Хапач

Шел снег. Белый-белый. И на душе было спокойно и легко. Зимой вообще чувствуешь себя очень комфортно, несмотря на тяжесть теплой одежды и периодическую слякоть под ногами. Главное, руки в тепле держать. От них весь холод по организму распространяется. И еще надобно бороду отпустить, как у старообрядного старца. С бородой никогда не пропадешь.
До леса было недалеко, минут двадцать неспешной ходьбы. А спешить мне было некуда. И я, наслаждаясь падающими снежинками и черно-белым миром вокруг, топал в сторону темной и немного мрачной стены деревьев.
Снег был неглубокий, хотя сыпал всю ночь, и идти было легко.
- Точно метель начнется, – подумал я, ощущая, как ветер усиливает свой натиск.
Немного в стороне показались следы. Похоже, собачьи. А вот и другие, явно человеческие. Видимо, не одному мне пришла в голову идея в столь ранний час отправиться к Чарующему Обрыву. Жители окрестных поселений часто посещали древнее священное место, а в особо праздничные дни устраивали здесь шумные гулянья, совершенно позабыв истинное предназначение Обрыва. Но это, возможно, к лучшему. Знание не всякому в пользу.
Следы стали забирать влево и пропали за снежной пеленой. Незнакомец, видимо, решил идти в сторону Нового Села. Я обрадовался. Совершенно не хотелось встречать кого-то в такое чудесное утро.
Лес встретил меня, как всегда, приветливо шелестя ветками и поскрипывая вековыми стволами, давая понять, что рад моему приходу. Мы с ним вообще были старыми друзьями. По малолетству я днями пропадал в нем вместе с братом, а иной раз проводил теплые ночи в шалаше, в Глубинной Ямке – овражке, который скрывал от непрошеных гостей. Шалаш и сейчас цел. По лету мы с братом растим возле него табачок или просто отдыхаем, когда от людской суеты становится лихо.
- В Ямку загляну позже, – решил я и свернул на узкую просеку, идущую под уклон, в глубину леса.
Снежный наст был не тронут. Даже птичьих следов не было.
Ветер усилился, и я приподнял воротник. Руки и ноги начинали немного подмерзать, значит, стоило ускорить шаг, чтобы согреться. А как дойду, развести костер. Обязательно.
Просека закончилась. Передо мной раскинулось небольшое поле - островок открытого пространства с еле заметной под снегом тропинкой, развалинами домишки, высохшим прудом и несколькими ветхими ветряками по бокам, чудом еще уцелевшими. Когда-то здесь жил мельник Хапач – высокий, худощавый старик, с длинными седыми волосами, шрамом на правой щеке и пронзительным взглядом из-под кустистых бровей. Мальчишками мы опасались его, обходя стороной, хотя было жутко интересно, почему он жил совершенно один и практически ни с кем не общался, кроме пахарей, приносивших ему зерно и плативших за помол. Они же и довели старика до нищеты, уменьшая плату, а затем и вовсе посчитав излишним платить мельнику за работу.
Лишь однажды мы подошли к нему. Когда мельник был уже совсем стар. Мы встретились на дороге к селению, возле свальной ямы, в которую сбрасывали мусор и испорченную пищу. Старик дрожащими руками ворошил свежесваленные отходы, а рядом поставил котомку, куда складывал находки.
- Дедушка, возьмите, – сказал, подойдя к нему, брат и протянул несколько монет.
Мельник долго-долго смотрел куда-то вдаль, теребя в руках поясок, потом взглянул брату в глаза и медленно, тихим голосом произнес:
- Кто мне когда-нибудь помог, тому пускай поможет Бог.
И прослезился.
В тот день Хапач много рассказал о себе. О том, как родная дочь выгнала его из дому, заставив скитаться. Как он случайно нашел брошенный дом и остался в нем, выстроив ветряки и став местным мельником, хотя имел образование и когда-то был ученым при столице. И много чего еще, что впоследствии позабылось. Но сам Хапач, его взгляд и дрожащие руки, сжимающие поясок, навсегда останутся в памяти.
Я остановился возле развалин и присел на камень. Много лет прошло с той встречи, а кажется, что Хапач до сих пор возится с заевшими лопастями ветряка, негромко ругаясь. Затем идет к дому в компании со своим псом, ворча о надвигающемся дожде и надоедливых комарах, хлопает дверью, в окне зажигается свеча и звучит нежный голос флейты, поющей в руках старого и очень одинокого мельника. И сердце защемило от нестерпимой тоски.