплетении живет влюбленность в красоту и щемящее чувство хрупкости и временности ее. Ты права – я романтик, и сам не понимаю, как это уживается во мне. Ты разочарована?
Галя не ответила, она повернула мою голову и поцеловала меня в губы.
- Это поцелуй восхищения или жалости? – я взял ее за плечи.
- Попробуй только хвастаться своим превосходством в знании живописи. Вот тогда, узнаешь! – Галка легко высвободилась из объятий и с гордо вскинутой головой двинулась в следующий зал.
- Отшлепали малыша на глазах у публики! – рядом стоял, невесть откуда взявшийся, Сотников и ухмылялся.
- Иди, полюбуйся на «Вирсавию» Брюллова, все какое-то утешение! – бросив посреди зала Сергея, я устремился за моей дамой сером платье.
После осмотра галереи, большинством голосов (я и Сергей) было принято решение, наплевав на этикет, «нагрянуть» на обед к московским родственникам на Чайковского 18, тем более, что «Моссовет» находился в тридцати минутах ходьбы от их дома. Откушав фирменных пельменей – Фаина Михайловна была родом из Сибири – наша компания неспешно двинулась вдоль улицы Чайковского в сторону площади Маяковского, где было средоточие храмов Мельпомены и Талии. Угол площади украшало здание концертного зала имени Чайковского, с колоннадой в стиле советского классицизма; под зданием был вход на станцию метро «Маяковская». Вплотную к зданию примыкал театр «Сатиры», а за ним, в глубине двора со сквериком, разместился театр имени «Моссовета».
В семидесятые годы вся передовая театральная жизнь Союза находилась в Москве, а потому аншлаг был всегда обеспечен – все театралы страны, включая столичных, с завидным постоянством заполняли храмы упомянутых муз. В антракте, поедая экзотические бутерброды с черной икрой за вполне умеренную цену, мы обсуждали спектакль – это, действительно, было высоким искусством, со смелой критикой «старых» коммунистов.
- Как просто, и вместе с тем, выразительно поставлены мизансцены в первом акте! – Сергей уже представил себя главрежем московского театра, и его понесло. – Нам необходимо это перенять и повысить уровень наших постановок, - Сотников, правда, был в ударе.
А мне просто нравился вечер, да и день был не плох; не хотелось спорить и обсуждать театральные нюансы на любительском уровне, и я постарался повернуть тему разговора в плоскость юмора.
- Послушай, брат мой! Стойка в буфете все ж таки не трибуна партсъезда! Лучше поешь икорки, - сказал я с улыбкой, и пододвинул к нему тарелочку с бутербродом.
Сергей не успел парировать мой укол.
- Немедленно купите мне чашечку кофе и самых вкусных эклеров! – заявила Галя и незаметно подмигнула мне. – Это свинство! За дамой ни кто не ухаживает! И, вообще, я сегодня дождусь комплиментов или нет? - Она заразительно рассмеялась, вот уж точно это был ее дар – красивый смех.
Мы с Сергеем бросились выполнять желание дамы и прения закончились.
После спектакля, выйдя из моссоветовского дворика и миновав памятник Маяковскому, вышли на самую роскошную улицу столицы, – Горького (Тверская) – и медленно двинулись в сторону бульваров. Сияла иллюминация, непостижимая для провинциальных городов, в ее лучах искрился снег, а мы, совершенно умиротворенные, рассматривали фасады отелей, витрины универмагов и, в конце концов, поужинали в маленькой столовой, заказав бутерброды с сосисками и кофе. На Тверском бульваре нам пришлось расстаться с Сережей: он пошел на станцию «Пушкинскую», а мы с Галей на «Горьковскую», с тем, чтобы пересев на калужско-рижскую линию добраться до ВДНХ.
Когда мы вошли в фойе общежития, Галя, опустив глаза, тихо сказала: - А у меня в номере совсем скучно стало – все постояльцы разъехались. Ну, спокойной ночи! – Поцеловав меня в щеку, торопливо пошла по коридору. Я знаю, как после этих слов действовал Джеймс Бонд и мой школьный друг Николай, а я сомнамбулой прошел еще двадцать метров и открыл дверь своего номера. Мои «сожители» закончили ужинать и с нетерпением ожидали продолжения лекции по египтологии, так опрометчиво начатой мной вчера. Я меланхолично слушал их разговор, когда почувствовал, что заторможенность прошла и нужно действовать немедленно. Сославшись на срочную необходимость проконсультироваться со своим коллегой по учебной деятельности, я покинул номер, доверху заполненный сфинксами, фараонами и гробницами. Дверь номера Гали была не заперта и открыв ее я попал в жаркие объятия женщины. И снова все закружилось в лунном свете: птицами в темноте разлетались одежды, обрывки мыслей, слов не было, и, в коротких вспышках разума, виделась обнаженная наездница, взлетающая в безумной скачке за ускользающим наслаждением.
Мы прожили в Москве еще два дня. В последний день, отлучившись из общежития, Галя купила в ювелирном магазине перстень, он ей очень понравился. Она нарочно, купила его сама, и не захотела, чтобы я оплатил покупку; Галя вообще не хотела от меня подарков. Почему? Не знаю. Вру конечно, ведь знаю, просто говорить не хочется.
Вечерним поездом наша компания возвращалась в Харьков. В купе нас было трое, большая редкость для московского экспресса. Проводник принес чай. Мы ели галеты, намазывая их сыром «Виола», и делились впечатлениями о нашем путешествии. Мне немного взгрустнулось – я покидал бурлящую событиями столицу и возвращался к размеренной жизни провинции. Кажется, мои спутники испытывали то же самое.
Уплыл куда-то, в темноту освещенный вокзал Тулы и за окном наступила непроглядная зимняя ночь. Мы стали укладываться на ночлег. Ритмично стучали колеса, убаюкивающее раскачивался вагон, а в теплом мраке купе, словно в капсуле машины времени, потихоньку растворялось прошедшее и возникали неясные контуры будущего, а оно, обязательно, должно было стать прекрасным настоящим, наполненным любовью и жизнью.
Проснулся я от нервного толчка, в висках стучало. Взглянув на светящийся циферблат часов, я понял, что проспал всего один час. Я сел на своей постели, чувствуя, как страсть нетерпеливо задышала мне в лицо, тисками сжимая сердце. Вглядываясь в темноту, стараясь разглядеть Галино лицо, я слышал, как на верхней полке посапывает Сережа. Она не спала. Я присел к ней на постель и лихорадочно стал целовать ее губы, шею, глаза.
- Ты с ума сошел! Сережа проснется! – ее горячий шепот возле моего уха только подливал масла в огонь моего безрассудства.
Облегчение любой ценой, этот мерзкий эгоизм мужчины, женщина принесла своими нежными, маленькими грудьми, ничего не получив взамен. Это была последняя наша близость. В Харькове мы стали встречаться реже и реже и, как-то прощаясь в подъезде ее дома, она с грустной улыбкой сказала:
- Пожалуйста, поцелуй меня в последний раз!
Ее слова оказались пророческими, действительно, тот поцелуй стал последним.



ПЯТИГОРСК

- Да, вот же! Вот он появляется, смотри! – Ольга указывала рукой на горизонт, где в небесной дымке вдруг появился контур и через мгновение «проявилось» изображение огромной двуглавой горы. Это был Эльбрус. Посетители «Эоловой арфы» восторженными криками приветствовали это великое действо природы. Для влажного августовского неба это было редкое явление, другое дело ранней осенью, но осенью в Пятигорске я ни когда не был.
Пролежав целый месяц в больнице, я выписался из нее в конце июля, и хотя считал себя вполне здоровым, решил пройти реабилитацию, по настоянию врачей, в Пятигорске. Проработав несколько лет в проектном институте, трудно было рассчитывать на отпуск в августе, но я предъявил администрации «курсовку» и был отпущен на все четыре стороны. И вот я в Пятигорске поселился с тремя страждущими в частном доме на берегу Подкумка, и прохожу курс лечения: серные и радоновые ванны, грязи, консультации. Я быстро привык к размеренности дня, расписанного по процедурам, и легко выкраивал время на осмотр города, на сеансы кино, а субботы и воскресенья были полностью моими. А главное я был молод и радовался переменам в моей жизни, пусть даже причиной этих перемен была болезнь.
Пятигорск – самые противоречивые чувства возникают в вашей душе, даже при беглом знакомстве с ним. Старинный курорт, с огромным количеством страждущих, лелеющих надежду излечиться от недугов, и в то же время, светский город, с не меньшим количеством туристов, желающих увидеть красоты Северного Кавказа, испробовать восхитительные вина и шашлыки. И еще - это святая земля для паломников всего мира, стремящихся на «землю обетованную», где жил и умер Лермонтов. Правда, там живут и местные жители, которые работают в больницах, санаториях, ресторанах, шашлычных и убирают улицы, но, как правило, туристы о них не думают. А если серьезно, этот тихий уютный город напрочь лишенный тяжелой промышленности, мне очень понравился. Старая часть его «Цветник» с плотной застройкой, характерная черта жилого комплекса расположенного возле горных источников: вот курортная больница, напротив городской драматический театр, чуть выше в гору одноэтажный домик лермонтовской княжны Мери, еще выше – Елизаветинский источник и грот Лермонтова. От правого крыла Елизаветинской галереи по отрогу Машука, горе Горячей, названной так по большому количеству целебных ключей, вниз спускается тенистая аллея, подводящая вас к беседке «Эолова арфа», с которой, в любую пору, виден Бештау (пять гор), по имени которого и назван город. Внизу, огибая Машук, струится мутный поток Подкумка, с тем чтобы, пройдя свои бурливые километры, вторгнуться в Куму и дальше нести свои воды среди первозданных скал. А впереди – беспредельная даль, подернутая влажной дымкой и синие, синие горы по всему горизонту. Порыв ветра и, кажется, ты скользишь на дельтоплане над этой горной страной, а цель твоя – безмолвная снежная громада Эльбруса, которая даст тебе успокоение.
- Он исчезает! Все, растаял, как призрак! – воскликнула Ольга, повернув ко мне обиженное лицо.
С этой полненькой, улыбчивой девушкой, смотрящей на мир радостными глазами, я познакомился в курортной столовой – распорядитель посадил ее за столик к нашей компании. На фоне, в большей мере, пожилого контингента курортников эта веселая непоседа светилась ярким лучиком оптимизма и надежды, более того, твердой уверенностью всеобщего излечения людей. Мы с ней быстро подружились.
- Ну и слава Богу, что исчез! Ведь мне стало казаться, что я вижу засохший труп леопарда на его склоне!
После моей фразы Ольга прижала руки к груди – верный признак тревоги – а глаза ее стали неимоверно большими.
- Перестань меня пугать! Ты старше и должен заботиться обо мне и всячески веселить! – Ольга надула губки.
- Извини малыш! Просто вспомнился рассказ Хемингуэя «Снега Килиманджаро».
- Я его не читала, но обязательно прочту! И, пожалуйста, без учительских назиданий, я их не терплю. – Решительность обиженного ребенка ей импонировала.
- Не нужно тебе его читать, - примирительно сказал я.
- Почему?
- Потому что, в лучшем случае, ты его не поймешь, а в худшем ты начнешь ощущать трагизм жизни, и это омрачит твое существование
- Но я хочу чувствовать жизнь, так как ты! – сказав это, Ольга вдруг потупилась и смутилась.
- Малыш! – я обнял ее за плечи. – У нас есть еще надежда на вкусный ужин и субботнюю поездку в Кисловодск по лермонтовским местам.
- Ура, Кисловодск! Я за него совсем забыла! – от ее огорчений не осталось и следа. – Нужно не забыть взять «сухой» паек, и все прочитать про этот славный город. Я купила брошюру и карту Северного Кавказа.
- А некоторые, всего Лермонтова прочитали. А это – лучший путеводитель по Кавказу.
- А если некоторые будут хвастаться, то с ними не будут дружить девушки, которые тоже любят Лермонтова! – задиристо возразила Ольга.
- А кроме Лермонтова они еще кого ни будь любят?
- Вот это и нужно выяснить в ближайшее время, - Ольга весело рассмеялась.
- Пойдем, мы можем опоздать на ужин! – схватив Ольгу за руку, я стал пробираться сквозь толпу отдыхающих. На площадке обозрения, возле беседки было вечернее гуляние, а потом санаторники уходили на ужин в столовую, туристы же поднимались к Елизаветинскому источнику, чтобы полюбоваться закатом. По массивной гранитной лестнице, которая слаломом скользила к подножию отрога горы, мы быстро спустились к гроту Дианы и, пройдя мимо Николаевских ванн, где я принимал радоновые процедуры, вышли к курортной столовой.
Санаторники, заполнившие зал, уже приступили к интимному общению с природой, поглощая предписанные врачами продукты питания. За нашим столиком нас поджидал Федор, тридцатишестилетний комбайнер из-под Ростова, тоже желающий совершить экскурсию в Кисловодск, остальные, отужинав, ушли к бюветам за целебной водой и вечерними новостями. Уж так устроены люди – пока они живы, несмотря на недуги, они не могут жить без общения, и эта странная для здорового индивидуума «тусовка» была не менее импульсивна и горяча, чем гайдпарковская в Лондоне. За ужином мы обговорили предстоящую поездку и, распрощавшись с Федором, я пошел провожать Ольгу. Она жила возле железнодорожного вокзала, а от него до моего жилья на берегу Подкумка было километров пять, а после десяти вечера трамваи практически не ходили, так что добираться мне до дому часто приходилось пешком, к большому неудовольствию моей хозяйки – ей приходилось открывать дверь.
Проводив Оленьку и запечатлев дружеский поцелуй в пухленькую щечку, я прыгнул в вагон последнего трамвая, который довез меня до «Цветника», дальше городскими властями транспорт не был предусмотрен, и мне пришлось идти пешком. Повернув на «свою» улицу я прошел мимо кафе, откуда доносился томный блюз – ночной город развлекал туристов – когда увидел, как пьяная фигура валится на пустые ящики, сложенные возле овощного магазинчика. Вдруг где-то рядом горько заплакал ребенок. Девочка лет шести-семи, плача пыталась поднять пьяного отца, а он грязными ругательствами гнал ее прочь. Мне захотелось ударить этого негодяя, но ребенок еще больше испугается и я сжав зубы прошел мимо. Вечер был напрочь испорчен. Я вспомнил местного фотографа, делающего снимки санаторников на память о пребывании на Кавказе. Это был молодой человек с лицом изуродованным болезнью, который каждый день приходил к курортной столовой с маленькой дочкой, в надежде непостоянного заработка. Говорили, что жена его бросила, и он воспитывал ребенка сам. Шагая пустынной улицей, под монотонный шум Подкумка, я задавался вопросом – почему люди так живут? Почему они не любят и не жалеют друг друга? Дома меня нетерпеливо ожидали постояльцы, в надежде совершить ежевечерний ритуал карточной игры в «Кинг» - иначе они не ложились спать. Мне не всегда это было в радость, но сегодня нужно расслабиться, и хоть немного, «затушевать» увиденную мерзость.
Свежим субботним утром, проехав сонными улицами Пятигорска, наш экскурсионный автобус, весьма почтенного возраста, выехал на Кисловодскую трассу. За окном проплывали пологие горы, поросшие лиственным лесом; они то придвигались к дороге, то нехотя расступались, показывая живописные долины с быстрыми ручьями и веселыми деревеньками. Перед Кисловодском столпившиеся горы загнали дорогу в ущелье, и она зазмеилась по их склонам, взмывая ввысь и также стремительно срываясь в распадок. Наконец, вырвавшись из ущелья, дорога пошла по плато, и автобус въехал на окраины Кисловодска.
Получасовая поездка по тихому городку, где турист вертит головой по сторонам, реагируя на возгласы экскурсовода, закончилась и нам дали время посмотреть главную достопримечательность – парк. Высыпав из автобуса, предоставленные самим себе, экскурсанты разбрелись по аллеям в поисках впечатлений и точек общепита. Старинный русский парк, в котором угадывалось былое величие, своей теперешней не ухоженностью, напоминал лесной массив, но и сейчас он дарил горожанам и туристам чувство незыблемости природы, ее могучую силу.
Федор затерялся в поисках туалета, а мы с Ольгой шли по асфальтовой дорожке мимо беседок, альтанок, цветников в надежде обнаружить кафе или столовую, как вдруг услышали вздохи. В глубине зарослей стояла садовая скамейка, на которой пара, весьма почтенного возраста, страстно целовалась. Старики, со сморщенной кожей на худых руках, напомнившие мне персонажи «Капричос» Гойи, теребили свои эрогенные зоны, пытаясь получить наслаждение им недоступное. Схватив Оленьку за руку, я пробежал с ней десяток метров, пока вздохов не стало слышно.
- Ну, надо же! Просто неловко смотреть! – Ольга с детским удивлением заглянула мне в лицо. – Как ты думаешь, они что ни будь чувствуют?
- Любви все возрасты покорны! – процитировал я, чувствуя, что фраза звучит пошло и цинично и, чтобы сгладить неловкость добавил: - Извини, малыш! Я не знаю, но думаю, что у этих людей сильный инстинкт жизни – они не хотят умирать.
- А я думаю, что это счастливая пара, которая смолоду по сей день, безумно любит друг друга! – Ольга, торжествуя, взглянула на меня.
- «Что безумно, так это точно», - подумал я, а вслух сказал: - Нужно разыскать Федора – вместе и пообедаем.
- А чего его разыскивать? – Ольга встала напротив меня. – Сам найдется.
Она обняла меня за шею и, пригнув голову, поцеловала в губы, потом, облизнувшись, как ребенок, съевший сладости, взяла меня под руку, и мы продолжили наш променад.
- «Отчего увиденная сцена любви так отвратительна?» – думал я. - «Оттого, что она противоречит формуле Достоевского, или это просто не соответствие вспыхнувшей страсти дряблому старческому телу? Во всяком случае, хорошо, что рядом со мной была эта милая, глупая девочка, с ее радостным восприятием жизни. Она меня успокаивает».
Федор, счастливо нашедший туалет, привел нас к экзотическому ресторану, одной стороной выходившего к асфальтированной площадке, на которой толпились автобусы и экскурсанты, другой стороной он нависал над первозданными скальными обломками, омывающимися диким горным потоком. Экскурсовод уверял, что на этом месте в давние времена высился замок, в котором тосковала красавица-княжна, полюбившая простого воина, вследствие чего события завершились классической трагедией. Туристы внимали этой легенде, не веря ни единому слову, с нетерпением поглядывая на ресторан и получив от гида часовую передышку, ринулись утолять голод и жажду. Заняв столик на открытой веранде, под несмолкаемый шум воды, наша компания, весьма, плотно подкрепилась, и пусть нам эти блюда исключались диетой, могу заверить, что шашлыки и сухое вино были великолепные.
И снова в путь. Двигаясь по запланированному маршруту, где ступала нога великого человека, автобус съехал в узкую долину Подкумка, и здесь взору представился скальный пейзаж без единого деревца, только редкий кустарник у воды да трава, цепляющаяся за намытый суглинок. Несмотря на каменистую дорогу, на обочине которой мы остановились, кроме нашего транспорта, не наблюдалось ни какого движения, и я с подозрением посмотрел на наш старенький автобус. Но в это время экскурсовод театральным жестом, указал на отрог холма со скалой в форме кольца и стал цитировать знакомое со школьной скамьи произведение. Мой романтизм дал пищу фантазии - я представил себе кавалькаду всадников, где среди офицеров и дам ехал Печорин с княжной Мери, и как потом, он бережно перевел ее лошадь под уздцы через поток. Я тут же вообразил себя Печориным, а Ольгу – княжной; лермонтовские бессмертные строки, прозой и стихами, так и струились из меня водопадом. Оленька слушала меня с видом великосветской дамы, благосклонно разрешившей поклоннику ублажать ее слух и взор, и выбранная роль доставляла ей явное удовольствие. Мне захотелось, как и лермонтовским героям, посмотреть на закат солнца сквозь каменное окошко, что Оленька восприняла с бурным восторгом – похоже ее душа была тоже наполнена романтическими чувствами. Мы поднялись по каменным глыбам к самой скале и, полюбовавшись на заходящее солнце, прошли, взявшись за руки под каменной аркой, загадав предварительно желание. Туристов, желавших проделать такое же магическое действие, оказалось совсем немного - основная группа, состоящая большей частью из женщин, по загадочной причине от автобуса не отдалялась. Причина была сугубо экономическая. Вместо романтической кавалькады всадников к автобусу подбежала толпа торговок пуховыми платками, – предмет вожделения «экскурсанток», - разрушив мои фантазии и, вместе с тем, продав значительное количество своего товара. В ответ на мое едкое замечание, Ольга встала на их защиту:
- Они несчастные и больные, им нужны теплые платки!
- Похоже, только платки, - сказал я, но потом смягчился. – Ты права, малыш! Не всем же быть «героями нашего времени», а теплые платки нужны всем. Пейзаж прекрасен и твоя нежная фигурка, на фоне заходящего солнца, навсегда останется в моей памяти.
- Правда? – Ольга зарделась. – Ты знаешь, я загадала желание, и хочу, чтобы оно сбылось! А ты, загадал желание?!
- Конечно, малыш, загадал. И тоже надеюсь на его исполнение. Но, мы не будем раскрывать их, пусть это останется тайной.
Ольга послушно закивала головой. Вернулись мы домой поздним вечером, когда весь Пятигорск сиял мириадами огоньков.
Понедельник был насыщен процедурами, а после обеда необходимо было явиться на консультацию к лечащему врачу. Просидев битый час в очереди, я вошел в кабинет. Доктор, грузный большой человек, пятидесяти лет приветливо указал мне на стул.
- Как наши дела? – спросил он голосом, как будто исходившим из глубокой бочки. – Надеюсь, даже уверен – все хорошо! Из «глубокой бочки» послышался добродушный смех – доктор был весельчак. – Ну, в любом случае, давайте посмотрим результаты ваших анализов.
Доктор остался доволен моими анализами, и, удобно устроившись на своем стуле, стал заполнять мою карточку, напевая что-то не узнаваемое.
- Держимся тем же курсом, но не забываем, что до окончания лечения никаких половых контактов. Прелести Венеры нам сейчас не нужны, вернее сказать, то, что от них остается. – Он бросил на меня многозначительный взгляд.
- Да, а что это за прелестное дитя, находившееся подле вас в воскресенье, в драматическом театре? Я тоже присутствовал на спектакле. – Доктор по-прежнему заполнял карточку своими иероглифами. – Вы ее «трахаете»?
- То есть, как это? – Вопрос доктора ввел меня в полнейшее смятение. – Вы же сами только что напомнили о полном запрете на время лечения!
- Ну, мало ли, что я сказал! – он по-прежнему не поднимал глаз от своей писанины. – Я бы на вашем месте не удержался. Да, молодой человек, раз мы заговорили о контактах, не забывайте, что «кончать» нужно только в вагину, а не на пупок, лобок, колено, или еще куда ни будь, право я не знаю. Это вредно для здоровья. Кстати, через неделю я вас выпишу на все четыре стороны.
Неделя пролетела быстро. В воскресенье о цели здешнего пребывания напоминала только курортная столовая, которая в этот день старалась сделать меню праздничным, а кому позволяла диета, подавали разнообразные выпечку и сладости. После завтрака, Оленька заявила, что желает загорать там, где «ступала нога великого поэта». Мы с Федором не возражали. Поднявшись к Елизаветинскому источнику, в который раз полюбовались видами города, Машуком, Бештау, отметив, что запах сероводорода стал совсем привычным, так что можно кушать протухшие яйца с удовольствием китайцев. Возле источника были разбиты чудесные цветники, над которыми роились бабочки-бражницы, похожие на гигантских ос, но совершенно безвредные. Ольга, с упрямством глупого котенка, стала охотиться за ними, призывая нас в помощники, но так никого не поймала. Медленным шагом, спустившись на гору Горячую и выбрав солнечную полянку с плотной травой, наша компания морскими котиками разлеглась на ней. Я и Федор сняли рубашки, а Ольга, расстегнув свой сарафан, осталась в рыжем купальнике. Чуть ниже нашей полянки, за выгоревшими кустами, группа туристов, обложившись батареей бутылок, упивалась кавказским вином. В знойном воздухе чувствовалось августовское томление и, закрыв глаза, я стал дремать.
- Послушай, я тебе нравлюсь? – Голос Ольги доносился как из тумана.
Я открыл глаза. Федор спал под кроной неизвестного мне растения, группа туристов испарилась, а Оленька была рядом, только руку протяни.
- Конечно, Вы мне нравитесь, барышня! Это бесспорный факт. Вы вообще, всем нравитесь! – успокаивающе изрек я.
- Тогда почему ты со мной ничего не делаешь? – Лежа на боку и подперев голову рукой, она с напряжением вглядывалась в мое лицо.
Агрессия была не двусмысленной и могла, в конечном счете, закончиться вторжением.
- Во время курса лечения никаких половых контактов, - брякнул я. Это была чистейшая правда, но говорить такое девушке?
- Бедненький мой! Ты так мучался, я ведь не знала. Прости! Но, ведь курс закончился. Как ты себя чувствуешь?
- Сейчас все хорошо, - осторожно сказал я.
Ольга взвизгнула от восторга и, в приливе нежности, высвободив свою полную грудь из лифа, она, точно мать ребенку, подхватив мою голову, поднесла ее к моим губам.
- Пожалуйста, возьми! Это тебе награда!
Нежно целуя ее грудь, я аккуратно обходил бутон соска и лихорадочно думал, что долго так не протяну, когда с шумом проснулся Федор и, слава Богу, все закончилось дружбой.
Мое пребывание на пятигорских водах подходило к концу. Жарким августовским днем я проводил Ольгу на железнодорожный вокзал. Его маленькое двухэтажное здание примыкало вплотную к отвесной стороне холма, на вершине которого проходило полотно дороги, и размещалась посадочная платформа в уровень кровли вокзала. Пассажиров и провожающих было совсем немного, и они стояли поодаль от нас. Кто бы знал, как я не люблю расставаться! Когда подошел состав, Ольга обхватила мою шею руками и впилась в мои губы своими, так, что у меня закружилась голова, потом, не опуская своих рук, тихо сказала:
- Ты помнишь гору Кольцо? Так вот, мое желание, к сожалению, не исполнилось. Надеюсь, твое желание исполнится!
Из-под ресниц закапали слезы-горошины, - отчего я столбенею, как варан, укушенный коброй – и быстро вскарабкавшись по ступенькам вагона, она скрылась за спиной проводницы. Состав, скрипнув, тихо тронулся с места. Проводница с каменным лицом, бросила мне на прощанье:
- Обидел таки ребенка подлец!
Проехал вагон, в окошко которого смотрела Оленька, проехал весь состав, а я стоял на этом пустынном месте, а вокруг только выжженная солнцем трава, да серая кровля вокзала, и было чувство, что я остался один на всем белом свете. Ольга укатила в свой Днепропетровск, пообещав, по приезде, написать мне письмо, и она написала, а потом мы переписывались в течение года, пока не поняли, что не любить, не дружить на расстоянии не возможно. Потом она вышла замуж.
Вся наша санаторная компания разъехалась по городам и весям, и в мой последний день пребывания в городе Лермонтова, я остался один. В двенадцать часов дня была назначена последняя процедура грязелечения, а в десять часов отправлялся вечерний экспресс, который доставит меня в мой родной город. После завтрака, в заметно опустевшей курортной столовой, я вернулся на квартиру, где собрал чемодан и расплатился с домохозяйкой. Взяв кулек с полотенцем и купон на посещение процедуры, я отправился в район пятигорского парка, где находилась грязелечебница. Имея в запасе немного времени мне захотелось посмотреть, еще разок, на один из самых старых ипподромов в стране, и лошадей знаменитого в мире конезавода. Полюбовавшись выездкой благородных животных, я увидел, что опаздываю на процедуру, а потому решил сократить путь, пройдя по густому массиву парка. Шагнув в заросли кустарника, я услышал всхлипывания, как будто кто-то плакал. Невдалеке, на лавочке сидела молодая пара – худенькой девчушке с косичками, на вид, было не больше шестнадцати лет, а вихрастому парню в рубашке «а ля тропикана» - все двадцать. Это она нервно всхлипывала, целуя парня в лицо, губы, шею, а он что-то грубо ей выговаривал.
- «Прямо семейная сцена! Вот мелюзга!» - подумал я.
Однако, расстегнув брюки и схватив рукой девушку за плечи, он силой уложил ее голову себе на колени. Девочка попыталась «это» сделать, но, выпрямившись и плача, опять целовала парня, а он вновь уговаривал ее с напряженным лицом. Я стоял в совершенной растерянности и не знал, что предпринять и нужно, вообще, что-либо предпринимать. А тем временем, девушка порывисто обняла парня, потом как-то обмякла, и уже сама положила голову ему на колени, и больше не поднимала ее. Тихо проскользнув мимо интимного места человеческих отношений, я быстрым шагом направился в грязелечебницу. Лежа на каменном столе, вымазанный по грудь в черную горячую грязь, я вспомнил «Крейцерову сонату» Л.Н.Толстого - изощренный анализ половой страсти. И как он, в разговоре с Горьким, пообещал рассказать все, что он думает о женщине, правда не иначе, как стоя одной ногой в гробу. Он не успел дать ответ на этот демонический вопрос и любезно предоставил решать его потомкам.
- «Кажется, он предоставил решать его мне! – подумал я. - К черту решения! И, вообще, что это у меня за мертвый сезон любви? Этим летом я только и делал, что наблюдал со стороны за чужой любовью. – Я немного загрустил. – Но лето не твой сезон, а впереди у тебя осень. Так что не отчаивайся, философ!»
После окончания процедуры, я трамваем добрался к «Цветнику» попрощаться с Пятигорском. Было жарко и влажно. Санаторники, соблюдая моцион, отправились на послеобеденную спячку, а на аллеях немногочисленные туристы пытались рассмотреть попавшие под руку достопримечательности, не забывая при этом о шашлыках и вине. Поднявшись на панорамную площадку у Елизаветинской галереи, с ее белоснежной колоннадой, в последний раз окинул взором, лежащий внизу город, и от левого ее крыла, узкой дорожкой подошел к гроту Лермонтова. Маленький грот, полюбившийся поэту, теперь навсегда закрытый решеткой, навеял на меня неимоверную грусть. Мне кажется, я почувствовал то, чему успела меня научить философия от древности до сего дня: в этом мире физическое начало будет всегда в конфронтации с духовным. Гений с нежной и возвышенной душой, с сердцем наполненным любовью, легко охватывающий мыслью мироздание, был просто инвалидом, не могущим в приступе болезни передвигаться самостоятельно. Он был обречен незыблемыми законами жизни, а дуэль – последний шанс нарушить их. Его высокая духовность и культура не спасли его, и могут ли они спасти кого-либо. Культурный слой – это киль, удерживающий корабль общества на плаву, не слишком ли он хрупок? Слишком очевидны примеры 20-го века, когда таинственная демоническая сила, проявляющаяся в природе и человеке, превратила Германию в жуткого монстра, утопившего Европу в крови и грязи. Мудрость мира утверждает, что человечество развивается только потому, что человек хочет большего. Если это формула развития, тогда я назову имя демона – олигархические кланы, которые управляют миром, правда, из рук вон плохо. Посмеиваясь над теорией монаха Мальтуса, - «Всего на всех не хватит, потому что всех много, а всего мало», - они воплощают в жизнь теорию «золотого миллиарда» и рвут мир по живому, устраивая войны и революции, в которых гибнет человечество. Создавая массированные медиа атаки на головы землян, они настраивают огромные массы людей друг против друга под самыми невообразимыми лозунгами – от создания «нового порядка» до восстановления «бывшей империи». Да-да, античная мудрость, – «разделяй и властвуй», - действует безотказно, по сей день. Позже это назовут глобализацией мира и, естественно, она окажется неизбежной, как сама смерть. А впереди еще будут лихие 90-тые, когда «размывался» культурный слой Союза и грязевые потоки иных сносили за кордон, других «опускали» на уровень базара самой доисторической формы.
Елизаветинская галерея была пуста. Окинув взором, умиротворяющие душу просторы северного Кавказа, я мысленно попрощался с ним и с чудным городом Пятигорском. Хочу сказать, что желание мое, загаданное у горы Кольцо не сбылось, и Оленька об этом никогда не узнала. По прошествии некоторого времени, я посетил Пятигорск вместе с женой. Еще не было русских войн за чеченскую нефть, и Кавказ дышал спокойствием и безмятежностью, однако, соблюдая законы жизни, все потихоньку изменилось – Вселенная, Мир и я.




ЖЕНА

Познакомились мы зимой. На ней была шапочка, отороченная искусственным мехом, которая ей необычайно шла, а на волосах, выбившихся из-под шапки, лежал снег. Этот тип тургеневской женщины я искал повсюду – и надо же, вот, в нашей проектной организации работает. Работала она, сравнительно недавно, после окончания института по строительной специальности. На мой вопрос: - «Нравится у нас работать? – ответила необычно: - «Нет, не нравится! Я обязательно уйду в аспирантуру своего вуза». В последствии, так и произошло – через два года она поступила в аспирантуру. Она была ленинским стипендиатом и могла осуществить это сразу после получения диплома, просто место в аспирантуре было занято «своим» человеком. Ее звали Таня, ей было двадцать четыре года, и у нее были зеленые глаза.
У жены начальника тепломеханического отдела был день рождения, и я получил приглашение на вечеринку «со своей дамой». Таня сразу, без жеманства, дала свое согласие. Как славно, что на свете есть счастье влюбленности, мне кажется, мы это почувствовали одинаково слаженно. Вечеринка была скучноватой – кроме нас, все пары были семейные и давно знали друг друга. За столом, обильным от питья и еды, витали старые анекдоты, восторженные воспоминания об отдыхе прошедшим летом и прожекты на будущее лето, и «ах, на плите подгорает курица». Наконец, включили магнитофон, и гости пошли танцевать.
- Мне нравится эта мелодия, а вот мой бывший муж ее не терпел, - вдруг сказала Татьяна.
- И поэтому вы развелись? – спросил я и тут же добавил, - Извините меня, я сказал глупость.
- Извинение принято! – улыбнулась Таня.
На память пришла фраза Хемингуэйя из «Снегов Килиманджаро» - «Когда делаешь все слишком долго и слишком поздно, нечего ждать, что около тебя кто-то останется!»
- «И долго ты будешь выбирать себе жену? – подумал я. – Ведь девушка тебе нравится! Чего же тебе еще нужно?»
Февральский вечер был морозным и снежным. Когда я провожал ее домой, мной овладело восторженное чувство приближения праздника и чего-то необычайного, необъяснимого. Мы целовались в подъезде ее дома и долго не могли расстаться. Я уже не помню, о чем мы говорили, но, наверное, это были ничего не значащие фразы для посторонних – они были важны только для нас.
Наступила весна, время охлаждения моих чувств, но впервые в жизни этого не произошло – я по-прежнему любил Таню. В мае мы объявили нашим родителям, что собираемся поженится, и получили их благословение, хотя, как позже выяснилось, ни мой выбор, ни ее ими одобрен не был. Все дело в том, что, не смотря на продекларированное равенство советских людей, наши семьи находились в разных социальных группах, и старики, так и не смогли примириться друг с другом. После традиционной свадьбы с большим количеством гостей, наша молодая семья поселилась в доме моих родителей на Холодной горе. Через год пребывания в нем, Татьяна не выдержала властной диктатуры моей мамы, которая считала себя единственной хозяйкой в доме, и мы переехали на Салтовку в квартиру ее родителей. Еще год жизни прожили вчетвером, в маленькой двухкомнатной квартире, в районе весьма удаленном от центра города, где размещалась наша проектная организация. Транспортное сообщение было, как в любом провинциальном городе Союза отвратительное, поэтому поездки на работу и домой, на изношенных троллейбусах и автобусах, превращались в «битву в пути». Мы мужественно сражались с нашим неустроенным бытом, и вдохновителем этих сражений, безусловно, была Татьяна. К тому времени умерли родители моей тещи, весьма здравомыслящей женщины, и с ее помощью, после непродолжительной схватки с бюрократами, мы с Таней поселились в их однокомнатной квартире, в районе Новых домов. Я помню наш первый ремонт жилплощади, очень скромный, чтобы не сказать, бедный и нашу мебель: кровать, шкаф и старый стол со стульями, но Боже, как мы радовались. Теперь мы могли работать допоздна не боясь, что это кому-нибудь мешает, готовить еду, которую мы хотели, не взирая на чужой вкус, принимать гостей без ограничения во времени. А наши ночи любви, когда не нужно было сдерживать жаркие придыхания и стоны, желания и фантазии обнаженных тел. То было счастливое время моей жизни. Шли проекты Южно-Украинской и Запорожской АЭС, и нам приходилось много работать, к тому же Таня готовилась к поступлению в аспирантуру, что требовало дополнительного времени и усилий. Однако, мы были молоды и находили время для развлечений, и еще у нас была мечта улучшить дизайн нашей квартиры, и купить подобающую мебель. «Счастье – это, когда тебя понимают!» - эта истина древних мудрецов, кажется, навсегда поселилась в нашем семейном гнездышке. Тихая семейная жизнь, которую ведут тысячи людей, без флиртов и измен; тогда мы не задумывались о болезнях и смерти, и даже о нашем будущем ребенке. То был период, когда колесо фортуны для всей огромной страны замерло на историческое мгновение, и в этой заводи оказались и две наших жизни, маленькие, хрупкие, но вполне жизнеспособные. Я знаю, что говорили Чехов, Бунин, Ремарк о жизни в провинциальных городах, но в то время, я ни за что не согласился бы с таким определением нашей жизни. У нас она бурлила трудовой деятельностью, а наши ежегодные поездки во время отпуска, приобретали значение путешествий Тура Хейердала, во всяком случае, были столь же увлекательны и эмоциональны. Исходя из среднестатистической зарплаты инженера-проектировщика, нам приходилось откладывать аккуратно, экономически взвешенно каждый рубль на предполагаемую поездку в отпуск. В августе-сентябре мы, с завидным постоянством, отправлялись на фешенебельный курорт Сочи, и еще недельку выкраивали для нашей любимой столицы, и уж поверьте, этот праздник жизни проходил по гамбургскому счету.
Я хорошо помню нашу первую поездку в Сочи. Таня и я бывали раньше на благословенном, очаровательном, восхитительном побережье, называемом жемчужиной Краснодарского края – она со своим мужем, я с моими друзьями и женщинами, с которыми знакомился под здешними небесами. Теперь все изменилось: город, с его театрами, дансингами, парками, ресторанами и кафе, горы, море и небо над ним, принадлежали только нам, и прошлым теням здесь не было места. Арендовав недорогую квартиру, вернее сказать комнату, в пятиэтажном доме на холме, сразу за железнодорожным вокзалом, мы тотчас пошли на встречу с морем. Вставая рано утром, по дороге к пляжу, каждый раз выбирали новый маршрут, но с непременным посещением чешского магазина «Яна», в котором продавали прекрасную женскую галантерею. В сезон, тщательно выбирая, Таня покупала себе одну сумочку, таким образом, утверждая свое женское достоинство. От «Яны», неспешно, шли к гостинице «Москва», где в маленьком кафе, с милым названием «Росинка», можно было всегда заказать яичницу с ветчиной, а на десерт – заварные эклеры и кофе. Затем, тенистыми улицами отправлялись на пляж, и всякий раз это была другая полоска у моря – нам хотелось новизны впечатлений. Чаще других, выбирался маленький пляж гостиницы «Ленинград», тесно зажатый между двумя волнорезами, а потому не слишком заполняемый отдыхающими. Как приятно в жаркий день плыть рядом с любимой женщиной, в прохладной, мерцающий зеленоватым светом морской воде и видеть ее улыбающееся, радостное лицо. В полуденную жару мы укрывались в парках второго яруса набережной или уходили отдыхать на нашу квартиру. А какие были восхитительные вечера в этой черноморской Византии, скрывавшей в своей субтропической зелени все соблазны мира. Посетив театральное представление или эстрадный концерт, мы направлялись на прогулку по набережной и, выбрав уютное кафе, наиболее подходящее по настроению момента, засиживались в нем допоздна.
Как-то раз, поздним вечером, мы сидели на каменном парапете портового пирса и любовались пассажирским пароходом «Казахстан», только что причалившим к «земле обетованной». Пассажиры в радостном возбуждении сходили по трапу на пирс, и тут же растворялись в толпах сочинских курортников на городских улицах. Они хотели добавить к развлечениям на морском лайнере еще наслаждений на берегу, и «Византия» сполна оправдывала их ожидания. Бархатная южная ночь с мириадами звезд покрывала своим влажным мраком светящийся иллюминаторами корабль, порт, город, разбросанный на холмах, и нас сидящих на каменном парапете.
- Посмотри, какая колдовская луна! – Таня как зачарованная смотрела на небо. – Просто иллюстрация к сказке «Тысяча и одна ночь».
- Нужно быть осторожными, - улыбнулся я. – Она манит к горизонту своей золотой дорожкой, а неокрепшие в любви души ступают на этот гибельный путь и их поглощает пучина.
- Прекрати меня пугать! – Татьяна рассмеялась. – И потом, мы ведь окрепшие в любви и нам нечего бояться. - Вдруг она стала серьезной.
- Я хочу, чтобы ты знал! У меня никого и никогда, кроме тебя не было! Ты мой единственный мужчина! Единственный. Пойми это!
При этих словах она бросилась ко мне в объятия, и мы крепко обнялись. Я понимал ее. Она так чувствовала, наконец, она так хотела.
В тот вечер мы прошли по второму ярусу набережной от порта до городского цирка. Из окон и открытых террас кафе и ресторанов лился свет, звучала музыка, вокруг нас люди развлекались, любили друг друга, и это создавало ощущение вечного праздника жизни. В нижнем парке пансионата «Светлана» вдруг послышались «живые» звуки аккордеона – на маленькой танцплощадке, окруженной кустами цветущей камелии, вальсировали отдыхающие из пансионата, в основном это были пожилые пары.
- Давай потанцуем! – Таня вся так и искрилась радостью, и отказать ей было не возможно.
- Вальс не мое кредо. Моя госпожа, я Вам оттопчу ножки. Ну, так и быть – вот Вам моя рука!
Мы вальсировали в этой влажной, душной, возбуждающей субтропической ночи и чувствовали нашу близость. Татьяна устала, и мы оставили освещенное пятно танцплощадки, нырнув в темноту парковых аллей, и ближе к району «Шанхая» обнаружили цветущую белую магнолию, под которой стояла одинокая скамейка. Как приятно сидеть с любимой женщиной, обнимая ее за плечи, вдыхать аромат цветов и слушать приглушенные парком звуки ночного города.
- Какая ночь! – сказала Таня, положив голову мне на плечо. – Осенью, дома мы будем вспоминать жаркое солнце, ласковое море и наши прогулки по ночному Сочи. Правда, милый?
Я не успел ответить. Послышались возбужденные голоса, – мужской и женский, – и мы увидели как в банановую рощицу, расположенную амфитеатром ниже нашей аллеи, проникла пара. Мужчина, в форме морского офицера, о чем-то жарко умолял девушку. Ее лицо в темноте не угадывалось, видны были пышные волосы и стройная фигура. Девушка положила руки на плечи мужчины и их головы слились в долгом поцелуе, потом она стала отталкивать его, а он опять страстно говорил, держа ее за руки. Внезапно она повернулась к мужчине спиной, и изящно прогнувшись вперед, ухватилась за ствол деревца, предоставляя все остальные действия любовнику. В темноте было видно, как взметнувшаяся юбка упала ей на спину, мелькнуло обнаженное бедро девушки, и их жаркое слияние запульсировало страстными движениями молодых тел. Я привлек к себе Таню и поцеловал ее раз, еще раз, а она чувствуя что я теряю контроль над собой, зашептала мне на ухо:
- Все, все! Быстро собираемся и едем на свою квартиру, где нас ждет вполне приличная кровать.
У нас была восхитительная ночь любви, которую нам подарил беспечный, вечно праздничный, роскошный, соблазнительный город – черноморская Византия. Я овладевал моей женой, моей женщиной и, казалось, она всецело принадлежит мне. Принадлежит мне?! А разве это вообще возможно, чтобы кто-нибудь кому-нибудь принадлежал? Лишь со временем я понял, что это самая нелепая и жестокая иллюзия созданная человечеством. Но в том-то и дело, что без иллюзий человек не смог бы пройти такой длинный, нелегкий, извилистый путь, чтобы, в конце концов, взобраться на свою гору и низринуться с нее в пропасть. Заканчивался летний отпуск у моря, а впереди наступала осень, и нужно было правильно воспользоваться ее золотыми деньками.
Москва первой половины восьмидесятых годов 20-го века еще была сыта, вальяжна и, несмотря на свою суетливость, меланхолична и снисходительна. Этот мегаполис, – собственно, государство в государстве, – даже каплей своего «серого вещества» не мог представить, что у огромной империи уже подломились глиняные ноги экономики и грядущая «перестройка» только ускорит ее падение, обездолив миллионы людей выбив их из привычной колеи, правда, и не думающих куда ведет эта колея. Врожденная эстетика глубокого индивидуализма предполагала, что за всех думает «вождь» и продекларированное «светлое будущее» в конце колеи, просто гарантировано гражданам отдельно взятой страны, а фраза древних мудрецов, что «ничто не вечно под луной», казалась невероятной, как собственная смерть. Конечно, в глубинах идеологического отдела «Аквариума» (сленговое название главного разведывательного управления) философы прекрасно знали, что империя рассыплется на куски и даже время разрушения. Такого класса специалисты легко могли просчитать дальнейшее развитие событий, вплоть до появления «мессии», который, вопреки законам природы, решит возродить «союз нерушимый республик свободных», хотя цена этому временному явлению человеческие жизни. В это благословенное время «до перестроечного» периода, я с женой посещал столицу российского государства два раза в год. Москва по-прежнему была полна соблазнов, как и в мои студенческие годы, а, может, их стало еще больше, и я по-прежнему любил ее, совершенно не задумываясь о тех молодых конкурентах, которые могли покорить сердце этой нестареющей красавицы. Таня тоже любила Москву, но в отличие от меня, здорового практицизма у нее было больше, не только в части покупок – для работы над диссертацией ей приходилось встречаться с научной элитой в области конструирования фундаментов зданий.
Итак, после южного курорта, сменив одежду, мысли и настроение, мы ухали в Москву. Там мы поселились у моей кузины Ольги, которая к тому времени вторично вышла замуж и переехала с семьей в район Орехово-Борисово, в десяти минутах ходьбы от метро «Домодедовская». На радушном приеме, устроенном Ольгой в нашу честь, ее муж Виктор Челноков, пообещал «устроить» бесплатное посещение большого зала консерватории, где гастролировал известный немецкий органист. Весь фокус состоял в том, что Виктор, будучи прорабом строительного участка, отремонтировал фойе консерватории и теперь нагло пользовался услугами почтенного заведения, обеспечивая родственников и друзей «культурными ценностями». Ольга не переносила органную музыку, да и малышку не с кем было оставить, и поэтому было решено пойти на концерт вчетвером: я с Таней и Челноков со своим заместителем и неразлучным другом Вадимом. У меня было сильное подозрение, что неразлучные друзья впервые собрались на мероприятие такого рода, но нам с Татьяной было важно наше посещение концерта.
Во всяком случае, на следующий вечер наша «четверка» в вечерних нарядах сидела в правой угловой ложе зала консерватории и внимала божественным звукам заупокойной мессы. В антракте, пока мы с Таней обменивались впечатлениями, Челноков с Вадимом ринулись в буфет, чтобы «прийти в себя» от шедевра, исполненного немецким виртуозом. Во втором отделении концерта к нам в ложу проник молодой человек, который тихонько сел позади нас, и мы подумали, что это знакомый распорядительницы мест. В зале погас свет, и мощные аккорды загремели под его сводами. В это время молодой человек, засучив брючины выше колен, стал чесать свои ноги. Таня испуганно прижалась ко мне – это был явный «псих», и какие фантазии больной головы он реализует, мы не знали. Еще несколько минут, и я с удивлением обнаружил, что наш таинственный незнакомец свое чесание производит, не только соблюдая ритм, но тщательно повторяя виртуозные пассажи органиста. В полутьме зала я увидел, как беззвучно хохотали Виктор и Вадим.
В следующем антракте, выходящая из зала публика смотрела на нашу компанию, приблизительно, так же, как, нынче мы сами разглядывали «нашего психа». А как еще можно смотреть на людей, которые, прослушав заупокойную мессу, покатываются от хохота.
- Не будем слишком строги! – сказал Вадим, явно пытаясь произвести впечатление на Татьяну. – Люди по-разному восторгаются музыкой. Одни взрываются аплодисментами, другие даже плачут, а некоторые артистично чешутся.
- Виктор, ты хозяин вечера, - Таня аккуратно вытирала слезы смеха, стараясь не размазать тушь на ресницах. – Это свинство на твоей совести.
- Я исправлюсь! – виновато возразил Виктор. Он воспринял замечание серьезно. – Завтра, я вам гарантирую концерт фортепьяно со скрипкой.
Вадим тут же нанес удар «ниже пояса»:
- Витинька, зачем же нам завтра фортепьяно со скрипкой? Нам, вполне, хватило сегодня органа с чесоткой.
Шутка удалась, и Виктор смеялся со всеми вместе.
- Я думаю, реабилитация буфетом всем пойдет на пользу, - мое предложение было с шумом одобрено.
Мы сели за столик, а Виктор, чувствуя свою оплошность, вмиг заполнил его вином, бутербродами с черной икрой и конфетами. Он тактично напомнил, что если бы его бригада не выполнила ремонт здания, присутствующие не услышали и не увидели этого музыкального шедевра и, подхватив Татьяну, увел ее показать качество строительных работ в фойе. С их уходом Вадим погрустнел, немного помолчал, а потом спросил:
- Сколько лет вы женаты?
- Шесть лет.
- А ты ее любишь?
Я не собирался раскрывать душу на столь риторический вопрос но, все же, ответил:
- Люблю, ты же слышал, мы столько лет вместе.
- Годы ни о чем не говорят, - Вадим это произнес с твердым убеждением. – Можно жить вместе долго и при этом мучаться. Вот я не женат и совершенно не тянет в это ярмо. Любовь все ровно закончится, женщина надоест и тогда можно, без особой канители, бросить ее.
Его бравада мне показалась наигранной – обычное хвастовство молодого мужчины не знающего проблемы с эрекцией.
- Нынешней весной, - он неспешно выпил бокал вина, - я расстался с одной дамой. – Ну, просто уже ничего не осталось, даже намека на желание и чувства. Абсолютно ничего!
Это у него прозвучало искренне. «Расставание весной – это похоже на меня в молодости» - подумал я. Я вяло слушал его душевные излияния, в твердой уверенности, что тому причиной большое количество муската, выпитого моим собеседником. Наверное, так оно и было.
- Теперь у меня классная девочка! – с хмельной гордостью произнес Вадим. – Страстная брюнетка с длинными гладкими волосами – да на нее мужики оглядываются. Упругие «козьи» груди, тяжелые смуглые бедра; если бы ты видел ее в постели, когда она забрасывает свои стройные ножки мне на спину.
Воспоминания его явно подогрели, мускат, правда, в этом тоже участвовал.
- Но по твоей «железной» теории, - меня начал забирать дух противоречия, - ты ее тоже когда-нибудь бросишь?
Вадим посмотрел на меня каким-то жалобно-тоскливым взглядом и сказал:
- Ты знаешь, старик, я бы все сделал, чтобы ее удержать, но любовь действительно слишком короткая штука. На этот раз, похоже, бросят меня.
- Отчего такой пессимистический прогноз? – я это изрек без капли иронии.
- Однажды, она поздно вечером вернулась домой и сразу пошла в ванну. Мне это показалось подозрительным, я полез к ней в сумочку, и обнаружил там ее трусики. Они все были в сперме! Последнюю фразу он произнес, возвысив голос.
С соседних столиков посетители буфета стали оглядываться на нас.
- Это значит, - переведя дыхание, продолжал Вадим, - что «это» произошло не в квартире или гостинице, а случка состоялась по быстрому на скамейке в парке, или на заднем сидении автомобиля, или в подъезде дома, и ей пришлось вытирать следы любви своим бельем. Я не удивлюсь, если это произошло в подъезде моего дома!
В его глазах была безысходность; наверное, он чувствовал неотвратимость идущего процесса и понимал, что борьба бесполезна.
Любовь всегда короче жизни – эту аксиому я знал, но как страус прятал голову в песок, избегая думать об этой неизбежности, как о своеобразной смерти. Правда, есть биологическая привязанность, с помощью которой можно «протянуть» совместную жизнь сколь угодно долго, подпирая ее экономическими отношениями и детьми. Смириться и соблюдать правила игры установленные обществом, до тех пор, пока это станет невыносимо? По странному стечению обстоятельств, малознакомый человек, сидящий со мной за столиком, произведя у меня на глазах вивисекцию своей любви, разбередил мои чувства. Я не сомневался в моей жене, в ее чувствах, в нашей привязанности друг к другу, тем более не собирался контролировать ее белье, но мрачные призраки заглянули в мою душу.
Пауза в нашей беседе затянулась, а откровенничать не хотелось как и кривить душой, но уже к нашему столику через зал пробиралась Таня с Виктором, и я с облегчением вздохнул.
- Не нужно меня жалеть, - тихо промолвил Вадим. – Я завидую тебе – ты пока счастлив.
- Друзья! Смею доложить, ремонт европейского класса! – торжественно произнесла Таня, подходя к столику. – Взгляните на этого человека – это герой нашего времени, говорю, как профессиональный строитель.
Виктор внимал этим хвалебным речам, излучая волны радости.
- А посему, «нальемте бокалы, содвинем их разом», и выпьем за лучшего московского прораба! – сказала Таня, садясь на стул, любезно пододвинутый Виктором.
- Зачем мелочиться, Танечка! – ухмыльнулся Вадим. Он уже овладел собой, и с ловкостью официанта, разливал по бокалам мускат «Черный доктор». – Я предлагаю выпить, - он встал, слегка покачнулся и поднял бокал, – за единственного в мире прораба, устроившего нам вечер архитектуры, архи-буфета и архи-органа, правда, с чесоткой!
- Сколько же можно?! Я ведь уже принес свои извинения!- театрально изрек Виктор. – Так, Вадику не наливать, а то он станет кусаться, - добавил он, очевидно зная состояние своего друга.
Вечер органной музыки завершился вполне прилично – «псих» испарился из нашей ложи и мы дослушали концерт в «едином душевном порыве», во всяком случае, мне так представлялось. Покинув зал консерватории, всей компанией прогулялись пешком по улице Герцена до Манежной площади и здесь разделились: Челноков пошел провожать Вадима, – он все-таки перебрал лишку, - а мы с Таней зашли в Александровский сад. Сентябрь в Москве обычно прохладный, вот и сейчас было зябко, несмотря на сухую безветренную погоду. Сумерки еще не наступили, и было видно, как кленовая аллея первая поддалась очарованию осени – желтые и оранжевые блики просвечивали сквозь зелень крон, но клумбы, с множеством различных цветов, радовали глаз совершенством цветовой гаммы, и казались стойким продолжением лета. По уровню сад расположен ниже Манежной площади, и шум многотысячного потока автомобилей был приглушен, почти не замечался. В самом центре мегаполиса, он был маленьким островком природы, пусть даже запланированной человеком, дающей отдохновение горожанам и гостям от сумасшедшего ритма современной жизни.
Рядом со мной на лавочке сидела красивая женщина, и ласково смотрела на меня глубоким взглядом изумрудных глаз. Это была моя жена. Мы были в самом начале прекрасной московской осени и полной мерой ощущали это, а за нашими спинами иллюзией незыблемости жизни, ее спокойного и плавного течения, высилась кремлевская стена.
- О чем ты говорил с Вадимом? – вопрос для меня был неожиданным.
- Да так, о пустяках, - я сказал это небрежным тоном, стараясь погасить тему в зародыше.
- Я знаю когда ты мне врешь! – Таня была настойчива. – У тебя лицо было напряжено, когда я с Виктором подходила к столику. То, что ты слушал, тебе было неприятно. Я же видела!
- Ну, хорошо! Вадим рассказывал о своей новой подруге и восторгался смуглостью ее кожи, нежностью ее любви, и о том, что она его непременно бросит.
Таня помолчала, а потом с грустью сказала:
- Ты знаешь, вчера Ольга мне открылась о том, что Виктор ей изменяет и, что их брак подошел к концу. Вот так! А на руках у нее маленькая дочь.
- У нас то, все хорошо, - я обнял ее за плечи и поцеловал.
Таня встрепенулась, решительно встала со скамейки, и поправив берет на голове, взглянула на меня, улыбнувшись своей загадочной улыбкой, так что невозможно было понять – это улыбка грусти или оптимизма.
- Холодает, пойдем домой! Заболеть в Москве – это же, сущая нелепица.
Однако, в следующее посещение столицы эта «сущая нелепица» произошла с Татьяной, а потом со мной.



ДОЧЬ

Легкий порыв ветерка всколыхнул густые кусты флоксы и донес нежный запах белых венчиков, окаймленных розовой полоской. Вдыхая этот запах, я вспоминаю полдень июльского дня, дачный участок моего тестя с небольшим одноэтажным домиком, построенном на живописном отроге высокого холма, плавно спускающегося к Муромскому водохранилищу, которое дачники называли озером. После весенне-полевых работ и наступления лета, дачный поселок начинал жить по своему определению - то есть быть прибежищем отдыхающих владельцев и их гостей. Это не означало, что мелкие сельскохозяйственные и строительные работы исключались из регламента пребывания на даче, но с этих пор все говорили только об отдыхе, рыбной ловле, шашлыках и т.д. Жену срочная работа задержала в городе, и она через три дня должна была приехать на отдых, а пока в домике мы жили втроем: Елена Ивановна - моя теща, Маша и я. День протекает неспешно, размеренно с соблюдением режима необходимого для маленького ребенка и старого человека.
Искупавшись в озере и обсохнув на травяной полянке среди загорающих дачников, мы с дочкой идем за родниковой водой. В воздухе стоит зной, но в ложбине, где протекает ручей, растут высокие тополи, кусты вербы, ивняка, и по тропинке, укрытой кронами деревьев, легко добраться до источника и сделать запас воды на день. Спустившись по течению ручья, подходим к знакомой переправе в виде мостка, сооруженного из одной доски, дни которой давно сочтены. Здесь, у воды, растет небольшой малинник, и я лезу в ручей, чтобы собрать поспевшие ягоды, а Маша принимает живейшее участие, указывая мне, где притаилась малина. Дочурка съедает малину, тут же, захватывая ее из моих ладоней нежными губами пятилетнего ребенка – это доставляет ей райское наслаждение. Наконец, первобытное собирательство заканчивается, и благополучно перейдя на другой берег, оставив прибрежные заросли за собой, выходим к подножию холма на залитую солнцем поляну. От переправы тропинка круто забирает в гору, а затем вливается в бетонную магистраль дачного массива, утопающего в садах и виноградниках и этот отрезок пути – серьезное испытание для маленьких ножек. Шагая по разогретой солнцем бетонной полосе, мне приходиться, как правило, рассказывать страшные сказки, не страшные отбраковывались на первых фразах, и одновременно отговаривать малышку от «дегустации» соседских садов.
- Папа, вот висит спелая абрикоска! Я ее съем!
- Нельзя, Машенька! Это чужой сад и соседи будут очень опечалены, видя как, без спроса, собирают их урожай.
-Вот жадины! – искренне удивляется карапуз. – Неужели им жалко одну абрикоску для такой маленькой и хорошей девочки, как я?
Приходится делать массу выкладок из философии и Святых Книг, чтобы привить ребенку заповедь « не укради», и это не так-то просто. Ну, вот и наш переулок, и Маша с криком «бабушка, бабушка мы вернулись» бежит к маленькой калитке в решетчатой ограде, сплошь увитой виноградником. А в дачном садике, в тени орехового дерева, сидя в шезлонге с томиком Шекспира в руках, нас с нетерпением ожидает Елена Ивановна. Она ревностно относилась к нашим походам, и это было объяснимо – обширный остеохондроз ограничивал ее передвижения, - а вечером, по режиму, у нас была ежедневная совместная прогулка, которую она ритуально совершала.
- Папа, пора кушать! – тактично напоминает Маша.
И пусть, поданный мною на веранду обед состоит из трех блюд: супа, заправленного говяжьей тушенкой, жаренных кабачков, и дыни привезенной из города, зато огурцов, зелени со своего огородика было вдоволь. Еще, очень приятно наблюдать, как твою стряпню с благодарностью поедают домочадцы.
Наступает время вечерней прогулки и, тщательно снарядившись, наше семейство выступает в поход. Остаются позади дачные домики, а затем возделанные участки огородников, и перед нами расстилаются поля некошеного разнотравья. Какой чарующий аромат полевых цветов: степных колокольчиков, смолки, «львиного зева», ромашки и еще Бог знает чего, и в этом коктейле запахов полной мерой ощущается вермут – терпкий запах вездесущей полыни. Луговина покато спускается к глубокому оврагу, который одним концом подходит к Муромскому водохранилищу, а другим упирается в густой лес – это конечный пункт нашего путешествия. Овраг зарос густой травой, порыжевшей на солнце, на его скатах разбросаны многочисленные кусты шиповника, а по дну идут заросли терна, сквозь которые просвечивают болотистые участки, сплошь заросшие камышом. И вот – какая удача – зашуршали камыши, из которых вырвалась пара крупных кабанов, а за ними, мелькнув полосатыми спинками, промчались резвые поросята, вызвав всеобщий восторг у единственных зрителей этого спектакля. Но пора возвращаться домой.
Мы стоим на тропинке, посреди пестрого лугового ковра и, кажется, нет суетливых, душных городов, задыхающихся в автомобильном смоге, а есть спокойное величие, ничем незамутненной природы, отходящей ко сну. Последние лучи заходящего солнца еще красили узкие облака в малиновый цвет, но вот они стали фиолетовыми, даль подернулась дымкой, и пахнуло вечерней свежестью. Закончив радостное созерцание мира, отмахиваясь стеблями полыни от разъяренных комаров, наше семейство возвращается в уютный домик к ужину и чаю с душистой мелиссой.
- Папа, а мы увидим ежиков? – радостно вопрошает ребенок.
В нашем саду поселилось семейство ежей и по ночам они хозяйничали на участке, отлавливая ящериц и жуков.
- Обязательно, дочурка!
- Папа, давай поймаем маленького ежика!
- Нельзя Машенька, ведь это их дочка. Представь, что тебя кто-то поймал. Вот мы бы с мамой горевали.
- Хорошо, не будем ловить ежика, - быстро соглашается Маша. – Давай ночью посмотрим на звездочки, - и тихо, чтобы не слышала бабушка, идущая позади нас, - и бабушке ничего не скажем. А то она будет волноваться, что из лесу выйдет волк и закусает нас. А ей вредно волноваться! Да и волки бывают разные. Помнишь, папа?
Странно, но она это запомнила. В начале лета, я ее повел в зоопарк, где главным субъектом обозрения должен был стать волк, по причине своей кровожадности и покушения на жизнь Красной Шапочки. Подойдя к вольеру с волками, я был поражен не меньше Машеньки – служительница зоопарка, сидя на маленьком стульчике внутри клетки, вычесывала шерсть крупному зверю. Она ласково говорила ему что-то, а волк в соседнем вольере ревновал - метался по своему загончику и яростно рычал на соперника.
- Папа, этот волк не ел Красной Шапочки! – уверенно сказала Маша. Она была растрогана увиденным и добавила: – Он добрый и грустный. Давай заберем его домой!
После долгих уговоров было принято решение о том, что волк останется в своем доме, а мы будем ходить к нему в гости.
Однажды, я решил разыскать источник, в котором, по словам соседей, была очень вкусная вода. Удобно усадив Елену Ивановну в шезлонге под кроной орехового дерева и положив рядом на столик классическую литературу, я с малышкой отправился на поиски источника и впечатлений. Мы шагали тропинкой мимо огородов – живой аллегории изобилия частного хозяйствования, - а Маша, как монгольский Гайдар, держалась впереди и пела обо всем, что видели ее острые глазки. Из-за кустов ребенка не было видно, и со стороны представлялось, что бесцеремонный шалопай включил приемник на полную мощность, травмируя тишину своей музыкой. Тропинка юркнула в заросли бурьяна полутораметровой высоты. Малышка смело шагала в зеленом тоннеле, а я решил испытать ее и быстро спрятался в гущине травы. Забеспокоившись, дочка обследовала тропинку и вдруг безутешно закричала:
- Папочка, родненький, где же ты?
Мгновенно покинув свое убежище, я подхватил ее на руки и прижал к себе. Маша радостно смеялась, ее лицо светилось счастьем – она поняла, что это была просто «страшилка» и вдруг серьезно сказала:
- Папа, ты больше никогда не теряйся!
Я обещал быть всегда рядом. Мы ограничены собственной природой, с которой можно бороться, и внешними обстоятельствами, которые, как правило, сильнее нас – эту истину знают все, но что толку, я не смог сдержать слово, данное дочери.




ВИДЕНИЯ

Удивительная субстанция жизнь человека. Она – бесконечная вселенная, усыпанная мириадами повседневных событий, словно звездами на небосклоне, вдруг сжимается до черной точки последнего мгновения на Земле. Моя жизнь – безбрежный океан с неизмеримой глубиной чувств, мыслей, деяний; то спокойный и безмятежный под ласковыми лучами солнца, то бурлящий и стонущий от ураганных ветров, под свинцовыми тучами невзгод. И этот океан, генерирующий доброту и любовь и чутко реагирующий на волны других океанов, должен высохнуть до дна?! Какая нелепость! Великие мыслители прошлого, вы научили меня наблюдать за изменяющимся миром и людьми, большой частью, не понимающих вторичности своей метаморфозы, и преодолевать болезненное восприятие собственного изменения. Но как трудно осознать неизбежность потерь, к которым невозможно привыкнуть. Только время – бессмысленный, разрушительный поток, топит в своей непроницаемой мгле страдания человека, но, иногда, встречаются такой силы чувства, что оно бессильно перед их неиссякаемой болью. Но смириться с полным исчезновением – невозможно! В него просто никто не верит! В тягостные минуты «черной» философии мне нужно защититься от ее, лязгающей траками, бронетанковой логики, и я извлекаю из памяти видения, я могу это делать. Видения, они плывут издалека, то хмурые, как осенние тяжелые тучи, проливающиеся дождем обид, страданий, скорби, то светлые и легкие как майские белоснежные облака, полные надежд, мечтаний, любви.
Впервые, я увидел море семилетним ребенком, когда приехал с мамой в Евпаторию для непременного излечения тонзиллита и общего укрепления организма. Мы «сняли» комнату в маленьком домике одноэтажного квартала, где стены домов и каменных оград были выкрашены в белый цвет, а туалеты обильно обработаны хлоркой. По моему настоянию, даже не раскрыв чемодан, мама отвела меня к морю. Я стоял на берегу, у кромки прибоя и во все глаза глядел на необъятную голубую ширь, и моему восторгу не было предела: в ней можно плыть вместе с рыбами и ощущать ее бездонную глубину, и себя частью непостижимой бесконечности. И еще, по улице ведущей к морю, росли старые шелковичные деревья с могучими кронами, и асфальт был усеян созревшими черными ягодами, которые волей-неволей приходилось топтать подошвами сандалий. Множество курортников стремилось на пляжи, чтобы с языческим восторгом поклоняться солнцу и воде, и я радовался всеобщности этого чувства. Остался в памяти горячий песок, самодельный зонтик – изобретение отца – под которым мы с мамой укрывались от палящих солнечных лучей, и смешные войлочные панамы – повсеместная атрибутика Крыма пятидесятых годов. Конечно, как во всяком курортном городе, отдыхающие обязательно выходили на вечернюю прогулку по освещенной набережной, где почтенные семейства чинно приветствовали друг друга. И еще было несравненное ни с чем событие – морская прогулка на стареньком катере с загадочным названием «Лабрадор». А какой переполох произвело вечернее сообщение по радио о пролетающем над городом первом спутнике Земли. «Всем, всем, всем!» было воспринято людьми, как начало третьей мировой войны – слишком много было очевидцев непревзойденной кровавой бойни, и слишком мало времени прошло после ее завершения.
А утром снова пляж, плотно покрытый телами отдыхающих, ласковое море в безветренную погоду, разноцветные ракушки, в изобилии рассыпанные по мелководью – их хватало на всех – и … женщины. Никогда я не видел такого количества женщин, с телами не прикрытыми одеждой, и был поражен – без платьев они совсем другие. Они грациозно входят в морскую стихию, лениво нежатся на солнышке, и любые их непредвзятые движения совершенны и прекрасны, а главное, они влекут к себе с непреодолимой загадочной силой. Уже молодым человеком, пытаясь разобраться в этом мистическом влечении к женщине, отметая напрочь «основной инстинкт», я убеждал себя, что это всего лишь формы тела, отличные от мужских, да складки кожи внизу живота, умело выполненные природой, чтобы упрятать орган продолжающий жизнь на Земле. Конечно, это была незрелая юношеская гипотеза, основанная на крошечном опыте, исключающем совсем уж непостижимое – любовь двоих. Но я старательно учился постигать мир и понял свои ошибки, а может мне казалось, что это так.
Переключив телевизионный канал, я услышал знакомую мелодию, а на экране постаревшие «Орлы» все также трепетно с нежностью и грустью исполняли «Отель «Калифорния». В то жаркое лето этот хит мирового масштаба был только создан, и на нашей свадьбе его играли весь вечер. Проникновенная мелодия, как из глубокого сна извлекает видения чистые, как родниковая вода и нежные, как кожа ребенка: мы танцуем, мы в объятиях друг у друга; на последних аккордах наслаждения она трепещет о подушку руками, точно бабочка крыльями. Потом, полноту ее наслаждения, я определял по трепету ее ласковых рук, совсем не доверяя восторженным словам любви. У нас было много светлых дней совместной жизни и счастье «без мер, без конца и границ».
А вот хмурые тучи заслонили горизонт. Я помню, как жестоко обидел ее своим непониманием, и как она, бросившись ничком на кровать, спрятав лицо в ладонях, безутешно плакала, в своем стареньком коричневом платьице, купленном «до меня». Платье мне очень не нравилось, но она его все равно носила. Впервые я почувствовал, что непонимание между людьми, может из маленькой трещинки превратиться в пропасть, и нет сил ни Божьих, ни человеческих ее преодолеть.
Однажды, весной она заболела корью. Бестолковый районный врач не смог определить болезнь и только к концу недели мы сами поставили диагноз, и вызвали скорую помощь – ей совсем было плохо. Ее поместили в инфекционную клинику, и когда мне разрешили повидаться с ней, я увидел ее, через оконное стекло, худую в белом платочке, обезображенную пятнами, у меня сжалось сердце. Ночью, в пустой, сразу ставшей неуютной, квартире, я плакал, считая, что не смог предотвратить этого несчастья. Потом она поправилась, но ее прекрасные зеленые глаза превратились в блекло-серые, а на сердце появилась еще одна трещинка.
Опять белоснежные облачка засверкали на солнце, и горизонт очистился от черных туч. Сейчас я вижу Кенигсберг и все, что было в той поездке по западной околице «советской» Прибалтики. Мы, по совету друзей, решили посетить бывшую столицу Восточной Пруссии, нынешний Калининград, и близлежащие курортные городки Раушен и Кранц. Относясь уважительно к истории, между собой, договорились называть города и веси старой Пруссии своими именами, и, как оказалось, не мы одни относились трепетно к старине.
Ранним утром самолет «Харьков-Калининград» совершил посадку в Кенигсбергском аэропорту, от которого по узкому довоенному шоссе, густо обсаженному деревьями, рейсовый автобус доставил нас в центр города. Августовский день только начинался, на улицах было не многолюдно, и пройтись пешком от автобусной станции до бюро по найму квартир не составляло большого труда. Там мы обменяли коробку конфет на адрес жилья в центральной части города у Северного вокзала. Квартира располагалась на втором этаже старенькой пятиэтажки, стоящей на набережной реки Преголь, а комната, предложенная добродушной хозяйкой, вполне нас устраивала, да и цена была приемлемой. Все знают о голубом Дунае, о Желтой реке, текущей в Китае, но мало кто слышал о нефтяной реке по цвету напоминающем расплавленную смолу. В порт прибывали танкеры с нефтью, а низкая культура разгрузки не предотвращала протечек, отчего, некогда чистая река превратилась в сточную канаву, в которой, кроме комаров ничего не водилось.
Отказавшись от отдыха, мы пошли на вокзал выяснить распорядок движения пригородных поездов, и были приятно удивлены – здание вокзала находилось в прекрасном состоянии, по-прежнему демонстрируя величие прусской столицы. Через привокзальную площадь, навстречу нам, двигалась группа курсантов ВМС. Ребята, что-то обсуждали, со свойственной молодости категоричностью, в руках они несли портфели-дипломаты, на которых красовались самодельные надписи белым – «Пилау».
«Неплохо, что молодые люди интересуются историей – подумал я – замечательно было, если бы они заинтересовались философией»!
Осматривая древний город или вернее сказать, то, что от него осталось, мы не могли не заметить: несмотря на тотальные разрушения второй мировой войны, и засилье типовой советской застройкой, убогой архитектуры, город таил в своей «душе» европейскую старину.
- Послушай! – Татьяна задумчиво смотрела на орденский замок тевтонских рыцарей. – А ведь чувствуется – не наше, не родное. Не люблю краденого!
- А ты это скажи местным жителям! В большинстве своем, они это не чувствуют, и тебя не поймут. Я даже скажу их ответ: «Не надо было нападать на СССР!». И потом, - я смягчился, - у всех у нас есть опыт, если откуда-нибудь выселят, то ничего нового не предоставят. Очень надеюсь, что цивилизация поднимется до такого уровня, что через сто или двести лет люди сами отдадут ворованное.
- Любимый, ты как всегда прав! – Татьяна рассмеялась. - А теперь, ставь философию на полочку, и скажи, где мы будем харчеваться в этой глухой провинции Союза? Я есть хочу!
Пообедали мы в маленькой городской столовой, и, отдохнув на скамейке сквера, снова двинулись в путь.
Следующий день и все последующие дни недели были посвящены пляжному безделью в курортном городке Раушен, благо погода позволяла, а электрички туда курсировали через каждый час, двадцатиминутный перегон не был утомителен, что позволяло нам вечером возвращаться на ночлег в Кенигсберг. В свое время, здесь отдыхала элита Пруссии, где в сосновом лесу, широкой полосой протянувшимся вдоль побережья, были выстроены коттеджи из огромных дубовых стволов, и сейчас поражающие воображение туристов. Свято место пусто не бывает, и теперь в прусских домах отдыхал генералитет советской державы, а поскольку это были люди преклонного возраста, то в округе, во исполнение их желания, дансинги закрыли, и в кафе музыку не включали. Отпуска с такой уверенной тишиной и спокойствием у меня не было нигде и никогда, а впрочем, эта идиллия совпадала с настроением той поры нашей совместной жизни.
Быть с женщиной на курорте и не обследовать местные магазины – это яркий пример невозможности второго рода. Советские «торговые точки» здесь отличались редкой убогостью, зато вещевая толкучка была заполнена товаром международного класса, поставляемым, не весь откуда взявшимися поляками. Мне приглянулась зимняя куртка китайского производства, которую, после недолгих торгов, нам продал пожилой поляк. Жена купила бусы и браслет из солнечных капелек затвердевшей смолы прекрасной подборки, тем самым, подтвердив, за этим краешком земли, гордый титул Янтарного берега. Пусть глупцы говорят, что это милый женский пустячок, не стоящий внимания мужчины, я не согласен – вы бы видели, какой радостью светились ее глаза. Бусы на груди, браслет на запястье с платьем яркой расцветки – этот ансамбль выгодно подчеркивал ее женственность, мягкость и какую-то летнюю раскованность, непринужденность. В такие минуты она была похожа на счастливого ребенка, которого мама и папа, взявши за руки, ведут в воскресный день в зоопарк. Ну да, совершенно закономерно, что после покупок, приведших ее в прекрасное расположение духа, жена попросила внести в распорядок дня посещение зоопарка, который мы осмотрели во второй половине дня. Зоопарк нам понравился.
Отпуск на балтийском побережье завершался, оставались всего два дня – суббота и воскресенье, а в понедельник утром аэрофлотовский ТУ-154 увезет нас в Москву, но еще нужно было поклониться святыне. Субботним утром с букетиком цветов мы стояли у стен кафедрального собора Кенигсберга. На большом пустыре, заросшем сорной травой стояли четыре разрушенных авиационной бомбой стены, в которых легко угадывался высокий готический стиль, все, что осталось от некогда величественного здания, оспаривавшего европейское первенство с собором парижской Богоматери. У одной из стен на низком скромном надгробии была выбита надпись – «Эммануил Кант». Под камнем лежал прах мыслителя, который был настолько велик, что осмелился критиковать человеческий разум.
- «Звездное небо надо мной и нравственный закон во мне!» - тихо процитировала жена. – Скажи, а какой он был в жизни?
- К сожалению, никто не помнит философов молодыми. Это был маленький согбенный старик с неизменной тросточкой в руках. Современники утверждали, что он был улыбчивым оптимистом.
- Мой маленький философ! Мой неулыбчивый пессимист! – жена прижалась ко мне. – Посмотри, кроме нас, здесь еще шесть человек, и я не уверена, что все эти люди пришли сюда отдать должное мудрецу, похоже, это просто туристы, которые сейчас обнаружат неизвестную им могилу.
- Возможно, у наших могил и такого количества людей не будет, - мрачно констатировал я.
- Твой ответ легко был предсказуем, - парировала жена. – Учти, если я начну тебя так просто просчитывать, ты мне будешь неинтересен. – В ее глазах играли искорки, она явно хотела меня раззадорить, и я принял вызов.
- Моя госпожа! Я свободно могу перейти от Канта к Шекспиру, – сказав это, я принял зверский вид и прорычал: - Молилась ли ты на ночь Дездемона?
Взвизгнув, жена бросилась бежать по пустырю, а я за ней, крича вдогонку:
- Отдай цветы мудрецу!
Наверное, для туристов, пришедших на исторические развалины, это было самым большим впечатлением.
Последний день нашего пребывания на побережье янтарного края был солнечным и ветреным. Заканчивался сезон, и отдыхающие заполонили песчаные пляжи Раушена в надежде еще раз обласкать свои обнаженные тела солнцем, морем, песком, ветром – этими бесценными прелестями ускользающего лета. Крутые волны вспенивались гребешками, захлестывая плывущего, к тому же вода была очень холодна – нам пришлось выбраться на берег и хорошенько растереться полотенцами.
- Хороший заплыв, он меня взбодрил! А тебя? – жена, наклонив голову набок, вытирала волосы, улыбаясь мне ласковой, чарующей улыбкой.
- Вполне! Это наш последний заплыв в этом сезоне и, чтобы он не стал последним в жизни, в ледяную воду мы больше не полезем. Вот так, сударыня русалка!
- Сударь! Та пылкость, с которой вы выразили беспокойство о здоровье вашей жены, не забывая, правда, и себя, меня впечатлила, - с горделивой патетикой сказала жена. И вдруг озарение: - Послушай! Давай пройдемся вдоль берега и попрощаемся с Балтийским морем.
- Вот, наконец, речь не мальчика, но мужа! – моя цитата была вознаграждена шлепком мокрого полотенца.
Быстро собравшись, мы двинулись вдоль берега на восток. Закончилась пешеходная деревянная эстакада, проложенная на высоте трех метров над уровнем пляжа, ноги утопали в теплом песке, в соснах шумел ветер, шумел прибой, кричали неутомимые чайки. Пляж с купальщиками остался далеко позади, а потом и вовсе скрылся за зеленым мысом, и перед нашим взором открылась широкая полоса безлюдного песчаного берега, окаймленного невысоким обрывом, по краю которого рос сосновый лес. Шум сосен уже не был слышен, и только желто-зеленая балтийская волна, яростно вскипая, набегала на берег, да жалобно кричали чайки. Я бросил сумку на песок и огляделся. До самого горизонта море было пустынным, все в белых пенных барашках, и на суше ни души. Окружающее нас пространство вызвало у меня космическое чувство брейгелевских пейзажей – одиночество человека на фоне спокойного равнодушия величественной природы.
- Похоже, мы совсем одни! – я обернулся к жене.
- Как первые мужчина и женщина на Земле, - тихо сказала Таня. – И мы с тобой родим целые народы, которые ее заселят до скончания века.
- Да! – эхом отозвался я. – Целые народы! Но, для начала, мы должны зачать маленького прелестного мальчугана, которого ты вскормишь своей грудью.
Усиливающийся ветер увеличил волны, и одна из них вскипев, хлынула на наши ноги, словно призывая к действию. Упав на колени, она выгнулась пантерой, и я овладел ею так, как это делали мужчины еще в каменном веке. В последнем, разъединившем нас движении, капелька моего семени упала на песок и волна жадно слизала ее, увлекая в лоно мирового океана, в вечной уверенности оплодотворения.



ПОСЛЕСЛОВИЕ


Я вернулся в мой старый дом на Холодной горе. Вернулся после семнадцати лет отсутствия в родные пенаты. Мой дед построил этот дом до второй мировой войны, согласно своему достатку небогатым, но в округе таких домов было много. Со дня моего рождения и до двадцати девяти лет он был единственным моим пристанищем, чем-то родным и близким тем, что в повседневности не замечаешь, как здоровый член своего тела, пока он не заболит. В детстве я часто играл в нашем садике, который рос во дворе дома, или взяв краюшку хлеба, полив ее подсолнечным маслом и посолив, убегал на улицу, где меня поджидал друг Колька. Сколько забав, проказ, веселья у мальчишек летним днем; мы гуляли, пока наши мамы не звали нас к обеду домой, а следующий день приносил новые радости. Хорошо, что светлых дней было много, очень много и их не нужно было считать. В памяти остались коллективные походы за грибами, когда мои родители и их друзья брали нас, детвору, в дальние прогулки по лесу. Однажды мы пошли, несмотря на дождливую погоду, и собрали столько маслят, что их пришлось высыпать в большое корыто для стирки белья; еще нужно сказать, что грибное меню было существенной добавкой к нашему, скромному на то время, рациону питания.
В доме, кроме нашей семьи, жили родители отца и его сестра с дочерью. Шло время, тетя Валя и моя двоюродная сестра переехали на новую квартиру, умерли старики отца, да и дом претерпел изменения, однако, все эти метаморфозы переплетались живой тканью с моей жизнью – это было частью меня. Дом тоже был частью меня, несмотря на все его несовершенства и старость. Вскоре, после моей женитьбы, я переехал на квартиру родителей моей жены в район Салтовки, а потом мы приобрели собственную квартиру, где прожили шестнадцать лет. За прошедшее время маленькая однокомнатная квартира, в которую мы с женой вложили столько труда, сердца и души, стала нашим домом.
А потом я вернулся в мой старый дом на Холодной горе. За прошедшие годы и дом, и я сильно изменились, и не признали друг друга. Это странное отчуждение на самом деле имело под собой, вполне логическую основу – я не участвовал в его жизни, а он в моей, мы стали чужими. Но и это было не главным. В доме не было очага, который заботливыми руками поддерживала моя женщина и, вечером, после трудового дня, сидя за ужином с детьми, мы бы ощущали наше единение в пульсирующем потоке жизни. Теперь, рядом со мной, кроме больных испуганных стариков, никого не было, и уже не было сил подарить кому-нибудь частицу своего сердца, а жизнь превратилась в бессмысленный, разрушительный поток, несущий обломки тела и души в пустоту.
Жизнь, человеческая жизнь от начала и до конца. Большинство людей живет ни о чем не задумываясь, другие же, просто не хотят заглядывать Року в глаза, боясь, что на исходе жизнь может превратиться либо в заплесневелый пруд, где опостылевшая жена бранит за болезни и бедность, либо в мертвенно-ледяную пустыню, где одиночество костяными пальцами стискивает сердце, и однажды ночью оно не выдержит.
Иногда, страстно хочется того, что прошло и чего теперь не может предоставить мне жизнь. Да, я говорю о молодости с ее чувственным восприятием прекрасного, восторженностью в любви, радостью в познавании мира. Жизнь, она всегда приходит к своему логическому завершению. И сейчас, на закате моих дней, с телом разрушаемым старостью, я уже не надеюсь даже на проблеск любви в холодной воде убывающих дней, но, не смотря ни на что, жизнь моя, ты была прекрасна - ведь столько зарниц счастья запечатлела моя душа.


Лутай Г.А. Харьков 2002 г.