Записки не о себе part 2

Он стоит у окна, больше похожего на бойницу. Только тут можно курить. Он здесь уже третью неделю, совсем не понятно почему. Курить на самом деле совсем не хочется, но находиться там, где должен, хотелось ещё меньше. Что вообще делает тут этот не старый ещё в сущности человек?! Раздавив в пепельнице четвертую, так и не докуренную, сигарету он медленно шаркая тапочками, поплелся по длинному коридору. Там, откуда он пришел, явственно пахло табаком и сыростью, но по сравнению с окружившими его теперь запахами, тот казался почти приятным. В покрашенном казённой краской грязно зеленого оттенка коридоре пахло туалетом, лекарствами, тухлой капустой, смертью. Вокруг бродили унылые люди с обреченностью во взгляде, изредка появлялся медперсонал. Даже ко всему привычные медсестры старались заходить сюда как можно реже. Да и зачем? Все, кто лежал в этих палатах, должны были умереть. Кто-то раньше, кто-то чуть позже. Они просто ждали смерти, и он вместе с ними. А ведь ему всего 40.

Сорок чудесных лет его собственной жизни и такой вот нелепый финал. Не то что бы он жаждал бессмертия, просто умирать вот тут не хотелось вовсе. Из узкого пыльного окна курилки был виден не большой больничный парк, а за ним, он знал точно, кладбище. Там хоронили тех, кто умер в этих стенах. Тех, кого больше не кому хоронить. И он окажется там. Уже очень скоро. Вирус, прочно поселившийся в его крови, сделает свое дело быстрее, чем можно ожидать. Но это будет потом, а пока сердце все еще гонит по венам мертвую кровь давно уже мертвого человека.

Раньше он любил фильмы о зомби и оживших мертвецах, а теперь и сам стал таким. Ходячий труп. Впрочем, он думал об этом вот уже три недели совсем без остановок. А, как известно, все имеет конец, даже отчаяние. Вскоре эти мысли наскучили, а на смену им пришли уже другие. Говорят, что в момент смерти перед глазами проносится вся жизнь. Вот только его момент как-то уж очень растянулся. Потому и яркие, наполненные приятными (и не очень) переживаниями картины медленно плыли перед ним в пустоте больничной палаты.

Тут он ещё ребенок, ему около 5-6 лет. Какой-то давно забытый за ненадобностью город у моря. Слепящее, яростно жгучее солнце, маленький, стандартный даже, фонтан. Воды в нем, ему малышу, едва по щиколотку. Мама тогда разрешила (в первый и вроде бы последний) залезть в него, пришлось только снять смешные зеленые сандалии. Он радостно прыгал в этой чуть скользкой, покрытой шелковистым илом чаше. Вода по температуре и консистенции напоминала молоко, такое же, как и то, что каждое утро наливала ему из глиняного кувшина пожилая женщина с очень печальными и безмерно добрыми глазами. Они с мамой тем летом снимали у неё за сущие гроши летний дом, на деле больше напоминавший сарай. Зато, несмотря на отсутствие водопровода и жуткий деревенский сортир, у нее была корова. Так что и молоко, и сметана, и творог были бесплатным дополнением к жилищу. От того лета у мальчика, а потом уже и взрослого мужчины, всего-то и осталось легкое ощущение тихого счастья.

Вот ему кажется десять. И он с веселым восторгом мчится с горки на новеньком блестящем велосипеде. Это подарок родителей на день рожденья. Неожиданно горка закончилась довольно большой ямой щедро засыпанной гравием. Все, что он помнил потом это лишь жгучую боль из разбитого колена и больше уже не круглое колесо велосипеда. Папа даже не ругал его, да и велосипед починил, но больше он на нем никогда не катался. Хотя исправно носил с третьего этажа и обратно. Во дворе забирался в кусты, прислонял свой подарок к дереву, а сам сидя рядом читал книжку за книжкой. После рассказывал дома, что весь день ездил по соседним дворам и получил кучу удовольствия. Папа дот самой смерти так и не узнал всей правды.
А теперь он подросток пятнадцати лет. Уж это врезалось в память очень четко. Наполненная абсолютным отчаянием, его вселенная сжалась до размеров курносого густо усыпанного веснушками лица девочки из параллельного класса. И то, как она с врожденным равнодушием будущей красавицы, ответила отказом на его чувства. Глобальней той трагедии в жизни, кажется, ничего больше не было. Тогда же он твердо решил повеситься на раскидистых ветках клена в трех кварталах от дома. И когда кислорода в легких осталось на пол вздоха, ветка с треском обломилась, обнажив древесину цвета сливочного масла. В тот день он решил жить как можно дольше…

Лицо человека лежащего на больничной кровати исказила кривая усмешка. Он прожил так долго, как только смог.

Ого… он видит молодого человека в вытертых джинсах, ему 22 года. Он только что получил диплом, и теперь пьет розовый сладкий портвейн на парапете гранитной набережной. И то чувство, словно весь мир лежит у его ног тоже, пожалуй, было испытано всего раз.
31. Он хоронит отца. В день, когда гроб опустили в холодную землю на радость обитавшим там червям, он увидел отца впервые за восемь лет. Он присутствовал на похоронах совершенно чужого человека, даже подходящее ситуации скорбное выражение лица никак не желало появляться. В тот же вечер его должен был отвезти в Бонн маленький частный самолет, плевать он тогда хотел на никому не нужный труп. Кроме него и могильщиков не было ни души.

Весело и щекотно лопались на коже тысячи пузырьков кислого, как антоновские яблоки, шампанского Mo;t & Chandon. Им во всю силу помогали моторчики джакузи, размером превышающей стандартную однокомнатную квартиру. К нему крепко прижималось красивое тело самой любимой в мире женщины. Тот вечер был началом его новой жизни, ведь скоро она должна была стать его женой. И было ему тогда 33 года.

И снова вокруг него кладбище. На этот раз все вокруг утопает в огромных темно-фиолетовых орхидеях, её любимых цветах. Той, что так ненадолго стала смыслом существования. А он проклинал себя за, как оказалось, чудовищный подарок. Жене исполнялось двадцать восемь лет, и он подарил ей спорт кар нежно зеленого цвета. В нем же её и разметал по дороге встречный внедорожник. Все, что спасатели смогли достать из покореженных останков, можно было сложить в коробку от обручального кольца. Это был день, когда его жизнь потеряла смысл, всего-то в тридцать семь.

По впалым, покрытым трехдневной щетиной, щекам мужчины катились прозрачные, крупные слезы. Картины сменяли друг друга, словно в калейдоскопе. Месяц беспробудного пьянства, затем другой, судебные приставы, бизнес, машина квартира, проданные за долги, диагноз и, как страшный итог, эта больница. Всего через пару дней его сердце устанет и уснет, укутавшись в связанный смертью плед.

А последней его мыслью будет мечта о пинте темного английского эля.