16+
Лайт-версия сайта

Слова снов

Литература / Проза / Слова снов
Просмотр работы:
25 января ’2019   15:37
Просмотров: 9810

СОДЕРЖАНИЕ

ПРЕДИСЛОВИЕ.............................................................................3

I ЧАСТЬ. ОТРЕЗОК.......................................................................4

Откуда эти слезы..........................................................................4
Мы и они..............................................................................4
Шорохи октября..................................................................5
Ритуал жертвоприношения................................................6
Лишь несколько минут я был рекой..................................6
Выпал первый снег..............................................................7
Страшный сон накануне страшной яви............................8
Убийство..............................................................................9
Это листья летящие...........................................................10
Твин Пикс...........................................................................11
День Святого Валентина............................................................11

Стихи из цикла ВЕСЕННЕЕ ШЕСТВИЕ..............................12

Осознание неосознанного...............................................12
Зодиакальная Дева...........................................................13
Руки художника................................................................13
Стальные глаза.................................................................14
Многоэтажные дома........................................................14
Впечатления юности.................................................................15

Стихи из цикла ПОСЛЕДНИЕ РИФМЫ.................................15

Гимн пропащим.........................................................................15
Колыбельная..............................................................................16
Звезда..........................................................................................16
Песня..........................................................................................17
Нелюбовь...................................................................................17
Примирение...............................................................................18
Дорога.........................................................................................18
Одиночество...............................................................................19
Расставание................................................................................20
Откровение мага........................................................................21
Рождество...................................................................................21
Тебе.............................................................................................21
Эпитафия....................................................................................22


II ЧАСТЬ. НЕВИДИМЫЕ ПОЛЯ..............................................24

Идущие по этому коридору.....................................................24
Сиреневый куст.........................................................................30
Змей...........................................................................................43
Бабочка в сахаре.......................................................................53
Сладкий несбываемый сон......................................................77
Дева, ласкающая солнечных птиц..........................................92
Шуты, любя, смеются............................................................110
Ртутный шоколад с орехами лиц...........................................113
Баллада....................................................................................115
Радужная роза / забытая сказка/............................................119
Заботливые щупальца моей мамы........................................132
Холодные слезы каменных идолов.......................................136

III ЧАСТЬ. СЛОВА СНОВ........................................................150

Слова снов...............................................................................150







ПРЕДИСЛОВИЕ

Колбанов Сергей Васильевич, родился 30 октября 1970 года в Хабаровске. С 1975 года постоянно проживает в Витебске. Творческую деятельность начал еще в младших классах, первая публикация - в 1986 году в газете "Знамя юности". Затем неоднократно печатался в городских и всесоюзных периодических изданиях. В 1995 году вышла в свет его первая книга "Черная обезьянка с одуванчиком в лапе". Помимо написания литературных произведений, автор занимается сочинением и исполнением песен. Сергей - выпускник Витебского государственного университета (филологический факультет), в настоящее время работает в ОАО "Витязь".
Сергей – человек-импульс. Он всегда и во всем использует свою неистовую активность – творит, зажигает новые идеи, вносит свою энергию в застопорившиеся проекты, идет туда, где будет разнообразие и частая смена обстановки, ему важны постоянные новые впечатления. Глубокомыслящий, образованный, причем не в силу своих социальных условий, воспитания, или других факторов, а исклюительно по наитию.
Даже будучи незнакомым с Сергеем, но прочитав его произведения, становится ясно, что он - человек непредсказуемый, изменчивый, внезапный. Автор совмещает в себе противоположности, не может перестать думать и анализировать ни на секунду. Окунувшись в творчество Сергея, мы узнаем о его бурной чувственной жизни, свойственном ему максимализме и стремлениях к идеалу. Да что говорить! В этом и во всем другом можно убедиться лично каждому, совершив путешествие на пустом космическом корабле Сергея на край Вселенной...
I часть.
ОТРЕЗОК

Жизнь представляет собой промежуток между рождением и смертью, внутри которого каждый человек властен делать все, причем из любой точки предоставленного судьбой отрезка в каком угодно направлении, даже за ограниченное пространство своей жизни.


Откуда эти слезы
и почему я плачу?
мир построен иначе,
чем мне хотелось,
но разве я виноват?..
обратно повернуть вселенную,
назад к первой секунде
движения планет, сердец, улыбок…
зачем? По силам ли мне
исправить ошибку бога,
не допустив при этом
своих ошибок?

***

МЫ И ОНИ

Нас небо благословило дождем
и в теплой воде, что по крышам стекала ручьями,
крестили нас молнии черным холодным огнем
и тучи читали молитвы над нами;
не выстудит холод тепла двух скрещенных рук,
вода не размоет тропу, по которой они пойдут
искать во вселенной свою золотую планету.

ШОРОХИ ОКТЯБРЯ

Когда косматые старцы
цепляясь руками за тёмные ветки
и сучья
срывают с макушек деревьев
последние жёлтые листья
и листья как лица без мыслей
опущенные добродушными старцами
тихо спадают на землю,
тогда начинается самая лучшая
пора для безумия и болезней
и кажутся все бесполезней
страдания на перекошенном стуле
над впалой столешницей
в трещинах старости
и от ударов ножа
или лезвия, вскрывшего вены
руками
незаметным на фоне бумаги
и под подвижным,
но вечно молчавшим затмением;
и кажутся сны в потолке,
открывающем перспективы
заманчивых странствий,
не сонными, а ненормально бодрящими,
а окна, реально открытые настежь
в сверкающий красками осени
солнечный двор
и в мир бесконечно обманчивых
желтых спадающих листьев
искажены или кажутся искаженными
красочным безмятежным сном.

***
РИТУАЛ ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЯ

Появляются сразу втроем или
поодиночке
в дверном проеме стенки
Из серого кирпича,
об который чиркнула спичка,
напичканные словами приветствия
и угрозами,
розовыми точками лиц
выстраиваются в многоточие,
с криками или молча
хватают мои ладони
своими цепкими ручками
и прокалывая тоненькими
иголочками,
булавками
и стержнями авторучек
подушечки пальцев,
рисуют вытекающей кровью
самих себя
и себе подобных
на живой трепещущей коже
невидимого существа;
мне страшно и я теряю сознанье
от вытекшей крови,
но умираю не я.

* * *

Лишь несколько минут я был рекой,
потоком между берегов покатых,
внутри воды, внутри себя - водой,
журча в камнях, шумя на водопадах,
я в камышовых зарослях, где я
свой берег остановил всего на малость
во мне купалась девушка одна,
лишь несколько минут она купалась.

Лишь несколько минут я был росой,
слезами незаслуженных страданий,
самим собой, но для тебя - водой,
в лучах рассвета быстро высыхая;
успела ты, шагая босиком,
пока с тебя вода реки стекла,
речной песок очистить с мокрых ног,
лишь несколько минут по мне шагая.

* * *

Выпал первый снег
и растаял,
а я избежал
нашей первой встречи
все вышло нечаянно,
но не случайно,
как новый удар
по судьбе искалеченной,
из дома теплого и уютного
я вышел на улицу полураздетый
и спрятался в доме полуразрушенном
от слякоти после первого
снега,
в нем ветер свистел
через окна разбитые,
разбитое сердце почти не стучало
там сны снова снились мне
полузабытые
и жизнь начиналась
как будто сначала,
когда я не ждал этой встречи с тобою,
когда не бежал от тебя
как от зверя
и сны снились тихие и спокойные
и мы, словно дети,
во что-то верили.
Прости меня за позорное
бегство
иначе не мог я
как ни старался,
ведь ты не вернешь мне
ушедшего детства,
и я не найду тебе
средства от старости.

***

СТРАШНЫЙ СОН НАКАНУНЕ СТРАШНОЙ ЯВИ

Это начиналось как секретный
эксперимент,
но в результате чьей-то оплошности
вышло за стены засекреченной лаборатории
и до сих пор не закончилось.
Разгоните до скорости света
помеченное звездами
в виде родинок
легковесное тело
стелющееся над портретом
погибшего на дуэли поэта
(на самом же деле
пуля не попала в цель,
но для нынешнего поколения
его объявили застреленным).
Остановите чудо-машину
волей не тех, кто ее разогнал
по проекту чудовища, а
не человека!
Сына, еще не родившегося,
но уже повзрослевшего
юный отец не узнал;
звезды упали от смеха
в виде родинок
на ботинки, вышедшие из моды
еще в середине минувшей эры.

***

УБИЙСТВО

По краю лепестков
воды бездонной гладь
блуждающий мираж
огонь заставит спать
в зеленых стебельках
живут тепло и страх
безудержный поток
в зажмуренных глазах
ты вечер, ты земля,
ты стрелки на часах,
ты в звездной вышине,
но не на небесах.
От зимней тучи до снега -
безмолвие придуманного холода.
Санки с горы съезжали с ребенком,
а съехали со скелетом -
это здорово, если учесть при этом
количество неучтенного времени.
Я в зимнюю тетрадь
ногами на снегу
хочу слова вписать
про розы, про весну,
но тихий голос птиц,
клюющих белый снег
велит тебя убить
и позабыть на век.
На случай, если убийство
все-таки произойдет,
запомни:
я любил тебя и Новый год,
который мы встретили вместе
был просто чудесен.
Первый луч краснокрылой весны
улыбнулся,
и помчались бумажные корабли
по ручьям,
обгоняя дыханье своих быстроногих
хозяев,
но один из них захлебнулся.

* * *

Это листья летящие
с черенками взорвавшихся яблонь
вниз как снаряды
на ненастоящую почву.

Это тропики жаркие
с разомлевшими силуэтами
негров и американцев с сигарами -
в черных очках,
отражающих призрак планеты.

Это вода кипяченая
высохших океанов,
которую выпил тайфун
с молоком двухголовой коровы,
это разъятость трибун
с безголовыми зрителями
хлопающими
вывихнутыми руками.

***

ТВИН ПИКС

Смотри: глаза сереющей ночи
еще открыты для любви и страха
и сновидений с небом голубым
на фоне черно-белых фотографий.

Послушай: где-то дикий зверь кричит
о чьей-то очень близкой смерти
и застучала у тебя внутри
вторая жизнь, твое второе сердце.

Скажи: на этот самый краткий миг
длиной в века душевного бесплодья
ты видела, как он из тьмы возник?
ты слышала, как он во тьму уходит?

***

ДЕНЬ СВЯТОГО ВАЛЕНТИНА

Чистый воздух
с миллионом морозных искорок
падающих отвесно
на красный ковер в полоску;
остановить не поздно
чувства, нахлынувшие
под влиянием слов,
сказанных человеком
не то, чтобы близким,
но и не то, чтобы чужим;
риск заработать инфаркт
невелик,
но потрясенья снаружи
снова будут сильней,
чем внутри -
могут пострадать
незнакомые люди.
Жизнь придает
миллионы оттенков
бликами на стенках ворсистых
и в мыслях,
которые я не сказал
о воздухе чистом,
пересекающем полосы света,
льющиеся из окна
как пыль с потолка;
неузнаваемо синим
стал полосатый ковер -
кажется, это хороший сигнал
к перемене погоды.

Витебск, 1993 - 94 гг.

Стихи из цикла ВЕСЕННЕЕ ШЕСТВИЕ


ОСОЗНАНИЕ НЕОСОЗНАННОГО

Я - ощущение ветра
на кончиках пальцев девчонки
идущей по майской траве,
тонкий, пронзительно-звонкий
трепет новорожденных листьев
кустарников и деревьев
тихих, нежно-зеленых,
встретивших первый день жизни
под холодом майского ветра
и под теплом ее ласковых
детских ладоней.

***

ЗОДИАКАЛЬНАЯ ДЕВА

Сестра порока,
шепот демонов сквозь ауру,
звезда в вечернем небе,
воссиявшая над миром,
смерть раньше срока
от сердечного пожара,
кровавая заря, заклятие волшебника,
глаза змеи, горящие сапфирами
из глаз святой,
огонь в ее руке - огонь греха
сладчайший, яркий, злой
и негасимый.

***

РУКИ ХУДОЖНИКА

Семь пальцев на левой руке -
необычно и странно,
но раздвигая ими границу миров
иллюзорного и реального,
преодолевая стены, правду и ложь,
условность близости и расстояний
я протягиваю левую руку отсюда в сон
и надеюсь, что ты мне ее пожмешь,
протянув мне сюда из сна свою правую,
семипалую.

***

СТАЛЬНЫЕ ГЛАЗА

Стальные глаза
не глядящие никуда
или не туда,
куда повернула их
остальная сталь
век и ресниц,
посмотрите
хоть раз на меня,
прищурьтесь и улыбнитесь
или сделайте вид,
что человек,
которому вы принадлежите
не состоит из стали
составляющей вас.

***

МНОГОЭТАЖНЫЕ ДОМА

Это не звери,
а серые
многоэтажные дома,
закрытые тома
непрочитанных книг,
в них сквозь окна и двери
просачиваются слова
не похожие на людей,
но являющиеся людьми.

***

ВПЕЧАТЛЕНИЯ ЮНОСТИ

Поле, усеянное цветами
и откусанными головами
приснилось мне сегодня,
а почему - не знаю,
может потому, что вчера
опоздала ты на свидание,
а может потому,
что слишком поздно
я стал вспоминать,
как пожирая без счету
безвинных землян и землянок,
мы разбрасывали
недоеденные куски
по цветущим полянам,
по бескрайним просторам
наших оргий.

январь - март 1993 г.

***
Стихи из цикла ПОСЛЕДНИЕ РИФМЫ


ГИМН ПРОПАЩИМ

Всегда в пути, на крыльях из травы,
растущей высоко за облаками
и в головах болеющих стихами,
и в тех, кто не имеет головы.
Мы не умрем – нам нечем умирать,
оставлены тела в постелях спален
и вход обратно наглухо завален,
для счастья больше не нужна кровать.
Когда-нибудь и ты, мой добрый друг,
проснешься, позабыв про все на свете,
и, крыльями ударив по планете,
откроешь небо, замыкая круг!

***

КОЛЫБЕЛЬНАЯ

Я сделаю жемчуг из черного камня
и пыль вековую заставлю сверкать,
но только не надо, прошу вас, не надо,
молю вас, не надо меня вспоминать.
Оставив надежду ее потерявшим
их счастье найду, чтоб свое потерять,
но только не надо, прошу вас, не надо,
молю вас, не надо меня вспоминать.
Уставшим – подругу, ленивым – дорогу,
и веру, и память не жаль мне отдать,
но только не надо, прошу вас, не надо,
молю вас, не надо меня вспоминать.

***

ЗВЕЗДА

Пускай сияет в небесах,
тропинку освещая,
звезда, которая такая
одна, как в детских снах.
О ней поют, когда она
кого-то вдохновляет,
слеза печали высыхает
и отступает тьма.
Судьбе опять вверяя власть,
сквозь чащу пробираюсь,
за луч серебряный цепляясь,
я не боюсь упасть.

***

ПЕСНЯ

За что, скажи, немыслимой дорогой нас ведут
и где порог единственный и справедливый суд?
Теперь смотри в глаза мои, не видишь, говоришь –
в туманной дымке соловьи отведали гашиш.
И льется, вьется музыка над гребнями высот,
а караван наш кружится, но с места не сойдет,
мы разбежимся по холмам, тела оставив спать,
расправив крылья вспять ветрам, отправимся летать…
Вкус, запах, цвет вернутся к нам, но будем мы не здесь,
и, оглядев весь этот хлам, оставим все, как есть.
Теперь смотри в глаза мои, не веришь, говоришь,
что соловьи в ночной глуши отведали гашиш?

***

НЕЛЮБОВЬ

Моя душа летит навстречу новым ветрам
она готова встретить их свежий порыв.
Лучами солнца мыться буду я по утрам,
и нежится под душем звезд ночных.

Прости, что песня сейчас не о любви,
не о поцелуях и вообще не о тебе,
достаточно нытья в нелегкой нашей судьбе,
а ты - за мною следом лети!

И нет сомнений жалких, их унылый мотив
развеем словно прах сожженных умерших тел,
прекрасны волны счастья и прекрасен прилив,
которого всю жизнь я хотел.

Отныне мои песни будут не о любви,
не об объятьях и, представь, уже не о тебе,
достаточно нытья в нелегкой нашей судьбе,
а ты - за мною следом лети!

***

ПРИМИРЕНИЕ

Я хотел бы тебя успокоить навеки
или просто утешить насколько возможно,
но нельзя мне уснуть, не сомкнув свои веки,
невозможно подать даже отблеск надежды.

Все пойдет чередом: расставания, встречи,
дни уюта и ночи, где все будет можно,
целый мир прорастет изнутри или между
в ожидании Господа или Предтечи.

***

ДОРОГА

Я никого с собой не взял,
но увязались вслед
ручей, блестящий, как кристалл
и звезд небесный свет.
Попутный ветер налетел,
просясь ко мне в друзья,
сказал: «Нет места на земле
милей, чем ты да я!»
А вскоре затоптался дождь
у врат моей души,
его в сердцах послал я прочь,
но, видно, поспешил.
Меня он яростно хлестал
и промочил до ног,
но ветер вмиг его прогнал.
Спасибо, что помог!
Свет звезд небесный осушил
и ласково согрел,
ручей мне сказку сочинил,
которую я спел…

***

ОДИНОЧЕСТВО

Ветрами все заветрены,
снегами все заметены
тропинки из несбывшихся надежд.
Со мною не по-отчему
шагает одиночество
и ждем мы вместе с ним каких-то встреч.
Но даже если встретится,
то точно не заметится
хоть человек, хоть зверь, хоть тени тень.
Судьба загадка вечная,
бороздка поперечная,
ярка и коротка, как зимний день.
Друзья, подруги милые,
зачем меня покинули
в густой непроницаемой глуши?
За вами вслед потянутся
и точно не останутся
следы моей потерянной души…

***

РАССТАВАНИЕ

ОН:
Мне трудно притворяться равнодушным,
открыв глаза, не видеть глаз твоих,
терпение еще не раз послужит
плохим советчиком, но нет пока других.

ОНА:
Терпи, любимый, острие разлуки
притуплено о множество сердец,
нам и не снились первых смертных муки,
прекрасным был ужасный их конец.

ОН:
Читал про это, но пойми, родная,
чем нож тупее, тем больнее бьет,
что будет завтра, я еще не знаю,
но сердце уже стонет и зовет.

ОНА:
Изгнанник гордый в ледяной чужбине
согрет лучами памяти своей,
запомни же глаза мои и имя,
и душу ими постоянно грей.
ОТКРОВЕНИЕ МАГА

«О чем сказать, когда коротким слогом
не изложить и капли своих чувств,
а смысл сказанного станет вовсе пуст,
коль зазвучат слова безудержным потоком.
Есть способ дать понять другим себя,
не говоря ни слова, но красноречиво –
умолкнуть изнутри. И приключится диво:
услышан будешь, все поймут тебя!»

***

РОЖДЕСТВО

Чьим шепотом полнится синяя тишь,
чьих крыльев шуршание ближе и ближе,
зачем, не мигая, ты в небо глядишь
пастуший король, что ещё ты услышишь?
Слов ясных на древнем твоём языке,
понятных для сердца и разума знаков,
что вот уже скоро, что там вдалеке
младенец родится во мраке.
И сбылось желание – ярко зажглась
звезда путеводная в рдеющей выси,
и ангелов весть тот же час донеслась:
«На Землю Спаситель явился!»

***

ТЕБЕ

Отрада глаз,
последний светлый лучик,
лети, как птица, в теплые края.
Когда еще сведет нас добрый случай
в снегах судьбы, где только ты да я?

Из всех путей,
тропинок паутины
скрещенье наших пламенем в ночи
растапливало мраморные льдины,
но ярче света ты себе ищи.

Ты мой огонь,
алтарь святой молитвы,
я твой до гроба, даже если ты
найдешь любовь острее всякой бритвы…
Лишь не поранься о свои мечты!

P.S.

Только мрак не обманешь мечтой
О заветном луче среди ночи,
Что хорошего вам напророчит
Тот, кто сам от рожденья слепой?

***

ЭПИТАФИЯ

Мой мир - пустой космический корабль,
я в нем плыву сквозь тысячу веков
от кредиторов, мнимых должников,
прочь от фанфар и лязга ржавых сабель.
Мне все равно, порвут ли белый флаг,
что я в руках дрожащих нес над полем,
где бой окончился и я давно уволен
в запас и побежден мой враг.
Тоска о битве, где никто не ранен
и не убит изгложет душу мне,
и я плыву за гранями на грани
в безлюдном межпланетном корабле.

Запах свежей земли
над весной и могилами,
колыбелью и кладбищем
пахнут цветы,
напоен ароматами
этими милыми
от вершины до пропасти
мир красоты!

Когда тело умрет, обретут вдруг дыхание песни мои –
это странно, но видимо необходимо,
так скала под напорами яростных волн устоит,
всем, что жило на ней, заплатив неустанной пучине.

Смерть на жертвы и выкупы жадность свою не таит,
пасть ее для кровавых даров постоянно открыта –
кто при жизни успеет умерить ее аппетит,
не умрет никогда, но стихи его будут забыты.













II часть.

НЕВИДИМЫЕ ПОЛЯ

Говоря о полях, я имею в виду те
из них, что отделяют печатный текст
от краев страниц, а называются
невидимыми оттого, что туда читатель
обычно не смотрит, хотя в книгах они несут
главную смысловую нагрузку.


ИДУЩИЕ ПО ЭТОМУ КОРИДОРУ

Мальчик поднимался вверх по цветущему склону. Позади его журчала река пронзительной красоты и свежести. Спутанные после купания волосы быстро обсыхали под палящими лучами знойного июльского солнца. Птицы летали над головой и пели летние песни.
Черная скала, тяжелой громадой возвышающаяся над долиной, пугала и вместе завораживала мальчика. Он подходил к ней все ближе и ближе, и вскоре тень от нее закрыла его от солнца. И тем самым спасла от жары. Мальчик уверенно шагал к зияющей в скальной стене пещере.
Пещера эта давно привлекала внимание мальчика, но только сейчас он отважился войти в нее. Решимость его была так велика, что, еще не дойдя до широкого, размером с двухэтажный дом провала пещеры, он как будто вспоминал, что уже вошел, побывал внутри и вернулся.
И вот он дошел до пещеры и, не раздумывая, ступил в прохладную темноту.
Темнота не страшила его - у него были с собой спички, целый коробок. Он зажигал их одну за другой и продвигался вглубь удивительного тоннеля: высокие каменные своды его искрились как дорогие минералы, а пол устилал ровный глубокий слой песка, ноги в котором увязали, стоило едва замедлить шаг.
Мальчик прошел уже довольно много и хотел было возвращаться, как вдруг обнаружил тянущийся вправо от тоннеля еще один такой же. Повернув туда, он нашел в нем еще один, а потом еще и еще...
Когда мальчику наскучило однообразие пещеры, было уже поздно. Он не знал дороги назад и поэтому напрасно в течение долгих часов бегал по нескончаемому ветвистому коридору лабиринта в поисках выхода, кричал, звал на помощь, натыкаясь лишь на глухие стены. Он заблудился, и в довершение всего у него кончились спички. Все, кроме последней, сломанной, которая ему была уже ни к чему. Заплаканный, задыхающийся, - он свалился с ног, и мелкий зыбучий песок стал медленно втягивать в себя его маленькое изможденное тело.
Мальчик погибал, и ему мерещилось, что он видит выход из пещеры, а солнечный свет зовет его к себе по имени. Мальчик вздрогнул - так явственно прозвучал чей-то голос над самым ухом - и очнулся. С трудом приподняв погрузившуюся наполовину в песок голову, он огляделся - кромешная тьма. Он встал во весь рост, отряхнулся и беспокойно прислушался: сразу различалось чуть слышное дыхание и ощущалось в окружающей прохладе тепло кого-то стоящего рядом с ним. И от этого тепла он сам затеплился надеждой.
- Кто здесь? - спросил он хрипло.
- Иди за мной, - произнес нежный звонкий голосок, - а то тебя скоро всего затянет.
Да, выдернуть по колено провалившиеся ноги было не так-то уж просто. Но никто не помогал ему, пришлось, пыхтя и напрягая слабые мускулы, направляться самому.
- Пойдем! - сказал звонкий насмешливый голосок.
И они пошли. Мальчик уже понял, что впереди его идет девчонка, возможно даже одного с ним возраста - ему недавно исполнилось десять, но он все же спросил:
- Ты кто?
Что-то прошелестело около мальчика и он, чтобы не потерять равновесие, схватился рукой за стену.
- А ты угадай, ~ хитро ответил голосок совсем близко, настолько близко, что мальчик ощутил на своих щеках горячее, как парное молоко, дыхание. Ему отчего-то сжало внутри грудь, и сердце забилось чаще, чем обычно.
- Ты девочка, - сказал он и без того сдавленным голосом, чувствуя жжение на щеках, хотя на них уже никто не дышал.
- Правильно, - ободряющим тоном сказала девочка. - Пойдем!
Мальчик думал, о чем бы еще спросить. От былого страха ничего не осталось.
- А скоро мы выйдем? - спросил он, наконец.
- Скоро, - небрежно обронила девочка, и на душе стало веселей. Ему даже понравилось брести в темноте. Он попытался представить себе свою спасительницу по колыханию легкого платья, по мягким шагам ее, очевидно, босых ног и неуловимому трепету длинных волос, что почти задевали его, одавая душистым ароматом с примесью озона. Она была невероятно красива: огромные черные глаза, вздернутый носик и слегка припухлый изящный рот. Он наделил ее лучшими человеческими качествами. А впрочем, и сверх того. Так он думал о ней, с нетерпением дожидаясь света, чтобы увидеть ее, а пока не мог и дотронуться до нее - она точно привидение ускользала из-под его вытянутых вперед растопыренных пальцев. Он не мог сказать ей всего, что думал, а поэтому спросил сущий пустяк:
- Ты что, в темноте видишь, как филин?
- Угу, - ответила девочка, и они оба рассмеялись. Они и шли и болтали на отвлеченные темы, шутили и смеялись невпопад, но через пустопорожние слова сказали друг другу гораздо больше осмысленных и важных слов, не произнося их, но подразумевало. Язык нежности бестолков, но общедоступен. Правда также и то, что у ласковых слов зазубренные края он очень хотел прикоснуться к ней или хотя бы увидеть, а она этого не хотела, и тьма не торопилась отпускать их
И вдруг мальчик вспомнил о поломанной спичке, той самой, неизрасходованной. Он разволновался, руки, достающие коробок, тряслись. Дрожащим голосом он окликнул девочку, вынул спичку и судорожно чиркнул о коробок - коробок выщелкнулся из пальцев, нечаянно сдавивших его, а спичка с шипением вспыхнула, озаряя все вокруг - взвился блеклый дымок. Девочка жалобно вскрикнула, отступая на шаг. Мальчик жадно всмотрелся.
Девочка оказалась такой, какой он ее себе представлял, только еще прекрасней и волшебной спичечный сноп на одно-единственное мгновение выхватил ее красу и бесподобие: длинные черные волосы, мерцающую черноту огромных мглистых глаз, тончайшее платье и стройные босые ножки - и все это тотчас же исчезло вместе с внезапно потухшим и отлетевшим огарком спички.
Опять стало темно и почему-то страшно. Они долго шли молча.
- Зачем ты это сделал? - со странной интонацией спросила девочка,
- Это была последняя спичка? - смущенно усмехнулся мальчик, опустив голову. Впереди кто-то всхлипнул. Девочка плакала,
- Ты плачешь?! - удивился мальчик, чувствуя, что совершил что-то непоправимое, убыстряя шаг, и каково же было его изумление, когда, протянув руку, он встретился с гладкой и теплой кожей девочки, скользнув по ней всей ладонью. От неожиданности он одернул руку, но испытанное ощущение было приятным. - Почему ты плачешь? - спросил он, отдышавшись,
- Что ты натворил! - пробормотала сквозь слезы девочка. - Теперь мы никогда отсюда не выберемся!
Мальчика охватил прежний ужас, подсасывающий под ложечкой, вздымающийся грозным видением со всех сторон. Но почему, в чем причина?
- Почему? - упавшим голосом спросил мальчик.
- Ты не должен был меня видеть! - горестно вздохнула она и зарыдала,
У мальчика отняло речь. Аляповатые пятна поплыли перед глазами и ни с того ни с сего подступившая дурнота разрешилась тем, что его вырвало.
«Чем-то отравился», - подумал он, сплевывая и стряхивая липкую рвотную массу,
Девочка перестала плакать и, шмыгая носом, подошла к мальчику и взяла его за руку.
- Пойдем, - глухо вымолвила она. - Здесь нельзя стоять.
Она повела его за собой, и он покорно доверился ей, как поводырю, как судьбе. Чем был мальчик для девочки, понять трудно, но, в принципе можно. Достаточно сказать, что он значил для нее не меньше, чем она для него.
Их ладони сплелись. Густой мрак обволакивал его и ее, связывая куда как более крепкими узами своих законов, и один из них гласил: дети должны взрослеть; умирая, дети становятся взрослыми. Из мальчика и девочки они переросли в юношу и девушку, затем в мужчину и женщину - не сразу, но так быстро, что они заметили это лишь по характерным возрастным особенностям и изменениям. Согласно неизвестно кем и когда установленным нормам коварного лабиринта, его жертвы периодически получали пищу, но не обычную, а щедро приправленную порошком старения и человеческих пороков. И первым пал слабейший. Он.
Он возмужал, отупел и озлобился. Он стал подозревать, что она нарочно плутает по ходам, стараясь завести его в тупик и бросить там. Мнительность перешла в манию, ничто не могло его удержать - мужчина был сильнее мальчика.
Однажды в приступе бессильной злобы и отчаяния он обозвал ее плохим словом, ударил и убежал прочь.
Никому не ведомо, что было с ним в разлуке с ней, даже ему самому, потому что он не запомнил этого; и кто знает, что было с нею без него - она об этом забыла как можно скорее.
Прошло много лет. Он еле переставлял ноги от безостановочной ходьбы в беспросветных сумерках, из чьих оков уже не чаял вырваться. Он упал на песок, пожилой, исчерпавший себя человек, и сердце его стонало от сознания вины перед той, которую бросил на произвол темных сил. Он просил у нее прощения за тяжкий грех, совершенный им, и надо же было так случиться, что в эту самую минуту она забрела именно в этот коридор. Она давно простила его - и он боготворил ее за это. Она помогла ему выбраться из песка, и они снова продолжили путь вместе, умудренные опытом и разочаровавшиеся в мудрости опыта.
Минули десятилетия. Они превратились в дряхлых глухонемых согбенных стариков. Прожитые ими года не делились больше на периоды, а стали одним постоянным годом. Они уже не шли, а попеременно тащили друг друга к непонятной цели по поразительно длинному каменно - песочному коридору.
Смысл движения они утратили, но стремление сохранилось. Как инстинкт, выработанный чередой поколений в крови потомков, жило в них ожидание счастливой развязки.
Близился смертный час обоих, когда ползущий старик поднял голову и увидел то, от чего отвык еще век назад. Он увидел свет. И смысл снизошел на его маразматические мозги. Он разбудил старуху. И вот они, скрытые пеленой тьмы, видели льющийся из-за поворота свет, и осталось преодолеть такую малость, но она сделалась не посильнее всего уже пройденного. Обнявшись, они приготовились к неминуемой смерти.
Но они не остались во тьме - их спас свет. Он собрал в них энергию, о которой они и понятия не имели, поднял их на ноги и повел.
Шатаясь, подслеповато щурясь в потоках нестерпимо яркого света, они дошли до поворота, вышли за поворот. Свет хлынул в них, подхватил, они шагнули в него и...
...и вдруг мальчик узнал то место в скале, куда вошел он когда-то в пещеру. Солнце освещало его, скала казалась вытесанной из платины.
Мальчик посмотрел на девочку, улыбнувшуюся ему. Она ничуть не изменилась, словно и не менялась никогда, да, собственно, и незачем ей было меняться. Она была такой же, какой и сохранилась в его памяти с тех самых пор, когда он ее себе вообразил, а потом впервые увидел на самом деле. Детство - это неиспользованное воспоминание.
Она улыбалась ему, значит, и он в порядке. Он ответил ей улыбкой. Они соприкоснулись ладонями. Вибрация жилки на ее запястье прокатывала живительной волной через его пальцы и по всему телу, их горячие ладони сплелись в порывистом пожатии, и они побежали вниз по цветущему склону, по бархатной траве, залитой золотом солнечного света, к журчащим водам пронзительной реки.
Остов чего-то необъятного, волнующего, обвисающего леденцовыми глыбами, реял в занебесной глазури и наполнял их души безотчетной радостью, и трепыхало там что-то еще, вреде как паруса на мачтах, но не помню, не помню, не помню...


СИРЕНЕВЫЙ КУСТ

Бесспорно, я и она - мы обитали когда-то, в раю, иначе души наши, соприкоснувшись здесь, никогда бы не вспомнили и не захотели обратно. И об этом - история, произошедшая с нами одновременно во всех измерениях пространства, даже в тех, над которыми не веет стирающий грани красоты, отшлифовывающий красоту в порошок и уносящий ее, как какой-нибудь сор с горной тропинки ветер времени.
В перекрестии блуждающих неопределенностей вспыхнула точка и, поглотив частицу ничего, выхватила из него фрагмент относительной определенности. Чирк! Я сижу, скрючившись, на скрипящем разболтанном стуле посреди пустой комнаты, на моих коленях лежит плотный прямоугольник бумаги, миллиарды полосок дождя журчат за окном. Моя правая рука крепко сжимает коробок, левая - источник пламени; на полу валяются обгоревшие спички. Я - в танце огня и шуме дождя, Я задумчив и сложен, лишь дождь поможет мне постигнуть смысл простого и вернуться в первый день. Дождь, этот дождь над уснувшим городом, я вскакиваю со стула, растворяю окно, хватаюсь за, пестрые перекидные жгутики-канаты между сегодня и много лет назад, выроненная спичка гаснет на лету, я теряю контроль над осмысленностью происходящего и проваливаюсь сквозь смешную зеркальную трубку в ...
В воскресное утро мы в который раз встретились на узенькой улочке средь низеньких домиков наших бабушек и дедушек.
- Привет!
- Привет!
Она подошла - тоненькая, прозрачная, в тоненьком прозрачном платье - держа на весу в почти незримой руке пломбир на палочке. С пломбира уже не капало, а стекало тремя струйками на землю в новообразовавшуюся пыльно-белесую лужицу, которая неровно раздавалась, разливалась вширь, волокнистыми притоками заполняя многочисленные углубления и канавки вокруг себя.
Солнце пекло вовсю, прыгая сквозь притаившиеся на холодных листьях яблонь медвяные росинки яркими зайчиками по ниспадающим волнами до хрупких плеч шелковистым черным локонам стоящей передо мной девочки. Солнце играло на пряжках ее сандалий в прятки со мной. Небо лениво разлеглось над нами, отлавливая редкие пуховые облака и быстро слизывая их своим слепящим бирюзовым языком.
Она улыбалась и щурила от солнца большие малахитовые глаза, заглядывая искоса в мои и как-то необычно тревожа. Так остро я еще никогда этого не ощущал и, почему-то испугавшись, поспешил заговорить на тему подступающей к носкам моих башмаков пломбирной лужи.
- Не жалко? - спросил я, показывая на мороженое. Она поняла по-своему.
- На, кусай! - протянула она мне его, смеясь.
Когда она улыбается или смеется, на ее щеках нет ямочек!
Загипнотизированный, я откусил почти половину предложенного, а опомнившись, уже жевал онемевшими от мороза челюстями, стараясь не подавать виду.
- Шпафибо, - прошамкал я, превозмогая ломоту в зубах.
- Не за что, - ответила она, улыбаясь все ярче, и пригубила скромный кусочек, превращая верхушку остатка мороженого в остроконечность.
- Пойдем на речку, - предложил я,
- Вода еще не нагрелась, - мягко возразила она.
- Тогда так пока, по сосоннику погуляем?
Вопрос прозвучал как просьба, но она будто и не заметила, молча кивнула и первая повернулась идти.
За улочками, за домиками, за взрослыми и стариками, за оврагом, поросшим бурьяном, была речка и сосонник. Сосны в нем росли вперемежку с елками и елями, но мы называли его все равно сосонником. Туда мы и уходили частенько, как и в тот день.
По дороге мы доели мороженое, поделились вчерашними новостями, повторяясь и тут же забывая сказанное, тараторили наперебой и взрывались смехом без всякой видимой причины, ничего не замечали, шестым чувством определяли изредка попадающихся соседей и здоровались с ними наугад. Не видя под собой бледной извилистой тропки, мы удачно миновали овраг, очутились в пределах не кошеных сорняков, сапфировых васильков и ромашковых пригорков.
Воздух постепенно достигал той невыносимой отметки накаленности, когда, поднимая с поверхности земли подрагивающее знойное марево, он проникал вместе с дурманящими запахами травы и цветов в мозг и заставлял его работать неординарно, иначе, чем в городе, в школе, чем как учили родители и чем позволяют так называемые нормы поведения и морали.
Деревья начинались невдалеке. Если идти все время по тропинке сквозь их колючие ветки наискосок вниз по склону, то рано или поздно опустишься к благоустроенному участку воды и суши, служащему местом отдыха как, для здешних, гак и для приезжих. Своего рода курортная зона. Туда мы никогда не шли. Мы знали места, где не ступали ничьи ноги, кроме наших.
Она сплела два васильковых венца и, коронованные по обычаям хвойного царства, мы ступили в непроходимую на первый взгляд чащу.
Раздвигая самодельной палицей дикообразные иголочные нагромождения низких веток, в полуприсядь мы медленно и неуклонно углублялись в колючий заповедник, пробираясь на одному богу и нам известную территорию маленьких, но достаточных для подвижных игр полянок и лужаек, безопасных крутых берегов и всякого рода тайн и загадок. И неограниченной свободы. Мы оба становились здесь совсем другими, вернее какими были на самом деле. Неосознанно попав сюда в начале лета прошлого года, мы освободились от пут надуманных обязанностей и обстоятельств, доверившись собственным выдумкам и порождениям своей необузданной фантазии.
Наконец, мы добрались до первой плеши в шевелюре сельвы. Деревья становились реже, а солнечные лучи - докучливей. Еще немного и впереди показался просвет - мы выпрямились и ринулись туда наперегонки. Паукорукие стволы стремительно расступались перед нами и шарахались от повизгиваний, улюлюканий и топота бойких ног.
Строптиво оцарапав на прощание, сосонник выбросил нас в зеленый цветущий лабиринт. Вскочили мы в него почти одновременно и, едва успев перевести дыхание, пошли на авось в безмолвной сговоренности.
Затаились наши тайны, попрятались в дремучих ежовых закоулках. Мы шагали к обрыву.
Солнце прожигало нас через линзу нашедшей невесть откуда рассеянной облачной пелены, словно небо уже насытилось небесным и теперь взялось за земное. Мы старались держаться в тени и раза два спускались к реке. Вода оказалась теплой, но у моей подруги не было купальника, а один бултыхаться я постыдился. Пришлось разделить ее участь и делать вид, что забыл о ее недавнем прогнозе. По колено мы заходили в заводь и курсировали вдоль отвесных стен обрыва, умеряя этой процедурой страдания от жары, пока нам не надоело и по потайным выступам кажущегося со стороны непролазным разлома вскарабкивались обратно.
Наверху нас ожидало забавное открытие: на одной из малюсеньких опушек глупая парочка сизых голубей прямо на траве свила гнездо и уже снесла два крошечных белых яичка. При нашем появлении голуби вспорхнули на кроны ближайших елей и с нарастающей обеспокоенностью закурлыкали, наклоняя головки и стреляя боком своими бусинками.
Она предложила гнездо огородить, а вылупившихся птенцов приручить и сделать их почтовыми. Изгородь какую - никакую я соорудил, а вот насчет приручения птенцов выразил сомнение. Она засмеялась и сказала что пошутила. Голубиные мамаша и папаша, похоже, вздохнули с облегчением, когда мы удалились.
Потом мы строили из имеющихся в избытке шишек городки и сбивали их моей дубинкой. Проигравших не было.
А небесное хозяйство тем временем окончательно разладилось: подул северный ветер и нагнал столько облаков, что солнце в ужасе захлопнулось.
На землю легла тень от загустевшего творога. Мы поблагодарили господа, сцепились за руки и завертелись неистовым волчком. Какая-то коряга торчала из травы, мы нечаянно задели за нее и, кувыркнувшись, грянули оземь.
Я больно ударился коленкой, а девочка, теряя равновесие, прижалась ко мне и в момент падения оказалась надо мной.
Упав в высокую траву, я замер... и чуть не задохнулся: воздух внизу был горячим и парким; я повернул голову, жадно втягивая в себя пьянящие свежие течения, струящиеся между затененными хитросплетениями растений. Голова закружилась. Я ощущал прислоненное к себе гибкое стройное тело, кроткое, но учащенное дыхание парного молока и пряди рассыпчатых волос на лице. Меня охватило волнение. Сквозь шум в ушах и удары в висках я расслышал, но не различил произнесенное вдруг нежное слово.
- Что? - переспросил я хрипло.
Но она уже встала, поправляя ситец на себе, встряхнула непокорной прической и улыбнулась.
- Ничего, - ответила она как-то не так.
Я поднялся и посмотрел ей в глаза... Но снова струсил, отвернулся и, жалко кривя рот, подобрал палицу. Затянулась оглушительная пауза.
- Пойдем домой, - сказала она, запрокинув голову. - Гляди, какие тучи собираются.
Действительно, тяжелые черные тучи собрались откуда-то с севера, вокруг подозрительно потемнело и затихло. Сосонник разом изменился, и, пробираясь к выходу, мы потеряли правильное направление и заплутали.
Вероятно, мы зашли слишком в глубь, куда еще до этого не заходили.
И вскоре, уж совсем не нарочно, мы набрели на сиреневый куст. Будто слабый зверь, истосковавшийся по податливой добыче, выскочил он на нас из-за поворота. Мы остановились как вкопанные. В тесном окружении померкших пирамидок сосен раскинулся в высь и в ширь огромный куст сирени. Невероятным было не сколько то, что это чудо росло среди елок и елей, сколько то, что оно в такую пору года цвело! Мы подошли поближе, не помня себя, не веря глазам своим. Она взяла меня за рукав, я невольно вздрогнул. Нас околдовал сиреневый куст.
Его пышные фиолетовые соцветия, рыхлыми гроздьями распустившиеся ненавязчивом великолепии, источали тончайший бальзам, примешивающийся к аромату хвои и раздающийся терпким дразнящим теплом по венам и артериям, привнося с собой невнятное беспокойство, настойчиво влекущее куда-то.
Я оглянулся - испытывала ли она то же самое? Судя по зачарованному выражению ее лица, да.
- Что это? - спросила она.
- Интересно, - пробормотал я и, подойдя вплотную, опасливо пощупал эластичные сердцеподобные листики. Куст качнулся в ответ, точно живое существо. Я провел ладонями по ветвям, понюхал сирень, погружая нос в большие букеты. Пришедшая со мной сюда последовала моему примеру.
- Красотище? - прошептала она. - Почему мы раньше его не находили.
- Надо запомнить это место, - сказал я, - а завтра...
Меня перебил шум приближающегося ливня. Отвлеченные зрелищем сиреневого куста, мы не сразу заметили водную стихию. А когда заметили, было уже поздно. Дождь сначала примерялся, пробуя и смакуя, а затем разошелся и хлынул, как из ведра. С хрустом и треском вспарывал он почву под ногами и волосы на голове. Тугие косые плети нещадно хлестали нас по плечам, стегали по одежде, делая ее целлофановой...
Застигнутые врасплох, мы, однако, быстро опомнились, пригнулись и вжались в куст.
Я приподнял его жилистую нижнюю лапу, и мы подлезли под нее. А когда осмотрелись, то обнаружили, что внутри находится природой созданное укрытие: когтистые ветки от кряжистого корня до плотной кроны огибали довольно свободное пространство, образуя своеобразный полый кокон. Мы забрались в него и стали выжимать на себе успевшую до нитки промокнуть одежду.
Я сбросил рубашку и по коже пошли пупырышки. Она же осталась в набрякшем платьице...
- Тебе не холодно? - спросил я, но подумал, что в случае утвердительного ответа мне нечего ей предложить.
- Нет! - ответила она поспешно, - вовсе нет. Я сейчас обсохну.
В шебуршащем полумраке было уютно. Вокруг шумел ливень, а мы полусидели, откинувшись на стенки кокона, и балансировали на них. С громким шорохом что-то скатилось по веткам и капнуло на нас.
- Ой! - внезапно воскликнула она.
Я вскочил.
- Что случилось?
- Не знаю, - плачущим голосом ответила она. - Сейчас что-то вошло в меня и ласкает, ласкает там внутри, и все лучше... Мамочка! - жалобно всхлипнула она, переворачивая все во мне. Лоб мой покрылся холодной испариной, я растерянно сжимал и разжимал кулаки, не понимая, чем ей помочь.
- Ничего, ничего, - с трудом выговорила она, отводя мглистые от навернувших слез глаза, - мне уже хорошо, очень-очень.
Удивительно, но я в первый раз увидел ее по-настоящему. Сквозь облипающую ткань проступали гладкие девичьи очертания, такие чарующие, такие привлекательные. Ее глаза приворотные и вся она, сотканная из влаги и ворожбы, вмешались в меня, и неожиданно я понял: это она - причина моих будущих ненормальных видений, снов, галлюцинаций; не природа, а она создала этот кокон для нас.
- Милая, - сказал я надтреснутым голосом, - миленькая.
Шаловливая щемящая истома перехлестнула рассудок, я совершенно поддался вдруг испытанному бередящему будоражащему чувству. Я наклонился к ней и поцеловал ее в пахнущие сливками земляниковые припухлости губ.
У нее кожа нежная, как пенка с кипяченого молока!
Она задержала меня, как-то незаметно прогнулась, прикасаясь ко мне вся, ответила сперва неопытным, нерешительным, а потом и неимоверно нетерпеливым и требовательным, щекотно-шевелящим, сводящим с ума поцелуем.
Чувства переполнили меня доверху и грозили вот-вот расплескаться наружу. Сердце захолонуло.
Медленно, неторопливо она отстранилась, выжидающе глядя в мои глаза. Я и она прерывисто дышали, слабые улыбки светились на наших устах.
- Я люблю тебя, - тихо сказал я, впитывая мягкое сияние, исходящее от нее.
- И я люблю тебя, - вымолвила она чуть слышно, и снова наступило молчание, нарушаемое лишь шелестом дождевых капель.
Ширма куста помогла нам признаться друг другу вслух о том, о чем каждый из нас давно знал. И едва признание прозвучало, шелест дождя прекратился и...
Прянули отовсюду, переполошив пеструю сеть сучьев, разноцветные лучики, закаруселили, метаясь по кокону. Откуда-то сверху опустилось доброе чувство, стало вдруг волшебно и беззаботно; умиротворяющий слух баритон негромко, но торжественно произнес:
- Страна Сказочной Реки приветствует вас! С возвращением, друзья!
Голос умолк снаружи шелохнулась складками легкая материя, послышались удаляющиеся шаги.
Снедаемые любопытством, мы выкарабкались из куста - и замерли на едином вздохе. Мы стояли на изумрудного цвета травы возвышенности, а сосонника как не бывало... Сиреневый куст полыхал фиолетовыми свечками.
В немом восхищении оглядывали мы представший перед нашим взором пейзаж. Насколько хватало глаз, блистали хрустальные озера и стелились буйные первородные леса и луга. Здесь не было жарко и душно, потому что не было солнца: мир освещали витающие в зеленоватого оттенка небе переливчатые перламутровые огни и сверкавшие по земле россыпи бриллиантов. Из лесов веяло корицей, с лугов неслась ландышевая отрада. В уши сочилась музыка неземной мелодичности. Гармоничные сладкозвучные перезвоны колокольчиков и лилий пронизывали зудящими спицами голову и грудь, и, нанизанные на них, стрекотали кузнечики скоровертными трещотками, бабочки, расписные конфетти, порхали, овевая нас замечательными преткновениями лимонных и шоколадных вихорков.
Где-то в далеких болотах квакали лягушки и ухали водяные, а в глубине леса кричали сказочные создания.
- Туда, - сказал я, еле владея собой.
- Да, - отозвалась она.
Мы соприкоснулись ладонями. Вибрация жилки на ее запястье прокатывала приятной волной через мои пальцы и по всему телу, и показалось даже, что стоит сделать небольшое усилие - и можно взлететь. Наши горячие ладони сплелись в судорожном пожатии, и мы побежали.
Босиком по бархатной траве в порыве неимоверного счастья, сердца наши, как и одежда на нас, развевались и трепыхали. Нестерпимая щекотка разбирала меня изнутри. Ритмичными толчками выбивала оттуда груз и тяжесть, склоняющие к земле, выталкивала все лишнее, мешающее в полете. Душистые трели невесомых цветов обняли меня, расширили мою грудь, чтобы вмещала она все больше и больше сумасшедших, веселящих дыханий бутонов, лепестков и стеблей, сместили до осязаемости иномерные фантомы и объемы переходных форм - неудержимой руладой взрастили на мне трепещущие крылья. Я тотчас расправил их и захохотал, с радостью увидев, что и она - окрылена.
Ликуя, мы взмыли в неистовых восходящих потоках воздуха в хороводе налетевших со всех сторон неописуемых прелестных существ. Поднявшись выше, мы видели белоснежные губчатые образования, на которых дремал маленький рыжий котенок с огнем на кончиках волосков.
Мы парили над необъятным простором, в небесах вырисовывался леденцовый остов летучего голландца, а над ним простирались паруса на мачтах. Молниями мы мчались вниз, опускаясь к причудливым деревьям, отталкиваясь от коврового мха и летя дальше по-над самоцветами лугов, в эфирную прозрачность озера, опоясанного кораллами и ракушками. Мы врезались в зыбчатую поверхность, окунались с головой, черпали пригоршнями, пили ее, утоляя жажду, но не пресыщаясь, и уносились прочь, к новым чудесам, неутомимо и без разбору, попирая прах временных и пространственных условностей, тлен минувшего и грядущего, возносясь на недосягаемые пики блаженства, ныряя в сладчайшую бездну, слившись в беспрерывном смерче восторга и любви.
Я больше ничего не запомнил из нашего пребывания в стране Сказочной Реки. Слишком счастливы мы были тогда. Разве что последние секунды прощания: машущих нам фей и эльфов и грустного гнома, водящего смычком по струнам виолончели.
И смелькнуло, зарябило, омрачилось.
Я очнулся в корявой темноте, один, на скрипучей кровати, весь в поту, с разбитым телом и воспаленными глазами. В мучительной невыразимой тоске я постепенно сообразил, давясь горькими комками в горле, что нахожусь у себя дома и, очевидно, тяжко простужен. Я был не в состоянии что-либо объяснить себе. В свите таблеточной муторности подкрадывались до боли, до ломоты в затылке знакомые дрянные кошмары гриппа. Сплошная черно-серая масса пробирочек, тонких стеклянных трубочек скапливается в беспорядочную копошащуюся плотность, а пробирочки и трубочки надо зачем-то подсчитать. Они пищат, мельтешат, я сбиваюсь со счету, хныкаю, трясу головой. Кошмар нехотя отпускает и меня изматывает непонимание, что же со мной сталось, куда пропала она, сиреневый куст, дивный мир? Или, поразила меня дикая догадка, все это было болезненным бредом, вымыслом, грезой?! Обессиленный, вялый, я засыпаю ненадолго, чтобы на короткий миг увидеть страну мечты. Просыпаюсь на разворошенной постели, на мокрой от рыданий подушке, во тьме, кишащей отчаянием, беспомощностью и вякающими удлиненностями.
Я никого поначалу не видел: ни родителей, ни бабушки с дедушкой, обхаживающих меня и пичкающих лекарствами. С неделю я провалялся под вуалью вирусно-температурного сумбура.
Стоит ли говорить, что я ничуть не удивился, когда, взглянув однажды ночью на кресло рядом с кроватью, увидел сидящего в нем белого человека. Несколько отталкивала абсолютная молочность его мантии, волос и открытых лица и рук, но сам факт присутствия постороннего человека не произвел на меня никакого впечатления, как будто я знал его очень давно.
- Добрый вечер, - сказал человек.
- Добрый вечер, - сказал я равнодушно и отметил про себя, что где-то уже слышал такое сочетание вежливых и дружелюбных ударений.
- Я переживаю, что так вышло, - продолжал человек. - Того, что случилось, не должно было случиться. Произошло трагическое недоразумение, и вся ответственность лежит на мне.
- В чем дело? - спросил я устало.
- Сказалась перегрузка, которой вы подверглись, выйдя без всякого адаптационного периода сразу из сиреневого куста в этот черствый мир. Дождь все еще шел, вы снова попали под него, и, разумеется, заболели. Я должен был это предусмотреть, я должен был вас предупредить!
Развеялись остатки сомнения,
- Так вы?!.. - воскликнул я, приподнимаясь и поворачиваясь на локте.
- Волшебник, - ответил человек, - Но я так не выгляжу.
- А как вы выглядите?
- Всяк.
Получив столь обстоятельное разъяснение, я понял, что волшебник спешит.
- Правильно понял, - сказал он. - Слушай внимательно: ты нескоро увидишь ее.
Это прозвучало как приговор.
- Как - нескоро?!! - взорвался я. - Что с ней?
- Ничего. Она уже здорова, да и ты скоро поправишься. Но... я упустил момент и не успел предотвратить козни сил зла.
- Чего?
- Сил зла. Совершилось непоправимое, вся надежда на тебя, если ты, конечно, сам того захочешь.
- Так что же я могу сделать?
- Сказать тебе главное, значит выдать злу оружие против тебя. Скажу второстепенное, подам тебе намек: зло вездесуще и всепроникающе, изгнать его можно лишь уничтожив воплощенную часть его - Змея. Запомни это.
- Что с ней?
- Вас надолго разлучат.
- Кто?!
- Люди и время. Ее родственники думают, что ты на нее дурно влияешь, твои же, наоборот, полагают, что именно она - виновница твоего якобы непристойного поведения. К обоюдному удовлетворению обеих сторон тебя увозят в другой город.
- Но почему? Что мы такого сделали?!
- Не залезайте слишком далеко в детские мечты - там грязно. Так решили взрослые, ибо сами в грязи. Но ты их не бойся. За тобой - сила любви. Не утрать ее, не заходи в тупики, из них прямой выход к предательству. Держи в сердце ломтик страны Сказочной Реки, а в голове - память о счастье. Оно твое навек, никто его у тебя не отнимет. Пока!
Волшебник исчез, а я, озадаченный, до утра бился над вопросом, взаправду был этот разговор или он мне привиделся. И лишь утро, первое за неделю, ответило мне, хотя и невразумительной скороговоркой, что все это правда,
Волшебника, должно быть, мучили угрызения совести, а я выздоровел. Сразу и вдруг. Недоуменный врач сказал, что кризис миновал и прописаны витамины и отдых. Меня накормили витаминами, а отдохнуть не пришлось. Повальное безумие и суета разрастались с истерической скоростью. Родители, получив новую квартиру, переехали за тридевять земель. Со мной. В то непогожее утро меня затолкали в машину вместе с багажом, машина тронулась. Ее дом стоял напротив нашего, но напрасно я всматривался в заговорщически занавешенные окна и изо всех сил внутреннего голоса звал, просил ее показаться, отсрочить поражающий бесполезностью мрак! Господи!!! Автомобиль свернул на шоссе, мир сотрясся от основания до вершин, ее дом меркнущим изломом трубы и крыши завернулся в тоннель улочки, а я... Почему я не протестовал, не сопротивлялся? Не выскочил из машины?! Потому что, я думаю, несмотря на пережитую сказку и неистребимую уверенность в ее достоверности, я еще не мог тогда, да и потом, находясь в обществе таких, как все, обыкновенных нормальных людей, запросто и безоглядно отодвинуть непроницаемый покров действительности и шагнуть за него. Не мог, потому что не имел представления о том, что такое вполне возможно, что таким путем уходили многие. Прозрение пришло позже, намного позже.
Мрак, школа, осень, осыпание сухих сердечек, желтопад, на опавших летучих корабликах распускаются первые припудренные кристаллики; созерцание пугающей картины таяния в грязи, мрак, зима. Новый год, наблюдение из мурзатого окна обмана, камуфляжа, растлевающего неиспорченность детства: около одного из многоклеточных домов остановился серый микроавтобус, и из него вышли в натуральную величину Дед Мороз с мешком за плечами и Снегурочка в сафьяновых сапогах; у Деда Мороза был красный нос и чрезмерный румянец - при ходьбе он вихлял; а Снегурочка шла вообще абы как: ноги у нее постоянно заплетались в соломенной косе, волочащейся, как хвост раненной гадюки; снова мрак, школа, тупые учителя, раздраженность, весна, стыдливые сновидения... В предвестии летних каникул подул южный ветер. Подхваченный им, как какой-нибудь сор с горной тропинки, я без труда перенесся в пустую комнату на разболтанный стул.


ЗМЕЙ

...за линию горизонта...
После дождя улицу сильно развезло, в грязных колеях скопилось много вязкой жижи, чавкающей под ногами редких прохожих.
Стоял и смотрел на кровоточину от выкорчеванного с корнем дома.
- Отстань!
Я оглянулся. Из узорчатых дощатых ворот дома напротив, что за проржавевшим сетчатым забором, выходила высокая стройная девушка в ослепительно-красном вязаном свитере и туго обтягивающих широкие бедра и узкую талию джинсах. Бросалась в глаза длинная, черная, как смоль, коса с вплетенной в нее голубой ленточкой.
- Внучка! Внученька! - послышался чей-то плаксивый дискант, и вслед за девушкой из-за ворот показалась бабуля - вылитый знак вопроса - с полиэтиленовой сумкой в дрожащих руках. - Хлебца бы...
- Чего?! - прервала ее зычным голосом внучка,
- Ты же там рядом будешь, загляни в булочную...
- Отвяжись, мне некогда! Совсем обнаглела, пойдешь сегодня к соседям ночевать, слышала?
Девушка нервно взмахнула косой и не спеша пошла по улице в мою сторону. Чем ближе она подходила, тем лучше я мог рассмотреть ее лицо.
Да лицо ли это? Что она сделала с лицом! Это не ее лицо!
Ресницы и все вокруг глаз так густо намазаны чем-то темным, что складывалось впечатление наркоманских или алкоголических синяков. На щеках - нездоровый румянец в неестественных разводах. Пунцовые, отвисшие от помады губы - образчик моего давнего бреда. Я застонал, почувствовав, что схожу с ума. Так же, как в доме, что снесли, на месте которого сейчас живая кровоточина. И запах этой кровоточины ударил мне в мозг, и липкие воспоминания стремительной вереницей пронеслись перед мысленным взором. Безвозвратно канувшие дни. Я ее узнал. Что-то очень изменило ее внешне, но я почувствовал ее и все-таки узнал. А узнает ли она меня? И... вспомнит ли?
Вот она приблизилась, поравнялась со мной, я замер, сосредоточился, я - слух и зрение. Ее шаги... Отчетливое хлюпанье под подошвами, ее ровное, почти беззвучное дыхание, меня овеял ток воздуха, когда она прошла... и мне показалось, что это не тепло человеческого тела, а холод ледяного столба.
Когда я пришел в себя, она уже свернула на перекрестке за угол.
Чья демоническая рука тронула ее? Что с ней? Налицо все симптомы раннего разрушения. Лисичка-сестричка, - звал я ее, рифмуя косички с бантиками. Голубая ленточка, вплетенная в пышную косу.
Голова раскалывалась от боли.
Я пришел домой и сел в кресло. Мысли ворочались, как глиняные комья: «...меня вылечили, теперь вылечить должен я. Как? Так. Так, я устал, глаза щиплет.»
Я зажмурился, щекотная слеза скользнула вниз по щеке за шиворот. Музыка за стеной успокоила и убаюкала меня, Я заснул.
Серая скалистая местность. Ни ветерка, ни движения. Пахнет серой. Скалы, камни, валуны, большие, маленькие. У моих ног что-то звонко щелкнуло и отрикошетило в ровную, словно отполированную каменную плиту. Оглядываюсь: большая аспидно-черная тень быстро исчезла за высокой скалой. Трусливыми шажками обогнув скалу, спотыкаюсь, падаю, рассаживаю ладонь в кровь. А с обратной стороны никого нет - и дальше скала неровным, крутым гребнем уходит за горизонт. Я подошел к основанию гребня, к тому месту, где кто-то стоял и скрылся. Ладонь саднит и жжет. Я посмотрел на нее. Начала вспухать. Я подул на нее - и вдруг увидел на земле тускло поблескивающую монетку. Я подобрал ее, поднес к глазам и... брезгливо вздрогнул: то была не монетка, а человеческий ноготь с большого пальца, потрескавшийся, тонкий, с острыми краями. Меня замутило, я с криком отбросил страшную находку. Осмотрел дрожащие от волнения собственные пальцы. Все ногти в порядке. Только правая ладонь воспалилась и увеличилась в размерах.
В тревоге проснулся, долго массировал и растирал онемевшую за время сна правую руку. В комнате значительно потемнело. Я посмотрел на часы. Половина восьмого. Дикий голод дал знать о себе. Я перебрался на кухню, очистил холодильник от скудных остатков припасенного за неделю, запил водой из-под крана.
А теперь? Слушать музыку, смотреть телевизор? Что же еще остается делать, когда в голове бессмысленная пробка? Я включил телевизор, пододвинул под себя табуретку.
Экран почему-то долго не озарялся, а сквозь тихо гудящий звуковой фон слышалось, как кто-то бубнит без интонации: «Все мы ходим, как в тумане, думая, что это - настоящее. Правда, туман настоящий, но он только у нас перед глазами - застилает настоящее. Сложно продолжать жить, удостоверившись, что никакого смысла нет, но глупее продолжать убеждать себя, что смысл есть, тем самым избегая неизменно сопряженных с борьбой сложностей, ибо в борьбе за понимание истинного предназначения жизни и состоит весь смысл.»
- Какая это программа? - недоуменно спросил я неизвестно кого. Телевизор моментально отключился, большой палец правой руки пронзила адская боль, от шока я даже свалился на пол. Когда шум в ушах поослаб, а пятен в глазах стало меньше, я с ужасом разглядел, что с пальца с мясом выдран ноготь, болтающийся на тонюсенькой ниточке кожи, а из раны быстро-быстро обегает по этой ниточке и падает с изувеченного ногтя мне на брюки крупными каплями алая кровь.
С придушенным визгом я подскочил и проснулся. Открыл глаза - я сидел, скрючившись, в кресле в пугающем полумраке и мелко дрожал с недобрым предчувствием в сердце. Ладонь одеревенела, затекла, свесившись во время сна. Я встал, включил свет, посмотрел на часы. Без четверти восемь. Ощутил неясное побуждение к действию. Сумбурные ассоциации: я врач, сна больна, потому что забыла, какой была в детстве.
На ходу натягивая куртку, я уже пулей мчался вниз по лестнице, на улицу, по темным холодным улицам,
Уже издали по ушам ударило звяканье стаканов, бесовский смех и обрывки эпилептической музыки. Атмосфера чужеродности царила там и наполняла душу щемящей тоской. У самого края все мое существо воспротивилось... 'Прыгай!» - крикнул я ему.
Стиснув зубы, я зашагал к шумящему дому, распахнул скрипучие ворота и втолкнул непослушное тело на узкую площадку асфальтированного двора. Поднял глаза на крыльцо: там, полусидя, развалились трое бритоголовых парней и гудели, скрежетали и дымились,
- Ребята, позовите, пожалуйста... - начал я, пытаясь выиграть на вежливости.
- ... ! - раздалось в ответ на, очевидно, инопланетном языке - и хохот: кашляющий, широко раскрытого гнилого рта и мертвых глаз.
У меня самопроизвольно сжались кулаки и я их быстро спрятал в карманы. Пригнув голову, я пошел на них, через них по ступенькам, рванул дверь на себя. Кто-то, оправившись от неожиданности, схватил меня за штанину, я молниеносно и точно лягнул - послышался хруст, штанину отпустили, я вошел в теплую пряную темноту, захлопнул за собой дверь, примкнул ее на массивный крючок - а в дверь уже стучали, на дверь напирали, на дверь матерились - и вытянув руки вперед, пошел на музыкальный шум и кислый запах. Руки нащупали еще одну дверь, обитую мятой кожей. Будь что будет! Я растворил ее настежь, отпрыгнул в темноту и нарочито развязно пробасил:
- Эй, хозяйка, выдь на минуту!
Я зажмурился, застыл в напряженной темноте. Зазвенела, упала на пол вилка, затем все опять пришло в движение, голоса, приближающиеся легкие шаги. Легкие! Сердце бешено заколотилось. Музыку снова врубили на всю катушку, я облегченно открыл глаза. Но сноп огня заставил прикрыть их еще раз - включили лампочку.
Я увидел ее. В том же обличье, что и днем. Я нелепо заулыбался и налег спиной на дверь, из которой она появилась. Никто не должен был нам мешать.
- Привет, - сказал я.
- Привет, - буркнула она. В ее взгляде я не мог прочесть ничего, кроме раздражения. Она меня узнала, но почему так реагирует?
- Я встретил тебя днем, - упавшим голосом пробормотал я, - а ты даже не поздоровалась.
- Давно не виделись, - сухо выговорила она, подбоченясь одной рукой.
Что в ней осталось от прежней девочки? Как себя с ней вести, я просто теряюсь!
- Мы же любили друг друга, помнишь? - спросил я напрямик. Пунцовые губы растянулись в резиновой улыбке, - А-а. первая любовь, как же, как же, - протянула она, глупо закатывая глаза.
- Нет первой любви! - выпалил я, избегая ее глаз, которые засверливались в мои двумя февральскими сосульками и выстуживали, выстуживали все внутри. Отмерзло и разбилось сердце, отмерз и искрошился мозг. - Есть любовь и есть измена!
- Что-о?! Ты хочешь сказать, что я тебе изменила?
- Вспомни, какой ты была, прошу тебя!
- Ты что, больной, что ли? - презрительно хмыкнула она, поджав размалеванные губы.
Нет, это просто невыносимо! Это не она, это чудовище какое-то! Мне стало противно находиться наедине с чудовищем. Я так и высказал обуревающие меня сомнения - громко, запальчиво:
- Это не ты говорила сейчас!
- Что?
- Это не твои слова! Ты не могла... - Закружилась голова и во рту пересохло от осенившего меня вдруг открытия: - Да! - воскликнул я.
- Ты сейчас - это не ты на самом деле. Ты настоящая - это та, что внутри тебя. А снаружи тебя подменило чудовище. Гадкое, безобразное, как змея!
Меня разбирало какое-то веселье, а сзади к тому же кто-то настойчиво толкал дверь.
- Я убью в тебе змея - злого духа! - провозгласил я срывающимся голосом. - Я освобожу тебя от сил зла!
Она захохотала, вернее, заржала молодой кобылицей.
- Я не оставлю тебя на растерзание чудовищ! - выкрикнул я, охваченный триумфом, вслед за чем сильный толчок в спину бросил меня вперед - я больно ударился лбом о противоположенную бревенчатую стену и до крови прикусил язык.
Чей-то громоподобный рев:
- Кто это?!!
Ее капризный голос:
- Шмель, вточи ему как следует, чтобы не ошивался здесь!
Я вскочил на ноги, перевернулся. Шмель - здоровенный мышцатый жлоб - навис надо мной, угрожающе выпячивая нижнюю челюсть.
- Тебе чего от нее надо? - промычал он, обдавая меня смрадом не чищенных зубов и самогонным перегаром.
- Зубы почисти! - вырвалось у меня.
Я не успел увернуться. Заработал приличный удар в сплетение, был приподнят высоко над уровнем земли и вышвырнут. Падая, я вышиб дверь с крючком и увлек за собой одного из бритоголовых, на свою беду оказавшегося за дверью. Он охнул, мешком шлепнулся на асфальт, а я на него. Перекувырнулся, чуть не свернув шею, через голову, и побежал, увиливая от камней. Не помню, как добрался до дому. Включил негромко магнитофон и устало растянулся на мягком диване.
Какого выражения взгляд у темноты?
Магнитофон извлекал из вращающихся катушек с лентой тревожный синтез гитар, скрипок и барабанов, музыка то выводила меня из систем
привычных понятий и представлений, предлагая свое, до смешного простое решение, то возвращая назад в реальность. Итак, мне предстоит сражение со злым чудовищем, Я решил, что это змей. Осталось подстегнуть воображение: каков он, этот змей? Как он выглядит?.. Но представлять себе невиданное не понадобилось.
Музыка оборвалась, в воздухе резко запахло серой, я посмотрел перед собой. В черном проходе прихожей я увидел змея - отвратительного, мерзкого, лоснящегося. Я отвел глаза, хотя и продолжал слышать тяжелое посвистывающее дыхание. Я опять посмотрел на змея. Он не исчез, стоя неподвижно, позволяя осмотреть себя сверху донизу.
- Не может этого быть, - прошептал я.
Ростом он был едва ли выше меня. Слизкое чешуйчатое туловище, свернутый полукольцом длинный хвост служил опорой. Большие прыщавые руки-лапы с когтями он держал на весу, поигрывая хорошо развитой мускулатурой. Толстая шея с зубцами целлулоидообразных отростков и голова саламандры с собачьими ушами торчком. Клыкастая пасть разинута, с раздвоенного языка, перевалившегося вниз за губу. капали черные слюни. Черные глаза горели ненавистью.
- Ты кто? - спросил я.
Змей насмешливо щелкнул языком.
- Тот, кого ты так хотел увидеть! - давшим фальцетом ответил он, придвигаясь ближе. - И, видно очень хотел, раз вызвал меня сюда, раз я очутился здесь! Она уснула, а из спящего тела вытащить меня - делать нечего, любой слабак сможет. Это все Шмель: как натешится - сразу спать! - Змей сплюнул на ковровую дорожку. - А она привыкла все делать по его режиму: кушать, баловаться, отдыхать.
Не знаю, что сделалось со мной, но я перестал бояться змея. Последние его слова отрезвили, растормошили меня.
- Ну, животное, - произнес я, вставая и ища под руку что-нибудь увесистое, - тебе отсюда живым не выйти.
- Признаться, - прокаркал змей, - ты мне уже порядком надоел! Я встал в боевую позицию. С рычанием змей свернулся в клубок и пружиной выстрелился в меня. Упреждая нападение, я отступил, но, видимо, недостаточно для обрушившегося на меня мощного удара. Оглушенный, я отлетел в стойку с аппаратурой. Стойка накренилась, первой выпала катушка и покатилась по полу под книжный шкаф, оставляя за собой витиеватый шлейф ленты. Я не успел отскочить и был придавлен магнитофоном, усилителем и колонкой. Сверху вспрыгнул змей и принялся с силой хлестать меня хвостом по голове. С трудом, но всё-таки я выбрался из-под стойки и сцепился с врагом врукопашную. Он сразу обхватил меня лапами и безжалостно сжимал, намереваясь переломить позвоночник. Я судорожно вырывался, наотмашь бил его свободными руками по морде, но он не отпускал и сжимал все крепче.
- Смерть твоя пришла, - злорадно всхохотнул он, плюнув кровавой слюной в лицо.
Я взвыл, рванулся так, что повалил его на пол, выдернул из магнитофона сетевой шнур и ткнул оголенные провода прямо в зловонную пасть, Меня и его свело обоюдной конвульсией, но я вовремя отбросил шнур, а когда змей ослабил захват, высвободился из его объятий. Теперь надо было все делать решительней. Я взял крепкий дубовый стул и разнес его о череп змея. Тот дернулся, как-то неуклюже прислонился к стене, лапы обвисли, глаза подернулись мутной пленкой. Я принялся лупить его ногой в то место, где у людей расположено сердце. Чешуя со звоном брызгала на пол, змеиная туша тряслась, как холодец. Но вдруг он очнулся, стегнул меня хвостом по глазам и, пока я моргал и мотал головой, грузно перекатываясь, боком пополз на кухню.
Прихватив с собой обломки стула, я догнал его в коридоре, навалился всем телом и стал душить ножкой стула. Змей хрипел и вяло защищался. А когда наступила долгожданная агония, он бился и извивался как червяк-дождевик, перерезанный пополам. И вот он затих, уродливая голова безжизненно упала, тело обмякло, лапы скрестились на груди. Я брезгливо отшатнулся, сделал несколько шагов и упал лицом вниз.
Я лежал на грязном полу и тихо стонал от боли. Я не ожидал, что борьба со змеем окажется такой короткой и мучительной. Меня знобило, я лежал очень долго, после чего, постанывая и покряхтывая, поднялся, Одежда висела на мне рваными клочьями, в глаза лезли спутанные, мокрые от пота колтуны. Я убил эту гадость, моя любимая свободна, но прежде надо ликвидировать следы преступления.
Окровавленную рубашку я сунул в мусорное ведро, туда же сложил тряпки с подтертой кровью и чешую. Подняв первую чешуинку, я вспомнил недавний сон про найденный ноготь.
- Так вот кто прятался от меня в скалах, - говорил я задумчиво, сгребая всю чешую - ногти в кучу и ссыпал в ведро. - Значит, он уже знал обо мне. Только не рассчитывал, что я его вызову и окажусь сильнее... Она свободна от нечистой силы.
Я вынес ведро на лестничную площадку, вывернул его содержимое в мусоропровод и, возвращаясь, подумал, что большую проблему представляет теперь вынести труп проигравшего незаметно для соседей. Животное он или что-то еще, но он мертв. И по моей вине. Попробуй, докажи кому истинное положение вещей.
Вернувшись, я с ужасом обнаружил, что труп исчез. Выронив ведро, я излазил всю квартиру вдоль и поперек, но змея и след простыл. Это было хуже всякого удара. Можно назвать мое последующее состояние чем угодно: комой, трансом, сновидением. Факт то, что, не выдержав потрясения, я упал в глубокий обморок.
И снова я среди скал. Воздух буквально пропитан едкой серной вонью. На ровном выточенном под сиденье выступе сидит живой и невредимый змей. Очень захотелось вцепиться в его дрянную рожу, но не пускала некая стена между нами. Язык парализовало. Я слушал непринужденную речь ставшего внезапно благодушным змея:
- Ну что ж, ты победил. Поздравляю! Но не обольщайся - я жив. Ты убил меня в ней, и только для нее я мертв. Да еще для тебя, потому что ты победил меня. Тебе этого, я вижу, достаточно. Можешь бежать к своей любимой, она твоя до гроба. Но смотри, торопись. Нас, змеев, много. Рано или поздно мы вселяемся в каждого человека и, если он не справляется с нами сам, остаемся в нем навсегда. А уничтоженные в одном, появляемся в другом. - Змей выдержал паузу и сделал величественный жест. - Нас даже ищут те, у кого нас нет, потому что мы необходимы. Для того, чтобы жить.
С этими словами он извлек из-за пазухи сигарету, высек искру из камня ~ искра задержалась в воздухе - прикурил от нее. затянулся поглубже, выпустил изо рта густую струю дыма, начавшего окутывать его.
- Прощай, человек! - Змей подмигнул мне на прощанье и пропал. Пропали и скалы.
Я встал, пошел в ванную, отмылся там, отдраился под жаркими струями душа, переоделся во все новое и душистое и вышел на улицу.
Свежий осенний ветер ободрил меня, остудил, вернул к действительности разгоряченный от смены впечатлений мозг и заставил сильнее биться сердце.
Второй раз за этот вечер шел я к ее дому и опасался» что обманусь в своих ожиданиях. Маня подгонял нарастающий страх и еще какое-то чувство, не испытанное мной доселе.
О чудо! - пустынная, освещенная тусклыми фонарями улица, беззвездная тишина, а на перекрестке одинокий стройный силуэт. Все как в сладком желанном сне!
Она подошла ко мне счастливому, задыхающемуся, в простом легком платье с вязаным платком, наброшенным на плечи. Волосы ее были разметаны, глаза горели, на бледных губах лучилась нежная торжественная улыбка.
- Я вспомнила, - сказала она тихо. - Бежим отсюда!
Я протянул ей руку. Наши горячие ладони соприкоснулись и сплелись в страстном пожатии.


БАБОЧКА В САХАРЕ

Ее бессчетным именам и телам посвящается...

...а что это, как не жалость к самому себе? Не мучь меня, отведи свой взгляд. Я захлопну створки несгораемого шкафа и больше не открою.
Все. Решено. Захлопываю.
Может, открою...
Что? Звонок в дверь? Зверь в прихожей. Игра светотени.
- Кто там?

Молодой человек в светлой рубашке с короткими рукавами, с тяжелой сумкой на плече выкарабкался из переполненного троллейбуса и, щурясь от яркого солнца и приоткрыв рот от нестерпимой жары, неторопливо огляделся.
Нестройные шеренги исполинских зданий представились ему в невообразимых масштабах. Много одинаково исполинских домов, разбитых на семейства идентичных по форме корпусов.
- Микрорайон, - пробормотал молодой человек и пошел искать единственный необходимый ему дом.
Долго блуждал он по прогретому полуденным солнцем яркому лабиринту, ошалевшие от духоты обитатели которого указывали ему то одно направление пути, то совершенно противоположенное.
Пришлось изрядно попотеть, прежде чем, порядком измотанный и уставший, он набрел на монстра с соответствующим номером на брюхе.
Глаза щипало, тело жаждало воды и прохлады.
Перед подъездом на самом солнцепеке стоял красный автомобиль. За наглухо закрытыми стеклами угадывался сидящий внутри мужчина. Положив руки на руль, откинув голову на спинку сиденья, он, похоже, дремал, разомлев от парилки, устроенной не самым удобным способом.
У молодого человека, уже поднявшегося по ступенькам подъезда к входной двери, вдруг возникла мысль, что с мужчиной в автомобиле что-то не в порядке, ведь неспроста он так неестественно откинулся, не исключено, что с ним случился инфаркт, а никто этого не понимает, а он умер или при смерти. Встревоженный, молодой человек повернулся было подойти и выяснить, в чем дело, но тут же облегченно вздохнул:
предполагаемый мертвец поднял голову и посмотрел на него пустым, ничего не выражающим взглядом.
Войдя в прохладное чрево, на лестничной площадке первого этажа молодой человек с сумкой позволил себе на несколько минут расслабиться.
Вызвал лифт и прислонился к бетонной стене.
В памяти зароились воспоминания, связанные с тем, что привело его сюда.
- Это будет сенсация! Это произведет настоящий фурор! В нашем городе юный гений, кто бы мог подумать? Мальчишка! Самородок! Мы войдем в историю! Рукопись - в набор, немедленно. Но... интервью! Обязательно интервью. Оно придаст шарму публикации.
Автор.
Его легко окажется узнать. Вместе с рукописью он прислал в редакцию свою фотографию с лаконичным посланием на обороте.
Фотография; очаровательно улыбающийся хипповый мальчик из того разряда мальчиков, которые лет в 13 с жуткой отчетливостью внезапно осознали, чем им грозит взросление, и поклялись никогда не расти, запечатленный на фоне лесных деревьев и неба с облаками.
Послание:
«Мне 17 лет, Я живу в вашем городе. Я кое-что написал и хочу, чтобы кроме вас это прочли все. Надеюсь на вашу мудрость.»
Лифт - вверх.
Звонок в дверь. Ожидание.
Игра светотени в дверном глазке.
- Кто там?
- Я из журнала. Здесь ли живет автор «Бабочки в сахаре»?
Раздались щелчки, дверь растворилась и в проеме появился сутуловатый пожилой человек с космами путаных седых волос до плеч.
- Входите, - сдержанно произнес он, отступая на шаг назад. Журналист вошел в полутемную прихожую, впустивший его закрыл дверь, и оба с любопытством уставились друг на друга. Наконец, один из них нарушил тишину:
- Я бы хотел взять у него интервью. Вы...
- Он мой сын. Его сейчас нет.
- Он в школе?
- Что?.. Ах, да, конечно, он в школе. Но вы подождите его, он скоро вернется; и чем стоять тут без толку, перейдемте-ка лучше в комнату моего сына.
Минуту спустя они уже сидели в мягких креслах маленького уютного помещения с широко раскрытой балконной дверью и окнами, обставленного более чем скромно: кресла, диван-кровать, несгораемый шкаф, письменный стол, несколько стульев, на стене ковер, на полу ковер, повсюду пыль.
«Признай это творческой неудачей, и тебе не надо будет возиться с хаосом слов, копошащихся в твоей голове. Отдохни, иди к нам».
«Отстаньте, я все очень хорошо продумал. Каждый кажущийся неудачным поворот сюжета, каждая неточность и неловкость в построении слов и предложений, даже помарки в рукописи и опечатки при тиражировании - все работает на замысел произведения» Закончив его писать, я умру, и тогда моя успокоившаяся душа в полном вашем распоряжении».
А из сумки уже извлечен магнитофон.
- Вопросы? Пожалуйста.
- Как отец, как вы относитесь к литературным занятиям своего сына?
- Занятиям?! Насколько мне известно, за всю жизнь он написал всего одно художественное произведение.
- Ну... М-м... А вы читали его?
- Ни в коем случае! Прочитавший такое обречен на насильственную смерть.
- ... Почему вы так думаете?
- Я так не думаю. Так оно и есть. С самого начала автор преследовал цель истребить все сознательное грамотное население города - и насколько ему это удалось, подтвердит практика.
- Вы шутите?
- Да какое там! Сегодня же не первое апреля.
- Совершенно верно; не первое. Но если вы сказали правду, получается, что с вами сейчас разговаривает потенциальный покойник?
- К сожалению, и это правда. Ни одна из сторон катящегося шара не помешает ему скатиться.
Решительное нажатие клавиши свидетельствовало о том, что остальная часть разговора не будет записана на магнитную ленту.
- Очевидно, ваш сын - сильная личность, раз смог убедить близкого ему человека в столь бесчеловечной идее.
- Бесчеловечна не идея, бесчеловечны люди города. А сам город -исчадие ада. Он впустил меня в себя, чтобы вытянуть мои жизненные соки, как женщина впускает в себя нелюбимого, но богатого мужчину, чтобы вытянуть из него деньги, а затем убить его.
- Значит, вы тоже жертва?
- Отнюдь. Я длань карающая.
- Я вас не понимаю.
- А что вы вообще понимаете? Может быть, вы что-нибудь поняли из того, что прочитали?
- Ну, знаете ли... Конечно, понял. Но мне бы хотелось оставить свое мнение при себе и более подробно расспросить вашего сына...
- Он скажет вам не больше, чем мог бы сказать вам я.
- Откуда такая уверенность? И вы еще говорите мне, что не читали произведения!
- Да. Я не читал. Я написал его.
Журналисту следовало бы вскочить, но он остался сидеть в кресле словно пригвожденный. Внутри некой резонирующей полости зашипело и зашуршало. А за окном бесчинствовало солнце, и далекий трамвай, как огромное сердце, колотился на рельсах.
- То есть как? - недоуменно пролепетал журналист. - Значит, ваш сын...
- У меня много детей, но все они - девочки. Мой сын - это я в возрасте от семнадцати до двадцати двух лет.
- Кто же в таком случае изображен на фотографии?
- Я, когда мне было семнадцать лет. В голове стало мутно, а на душе - муторно, но рука машинально потянулась к магнитофонной клавише.
- Не надо совершать необдуманных поступков.
Нога отпихнула магнитофон подальше от руки.
- Что вы делаете?!
- Балуюсь, - с неподражаемой интонацией произнес пожилой человек.
«Что-то знакомое», - показалось журналисту на какую-то долю секунды, а таинственный хозяин квартиры тем временем продолжал:
- Вы, может быть, думаете, что у меня лед вместо сердца. Но меня всерьез беспокоит судьба всякого ушедшего из жизни не по своей воле. А так как вы скоро погибнете, я испытываю к вам самое глубокое сочувствие, и поэтому рекомендую не отклоняться от основной темы разговора, Я готов ответить на любые вопросы, даже выслушать встречные замечания, что, полагаю, явится вполне равноценной компенсацией за уготованную вам судьбу.
- Это что, игра слов?
- Рассматривайте, как хотите то, что услышите.
Журналисту не приходилось выбирать.
- Правда ли, что на фотографии изображены вы?
- Великолепный снимок, не правда ли? - широко улыбнулся пожилой человек. - Помню как сейчас... - он закатил глаза, - всю прошлую неделю отстояла хорошая погода, не то, что сейчас. Не было яркости солнца и духоты, по небу, как комочки пенопласта, катились облака - и мир казался не таким больным и жестоким. Легкий ветерок трепал волосы и пробуждал легкие мысли. Деревья встретили меня как своего. В кои-то веки я вырвался на природу, да еще с фотоаппаратом!..
- Прошлую неделю?! - изумился молодой человек.
- Совершенно верно: от понедельника до воскресенья включительно...
Ты и журналист уже, по-видимому, догадались, что так не бывает, чтобы мужчина, которому на вид давно за сорок, на прошлой неделе выглядел 17-летним юношей.
И тогда журналист с нескрываемой издевкой задал очень простой вопрос:
- А кто вас сфотографировал?
- Кто? - быстро переспросил пожилой человек, задумался на минуту, нервно обкусывая ноготь на большом пальце правой ладони, а когда вновь заговорил, в голосе чувствовалась некоторая рассеянность:
- Я шел в лес без провожатых. Там и сфотографировал сам себя.
В недрах полого пространства зашипело и зашуршало. Я дыхание свое берег для тебя...
- И что же, неделю назад вы были юношей?
- А что тут такого! Вы разве не знали, что бог создал человека для контроля над временем? У каждого человека есть реальная возможность не стареть, а молодеть, когда ему вздумается. Я воспользовался этой возможностью и не раскаиваюсь. Ведь теперь жизнь и смерть в моих руках и умереть я смогу по своей воле.
Я дыхание свое берег для тебя, а ты...
- Так вы утверждаете, что...
Я дыхание свое берег для тебя, а ты, подарив мне бессмертие, исчезла...
- ... являетесь автором произведения «Бабочка в сахаре»?
- Да. - На лицо его легла печаль, и он добавил: - И она, подарившая мне такой пустяк.
...Как ты могла так поступить со мной?
- Кто она?
Самое большее, что может подарить женщина любимому человеку - это смерть, долгую, мучительную, ибо страдающий по истечении страданий попадает сразу в рай, где его ждет вечная любовь.
За окном будто выключили свет - в комнате вдруг стало темно.

ПОСТСКРИПТУМ

Я подхожу к тебе и говорю: «Выходи»;
ты стоишь и не видишь
чудовище, переползающее
из тебя в меня,
я беру тебя за руку
и говорю: «Здравствуй»;
ты стоишь и не слышишь,
как ангел в тебе
отвечает: «Умри»,
я любил тебя
и не долго страдал,
в моей смерти себя не вини.

Чудовище повадилось выпирать сквозь кожу - часто приходится запихивать его обратно - и это занятие отнимает много времени и сил.
Когда однажды я не справлюсь с ним, я уничтожу его и себя вместе с ним. Меня не станет.


БАБОЧКА В САХАРЕ

На самом краю мира лежит голодный город. Мертвой хваткой вцепился он своими кривыми зубами в маленькую деревню и ждет, пока она подохнет, чтобы съесть ее.
Тело деревни конвульсирует, душа деревни ослабевает, разум деревни рождает последние страшные фантазии.
Меня зовут Горбун. А лучше - его зовут Горбун. Он не жалуется на судьбу, хотя никогда еще не выпрямлялся во весь рост, некрасив лицом и подвержен неизлечимой хвори, обезобразившей ему кожу. Помимо физических недостатков, природа наказала Горбуна и явными умственными. И вообще, если он умрет, никому не будет жалко этого несчастного. Но он верен своей хозяйке - Ведьме и служит ей как может, за что и живет не на улице, а в ее доме. Служит ей и собака, что живет в будке во дворе: злая, глупая, слушается только Горбуна, потому что он кордит ее и наказывает за малейшую провинность. Она уважает Горбуна и, наверное, полюбила бы, будь он с ней более ласков и терпелив.
Дом Ведьмы обходили стороной все жители деревни, кроме тех, кто нуждался в помощи ведовства, - но рано или поздно каждый испытывал нужду в такой помощи и прибегал к ней. Она лечила людей, разрешала их многие, казалось бы, неразрешимые проблемы, но было от чего и сторониться ведьминого дома. По глубочайшему убеждению простолюдинов, именно Ведьма насылала порчу на неугодных ей, портила погоду и урожаи в огородах, а мертворожденный ребенок, оживленный ею, вырос и стал убийцей.
Но кое-что стирало грань между ними и ужасом, который она воплощала в себе, влекло их к Ведьме и делало в чем-то родственными ей. Раньше захаживали сюда люди города, которых она принимала крайне редко и весьма неохотно, взимая с них ко всему прочему бешеную плату за оказываемые услуги. Это нельзя назвать корыстолюбием, ведь односельчанам она помогала бесплатно - в этом выражалось ее личное отношение к городу, зачастую высказываемое вслух при значительном скоплении народу, и, надо отдать должное тем, кто ее слушал, они верили в то, что она говорила.
А она говорила правду.
Больной не отличит живое от безжизненного. Экскаваторы и бульдозеры как желтые прогнившие клыки обступили со всех сторон нежную плоть деревни, а корявые щербатины новостроек вызывали точно сострадательную боль и отвращение у тех, кто был еще здоров.
Заканчивая каждую речь. Ведьма взывала. Ведьма призывала:
- Веками наши предки жили здесь, мир, в котором мы живем - наш мир, а чужаки из иного мира хотят завоевать нас и похоронить заживо в железобетонных склепах. Дом за домом наша деревня переходит во власть города, и кто еще остановит этот кошмар, если не мы?!
И люди, выслушав, расходились. Они верили, но они бездействовали. Зная неизвестность в лицо, они не ведали ее гибельной сущности. За них за всех одна Ведьма сдерживала натиск города, но и в ней чего-то было мало, из-за чего город оказывался сильнее.
У Ведьмы была какая-то тайна, она ее тщательно скрывала от посторонних и в особенности от Горбуна, И чем тщательней она скрывала, тем явственней проступали ее порочные черты сквозь покров излишней предосторожности.
Ведьма, шепчущая над открытым сундуком - так называл для себя эту тайну Горбун и не пытался ничего выяснить. Сундук, запертый на десять замков, стоял всегда в ведьминой комнате, а ведьмина комната являлась неприкосновенной собственностью самой Ведьмы.
Горбун любил Ведьму. А она вряд ли догадывалась об этом.
В тот день, с которого традиционно принято отсчитывать последние дни деревни, Горбун впервые осмелился постучаться в комнату своей хозяйки. К тому его побудило чрезвычайное обстоятельство. В душе его кипели противоречия, когда он стучался к ней в дверь.
Никто не отозвался, но после
второго стука дверь поддалась и плавно отворилась сама собой.
Разглядел, как хозяйка его сидит в полутьме, склонившись над полуоткрытым сундуком, и шепчет непонятные слова, сливающиеся с шорохом и шипением, исходящим из недр сундука.
Кашлянул - она поспешно захлопнула сундук.
- Чего тебе? - в глазах ее сверкали гнев и тревога. Горбун замер в нерешительности: сказать или промолчать. Ведьма привстала, опершись руками о крышку сундука.
- Ну же!
- Госпожа, к вам просится горожанин.
- Горожанин?! - возмущению ее не было предела. Перепрыгнула через сундук, подскочила к Горбуну, опаляя его ненавистью и презрением. - Горожанин! Нерадивейший из слуг! И ты набираешься наглости беспокоить меня по таким пустякам? Ступай и гони его прочь!
Она выпростала правую руку с вытянутым указательным пальцем перед собой так быстро и резко, что чуть не выколола бедняге глаз.
Но Горбун не шелохнулся.
- Госпожа, - произнес он смиренным голосом, - я гнал его прочь, я бил его, но он настойчив в желании видеть вас. Госпожа, он говорит словами, которых я никогда не слышал. Он не похож на остальных.
Ведьма изменилась в лице, отвернулась, прошлась, еле смиряя возбуждение, взад-вперед по комнате.
- Значит, свершилось, значит, он пришел, - запричитала она вполголоса и внезапно остановилась в странной задумчивости.
- Спустя целую вечность подняла голову и повелела:
- Введи его в горницу! Сейчас я выйду к нему,
Когда Ведьма вошла в горницу, там ждал ее прекрасный длинноволосый юноша с ясными, как солнечный день, глазами.
Внутренне трепеща, как пойманная птица, а внешне суровая, приблизилась она к нему и спросила:
- Кто ты и что тебе нужно?
- Я пришел издалека, - ответил он.
- А я хочу, чтобы ты немедленно убирался отсюда!
- Но я проделал такой долгий путь, чтобы увидеть вас и просить о милости выслушать меня. Только вы можете мне помочь.
Ведьма отмахнулась рукой.
- Я щедро заплачу.
- Да, ты не такой, как они, - она кивнула в сторону виднеющихся за окном подъемных кранов, - но действуешь теми же способами, что и они. Так чем же ты лучше их?
- Я не предлагаю денег.
- Вот как! А чем ты думаешь мне заплатить?
- Откровенностью. Я расскажу вам о своей любви.
- Что? Ты любишь? Нет, это невероятно! Ты обманываешь старуху?
- Вы стары, но истинный возраст исчисляется не годами, не правда ли? Мне незачем вас обманывать. Я пришел, чтобы вы научили меня.
Теперь лицо ее выражало лишь безграничную грусть.
Сухой костлявой рукой дотронулась она до его сероватой гладкой кожи на запястье.
- Где же ты был раньше?
- Где я был раньше? А кто мне скажет, где я сейчас?
- Хорошо, оставайся, живи в моем доме. Горбун покажет тебе твою комнату - она смежна с моей. Вечером расскажешь мне о любви. Но учти: у нас осталось очень мало времени и не всё оно принадлежит нам.
Стояла поздняя осень, первые весенние росточки пробивались из прелой земли, высоко в черном небе загорались дырочки из неведомого света.
Никто не преступал доселе порога ее комнаты - юноша нарушил вековой закон.
Сундук задвинут под кровать, Ведьма сидит на кровати, юноша - поодаль в кресле-качалке разглядывает небогатую обстановку, косится в замусоленное массивное зеркало на стене.
Освещение - от свечи, одиноко торчащей посреди приземистого криволапого стола.
- Как это было?
- Как это было? - эхом вторил он. - Наверное, для того и существуют счастливые дни, чтобы за них потом расплачиваться всю оставшуюся жизнь. Это весна так преображает нас, делает красивыми и ловкими. Пора года, когда мы познаем какой-то священный секрет, но боимся открыть его друг другу.
- Ты откроешь мне секрет, который боялся открыть ей?
- Да, я выучил его наизусть.
«Я хочу, чтобы ты знала.
Я люблю тебя. Я полюбил тебя с той самой минуты, когда впервые увидел тебя, а может, и задолго до того.
Мне ничего не надо от тебя, я счастлив, когда вику тебя, когда нахожусь рядом с тобой.
И за те короткие мгновения, когда ты прекрасна, я люблю тебя и в те долгие часы, когда ты омерзительна.
И я постараюсь сделать все возможное, чтобы ты всегда была счастлива.
Милая, ты не подаришь мне свою любовь. Я не достоин такого дорогого подарка, я знаю, твоя любовь дорого стоит, она не по карману оборванцам вроде меня.
Спасибо тебе за то, что ты позволила мне оберегать это сокровище, пока не появился тот самый. Да, меня тошнит, когда я думаю, что он целует тебя, да, меня выворачивает наизнанку, когда я представляю себе его справляющим на тебе половую нужду, да, но я люблю тебя.»
- Кто она?
- Богиня, солнце, после которого невозможно смотреть на луну и звезды.
- Если долго смотреть на солнце, можно ослепнуть.
- Я ослеп, глядя на нее - и с тех пор не вижу ничего, кроме нее.
- Мне необходимо подумать, а тебе пора идти спать.
- Когда-нибудь смерть разбудит меня, и я больше никогда не усну.
- Не говори так.
- Я так думаю, - сказал он, удаляясь в свою комнату.
У деревенских жителей сложилось весьма отрицательное представление о чужаках из города, подогретое отчасти проповедями Ведьмы, а прознав, что она поселила у себя юношу, они просто взбесились. Относительно спокойные к снимающимся на их горле клешням, они не могли потерпеть проникновения внутрь. Наиболее сознательные и активные организовали мари протеста к тому месту, где по их единодушному мнению в теле деревни засела заноза.
Проснувшись рано утром от дикого шума, юноша никак не мог понять, что случилось. Гомон, толкотня, собака орет благим матом, Горбун угрожающе рычит.
Юноша спрыгнул с постели, выглянул из окна во двор.
Там собралась толпа, как на митинге, маленький участок у крыльца оборонялся надрывающейся от лая собакой, на Горбуна с вилами и длинным ножом напряженно застывшего на нижних ступеньках крыльца, страшно было смотреть.
Люди что-то требовали - и вдруг на крыльцо вышла Ведьма - и все умолкли.
- Зачем вы пришли сюда? - спросила она величественно. - Зачем нарушили покой моего дома?
Из толпы выделился низенький румяный мужик в кепке:
- Не ты ли нас остерегала от чужаков, Ведьма? - спросил он, лукаво сощурив левый глаз. - Не ты ли предупреждала нас об опасности, которую несет в себе каждый из них? Так вот, мы пришли сюда, потому что нам не нравится, что в доме твоем живет горожанин. Мы требуем объяснений!
Рокот одобрения пронесся по рядам собравшихся, но запнулся, едва Ведьма подняла руку и заговорила:
- Я не отказываюсь от слов, к которым, как мне казалось, вы были равнодушны. Но тот, кого вы называете чужаком, таковым не является. Он горожанин, это верно, но он - наша последняя надежда на выживание. Я пришла к такой мысли, размышляя целую ночь.
- Покажи нам его! - вырвалось из толпы. Юноша распахнул окно и сел на подоконник.
- Вот я! - улыбнулся он им. Они отпрянули от его красоты. Красоты было бы достаточно им, но червь сомнения уже изрядно изглодал их пористые души. Они закричали?
- Докажи нам, что он - наша последняя надежда!
И тогда она произнесла заклинание:
- Через три дня после прихода инока, в полнолунье, сдвинется неподвижное, придут в движение силы, сильнейшие сильных мира сего и сбудется всякое сказанное в эту ночь.
Идите и ждите!
Люди послушно разбрелись по домам.
Ведьма и юноша с минуту не отрываясь смотрели друг другу в глаза, затем одновременно отвели взгляд.
Весь день она хранила молчание, а вечером очень быстро отправила его спать.
Сквозь наворачивающуюся дрему он вдруг услышал, как за стеной кто-то бессвязно бубнит. Накрыл ухо одеялом - не помогает: навязчивое бормотанье, с фантастическими интервалами раздававшееся в соседней комнате, проникало и сквозь взбитую вату.
Вскинувшись как ошпаренный, он выкрикнул:
- Это ты, что ли, Ведьма, там языком треплешь?!
Пауза.
- Я, милок, да не треплю, а разговариваю.
- С кем ты там разговариваешь?
- Да с тобой, с кем же еще.
- С кем?
- С тобой.
- Ты хочешь сказать, что я нахожусь в твоей комнате?
- Зайди, посмотри, сам убедишься.
Нервно чеканя шаг, он перешел из своей комнаты в ведьмину - сама Ведьма преспокойно сидела в качалке и вязала чулок - зашел, боязливо оглядываясь, пока не увидел свое отражение в замусоленном зеркале на стене. Пересек пространство комнаты, остановился перед зеркалом.
- Да, - ответил он, - я действительно здесь.
- У тебя чуткий сон, и ты плохо переносишь пробуждение, - сказала она ему.
Он присел на край кровати.
- В моем доме стоял телефон. Я прочел его номер: 22-15-56 и подумал: «А что будет, если я позвоню по этому номеру с этого же телефона?» Шутка ли дело - поговорить с самим собой, да еще по телефону, когда больше не с кем разговаривать?
Он замолчал, уставившись в одну точку.
- И что? - спросила Ведьма.
Точка превратилась в тире, потом исчезла.
- Сколько я ни набирал этот номер, всегда было занято. И я никак не мог понять, с кем же я там так долго разговариваю. И вот только сейчас, сию минуту, я понял, с кем.
- С кем же?
- Я разговариваю с тобой.
Ведьма отложила спицы и пересела к юноше.
- Помнишь, ты сказал, что истинный возраст исчисляется не годами?
- Да.
- Так это ты угадал про меня. Ты не смотри, что я такая старая и некрасивая. Если захочу, смогу стать молодой, смогу стать желанной.
Он усмехнулся, опустил глаза, мотнув головой недоверчиво, а когда снова посмотрел на нее, увидел вдруг к величайшему изумлению девушку красоты неписаной. Она потянулась к нему.
- Но ведь я мальчишка. Характер как у мальчишки, внешность как у мальчишки. Все как у мальчишки.
- Все как у мальчишки? - спросила она, наклонившись к нему достаточно близко, чтобы он мог ощутить на своем лице легкие покалывания ее невесомых волос. - Я не сказала тебе сразу, - прошептала она ему на ухо. - У меня есть тайна, которая так же связывает меня, как тебя твоя любовь к богине. Но благодаря тому, что она есть, я обладаю способностью узнавать будущее. Девственность - лакомый кусочек для всякой нечисти. В третью ночь, в полнолунье, всё, что есть злого на земле, слетится над деревней на свое очередное пиршество. Сладким блюдом выберут тебя и еще кое-кого. Единственный путь к спасению - ликвидировать твою девственность раньше, чем они заявятся за ней сюда. Он вышел из ее комнаты, не пожелав спокойной ночи.
Он заснул, и ему приснилось, что он дозвонился и даже поговорил о чем-то с самим собой. Проснувшись, он не мог вспомнить, о чем именно.
После завтрака он прогуливался вокруг дома. Его ожидала роковая встреча. Заглянув в палисадник, он увидел играющую в песочнице маленькую черноволосую девочку. И замер, задыхаясь в неожиданном волнении. Смуглая и стройная, с ангельским личиком, в полупрозрачном коротком платьице, своими телодвижениями и жестами она живо и остро напомнила ему ту, что снилась каждую ночь, снилась с того времени, когда он однажды почувствовал, почувствовал, как чувствуют это лишь новорожденные и умирающие - тяжесть божьей длани и начал мечтать о свободе.
И когда она, вылепив еще одну башенку зыбкого на вид замка, посмотрела ему в глаза, он чуть не закричал. Это был ее взгляд: пронизывающих насквозь, прожигающих угольной чернотой огромных сияющих радостью детства очей.
- Привет, - кивнула она ему доверительно. - Иди, помоги мне с колоннами.
Он и не заметил, как перемахнул через забор и очутился перед ней на коленях.
- Кто ты?
- А, - небрежно отмахнулась девочка, стряхнув ему за шиворот немного песка, - я ведьмина внучка. Но ты ей не рассказывай, что видел меня.
- Почему? - Пальцы дрожали, колонны обваливались.
Девочка вздохнула:
- Она прячет меня ото всех, думает, что я только для нее, запирает на...
Девочка принялась загибать пальцы и почему-то радостно вскинула их, растопырив перед собой.
- ... на десять замков! А я, между прочим, - она понизила голос до шепота, - иногда удираю от нее через лазейку, которую ей в жизни не сыскать!
Девочка весело рассмеялась, но тут же прикрыла рот тыльной стороной ладошки. Зловещая тень легла на песок, на нее, на него. Он поднял голову: Ведьма.
- Марш в дом! - приказала она девочке.
Та повиновалась.
- А мне что делать? - поинтересовался он.
- Ты мне веришь?
- Мне верить тому, что сказала девочка?
- Если хочешь, она твоя нынешней ночью, но если тебе по какой-либо причине захочется провести остаток ночи не с ней, а со мной, моя комната будет не заперта.
Он нашел девочку в доме, утешил ее смешными шутками-прибаутками, отвел в свою комнату и пообещал вернуться к вечеру.
Днем помогал Горбуну колоть дрова к зиме и окучивать землю к посадке картошки.
Вернувшись вечером, застал ее сжавшуюся в клубок, вжавшуюся в темный угол. Она тихонько плакала - капли слез с громким звуком разбивались о пол.
- Что с тобой? Отчего ты плачешь?
- Ты не видишь его, он в узоре обоев.
- Кого?
- Он появился из стены, поманил пальцем - и вдруг пропал.
Он взял ее на руки, поцеловал в лоб - тот не был горячим.
- Странно. Ах ты, детка моя, да что же это с тобой! Хочешь, я расскажу тебе сказку?
Она кивнула.
- Ну, слушай,
Ветер в кронах ночных деревьев выметает свою новую сказку-паутинку.
Сказка рассказана, девочка сидит на высоком стуле, болтая ногами, глаза ее светятся в темноте. А он наслаждался свечением ее глаз, тем, что она слушает и понимает его:
- Я говора им: любовь. Они отвечают: сумасшедший. Я говорю им: темнота волос ее загораживает небосвод ночи; а они отвечают: бред. Так зачем мне они, зачем мне их мир? Я ухожу от них. Но я не пойду без тебя.
Дай мне руку, и я поведу тебя за высокие облака к недосягаемым звездам. Пойдем со мной, и ты увидишь, как это просто - сделать шаг навстречу бессмертию; я покажу тебе светлые добрые города, где можно жить. Я подарю тебе все миры и их окрестности, только... дай мне руку.
- Отвернись, - кротко попросила она, - и отойди на пять шагов.
Он сделал, как она просила.
- Смотри! - раздалось через некоторое время за его спиной.
Он обернулся. Глаза, привыкшие к темноте, не обманывали. Он увидел змею.
Длинная, черная, с приторным шипением ползла она к его ногам.
Завороженный, загипнотизированный, он не мог и не смел сдвинуться с места. Ни шелохнуться, ни пальцем пошевелить.
Холодная кровь, холодная вся, хладом своим, сковавшая, подползла, обняла за ноги, снова стала девочкой: маленькой, худенькой, обнаженной, смотрела прямо в глаза.
- Люби меня вечно, - жарко прошептала она срывающимся голоском. - Вот мои руки.
Он сжал ее руки в своих, их губы слились в пьянящем поцелуе. Он отнес ее в постель, накрыл одеялом и вышел из комнаты. У Ведьмы горела все та же свеча.
Они долго сидели лицом к лицу.
- Открестись от бога, отрекись от богини - стань свободным. Но ты больше не сможешь один...
- Пойдем вместе? - закончил он за нее и укоризненно покачал головой. - Но ты же тоже не свободна.
Она внимательно посмотрела в его глаза.
- Я хочу сказать, - вымолвил он, с трудом переводя дыхание, - я хочу сказать, хотя мне тяжело говорить. На наших пальцах нет обручальных колец, но они все-таки есть, и я думал, что, может быть, мы поможем друг другу снять их ...
Она погладила его по голове.
- Она ждет тебя. Она твоя в сегодняшнюю ночь. Постарайся не разбудить ее, когда будешь ложиться рядом с ней.
Устав смотреть на спящую девочку, он уснул.
Снился страшный сон. Ребенок нагнулся над гладью реки, залюбовавшись размытым отражением, не уплывающим по течению - и тогда чья-то зеленая рука высунулась из воды и, схватив ребенка за ногу, утянула его за собой.
Весь следующий день жители деревни обсуждали загадочное исчезновение четырехлетнего сынишки одной доброй женщины, что жила на самом берегу реки. Выбежал погулять утречком - и никто больше не видел карапуза.
Как всегда, обвиняли Ведьму, ее злые козни... Предвкушали события полнолунной ночи.
Девочка льнула к юноше - он всячески избегал ее.
Горбун становился все более мрачным и замкнутым.
А вечером прекрасный юноша пришел в комнату к прекрасной девушке.
- Я понял, - сказал он. - В точке соприкосновения двух противоположенных сущностей возникает третья, иная. На границе света и тьмы - сумерки, на границе дня и ночи - утро и вечер. О, сколько миров могло бы родиться в наших объятиях!
- Иди ко мне, - сказала она, - возьми меня, сдави мои бедра, стисни грудь, кусай меня, ешь, отведай амброзии моей шеи, испей нектар моих губ, испей меня всю, я вся твоя.
Они раскачивались, они кружились в неудержимом танце блаженства, и мир кружился и раскачивался вместе с ними, плавился и стекал по стенам в неукротимое пламя страсти, и когда ему стало казаться, что блаженству не будет конца, он почувствовал на себе чей-то тоскливый взгляд. Он посмотрел и увидел ее, стоящую у порога. Неизвестно, сколько она простояла вот так, наблюдая за происходящий в комнате, уже не различая подробностей и деталей, погрузившись внутрь себя, в свое змеиное чрево.
Он еще не видел ее такой.
В свою очередь почувствовав, что он смотрит на нее, она встрепенулась и убежала. Хлопнула наружная дверь.
Ведьма словно очнулась.
- Что это было? - спросила она.
- Девочка убежала в ночь, - поражаясь собственному спокойствию, ответил он.
Ведьма вскочила, засуетилась, одеваясь на ходу.
- Она не должна была этого делать, она не должна была этого делать, - повторяла она как бы во сне.
- Горбун, вставай! - заорала она, одевшись полностью и превратившись в старуху. - Ищи девочку! А ты, - она оглянулась на юношу, - запри за нами парадную и никого, кроме нас, не впускай. Я не должна была допустить, чтобы она сбежала, - забормотала она, удаляясь с Горбуном через двор на улицу.
Собака захлебывалась от лая.
Минут пять он стоял, тупо уставившись на полную луну на небе, посеребрившую все вокруг, прежде чем в него начал проникать страх.
Предотвратить надвигавшуюся опасность.
Запер парадную дверь на два поворота ключа, подскочил к двери черного хода и едва задвинул щеколду, как кто-то постучался.
По тому, как постучали, он легко определил, что что-то случилось, что-то страшное, непоправимое, чего он давно боялся. Ему не хотелось узнать, что именно случилось, он не хотел открывать.
Повторный стук сопровождал взволнованный хриплый голос:
- Ради бога, поскорее отворите. Человек умирает!
Он отворил и впустил двух соседей Ведьмы: одного, который стучал, и второго, которого первый вел под руку.
- Что с ним?
- Ужалила змея.
Что ж, все ясно: уползла на волю и теперь жалит каждого встречного-поперечного.
Ужаленный не устоял и свалился под лавку. Стучавший шумно взялся поднимать его.
Вскоре возвратились Ведьма и Горбун. Ведьма была запыхавшейся и растрепанной, Горбун - угрюмым и удивительно собранным.
Ведьма разом ответила на все незаданные вопросы:
- Она покусала дюжину человек. Староста объявил, что девочка - змея - лазутчик города, она внедрена им, чтобы отравить деревню изнутри ядом сумасшествия. Вся деревня собралась у него в хате и решает, как быть. Полагаю, не позже чем через десять минут они выйдут оттуда с колами и обрезами, и тогда...
Ее ладони сжались в кулаки, она завизжала:
- Вон! Я никого не хочу видеть. Мир рушится, все пропало, они победили!
Понурив головы, направились они к выходу. Горбун, ссутулившись пуще обычного, вышел первым, за ним, волоча за собой умирающего товарища и варкая ногами, выбрался ведьмин сосед.
Последний выходящий задержался, прислонившись к косяку под окриком Ведьмы:
- Постой минутку! И не оглядывайся, пожалуйста, - добавила она тихо-тихо.
Он вздохнул: он не мог смотреть на нее. Ему хотелось расплакаться.
- Выслушав меня, беги отсюда, как можно быстрее, найди змею, но не убивай; поймав, пойми, успокой, приручи и слушайся во всем, потому что она права во всем, что происходило, происходит и произойдет еще. Умершему даровано бессмертие в том возрасте, в котором он умер. Ты умер в 22 года - ты бессмертен и вечно молод. Ты еще не родился. Душа твоя еще не обрела плоть. То, что ты видишь в зеркале - скитающийся призрак. Но скоро ты обретешь пристанище. Через неделю у девушки, которую ты любил когда-то, появится ребенок. Это будешь ты. Дитя своей возлюбленной, дитя своей любви, И знай: когда ты родишься, в одну из ночей твоего младенчества будет зачата девочка - твоя путеводная звезда, твоя сестра. Каждые шесть лет ей суждено вспыхивать все ярче, пока огонь ее света не соединит ваши сердца навеки.
А потом он вышел из дому, не заперев за собою дверь, и ушел далеко за горизонт к домам, в которых его едут, ибо он красив лицом, прекрасен душой и благословит судьбу за ниспосланное ему счастье любить и дарить любовь, зажигая в сердцах людей горячие звездочки. Его зовут Сергей. А лучше - меня зовут Сергей.
Мир изменится, деревня исчезнет с лица земли к радости хищного города, но мы не погибнем. Мы, видоизмененные, замаскированные под привычные городу предметы, будем травить это чудовище изнутри, пока оно не подохнет, чтобы дать миру свободу от каких бы то ни было условностей! И пусть разносится над полями тысячелетий моя звонкая песня:


Ветер принес пыльцу с высоких гор,
с далеких полей,
и на прекрасном лице заблистали искры
солнечных, золотисто-желтых лучей;
спой свою песню скорее
для черных высот, для безбрежного неба -
и расцветут над землей белоснежные розы звезд;
не умереть и не жить,
а слушать сладкие звуки цветов,
слушать музыку слов и движений
и верить в любовь,
приносящую радость полетов,
подарившую счастье парений на крыльях
встречному ветру...

Зажегся свет, но тусклый-тусклый, ибо наступил вечер.
Они о чем-то очень долго беседовали, а в конце молодой человек высказал свое крайнее несогласие.
- Я вам не верю.
- Что ж, - спокойно парировал пожилой человек, - собеседники - это айсберги, основная масса которых скрыта под водой их эгоизма. Следовательно, всякий разговор заведомо бессмыслен.
Молодой человек встал, подобрав с пола магнитофон и сумку.
- Я не верю вам, - выдохнул он и, пряча слезящийся взгляд, вышел прочь из комнаты, из квартиры, из дома в сумерки.
- Взять! - рявкнул Горбун видоизмененной собаке.
Молодой человек оглянулся и глаза его прояснились.
На какую-то долю секунды, оставшуюся до жестокого удара, он увидел за лобовым стеклом мчащегося автомобиля ничего не выражающий взгляд мертвеца.
Светлая рубашка окрасилась в темное.
Сергей сидел в ожидании.
Раздался телефонный звонок. Он поднял трубку.
- Да?
- Моя мама еще не появлялась, но ты приходи сейчас. Хорошо?
Знаешь, я сегодня такой страшный сон видела. Мне приснилось, будто идем мы по проселочной дороге, и я тебе что-то рассказываю, а ты киваешь в ответ и ничего не говоришь.
И вот мы дошли до какого-то рва на краю дороги, глубокого, до краев наполненного водой, причем прозрачной - но дна все равно не видно - и я спросила тебя: «Ты плавать умеешь?» А откуда ни возьмись на нас набрасывается, представляешь, такой большой черный человек и начинает кричать, обвинять в чем-то, хочет столкнуть тебя в ров, и я заслонила тебя; произошла борьба с ним или я просто пригнулась, присела, а он перескочил через меня - и упал в этот ров.
И вдруг ты /а ты до этого спокойно стоял в стороне/ подходишь к воде и прыгаешь вслед за ним в ров. Я остолбенела от ужаса; а вода такая прозрачная, что видно тебя всего, как ты погружаешься. Я быстрее побежала, нашла какую-то палку, подцепила ее за твою одежду и вытащила тебя из этого рва. А ты встряхнулся, откашлялся, мы походили немного, а потом так и разошлись кто куда.
И представь, за весь сон ты не произнес ни одного слова!
- Я боюсь расшифровать твой сон.
Пообещав скоро прийти, я повесил трубку.
Апрель забрался в мою постель и лишил меня невинности.
«Где же ты был раньше?» Где я был раньше?
Где я был раньше?! Прошу вас, стены, не смейтесь, вы-то знаете, где я был. Сколько времени я провел в вашем обществе, а вы даже не попытались защитить меня в трудную минуту.
И не смейтесь вы там, глядящие сквозь стены, думаете, я вас не вижу?
Я ее не вижу.
Милая, я тебя не вижу. Сколько зеркал нужно разбить, чтобы увидеть тебя?!
Ну, что же вы больше не смеетесь? Почему вдруг стали такими серьезными?
Пронзительно-звонко зазвонил телефон.
- Алло. Кто это?.. Кто?!! Из какого сна?.. Что ты говоришь? Ах, да, конечно, узнал. Здравствуй.
Пока мы говорили, у меня было видение.
Я видел человека с сетью в руках, сидящего на берегу реки, и он сказал мне:
- Я много знаю, я много поймал за минувшие тысячелетия, и вот что я понял: влюбленные - это распятые лицом, к лицу, лицом к кресту - их разделяет крест. Разрушение креста между любящими людьми - вот задача нового Христа.
Когда видение и разговор закончились, я побежал к той, которая ждала меня.
Вот цветок. Вот бабочка, порхающая вокруг него. Поставь цветок в вазу и съешь бабочку, или... Наслаждайся полетом бабочки вокруг цветка.
...крылья встречному ветру, облака, задевающие траву, антенны на крышах и пресмыкающиеся в лужах далеко внизу и далеко вверху, и не касаясь их, я верю в свою любовь...


СЛАДКИЙ НЕСБЫВАЕМЫЙ СОН

Витебск - это огромный сон, в который к вечеру впадаешь окончательно.

В городе я появился вечером. Никто не ожидал моего появления, поэтому родственники меня не встретили, а к приезду домой отнеслись весьма неприязненно.
Была зима, судя по снегу и морозу. Снегу выпало к этой ночи - как молока пролили на город... и продолжают проливать. Пусть и не так сильно, как днем, но снег еще падал, красиво, сказочно. Панорама зимнего города, пронизанного в полумраке собственной таинственной атмосфера радужными огнями и падающими снежинками, ясной стереоскопической картинкой открывалась из окна моей комнаты.
Я переодевался во все теплое и подобающее для вылазки в ночной город, когда в комнату не спросясь, шумно дыша, вошел отец.
«Сынок, то, что ты меня ненавидишь, это я понял уже давно, и ты мне это уже неоднократно доказывал еще в нашу молодость, но пожалей хоть мать, она ведь твоя мать!»
Окончив переодеваться, я демонстративно закурил и с грустью посмотрел отцу в глаза.
А он здорово постарел...
«Какой у нее сегодня дом?» - спросил я его.
«Нет», - ответил он.
Где-то на вершине одной из беловерхих гор, на той неопределимой высоте, где сгорают метеориты, или под тонким слоем ила и песка в самой глубокой точке океана расположена дверь в комнату, где находишься ты.
А может быть, эта дверь совсем близко, на чердаке какой-нибудь заброшенной многоэтажки, либо под канализационным люком, мимо которого я каждый день проходил, боясь наступить на него и провалиться в холодную темноту...
«Что значит, нет? Она же есть, я знаю, и я буду посещать ее, пока она жива, с этим ничего не поделаешь, если хочешь, вызывай священника, и он изгонит меня навсегда.»
«Стеклянный», - вымолвил отец, подавляя судорожным сжатием челюстей охватившие против воли эмоции почему-то не черствеющего сердца.
«Дай мне денег», - попросил я.
«На цветы?»
«И на цветы».
«Во сколько вернешься?»
«Сегодня больше не приду», - успокоил я его. Отец отвернулся и вышел из комнаты.
Я еще посидел немного, докуривая «Кэмэл», оставшийся в пачке, затем резко встал, выбежал на улицу и сел в троллейбус.
Деньги на цветы в столь поздний час не покажутся вам чем-то необычным, если вы, конечно, твердо не убеждены, что дело происходит не в городе. Я поехал на летний амфитеатр в фирму «Флора», где меня знали многие, но еще лучше знали как одного из четырех те трое, к кому я ехал.
Старая истина, изложенная по-новому: строя дома на трупах, строишь дома для трупов.
Амфитеатр не предназначен для жилья, но в его здании немало помещений и коридоров, в которых живут с момента постройки.
Одна из трех, самая лучшая из них, выбрала мне самые свежие, самые невянущие цветы.
Осторожно спрятав их в одежде, пешком я добрался до ее дома.
Правда, по дороге со мной приключилось забавное происшествие. «Эй, не оборачивайся!» - крикнул мне сзади встревоженный голос. Я и так не собирался оборачиваться, а уж если просят, так мне это и вовсе ни к чему.
Ее дом еще больше стал похож на аквариум.
Портье в холле сказал, что ее нет, но он соврал: я без труда определил это по чуть менее длинным ресницам его укрупненного левого глаза. Да и потом, портье был явно искусственным, что-то вроде робота-автоответчика.
Вот только справиться с ним представило некоторую проблему, так как из ниши служебного входа выделились и медленно направились ко мне два угрюмых охранника.
«Хэлло!» - в отчаянной попытке сымпровизировать я кинулся к тому, что покрупнее - и он то ли и впрямь узнал меня, то ли был до такой степени туп, что решил про себя, будто и впрямь узнал, но к величайшей моей радости и обратной реакции портье приветливо заулыбался, похлопал по плечу, а его друг заметно расслабился, короче, ослабил бдительность, в результате чего, когда я спросил их разрешения подняться на лифте в шикарный туалет наверху, составляющий определенную гордость дома, они не то, что не возражали, так еще и проводили до лифта, усадили в него и даже кнопку нажали.
Стены в доме прозрачные, но не настолько, чтобы видеть насквозь все комнаты. Чистая безупречная видимость держалась здесь на расстоянии не более двух метров. Дальше - замутнялись, затуманивалась. Но комнату, где находилась она, я видел и дальше двух метров.
Она там была одна, если не считать какого-то животного, спящего в углу. У меня появился реальный шанс сделать все естественно, без театральных штучек.
Выйдя из лифта, я тщательно вымыл руки с мылом для господ над какой-то раковиной, высунутой из стены, ступил в ее комнату и поздоровался. Она оглянулась - реакция была молниеносной:
«Ты с ума сошел! Что ты тут делаешь?» - закричала она в неподдельном негодовании.
«Тш-ш», - сказал я, вытянув губы трубочкой, приложив к ним палец и вскидывая брови.
«Не паясничай!»
«Совсем наоборот. Я не хотел тебя рассердить,» - и с этими словами вытащил цветы.
Что-то мелькнуло, отразившись на выражении ее лица, но она не могла так сразу раскрыться и показать свое лицо полностью.
«Зачем?» - спросила она с подозрением и презрением в голосе,
«Я приглашаю тебя на прогулку».
«Что-о?!!»
«Я приглашаю тебя провести нынешнюю ночь со мной».
«По какому праву?!!» - закрылась она еще плотнее.
/Надобно отметить, что кричала она на меня не голосом, а шепотом: а почему, я узнал немного погодя. Цветы куда-то делись, когда-нибудь она их найдет./
«По праву человека, прекрасно понимающего, что упустив что-то главное в своей жизни, вернуть это практически невозможно, что вся последующая жизнь будет карой и пыткой за первый грех, что ничего нельзя изменить, изменив настоящему чувству, но делаю это также и по праву бедной потерянной души, которая вопреки обстоятельствам и правилам перекошенного мироздания, невзирая на беспрерывно сменяющиеся условия игр, несмотря ни на что любит тебя, ни дня не прожив не думая о тебе, но души, заставившей разум вспомнить гораздо позже, а может, уже и слишком поздно.
Света?»
«Что?»
«Вспомни».
«Что вспомнить?»
«И был сад и были яблони в нем и были яблоки на них. И были мальчик и девочка. Мальчик любил девочку, девочка любила мальчика. Они выросли вместе в этом саду, их детство прошло в этом саду - они лазили по деревьям, мальчик всегда залезал выше и срывал для девочки самые большие, самые вкусные, самые труднодоступные яблоки..»
«Девочка любила мальчика?»
«Да, но она еще не знала тогда, что это и есть любовь.
У разлученных влюбленных одинаковые судьбы, если разлучили их в детстве. Жизнь их с этого момента развивается по законам чужих жизней, но потом неосознанно, сколько бы времени им на это ни понадобилось, порой до самой смерти, они ищут отнятое. Они ищут друг друга. Они совершают при этом подчас непоправимые ошибки, потому что не знают, что чтобы увидеть, нужно открыть третий глаз. Он есть у каждого, но пользоваться им необходимо лишь разлученным влюбленным».
Она отошла от меня в дальний конец комнаты, прислонилась к стене и опустилась на пол, закрывая лицо руками.
«Но почему ты разговариваешь со мной так, словно знаешь, как со мной нужно разговаривать. Прошло столько времени...»
«Однажды, еще в первые дни, когда я опомнился и начал вспоминать, мне представилось: «И она тоже где-то далеко выбирает из тысяч похожих наиболее похожего на меня». Но Света, сходство - не тождество. Я один и ты одна. Только вместе мы не одни.
Иначе боль будет непрекращающейся».
«Боль?»
«Адская боль, помноженная на все боли, испытанные не твоей, но родственной тебе душой».
Она убрала руки с лица.
«Что важнее: тело или душа?» - задал я ей глупый вопрос.
«Ты думаешь, это кому-нибудь нужно?»
«Может быть, это и никому не нужно, но мне бы хотелось думать иначе».
Ее светлые локоны струятся в прелестном беспорядке, как множество тоненьких ручейков или сбившихся с дороги солнечных лучей.
В лесу - свет, волосы нежны.
«Я люблю свое тело», - ответила она.
«Скажи мне...»
«Что?»
«Почему волосы у тебя светлые? Ведь они у тебя всегда были черными».
Она усмехнулась, наклонив голову - волосы каскадом устремились вниз, чтобы тотчас взметнуться вверх и рассыпаться по плечам и пышной челкой надо лбом.
«Раньше я была другой, а сейчас такая».
«Стала другой», - поправил я ее.
«Я слышала, что еще до нашего знакомства у тебя были светлые волосы, а уж потом ты потемнел».
Я помедлил, но согласился.
«Да, ты права».
«Вот видишь...»
Она встала, испытующе посмотрев на меня, и я, глядя неотрывно ей в глаза, заговорил:
«Молитвы, шуршание стрелок по циферблату, углубленный обман и поиск ненормальных путей к выходу, царапины на окнах, глубже которых - стекло, дальше которого - стекло, крики отчаявшихся, заглушенные насильно и превращенные в самопародию, наказания за рассвет и закат, откусывание от луны, как от вкусного яблока и выплевывание поцелуев любимого, любимой - времена этого всеобщего повального бреда, охватившего когда-то вселенную, близятся к концу, и в наших с тобой силах остановить его прямо сию минуту хотя бы пока что для себя».
«Подойди ко мне».
Ответа не последовало.
Я исчез с места, на котором стоял, и проявился у самых ее ног.
«Как ты это сделал?!»
«Это маленькое чудо - для тебя», - шепнул я ей в губы, но не поцеловал, - «Давай поговорим почти ни о чем».
«Как это?»
«Это когда у разговора почти нет темы. Это когда голос разума становится тише, а слышимый звук голоса - глуше».
«Давай».
И мы произносили понятные ей и мне слова.
В углу за розовыми шторками раздалось чмоканье и гульканье.
«Кто там?» - опросил я.
«Посмотри».
Я подошел, раздвинул шторки и увидел колыбельку.
Заглянул в нее, В колыбельке тихо посапывало ангельское создание.
«Твой ребенок?» - спросил я еще тише.
«Да, мальчик. Не правда ли, в нем есть что-то от тебя?»
Любуясь младенцем, мы ничего не говорили, но я прервал молчание, спросив:
«Ты не знаешь, в каком возрасте в детей вселяется душа?»
«А разве не с рождения?»
«Это христианская теория».
«Ой!» - вскрикнула она, взглянув на одну из стен. За стеной маячила грозная фигура мужчины.
«Пойдем», - сказал я нетерпеливо, и внезапно Света открылась полностью и кивнула мне.
Мы прошли через три стеклянных двери, но фигура мужчины не расплывалась, как если бы мы от нее удалялись, напротив, она становилась еще отчетливей, так, как если бы он нас нагонял.
«Здесь есть угловые выходы, не только прямые. Туда!» - воскликнула она. Воскликнула, как бы подтверждая, что она со мной - и это было гораздо важнее в тот миг, чем преследование какого-то там мужчины,
Однако я не потерял головы, «Где?» - спросил я как можно спокойнее. Нагнувшись, она приподняла пол - под квадратом бесцветного пластика блестела голубоватая зыбь - от нее зарябило в глазах. Таким же образом была отделена и часть стены. Позади громко прозвучали тяжелые шаги.
«Прыгай! - крикнула она, дико волнуясь. - Прыгай прямо в угол, я вместе с тобой!»
Прыгнули мы одновременно, и на несколько секунд вещи и предметы и некоторое понятия потеряли привычный смысл и значение.
Открыв глаза, она обнаружила, что стоит со мной во дворе незнакомого дома, одетая по-зимнему, и что сверху падает снег.
«Холодно».
«Ничто так не побуждает к теплу, как холод.»
К нам подсеменил старик с бородой. Он нам встречался и раньше, но нынче - особенно.
«Чудесный вечерок, - проскрипел он. - А ночь обещает быть еще чудесней. Сдержит ли она свое обещание, не знаю, - но, кажется, сегодня она настроена дружелюбно».
«Посмотри», - прошептала Света, и я посмотрел туда, куда она показывала взглядом.
Мы стояли на снегу, поодаль кучка ребятишек в вязаных шапках играли в снежки. Они сгребали, набирали голыми руками снег в ладони, счерпывая сверху податливо сползающими с хрустящей рыхлой поверхности слоями цвета сливочного мороженого, сминали его, спрессовывали в комки и швыряли в друг друга, прыгая, увертываясь, крича, смеясь - и делали они это так быстро и ловко, что проследить за их движениями возможно было лишь вторым зрением, третьим глазом, открывшимся у меня, когда я посмотрел в их сторону.
И тут Света заплакала - горько, громко, навзрыд, не сдерживая слез и нахлынувших на нее чувств, зарыдала, дрожа всем телом.
«Что случилось? Почему?» - спрашивал я ее, не находя причины ее слезам, не зная, как нужно ее успокаивать.
«Почему ты плачешь?»
«Я... - вырвалось из ее груди короткими всплесками, - мне... я уже где-то... мне это уже когда-то... и мы, и ты... о боже! что со мной, Сережа, что со мной!?»
Напуганный ее впечатлением от детей, играющих в снежки, я не мог точно определить, как много прошло часов, прежде чем она, наконец, успокоилась.
Который раз, который раз мне страшно, подсчитайте-ка, господа математики?
Я стал спрашивать ее, почему она плакала - она не могла ответить, говоря, что не понимает, не в состоянии объяснить, что это на нее так нашло вдруг.
А уже наступила ночь. Мы зашагали по ночному городу.
Призрачные дома и редкий свет в окнах и слабо освещенные улицы, искаженной снегопадом, метелью и вьюгой перспективой уходящие за пределы реальности, и сквозь снег перемещающиеся внутри гигантского привидения две живые души.
На унылом пустынном перекрестке стоял в нелепой позе человек, долгое время называвшийся моим лучшим другом. Вид у него был такой несчастный, что мне даже не стало его жалко. Одежда на нем висела мешком, ушанка сдвинута набекрень, он постоянно оглядывался и не заметил, как мы подошли.
Я спросил его, в чем дело.
«Я что-то забыл, - сказал он растерянно, - а что, не помню».
«Когда ты мечтал?» - поинтересовался я напрямую.
Какой-то озорник незаметно выглянул из-за поворота и запустил в нас снежный шар величиной с кулак мальчишки, несильно стукнувший мне по спине и разбившийся вдребезги - озорник так же незаметно скрылся за поворотом.
Света беспокойно повернулась - в глазах ее стояла навернувшаяся ни с того ни с сего уже знакомая влага. «Снежок», - произнесла она боязливо, но как-то не очень уверенно.
Я не стал усугублять ее настроение, памятуя о случае с ребятишками, и сказал, что ей просто показалось. Мы пошли дальше. Я споткнулся обо что-то, распластанное на снегу. Чем-то оказался человек, поднявшийся тут же, и мы в один голос выкрикнули его имя. Имя нашего общего друга детства, дружба с которым ушла от нас вместе с детством.
«Да, это я, - ухмыльнулся он. - А чё вы по ночам гуляете?»
«Мы рады видеть тебя. Как ты живешь?»
«А-а, так. Скучно. Я вас тоже очень рад видеть... Будете играть в какую-нибудь игру, в которую мы играли вместе?»
«Будем!»
«Игра «догонялки»!»
И трое взрослых людей резво кинулись вдогонку. За кем-то. Или за чем-то.
Первым выдохся наш бывший друг. Он смело рухнул в снег, где и лежал до нашего прихода.
Я сказал ему:
«Но было две игры, в которых ты не принимал участия, потому что, извини, но в этих играх ты был бы лишним».
«Какие игры?» - глухо из-под себя спросил он.
«Помнишь, - обратился я к Свете, - было лето, была осень и была зима. Зимой в заваленном снегом саду мы протаптывали коридоры, вытаптывали комнаты, оставляя снег лишь в местах, где он заменял нам стулья, столы, кресла и кровати. Мы строили в снегу снегом свой снежный дом, мы готовили из снега снежные торты и слоеные пироги, посыпая их камешками; и была весна и снег растаял и на деревьях не было яблок...»
«А вторая игра?» - перебила она.
«Ты не помнишь?»
Она отрицательно качнула головой.
Я вздохнул.
По небу ползли зеленые крокодилы, шахматные черепахи, синие шары, красные конфеты, зловещие клоуны и веселая сумятица в крупинках манной каши.
Мы шли дальше.
Предстояло пересечь неровную тропинку, посыпанную солью и песком.
«Зачем они посыпают эту красоту солью и песком?»
«Чтобы люди не поскальзывались и не ломали себе костей».
Дорога, по которой мы шли, была вымощена из снежинок. Под дорогой был воздух, под воздухом - тропинки из соли и песка, под ними - снег, под снегом - лед, подо льдом асфальт, а под асфальтом ничего не было.
«Что такое рай?»
«Рай - это место, куда человек хочет попасть после смерти, а ад - это место, куда человек после смерти попасть не хочет».
«Пусть мы и не умерли, но мы сейчас в раю».
«Для тебя - да», - невольно вырвалось у меня.
«Что значит - для тебя?» - быстро переспросила она.
Пришлось соврать:
«Ты не дослушала: для тебя - да, и для меня, но ни для кого, кроме нас».
Она остановилась. Я качнулся по инерции и тоже остановился, увидев на ее лице перемену.
«Что, Света?»
«Обними меня, поцелуй меня, делай со мной все, что хочешь...»
«Я не могу этого сделать. Пойми меня, я очень хочу, но не могу.
На это не имею права».
«Ты заслужил меня по праву, а я - тебя. Что же нам мешает?»
Интересно, отдает ли она себе отчет, почему сама ко мне не прикасается и ни разу еще не предприняла попытки сделать это? Что же нам мешает?
«Я не отвечу тебе на твой вопрос. Смотри!»
На одну минуту мы попали в день - не скажу точно, в какой именно день и куда именно, но погода стояла замечательная, и мы представляли собой потрясающее зрелище для окружающих. Но всего одну минуту длилось это большое никем не запланированное чудо.
Вымети небо метлами деревьев, вымой его тряпками потухших фонарей на швабрах столбов - и смотри, как вечер прощается со своей первой звездой.
Звезды, созвездия, солнце вчера не взошло, но вас зажглось так много от невероятной чистоты пространства, что стало ярко как днем.
... прильнуть жадными губами к твоим соскам как к священным сосудам...
Был яркий день, безоблачное небо нависало над нами и еле заметно подрагивало как высокочувствительная мембрана от слабых порывов ветра; тени ветра, носясь по асфальту, трепали волосы на головах ползучих впереди нас теней.
...впасть в сладостный сон, влиться в тебя, как бурлящий поток вливается в пересохшее жаждущее воды русло...
...так чувствуют грудные дети, так чувствую я...
Мы рождаемся в близких нам людях и вырастаем из них для новых рождений.
...ненароком...
...погладить приснившуюся кошку...
Я хотел, чтобы ты стала мамой моей души.
Ведь для рождения души, как и для рождения тела, мужчине нужна женщина.
...или непреднамеренно выпустить из наволочки белого лебедя, чьим пухом набита подушка...
Минута прошла.
Над нашими головами склонились с необъятной высоты два великана. Из-за набежавших снежных облаков мы их не видели, зато они нас видели хорошо. Они улыбались.
«Мне часто снятся несбыточные сны о тебе», - не удержался я.
А она сказала:
«А мне никогда не снятся сны. Что такое сон?» - и сняла платок и размотала шарф. Перчатки она уже успела когда-то незаметно стянуть с ладоней и спрятать их в кармашках пальто.
Я не успел и слова вымолвить, инстинктивно потянулся ее остановить, но она, задержав меня сияющим взглядом, тихо пояснила:
«На улице, наверное, холодно, судя по снегу и морозу, но мне почему-то тепло с тобой».
Она улыбалась, как улыбается не всегда.
После этого повалил такой обильный снег, что мы вынуждены были убежать от него и укрыться в подъезде желтого пятиэтажного дома.
И моментально краем внутреннего зрения на площадке пятого этажа я ощутил ее присутствие, присутствие иной. Меня затрясло от возбуждения.
«Света, подожди меня здесь, я на минутку...» - и через десяток секунд уже стоял перед черной обезьянкой с одуванчиком в лапе, навеки двенадцатилетней девочкой.
От нее исходил аромат тех самых духов.
У нее что-то стряслось с глазами - она ослепла.
Светлый огонь невыразимой чувственности опалил мне душу.
Я обещал ей прочитать вслух с выражением все книги, какие она теперь не сможет читать - мое обещание вызвало у нее прилив нежности - такой неожиданный, такой долгожданный - ее нежность вызвала во мне желание все ей рассказать, во всем признаться...
Окно, напротив которого мы стояли, выходило на дышащий соленым ветром океан.
Оказывается, она любила меня, только я этого не понимал, думал, что делаю что-то, чтобы вызвать у нее ответное чувство.
Я никого никогда не ласкал с такой любовью, не целовал так ласково и с такой сладкой и вместе тоскливой силой предчувствия, что это в последний раз, что это происходит лишь в моем воображении. Но я не играл в ту минуту, я был не просто настоящим, я был по-настоящему настоящим.
И ее неожиданные ласки и поцелуи на пятом этаже тоже были настоящими.
Спускаясь, я не посмел взглянуть в глаза девушке, объевшейся бабочками в сахаре, что стояла на площадке четвертого этажа. Я прошел мимо нее, не задерживаясь, незамеченный, так как видела она отлично, но глазами.
На лестничной клетке третьего этажа меня ждала злая женщина, лицом странно похожая на Свету, а душой - на ту ее часть, которую подарила мне сразу: она просто молча подошла и обняла меня. Так мы и стояли, долго-долго, обнявшись. Было тепло и спокойно и могло продолжаться до бесконечности.
Со стен и потолка второго этажа сочился неземной свет. Его излучал ангел змеиного происхождения с белыми крыльями. Моя сестра.
Спустя минуту, как я и сказал Свете, я снова очутился внизу, а к этому времени и снег перестал валить - так, падал себе, как и сначала - мы вышли из дома к свежевыпавшим сугробам - глыбам взбитых сливок.
К нам вприпрыжку подбежал не то карлик, не то гномик, не то маленький мальчик и, дернув меня за брючину, заливисто спросил:
«Что такое действительность?»
«Это когда все достоверно», - ответил я.
«Действительность - это когда ты любишь», - ответила ему Света.
Человечек, удовлетворенный, заковылял прочь.
Света вылепила из снега крошечного снеговика.
Вылепила она и снежок и бросила его в меня.
«Я больше не боюсь снежков», - сказала она.
Щелкая пальцами и пританцовывая, я подошел к ней почти вплотную.
«Закрой глаза».
«Зачем?»
«Закрой, узнаешь».
Она закрыла. Я подозвал его - он стремительно промчался над снегом, поцеловал ее и взлетел ввысь быстрее, чем она успела открыть глаза.
Она смотрела на меня с благодарностью.
Мы пошли дальше.
Ночной город - это сумеречное состояние дневного города, это не дневной город, а его сновидения.
Да, казалось, что город спит, но спал не город, когда мы брели по его неузнаваемым проспектам, улицам, улочкам, дворам и подворотням. А сверху падал пушистый снег - снежинки в свете фонарей отливала цветами елочных украшений.
Снег пушистый, снег зернистый, снег мягкий, колючий, мокрый, хлопьями, кристаллический - все разновидности снега выпали в ночь моего появления в городе.
Ты не видела, что было после нашего расставания, а я увидел это еще до него; потом, когда мы расстались, снег шел, снег сыпал, синий снег падал с неба, словно само небо падало на землю. Снегом завалило все улицы, замело дворы и подворотни.
Сугробы выросли выше самых высоких людей - утром люди не смогли выйти из домов, черных домов, покрытых белыми мохнатыми шляпами, нахлобученными до окон.
И будет еще весна и будет лето и осень и детские игры на эти времена года и я опять приду, но не останусь подождать, пока ты их вспомнишь, а буду уходить; и то, что ты забываешь мои посещения и каждое из них - для тебя первое - это доставшаяся нам судьба, это единственный рай, который ты заслужила» и последний ад», который я выбрал сам.
«А вот и амфитеатр», - сказала Света, и я поднял голову.
У здания амфитеатра, куда мы бессознательно дошли, около реки собрались озорной гурьбой все, кого я и Света встретили за эту ночь. Они махали руками, подзывая нас к себе...
Мы зашагали торопливей - и некий скрытый под снежной вуалью ледяной бугорок обнажился под моей подошвой. Я поскользнулся и грохнулся на снег со льдом - она, удерживая меня, не позволила упасть слишком сильно, но все равно, я упал, а она дотронулась до меня - это была верная примета скорого расставания.
Я поднимаюсь, отряхиваюсь, а все уже играют в снежки - мелькают снежки, пространство вокруг играющих и между нами наводняют наливные яблоки бешено вращающегося зимнего дерева - воздух со свистом разрезают фиолетовые кометы, непрерывно взлетающие, но вынужденные прерывать свой головокружительный полет на полпути, взрываясь и вспыхивая ослепительными сверхновыми на их одеждах.
Они прыгают, увертываются, кричат, смеются, но веселей и громче всех - она.
Заметив, что я не играю, она подскакивает ко мне, заглядывает в глаза, сверкающая, счастливая.
«Эта ночь, - говорит она, - сладкий незабываемый сон».
Я молчу.
«Ты понял, - спрашивает она меня. - Ты понял?» - и в ее глазах - отблеск испепеляющего пламени любви и восторга.
Конечно, я понял, милая моя, конечно, все именно так - и так будет, пока на дворе ночь, но утром ты ничего не вспомнишь, а к утру ты все забудешь, потому что для меня как бы и нет всего , что было, есть и будет, потому что меня как бы и нет в природе, хотя я и существую и чувствую, потому что это лишь твой повторяющийся из ночи в ночь сладкий несбываемый сон.



ДЕВА, ЛАСКАЮЩАЯ СОЛНЕЧНЫХ ПТИЦ

Как теплые крылья, сложенные за спиной, обнимал его спину теплый после дневного солнцепека желтый песок. Он лежал на маленьком острове в океане под большой пальмой и смотрел на пестрое от звезд ночное небо.
- Что ты там увидел?
Он медленно отрывает взгляд от потолка и переводит его на лежащую рядом.
- Ты что-то спросила?
- Я спрашиваю, почему всегда, когда мы рядом, ты рассматриваешь этот чертов потолок?
Он перелезает через нее, берет пачку сигарет со столика и водворяется на место, вынужденно усмехаясь?
- У тебя, кажется, уже готов и ответ на этот вопрос?
- Да! - вскидывается она и сверлит его глазами. Потому что тебе плевать на меня!
Приподнявшись, он нерешительно замирает, затем, выпустив изо рта извилистую струю дыма, встает с кровати.
- Ну, ты совсем не права, детка.
Она видит, что глаз своих он не прячет, глядя на нее сверху вниз, но дым тоже может являться надежным заслоном от лжи.
- Правду! Хоть раз скажи мне правду!
- Ты помнишь день, когда мы впервые встретились?
- Да... А что?
Своими словами он добивается появления на ее лице выражения заинтересованности, но, вызвав у нее новое настроение, он еще не знает, что скажет дальше.
И он говорит:
- А вот что.
И указывает на оранжевое бра над кроватью. На бра изображен окруженный синей водой островок с зеленой пальмой, под пальмой лежит загорелый человечек.
- Я не понимаю, - бормочет она.
- Нет ничего непонятного? Когда мы встретились, он и тот, который с тобой живет, уже были здесь.
По телевизору, работающему без звука почти целый час, демонстрируется финальная часть выступления знаменитой рок-группы шестидесятых годов. Хулиганского вида барабанщик руками и ногами опрокидывает свои ударные инструменты на пол, гитарист крушит гитарой колонку.
- Мне нравится их агрессивность.
- Тебе нравится только то, чего в тебе недостает, но что тебе совершенно не нужно.
- Мне многого недостает и все это мне нужно.
- Ты эгоист.
- А я думал, моя мама осталась дома. На кладбище.
- Тебе тоже пора домой.
- Не разбивай мое сердце.
Едва сдерживая улыбку, он подходит к широкому окну, одергивает шторы и тяжело вздыхает.
- Достаточно высоко, если не успею выйти через дверь.
- Десятый этаж - это не высоко.
Она поднимается, чтобы застелить постель, тихо, бесшумно, и тут мимо окна на фоне яркого заката стремительно пролетает человеческая фигура. Она этого не замечает, потому что стоит спиной к окну, он вскрикивает:
- О! А над тобой еще сколько этажей?
- Четыре. А что?
- Ничего. Просто кто-то уже не успел. Потороплюсь, пожалуй.
Быстро, несколько лихорадочно он начинает одеваться.
- Ты о чем? - спрашивает она, поворачиваясь к нему.
- Какой-то человек только что упал сверху, пролетев мимо окна.
- Да ты шутишь.
- Посмотри сама.
Она недоверчиво приближается к окну, неуверенно растворяет его и смотрит вниз.
Пока она смотрит, он, одетый, хлопает себя по карманам, проверяя, все ли у него с собой.
Она выравнивается.
- Да, действительно. Бедняга разбился насмерть - вокруг собралось столько людей, а он совсем не шевелится. Совсем как канарейка.
- Какая канарейка?
- Я тебе не рассказывала, в детстве у нас в позолоченной клетке жила канарейка, я ее очень любила, а мой двоюродный братец, с которым мы часто ссорились, когда он приезжал вместе с родителями погостить в наш старый дом, однажды, чтобы отомстить мне, выпустил канарейку из клетки, и когда та взлетела к потолку, подстрелил ее из рогатки прямо у меня на глазах. Кровь забрызгала потолок, а дохлая канарейка упала к ногам сбежавшихся на мой крик. И знаешь, я кричала не сколько из-за того, что канарейка убита, сколько из-за того, что вижу ее мертвой. Мертвая птичка на ковре была ничуть не похожа на мою любимую канарейку, и это внушило мне суеверный страх.
По мере того, как она говорит, лицо его странно преображается: полнейшее безразличие сменяется растерянностью и под конец переходит в легкое замешательство.
Она умолкает, вопросительно глядя на него.
- Невероятно, - шепчет он,
- Что случилось?
- А-а, ерунда. Все в порядке!
Он справляется с собой, целует ее.
- Я пошел.
Она провожает его до двери в не запахнутом халатике.
- Тебя так поразила моя история? Его рука на дверной ручке.
- Да, - отвечает он. - Я не думал, что способен расчувствоваться из-за чего-либо. Ты так мало мне рассказываешь о себе...
- А что ты хочешь услышать? Ты мне вообще ничего о себе не рассказываешь.
Рука тянет за ручку, дверь открывается и закрывается.
Он идет по вечернему парку, курит, вдруг его внимание привлекает какое-то дерево возле одной из занятых влюбленной парочкой скамеек. Он подходит, некоторое время внимательно вглядывается, потом, увидев, испуганно отскакивает. Из дерева, плохо скрываемый толстой корой, на него смотрит чей-то глаз.
Влюбленная парочка на минуту отрывается от своего занятия, недоуменными взглядами провожает убегающего от их скамейки мужчину неопределенного возраста.
Утро следующего дня в квартире друга.
Неряшливо одетый, но в галстуке редковолосый парень подбегает открывать дверь, в которую позвонил убегавший в парке»
Открывает. Входящий впустившему:
- Привет, Изобретатель!
Впустивший входящему:
- Здорово, Мечтатель! Получил мою записку?
- Странная у тебя манера извещать друзей о встрече.
- Случай исключительный, в своем роде уникальный...
- Ладно, ладно.
Мечтатель не спеша опускается в кресло, отхлебывает из предложенной чашки кофе с молоком.
- Что нового изобрел?
- А, так, пустяки. Может, сначала о деле?
- Дало подождет: еще шесть часов, я не выспался и пока слабо соображаю. Показывай!
Изобретатель суетливо разворачивает свои изобретения.
- Вот. Это носовой платок для глаз.
- В чем принцип?
- Некоторые люди так сильно сморкаются, что у них глаза из орбит вылезают. Так вот для тех, у кого они вообще из глазниц вылетят в момент сморкания, мой платок имеет специальные мешочки по бокам, где выпавшие глаза удачно задерживаются.
- А второй платок зачем?
- А это глазной платок для носа...
Мечтатель перебивает:
- Позволь, я угадаю. Он предназначен часто плачущим людям. Их рыдания бывают настолько обильными, что потоки слез иной раз грозят смыть им носы. Поэтому более надежного места, куда их может смыть, чем твой платок, еще никто не придумал.
- Браво!.. Кстати, а как ты угадал?
- Что у тебя за дело?
Изобретатель сворачивает свои изобретения, присаживается на диван.
- Идея принадлежит Книжнику.
- У Книжника появляются какие-то идеи?
- Отбрось нездоровый скепсис. Он, как и я, ищет выход из тупика и, похоже, нашел, причем блестящий.
- Какой? Ты что, не знаешь, что выход из тупика для неосведомленных в правилах лабиринта чреват новой ловушкой?
- Но надо же что-то делать! Вчера мы ехали с ним в трамвае, и он сказал, что не желает катиться по рельсам, ведущим в пропасть. Он одержим понятием стрелочников, которыми наводнилась действительность в последнее время.
- Каких еще стрелочников?
- Он сравнивает жизнь человека с поездом, идущим по рельсам. Предопределенность - основной закон бытия, до недавних пор, во всяком случае, когда нами правил порядок. Когда мы имели возможность спорить или не спорить. А сейчас нас даже лишают права выбора пути, хотя и предопределенного, но разнообразного...
- Что же случилось, по его мнению?
- Видимо, за какие-то грехи хаос послал на Землю стрелочников, чтобы истребить человечество. Они теперь будут переводить стрелки только в сторону смерти.
- А кто они? Как они выглядят?
- Стрелочники в его понимании - это необъяснимая для всех, но индивидуальная и неповторимая в своей нелепости для каждого в отдельности опасность гибели. Мало кому в ближайшем будущем посчастливится умереть от естественных причин. Но он считает, что против стрелочников еще можно бороться. Он считает, что есть реальный способ противостоять опасности.
- Какой способ?
- Создать свою группу.
Брови Мечтателя удивленно ползут вверх.
Изобретатель видит его реакцию и торопливо продолжает.
- Да. Если мы объединимся, то пути наши пересекутся, и мы станем абсолютно неуязвимы для стрелочников.
- Чушь это - стрелочники.
- По правде говоря, я и сам в них слабо верю... Но согласись, вместе мы будем сильнее. Подумай: Книжник обладает отличным вокалом, у тебя отменное чувство ритма, а я с малых лет обожал звучание контрабаса.
- Я подумаю.
Мечтатель встает, прохаживается взад-вперед, размышляя вслух:
- Хм... Что ж... Идея вообще неплохая, можно попробовать. Но...
Он останавливается.
- Но что за группа без лидирующей гитары? Гитарист... Где Книжник собирается его взять?
- Книжник как раз занят поисками гитариста, и убедительно просил меня и тебя подключиться к ним, к поискам, то есть.
- Ничего себе!
- Для этого я тебя, собственно, так рано и вызвал к себе, чтобы приступить к делу тотчас же.
- Хорошо... А что, ты телефонам уже не доверяешь? Мог бы и позвонить.
Изобретатель смущается, прячет глаза.
- Ну, в чем проблема?
- Видишь ли, - запинаясь, объясняет Изобретатель, - меня так напугали слова Книжника насчет стрелочников, что я подумал: а вдруг они научились телефонные разговоры подслушивать?
- Если они такие хитрые, то тогда им легче уметь подсматривать секретные записки.
- Да ну тебя!
У самого порога Мечтатель переходит на доверительный полушепот:
- Вчера я был у Музы, она рассказала мне одну историю, удивительно похожую на другую, уже известную мне.
Закрыв за другом дверь. Изобретатель поворачивается к зеркалу, что висит на стене в прихожей, и поправляет галстук. Неожиданно замечает в отражении за спиной над правым плечом чью-то ладонь с растопыренными пальцами. Вскрикнув, полуприседает и быстро оглядывается. Никакой ладони нет.
День того же дня.
За столом просторной комнаты, уставленной стеллажами книг, сидит молодой красавец. Мы понимаем, что это Книжник, потому что он читает книгу. Но мысли его заняты совсем не книгой. Заглянем в его мысли:
«Террариум, терракота, трюм. Вкус надкусанного тростника.
Дождевая капля, разбившаяся о ладонь» Брошенный в тебя камешек, поранивший кожу. Пуля, пробившая ладонь насквозь и вылетевшая из нее в ореоле мельчайших брызг крови.
Они обманут даже первыми яркими впечатлениями: роса на траве, девочка в белом в беседке после дождя, запотевший стакан грейпфрутового сока под солнечными лучами.
Полутени, полулица, полусумасшествие, полувидение в момент прикрытия глаз, пролетевшее над головой и скользнувшее вуалью по лицу.
Ты есть и тебя нет - ты везде и очень разная ниоткуда - воплотись в одинокое обличье - и я приму твою предчувственную явность, твою страшную тленную красоту. Превращение тебя в себя длится так долго,,, Иногда мне кажется, что ты уже воплотилась, а иногда - что превращение затянется на века.
Ты знаешь слова? Ты знаешь, как можно обрадовать или огорчить, почти ничего не сказав? Ты чувствуешь касание моих пальцев к своей коке еще до прикосновения? Даровано ли тебе это особое родство со мной или я снова ошибаюсь, вглядываясь в тени проступающей из чащи лесной плотной глухой стены мрака? Но господи, как я тебя люблю! Люблю твои светло-русые волосы, плавные дуги бровей и длинные ресницы. Я люблю твои глаза в синь смотрящие, синь впитавшие, люблю упругость твоих персиковых щек и лукавую улыбку сладких губ. Твои тонкие пальцы - источник моих наслаждений, хрупкие лопатки на нежной спине - истоки твоих полупрозрачных крыльев, а стройные ноги - стопы Афродиты; дочери морской.
Шарф, шлейф, шлюз. Чайка шепчет об утонувших ночью.
Я думаю, кто же будет четвертым, кто он - четвертый? Без него я не смогу защитить ни ее, ни себя. Я боюсь возникновения из книги пасти оголодавшего каннибала...»
Мысли прерываются телефонным звонком.
Он поднимает трубку и говорит в нее:
- Нет?
- Нет, - словно эхо повторяет трубка, и он ее за это вешает.
Достает из кармана записную книжку, смотрит в окно, берет ручку и пишет:
«Собираются тучи...»
В это время Мечтатель закатывает глаза и с громким стоном выпускает очередную порцию волшебного молока в ненасытные уста сказочной феи, женщины цвета опадающих лепестков фиалки с прелестным розовым язычком - вожделенным пестиком любой пчелы.
...и пальцы увязают в страницах текста, и это и не пальцы уже, а липкие малиновые леденцы, мерцание новых мыслей, новые слова в тексте...
- Ой! что это? - приостанавливает увлекательное путешествие сказочная женщина и оглядывается вокруг, принимая облик грациозной пантеры.
- Н-не знаю, - Мечтатель настроен уже не так мечтательно: в голове его появляются мысли о поисках гитариста и он, не тратя попусту слов, принимает облик цивилизованного гражданина и выходит на улицу.
- Ты еще пожалеешь, - бросает ему вслед красотка.
Вечер того же дня.
Муза стоит у окна и смотрит в дождь. Позади в полумраке кто-то прокрадывается на цыпочках и скрывается из виду - она не оборачивается, хотя и не слышит, как кто-то прошел.
Дождь прошел. Без зонта, промокший, Мечтатель возвращается домой. Некоторые лужи он обходит, через некоторое перепрыгивает, по остальным шагает, потому что не видит их в темноте.
В это время Изобретатель сидит у себя на кухне и ест жареную рыбу.
Великолепный красный хвост возлежит, как патриций на лаврах, на листах петрушки и щепотках укропа. Покрывшиеся тонкой бурой корочкой изящные плавники безмятежно покоятся вдоль серебристого бесчешуйчатого брюшка. Раздутые жабры запечатлели последний вздох прекрасной подводной птицы. Прекрасной, за исключением глаз. Невыразительных, подернутых пеленой растительного масла, что делает их в какой-то степени похотливыми. Даже скромно сомкнутые надутые губы не скрывают впечатления порочной страстности, сквозящей в глазах изобретательского ужина.
Увлекшись едой, Изобретатель пренебрегает нормами столового этикета, чавкает, самозабвенно впиваясь зубами в нежную плоть, две капли рабьего сока капают ему на галстук.
Доев, он ложится спать.
В голове его роятся размышления о недавно увиденном сне. Подслушаем их:
«Сколько себя помню, мне больше ничего не снилось, а первый раз я увидел его 17 лет назад - и это был мой самый первый сон... С той поры, где и когда бы я ни заснул, мне снится только он.
Синее бесперспективное пространство с колышущимися на ветру белыми ленточками. В глубине стоит большая стеклянная призма, внутри нее плавает девушка.
Я бегу к ней, но чем быстрее мой бег, тем неуклонней она от меня удаляется. И тогда я иду пешком.
Но и подойдя, сталкиваюсь с препятствием. Призма оказывается очень высокой и к тому же сделанной из прочного и гладкого стекла.
Девушка плавает внутри и не замечает меня - мне нравится смотреть на нее, и что-то побуждает меня освободить ее. Постучав по стеклу и покричав, убеждаюсь, что она ко всему прочему еще и не слышит меня.
Я ищу, чем бы мне разбить стекло, и нахожу неподалеку отличный булыжник. С полчаса, не меньше, отчаянно колочу им по основанию призмы, и в результате стекло все же трескается - из трещины на меня льется свежесть и аромат весенних цветов - призма раскалывается на две половины, исчезающие при падении.
Передо мной стоит прекрасная девушка.
- Здравствуй, - говорит она.
- Здравствуй, - говорю я, задыхаясь от выполненной работы и счастья.
- Разбив мою оболочку, ты оставил меня без защиты, но разбить ее мог только ты, и защищать меня отныне будешь только ты.
На этом сон обрывается, и непонятно, чем же завершился эпизод: принимаю ли я условия девушки или мчусь от нее сломя голову /как скорее всего я бы и поступил/. И странно во сне не то, что он повторяется, а то, что его постоянные повторения ничуть не надоедают мне. И выгладит он как некая трансляция на мой мозг, как некий сигнал /из космоса, может быть/. Откуда-то свыше мне дается возможность проанализировать загадочное сообщение и сделать выводы. Чем-то близким стало оно мне, как будто выражает мои желания и мечты. И вот теперь, оглядываясь назад со стыдом и ужасом, как будто происходящее во сне произошло не во сне, я понимаю, что не обязательно было разбивать стекло. Если я ошибаюсь, то бог меня простит, но если нет... Мне кажется, призма сверху открыта, а колышущиеся на ветру белые ленточки для того и предназначены, чтобы взбираться по ним в «оболочку» девушки. Как же я сразу не догадался!
Но что даст мое понимание, если это всего лишь трансляция?
Смогу ли я, сумею ли вмешаться и переделать исход предрешенного?
Увижу ли я сегодня мой сон? Мне почему-то страшно...»
Ночь того же дня.
Мечтатель стоит под горячим душем и что-то напевает и бормочет вполголоса. Прислушаемся к его голосу:
- Не расти трава у порога наших врагов, не цвети цветок у истока черных дорог. Ха! Голая русалка на камне. Русалочьи волосы подбирая с росы, растерял все свои драгоценные камни, воск лица и золото солнца. Бр-р! Картинки Лили. Хотите знать, чем я отличаюсь от бога? У меня много недостатков и нет ничего лишнего - я совершенен. Можно переплыть океан, можно найти еще один остров, где я буду не один. О! О господи... Тьфу! Тьфу и... господи, сделай так, чтобы я все сделал без твоей помощи!
Обтираясь, вылезает из ванны и кричит во весь голос:
- Спаси и помилуй!!!
Выходит из ванной комнаты и, подсаживаясь к телефону, что висит на стене, говорит:
- Мужской половой член - это паразитирующий червяк, который всю жизнь тщетно пытается перелезть в тело женщины. Посмотрим, на что он способен в своей очередной попытке.
Затягивается сигаретой и набирает номер.
Телефонный разговор:
Книжник. Да, слушаю.
Мечтатель. Не разбудил?
Книжник. Нет, я еще сплю. Попробуй еще раз позвонить.
Мечтатель. Боюсь уснуть, набирая твой номер.
Книжник. Что у тебя?
Мечтатель. Угадай.
Книжник. Нашел?
Мечтатель. Да.
Книжник. Не может быть! Кто он?
Мечтатель. Пока секрет. Хочу преподнести тебе сюрприз. /Произносит, растягивая слова/.
Книжник. Когда, садист?
Мечтатель. Не ругайся... Сейчас.
Книжник. Что? Я не ослышался, ты сказал, сейчас?
Мечтатель. Вам необходимо встретиться. Он желает обсудить кое-какие вопросы, потому что, сам понимаешь, времени осталось мало. Так что просыпайся.
Книжник. Уже.
Мечтатель. И - в путь.
Книжник. Где?
Мечтатель. Объясняю: добираешься до противоположной окраины города, выходишь по дороге к дачным поселкам и, дойдя до развилки, сворачиваешь на...
Необычный красивый зверь с пушистой искрящейся шерстью прядает ушами, поворачивает умную голову набок - и вдруг противно щерится, оскаливая дырявые зубы.
День следующего дня.
Квартира Книжника. Трое: Книжник, Изобретатель и Муза сидят кто где и, подавленные жуткой новостью, молчат. Пять минут назад Изобретатель, страшно волнуясь и заикаясь, сообщил, что Мечтателя с резаными смертельными ранами нашли утром в парке. Когда приехала скорая, он был еще жив и без умолку твердил, что его загрызла пантера. Обо всем этом Изобретателю поведали санитары, отвезшие Мечтателя в больницу.
День спустя.
Книжник, трясущийся и бледный, стоит перед Музой. Она испугана. Он, с трудом выговаривая слова, молвит:
- Изобретатель повесился. Так сказали мне представители закона. Но мне-то тут видно другое: неведомыми силами он был повешен в собственной прихожей на собственном галстуке. Входная дверь, балкон и окна заперты изнутри. Соседи услышали крики о помощи, возню и звон стекла и вызвали милицию. Милиция приехала, взломала дверь: его тело висело у разбитого зеркала. Видимо, он телом его и разбил, когда бился в конвульсиях.
- Почему ты решил, что его повесили, а не он сам...
- Он сам бы не смог! Вокруг в прихожей не валялось никаких стульев, никаких подставок, которые помогли бы ему дотянуться до бетонной балки, куда был привязан галстук!
- Не кричи на меня, - тихо просит его Муза.
Книжник застывает с широко разинутым ртом. Радио надрывается классической музыкой.
Два дня спустя.
Цитата из криминальной хроники местной прессы: «В одном из тупиков архива городской библиотеки во время закрытия обнаружен обезглавленный труп молодого мужчины. Никаких документов, подтверждающих его личность, кроме читательского билета, при нем не найдено. По делу ведется следствие».
После ухода представителей закона Муза бродит по осиротевшей квартире.
Заходит в просторную комнату, уставленную стеллажами книг. На столе лежит записная книжка мужа.
Муза подходит, рассеянно листает ее. Но вдруг натыкается на свеженаписанные мелким убористым почерком страницы, садится и начинает читать. Заглянем ей через плечо:
«Дискомфорт и дикая ревность. Значит, превращение не окончилось. Став девушкой, она не прекращает меняться. Я часто думаю, должен ли я сам что-то делать для этого, пока это за меня не сделал кто-нибудь другой.
Впрочем, стоит внести ясность в сказанное. Если уж я взялся вести дневник своих переживаний, то явно в расчете на то, что когда-нибудь его прочтут - самому мне это не нужно. Итак, дорогой читатель, пришла пора поведать миру тайну, которую я храню в своем сердце вот уже более 16 лет /о которой я проболтался как-то, будучи пьян. Мечтателю, но он навряд ли запомнил мою историю, потому что сам был невменяем от выпитого/.
Все началось с того, что треснуло стекло в аквариуме с единственной рыбой. Неизвестно, отчего оно треснуло, но вся вода из аквариума вытекла. Свежее блестящее пятно на красном ковре от вытекшей воды напоминало лужу крови.
Мне было пять лет, она была моей первой любовью, оборвавшейся так внезапно. Должно быть, это бред, но что-то происходило между нами, пока она жила, что-то такое, чему разрешено происходить и за гранью жизни. Я это понимаю так: в отличие от остальных рыб моя рыба питалась не специальным кормом для декоративных рыбок. Я скармливал ей свою душу - три раза в день, маленькими порциями в размельченном состоянии. А съев уже больше половины, она погибла.
Так внезапно.
Прошло несколько лет, тоска по ушедшей рыбе не притуплялась, а нарастала. Научившись осознавать, я опасался, что мое представление о таинственной связи наших с ней душ - просто какая-то опасная психическая болезнь. Но все же вместе с чепухой, которой пичкали меня взрослые, я принимал на равных реальность второго мира, где жила большая часть моей души.
Однажды во сне я увидел, что моя рыба вовсе не погибла. Мне открылось, что рыбий трупик, застывший левым зрачком на скользких камешках - это не сама рыба. Что и рыба - это не рыба. Из ночи в ночь в моих снах она становилась похожей на, что-то прекрасное, но трудно различимое, с каждым разом она становилась все меньше похожей на рыбу - и меня такая перемена радовала, так как она превращалась в ту, какой я ее хотел видеть.
Она превращалась в себя, а я подрастал, превращаясь в черт знает кого: тяжело контролировать рост и вытекающие из этого последствия и обязанности, если тебя этому никто не учил, если в тебя это не заложено изначально. В меня, полагаю, заложено изначально полюбить рыбу, видеть, как она превращается в себя, получать от созерцания душевное успокоение и дождаться последнего дня метаморфозы...
Правда, почему-то год назад, с появлением в моей жизни Музы, моей любимой, связь с рыбой неожиданно нарушилась, и я не знаю, как она выглядит сейчас. Это меня сильно огорчает, но я не теряю надежду.
Подтверждение тому - мои идеи и линии моей судьбы.
Мои грезы, мои чаяния - все о ней, о моей любимой.
Я небезосновательно считаю, что есть в природе вещи, созданные вместе с Землей и всякими предметами специально для нас. Они существуют с незапамятных времен, и не одно поколение пыталось ими пользоваться, но безуспешно, ибо только мне и моей любимой ведомо их настоящее предназначение. Например, кровать

Так, вынужден был немного отвлечься, потому что позвонили с работы и попросили заменить сегодня ночью сторожа. Обещали за это два отгула, я сказал им, что приду. Придется оставить Музу одну, зато потом смогу уделить ей больше времени. Два выходных - это здорово.
Все, пора собираться. Завтра возобновлю записи...

Собираются тучи, наверное, вечером пойдет дождь.
Вчера, когда ехал на дежурство, встретил в трамвае Изобретателя и тут же высказал ему свою идею насчет группы. Он ухватился за нее с такой живостью, что я подумал, что, может быть, все не так уж и плохо, и, если поискать, найдется и гитарист.
Однако поиск гитариста отнял у меня сегодня время, которое я собирался провести с Музой. Пришел вот уставший, с дурными мыслями, взял с полки книгу, смотрел в нее, смотрел, а прочитать не смог. Не читается что-то.
Наверное, надо сменить обстановку.

Только что вернулся из библиотеки, где опять хотел отыскать ответы на свои вопросы.
Муза стоит у окна, смотрит в дождь. Что она там видит? Или кого? Неудержимо тянет в сон.
На часах всего 11.23, конец утра, а день измотал меня так своими сюрпризами, что, по-моему, вот-вот голова лопнет. Все же преодолею физическую немочь и изложу все по - порядку.
Ночью позвонил Мечтатель, заманил меня обманом невесть куда к черту на кулички, я простоял там почти до рассвета, но так никого и не дождался. Со злости решил набить ему морду, но его не оказалось дома. Я, болван, допустил предположение, что Мечтатель ни в чем не виноват, а что это я что-то напутал и пришел не туда, где он мне назначил встречу с гитаристом. Меня взяла обида, и я проторчал возле его дома где-то до восьми утра, после чего, окончательно обалдевший от напряжения и бессонницы, принялся шататься по городу.
И набрел на открытие выставки художников-авангардистов. Женщина-гид, которой я, видимо, приглянулся, подошла ко мне со стервозной улыбкой, взяла под руку и повела от шедевра к шедевру, расхваливая бездарные полотна налево и направо. Сила ее заключалась в массе тела, мне не обязательно было сопротивляться, чтобы убедиться в этом. Увлекая таким образом меня за собой, она незаметно подвела меня к большой прямоугольной картине, висящей на стене в резной ране, и громко воскликнула:
- Взгляните, какое чудо!
Разочарованный предыдущей пачкотней, настроен я был скептически, но, взглянув, не отвел глаз, а внимательно присмотрелся к картине.
Первое впечатление - краска на холсте.
Первый взгляд, брошенный на нее, был взглядом человека, который видит перед собой необычную по композиции, но, по сути, просто картину и больше ничего. Но то, на что я смотрел не отрываясь /как выяснилось потом - целых пятнадцать минут/, не являлось просто картиной. Изображенного на ней оказалось бы мало, чтобы привлечь столь пристальное внимание к себе.
Нечто такое, чего никогда не видел раньше, трудно увидеть, а уж тем более рассмотреть, если это нечто чуждо не только визуальному, но и внутреннему зрению. Но, несомненно, есть немало предметов, вещей и явлений на Земле и в вышеупомянутой природе, которые, невидимые доселе, узнаешь и с закрытыми глазами.
Я узнал ее.
За год нашей разлуки я изменился в худшую сторону, она в лучшую, став неузнаваемо прекрасной - и именно так она нынче выглядит, разумеется, это она.
Но...
- Уважаемая, ради всего святого, как зовут художника, написавшего сей портрет, и где он живет?
- К сожалению, такими сведениями не располагаем, - ответила она. - Этот художник у нас раньше никогда не выставлялся. Его картину мы приняли из жалости. У него был такой несчастный вид, когда он пришел к нам. Знаете, вчера шел сильный дождь, а он принес ее, завернутую в полиэтилен, сказал; «Покажите ее людям, она прекрасна», и лицо у него было мокрое, как от слез, но он весь был мокрый и... страдающий какой-то. Повернулся и ушел, так и не обсохнув. Я не запомнила его лица, одно страдание...
Я больше не мог слушать.
- Спасибо, - произнес я и вышел на улицу.
Не все лужи еще высохли после вчерашнего дождя. Я шел и думал.
Кто этот человек, отказавшийся от шедевра, сдав его на выставку малоизвестных художников? Почему его вдохновил мой бред, почему его терзала моя рана? Да и откуда он узнал? Как увидел ее, как ему это удалось?!
И тут я остановился, потрясенный.
Ну, конечно же! Ну, конечно же, Художник. Как в стихотворении, состав группы должен рифмоваться? Мечтатель - Изобретатель, Книжник - Художник.
А теперь - лишь бы не опоздать! Надо срочно отыскать его. Иначе стрясется беда, о которой я еще не подозреваю, и тогда никто уже не сможет помочь.
Заскочил ненадолго домой, чтобы записать это, переодеться и обзвонить друзей. Черт, кто-то в дверь звонит!

Жизнь не станет понятней, если стукнуться об нее головой.
У любого наказания, безусловно, есть положительная сторона. Я заслужил - и она открылась мне. Мои друзья недавно умерли, моя любимая уже год, как мертва, а я счастлив сегодня.
Пошел утром к дачным поселкам. Пройдя их, вышел к реке и был несколько изумлен: вместо и без того неширокой речки меж зеленых берегов по каменистому руслу тек обыкновенный, относительно широкий ручей.
А солнце припекало - я ведь пришел сюда, чтобы искупаться. На пляже наблюдалось порядочное скопление людей. Их было столько, сколько обычно бывает на всенощном бдении в церкви - и все они смотрели на ручей.
Я подошел вплотную.
- Что там? - спросил я седобородого мужчину в джинсовых шортах.
- Река за ночь ни с того ни с сего обмелела, - весело ответил мне он, - да чуть вода сошла, нашли жмурика, а опознать не могут - не местный он. Ждем милицию...
Что он говорил еще, я уже не слышал.
Будто по заказу расступились загораживающие обзор места происшествия спины - и я увидел.
На илистых камнях в окружении толпы лежал мертвец, чье обмякшее тело обнаружило себя с уходом воды - эта очевидность подчеркивалась удивительной слитностью, натуральной спаянностью его одежды и распластанных конечностей с рельефом поверхности, всего день назад служившей дном реки.
Поначалу меня охватила паника. Я опознал в утопленнике человека, которого искал живым, но не успел. Он лежал точно в той же позе: на боку, растопырив плавники и вытаращив правый глаз в серую ноздреватую твердь.
В лужицах вокруг тела шевелились языки пламени, высовываемые солнцем. Это было сопровождением к главному танцу взмахов ее... рук, обнявших лоно планеты».


ШУТЫ, ЛЮБЯ, СМЕЮТСЯ

Общества бывают богатые и бедные. В богатом обществе все делятся на богатых и не очень богатых. В бедном обществе все делятся на богатых и очень бедных. Главный герой нашего рассказа, то есть я, жил в бедном обществе и относился к первой категории. К тому времени, когда мне захотелось чего-то большего, у меня все было.
Все началось с того, что янтарная гладь прибоя ласкала песчаный берег, а воображаемое озеро вызывало иллюзию янтарной глади прибоя, накатывающей на вероятность песчаного берега...
Я сидел на разболтанном стуле перед раскрытым балконом и листал книжку. Было прохладно, смеркалось, я уже с трудом различал слипающиеся буквы и краем зрения отмечал появляющиеся то там, то сям на темнеющем небосклоне первые звездочки. Вдруг потянул какой-то теплый сквозняк, всколыхнул воздух, и страница в книге свернулась в рулончик.
«С чего бы это?» - подумал я и, подняв глаза, испуганно вздрогнул: передо мной, загораживая балкон, стоял человек в черных очках, черном плаще и черной шляпе. Увидев черные очки, я решил, что это вор. С перепугу у меня пересохло в горле, а ноги словно вросли в пол.
- Вы кто? - выдавил я из себя.
Голос незнакомца в черном оказался мягким и проникновенным.
- Я волшебник, - ответил он, слегка склонив голову.
«Как он пробрался сюда?» - думал я, не сводя с него настороженного взгляда.
- Балкон был открыт, - как бы извиняясь, объяснил волшебник, полуоборачиваясь к балкону,
- Что вам здесь нужно?! - нетерпеливо перебил я его, вместе с тем переживая некую раздвоенность чувств. Будто я выпил снотворного и теперь все плывет перед глазами. Бред какой-то!
- Я прибыл к тебе, - вежливо заговорил волшебник, - чтобы сказать, что путь, уготованный тебе, начинается отсюда. Я буду иногда посещать тебя, но не поведу, ты сам поймешь и справишься с тем, что предстоит.
«Да сплю я или все это на самом деле?!» - подумал я, и книга соскользнула с колен, с грохотом упала, и я проснулся.
Я открыл глаза, сидя в кресле напротив окна. В затылке ломило, будто я сильно не выспался.
«Куда девался стул и балкон?» - удивился я, позевывая, и тут же замер, захлопнув рот от еще большего удивления. За окном происходило что-то странное.
Я встал и подошел к нему, и вместо вида на улицу, вместо привычной панорамы проспекта и движущихся по нему машин увидел чью-то ярко освещенную комнату. Я уперся кулаками в подоконник, напряженно вглядываясь. Среди прочей мебели в той комнате мое внимание сразу привлекло кресло, стоящее в профиль недалеко от окна.
Сперва я увидел, что там кто-то сидит, а потом увидел, кто.
В кресле сидела светловолосая девочка и читала книгу. Я присмотрелся: оказывается, она уже давно не читает, а просто заснула за чтением с книгой на коленях. Небывало красивое лицо спящей девочки показалось мне очень знакомым... Сам не зная, зачем, я постучался в окно. Стекло отдало по костяшкам пальцев звучным дребезжанием.
«Боже мой, что я делаю, - забеспокоился я, - ведь она может проснуться!»
Девочка в кресле сладко потянулась, повернулась на левый бок и, поджав под себя ноги, продолжала спать. Длинные русые волосы рассыпались по плечам и бархату красного покрывала. А книга ее соскользнула, зависла было на краю подлокотника, но, качнувшись, упала на пол.
После этого наступила тишина, только кровь молотила в висках, точно кто-то шагал по длинному темному коридору. Я смотрел в окно и дремал с открытыми глазами.
«Какой-то блуждающий сон, « влезла в голову мысль, а за ней вторая: - Одно ли и то же: смотреть из окна и смотреть в окно?»
Я с усилием отвел взгляд и посмотрел на книгу, лежащую около моего кресла. Невероятно, но книга была точь-в-точь такая же, как и та, что за окном, у кресла девочки. Но...
- Готов поклясться, - произнес я тихо вслух, - что я никогда не видел этой книги раньше!
Я наклонился, чтобы подобрать ее, но успел прочесть лишь одно последнее слово из заглавия на обложке:
«... ПОЛЯ». В следующий миг книга внезапно подскочила, да так, что я тоже подскочил, полетала вокруг меня, затем шумным веером перелисталась вся, вспорхнула и исчезла.
А потом изображение размылось, продырявилось в нескольких местах, и, уже просыпаясь, в безрассудной попытке предотвратить пробуждение, я ринулся к окну, с разбегу саданулся об него лбом - и разбил вдребезги. В ушах еще долго стоял звон стекла. «Сестричка, любимая, проснись!» - подумал я, протирая глаза, но, прежде чем открыть их, безнадежно силился вспомнить сон или хотя бы снова уснуть.
Этот сон приснился в шестнадцать лет, и тогда я жил в уютном старом доме, а сейчас мне двадцать шесть, и в данный момент я нахожусь на четырехугольной крыше свежепостроенного небоскреба: надо мной лазурное небо с бриллиантом солнца посередине, подо мной урбанистический рай, во мне - больше никакой надежды. Еще час тому назад я относительно спокойно спал девятью этажами ниже в пусть и не благоустроенной, но квартире. За неделю до того, как в эту квартиру въехали ее законные владельцы, в ней поселился я. Сначала мысленно, а потом с вещами. Да какие там вещи! Раскладушка, электроплита с жестяной посудой и парочка книг о смерти.
Лежа и читая, я часто ловил себя на невольной мысли, как лавинообразно разворачивались события: ведь еще четыре года не прошло с тех майских дней, когда первые сообщения о чудовищах воспринимались всеми, как газетная утка. А уже через месяц стали проводить, правда, под видом выявления туберкулеза, массовую флюорографию. Затем осторожные слухи о проникновении чудовищ в правительство, легкие волнения, связанные с убийствами виднейших журналистов и политиков, а год спустя всё утихло. Невероятно, но именно год спустя черноволосая смуглая копия девочки из сна вошла в цветочный магазин, где я работал администратором.
Был июль. За стеклянной стеной, открывающей вид на главный проспект города, плавился воздух. Неравномерно расположенные люди на пешеходной части не предвещали в который раз ничего путного за день, но едва стрелки на стенке из мрамора стали расходиться вверху золотого циферблата, в помещение вошла девушка с огромной алой розой в руке.
Она попросила упаковать ее розу, ребята заартачились на том основании, что цветок куплен не у нас, и тут вмешался я...
Ее глаза смотрят куда-то поверх этого мира, ее глаза подтверждали мне существование других миров.

РТУТНЫЙ ШОКОЛАД С ОРЕХАМИ ЛИЦ

Он вышел оттуда, откуда я и ожидал: из темного угла между шкафом и стеной.
- Если вы дадите мне выспаться, я расскажу вам все, - сказал он, упал на кровать и застыл лицом к потолку.
Он спал, а остальные разбрелись с сигаретами по комнатам. Он спал, и я видел его страшный сон.
Вечер был тих и немного печален, вечер обычных будней цветочного магазина.
Пять или шесть посетителей и два продавца вдруг вышли из полудремы от резких шагов мужчины в черном пальто и шляпе. Он ворвался в зал, приблизился к прилавку и, молниеносно вскинув револьвер, выстрелил несколько раз в продавца, что стоял справа от кувшина с тюльпанами.
Кровь брызгала во все стороны, ложась горячей росой на алых розах, безобразно окропляя белые.
Поднялся жуткий вой испуга, издаваемый всеми, кроме убийцы, который спрятал пистолет в карман и прыгнул через прилавок к трупу. Черная вспышка - оба тела сливаются как бы в одно, и с пола поднимается живой и невредимый продавец. Его коллега да и он сам смущены, пожалуй, лишь ужасом, нарисованном на лицах посетителей.
- Что-то случилось? - спросил тот, что встал, другого.
- Не знаю, - вполголоса ответил ему тот, на всякий случай оглядываясь.
- Вы что, ничего не видели, - обескуражено спросила дама в очках.
- А что мы должны были увидеть? - усмехнулся лысый толстяк.
- Вы о чем? - дама в очках повернулась к нему, явно недовольная.
- Ну, вы только что спросили...
- Я вас ни о чем не спрашивала, вы что, пьяны? Молодые люди, - сказала она, обращаясь к продавцам, - посоветуйте мне что-нибудь не очень кричащее, но элегантное, я бы сказала, интеллигентное.
Продавец, что стоял слева от кувшина с тюльпанами, вежливо улыбнулся и ответил:
- Не только у нас, но и во всем мире калы ценятся особенно высоко среди интеллектуалов.
- Ты видела его лицо?
- Что? - девушка подняла глаза на своего спутника: моложавого брюнета с полуприоткрытым ртом, обнажающим верхний ряд желтых от курения зубов.
- Я про лицо человека в черном, который убил только что вон того парня, предлагающего девочке нарциссы.
- Опять фантазируешь, - девушка нахмурилась,
«Он ничего, - подумала она, - и целуется здорово, но что у него в голове...»
- Нет, при чем тут фантазии. Никто не видел его лица, - я понимаю, это из-за освещения, - но, войдя, он посмотрел на меня. Ничего человеческого не было на его лице. Да и лицо ли это. Какая-то замена, маска лица на морде чудовища.


БАЛЛАДА

Вполголоса насвистывал и смотрел в окно. Июльская дорожная пыль изрядно заляпала стекло, гомонились и толклись потные люди, а я повис на перекладине поручня и смотрел в окно. Я снова видел...
Что-то там за окном, что я почувствовал - не будничное, не обыденно.
Автобус подкатывал к широченному, как взлетная полоса, проспекту, который пересекал еще один широченный проспект, так что на месте их пере сечения образовалась гигантская площадь, утыканная столбами и опутанная проводами.
И сколько себя помню, я всегда боялся этой площади. Еще в детстве с дрожью в коленках прижимался я к стенкам автобусов и трамваев, въезжающих на ее территорию. Каким-то чутьем, недобрым внутренним зрением представлялась мне она замкнутой зоной ужаса, очерченной «зебрами» переходов и пунктирами газонов, неким омертвелым жгутисто-цепенящим кладбищем, гробы которого - все те же автобусы и трамваи. Было совершенно очевидно, что люди, переехавшие через площадь на этих, кем-то нарочно закамуфлированных гробах, становились мертвецами. Себя я почему-то исключал при переезде, но тех, кто при этом находился со мной в одном салоне, я сторонился, как леприков и спасался бегством. Мертвецы не давали мне покоя даже ночью. Они являлись мне безглазой, безносой гурьбой и молчали, молчали и раскачивались. Я был нервным и чересчур восприимчивым мальчиком, а мысли и сны о взаправдашнем смысле площади извели меня окончательно. Я заболел, метался в горячке, зовя на помощь воображаемую сестру, кричал во сне и наяву, а родители мне не верили и стали меня лечить... Меня вылечили, но мертвецы от этого не перестали быть мертвецами.
Они донимают меня и сейчас. Подлые выродки! Их в городе уже столько, что и сосчитать трудно. Но я плевать на них хотел, постепенно я научился сосуществовать с ними, кое-как ужился. Однако площадь... Вчера я увидел на ней такое, от чего меня передернуло и я едва удержался, чтобы не заорать во всю глотку и не дубасить что есть мочи кулаками по замызганному окну.
Эти ублюдки заточили на площади чью-то невинную душу и теперь терзают ее там невесть какими своими грязными способами.
И вот я въезжаю на площадь, и вот я вижу, словно в кадрах ручного кинематографа - дергано и не по-настоящему: в самом центре площади, обхватывая торчащий там разлапистый светофор замысловатым треугольником черепицы, разбита клумба. Обычная городская клумба, обычная даже для этого проклятого места, но на ней, среди посредственных тюльпанов и гвоздик появился вдруг необычный цветок.
Вот я вижу его и перестаю быть тем, кто я есть для других. Его невозможно описать. Священный, неземной чистоты и окраски цветок, излучающий свет любви. Я чувствую, что он живой и просит о помощи. Вопреки логике и здравому смыслу я разговариваю с ним.
«Священный, неземной чистоты и окраски цветок, откуда ты?» - вопрошаю я его.
«Я из твоих лучших снов, - отвечает он мне. - Ты нашел и спасешь меня?..»
«Да, о да! Но... кто ты?»
«Я приду к тебе во сне».
«Я жду тебя!»
Все смазалось как на дешевой картине, облитой ацетоном, и лишь цветок остался прежним, прекрасным олицетворением совершенства и гармонии на дисгармоничном фоне. Вскоре он скрылся из виду, а фон не изменился, автобус миновал площадь и выпустил меня на ближайшей остановке. Я побежал домой, в одну из ячеек многоклеточного города.
«Отныне все должно быть иначе!» - подмигнул я собственному отражению, а оно в ответ улыбнулось и показало мне язык.
День прошел средне, пока я с удовольствием не заснул.
Мне приснился райский сад. Я сидел на васильковом пригорке и вдыхал зелень с синевой, а ко мне подошла юная девушка, совсем еще девочка красы неписаной. Прикрытое чем-то иллюзорным, тело ее не вызывало постыдных мыслей, ибо я знал его еще до первого дня творения.
Мы целовались; она сказала, что уже давно любит меня, что мы принц и принцесса далеких сказочных стран, и что за нашу любовь злой колдун превратил меня в человека, а ее в цветок, и поселил нас на Землю.
- Рано или поздно я задохнусь от пыли, копоти и выхлопных газов и умру. Я чахну...
- Я спасу тебя. Я откопаю и пересажу в вазу или горшок, я буду ухаживать за тобой, и ты никогда не завянешь.
Она вздохнула, взглянула печально - я уткнулся лицом ей в плечо, а она гладила меня по голове, и кончиками волос я слышал ее нежное дыхание.
- Мы умрем вместе, - сказала она на прощанье. - Твой век длиннее, но я не хочу, чтобы ты мучился и калечил свою душу. Он наказал тебя страшнее меня, и мне больно...
В глазах ее стояли слезы. Я поцеловал ее в эти слезы и проснулся. Было очень холодно и темно, я встал, закрыл форточку и увидел, что прошел обильный дождь - лужи и дороги отливали неоном, по ним стелило промозглый туман.
«Ей же сейчас плохо!» - вспомнил я, наспех оделся и выбежал по лестнице во двор. Было сыро и прохладно, как осенью.
Не помню, как добрался до площади. Ботинки предательски цокали, я вжимал голову в наглухо запахнутый ворот куртки, и стоило мне свернуть с «зебры» на матовый квадрат, как все, о чем я прежде с содроганием подозревал, вдруг ожило, зашевелилось...
...и опять морочит мне голову...
Я шагал, зажмурившись, стараясь ни о чем не думать, но уже как у простуженного, у меня ломило во всех суставах и виделось через веки, и болезненные абстракции внезапно предстали в конкретно-завершенном обличье. Чудовища. Машины и драконы. Они приближались с пронзительной сиреной и свистками. Я заторопился. Я побежал и споткнулся.
Я упал на размякшую клумбу, сминая фиалки и гвоздики, подполз к моему цветку.
«Шел дождь, дует ветер, и я продрогла», - послышалось мне сквозь грузный топот сапог.
- Сейчас, моя любимая, - прошептал я, погружая обе ладони в мягкий дерн вокруг цветка. Я нащупал ее корни и осторожно вытащил, поднимаясь на ноги. Я побежал было, рассыпая комья земли, но два поганых дракона в красных повязках настигли меня и рванули сзади за руки.
- Дураки, что вы делаете! Вы убьете ее!
Драконы были непреклонны. Я пошатнулся, а цветок со слабым вскриком выпал и плашмя шлепнулся на влажный асфальт. Я вырывался и, опасаясь, что его растопчут, изо всех сил увлекал насевших на меня драконов подальше от цветка. Они выкручивали мне руки и глушили дубинками, Я вопил и клокотал: они потащили меня к какому-то зарешеченному фургону, волоча за собой по наждаку тротуара. Я рыдал...
В участке драконовой милиции мне предъявили идиотское обвинение в хулиганских действиях и в порче зеленых насаждений, оштрафовали на все имеющиеся у меня деньги и продержали зачем-то целую ночь.
Отпустили засветло, и я побежал к площади, но там перегородили проезд и проход, и столпилось много народу. Я пробился к самой изгороди и увидел, как два санитара кладут на носилки труп обнаженной девушки, совсем еще девочки, белой, как простыня, которой ее накрыли... Люди гомонили и толклись.
Я дошел до первой скамейки и свалился на нее. Мыслей не было, В голове скапливался детонатор из густо-красной томатной пасты. А потом щелкнуло, оглушительно взорвалось и, помаячив, занемело.
Я проснулся опустошенный и безразличный.
РАДУЖНАЯ РОЗА /забытая сказка/

Там каждый миг вершатся колокольчиковые
волшебства и васильковые превращения -
и жизнь там безмятежный сладкий сон...

Давным-давно, когда вылепленные из пластилина люди и животные были живыми, когда дни представлялись сплошным праздником, а ночи - беспрестанным полетом, когда жизнь казалась нескончаемой сказкой, а смерть - злой выдумкой, тогда-то, может быть, и произошла эта история.
Я услышал ее от кого-нибудь или сам стал невольным свидетелем и участником описанных событий, но я все, все забыл, а вспомнил ли или придумал - неизвестно. Если мне когда-то стерли память, то я никогда не вспомню и, возможно, никогда больше не увижу радужный цветок в розарии ее величества. Но никогда, даже с отрубленной головой, я не перестану мечтать о нем, желать его запаха и цвета.
Все началось в один из дней самого жаркого лета.
Над городом бродил зной, плавились миражи над остекленелым асфальтом, плавились люди в очереди за газированной водой и мороженым.
Я шел с другом и слушал пошлый анекдот, глядя под ноги, но что-то вдруг заставило меня оторвать взгляд от мелькающих острых носков своих ботинок и посмотреть в сторону проходной арки серого многоэтажного дома, мимо которого мы как раз шли. Возле входа в арку стояла девочка с белыми волосами» То есть это мне вначале показалось, что с белыми. Ее вьющиеся, достигающие почти до колен волосы прямо-таки переливались на солнце. Однажды мне довелось видеть, как переливается в ярком свете жемчуг, и волосы стоящей у арки девочки напомнили мне об этом. Но то, что я видел сейчас, превосходило впечатление, оставленное обычным жемчугом. Пораженный, я повернулся к другу, чтобы обратить его внимание на странное зрелище, отдаленное от нас не более, чем на двадцать шагов. Когда же мы посмотрели туда, куда я указывал, девочки там уже не было. Она словно бы испарилась под палящими лучами солнца.
Я чувствую... некий растворенный в воздухе, мною вдыхаемом, как вода из источника, налитая в крановую воду, елейный и всесильный дух избрал меня, нарекая своим, и оберегает теперь от малейших посягательств, словно готовит к будущей запредельной встрече.
Что же, я готов.
Мне принадлежит весь мир, так нельзя ли мне принадлежать кому-нибудь из этого мира? Девочке? Музыке?
Музыка. Черты проступающей сквозь материю вечности. Вечность, выраженная в звуках.
Чарующий мотив, один из многих, снова посетил меня, и я не успел его записать в нотную тетрадку. Не всем даются в руки перелетные птицы райских садов... Поймать его очень сложно, почти невозможно, но он еще прилетит, чтобы я опять не успел записать его. Зачем он так поступает?
Может, он хочет дружить со мной, но без всякой официальной регистрации в чужом ему мире?
Один из многих - а сколько их там еще!.. Где?
Откуда залетают они ко мне, чтобы поднять на головокружительную высоту, растревожить до слез и покинуть, не дав вкусить себя сполна!? Зачастую я чувствую себя не композитором, а инструментом, переводящим, воспроизводящим на человеческий слух, неземные звуки, автор которых сама Муза.
Дано мне сочинять - дано мне слышать и переводить на ноты. Делаю это, чтобы не один я слышал. Зачем? Не знаю.
Моя Муза, источник моего вдохновения, неуловимый облик которой незримо присутствует в комнате, где я творю. Где я творчество. Где я объект творчества.
Первая мелодия не застала меня врасплох. Она пришла ко мне подругой, опустилась мягким покрывалом, возникла из свежести ночного воздуха и мерцания звезд, поманила за собой и растворилась в ароматах спящих деревьев и кустарников.
В следующее утро она вновь явилась за мной, удивляясь, почему я не следую с ней в ее мир.
По моей комнате кружили в немом хороводе бестелесные лики, порхали разноцветные бабочки, носились отливающие всеми оттенками радуги мыльные пузыри, с разгону они сшибались, разлетались кто куда и, каждый момент запечатляясь где-то в неповторимых комбинациях калейдоскопа, опадали, лопались и возрождались.
Мелодия обрела подводное звучание, мало-помалу всплывала, но постепенно утрачивая прежнее качество и гармоническую завершенность, как ядрышко крем-брюле, опущенное в горячий кофе.
Вскоре от нее ничего не осталось - лишь краткое упоминание в нотной тетрадке о том, что она была.
Приснилась река.
Я стоял, нагнувшись над прозрачной гладью, и пытался зачерпнуть хоть немного воды, но та протекала сквозь мои ладони, точно я состоял из ваты, а не из плоти и крови.
На том берегу, что скрыт был в тумане, стояла она.
Она стояла там, в туманной дымке, вся в белом, я видел ее краем зрения, но мне почему-то не разрешалось посмотреть на нее прямо, а то бы она исчезла. Под напорами неосязаемого шквального ветра платье плотно облегало ее хрупкий стан. От нее веяло почти физически ощутимой гложущей печалью и поистине трагической неприкосновенностью.
Я вспоминаю.
Это случилось в краю сосен и беличьих нор.
Солнечный свет пробивался через кроны сосен и беспорядочно перебегал туда-сюда от травы к скамейке.
Магнитофон стоял на траве, а я сидел на скамейке.
Динамик надрывался, колонка была повернута прямо на меня и выплескивала эти магнетические звуки, расплескивала и уносила в бриллиантовые края. Я затрясся в беззвучном смехе и унесся за пронзительно-яркую грань...
«Тоннель,» - мелькнуло в голове и погасло, уступив место цветам и краскам невидимого обычным глазом спектра.
Я видел существо из сторонних плоскостей, оно готово отдать все, что у него есть, за минуту суетной земной жизни. Правда, у него нет ни рук, ни ног, ни головы, ни туловища, но то, что оно мне предложило, достойно его внешности.
«Мечта моя, сестра названная, невеста моя нареченная, сойди ко мне и стань моей явью».
Я выглянул в окно: по безлюдному, залитому лучами восходящего августовского солнца тротуару шла легкая девушка в белом платье, а над ней вились белые птицы. На птиц я подумал, что это прилетевшие сюда из февраля комья снега, - до того они были белы и искрились на солнце. А девушка - та самая из давешнего сна. «Как хорошо, что ты снова здесь», - вздохнул я облегченно, но вдруг опомнился и потер лоб; да сколько можно спать!
Я не сплю, играя на гитаре, но...
Когда я заиграл, в комнате появилась жемчужноволосая девочка.
Она посмотрела на меня с укором, спрыгнула со столешницы, на которой появилась, подошла ко мне.
- Ты вот здесь немножечко сфальшивил, - сказала она, взяла мой указательный палец, прижимавший одну из струн, и передвинула его на лад выше. Провела рукой по струнам - гитара прозвучала эоловой арфой под ее рукой.
- Теперь правильно, - улыбнулась она.
Я еще не успел удивиться, как она уже исчезла.
Войдешь промокшей свежестью плаща, и от шершавых складок разольется запах, словно вкатили открытую тележку с ванильным мороженым - и так это замечательно, что даже дух захватывает и хочется петь и танцевать. Все вместе и как можно безумней.
«Звуки своего имени она переняла от изумрудной россыпи капели всех весен и янтарной глади озерного прибоя.
Ее отец был неудачником, а мать - гармонией. Вдохновение свело их как-то вместе и беспутно благословило их первую и единственную брачную ночь. Из непроглядной возможности вариантов оплодотворения лишь один оказался идеальным, и родилась она.
Не похожая на родителей ни внешне, ни внутренне, она не могла жить в их мире.
Ее уложили в колыбель, сотканную из ароматов клевера и вереска, и оставили в долине Мелодий страны Сказочной Реки.
Там она выросла среди дивных сказочных существ, для которых стала олицетворением добра и нежности, там по истечении десяти лет она перестала взрослеть, потому что время в этой стране не имеет значения и смысла. В долине Мелодий все исконные жители - дети, но она - ребенок особенный. Знаком святости и непорочности отметила ее природа: жемчужного отлива волосами.
Все называли ее «Ее Величество» и обращались к ней не иначе как «Ваше Величество», потому что с первого дня появления ее в долине признали за ней право «королевы Красоты».
Она посылала своих гонцов во все концы света с приглашениями к добрым людям - места в стране Сказочной Реки хватило бы для всех добрых людей - но гонцы, как правило, не возвращались, а те, что возвращались с ужасом рассказывали, как добрые люди хватают бедных слуг королевы, обращают их в рабство и беспощадно эксплуатируют.
Она прекратила посылать гонцов к людям, но скоро жители долины Мелодий стали сами, но против своей воли, уходить к ним. Люди нашли способ вызывать их к себе, а некоторые из людей запросто приходили и уводили их за собой.
А один, чудак-человек, любил земную девочку, а мечтал о ней как о жемчужноволосой, мечтой однажды вызвав к себе «Ее Величество».
Дописав строчку, я уронил голову на грудь.
Легкий бриз ребрил озерную гладь. Мой катамаран относило к острову. Не справляясь с жарой, я заснул.
Я сидел в глубине благоуханного палисадника в широком гамаке, и ветер шевелил листву вишен и смородинового кустарника. Никем не занятый шезлонг сохранил ее очертания.
Мерно клацал будильник на перилах веранды. Громко, почти пронзительно тикали стенные часы внутри дома.
Но особенно досаждало солнце.
Сверкающий диск, плазма в окаймлении протуберанцев, по-под прокаленной докрасна кромкой разрумянившегося облака резанул мне по глазам сноп-ятаган расплавленного обжигающего алыми лучами рубина. Кромка, кусочек сверкающего диска. Я зажмурился, закрываясь рукой. Хлопнула калитка и она вошла, заслонив собою солнце.
- Здравствуй.
- Здравствуй. Ты здесь живешь?
- Здесь долгое время жил ты, и я подумала: лучшего места для свидания не отыскать.
- Что ты скажешь мне?
- Подумай сам, что бы ты хотел от меня услышать?
- Но я хочу, чтобы не во сне, чтобы взаправду.
- Я тоже этого хочу, но сон не воспрепятствует разговору.
- Сон воспрепятствует реальности происходящего.
- Милый, какой же ты милый. Но ты противоречишь сам себе. Реальность происходящего, как это было уже не раз, воспрепятствует пробуждение. Но если тебя волнует не разговор, а я, жди меня.
Я проснулся у себя в комнате сидящим за столом.
Посмотрел в окно.
Небо нахмурилось и зарокотало как отдаленный Ниагарский водопад, возвещая о приближении чего-то громадного и грозного. Близилась гроза, запахло свежестью и мокрыми тучами цвета пролитой сизой акварели, медленно наползающими с пасмурного севера. Мелькали цветные сполохи на темном небосклоне и слышались гулкие раскаты грома из-за горизонта.
Долгожданный дождь не порадовал меня. Уж очень я привык к сухости и духоте. Дождь прошел, оставив после себя много грязи, В засохшем виде она была как-то незаметней.
Я ждал ее.
Она вошла - я помог ей раздеться, усадил на диван,
Она была немного задумчива и меланхолична. Я нагнулся и поцеловал ее в мочку уха, верхней губой поласкал крохотную дырочку от сережек, Почувствовал по движению мускула на щеке, как она улыбнулась.
Повернула ко мне лицо и подставила губы.
Я подошел к окну и, потирая лоб и переносицу, сказал:
- Вечность выдумывает мне проблемы одну нелепей другой. И я их себе выдумываю и уже не удивлюсь, когда они разрешаются сами собой. Вот и сейчас, казалось бы, ну чего уж там - я обернусь, а тебя не будет, потому что я выдумал нашу встречу...
Я резко обернулся - ее не было.
Я сидел за столом и писал стихотворение о любви, как вдруг кто-то толкнул в локоть, и карандаш прочертил на полстраницы жирный зигзаг. Я шумно вздрогнул, затравленно огляделся - никого. Но это уже было не существенно, так как комната вдруг заходила ходуном, будто палуба при сильном шторме. Мебель трещала, с книжной полки сорвалось несколько книжек, но им так и не суждено было упасть. Плинтус вспыхнул сварочной дугой, стены зароились синеватыми светлячками и бесшумно обвалились, пол ушел из-под ног, и передутым воздушным шариком я взметнулся в яхонтовую высь.
Я попал в осенний лес. Моросил дождик, папоротники своевременно раскрыли свои дырявые зонты.
Плакучая ива склонилась ветвями в чистый ручей, пробегающий меж корней вековых дубов и сосен.
Мне показалось, что я уже был здесь когда-то.
- Тебе не показалось.
Я оглянулся: скрытая наполовину ветками сирени, она держалась за одну из них руками и смотрела на меня.
- Многое изменилось, а сиреневый куст сохранился.
- Я ничего не помню, - виновато пробормотал я.
- Ты мечтаешь об одной, любишь другую, а обо мне забыл. Останься со мной - вспомнишь.
- Скажи мне... - Я замялся, не зная, стоит ли задавать этот вопрос.
- Что?
- Скажи мне: я в раю?
Ветка дрогнула в ее руках, но лицо было невозмутимым. Она не ответила.
- Тогда, быть может, тебя не затруднит мне ответить: дано ли мне это вознесение, чтобы я увидел, что ждет меня после смерти, или для того оно мне дано, чтобы я сказал тебе то самое главное, что не сказал, когда мне было десять лет?
- Безумец, я люблю тебя, любовью к тебе жива моя душа и ныне, хоть ты и предал меня, но что ты можешь сказать мне?
- Послушай меня, - вымолвил я непослушными губами, - послушай меня. Я должен сказать тебе, что...
Я не досказал? нечаянно ли, нарочно, ветка выскользнула из ее рук и, просвистев в воздухе, с силой хлестнула меня по лицу.
Я пошатнулся, закрыл лицо ладонями и побежал, спотыкаясь о коряги и натыкаясь на деревья.
...все вокруг напоминает о тебе. О ком - о тебе?
Идя по улице, я увидел размалеванные рожи и услышал гадкий смех. Подошел ближе: это были спятившие скоморохи в двухцветном трико и колпаках с бубенчиками на рогаликах. Они кувыркались, противно хихикали и корчили уморительные гримасы.
Леди в маске обожгла меня злыми глазами.
Рядом фокусник вытащил из сундука дрыгающего задними лапами упитанного кролика, падкого до морковки и кочана капусты.
Неизвестно кто исполнял соло на саксофоне, сделанном из радиоволн.
Чудовища и их развлечения. Развлечения и их заказчики - человеческая масса.
Но куда бы я не оборотился, я смотрю прямо на тебя. Но не вижу.
Ты чудишься мне повсюду, я выискиваю тебя глазами во взаимопроникающей массе людей и как будто вот-вот увижу, тебя, я просеиваю через поле своего зрения как сквозь сито толпы народу на улицах и площадях, но тебя там не нахожу которой день подряд.
Неужели из миллиона лиц нет ни одного твоего?
Взяв декоративный немецкий кинжал, я отправился в путешествие. Моей мечтой было застать цветение подснежников и нарвать огромный букет.
Цветение подснежников я не застал, зато застал ее - с венком из желанных цветков.
- Боже мой! - воскликнул я, всплеснув руками. - Как вы сегодня прекрасны!
Она кокетливо заулыбалась.
- Но Ваше Величество, - продолжал я, не сводя глаз с венка. - Где вы достали их?!
Она перестала улыбаться, сняла с себя венок, подошла и молча возложила его мне на голову.
- Они твои, - добавила она, отворачиваясь.
- И все-таки...
- Я вырастила их. У меня много разных цветов, но больше всего мне нравятся розы.
Листья, как миндальное печенье, крошились под ногами. Летучая паутинка стягивала шею, как медицинский резиновый бинт, да так, что нельзя было продохнуть. Мысли гудящими бильярдными шарами стучались о стенки черепа, в затылке ломило - это вламывалась бесконечность со своими садами и оранжереями, пронзительными ароматами плодоносящих деревьев и дезодорантов.
Она гладка как косточка хурмы. Ее волосы черны и искрятся. Ее глаза ослепительно чисты. Она повела плечом, и платье легким облаком скользнуло к ее ногам, и сама она легким облаком шагнула мне навстречу, обволокла мой разум и зрение головокружительным сладким наитием.
Залопались почки лип, разворачивая свои смолистые пеленки.
Когда все закончилось, я встал, она еще лежала.
На ее бархатной руке остался талисман в виде следа улитки.
- Правда, тебе было хорошо? - спросила она, томно потягиваясь.
- Даже лучше, чем я мог себе представить.
- Тогда продолжим?
- Не думаю, что от этого будет лучше.
Она поднялась, обвила меня руками за шею, страстно поцеловала. Я не мог не ответить ей тем же, но вскоре все-таки нашел в себе силы оторваться от ее сладчайших губ.
- Почему? - удивилась она, опуская руки.
- Я никак не могу отделаться от ощущения, что все это уже когда-то было со мной.
- Слушай: когда-то, давным-давно, когда мы были совсем другими, мы любили друг друга.
- Что ты говоришь? - Пришел мой черед удивляться.
- Уверяю тебя, это правда. Мы любили друг друга и были счастливы, пока у нас не отняли память и не разбросали по чужим телам и разным временным отрезкам.
Я отказывался верить тому, что слышал. Я развернулся и пошел - быстро, нервно чеканя шаг.
- Вспомни июльский полдень, когда ты признался мне...
Я заткнул уши - и надсадный вой ворвался в мою голову звуком приближающегося поезда, врезался в меня, снес в сторону, пронес мимо стога сена и выкошенной лужайки.
Монотонный гул.
Рокот прибоя.
Тишина.
Я очнулся на пожелтевшей траве железнодорожной насыпи. Недавно прошел пассажирский поезд - земля еще гудела.
Я встал и увидел, что облачен в просторный черный костюм. На лацкане прикреплен значок - эмблема паука.
Я обмер: на сторожке путевого обходчика, что находилась прямо передо мной, было написано еще не успевшей высохнуть красной краской: ВОЙДИ!
Преодолевая барьер страха, я вошел - дверь оказалась незапертой. Убогость обстановки в комнатке несколько разочаровала меня: стол, стул, раскладушка, перекошенный шкафчик.
Я собрался было уходить, но на стене загорелась и погасла надпись:
НЕ ВЗДУМАЙ.
Мебель стала менять очертания, пол значительно просел и обзавелся мозаичным узором, передающим разительный контраст между кожей старого негра и кожей молодой шведки. Стены раздвинулись и обзавелись готическими гобеленами. За решетчатыми противнями мирно потрескивал огонь. Я сидел в мягком обитом кожей кресле в каминном зале и ждал чего-то, вглядываясь в огонь.
Он не замедлил явиться.
Подошел сзади.
- Волшебник? - спросил я.
- Да, - ответил он, улыбаясь. Я обернулся...
Только теперь я разглядел, что очки у него коричневые, плащ темно-синий, а вот шляпа и вправду черная.
- Надень мои очки, - сказал волшебник, протягивая мне очки.
Я встал, принял у него очки, надел их, посмотрел вокруг. И меня обессилило то, что я увидел. Магические линзы перевернули мое зрение, и все вещи предстали в немыслимых красках и формах, вместе пугающих и по-родственному узнаваемых. В том отчетливо-совершенном виде, который вовсе не был мне чужд, просто впервые с глаз моих словно сорвали пелену, мешающую видеть, срезали острыми гранями бельма, обнажая спавший во мне до сих пор орган чувств.
- Боже всемилостивейший! - прохрипел я и порывисто потер ладонями лицо, сбивая очки, но они продолжали болтаться дужками на ушах, и я все еще видел через них. Я упал на колени, очки упали на пол.
- Встань! - мягко, но требовательно сказал волшебник. Я поднялся с колен, подобрав очки с пола.
- Что это было? - спросил я.
- Мир, в котором тебе предстоит жить. Но ты еще не готов - твое тело и ум пока не готовы. Надень мой плащ, - сказал волшебник, скидывая с плеч плащ.
Не без опаски, но с уверенностью, что это необходимо, я накинул на себя плащ. И все изменилось во мне... трудно описать. Как будто внутренние органы, члены, кожа, каждая молекула во мне были раньше не на месте, и тут их вправили и они начали, наконец-то, функционировать, как положено. Я и в плечах вроде шире стал, да и ростом выше.
Волшебник поднес к моему лицу зеркальце. В нем отразился статный красавец с мужественными, пропорциональными чертами лица, с завораживающими карими глазами и великолепно уложенной шевелюрой длинных черных волос.
- Это я, - сказал я и решительно надел очки.
Волшебник удовлетворенно кивнул.
- А теперь, - сказал он, - надень мою шляпу.
Шляпа пришлась впору. Сперва меня слегка качнуло, но я тут же выпрямился и улыбнулся.
- Ты понял? - спросил волшебник.
- Да, - ответил я.
- Ступай.
Я пошел через зад к выходу, а он сел в мое кресло, пододвигая его ближе к огню. Я вышел. Дул страшный ветер, а по небу мчались тяжелые тучи. Я вскинул руку вверх - тучи остановились и концентрически расходящимися кругами отошли за горизонт.
Ветер успокоился.
Вечное лето восстановилось над страной.
Мелодия, светлая как сам свет, подошла ко мне. Я приложил ладони к груди и медленно протянул их к ней.
- Вот огонь моей любви, - сказал я еле слышно. Взглянул на нее - она не улыбалась.
- Он не виден, - продолжал я, стараясь не сбиваться, - но он здесь, в моих ладонях. Возьми его себе.
Наступило томительное ожидание. Она смотрела на меня долгим испытующим взглядом, прежде чем загорелась в ее глазах теплая зарница взаимного чувства.
Она приняла огонь из моих рук и прижала его к своей груди.
И вот она заговорила.
- Ты разогнал тучи, а я успокоила ветер. Мы сами себе покровители. Ты и я. Мы, и больше никто. Раз в день каждый человек может совершить чудо. Это свыше. Но нам дано право совершать чудеса постоянно. Это в нас.
Пойдем, я покажу тебе радужную розу.
- Радужную? - спросил я.
Но мы уже шли: по обновленной земле долины, мимо сказочных зверей, сквозь прекрасный воздух, под незабываемым небом. Пока не достигли розария.
- Смотри! - сказала она.
И я увидел. И я услышал, и я почувствовал - я растворился во всех цветах ее, рассеялся по всем оттенкам ее.
Я улетел в ее сияние и запах.
Сплошь торчали острые шипы этой розы, и моя душа пела, нанизываясь на них с еле слышным шкворчанием, будто дольки мандарина.
Она означала для меня прекрасный, исполненный боли и трепета прорыв вглубь невозможного, на хвостах русалок и лунных лучах, не подвластного никому, лишь одной девочке, на чье лицо посмотрел вдруг по-новому, испытывая странное облегчение.
Я плакал, я рыдал, как никогда не рыдал, мне было очень хорошо, совсем как когда мне было десять лет.
Обилие слез напоминало мой первый оргазм, множественный и всесокрушающий. Под веками словно бежали две неистощимых теплых струйки, а из глаз, до сегодняшнего превращения слепых, полилось зрение, затопляя все вокруг неподдельным светом. И тут я увидел, что она - тоже чудовище. Ведь всякая попытка продолжить сказку неизменно упирается в кошмар.
Переждав смерч на чердаке, ночью я вновь и в последний раз выбрался на крышу.
...и потянутся из моей груди миллионы нежных ростков навстречу жгучим бисеринкам звезд и врастутся в каждую, и притянут меня к ним...
Космос овеял меня межзвездным морозом. Мириадами свечей, удаленных от Земли на расстояние, равное расстоянию от меня до моего гнезда, он смотрел на меня, он дышал на меня. Где-то в недрах густоты рождался ветер сильнее смерча, сильный ветер, прилив, который меня унесет.
К ней. За красной стеной ее ночной рубашки скрывается моя сестра. Комната, в которой мы будем жить вместе, нарисована мной: в ней всего одна стена и одно окно, да и не настоящее остальное - монументально застывшие осколки нашей общей мечты о встрече.
Еще до рассвета я заснул сном мертвеца, а утром проснулся от страшной жары, изрыгаемой единственной дневной звездой. Я так нагрелся, что испытывал прямо-таки патологическую потребность искупаться. Я понял, что замысел о прыжке с крыши - вполне естественный безысходный и совершенно необдуманный финал жизни всех чудовищ. И поэтому я спустился с этажа на этаж обратно вниз, коснувшись земли так же мягко и безболезненно, как в свое время отпочковался от нее.
Я пошел к пруду, что недалеко за чертой города. И, когда легко отпружинив от заплесневелой доски, нырнул в воду, меня осенила благодатная мысль.
Если ты хочешь уничтожить всех чудовищ, тебе необходимо их пересчитать.


ЗАБОТЛИВЫЕ ЩУПАЛЬЦА МОЕЙ МАМЫ

У твоей болезни, подружка, глаза как эхо грома в горах. Его имя мало что значит, но оно у него есть. Он несовершенен, но у всех умерщвленных бытом жестокие мультики в воображении, а воображение как серое, застрявшее в красном, как гамма лиловых оттенков на склонах облаков. Он боится. Когда я вырасту, я буду очень большой. Все говорят, что я не от мира сего, значит, я с того света, а там все маленькие. Он большой, больше тех, кого я знаю, ему трудно остановиться, ведь ему кажется, что он неподвижен. Как давно он спокойно не спал. Ведь ему открылось...
Потом скажут: «Он много курил, много работал». Странно: я ведь все еще помню, что двадцать минут назад мыл руки, а завтра в семь вставать и идти на работу. Кажется, знают и другие: платят меньше, чем можно съесть в моем возрасте. Она точно знает, потому что рисует не мое лицо, а то, что под ним: я боюсь, что меня убьют, даже не спросив, не узнав... Не узнав, ну что хотя бы у меня нет денег!!! Например, вчера на городской площади была ярмарка, и я зашел на нее. Внезапно я увидел себя из глаз окруживших меня людей. Я ощутил их впечатление обо мне, как если бы был каждым из них, причем одновременно. А накануне два представителя закона остановили меня прямо на улице, когда я бежал к автобусной остановке, на том лишь основании, что я бежал. «Раз бежал, значит, поел, раз поел, значит, украл». Их сбила с толку моя небогатая одежда они приняли меня за нищего.
Жизнь, по-видимому, лишь условно называется частной: за нами постоянно кто-то наблюдает. За мной, скажем, наблюдают все: от матери до случайного прохожего. Если такое происходит с каждым, то жизнь - тотальная слежка, откуда и проистекает интуитивное нежелание выделяться плюс культивируемое желание выглядеть как все.
Он пытается отыскать первоисточник зла, сам того не понимая, что безбрежная река этого зла берет начало в нем самом, ибо не видящие зла не способны на его совершение, а он видит...
Боль разлита в любом человеческом поступке, но нас научили, что такая боль оправдана эфемерным благом общества, для общества и ради общества, оно-де позаботится, чтобы твоя личная боль не выглядел сугубо личной на фоне многочисленных соболезнований.
Этим миром явно правят черви. Но современные черви живут не в подвалах и не на чердаках, а в уютных меблированных коттеджах и. принимая подчас человеческий облик, паразитируют за счет людей.

Его звали Марк. Впрочем, его могли звать как угодно: он пал жертвой обстоятельств, при которое молодой человек с любым другим именем поступил точно так же.
Марк всего в жизни добился сам, в лучшие времена он, что говорится, попал в струю, получил то, о чем многие юноши грезят до самой старости, материально-финансовую независимость. Но...
Есть истины старее десяти стариков вместе взятых. Вот одна из них: определимая непреодолимость хуже преодоленной неопределенности. Тот, кто придумал ее был вернее всего идиот, но идиот от паря десятков мудрецов, правящих тремя парами миллиардов дурачков.
В общем, по указу свыше половина ценностей переоценилась, половина обесценилась, а также ввелись неизвестные даже в глубокой древности. Былое благополучие отвернулось не только от Марка, но только к нему вернулась с навязчивостью гриппозного кошмара родительская опека. Он сделался нервным.
Когда проверенные средства не помогали и жалобы на жизнь, смоченные в алкоголе, повисали расплавленной жвачкой на каждом движении, делая его неудобным, а мир - невыносимо тошнотворным, тогда всплывали в нем, подобно пузырькам углекислого газа, устремленным в беспредметный воздух, все его скрытые возможности.
Садился ли он за рояль в чужом доме или брад в руки вилку для расправы над собственно приготовленной пищей - не было ни тени сомнений в том, что он делал. Он делал это ни для кого, даже не для похвалы.
Но вот еще одна истина: когда перестаешь боятся, начинают пугать...
Включив однажды вечером свой старый телевизор, Марк услышал жуткую новость: в городе объявилась секта убийц, обезглавливающих по ночам случайных прохожих, а иногда и цинично мародерствуя.
Как не долеченная болезнь, утихшая было нервозность обострилась в нем. Крах империи вызывает крах сознания граждан. А сознанию Марка теперь не за что было уцепиться.
«Они убивают ни за что. Просто так. Жизнь человеческая стала дешевле кошелька,» - носилось у него в голове, не находя выхода. Он, конечно, продолжал ходить на работу, есть и справлять естественные потребности, но вот сны его окончательно испортились: в них на каждом шагу подстерегали невидимые головорезы, вонзающие свои кожи в шею Марка, а кровь брызгала из ран во все стороны, бурно пенясь и фонтанируя.
Голод усиливает восприятие, а безденежье усиливает голод. Фантазия Марка плескала через край.
Как-то раз в торопливо возвращаясь домой и, оглядываясь на удлиняющиеся по мере захода солнца тени, он совершенно неожиданно для себя забрел в магазин хозяйственных товаров. Там красивая девушка с волосами цвета сгущенных сливок довольно мило рекламировала кухонные ножики, не нуждающиеся в регулярной заточке. Чтобы как-то оправдать свое посещение, Марк приобрел один и положил его в карман пальто рядом с шуршащим пакетом.
О чем кричала в тот вечер реклама, о чем опять забыли сказать политики, он не слышал. Он думал об убийствах и о том, что до зарплаты осталось двадцать дней и ни единого гроша.
На следующий день начальство задержало Марка и его сотрудников по какому-то чертовски важному делу на целый час. А уже в гардеробе, когда все расходились, кто-то небрежно обронил:
- Слышали, вчера в парке нашли еще один труп.
«В парке! - подумал Марк, - но ведь путь к дому лежит через парк!»
В состоянии близком к предобморочному шел он в сгущающихся сумерках через парк, казавшийся ему доселе воплощением безопасности и дружелюбия. Отчаявшись на попутчика, он двинулся по узкой асфальтовой тропинке в полнейшем одиночестве.
Услышав резкий шорох впереди, он машинально опустил руку в карман и - о чудо! - обнаружил там купленный на последние деньги ножик. Освободив его от маслянистой обертки и сжав покрепче рукоять, он пошел смелее.
Но вдруг остановился, замер рептилией, взирая на сцену, от которой рассудок его окончательно помутился: два человеческих существа - косматое в странной одежде и лысое в твидовой куртке - боролись на скамейке не на жизнь, а на смерть, судя по издаваемым ими крикам.
Закричал и Марк - от ужаса.
Тогда человек в твидовой куртке вырвался из цепких объятий второго и с криками: «Маньяк! Караул!» кинулся наутек. Другой же, косматый и неловкий, словно сослепу, побежал прямо на Марка.
- Маньяк! - заорал, вторя удаляющемуся эху, Марк и, падая в обморок, вонзил свой нож по самую рукоятку в горло нападавшего. Ему приснилось, будто он избавил человечество от зла. Очнувшись и столкнув с себя тяжелое тело, в тусклом свете от фонаря он увидел мертвое лицо красивой девушки с волосами цвета сгущенных сливок, что словно водопадом стекали в лужу крови вокруг отрезанной головы. Марк подобрал ее сумочку, вытянул из нее все деньги и спрятал их за пазуху рядом с липким ножом. Чтобы не забыть, куда он спрятал голову, он положил ее в шуршащий пакет: мама часто повторяла, что память должна быть громкой.


ХОЛОДНЫЕ СЛЕЗЫ КАМЕННЫХ ИДОЛОВ

Ветер, набрав силу в облаках, опускался все ниже. Его мягкие розовые лапки, как поцелуй в живот, дарили ощущение изысканной нежности и восторг отчаяния перед каплей воды, растянутой в вечность.
Майк и Майя, Ал и Алла, Томас и Тамара - не то имена, не то клички - а впрочем, какая разница, как называть друг друга, если друзья и если собрались вместе устроить пикник на уикенд на свежем воздухе вдали от города? Паула не смогла поехать из-за лихорадки, но порекомендовала это место, как «прекрасное для полноценного отдыха». Год тому она с Питером провела здесь, в руинах, медовый месяц. Жаль Питера, упокой господи его грешную душу! Правильно говорят; не знаешь брод - не ешь бутерброд.
Майк - это я; всегда у штурвала, то есть за рулем. Дорога не из ровных, надо признать, Аллу так укачало, что на подъезде к лесу она вдруг закричала:
- Не надо сюда ехать! Видите: на пригорке человек стоит с копьем - он нас всех убьет!
Лишним было бы говорить, что никаких людей мы не увидели. Ал заткнул Аллу сигаретой, а, покурив, она сама успокоилась. Объяснила потом, что вздремнула и ей сон плохой приснился.
Теплая осень - самое лучшее, что смог придумать бог. Осенью солнце уместней, чем любое время года.
- Купаться будем? - протянула Майя на соседнем сиденье. Классная девчонка, только жуть, как нетерпелива. Ведь вот-вот в лес въехали, до реки еще...
Кто-то еще что-то сказал, но невнятно,
- Что? - спросил я.
- Купаться будем? - повторила Майя.
- Это я слышал. А больше никто ничего не говорил? Я бросил короткий взгляд через плечо и его оказалось достаточно, чтобы понять, что мне послышалось. Томас с Тамарой слились в затяжном поцелуе. Ал что-то шептал в ухо смотрящей в окно и курящей Алле.
А за окном все так мелькало багрянцем и в нос так било пряностью, что я иногда терял ориентацию и приходилось сбавлять скорость, чтобы не врезаться в невесть откуда возникающие пни, коряги и молодые деревца, справляющие в наряд ах тигровых тонов свой первый сентябрь.
- Дай глоточек, - протянул я нарочито уверенно.
- Балда, - восхищенно прошептала Майя, наклоняя фляжку с абсентом /удобно: 45 градусов/ в мой рот, вытянутый трубочкой, - ты же шофер.
- Фигня! - ответил я, облизываясь. - Не то, что фараонов, колеи подавно нет.
Еще пять минут в скоморошьем раю и...
- Смотрите! Вот! - воскликнул я.
Выбеленные дождем, ветрами и временем, словно кости доисторического монстра, стали проявляться то там» то сям в поле расфокусированного зрения обломки покинутого людьми города на берегу реки, где мы решили провести три дня. Самых незабываемых в моей жизни,
Притормозили меж двух холмов, хорошо защищающих от шквалов, в пойме, являющей собой завидный пляж. Слева, как раз против течения, располагались заросли полузатонувшего кустарника, тянувшегося вдоль побережья насколько хватало глаз. Ал, конечно, перво-наперво полез в воду, проверять «термоустойчивость организма». Сделав вид, что ему не холодно, он довел Аллу и Тамару, сунувшихся за ним сразу по колено, до истерического вопля, эхом разнесшегося по всей округе. И мохнатые стены противоположенного берега, как мне показалось, слегка втянулись, как диафрагма.
Не берусь точно передать, как, откуда и во сколько подошел к нам чудак с горой спутанных волос на немытой голове, в набедренной повязке и с копьем в руке, но, подойдя, он сказал...
Кто-то тронул меня за плечо - я обернулся - Майя. Я вздрогнул, как напуганная собака.
- Что с тобой? - спросила она. - Ты такой бледный.
- Да нет, - выдохнул я, протирая ладонью глаза. - Все в порядке. Мне померещилось.
- А-а. Бывает, - понимающе кивнула она, подразумевая абсент.
Томас подключил аппаратуру к аккумулятору и сразу стало веселей от привычной музыки в непривычной обстановке. Особенно угнетающе на психику действовали две белоснежные стелы: по одной на каждом холме - они выглядели как одна, но раздвоившаяся.
Чешское пиво, американские косяки, евро-еврейские мелодии, восточные телодвижения наших девушек и сладкая слюна Майи, сладчайшая во всем мире. Вечер был нежен, но как-то неестественно: словно на ногу хорошенькой женщины натягивали чулок за чулком. Солнце не то зашло, не то его зашторили, небо затянула пленка доползшего-таки промышленного смога. Опьяненные скорее свежим древесным воздухом, чем спиртным, мы легли спать. Местом ночлега единодушно признали великолепно сохранившуюся хижину на склоне левого холма. Заезд к ней не представлялся возможным, поэтому пришлось машину замаскировать ветками.
Едва голова моя коснулась надувной подушки, я провалился в сон, каких никогда не видел. Необычным в нем было прежде всего ощущение, что я сплю, но с открытыми глазами. Я видел спящую и сопящую рядом Майю, каждую дырочку на изъеденной жуками скамейке, куда мы набросали тряпья в качестве подстилки, видел Ала, будящего Аллу, видел Тамару, вздрогнувшую на плече Томаса.
Ал и Алла вышли из хижины, а с ними как бы и я.
Небо заметно прояснилось, вокруг выкатившейся из-за деревьев луны светился радужный ореол.
- Пойдем к машине, - сказал Ал.
- Пойдем, - сказала Алла, но по дороге расскажи мне стихотворение.
Они начали спускаться по узкой-узкой, вытоптанной зверями, что ли, тропинке.

Ангел летит, задевая крылами
черное небо, дома, облака,
в сильно смещенном зените луна
каждую ночь притворяется ангелом;
от горизонта до горизонта
призрачный свет разливает она -
камень, осколок упавшего солнца,
отблеск прощальный вчерашнего дня.

- Ни фига себе! - не удержался я.
Алла остановилась, схватила Ала за руку.
- Ты слышал?
- Ты о чем? Тебе понравилось стихотворение?
- Конечно. Но был еще чей-то голос!
- Это иллюзия. Слуховой глюк. Ночью все шорохи похожи на голоса. Они спустились, разбросали ветки. Ал, дурачась, сел за руль.
- А машины - на гробы, - задумчиво произнесла Алла, вытягивая из своего ситцевого платья ремень.
Проснулся я оттого, что Майя щекотала мне соломкой в носу. Я чихнул и чуть не ударил ее со злости. Меня остановило хлопанье ставен - такое знакомое...
...с детства, когда все вещи имели свой вкус, а не смешивались в один, как сейчас...
- Где машина? - спросил я.
- Откуда ты знаешь? - удивилась Майя, протянув мне листок бумаги.
- Пророческий сон, - буркнул я. - Что это?
- Письмо.
Письмо адресовалось мне: «Старик, за кар не волнуйся, у старухи срочное дело в городе, завтра по утрянке вернемся. Батарея и маг в кустах. Веселитесь пока без нас, сволочи. А. А.»
- Вот задница! - сказал я и зевнул. Майя дунула мне в рот, Я схватил ее за волосы и поцеловал.
- А где Томас с Тамарой?
- Пошли смотреть старый город. Они ведь здесь раньше не были. А ты?
- Не помню.
- Что значит, не помню?
- А то и значит, что по мне события трехлетней давности - это юность, пятилетней - детство, а десять лет тому меня как бы и не зачали.
- Ну и ну! Так был ты тут или нет?
- Был, - неохотно признался я, влезая в рубашку. - Кажется, лет пятнадцать назад.
- В четыре года?
- В четыре или четырнадцать - какая разница? Пойдем, пройдемся!
- Поешь сначала.
Поев из ее рук, я вынес Майю на свежий воздух. Воздух быстро прогревался, и от тепла и солнечных лучей поднимались с земли и носились с ветерком, колышущим верхушки деревьев и бьющим в ставни такие запахи, что даже курить не хотелось. А Майя задурила и все испортила.
В тени от стелы что-то блеснуло.
- Гляди-ка, - сказал я, неприлично показывая пальцем. Подбежал, нагнулся, поднял...
Майя стояла возле самой стелы и махала Тамаре и Томасу, бродящим по развалинам, как два насекомых по подоконнику.
- Это что - надгробие? - спросила Майя, когда я подошел.
- Да, видимо.
- Значит, в этих холмах погребены близнецы. Что ты нашел, покажи?
- Хрустальный шар.
...она взяла его у меня из ладони - такой прохладный и тяжелый, как чья-то большая замерзшая слеза.
- Почему близнецы? - спросил я, думая, что она намекает на сходство стел.
Впрочем, она и не ответила, уставившись на шар, играющий на солнце всеми оттенками спектра.
Таким образом, мне представилась возможность внимательно осмотреть стелу - трехметровый белый каменный брус, вбитый в землю. На четырех сторонах его как бы дублировалось барельефное изображение голого мальчика. Надписи над каждой были разные, причем на непонятном языке.
- Навряд ли это имя, - размышлял я вслух, - потому что из четырех слов много, так же, как и четыре человека под одной плитой.
- А что, если это четыре имени одного мальчика? - предположила Майя, глядя на меня с незнакомым сверканием в глазах.
После обеда все пошли загорать. Лежа на животе и почти засыпая, я вдруг услышал тихий диалог Томаса и Тамары:
- Схожу, искупаюсь!
- Забыл, что вчера дикарь сказал?
/Я вздрогнул и насторожился./
- Что?
- «Если вы решили искупаться, то осторожней, здесь возле полузатонувшего кустарника много омутов».
- Ни одного не видел в прошлый раз.
- А они не всегда видны.
- Тебе-то откуда знать?
- Сам дурак. Меня в детстве чуть спасли.
- Все равно я тебя люблю.
- Точно – дурак.
Несмотря на явную несообразность происходящего, меня все-таки сморил сон, и вторичное появление дикаря с копьем мне приснилось, или, то есть, я его проспал.
Он подошел к нам и быстро-быстро промолвил:
- Опасайтесь трех непонятных существ в масках лиц. Но пуще всего опасайтесь человека, на левой ладони которого написано «Да», а на правой «Нет». Он хозяин тех трех и повелитель здешних мест, особенно реки.
Потом он исчез и его сменил образ чудовищного аппарата на колесах, в ночи рассекающего плоть реки пополам и миловидной девушки, сидящей на берегу на разодранных останках своего ситцевого платья. Платье... Его цвет тепло-желтый с песчинками, от каждой из которых тянется тонкая-тонкая тень.
Майя наклонилась и поцеловала меня в левый глаз, щекотнула кончиком языка по зрачку - от раздражения из глаза брызнули слезы - она слизнула их и выпрямилась. Я проснулся и увидел блеснувший на солнце слюнной пузырь, образовавшийся на секунду между щекой и зубами в момент улыбки.
- Майя, - сказал я одними губами и привстал на локте. Томас плавал возле полузатонувшего кустарника. Я хотел было крикнуть ему, чтобы он прекратил, но слова словно застряли в горле.
- Набери воздуху в легкие, - посоветовала Майя. Теперь-то я понял, что в ее взгляде не так. Он одного и того же свойства, что и вода реки: течет и колышется.
«Где шар?»
«Какой шар?» - удивленно шевельнула она бровями.
«Никакой, - устало прильнул я щекой к ее холодной коленке. - Интересно, кто изображен на второй стеле?»
«Завтра узнаешь».
Когда я и мои родители приехали сюда впервые, я подумал, что попал в сказку. Я лазал по обвалившимся стенам и мозаичным полам, заглядывал в страхотенные морды каменных идолов местного то ли кладбища, то ли языческого святилища. Поговаривали, что скоро здесь все снесут или преобразуют в парк, но все осталось по-прежнему, вот только стел не помню. Я тогда спросил у папы, что это за руины. А он ответил, что когда-то на месте руин стояли дома и в них жили люди, а потом забросили свой некогда красивейший из городов и не то ушли далеко за горы, не то умерли от непонятной болезни. Я спросил его, что такое болезнь. Он сказал, что это-то и непонятно, а вскоре умер. По растолковываниям мамы, от болезни. Кто же из них обманул меня?
Я смертельно боялся вернуться сюда, а спустя пятнадцать лет приехал с друзьями отдыхать. Убегая от опасности, мы, сами того не зная, догоняем ее, потому что это она убегает от нас; но силы неравны - мы быстрее бегаем.
Томас благополучно выбрался на пляж и стал гоняться за Тамарой с целью обжечь ее горячую коку холодом реки.
- Ты хочешь жениться на мне? - шепнула мне Майя прямо в губы.
- Прямо сейчас? - спошлил я.
- Нет. Я слышала, что у народа, жившего здесь, существовало несколько обрядов бракосочетания - на выбор жениха.
- Где ты слышала?
- Не помню.
- Какие обряды?
- Первый - позорный и самый легкий; жених обходил вокруг реки пять-десять раз и возвращался уже мужем своей избранницы.
- Разве можно обойти реку?
- Ну, там, где она впадает в море, он ее, конечно, переплывал.
- Так, это, значит, самый легкий обряд... Нет, на него я не согласен - отнимает слишком много времени. А какой второй?
- Второй чуточку сложнее, но на него почему-то решались именно слабаки. Жениха и невесту объявляли супругами лишь после рождения у них ребенка, которого тут же топили в реке.
- Правда?
- Не знаю. Третий и последний обряд считался почетным, жениха на ночь опускали в реку в том месте, где много омутов. Задачей ему ставилось постараться дышать через воронки в воде. В том случае, если он высовывал голову, три жреца неземного происхождения наказывали его смертью, в том случае, если он захлебывался и погибал, его невеста автоматически становилась женой какого-нибудь из жрецов, и ее отправляли жить на небо.
- Но это же безумие. Хоть кто-нибудь выживал?
- Насколько известно из истории города, нет. Но если бы это удалось, ему и его жене гарантировалось бессмертие.
- У всякого обряда есть подробности. В них оговаривалось, каким образом выживает жених?
- Да, действительно. Привязанный за руки к чему-нибудь тяжелому, он находится под водой на грани жизни и смерти до самого утра. А с первыми лучами солнца из неведомых глубин к нему прилетает маленькая птичка с большими человеческими глазами - и острым клювом, полным зубов, перегрызает путы.
- Черт, красиво! /Меня передернуло./ Признайся теперь, что сама все придумала под хэшем!
Майя резко встала.
- Нет, - сказала она неожиданно ласково, когда я тоже встал. - Ничего я не придумала. Я глупа и за всю свою жизнь даже под хэшем ничего не смогла придумать.
Вечер уже плавно перетекал в ночь, а Ал я Алла все не приезжали. Слушать одни и те же кассеты надоело и я перенастроили магнитофон на прием популярной в те годы радиостанции. После полуторачасового концерта группы «Йес» передали прогноз погода на завтра:
- Северный антициклон, движущиеся к нам с юга, принесет за собой обильные осадки и общее понижение температуры. По областям возможного прохождения торнадо Хиллари введена чрезвычайная ситуация.
«Какая бессмыслица», - подумал Томас, впиваясь в исходящую соком Тамару.
Из лесов в каньон вылился горячий туман, подышав которым, я бесповоротно утратил чувство реальности.
Я с детства боюсь воды. А ведь над реками, словно выщерблины в пространстве, проецируются царства звенящей тишины. Мир сияющих теней, скрытые народы вытянутых из нашего мира людей, присылающие сюда избранных слуг великого перехода. Они видны только при болезнях особого свойства, но признаки их присутствия заметны и невооруженный глазом везде, где есть вода.
Ты слышишь свист?
Нет.
Пока не слышишь, значит, сейчас не твоя ночь. Посмотри-ка, твоему другу Томасу не повезло. Он пришел на их свист, принял их вызов и проиграл. Так же глупо, как прошлой ночью проиграл Ал.
Кашляя и выблевывая тину, он выбрался на берег, Но едва сумел подняться, увидел в десяти шагах от себя трех непонятных существ в масках лиц.
Одно подняло руку вверх - и его парализовало.
Второе поднесло пальцы к глазам - и он задохнулся.
Третье сорвало маску - и он упал замертво.
В его угасающем мозгу таяло последнее стихотворение, посвященное Алле:

Вчера мне снились облака,
сегодня в небе белой стаей
они летят и их толкает
невидимая рука.
Не понимаю я пока,
зачем мне снятся эти стаи
и в небе призрачном летает
моя рука.

Проснулся я или нет, это уже неважно - помню лишь неотразимый ужас на лице Майи, когда, разбуженный ею, я вскочил со сдавленным криком.
- Томас и Тамара пропали! - воскликнула она с неуместной интонацией героини телесериала.
- Надо сматываться, - прохрипел я, еле сдерживая ту же интонацию. Очень тяжело было двигать руками, ногами и головой, пока я одевался и создавал видимость сборов - все это выглядело так, будто меня уже одели, но в мое же собственное тело и я им вынужден управлять, но как-то со стороны и задом наперед.
Собравшись, мы выбежали на территорию, именуемую хорошим началом плохого дня. Пока мы бегали, поминутно натыкаясь на слюдяные стенки цвета окружающей действительности, у нас была хотя бы надежда убежать. К середине дня /да к середине ли?!/, когда мы не смогли определить положение солнца на небе, я, прислонившись спиной к спине Майи, сакраментально изрек:
- Мне кажется, что мы попали в плен к этим руинам, что мы уже не властны не только над своей судьбой, но и над ее осознанием.
- А мне кажется, - ответила Майя, поднося фляжку с останками абсента к моему рту, - что ты болен и тебе все это кажется.
- Любимая, Паула никогда не рассказывала тебе, как погиб Питер?
- Нет. К чему подробности?
- Да, ты права. Пойду лучше, посмотрю, кто изображен на правой стеле.
Быстро перебирая ресницами дождевых струй, по земле ползли фиолетовые гусеницы туч. Небо пахло морем, через прозрачные волокна воды мир казался расколотым на миллиарды острых кусочков.
Я не торопился, так как знал, что имею дело с задним планом чьего-то несомненно шикарного, но чужого пейзажа.
Вконец обессиленный переставлением ног, некогда удачно притворившихся своими, я достиг стелы. Возле нее меня ожидал дикарь с копьем. Он отступил, чтобы не загораживать изображения девочки.
- До города здесь жили свободные люди, - сообщил он мне. - И после города здесь будут жить свободные люди. Такие, как мальчик Гео и девочка Геа.
И такие, как я, - добавил он так тихо, что я не услышал.
- Кто они? - спросил я.
- Брат и сестра, рожденные на Земле и разлученные во времени и мирах, но обретшие друг друга и жизнь вечную благодаря смерчу, пронесшемуся одновременно по всем мирам. Легенда гласит, что смерч, снося все на своем пути, дошел до окраины города и, попив воды из пруда, остановился. Первыми, кто искупался в этом пруду, были Гео и Геа. Вода соединила их и сделала бессмертными тела и души.
- Тогда почему они похоронены здесь?
- Их хоронят везде, где их убивают или они погибают - это не мешает продолжать им жить в любом другом месте.
- А как зовут тебя?
- Спроси лучше, как меня не зовут, - многозначительно ответил дикарь. - Но может бить, тебе знакомо имя моей тени?
С этими словами дикарь ушел под землю, а тень его выросла до человеческого облика.
- Питер? - спросил я, не веря глазам. Он раскрыл левую ладонь.
- Ты жив?
Он раскрыл правую ладонь.
Я бросился от него, как ошпаренный, крича и зовя Майю, Там, где я ее оставил, на пожухлой траве лежал лишь хрустальный шар.
Когда-то я сказал Майе, что след от ее ступни так же легок, как след от упавшего с дерева желтого хрупкого листочка. Разумеется, это было преувеличением, но следов вокруг и впрямь не наблюдалось.
Первые капли сумерек вперемежку с дождем брызнули в лицо, словно подстёгивая к действию. Но я понятия не имел, что нужно делать. Даже когда увидел и услышал тайфун, он же смерч, волочащиеся по планете с пьяным упорством скребущего по бумаге пера в руке засыпающего поэта.
И тут случилось нечто необъяснимое: сквозь выматывающий рев ветра я абсолютно ясно различил тихий свист, ни на что не похожий, но отчего-то знакомый и очень тоскливый. С небольшими перерывами он раздавался со стороны полузатонувшего кустарника. В считанные секунды я оказался по пояс в холодной воде; встречая бешеное сопротивление потока, приблизился к омуту. Преодолевая нечто большее, чем просто водобоязнь, я нырнул.
Особенно невероятным было смотреть: вопреки детским представлениям ничто не мешало свободному обзору живописного дна. Печально вырисовывался на фоне змеистых водорослей остов моей машины с зеленым Алом, привязанным к рулю ситцевым ремнем.


...у водоворота скользкие блестящие стенки и я ползу по ним, активно перебирая локтями...
...я понял смысл свиста, но зато я могу дышать ...
...вокруг столько птичек с большими человеческими глазами, целая стая, своими острыми клювами, полными зубов, они перегрызают путы, сдерживающие меня...
... просыпаясь, я встретился лицом к лицу в самом конце остекленевшей воронки с насвистывающим страшную мелодию моим еще не рожденным сыном, за спиной которого разверзлась бездна - черная, чернее черной плиточки из набора детской акварели.
Ветер, набрав силу в облаках, опускался все ниже. Его мягкие розовые лапки, как поцелуй в живот, дарили ощущение изысканной нежности и восторг отчаяния перед каплей слезы, растянутой в вечность.


Витебск, 2000 г.


















III часть.

СЛОВА СНОВ

Итак, Сергей Колбанов, "автор бессмертной книги", как сам он о себе написал. Впервые я публикую на Точке Зрения то, что считаю графоманией, и то, что, по сути, ею является (мысли вслух, горькие выводы, обрывки разговоров). Итак (повторение - мать учения), почему я это делаю?
Нижеследующая повесть Колбанова - жизнь. Это то, что называется цифровым потоком сознания дышащей, работающей, мыслящей единицы социальной системы, гигантского планетарного конгломерата душ, производственных мощностей и дегенерирующих, эволюционирующих тел, в чьих черепах творится социально систематизированный чувственный хаос. Повесть сложна для восприятия, она не адаптирована под чужого - под наблюдателя, читателя, слушателя. Иногда кажется, что "Слова снов" - это облаченный в печатные строчки общий сон человечества... Нет, не человечества. ЧЕЛОВЕКА. Колоссального замороченного Человека, который подобно мозгу-терминалу, пропускает через себя миллионы террабайт информации, семейных ценностей, впечатлений, воспоминаний. Кадры из вечерних новостей, вырезки из газет, дни, ночи, огни, мегаполисы. Мир, который некто видит через глазные хрусталики, и который преломляется в них, а потом этот некто под наркотическим воздействием внутренних ощущений видит сны, что мы имеем возможность разглядеть в творении Сергея.
Я не буду бросаться в воздух риторическими вопросами: почему наш автор изложил свои мысли именно таким образом? Почему нельзя было придумать незамысловатый сюжетец, вложить в него несколько дельных идей вселенского масштаба? Возможно, Сергей влил в свою повесть слишком многое - она как переполненная чаша, и порой из-за насыщенности текста становится дурно. Но с другой стороны, «сон - наркотик слабых, пища сильных». «Слова снов» - это зеркало, в котором отразился весь информационный эфир современной жизни так, как если бы над ним не поработало ни одного аналитика.
Редактор отдела прозы, Кэндис Яспер.

СЛОВА СНОВ

Это слова снов, из которых я сшил себе саван, чтобы ходить в нем наяву. Это магическая книга, где все сказанное произносится, а описанное происходит прямо сейчас. Это совершенная грязь, послужившая когда-то для лепки первых людей.
В ту пору, когда по поверхности планеты сновали динозавры, спустя миллионы лет с тех славных времен, когда мы были магами и поэтому не оставляли после себя ископаемых скелетов, еще не изобрели кириллицу для великого сражения. Я здесь - это физическое присутствие меня оттуда, где ничего нет. Авторучка, пишущая машинка и типография - оружие в моих руках против злой силы, заключившей подобных мне в физические тела на Земле.
Не в жизни счастье. Или иными словами, звучащими, как во сне. Человек заслуживает более достойного занятия, чем жизнь. Кто бы ни был тобой, заполняющий это пространство собою, в бесконечности времени ты все же лучше любого себя.
Весь мир - это ловушка с находящимся там в постоянном движении участком свободы размером с преследующего его человека: их слияние будет означать достижение абсолютной безупречности. Безупречность - это умение проскальзывать между клыками жующей тебя реальности и оставаться невредимым. Такое умение не сопряжено с трудностями, напротив, оно сопровождается ощущением удобства, сравнимого разве что с утробой матери, с той лишь разницей, что, перемещаясь вслед за ней, ты идешь своей дорогой. Делая что-нибудь, поддающееся объяснению и мотивируя это какой-либо целью, замыкаешь круг, опоясывающий каждого смертного, однако, повторяя то же самое безотчетно, размыкаешь его на себе навсегда.
Клей
Остывает
Жуки
Застилают
Глаза
Серебристой
Фланелью
Кто бы я ни был, но я все это придумал - и в ваших правах швырять в меня своими словами или облаками, однако учтите, что я их тоже придумал. Так уж заведено, что движение, предусматривающее направление, приводит к местам, где ты уже есть. Факторы, влияющие на изменение скорости и точности попадания туда, случайны, поэтому вызывают отрицательные эмоции. Когда идти некуда, вернее, никуда, то куда бы ты ни попал, тебя это не расстроит.
Если тебя что-то не устраивает, значит, и ты не так совершенен, как тебе кажется, потому что совершенство заполняет собой любой изъян вокруг себя. И в пространстве и во времени . . .
Человеческое тело - это судьба, которую достойно пронести можно только не создавая вокруг особенностей мужского и женского организмов религии, оправдывающей естественное половое влечение. Конечно, души бесполы, иначе трудно предположить, что на том свете им предстоит та же мышиная возня, что и здесь.
Свет - это эхо прошлого в темноте, звучащей эхом из будущего.
Жизнь упрямо противостоит приписываемым ей законам, поэтому живи вопреки всем ответам на вопрос «В чем смысл?», чтобы не угодить в ловушки, расставляемые нам нашими же догмами.
Лучший способ развития - перемешивать свойства, закрепленные за предметами. После нескольких тренировок ты убедишься, что предмет, наделенный по твоей воле иными свойствами, свободно приобретает их и даже меняется соответственно своему новому предназначению. Начинать следует с диалогов: парные упражнения усиливают искомый эффект.
Сон - наркотик слабых, пища сильных.
Сон - благоприятная среда для прозрения, так как только в сумеречном состоянии можно научиться рассматривать скрытое от глаз. Поэтому, заснув, занимайся выискиванием подлинников в хаосе подделок, дабы, проснувшись, делать то же самое.
Говоря от себя, я говорю от всех, так как каждый человек будто насекомое - ничто без коллектива. Представляя что-либо, он соотносит это с опытом своего муравейника, а когда смотрит на окружающие вещи, то не видит их, потому что думает, на что они похожи - и проецирует найденную картинку, засоряя еще одной ассоциацией поле восприятия.
Впрочем, в отличие от обезьян, люди часто пользуются тем, о чем даже не знают, что дает им уникальный шанс к успешному сопротивлению сомнительным соблазнам цивилизации.
Удовлетворение не тождественно полученному удовольствию, которое обернется настоящей пыткой, если исходит от нежеланного объекта, будь то человек или что-либо еще.
Современные формы воздействия трансляторов массовой культуры и производителей продуктов потребления - техники и пищи - крайне запущены. Государство улетучивается по мере утраты контроля над гражданами, какими бы жестокими собаками не велась травля и какими бы прочными веревками не связывались руки. Неудовлетворенность начинается с бессонницы, а завершается кошмаром революции.
Предлагаемая мной команда для свержения нынешнего правительства покажется вам с непривычки группой пациентов дурдома, но чему вас еще учили, как не скепсису по отношению ко всему несанкционированному властями?
Вот их мыслеомы о себе:
«Я не мазохистка, просто выбираю боль, как панически избегаемое людьми состояние за его неизученные возможности в познавании мира. Сласти приедаются, страдания - никогда!»
«Я пишу стихи на стенах домов. Восемь городов - таков мой сборник поэзии, проявляющийся лишь во время проливных дождей, ведь используются специальные чернила!»
«Я коллекционирую мимику, надеясь сохранить на своем лице лучшие проявления человеческих душ, пускаемые с молотка за дорогие морщины!»
«Ритм отбивается сердцем, поэтому справедливо продолжать танец даже когда все вокруг подсказывает необходимость замереть - перед приземлением. Мое сердце стучит в зарю, звучащую мелодией солнца = Выключить телевизор в кульминационный момент интригующего сообщения либо фильма или удалиться в самый ответственный момент, противопоставляя себя общечеловеческим ценностям - вот подвиг, достойный ритма живого сердца!»
Только живые имеют право воскрешать, так как получили его от жизни, только мертвые имеют право убивать, так как получили его от смерти. Все вещи такие, как мы их принимаем. Роза видит всех цветами, святой видит всех чистыми. Совершенство заполняет собой любой изъян, отверстый перед ним.
Глупо наказывать хоть кого за движения, которые кто-то другой не способен выполнить. Отклонение от нормы в неважно какую сторону всегда шаг к прогрессу, топчется на месте только мясо, так как получило это право от человекомяса.
Земля принадлежит в равной степени как взрослым, так и детям, но распоряжаются ею только взрослые. У детей есть свои представления о мире, но доминирует и насильно прививается детям только представление взрослых. Производя на свет детей, взрослые тратят остатки сил на то, чтобы помочь им стать такими же старыми, чтобы научить балансировать над бездной на слабеющих ногах.
Бог посылает к людям ангелов и забирает их обратно точно таким же способом, каким послал и забрал своего возлюбленного сына.
Боль - это сверхнаслаждение, лучи ангельской чистоты, пробивающиеся сквозь грязь человеческих наслаждений. Сверхболь - это универсальный шанс прорваться сквозь видимую плоть к невидимым сферам.
Извечное противоборство не прекращается ни на минуту: и если в человеке одолевает ребенок - он становится похожим на ангела, а если взрослый - то на животное:
Библейские истины ввиду их кажущейся эфемерности периодически нуждаются в подтверждении. Полноценным мерилом заповедей является сознание ребенка, так как сохраняет изначальную форму вплоть до вынужденной адаптации к условиям существования взрослых.
Итак, НЕ СУДИТЕ. Рыбы утонули в море, и их тонкие тельца обернулись ветром Луны, овевающем Землю. На одном из участков суши нашей планеты в один из апокалипсических дней заседала строгая комиссия, разбирающая антисоциальное поведение подростка.
- Ты преступник! У тебя нет никакого уважения к старшим! - и тому подобные реплики в промежутках между запротоколированными обвинениями.
Он стоял и плакал, но не оттого, что сопереживал семье забитого до полусмерти пенсионера и не по утраченной невинности, а из-за унижения, испытываемого им под перекрестным надругательством со стороны всех этих дядек и теток в погонах и без.
И вдруг на него снизошла благодать. Он выпрямился и произнес:
- А почему я должен относится к вам с уважением? Чем вы лучше меня? Лишними годами, весом и болезнями? А может, знаниями о жизни, в которой допускаете преступления, но на дух не переносите преступников? Что бы стоили ваши знания без таких, как я?
А здесь начинается время игры.

Кто видел, как тают на мокром асфальте огни светофора,
как орды снежинок бесчинствуют в небе на гребне заката,
тот, может, поймет, отчего так страшна безысходность
и больше уже никогда не захочет вернуться обратно.
Ничто происходящее не имеет никакого отношения к выводам, которые делают из этого люди. Когда я был маленьким, то ничего не знал о жизни, а когда вырос, меня за это стали упрекать. Особенно старались те, кто думал, что знает о ней больше, чем другие. Они мотивировали такую уверенность личным опытом, на поверку не выходящим за рамки обобщенного опыта, даже когда речь касалась преступлений и извращений. До сих пор в голове не укладывается, почему люди так доверчивы к мудрецам минувших столетий, которые не сумели удержать свою жизнь, не смотря на накопленные знания, или к поучающему речитативу скаредных старичков, уже одной ногой стоящих в могиле.
Я не строю иллюзий относительно собственной долговечности, однако не собираюсь сотрясать границы совести пустопорожними обещаниями, данными кому-либо на основании чужих знаний о жизни.

Дороги вдоль шоссе -
направо чаща черных тайн,
налево луж весеннее какао -
и огибая города,
чтоб не испачкать ног, я удаляюсь,
даже не вздыхая по краю снежных баб,
оставленных давно.

С охапкой бесценных страниц иду по черной земле под ночным небом. Завидя жилища, приближаюсь и зашвыриваю, словно сею, прореженные листы, содержание коих мистически оживает. Не оглядываясь, вижу, как прорастают семена моего воображения в читателях, но не могу остановиться, потому что это прекрасно.
Первая сказка - сказка на всю жизнь. Так возникшие на заре формирования архетипов мировые религии устойчивы, потому что ознакомление с ними узнаваемо генетически. Рожденный как личность тогда, когда в моде было интеллектуальное кино, умные книги и красивая музыка, не удивительно, если во времена повального ****ства, мусора и какофонии я сохранил верность себе истинному.
Время игры - магическая категория бытия, вплетаясь в непрерывность реального времени, оно лишь условно ограничено рамками поминутности. Неизменность правил делает ее протекание примером истинного бессмертия. Любая игра продолжается с момента, когда ее прервали в любой момент и в любой точке пространства.
Нельзя не принимать во внимание существование прирученных игр, зрелищных игрищ, но достоянием массовости в их нынешнем извращенном состоянии становились вещи и посерьезнее. Использование символов приобрело беспрецедентный размах, а ведь когда-то применялось в узком кругу посвященных. Однако, что бы ни вытворяли с волшебными предметами, свойств своих они при этом не теряют. Современных магов без преувеличения можно было бы назвать ленивцами, потому что они, больше ничего нового не изобретая, оперируют уже приготовленным до них, извлекая это из хаоса ширпотреба.
Блуждая в практически кромешной темноте, они иногда сталкиваются с такими же, как сами, но, не разобравшись, вскидывают жезла и палят почем зря, порой доводя дело до смертоубийства.
Мое слово к тем, кто чувствует слова, мое тепло к тем, кто чувствует рассеянную в бездонной черной пустоте теплоту, моя книга для тебя, современный маг.
Я давно ищу тебя.
Прикоснись подушечками пальцев к строкам и ощути мое прикосновение оттуда. Надави посильнее и открой книгу внутрь, от себя.

Отвори меня посреди огня
Каплями очей напои ручей
Ночью тишины кровью глубины
Окропи лицо утопи кольцо

Время, отведенное для совершения ошибок, всегда в избытке, оно всегда отнимается, когда надо что-то исправить.
Страх перед смертью вырос из инстинкта самосохранения, свойственного всему живому. Отфильтрованный разумом, он превратился в навязчивую идею достижения бессмертия: если телесного, то путем продления жизни или омоложения организма, если духовного, то поиском запредельного вместилища душ или сознательным вбиванием своей души в произведения искусства.
Рассмотрим оба варианта. Активизация процессов обмена веществ и функциональной деятельности мозга есть не более чем насильственное отодвигание планки неизбежного на крошечные расстояния, а омоложение абсурдно, так как даже в случае стопроцентной удачи происходит лишь отмотка жизненной ленты назад, к повторному воспроизведению симфонии взлетов и падений, характерных для молодости и необходимых для старения.
Не находя последнего пристанища душ, люди с богатым воображением должны были успокоиться хотя бы верой в то, что оно существует, и поэтому, придумывая тот свет, скопировали его с этого света, расположив лучшее и худшее в нем по разные стороны и обозвав их раем и адом. Прозревшие и просвещенные, заглянув в себя, а через себя, соответственно, в опыт человечества, убедились, что растягивание жизни отнимает время, а убегание к исходной точке извращает суть бытия, старательно занялись подготовкой своего содержимого к новой упаковке и параллельно - изготовлением этих упаковок.
Формы жизни подчинены смерти - они из нее выходят, они в нее возвращаются. Форма жизни - это все воспринимаемое и объяснимое человеческим рассудком, любая попытка - тупая или гениальная - избежать смерти - заведомо обречена на провал, потому что осуществляется в рамках человеческой сферы восприятия. Чтобы не умереть, нельзя быть человеком.
Животное не может не быть животным. Оно рождается представителем данного вида и умирает таковым. Человек, который не может не быть человеком, еще хуже животного, потому что обладает волей к изменению. Ни одно достижение или преимущество не делает человека высшим существом, кроме его отказа от всего.
Особенную опасность представляют собой разносчики личного опыта. Поделиться накопленным может и кобра. Являясь вольными или невольными носителями чужих ошибок, мы потенциально заразны для грядущих поколений. Я не помню лица этой девочки, но то, что она мне показала, вызвало у меня рвотный рефлекс. Что важнее в дожде: чтобы его увидели или чтобы земля напиталась?
Мир таков, как его видят. Взгляд на него обусловлен системой мировоззрения, поэтому отказ от условий позволяет увидеть мир таким, каков он есть.
Опуская руки в бабочек, окунаясь по шею в трепещущую пыльцу ворсистых телец не надо думать, зачем? - нет разницы между этим состоянием и каким-нибудь еще, когда хорошо, отпадет, как отпадают лепестки с вызревшего мака, логика и остальные слова, обретут невесомость, потому что оставляя тело, все теряет вес.
Я погружаю руки в трепещущую плоть действительности и не нахожу там многих вещей, о которых принято говорить с благоговейным выражением лица: покровителя параноиков Бога, вождя бунтарей Сатаны, злых и добрых вестников ангелов... Одни только острые углы и мягкие уголки.
Там, где я сейчас, чрезвычайно важно осознать себя не где-нибудь там, а именно здесь, иначе мне до самой смерти предстоит то ли выкарабкиваться из колыбели, то ли учиться делать гробы.
Настала пора покинуть лабиринт жизни и предпринять путешествие.
В центральном помещении лабиринта жизни сосредоточена блеющая толпа людей, именующаяся человечеством. Они поделены на семь неравных частей, повернутых каждый в свою сторону. Они всегда посередине, в чем исключительно уверены. От них я удалился в поисках выхода. В коридорах сновали проводники и провокаторы, но и тех и других отмечала безысходность судьбы. На предпоследнем витке обнаружил тупик, где стояли мои друзья и любимые. Единогласно уверяя, что достигли цели, звали прижаться к стене, а я предложил им следовать дальше. Безрезультатно. Как тяжело мне ни было, но я продолжил путь. Вместо выхода меня ожидал сюрприз: зеркало, войдя в которое, я лишился и себя и отражения.
Снежная свежесть, роскошная нежность зимнего воздуха, нет мотыльков чище, чем моль снежинок. Тянучие ночи в белье от Версаче и убеленное стариной одиночество, дым, протяженностью от кремовых губ до столь далекого, охваченного гомосексуальной страстью мужского тела, такого далекого, такого белого: В нем голубой огонь, огонь в твоем сердце под голубым бельем - сотвори гомункула и совокупись с ним: плотней мечтаний дым - плотней рожденная от этого дыма жизнь!
Блестели на коже груди две еще не набухших слезы.
Он засыпал под шепот маминой колыбельной, под шорох опавших листьев видел сны, а под пение сестер-сирен проживал жизни еще не рожденных.
Он не просыпался, когда ласточкин клюв смыкался над ним, он спал, когда хвосты молинезий ласкали его, но он проснулся от ударов крыльев девочек.
Крылья девочек разбудили его, и он встал.
Утопленниками чьих-то мыслей всплывают строки. Сколько их на поверхности?
- Сколько?
Шепотом с Марса или, того хуже, Венеры - по независящим причинам - повисшими кусочками мяса на ивовых прутиках над костром, еще частями живой плоти, но уже не плотью с желаниями.
- Нашу или зарубежную?
- Нашу.
- Два.
Кончики волос - антенны, улавливающие ускользающий от слуха и зрения смысл, проникающий в еще незадействованные участки мозга информацией, выдаваемой лживо и противоречиво словами, потоками предложений, не имеющими даже намека на смысл.
- Ваша сдача. Спасибо за покупку.
Копна волос, напряженно ожидающая налета паразитов. Сейчас этот кретин администратор нажмет кнопку на пульте д/у, и из вакуума кинескопа, связанного своим межзвездным происхождением со всеми кинескопами вселенной, начнут вылетать один за одним паразиты с Марса или, того хуже, Венеры.
На самом деле я ничего об этом не знаю; стою за прилавком, улыбаясь меланхолично входящим меломанам и сдержанно-вежливо-строго даю пояснения по поводу того или иного диска. Администратор включает телевизор, и удовольствие проникает через глаза в душу каждого: на экране возникают титры любимого шоу - кто может быть послушнее для души, чем этот милый малый ведущий с затемненными очками. Да - поворот налево - остановился, поглядел так по-детски дурашливо, и сердце на секунду остановилось - нет, продолжает биться, но сильнее - чудо, чудо - поле чудес.
- Отвори меня.
Жан вздрогнул и проснулся: эти два слова, прозвучавшие очень знакомым голосом откуда-то издалека, но вполне отчетливо, будили его на рассвете уже несколько недель подряд. Поначалу он испуганно спрашивал «Кто здесь?», а вчера, поздно вернувшись домой, поклялся мысленно, что если это опять повторится, придется проконсультироваться у Натали. Итак, это опять повторилось, но сегодня выходной, и Натали наверняка уехала отдыхать на загородную виллу.
Роса испарялась в лучах распахнутых форточек, поднимая с земли запах цветов и нечистот. Жан горестно вздохнул и понял, что ему уже не заснуть. Устав разглядывать комаров на потолке, переваривающих выпитое за ночь, и некрасивые обои, он свесил сперва одну ногу с кровати, потом другую, сделал над собой неимоверное усилие и присел.
Голова закружилась, а с ней и пурпурные точки перед глазами. Жан прикрыл веки и подумал:
«Я хочу, чтобы день провел хорошо, и если вдруг, как вчера, например, произойдет какая-нибудь неприятность, то это не оправдает моих ожиданий, расстроит, и мне снова приснится кошмар. Интересно, как бы прошел день, если бы я захотел, чтобы он прошел плохо: что тогда смогло бы разочаровать меня - какое-нибудь приятное событие?»
Он встал и, сутулясь, прошлепал к балкону, опасливо отодвинул штору и вгляделся в панораму окраины. Поразительно, но небо было не серым, а голубым!
- Пора принимать лекарство, - прошептали пересохшие губы, напоминая сознанию о болезни, и прекрасное небо пошатнулось вместе с надеждой, что настанет утро, когда лекарство принимать будет больше не нужно. Жан отвернулся, его взгляд упал на письменный стол, ища опоры.
Жан жил наполовину погруженный в мечту, отгородившись от действительности шторами настоящими и вымышленными, он писал сразу семь книг. Скользнув взглядом по приманке в углу у электрокамина, он проследовал на кухню пропахшую кофе и медовым печеньем, где его ждали кофе и медовое печенье с маслом. Такая пища не сочеталась с предписанным курсом лечения, но искушение возобладало над препятствиями.
Ласковый летний душ обжигал как кипяток, въедаясь в язвы и делая их еще красочней.
- Каждый раз вместо еды я жую резинку, - сообщал веселый парень из динамиков телеприемника.
Телефонный звонок штопором вошел в барабанные перепонки и вышел через невольный вскрик. Жан выскочил из ванной, ноги разъезжались, пока он бежал по линолеуму прихожей, рискуя расшибиться насмерть.
«Это она,» - отдавалось в висках толчками из сердца.
«Это она,» - расклеились перегородки сознания, когда в трубке прозвучало долгожданное:
- Привет.
- Привет! Какая неожиданность!
- Надеюсь, приятная.
- Конечно. Как дела?
- Пока не родила.
- Зачем ты так говоришь?
- За грибами. Ближе к теме: если передумал, так и скажи, нечего тянуть.
- Да, я помню, что должен был сообщить о концерте еще позавчера, но все выяснилось только час назад - поверь мне - я просто не успел перезвонить - вопрос решен. А ты сама не передумала? Натали, алло, почему молчишь?
- Думаю, когда ты мне соврал: тогда или сейчас.
- Никогда. Честно, я не умею врать.
- Этому не учатся. Ладно, проехали. Итак, во сколько и где?
Капли ржавого крана по эмали раковины каждый день, я не помню, чтобы было иначе.
- Эффект вашей разницы умножение, которое больше не делится: его эрекция на ее инерцию.
- Кто это сказал?
- Не знаю. Кто-то вклинился в линию.
- Усилие линий лиц венчается равно как порно, так и кириллицей.
- Ладно, прекращаем разговор. Я узнала все, что хотела, сказала, кажется, тоже все. У тебя что-нибудь еще?
- Нет. Спасибо.
- Если ты меня еще раз поблагодаришь за то, что я тебе иногда звоню, я перестану. Понятно?
- Тизи выворачивалась наизнанку, стремясь понравиться Анду, но стоило ему продемонстрировать возможности своего тела, она скончалась от разрыва сердца.
- Да. Пока.
- Пока.
- Дерьмо, из которого ты слеплена, ничуть не отличается от моего и на ощупь и по запаху,
Перед Жаном как на дрожжах, выросла гороподобная проблема. А за ней, заслоняя доступ к дыханию - вторая.
Редкая дорогая мазь, снимающая ненадолго рисунки экземы - пустяк, если влезть в долги, но как быть с билетом, цена на который измеряется не в деньгах, а в принципе.
- Я иссяк, я иссяк, - Жан весьма натурально бился головой об стену - никто за ним не наблюдал, кроме меня, но он об этом вряд ли знал.
В Старого художника были влюблены все его ученицы, но самая Маленькая - без памяти. Однажды задержавшись после занятий, она подошла к нему и прошептала:
- Научите меня видеть живые краски.
- Для этого понадобиться живая кисть, - ответил он ей с улыбкой. - Ты готова пожертвовать своим телом, чтобы получить взамен душу Настоящего Живописца?
- Да, - согласилась Маленькая, дрожащими пальцами скидывая на пол детские одежды.
Старый осторожно переложил ученицу на чертежный стол и снял с себя грубый балахон.
- О, какая огромная кисть! - с ужасом и восхищением воскликнула девочка, но в ту же секунду крик ее сорвался в неземной звук, сливающийся с неземными красками, которые она не только увидела, но и почувствовала, поскольку Старый Художник обмакнул в них живую кисть и принялся рисовать самую красивую картину, чудесным образом перерождающуюся в Настоящего Живописца.
Сальвадор Дали вынашивал величайшего волшебника, но так и не разродился, растранжирив все его сияние по грубым холстам. А еще он придумал эмблему всемирно популярного леденца «Чупа чупс», тем самым позволяя обсасывать себя до скончания веков.
Карлос Кастанеда закончил так же плохо, как и начал, не потому, что был нерадивым учеником, а потому, что ничему не учился - дон Хуан, истинный мастер, использовал его по полной программе, тараня им тернии на своем индивидуальном пути.
Дэвид Боуи последний из ныне живущих, о ком можно говорить как о живом даже после смерти.
Сказочник сидел за дубовым столом и сочинял первую сказку.
Бумага шуршала под нагретой пальцами авторучкой, мороз потрескивал в такт камину, нанося густые мазки на второе стекло окна, что ближе к зиме, кофе на медном подносе ожидал второго глотка, не остывая и дымясь. Все это становилось частью сказки, которая росла на глазах.
Девять месяцев сказочник вынашивал чудовище, появившееся на свет так кстати четверговым мартовским утром. С его рождения и берет отсчет время сказки и ее героев.
«Жили-были червяки в могиле» могла гласить заглавная строка, или «Когда-то давным-давно меня покорило вино», но она открывалась словами: «Город утопал в тумане тающего снега».
Если однажды проснувшись, вы ощутили, что все еще спите, но заснуть больше не можете, так как, даже ложась на ночь, продолжаете двигаться с той же интенсивностью и напряженностью, что и днем, - то примите, пожалуйста, мои искренние поздравления - с невольной приобщенностью к команде весьма разобщенной и немногочисленной, возглавляемой невидимым командиром.
Его звали по-разному, а все, кто ему подчинялся, носили свои имена. Последнее по счету - сказочника, пишущего последнюю сказку.
А город тем не менее утопал в тумане тающего снега: и один молодой человек, разочаровавшись в любви, а стало быть и в жизни, взобрался на крышу самого высокого дома и встретил третье тысячелетие в прыжке. Девушка, которой он до сих пор доверял, предала его, принимая от мужчины элитного сорта семя для будущего сына - это входило в программу празднования Нового года.
Другой человек, правда, уже немолодой, но с душой цветка в янтаре, откупорил бутыль дорогого шампанского, предназначавшегося для двоих, и выпил, медленно трезвея от любовного дурмана, в котором пребывал почти год, потеряв почти все.
Сейчас он совершит поступок, потребовавший от него предельной концентрации воли, после чего неожиданно раскается в содеянном и попытается вернуть обратно, выйдет из дома, а сам больше никогда не вернется обратно.
Сказочник чертыхнулся: в авторучке закончились чернила. Чудо фальшивило, как и все такое, что кажется совершенным.
Человека, допивающего шампанское, для условности назовем Жаном - по праву автора я мог назвать его и как-нибудь иначе, но решил предоставить эту привилегию читателю: если тебе не нравится имя Жан или прочие имена, что встретятся по ходу повествования, то смело бери в руку любое пишущее средство и правь мой текст как душе угодно.
Итак, Жан втягивает остатки пены, раздвигает пенал бабушкиного трюмо и извлекает из него маленького резинового розового кролика. Не сжимая, но и не бережно, кажется, за ухо, мельком пробегает равнодушным взглядом по самодовольной улыбке, когда-то вызывавшей ответную, распахивает форточку и кидает в нее кролика. Тот быстро исчезает в тумане, даже не пискнув напоследок.
Жан сделал пару вдохов-выдохов сырого, пропитанного смогом воздуха и ослабил лицевые мускулы.
Теперь ничто не напоминало о Натали в его холостяцкой берлоге: запахи выветрены, следы затоптаны, пятна смыты, кролик выброшен. Что осталось? Жан замер в задумчивости. Что? Память, разве, но можно ли ее обнять, погладить, поцеловать, как живую? Нет. Значит, Натали больше нет? Жан мотнул головой - Натали ведь не мертва, просто ввиду ее безразличия к нему, он предпочел боли забвение. Значит, струсил, не выдержал, спасовал.
Клятвопреступление. Проклятая память освежила тот хрустально-чистый воскресный день: золотой купол церкви, сверкающий на фоне белого с голубыми прожилками неба под теплым июньским солнцем минувшего столетия.
Что-то неприятное из библии гнусавил пьяный притворяющийся трезвым священник, воняло чем-то, что инстинктивно хотелось посыпать хлоркой - это место уже испоганили, но оно ещё было очень похожим на то, где можно признаться во всем.
- Я люблю ее, господи, я клянусь никогда не оставлять ее и не забывать - что бы ни случилось, как бы она ко мне ни относилась!
Набросив на плечи пальто и нацепив туфли, Жан пересек лестничную площадку и сбежал по скользким ступеням на крыльцо подъезда, закурил и обогнул дом, выходя на сторону, с которой находились окна его квартиры. На самом углу, изуродованном телефонной кабинкой, его внимание отвлек надсадный визг тормозов и глухой удар, раздавшийся слева. Он повернул голову к шоссе как раз в ту секунду, когда авария завершилась: автомобиль, развернутый носом к обочине, застыл, отчетливо выделяющееся на снегу тело какого-то парня в черном лежало неподвижно в нелепой позе богомола. Расстояние - метров двадцать, не больше - еще позволяло рассмотреть место трагедии затягивающееся по мере сгущающегося тумана. Снедаемый любопытством, Жан приблизился к распростертому в сугробе, забрызганном грязной солью и свежей кровью, зачем-то перевернул его на спину. Рядом никого не было, в машине тоже не подавали признаков жизни, поэтому Жану пришлось одному ужасаться увиденным, а затем услышанным.
Лицо пострадавшего покрывал размытый клоунский грим, и без того пунцовые до ушей губы налились словно клюквенным соком. Парень поднес к ним разорванную ладонь, открыл глаза и сделал Жану знак наклониться; захлебываясь и булькая, прошептал:
- Ценность имеет не все, чем ты жертвуешь, а лишь то, что принято с удовольствием. Чаще это какая-нибудь мелочь, милый сердцу пустячок. И еще. Есть люди, реальнее нас самих - они служат благородной цели пробуждения. Ангелы - это мы и есть, просто каждый из нас таскает на себе человека, который диктует нам, что делать и когда умирать. Раненый клоун опаснее дикого вепря. А мертвый клоун страшнее раненого тигра...
Клоун с кошачьим проворством вцепился в пальцы Жана, сжал их крепко и испустил дух.
Прошло еще минут пять-семь. Жан не дождался никакой помощи - и вообще, набрякший от тумана, он ощутил вдруг распространяющееся от остывающего тела омертвение вокруг. Испугавшись, резко вскочил на ноги и побежал, как ему представлялось, в направлении дома. Но преодолев приличное расстояние, увязая в снегу и задыхаясь в темно-фиолетовом мареве, он остановился в полнейшей растерянности.
- Да где же я? - спросил он, приседая на корточки, матерясь и сплевывая горькую грязь, набившуюся в рот за время бега.
Вопрос увяз возле самых губ, как в сахарной вате, и, еле высвободившись, вернулся назад в мозг, но уже не словами, а синей жвачкой. Сформировавшись в новом качестве, она произнесла:
- Не бойся и пока не пытайся понять, что происходит. Ты сделал правильный шаг, но он вывел тебя из круга обычного вращения - и теперь все по-другому. Ты - сон Жана о себе, и прекратишь существование, как только Жан проснется, став еще чьим-то сном о нем. И так семь раз подряд. Ты первый. Твоя задача непроста: отыскать розового кролика. Трудно найти то, от чего сам отказался, но, в принципе, можно. Желаю удачи и тонких опор!
- Почему тонких?
- Потому что твердые опоры не годятся для перемещений. Их естественное предназначение удерживать на месте. А тебе нет больше места здесь. Поднимайся и иди дальше! Давай, вон на тот неясный свет поодаль.
На этом голос оборвался, как виолончельная струна.
Свет пробивался сквозь тяжелеющую мглу, и Жан машинально пошел на него, становясь легче с каждым шагом.
Необычное состояние так увлекло, что Жан просто чудом увернулся от верхней кромки исполинской железной трубы, внезапно выросшей из тумана. Труба эта, длиною метра два, диаметром около пяти, висела над снегом, и источник невыразимого света находился в ней. Облетев вокруг, Жан зажмурился и нырнул внутрь.
Никто ни о чем не рассказывает, знания возникают в памяти, как клетки, приходящие на смену отмирающим. Итак, когда я достиг двенадцатимесячного возраста, меня нашли под лестницей, завернутого в ножное полотенце. Негигиеничный дальневосточный приют посетили спустя сутки страдающие бесплодием супруги Колбановы. Они дали мне все, кроме воспитания, чем в немалой степени облегчили мою адаптацию к необычным внутренним состояниям. Так, очень рано мне открылось, что нет ничего бредовее прописных истин; они, не задерживаясь, падали туда, где им и место: на головы сверстников. Анатоль не избежал искушения стать одураченным - а после пятнадцатилетнего курса зомбирования просто взял и предал.
Он ободрал с меня вместе с кожей сказку - сделал это сразу, едва она перестала расти и обрела собственное сердце. Анатоль поступил с ней совершенно по-людски - отнес в издательство. Там, на столе редактора моя сказка умерла и разложилась под взглядами мертвецов. Вот как она выглядела за восемь минут до похищения: разумеется, перед вами лишь воспоминание.
- - - на гладком, словно кожа на спине, столике, валялись фрукты из опрокинутой вазы, а также мелкие осколки хрусталя. За полуоткрытой форточкой отчасти сквозь стекло, отчасти напрямую два жирных шмеля резвились над полями белого и розового клевера.
Двум девочкам три ночи подряд снилось, будто они - нектар у основания лепестков клевера. Жили девочки на одной полосе по Гринвичу, поэтому то, что им приходилось видеть, несмотря на расстояние и разницу в датах рождения, показывалось в строго определенное время.
И вот однажды шмели издохли, а собранный ими нектар слизал какой-то деревенский пацан, одетый скорее небрежно, чем эстетично. Искупавшись в реке, он не смог выбраться на берег, и течение отнесло его далеко от родных мест, выбросив еще живое тело на песчаный пляж возле дома старшей из девочек.
Ангел с головой из чистого золота помог ей почувствовать, когда выйти к воде, чтобы спасти несчастного оборванца. Местные целители выходили его, а она влюбилась в него.
Запах распустившейся розы распространяется на все: плохое и хорошее /с точки зрения умеющей анализировать расы приматов подвида хомо/ Любовь, возникшая у старшей девочки, была во многом похожа на вышеупомянутое явление природы. Та источала любовь, не обращая внимание на окружающих, игнорируя, что у ее мамы, к примеру, аллергия в запущенной форме. Не выдержав, мама подкралась как-то ранним утром к постели поправляющегося мальчишки и, застав его в объятиях крепко спящей дочери, задушила обоих.
Младшая девочка проснулась тотчас же, задыхаясь от проникающего отовсюду спертого аромата шмелиного меда. Врачи сделали невозможное, откачивая из легких, трахеи и носоглотки малышки вязкую дурно пахнущую массу.
История закончилась обоюдным оргазмом младшей девочки и совратившего ее главврача Витебской областной больницы. Интересно, что они испытали его впервые в своей жизни, несмотря на разницу в датах рождения и личном опыте.
Я захлопнул форточку, убрал мусор со столика и зажмурился от удовольствия под музыку группы «Йес» с бесподобным вокалом Иона Андерсена /однофамильца известного датского детоненавистника/- - -

Танцует девочка на раскаленном шаре
в руке зажав цветочный лепесток
губой закушенной бутоны расцветали
в кипящем воздухе вокруг лилейных ног;
лучи колючие кололи и царапали
нежнейший бархат кожи, мягкий шелк волос,
а небо плавилось и голубыми каплями,
шарами жаркими на мальчиков лилось.
Я погребен под песчинками секунд - и каждая пищит и требует участия - надо мной целая гора. Это здесь, в чуждой мне среде я скован по рукам и ногам, а там . . .
20 шагов в тумане, насыщенном электрическим током, ступать чрезвычайно сложно, так как каждый мускул сводит непрерывной судорогой с хаотично меняющейся частотой воздействия.
Вокруг смертоносные лужи - среда обитания вековых существ, чей рассудок выглядит как колючка, торчащая из жидкости, кипящая и распространяющая по поверхности мельчайшие пузырьки с накипью, которая оседает на берегах и, собственно, образует почву, чавкающую под ногами.
Там . . .
Промежуток между жизнью и смертью представляет из себя узкий по ширине и беспредельный по длине участок, где живым ходить дозволено только вдоль переднего края в сновидениях, вдоль средней полосы под воздействием наркотиков или при помощи психофизических упражнений, а вдоль критической черты только в состоянии агонии. Поперек и в один конец идут все обреченные.
Смерть тоже сила, если ты решил умереть. Я подразумеваю под этим не сведение счетов с жизнью и не предвидение дня смерти, а самостоятельно выбранный без разрушительных последствий для сознания способ перехода из мира живых в новый мир.
Поэтому используй свои путешествия вдоль нейтральной полосы с максимальной выгодой: учись, тренируйся, формируй оболочку, в которой тебе не будет страшно сделать последний шаг.
На чердаке твоего дома живет молодой кретин - юноше уже четверть века, а сознание как у полуторагодовалого: он никогда не выходит на улицу дальше крыльца и опоясывающей фундамент дорожки. Он совершает ежедневный обход и собирает все, что выбрасывают люди за сутки: окурки, пластиковые пакеты, бутылки, использованные презервативы и так далее. Наиболее понравившиеся ему вещи хранит на специальной полке своего чердака. Там и ищи розового кролика - наверняка злосчастный грызун удостоился самого почетного места.
Самоидентификация, как способ воспитания чувства личного достоинства, чрезвычайно опасна, так как закрепляет индивидуума за занимаемым им пространством и мешает выходу на множество других территорий восприятия, которым открыт всегда, но не пользуется, пока существует мощная пропаганда сверчков и шестков.
Трудно выявлять «благодетелей человечества» повсеместно развернувших свою подрывную деятельность под видом психологов. Собственно, у меня нет никаких претензий к психологии, как не было бы недоверия к христианству, если бы не повергнутые Церковью на многие века целые народы в мракобесие.
Великие идеи и их бестолковые исполнители не могут заслонить неизмеримо злобной силы, стоящей за ними. Имя ей - Машина,
Когда-то машины подчинялись людям, теперь - наоборот. Об этой проблеме модно рассуждать, а бороться - преступно. Всемирная паутина уже пронизывает мозг каждого человека, не заставляя его подчиняться, а беспрепятственно орудуя на давно подготовленной почве,
Так получилось, что до сих пор неясно, кто именно хозяин Машины: версий несколько - Сатана, инопланетяне, летуны, - но, по сути, без слаженной работы всех ее механизмов, она бы остановилась. Долго я искал возможности навредить Системе или хотя бы выйти из-под ее неусыпного контроля, но неудача следовала за неудачей: обращался за помощью к друзьям, но они предавали меня, ибо были частью системы, полагался на всесильную любовь, но возлюбленные наказывали меня с той же яростью, с какой я поощрял их, ибо брали силу у Машины.
И тут меня осенило: чтобы нарушить традицию, необходимо ее создать. Для разминки я перемешал утро с вечером, поменяв местами пункты дневного расписания, соблюдаемого мной предварительно в течение года.
То, что мы делаем, является прямым отображением тех, кто управляет нашими действиями.
Как это обычно бывает, способствуя наименьшему неудобству в общении, Жана и Натали свел случай: ее приняли на работу в его отдел на должность психолога. Правда, накануне Жану приснились два пророческих сна, отвергавшие всякую случайность или, как он называл, небрежность со стороны судьбы, но впоследствии, при ближайшем рассмотрении объекта своих, к тому времени многочисленных, видений и грез, ему пришлось сетовать преимущественно на случай. Она сразу показалась ему несчастной жертвой высшего образования и избалованной роскошествами в юности зазнавшейся сукой, но женское обаяние Натали притупило у Жана способность к логичности. Примем также во внимание многозначительный факт весьма продолжительного, не обязательного, но от этого еще более печального сексуального воздержания, а оно, как известно, провоцирует психозы и сумасшествия крупных, очень крупных масштабов.
Мера - это камень, брошенный в колодец для измерения глубины. Часто от нее зависит степень участия измеряющего, но никак не глубины. Пример: некто знает свою норму потребления спиртного, однако пересекает он ее во всех направлениях или сохраняет ей верность - планку собственной ограниченности ни приподнять ни опустить не в его власти. А еще ему и в голову не придет вообще убрать эту планку - не в смысле безмерности потребляемого или полного отказа от такового, а в смысле стирания наметившихся границ. Ведь не знал же он о своей норме до того, как определил ее!
Меры предосторожности, степени защиты, сотни, тысячи штырей и шпагатов стягивают и стесняют человека, мешая ему нормально развиваться.
Жан с грустью наблюдал за Натали, упивающуюся достигнутым ею спокойствием. Она стала похожа на рельсу, в которой живого места не осталось от вогнанных по самую шляпку прочных костылей.
Согласно упрощенной модели психоанализа, мало-мальски вытянутая вещь в сновидениях символизирует пенис, а вогнутая - вагину, все хотят трахаться, социум - это вуаль, наброшенная на сексуально озабоченных зверолюдей. Неукоснительно следуя логике - движущему принципу разумных существ - основные фрейдистские постулаты необходимо признать изначально нездоровыми, ибо все они выращены на уязвленном либидо их главного теоретика. Они по сути ошибочны, а их без меры расплодившиеся соавторы являются носителями опаснейшей заразы. У заразы сей имеется название - НЕВЕРИЕ.
Манипулируя извечной тревогой человека за себя и своих близких, психологи стремятся искоренить причины беспокойств, призывая к саморазбирательству, вызывают тем самым обратный эффект: человек начинает опасаться самого себя и бояться даже своих близких. А это уже зло, имя прародителя коего общеизвестно.
Доскональное изучение человеческой психологии равнозначно изучению психологии бога: совершенствуясь в методиках проникновения к истокам души, мы рискуем докопаться до замысла творца и тем самым лишить себя таинства жизни.

Неутолимая зеркальная печать
во тьме несущая свободу прокаженным,
минутное блаженство всем сожженным,
горящим вечно за желание молчать,
прильни к глазам моим хоть на мгновение,
дарованное волей мертвеца,
улыбкой настоящего лица
и бесконечностью забытого рождения,
расколотая в пыль, цветным дождем,
прошелестевшим вслед шагам младенца,
идущего навстречу новой смерти,
скрепи во мне незнанье обо всем.

Быть взрослым, это наработанный годами навык убеждать себя и других в существовании несуществующего и отрицании очевидного, вследствие чего многие простые истины до сих пор нуждаются в открытии, а многие простые вещи все еще не изобретены.
Натали относила себя к числу взрослых женщин, что подразумевало наличие тысяч, если не больше, запретов и ограничений: в обиходе, темах разговоров и так далее. Но границы, тем паче вымышленные, приятны искушением их преступать - ее жизнь превратилась в строго продуманную систему лжи. В частности, заставив Жана поверить в то, что она принципиально не читает газет и вообще не смотрит телевизор, Натали вызвала у него непроходящую тошноту на газеты и телевизоры, когда спустя пару-тройку месяцев демонстративно усаживалась за соседний стол штудировать всю поступающую в отдел прессу и часами мучила кабинетный ти-ви, без передышки дроча равнодушный пульт. И поэтому, едва отзвучало эхо горделивого заявления, что после развода она ВООБЩЕ ни с кем не поддерживает интимных отношений, Жан перво-наперво выяснил имя ее любовника: Валери Журак.
Ее же фамилия переводилась как нечто великое. Но ложью надуваются и более величественные вещи, и все они при прокалывании лопаются, а при сдутии сморщиваются.
Когда Жану было девять лет, его совратила плоскогрудая малолетка: с тех пор отношение к детям у него двусмысленное - он их хочет, но очень боится как половых агрессоров.
Обстоятельства потери невинности таковы: Жана использовали в качестве макета. Малышка вошла в спальню в чем мать родила, когда ее мать довела неоперившегося петушка до состояния эрекции. Мальчик, оставленный на ночь у подруги родителей, уже спал, когда дверь распахнулась и, источая головокружительный запах опиума, под одеяло залезла та самая подруга, стянула с мальчика трусики и впилась эластичными губами в то, что только благодаря ей впервые встало. Затем ее дочка до рассвета упражнялась в Камасутре и даже в самом конце вызвала у Жана семяизвержение - раннее, но одно из последних.
Он не знал, что ритуал посвящения в мужчины не следует описывать маме с папой, но подсознательно почувствовал это и поэтому когда под тревожными взглядами развратниц родители спросили, как он провел время в разлуке, Жан торопливо ответил:
- Спасибо, хорошо, с тетей Мирой и Герочкой было очень весело. - Героини, как выяснилось впоследствии, изысканных порнофильмов и фотографий, облегченно вздохнули.
Есть некий всеобщий ритм, исходящий из недр матушки-Земли и вызывающий биение сердец, дыхательные движения легких и толчки эякуляции, полное совпадение с которым гарантирует шаманский танец. Жан исполнил его, сдувая с себя, как пыльцу с крыльев бабочки, позор стимулированной овуляции, неправильность вдохов и выдохов и излишнее сердцебиение, становясь все легче и непонятнее, однако, произошло это позже, я бы сказал, с опозданием, но об этом потом.
Плотно сжатие губы внезапно расслабились, и Жан с удивлением обнаружил, что тонкая шершавая змейка, проползшая к его языку, по вкусу напоминает земляной орех, сырой, но очищенный от кожицы. Аромат арахиса усилился, когда Тани оседлала Жана. Маленькие железы под так и не снятым платьем отвердели, их маленькая хозяйка прижималась и терлась о второе в ее жизни, но первое столь желанное мужское тело, прыгая на нем до того неистово, что заставила его кончить в себя, а не мимо. Стыдясь своей наготы, она поддалась на уговоры Жана и разделась только в ванной, за что заработала несколько порций жизнетворной жидкости. Безоглядно рискуя залететь, Тани заверила любовника:
- Если что, Виктор будет думать, что это его ребенок, а с тебя я ничего не потребую - ты и так дал мне больше, чем я могла мечтать.
Люди общаются, чтобы узнать о себе много хорошего, мнение посторонних необходимо лишь для усиления самооценки. Идеальными отношениями принято считать и на них принято равняться, их списывают из жизни на кинополотна - это когда два человека /чаще мужчина и женщина/ находят общий язык. Взаимопонимание - вот что возникло между Жаном и Тани, после чего они расстались навсегда, потому что правда на самом деле суровей и жестче любой общепринятой сказки о жизни: единомышленник нужен как воздух, но слишком долго дышать им - непереносимое испытание . Ведь в лице человека, похожего на тебя, довольно быстро и чересчур осязаемо обнаруживается то, чего ты никогда не признаешь за собой, то, о чем ты не хочешь знать - твои недостатки. Круг общения определяет не только сферу интересов, но и уровень развития, поэтому, если ты уличаешь хоть кого-нибудь из своего круга в глупости, то тем самым расписываешься в собственной интеллектуальной несостоятельности.
Натали потянулась погладить тюльпан, а Жан расценил это по-своему и перехватил ее ладонь, но пальцы с кроваво-красными ногтями тут же выскользнули холодными рыбешками и спрятались под столом.
- Я не сумею быть тебе подругой, - сказала она глухо и торопливо добавила, глядя на искрящийся под запыленным торшером бокал, - ты слишком хороший любовник, наверное, но ты не друг.
- Ты всегда это знала, - отмахнулся Жан, придвинул салат и с удовольствием доел его. Радость принятия пищи, радость неожиданно опавших решеток дневного рациона... - И вот еще что, - пробурчал он с набитым ртом, - неважно, сумеешь ты что-то или нет, меня теперь интересуют возможности, а не их практическое применение - я могу все, что захочу.
11 сентября время впервые замедлилось само. Жан не предугадал последствий всплеска насилия, открывшегося беспорядочной пальбой под окнами. Когда самолеты выбили два зуба Манхеттену, он понял, почему с утра так ныло сердце, но укорял себя за недальновидность. Время всегда замедляется накануне новой битвы за Землю. Кто-то там, наверху, может и заботится о нас, но приступы маразма у него пересиливают любовь.
Когда человек плачет, это в нем мучается то, о чем написана моя книга. Боязно за читателя, он, как и все люди, воспринимает информацию по принципу ластика. Принцип ластика: стирая символы и обозначения, грязнеет, не перенимая, однако, смысла стираемого, но приобретая за их счет новое качество:

За город, убегающий по рельсам
трамвайным, ножками увязшими в асфальте,
я отдаю безропотно, представьте,
так старомодно - половинку сердца.
Мне в темноте его приятно встретить
под видом кошек или хулиганов,
и даже выпотрошенный и бездыханный
я шлю ему любовь в большом конверте.

- Я открыт, как только может быть обнажена душа. Нет ничего, что ускользнуло бы от моего внимания - и так с самого младенчества. К проявлениям моего тела не применимы психологические уловки, потому что их задача выявить бессознательное, а у меня его нет: когда я прячу руки в карманах, это не признак скрытности - просто ладони грею; когда опускаю глаза при разговоре, это не признак лживости - просто мне нравится разглядывать узоры на полу.

В доме для встречи с тобой у меня все готово,
вылиты в облако краски с холодной палитры,
лунным лучом нацарапано нежное слово
на предстоящей поверхности воздуха первого крика:
громче, чем капля воды в летний ливень,
громче соринки в завидном вращении смерча
ты мне откроешь свое настоящее имя,
тайную дверь из страны догорающих свечек.

Предваряя пересыпанную терминологией лекцию, Натали воспользовалась-таки адаптированным под обывателя текстом Жана - по долгу службы он занимался переводами не только с детского, но и со взрослого:
- Тема нашего сегодняшнего тренинга «Страхи современного человека». Эпиграфом пусть послужит цитата из бессмертной книги Сергея Колбанова «Отвори меня»: «Мир - э
то неуклюжий кровожадный хищник, страх перед которым заглушается смехом над ним: вот так, не имея реального представления об опасности, мы потешаемся даже когда ненасытные челюсти смыкаются на наших шеях».
О беспокойствах и болезнях, вызываемых стрессами, написано уже немало, но не стану докучать вам выдержками или рецензиями на них. Остановимся на беспокойствах, переживаниях, обобщенно - страхах как таковых, как если бы мы разбирали отдельные литеры в энциклопедии.
Причин возникновения у нас страхов очень много, и они вполне конкретны, однако реакция, то есть собственно страх имеет весьма невнятные очертания. Вот парадокс: чем объективнее угроза, тем расплывчатей субъективные ощущения. На эмоциональном уровне обычный человек не в состоянии идентифицировать свою тревогу, лишается ключа к расшифровке страха и устранению очага появления такового.
Нынешние достижения практической психологии позволяют подготовить людей к адекватному восприятию действительности и, в частности, к правильному использованию жизненных ресурсов в борьбе против страха. Чем отличается современный человек от древнего? Внешне, вроде, ничем. Зато он отгорожен от мира, который древние воспринимали непосредственно, средствами коммуникации, кажется, облегчающими жизнь, но фактически усложняющими контакт с внешней средой. Природа неукоснительно следует закону с момента своих первых признаков, человек же, сообразуясь с врожденным упрямством, безуспешно пытается изменить природе, хотя сам - неотъемлемая ее часть. Конфронтация очевидна, да вы и так все знаете: войны, направленные на самоистребление, экологические катаклизмы, при сравнительно высокоразвитой технике беспомощность перед рациональным использованием, и так далее. Мы не ведаем, что творим, потому что не видим. А чтобы увидеть, необходимо вещам, перешедшим в область абстракций, вернуть их первоначальный облик, антропоморфность, коей удачно оперировали наши далекие предки.
Здесь Жан вспомнил увиденный накануне сон - окончание сказки о Красной Шапочке - «Красный домик»: «На следующий день волчья стая решила отомстить за смерть собрата. Поздно вечером, улучив момент, пока мама была в гостях у лесорубов, они ворвались к Красной Шапочке, сорвали с беззащитной девочки красную шапочку, красное платьице и красные трусики, изнасиловали по очереди, затем Вожак перекусил ей сонную артерию и вымазал вытекшей детской кровью стены, потолок и пол не только изнутри, но и снаружи. Когда мама вернулась, домик был красным».
- Будучи изолированными от реальности, - продолжала Натали, слегка покрывшись испариной, - человеческие существа испытывают прежде всего острый дефицит общения - натурального способа взаимодействия с братьями и сестрами по разуму. Сейчас вы с моей помощью выполните несколько упражнений по визуализации. Практикуемые ежедневно, эти упражнения приведут вас к поистине неожиданным результатам. Немного теории: визуализация - это процесс создания образов в воображении, репрезентация в уме несуществующего объекта, явления или события - не только зрительные, но и сформированные через другие модальности образы. Визуализация происходит в обоих полушариях головного мозга; левое «видит» символы /буквы, слова и тому подобное/, а правое - специфические конкретные объекты. Исходя из этого выделяют «левополушарных» и «правополушарных» индивидуумов. Последние испытывают значительные трудности в общении, ориентированном на символические способы обмена информацией. Предлагаемый тренинг способствует успешной адаптации и самоактуализации в любом коллективе.
Жан подумал: «Невозможность устраняется допустимостью», а Натали приступила к изложению концепции первого упражнения:
- Закройте глаза /Жан невольно подчинился/ и представьте себе какой-нибудь цвет, предположим, зеленый. Кажущаяся простота выполнения у большинства из вас вызвала неприятие из-за присутствия при дневном освещении мутно-бурого фона. Тогда сосредоточьтесь и представите зеленое яблоко. Так, это уже трехмерная фигура. Рассмотрите ВАШЕ яблоко во всех подробностях: от оттенков до червоточин.
Следующее упражнение: удалите яблоко от себя, а затем максимально приблизьте. Повращайте его вокруг своей оси.
А теперь: найдите ему место - на столе в сочетании с другими предметами или на дереве в компании остальных яблок.
Итак, теперь вы в саду или на кухне - кому как удобней. Расслабьтесь. Оглядитесь хорошенько, не упускайте деталей.
Определите СОБСТВЕННОЕ местоположение... Облегчу задание: вы сидите, вытянув ноги, на раскладном деревянном стуле. Дышите ровно, впуская и выпуская свежий ароматный воздух как бы через поры кожи. Снимите напряжение со всех мышц лица, освободите нижнюю челюсть - пусть себе отвисает. Распустите узлы, стягивающие ваш затылок, выкиньте их подальше, отпустите руки, медленно - от плечей до пальцев. Проделайте то же самое со спиной, грудью и, наконец, с ногами, последовательно: ягодицы, бедра, икры, ступни.
Дальше: сдуйтесь, как воздушный шарик, и наблюдайте, как ветер шевелит предметы вокруг вас. Вам приятно, вам очень хорошо здесь.
Можете поспать - вы это заслужили по праву.
Когда все проснулись, словно по команде, одновременно, Натали, как ни в чем не бывало, находилась по-прежнему за кафедрой, улыбаясь и приветствуя:
- Отдохнули? Раскрепостились? Замечательно! Продолжим: снова закройте глаза и воспроизведите, не упуская ни штришочка, место, где вы уснули, назовем его ОСТРОВОК ДУШЕВНОГО УЮТА. Готово!
Метрах в двух от себя визуализируйте дверь - неважно, если она даже висит в пространстве и покачивается :
С этого момента голос Натали преобразовался в голове Жана в смысловое сопровождение наблюдаемому. Сознание, равно как и внимание, раздвоилось, что не только не мешало, но и помогало полноценно воспринимать происходящее:
- Смотрите, дверь плавно отворилась, и из нее выходит
/дверь открылась не плавно, а толчками, и на пороге, за которым виднелся какой-то ассиметричный мегаполис - долго ли, коротко ли, но достаточно, чтобы запечатлеть - возник пчелиный рой, освещаемый ярким восходящим солнцем, чьи лучи проникали сквозь жужжащих насекомых, усиливаясь в них и жаля глаза. Рой бешено замельтешил - и из него, как в калейдоскопе, сложился/ старый мудрый человек - великий учитель и ВАШ ЛИЧНЫЙ советчик /узкоглазый, в пышной пестрой одежде, украшенный будто новогодняя елка амулетами, оберегами и перстнями/. Выразите ему дружеские чувства. Задайте волнующий вас вопрос - и внимательно выслушайте его ответ. /Жан, наверное, что-то спросил у поражающего отчетливостью незнакомца, потому что тот ответил: «Ну что, горе-оболочка, - прозвучало несколько невежливо, но таким медовым голосом, что обижаться не хотелось, - вот и свиделись. Когда очухаешься, не забудь поцеловать от меня эту девочку, психологиню. Кабы не она - хрен бы я прорвался сквозь твои укрепления.» «Что?» «Ты так всегда. Чуть что, сразу эхом - «что?» Ладно, ты же не дурачка разыгрываешь, ты ведь и впрямь слабоумный». Жан сфокусировал внимание и выдал залпом: «Это ты просишь меня каждое утро отворить тебя?» «А может, и не слабоумный, - прозвучало как похвала, - и не каждое утро, а постоянно твержу одно и то же. Ну так что, сделаешь такое одолжение?» «А как?» «Слушай дальше свою фригидную подругу, она подскажет, где мы встретимся в следующий раз, а я научу тебя «как». По рукам?»
Жан очнулся от того, что неистово хлопал в ладоши.
- Рановато, - остановила его Натали, - я еще не закончила. Итак, пусть ВАШ НАСТАВНИК обязательно посетит вас, когда потребуется его помощь или участие.

Мое сожаление о том, что случилось,
хотя могло продолжаться,
о том, что залпом выпит нектар,
которым долго могли наслаждаться,
что нет середины там, где все бесконечно,
о том, что поверили в миф, что любовь быстротечна:
Мое сожаление, сожженная нами вселенная.

Жан грезил наяву, вызывая опасения у нечаянных свидетелей, но Наставник убедительно просил не обращать на них внимания.
- Смотри: каким бы реалистичным я не казался, перед тобой, а если точнее, в твоем воображении, дурно слепленная пародия, искаженный, как прошедший через дюжину испорченных телефонов звук, - образ даже не того, как ты меня представляешь, а того, как тебе позволили меня представить.
- Кто позволили?
- Семь стражей вокруг меня, каждый из которых - плоть от плоти, кровь от крови - ты сам во всех своих ипостасях.
- А кто тогда ты?
- Прямого названия нет, приблизительное смехотворно - твоя душа. В общем, существо, приговоренное к заключению в тебе, но не имеющее право на свободу, пока не воссоединится с тобой, иначе, когда моя оболочка, то есть ты, отомрет, я погибну.
- И такие... - запнулся Жан, - существа...
- Да-да, - подхватил Наставник, - имеются у всех людей. Катастрофа в том, что мы так крепко заперты в вас, что только с самыми изнеженными, вроде тебя, удается наладить контакт, а вот сильные личности глухи, как тетерева.
- Значит, я не сильная личность?
- Нет, конечно, ты слабак, инфантильный комплексующий онанист, моральный урод и лентяй. Доказательство воочию - я имею ввиду себя - стражи воссоздали меня из того, что в тебе недостает. Будь ты взрослым толковым парнем, тебе бы явился какой-нибудь болезненный гном. Итак, смотри внимательно, потому что самое смешное впереди: я - отфильтрованный донельзя воображаемый старик продемонстрирую свои фантазии. Они дойдут до тебя в чистом виде, но так как ты ни с чем подобным раньше не сталкивался, механизм восприятия и запоминания будет действовать по схеме, сконструированной и отлаженной стражами: определение и оценка. Но начиная с этой секунды ты больше не Жан, не противоречивая мешанина из семи, а каждый в отдельности. Твое сознание похоже на луковицу из семи слоев - продолжай писать книги, они предотвратят помешательство.
- Чье помешательство?
Чтобы я не заподозрил его в подлоге, он заставил меня проглотить точно такую же таблетку, но теперь не наяву, а во сне. Три дня результат не сказывался из-за устойчивости внутренних барьеров, и вдруг на четвертый день, хлебнув пива из банки, я смешался в этом хлебке.
Половотелые, так бы охарактеризовал их Андрэ, отметая падение принципов и критериев - мне импонировала его приверженность к безвозвратно ушедшему, к отвергнутому самим Создателем. Мы склонились над ямой-ловушкой.
- Среди твоих знакомых есть здесь кто-нибудь из них? - задал он вопрос, показавшийся поначалу алогичным, но, вглядевшись в запрокинутые лица, застывшие на одинаково страдальческой ноте, я ответил:
- Нет, никого из них среди моих знакомых нет. Но этих ровно семь и все близнецы. Как возможно так ошибиться?
- Удачная маскировка.
- Скорее, рокировка.
- Что с ними делать? Отпустить?
- Если ничего не делать или отпустить, они отравят весь мир выражением своего лица. Насмеши их и залей горячим гипсом. Когда отвердеют, выставь на игровых площадках - пусть детишки радуются.
- Признайся, ты бы забрал их с собой, будь они повеселее, - усмехнулся Андрэ.
- Не знаю, только мне кажется, что сохранять привычку, от которой хочешь избавиться - меньшее преступление, чем выставлять напоказ полное отсутствие привычек, втайне потворствуя худшим из них.

Бытует мнение, что совесть заблудилась
и много досок зря гвоздями бито:
так горы мусора задерживает сито,
а пропускает все, что мельче дырок.

Семь стражей, охраняющих ворота из семи крепостных стен, опоясывающих каждого человека, кормят заключенного страстями - только приправленный ими, он съедобен для стражей. Насытившись, стражи ненадолго оставляют человека в покое, засыпают, распахнув все ворота: появляется шанс сбежать, но отравленный страстями и обглоданный до костей, человек в состоянии лишь увидеть смутные отблески свободы, да и то, если его запрокинутая голова повернута в сторону ворот.
Со стражами невозможно договориться, потому что они диктуют тебе твои собственные мысли, стражи неподкупны, так как что бы ты им ни предложил, уже было подарено ими тебе, стражи неуязвимы, ибо каждый из них притворяется тобой.
Мед мертвых пчел стекал по канализационным трубам и шахтам лифтов через провода, подсоединенные к телевоспроизводящим ульям. В каждой комнате гигантской клоаки установлены эти линзы с пустотой внутри.
- У тебя есть контрацептивы? - спросила она так неожиданно, что я даже выронил гитару.
Туман стелился таким плотным слоем, что слегка задевал этаж, где застыли две фигуры - моя и ее в странном ожидании.
- Нет, - соврал я, сомнамбулически наблюдая, как она извлекает хрустящий квадратик из сумочки.
- Ты сможешь доставить мне оргазм? - уронила она фразу - пренебрежительно, как и кондом на лак журнального стола.
Я чувствовал, как холодеют мои пальцы и нагреваются ее. Кажется, ответил, что да, конечно, и тогда она отправила меня в душ, сменив через пять минут. Чтобы не слышать, когда умолкнет шум воды в ванной, я включил телевизор.
Воображение распалилось до такой степени, что ореолы вокруг ее сосков показались чуть прикрытыми кружевным бюстгальтером, а, освобожденные от кружев, разрослись до размеров, представляющихся исполинскими лишь в воображении оголодавшего по материнскому молоку младенца.
Я присосался к ним с той же жаждой, пока мой член пульсировал во влагалище Натали, не насыщаясь и взрываясь. Многократно, пока она не взмолилась о пощаде. Но мне хотелось еще, и я продолжил в душе, потерял там сознание, и мне приснилось бесконечное соитие со всеми ипостасями Натали - от подросткового до старушечьего. Она разбудила меня под утро и позволила еще немного побывать в раю.
- Ты маньяк и извращенец,- заявила мне со свойственной откровенностью, - сексопат и гетерофил. Но, черт побери, это здорово!
- У меня две причины, чтобы не верить тебе против одной в пользу того, чтобы поверить.
- Интересно...
- Первая: если ты действительно так высокоразвита, как утверждаешь, то общаясь со мной, унижаешься, значит, сообщая что-либо о себе, делаешь это с позиции человека ниже среднего уровня интеллектуального развития. Второе: если я недоразвит, то, даже не пытаясь подтянуть меня к себе, но, тем не менее, уделяя внимание моей персоне, ты нуждаешься во мне, а значит, я вовсе не недоразвит.
- И какая же третья, спасительная?
- Боюсь, что не спасительная.
- Ну, не тяни!
- Ну... У тебя иные цели.
- Вот видишь! И что же здесь не спасительного?
- А то, что если я догадался об этом, значит, мы равны в обыкновенной людской гордости.
У ангелов нет цели. Это во многом объясняет их странное поведение и, разумеется, прощает им внешнее сходство с людьми.
Ангелы ничего не хотят. Увы, основная мотивировка человеческой активности - желания. Лишенные таковых, парят над собственной плотью, объятые лишь одной нетерпимостью - поскорее улететь еще дальше.
Ангелы не думают. Да, мысль есть порождение многовековой борьбы за выживание, равно как и все сопутствующие ей великие и низменные идеи. Посему жизнь ангелов похожа на нескончаемый праздник, а жизнь людей превращена в постоянную подготовку к кончине с соответствующими случаю церемониями и обрядами.
Из глубин себя к ней, из себя к ее границам, из тебя к себе. Кого ты боишься подпустить ко мне из глубины своей, девочка-ночь, кто пугает тебя во мраке моей ночи?
Женщине ничего не стоит оставить захваченную мужчиной территорию: думая, что раскрыл какую-то тайну, мужчина лишь подступил к очередной границе, за которой находится беспредельное пространство женщины. Даже желая впустить кого-то в себя, она не в состоянии подавить инстинкт отступления. И тогда начинается ложь... Ненавижу ложь и недосказанность, они заставляют подключаться воображение - этот вечный щит между зрачком и кончиком носа.
Теперь, когда я знаю, потому что вижу, что изменилось: и встав по обратную сторону зеркала, так же отделен от человекомяса, тратящего отведенный ему срок на то, чтобы казаться лучше, вместо того, чтобы стать лучше.
Картинки отмирающего прошлого, проецируемые на настоящее - и блуждание по этим проекциям: вот наша жизнь - я всегда был ее недостоин, хотя и не горжусь собой - чем уж тут гордиться, если находишься в той же заднице, что и другие.
Даже освещавшие мне раньше путь - светились из глаз моих, радостным светом моих представлений о них, а не ими самими, погрязшими в грязном потоке человеческих судеб. А ты, такая непримиримая с этой гадостью, из последних сил, стоивших тебе срывом в эту гадость, заключила-таки перемирие с судьбой всех женщин: муж, ребенок, карьера.
Или, допускаю я невозможное, отпуская свой челн под мосты окаменевшей вечности, то была не ты, а пламя окончательного выбора из твоих глаз?
Почему под этим невыносимо огромным небом нам с тобой не только одиноко, но еще и тесно? Не хочешь заблудиться во мне? А я в тебе - хочу: интересно, что из тебя выйдет?
Все ночи с твоим участием слиплись в одну нескончаемую тень - что может быть глубже и мягче мрака, олицетворяемого тобой, моя милая тень в моем сердце?
Тот, кто возводит в ранг принципа собственные недостатки - чудовище, старающееся изуродовать всех, кто красивее его.
Глупость отвердевает, выделяясь из человеческого ума, становясь почвой для взращивания новой глупости. Таким образом и возникают системы, построенные исключительно на отходах мыслительной деятельности.
Непонимание - признак усилий найти себя между собой и отражением.
Понимание - признак удовлетворенности открытием, что между тобой и твоим отражением действительно есть что-то, похожее на тебя.
Но там ничего нет, поверьте мне, ничего стоящего. Чтобы понять, надо разбить зеркало саморефлексии, а чтобы быть понятым, так еще и все остальные зеркала!
Пришло время построить что-нибудь из собранных камней, даже тех, что разбросали безгрешные.
Если вдруг в твоей судьбе произошла ситуация, сходная с той, что уже когда-то потрясла тебя - это значит, что ты уже описал полный круг, отведенный лишь для разгона к следующему витку.
Ребячья склонность к установлению порядка обусловлена односторонностью взглядов на мир. Но мир многогранен и любит нас каждой гранью. Почему же из всех своих граней мы выбираем какую-нибудь одну и бережем ее поверхность, как зеницу ока? Все, что в итоге создает человек, усложняет ему жизнь и направлено на расшатывание, выдергивание и подмену натурального. А под ложные понятия приходится изобретать конкретные вещи для их хранения: часы для времени, компьютер для информации и прочая.
Верстовые столбы - вспышки света, учащающиеся по мере приближения к основному источнику - люди, взамен на их огонь одариваемые мной способностью любить.
Нам бы побольше общаться, чтобы ты не питала иллюзий вокруг моей личности, а я не фантазировал насчет тебя - но ты не хочешь. Обижаешься на несоответствие моих проявлений твоему восприятию и даже не пытаешься помочь. Осознаешь ли ты хотя бы смутно, что под нежеланием - признаком отрицания и обидой - признаком неудовлетворенности кроется страх - признак любви, глубокого, всесокрушающего чувства? Чувствуешь ли ты, хотя бы сердцем, что мы обязательно прорвемся друг к другу? Тебя бесит, что я люблю так, как ты хочешь, чтобы тебя любил твои «приятель», но предположить, что дело не в личности, а в ее состоянии, ты пока не в силах. Я прибыл сюда за тобой. Я сила, обретя которую, ты сможешь покинуть свой мир. Ты прибудешь к следующему путешественнику, чтобы растворившись в нем, дать ему силу для продолжения пути из мира в мир. Это и есть путь любви, не сопротивляйся ему.
Оставь мечты и беги от них без оглядки, иначе они сожрут тебя. Они добрые, пока не голодные, но приходит время, и не кормящий их хозяин сам становится пищей. С вершины мечты хорошо видно ее дно, увидев которое, приходится начинать восхождение заново. О чем бы ты не мечтала: земные блага и их верная спутница зависть или неземная любовь и ее родная сестра ревность - это вся рыба мирового океана, которую даже если удастся выловить в одиночку, съесть - невозможно, это предпочтение без права на осуществление - не твое, возможно, только для тебя одной, но не твое.
Хаос - это условное обозначение того, чего нет. Незначительными признаками порядка обладает что-либо, отличное от хаоса. Не было бы и этого без человека. Не было бы даже хаоса, потому что, чтобы допустить его существование, необходимо сознание. То, что есть, составляет смысл жизни, соответствующий логике - науке о связях между предметами и явлениями, которые можно понять. Человек, отрицающий познание мира посредством логики и предпочитающий инстинкты, возвращается в хаос.
- Я никогда не приду к тебе в гости, - категорически заявила ты...
Никогда - это ничего, а стало быть и относиться к этому серьезно не стоит. Кстати, мне очень хотелось бы пообщаться с тобой, а не с твоими настроениями. Пока ты говоришь - это какая-то абракадабра. Тишина - вот суперзвук, так как у нее всегда непревзойденная тональность.
Я попрошу о невыполнимом одолжении - медленно разоблачиться - и не важно, как ты отреагируешь - материально не твое действие, а лишь высказанное вслух острое желание: оно проникает дальше конкретных действий, в сокровенное место, где мечты сбываются, где ты раздеваешься передо мной.

Мы расстались с тобой, не встречаясь,
не влюбляясь и не отчаиваясь,
так подолгу глядели на небо,
окруженные холодом снега,
в свете маленьких звезд согреваясь,
а когда расцветали растения,
пестротой ароматов весенних
все никак не могли надышаться
и глядели, как птицы кружатся
над избитыми ливнем деревьями;
никогда не узнаем друг друга -
служат нам слишком разные слуги -
только общей судьбы очертания
стали чаще для нас узнаваемы,
поглядим же туда без испуга...

Любовь - это последний и самый унизительный способ защиты от тех, перед кем беззащитен.
Если предположить, что идеальные отношения, это когда мужчина чуток и нежен, а женщина ценит это до такой степени, что отвечает ему взаимностью, то для их реализации на Земле потребуется переделать всю многовековую традицию, а вернее, ритуал, ставший традицией, при которой мужчина груб и небрежен, а женщина культивирует жестокость.
Если поменять отношения и сопряженные с ними реакции, изменится и восприятие - обстоятельства утратят привкус вековечного ужаса. Если изменить походку, изменяется не только отношение к почве, но и ее отношение к тебе, так как ходьба - это твоя личная роспись на Земле о твоем существовании. Позиция определяет принадлежность.
Правда - это не то, что есть на самом деле, а то, во что очень сильно веришь, даже если этого нет. Основываясь на этой формуле, мне удалось достичь наивысшего мастерства в угадывании сначала целых предложений по первому произнесенному кем-либо слову, а затем и целых событий по первому намеку на их совершение.
Пример лично для тебя, родная: защищая свои границы и почувствовав опасность для своей территории даже в моих коллекционных видеокассетах, что я давал тебе посмотреть, ты из вежливости брала их, но прятала на пару дней в ящике рабочего стола, а потом возвращала с недовольными отзывами о просмотренном. Однажды, догадавшись, что я об этом знаю, ты решила меня наказать, и тут я применил свой дар предвидения и, пока ты обедала в столовой, выкрал из твоего кабинета свою же кассету. После обеда я зашел к тебе посмотреть приготовленный тобой спектакль, развязка которого удивила даже меня. Я уселся напротив тебя, устроился поудобней, пока ты ленивым движением выдвигала ящик.
- Да, - произнесла ты, - забери то, что мне дал.
- Я уже забрал, спасибо.
- Как, забрал? - и посмотрела вслед протянутой в открытый ящик руке. Дальнейший диалог - сугубо интимное удовольствие, поэтому опускаю его. Факт, ты понимала, что вернув кассету, причинишь невыносимые страдания, но боль проще упредить, чем испытать - я отобрал у тебя орудие пытки загодя. А выходя под ее растерянным взглядом, уже знал, что продолжение у этой истории будет неожиданным.
Спустя полчаса она позвонила мне по внутреннему телефону и предложила сходить за ее счет в кафе. Там было довольно уютно, но я чувствовал себя, как в бомбоубежище: безопасно, но только пока сидишь в нем.
Ощущение, что вне пределов помещений, где мы наедине - война без правил - вернулось, ворвалось вместе с уличной гарью в легкие, едва мы вышли на улицу.
Грусть вызывает доверие, твоя грусть вызвала во мне доверие, а нем растворились и остатки неприязни к тебе. Что-то хорошее поселилось в моей голове, приняв твой возрожденный из пепла облик - мягким пушистым клубочком, опуская теперь так часто ненасытные нити до самого сердца, но боль от них стала уже наслаждением.

Попал на Землю - тихо наблюдай,
в иных ролях себя не представляй,
но если влезешь вдруг в людскую душу -
сойдешь с ума и крыльев не получишь.

Легенды, как кометы с двумя хвостами: шлейфы небыли и были тянутся от них спереди и сзади, неотличимые друг от друга и одинаково привлекательные. Легенда об Антиксе Разрушителе - железноголовом императоре сновидений - гласит: однажды ночью Жану приснился мост через Двину готической части Витебска. Река кишела трупами, песок берегов стонал под стопами умирающих, и только мост, на который одному ему удалось проникнуть, оставался свеж и нетронут пролитыми на Землю язвами гнева господня. Под шоссейным слоем располагались вычурные коммуникации без начала и конца в пространстве и времени: из каждого коридора комнаты и поворота можно было попасть куда угодно. Так, блуждая по этому призрачному мосту, Жан запомнил следующее.
Могучая кроется в комнатах моста сила и энергия. Скажем, если в одной из них Жан повстречал своего двойника, пляшущего под там-там, то в другой, обустроенной почему-то под гардероб, жутковатого вида девица передала ему записку от Натали: «Не ищи меня, потому что даже если найдешь, это буду не я». Жан сиганул в воду, а угодил, невидимый, во дворец Антикса, восседающего на троне из обернутых в колючую проволоку новорожденных человеческих детенышей. Трон вопил и колыхался под ним, но погрязший в тоске оставался недвижим. Слепленный из мутировавших ишаков и варанов визирь смиренно прервал размышления правителя:
- О, несправедливейший, нам угрожает опасность.
- Какая, - вяло отозвался монарх.
- Еще один из подопытных догадывается о нас.
Подобрав в два узла мантию, но не теряя достоинства, Антикс гневно поднялся.
- Догадывается или узнал?
- Как будет угодно вашему величеству, - мудро ответил визирь.
- Мне угодны доклады об их уничтожении, а не об их неожиданных прозрениях. Надоело! Все это неспроста - завелся предатель, выявите его, и дело с концом! А этот новоявленный просветленный - где он сейчас?
- Пока неизвестно, - склонил все четыре головы визирь, - но поиски усилены.
Меловой период - десять лет обучения, графически отображенных на школьной доске. Парты, расковырянные авторучками в эротическом нетерпении, углубления в столешницах, заполненные засохшим соком ранних наслаждений, неоднородный лак, источающий особый аромат. Вдыхая его ноздрями, как кокаин, обалдеваешь, не столько вспоминая, сколько переживая поминутно самые пиковые моменты.
- Вы ничего от меня не добьетесь, - глухо вымолвила она, глядя куда-то поверх их возбужденных тел: в даль, на границе которой стоял я, сжимающий слабыми пальцами швабру. Мысленно я переломал ребра подонкам-одноклассникам, а там, на безопасном расстоянии, сквозь тонированные стекла лаборантской, куда затащили мою напарницу по дежурству, я заворожено наблюдал, как они сначала бесцеремонно лапали ее, затем, совсем потеряв головы от похоти, распяли на жестяном передвижном столике среди заспиртованных глистов и лягушек, утолялись попеременно, припадая грязными хоботками к розовому цветку.
- Не слушайте эту дуру, держите крепче руки, раздвиньте пошире ноги. Вот, сука, нам твое разрешение без надобности!
Как гаечным ключом попытаться отвинтить волосок у соска, так невозможно описать лепнину насилия, пропитанного формалином в изголовье кабинета биологии. Седьмой «В», апрель. Удовольствие от страданий, страдание от удовольствия.

В лампах стократ отраженных
от линзы наполненной ванны
тихо колышутся два перламутровых тела
впервые сплетенных -
девочка вытерла губы улиточным жалом,
выпив другими губами жемчужное зелье;
гибель невинности снята видеокамерой,
ангелы улетели.

«Легализация детского порно с гротескными ограничениями по возрасту «с двенадцати лет», хотя на пиратских копиях фигурируют только-только научившиеся ходить - бич нашего времени, загоняющий цивилизацию в каменный век...»
Во время фестиваля у ратуши один старомодный старичок в беретке набекрень купил у меня сборник моих неизданных рассказов, а на следующий день застал на том же самом месте и доплатил за наиболее понравившийся ему рассказ, называющийся «Кровь реки».
«Сизый голубь, которого вечером поджарят нанизанного вместе с еще двумя собратьями на самодельный вертел, утром возвращался с зернохранилища и в хорошем расположении духа приземлился на подоконник маленькой хижины, окруженной цветущей мятой, чтобы почистить перья. Сквозь тонкое стекло птица наблюдала сцену, успокоившую ее до дремоты.
В уютном заваленном мягкими игрушками помещении с мультипликационными стенами на просторной кровати тринадцатилетняя девочка поглаживала член спящего мальчика, осторожно взяла его в рот и принялась сосать, сначала медленно, а потом яростно, пока тот не зафонтанировал, обильно покрыв ее грудь и плечи студенистой горячей росой. Юный любовник проснулся и доставил своей подружке ответное языковое удовольствие, после чего они совокупились и долго не могли разъединиться. Кончая одновременно, они так громко кричали, что голубь встрепенулся и улетел.
Этим мальчиком был я, а этой девочкой - моя сестра. Оставленные без присмотра взрослых на нескончаемо прекрасных два дня, мы без устали повторяли то, что впервые сделали три года назад, насмотревшись плохо припрятанного родителями фильма. Все предварялось тем, что мы мастурбировали, сидя друг напротив друга, а она нечаянно дефлорировала себя. На следующий день я вошел в сестру по ее настоятельной просьбе.
Нам не казалось, что мы занимаемся чем-то противоестественным, нам нравилось задержаться в детстве, но, поужинав жареными голубями, мы поняли, что отведали запретных плодов, и скоро будем изгнаны во взрослый мир, где такое поведение считается греховным и даже преступным. Мы съели единственного свидетеля нашего счастья и поклялись никому не рассказывать о случившемся, пока кто-нибудь из нас не умрет. Я сдержал клятву, но мог ли я знать в тот звездный вечер, прижавшись к ней перед дотлевающим костром, что обнимаю существо, которое буквально через месяц станет призраком.
Мою сестру убила река, а вскрытие показало, что в ее чреве зрел плод нашей кровосмесительной связи.»
- Это правда? - полюбопытствовал старичок, представившийся как художник с псевдонимом Алекс.
- А что?
- Если вас мучает совесть по безвременно ушедшей сестре, то я мог бы помочь вам облегчиться весьма незаурядным способом.
- Как же?
- Пойдемте со мной, как стемнеет. К этому времени открывается одно из многочисленных детских секс-кабаре, на посещение которого у меня имеется бессрочная аккредитация. Там собирается вся столичная мразь: педрилы, педофилы. Они приходят туда со своими мальчиками и девочками, чтобы снять и совратить какую-нибудь невинную душу из танцевальной труппы. Сойдете за моего бой-френда. Соглашайтесь!
Я согласился. Едва стемнело, он заехал за мной на такси, уселся рядом на заднее сиденье, завязав мне глаза черной повязкой - развязал непосредственно по прибытии - челюсть моя отвисла, едва зрение адаптировалось к полумраку.
На озаренной веселым пурпуром сцене два инфанта в балахонах а ля Пьеро занимались содомией под музыку Сержа Гензбура.
Мы с Алексом заняли свободный столик, и миловидные близняшки в прозрачных накидках и тяжелых бантах подали нам вермут и пачку сигарет.
- Обслуживание здесь бесплатное, - пояснил художник, - оно входит в счет моих членских взносов. /Произнося предпоследнее слово, старичок ехидно усмехнулся./
Следующим номером шли акробаты: двое дюжих мужчин и миниатюрная девчушка. Закинув крошечные ножки на мускулистые плечи, один атлет стал вылизывать ей вульву, а второй пристроился к свешивающейся голове гимнастки. Финал сорвал бурные аплодисменты: набежала толпа перевозбужденных пацанов-голышей дошкольного возраста, и она умудрилась обработать неоперившиеся стручки у каждого, вися на руках обкончавшихся партнеров и выполняя при этом немыслимые трюки.
- Кто эти дети? - спросил я ошарашено.
- Днем они числятся учениками балетных и цирковых школ, во всяком случае, их родители или опекуны получают за них деньги именно там. А сейчас будьте внимательны. Видите вон ту пару?
На коленях у сильно подвыпившего лысого толстяка, одетого, как обычно одеваются богатые дебилы - стильно, но безвкусно - сидела настоящая нимфа в бархатном обтягивающем платье. Ее длинные черные волосы искрились даже в темноте от вшитых туда бриллиантовых песчинок. Бармалей лапал чуть наметившиеся грудки и насильно целовал в губы. Щелчком жирных окольцованных пальцев он подозвал официанток, что-то шепнул им, и вскоре к ним присоединился пассивный Пьеро.
- Мальчишка им понадобился для ночных сеансов подпольной киностудии... Что такое? Вы плачете?
Я не просто плакал - рыдал, вцепившись до боли в ногтях в подлокотники кресла.
- Послушайте, дедушка, - проревел я с таким надрывом, что на нас зашикали со всех сторон, - я плачу, потому что читал в газетах и раньше, что такое возможно, но я не верил!
- Оглянитесь, - встряхнул меня, схватив за лацканы пиджака, Алекс - лицо его перекосилось от гнева, - оглянитесь, глупый романтик и просыпайтесь. Мы видим с вами сейчас всего лишь мазню, вроде крема на торте - изюм, орехи, а тем паче ром, глубже, и чтобы вы донесли это до сердца тех, у кого оно еще есть, я вам покажу все! Мы опустимся в самые недра ужаса, так что, пожалуйста, не заставляйте меня разочаровываться в вас.
Он отпустил меня и рухнул обратно в кресло. На фоне садомазохистской оргии с участием четырех женщин в эсэсовской форме и связанного колючей проволокой подростка сгорбленная фигура праведника выглядела несколько странновато - я невольно улыбнулся.
- Так-то лучше, - выдохнул он. - Да, вы правы, такое, - он махнул через плечо в направлении Пьеро, Мальвины и Карабаса-Барабаса, - невозможно. Не умещается в сознании. Вы святой. Секс с ребенком не порочен, когда совершается по любви, поскольку проявления чистоты - как та река, что уносит и доныне вашу сестру к сердцу господа бога. Я говорю часто о сердце, потому что беспрестанно страдаю от его нытья. Я скоро умру, но успею отомстить этому миру за чудовище, которое он из меня сотворил. Взгляните еще раз на нимфу с алмазной прической, Ее зовут Натали. У меня в детстве была кукла с такой фигуркой. Я небрежно обращался с ней, потому что не считал ее живой. Спасите эту девочку - она не виновата, что ее считают куклой.
Взрослые рядят детей во все свои одежды - в прямом и переносном смысле. Это касается даже вовлечения младенцев в порноиндустрию и приписывания им взрослых качеств. Смысл - это грубая материя понимания, наброшенная на тонкие формы познаваемого. Таким методом пользуются взрослые, сначала зачехляя увиденное, а потом уже разглядывая подробности. У образованного человека всегда при себе за плечами огромный мешок знаний, а в мешке чехлы самых разных размеров.
Предавая анафеме лицемерных пуритан, правой рукой подписывающих смертный приговор педофилам, а левой мастурбирующих при виде обнаженных инфант, заявляю:
самая совершенная женщина - это несовершеннолетняя, потому что она еще не тронута плесенью общественной морали, заставляющей манипулировать простыми мужскими желаниями в корыстных целях. Секс с малолеткой приносит истинное удовлетворение - нет существа более благодарного, чем удовлетворенная девочка!
Все мифы питаются прошлым, все сильные чувства - детством: когда педофилы были маленькими, они любили сверстниц, сохранив это прекрасное чувство неизменным до самой смерти, поэтому извращенцами можно смело назвать тех, кто в период полового созревания испытывал влечение к собственной матери, а по достижении возраста вынужденного выбора партнерш останавливался на женщинах, хоть чем-то напоминающих им выносившее и вскормившее их тело.
Когда кто-нибудь поблизости обращается к богу, молитвы слышу только я. Не всегда могу помочь, но стараюсь по мере сил.
У меня отменный нюх на падших, я угадываю их местонахождение с точностью до миллиметра. Вчера в полнолуние человеческий детеныш забрался на крышу смежного с моим небоскреба и, раздевшись донага, принялась лепетать заклинания. Я тут же проснулся и прокрался к несложному алтарю - общей антенне на гудронном плато, где коленопреклоненная взывала к неведомым силам:
- Господи, милосердный, верни мне моего возлюбленного, хочу принадлежать одному ему, пусть делает со мной, что хочет, но пусть он будет моим!
Серебряная от яркой луны кожа вызвала грустные воспоминания, но, справившись с приступом ностальгии, я одним прыжком настиг жертву, распластал ее и на глазах у бесконечности и плотно поужинал.
О нераскрытых преступлениях быстро забывают. Складывают. В архив. И лишь изредка усматривают аналогию в каком-нибудь новом злодеянии. Но я не злодей, не маньяк, а как это принято формулировать, генетический урод, у меня все другое, в особенности обмен веществ: питаюсь кровью маленьких особей женского пола. Почему совершаю соитие перед тем, как убить? Потому что в моей семенной жидкости содержится суперактивный вирус, от которого при попадании в их организм кровь становится съедобной.
Исключительно ангелам позволено осуществлять замысел божий и облагораживать человеческую природу посредством искусства, не испытав ни восторга ни жалости.
Я делал это, как если бы был кем-то другим, будто на меня одето его тело, а мне отведена скромная роль наблюдателя. Но разве не то же самое, только безотчетно, происходит всегда и со всеми? От колыбели до гроба люди занимают давно распределенные места и занимаются предначертанной работой, обеспечивая функционирование исполинского организма, даже прикованные к постели - одной лишь своей жизнью. Даже убивая и умирая.
Извивающаяся подо мной, видимо, почувствовала нечто подобное в предсмертных муках, так как тело больше не принадлежало ей, а душе открылись страшные тайны, страшнее меня и причиняемой мной дикой боли.
«Вчера вечером папа выгнал меня из спальни и спал на моей кровати, Утром он съел мой завтрак, а сейчас смотрит мои мультики. Я ничего не могу сама, потому что очень маленькая, чтобы делать то, что хочу. Мама сказала, когда вырасту и стану заметней, появится мужчина и увидит, какая я. Тогда мне можно будет родить мальчика или девочку - и делать все за них. Им это не понравится, но такова жизнь. Я придумала себе друга, но и его мне не разрешили иметь - привели для дружбы совсем не того. Скорее бы вырасти, но говорят, что дети растут так долго, что потом забывают, чего хотели, и, становясь взрослыми, занимаются только тем, чем занимались их родители.
На ощупь он вовсе не такой жесткий, как папин палец, но и не такой мягкий, как гусеница, а как раз такой, какой хотелось мне давно, еще когда напали эти сны с именно таким, казавшимся тогда фантастическим.
Он вполз в меня, угрожая ядом, от которого заболеваешь на девять месяцев в одиночку, а потом выздоравливаешь вдвоем, а то и втроем, и выполз, орошая мои волосы и грудь взбитыми сливками этого яда, безопасного снаружи. Я потеряла вес, улыбаясь громче, чем дыша - и Жан ничего не понял, но почувствовал, потому что буквально утопил меня в поцелуях. Если это счастье, то мне другого не надо.»

Трепещут ресницы ночным мотыльком
под светом неоновой надписи:
«Открыто. Входите. Давно уже ждем».
Но тот, кого ждут, не является.
Разинуты лица угрюмых детей
за мамами вслед волочащихся,
из мертвых домов провожают гостей,
а тот, кого ждут, не является.
Потерпит, совсем не считая часов -
отстанут собаки и пьяницы,
объявят по радио несколько слов:
«Напрасно ты ждешь, он не явится.»
Но всем вопреки, не снимая оков
с навеки закованной памяти,
она будет ждать, не считая веков,
покуда любимый не явится.

Вечер пронизывал мягкую муть театра, свистя в гортани тенора первоапрельской сосулькой.
Все обещало быть неудобным: пыль в заусенцах перил и перерывы между звуками шагов, но я ведь никогда не верил чужим обещаниям - и поэтому все вышло на славу.
Уже засыпая, услышал сквозь толщу стен и слои соседских мыслей и глубоких снов тремя этажами выше пение от сердца. Приподнялся, обнажая пропотевший под верблюжьим одеялом торс, ловя каждой клеточкой кожи движение воздуха в спальне, такого же живого, как и призраки в простенках. Голос поющего растрогал до слез. Встал, оделся, вышел из квартиры, поднялся на поруганном лифте до нужной отметки, долго не решался позвонить в дверь, но рука машинально надавила на кнопку звонка.
- Кто там? - вопросил хриплый баритон.
- Извините за позднее вторжение, но я тоже музыкант, как и вы, по-видимому. Который день подряд я слышу ваши репетиции с ребятами, но сегодня вы запели один, и я не удержался. Я живу тремя этажами ниже, и если вам тоже не спится и на душе кошки скребут, впустите, пожалуйста, я тоже что-нибудь спою.
Отворил джинсовый мальчик университетского возраста и вида: гладкий, худой с большими глазищами на бледном лице и старомодной прической, взбитой феном и привычкой запускать в нее пятерню.
- Заходи. Курить есть?
- Бросил.
- Ну и хрен с ним. На чем играешь?
Сразу ударила по глазам безупречно расставленная мебель - безупречность тоски, воткнутой под обликом мебели в пол гостиной.
- На всех, что имеются, - был мой ответ.
Все, кого я люблю, ведут себя очень странно: сторонятся, завидев букеты в моих руках и плоды райского сада в моих корзинах.
Я живу в доме-жвачка, мой долг убивать прохожих. Куклы, с которыми я дружу, лучше всех друзей, что тают леденцами в памяти гробовщика. Сторожа закона уважают мои следы и заметают - кто с благоговением, кто с ужасом, застывающим на мордах метельщиков, провожающих взглядом мой джип, взметающий присохший к асфальту мусор и пряную листву.
После ужина, переодеваясь в обтягивающее платье из сиреневого латекса и освобождая из-под тесного парика длинные светлые волосы, я обуваюсь в удобные бирюзовые туфельки и, слегка прихорошившись и приукрасившись, грациозно ухожу в жизнь, о которой, просыпаясь в разных местах, ничего не могу вспомнить, к сожалению, но улыбка держится до полудня.
Аттракционы с участием Христа становятся все более дорогостоящими, но я так люблю его, что у священника местной церкви обостряется волчанка, едва он замечает меня, вплывающего под своды храма с молитвенно-сложенными ладошками и на коленях. Виброфлюиды органной музыки вызывают эрекцию, а вступающий в пик канонического коитуса хор семинаристов - эякуляцию и частично - лактацию.

«ГУРУманы манной каши
Опыты по расширению сознания показывают поистине необъятную перспективу познавательных возможностей. Нам их явили в монументальных трудах теоретики и практики измененных состояний, мудрецы и лжецы психоделических путешествий, участники и мистификаторы чудес. Все они умерли или при смерти, оставив нам в наследство материальные подтверждения истины - книги. Иной раз прикрою мечтательно глаза и представляю себе какого-нибудь престарелого, но подтянутого восточного или западного гуру, отошедшего от обременительных занятий с учениками на заслуженный покой и выкроившего, наконец-то, годик-другой и на то, чтобы исписать тысячи страниц послания к человечеству. И вот «летопись закончена» его, и, прекратив марать пером бумагу, он, преисполненный величия, подыхает. Достойная смерть достойного человека - облетит весть вокруг земного шара и осядет вместе с остальными удобрениями в почву.
Итак, зачем люди пишут книги? Этот вопрос не относится к желторотой молодежи, в чьих порывах выпендриться мы находим больше энергии, нежели смысла, но тем их перлы и ценны. Самовыражение в юном возрасте шагает рука об руку с буйством гормонов в крови, но как быть со стариками? Лезут себе и лезут на пышногрудую Музу, тыча в нее пересохшими чернильницами - упорство стариков отвратительно, потому что: с одышкой, с перцем без изюма, аритмично; их пища не шашлык с коньяком, а манная каша с молоком. Уходя из мира, они совершают преступление: вешают лапшу на уши, вселяя в читателей опасную иллюзию, что бодры и полны сил именно достигнув рубежа жизни. Позволю себе не верить им, допуская вероятность существования настоящих мудрецов. Их не видно не потому, что они не пишут книг, а потому что непроницаемы. Им дела нет до человечества. Появись они среди нас снова, то погибли бы вместе с нами.»

- Ну, и что в этой статье сверхординарного? - поинтересовался Жан, вяло пробегая глазами по строчкам. Андрэ не мигая, процедил сквозь плотно сжатые губы:
- Бедного парня закатали по частям в асфальтовую тропинку от его дома до ближайшей булочной - и все за одну ночь - статья появилась наутро. Но факт, что она все-таки появилась, говорит об их оплошности. Убирая Спайса, они отвлеклись на тебя и упустили самое главное... Статья стоит дороже жизни неудачливого журналиста.
Ты откопал нечто такое, что сделало тебя важнее откопанного.
Рыбы на дне затаились, надеясь, что не они, а другие схватят наживку на остром крючке, лодка, волне подчиняясь, качалась, в сон, унося рыбака по реке - время готовило новые дни, приправляя отравой самые злые из них, но сколько бы ни было сказок, что привкус у прошлого сладок, все это бредни одни...
У прошлого есть замечательная особенность, схожая разве что с мечтой: о нем дозволяется вспоминать, не считаясь с фактами, что угодно. Будущее еще специфичнее: любая причудливая ахинея, придуманная сегодня, сбывается, обретая аналоги если не назавтра, то уж точно вскоре, ведь только человек не является галлюцинацией бога, так как создан по образу и подобию Единственного.
Работая внештатным корреспондентом в газете, не симпатизирующей правительству, я то и дело снимал на короткое время квартиры. Въезжая в новую, последнюю, услышал от интеллигентного парня с испитым лицом, передающим мне ключи, следующую байку:
- Вам здесь понравится. Атмосфера, знаете ли, от предыдущего съемщика... Он тут и впрямь все снимал - на восьмимиллиметровку: девочки, мальчики от двух до двенадцати, богатые дядьки и тетки. Спермы пролито больше, чем крови при Ватерлоо. Вот вам кассетка - они мне бесплатно от него доставались - посмотрите, прибалдеете: пытки, содом и еще черт знает что! Только, тшш, никому - это вам за переплату.
Так я узнал, что переплатил, но и слова вставить не успел, как парень ретировался, оставив меня с ключами и ужасной видеокассетой в уютной, недурно оснащенной техникой и мебелью пещерке.
Помнишь, я как-то сказал тебе, что вода - самый сильный наркотик. Сейчас, видя, что ты неправильно меня понял, наблюдая, как ты, пропустив сквозь себя тонны воды, ничего не добился и сделал вывод, что я имел ввиду огненную воду, с горечью в сердце и, принимая во внимание другое твое ошибочное заключение, объяснюсь:
Мощнейшая движущая сила сконцентрирована в обычном стакане воды, но тем она действенней, чем сильнее ты сам. Под силой подразумевается самостоятельная возможность мобилизовать все внешние и внутренние системы личности, проявляющиеся в полном гармоничном взаимодействии.
Используя воду, усиленную спиртом или любое вещество, обладающее стимулирующим свойством, ты совершаешь акт, обратный естественному: отдаешь неподконтрольную тебе систему напрокат взамен на ее кратковременный всплеск, завершающийся сгоранием. Все, что ты принимаешь в себя как силу, забирает у тебя ровно столько же, насколько ты рассчитывал от него получить.
Аналогично и с женщинами: если не можешь быть счастливым с одной, то, ища это счастье у многих, позволяешь им склевывать его с себя, как курам золотые зерна - дочиста и бесполезно.
Лес не сразу впускает в себя солнечный свет, но отпускает почти внезапно.
Следующий эпизод моей книги подобен нечеткой линии озерного прибоя в сумерках. Я - на трухлявом, участками фосфоресцирующем поваленном дереве сижу на пересечении широких троп с заряженным револьвером в руке. Бывает автоматическое письмо, когда отсутствие мыслительной деятельности приближает ваше творение к чуду, а бывает автоматическая стрельба, когда цель так же неясна, но ситуация целиком и полностью под контролем провидения.
Мне позарез понадобились трофеи из потустороннего мира. Иного способа вытащить кого-нибудь оттуда, как только подстрелить, я не усматривал. О лесных перекрестках я вычитал в пособии по практической магии, но в землю ничего такого не закапывал для привлечения духов, надеясь, что самое мое нахождение там под душным беззвездием купальского неба уже достаточно крупная приманка.
Итак, ставка была сделана на случайное совпадение истинного облика хищника с воображаемым во время пальбы в место, где он окажется предположительно и действительно. Конечно, напади он до того, как мое представление о нем сделает его уязвимым, сильно пострадала бы не только моя плоть, однако, готовясь к худшему, я пошел на этот опыт бескорыстно, а посему втайне уповая на покровительство фортуны.
Мы мчались в открытом каре: столбы расступались исступленно, воздух ревел, резонируя в разинутых пастях. Там, позади... поотстав, пригнувшись к земле, бежали преобладатели, городские чудища, наши урбанистические страшилки. Не догнать им, так как горючего вдоволь - их моторчики устанут до первых лучей рассвета. Они застрянут в траве, увязнут и погибнут, доставшись одноруким братьям-сборщикам.

Сжимая пальцами горящий карандаш,
дрожащей пустоте внутри внимая,
я понимал умом, что умираю,
но чувствовал, что эта ночь - мираж;
согрев нагромождение зеркал
в чужих тенях, ползущих по экрану,
не побывав даже в ближайших странах,
далекие планеты рисовал:
по ним, ломая изумруд травы,
первопроходцы светлых троп шагают,
лягушек спелых пальцами сжимают
и улыбаются лучам зари.

Автомобиль летел по проселочной дороге, рассекая волны яблоневой и кленовой листвы, кружащейся позади нас в сюрреалистическом вальсе.
Виктор отпер тяжелый засов, и мы въехали во двор, слишком большой для такого маленького домика. Небо быстро передвигалось над шпилем громоотвода, словно на экране в дни показа черно-белого шедевра.
- Пить будешь? - вопрос заурядный, чего не скажешь о протянутой мне бутылке.
- Виски? - удивился я.
- Два ящика, - расплылся Виктор в самодовольной улыбке и шумно приложился к своей порции.
Помещение, куда нас загнал дождь и голод, уже давно ожидало нас: накрытым столом, треском камина и сиятельной Мэри.
Она отдалась нам с покорностью наложницы, не издав ни звука, но проявив чудеса техники. Потом втроем зарядились из розовых шприцов и принялись описывать эллипсы по периметру комнаты. Постепенно в стенах, потолке и полу отпала необходимость для отталкивания ногами - но мы упрямо не выходили на новые орбиты. Виктор отправился к белым друзьям, а я сохранил жизнь Мэри, умоляющей меня о расправе.
В общем, каникулы начались весело - особенно досталось соседям, но Виктор упредил их жалобы, обойдя каждого с винчестером и извиняясь.
Анатоль реалист во всем, даже во снах. Нынешней ночью он при содействии приснившегося Альберта, усовершенствовал свою знаменитую теорию полярностей.
Месяц назад Жан пожаловался Анатолю, что в этом году весна особенно тревожит душу, на что реалист, усмехнувшись, заметил:
- Не весна, мой друг, а кислородная недостаточность. Зелень, идущая в рост, поглощает больше кислорода и соответственно больше, чем летом, выбрасывает в воздух углекислого газа. Люди начинают задыхаться и, повинуясь инстинкту сохранения вида, торопятся жить, их организм настраивается исключительно на размножение. Ну, а так как иных объяснений усиливающемуся по весне сердцебиению, любовному томлению и помрачению рассудка человек в силу своей извращенной фантазии не находит, то остается только облагородить его душу влиянием священной весны.
- Ты пошляк.
- Нет, пошляк ты. Я говорю суровую правду - и это делает меня спокойным перед Создателем, а ты рафинируешь ее в своих рассказах, отчего и делаешься беспокойным. Ответь честно: зачем ты пишешь?
- Прежде чем хаос, к которому нас приучали тысячелетиями, не обрушился, сметая все лучшее в наших душах, я хочу доказать людям, что сопротивление не бессмысленно и это мы, а не они победим, если прекратим притворяться.
- Согласен, что хотя методы наши и разные, но цель одна. А не сдается ли тебе, что и твои и мои усилия усовершенствовать человеческую породу пусть и выгодно отличаются от инквизиторских костров, однако столь же прозрачны. Присмотрись хорошенько к своим читателям, вглядись в их тупые морды - конечно, они похвалят то, что ты для них написал, мол-де, чисто, свежо, романтично, но в глубине души, которая у большинства из них располагается на кухне в компании единомышленников-собутыльников, они будут плеваться, причем, учти, каждый плевок попадет в тебя. Они нуждаются в том, что сами же и запрещают - в ЗАПРЕТНОМ. Подай им амброзию на серебряном блюде - сожрут и выблюют. Им бы чего-нибудь грязного, легкоусваиваемого, на что они настроены и вытренированны не одной сотней поколений таких же животных, как и все, кого они способны воспроизводить. Дай им наркотиков, насилия и нечистот, от морали они страдают. Так ведь, не правда ли?
- Я жертвую собой ради искусства - неужели это ничего не значит?
- Если бы я верил в ангелов, то сказал бы, что пишешь ты точно им в усладу.
Мои окна всегда на закат, а сколок в стекле окна передвигается по небу, только следуя моему взгляду.
Как-то незадолго до своей гибели /утонул в Карибском заливе/ Анатоль предложил Жану:
- Сейчас я познакомлю тебя с одним человеком. Опиши его и назови Носителем счастья. Примечательная личность, но никакой личной жизни. Зато он устраивает чужие судьбы - этим и живет.
Они подошли к железной двери на площадке четвертого этажа и Анатоль позвонил в дверь, смело соединив два провода, свисающих над зияющей в стене дырой.
После третьего стакана водки открывший нам дверь бледный худосочный мужчина в годах разоткровенничался:
- Я знакомлюсь с женщинами и, узнав их поближе, намеренно провоцирую конфликт. Совсем недавно, проведав, что у моей подруги есть сердечная тайна - старый любовник, мучавший ее отказом вот уже четыре года, я решил помочь ей. Она выбрала меня как утешителя, но я чувствовал, что счастлива она сможет быть лишь с ним, поэтому однажды выбрал подходящий момент и обманул ее. Использовав все, чем никогда раньше не пользовалась, а именно свою личную энергию, она сперва отмстила мне, а после, вернувшись к любовнику, покорила его и вышла за него замуж.
- Но почему вы так поступили - это же зло!
- Да, зло, но сказать правду означало бы обречь ее на еще горшие страдания с таким никчемным человеком, как я. В глубине души она понимала, что нечиста совестью и готова на предательство, но вот я ускорил процесс, взяв эту грязь на себя - и теперь словно гора сошла с ее детских плеч, больше нет причин ответственности за собственную подлость.
- А вы не обижаетесь на нее?
- Я прошел в своем развитии стадию обид. Обижаются те, кто ошибается, ибо не в состоянии обвинить себя за то, что встали на неправильный путь, сваливая вину на других. Поэтому все, кто меня проклинает, счастливы.
- А вы?
- Я тоже счастлив, ведь взамен я получаю вечную молодость души. Рискуя человеческим счастьем, которое, как вы уже убедились, эфемерно и отнимает время, ибо жизнь - это воспоминания перед смертью. Обо мне же стараются не вспоминать, значит, я не старею. И вот еще что: добро - это музыка, и редкая удача исполнить до конца свою мелодию.

Тонут за окнами люди в холодных снежинках,
жизнь замерла, затаилась до первой капели,
твой день рождения так непростительно близок:
Мы все могли, только вовсе того не хотели -
нам разрешили познать наслаждение секса,
но не сказали, зачем это, собственно, нужно:
похоть, как снег, как последнее верное средство
от настоящей любви и простой человеческой дружбы.
Я замерзаю - и дело не в том, что не топят
жалкие печи гармошечной батареи,
ты поддалась настроению больше не строить
чистых дворцов и ушла вслед за белой метелью.
Чтобы не вызвать лишних подозрений, я исследовал парк, неспешно прогуливаясь по нему ранним воскресным утром. Фантики и семечная скорлупа хрустели под ногами, как майские жуки, скамейка у фонтана жутко воняла краской, но два пенсионера сидели на ней и перемывали косточки политической оппозиции. Одутловатый фотограф, используя в качестве пошлого фона ратушу, выставлял на решетчатый стенд образцы продукции и игрушки - взгляд гигантского розового кролика издали казался снисходительным.
- Привет, - оторвал меня от наблюдений озорной голосок. Тани, с мужем под мышкой и шоколадным батончиком в свободной руке собиралась пофлиртовать, но я предпочел распрощаться.
- Привет - привет, - сказал я, имитируя стук колес скоростного экспресса. - Как дела?
- Хорошо. Какими судьбами тут?
- Да-да. Это сколько уже? - полдевятого! - о-о, побежал, побежал.
В следующее воскресенье все повторилось, но теперь без случайных встреч со знакомыми. Два пенсионера уже в других одеждах на той же скамейке, еще более затекший фотограф раскладывает атрибуты прекрасных мгновений, к фантикам добавились шкурки экзотических фруктов, обходя которые и поскальзываясь на незамеченных, я добрался до заветного тополя, еще не отпустившего на волю плененных им в феврале пушистых снежинок.
Там я непринужденно закурил, тщательно осматривая каждую выщербину нижней трети ствола. Ничего. Разочарованно тронувшись дальше, я по рассеянности чуть не убился о фигуристый фонарный столб. Невольно схватившись за него, чтобы не упасть, вдруг нашел то, что искал.
В это время по широкой лестнице, ведущей к аттракционам в Яме Чудес, ко мне заинтересованно поднимались три милиционера. Чтоб они не приняли меня за пьяного, я, зажав между пальцами нащупанную в пазике столба капсулу, бодро зашагал прямо на них, обогнул слева, как бы и не замечая прищуренных кабаньих глазок, и спустился вниз. Не окликнули - значит, обошлось.
Капсулой оказался цифровой плейер. Купив в ларьке микронаушники, я подсоединил их к своей находке и нажал на кнопку воспроизведения.
Призраки отделяющегося от меня прошлого, призраки впивающегося в меня будущего, срывая даже самые пряные цветы настоящего, я ощущаю их одновременно ростками и прахом. Суждено ли мне вечно возвышаться водораздельной скалой посреди реки жизни, суждено ли достичь берегов, к которым так стремлюсь, или все это тоже мираж, метафорический мираж:
Скрип от трения моей тишины о выползшую из соседних домов тишину такой надсадный, что бесполезно затыкать уши - он проникнет под лепестки век и расщекочет волосы ресниц.
Когда глаза видят, а сердце не слышит, кроме приятных воспоминаний остается еще боль - страшная, предынфарктная.
Слюнные пузыри вытекающие из уголка губ на подушку распространились по спальне, светя по воле спящего апельсиновым цветом. В их соприкосновениях рождалась музыка, слышимая даже соседям, отчего они назавтра пожаловались участковому, и тот посетил в обеденный перерыв нарушителя спокойствия, а, прочитав лекцию и выслушав отчаянный протест, сурово добавил в итоге:
- Еще раз повторится такое, привлечем по всей строгости закона. - И ушел.
Горючие слезы струятся из глаз, заливая бурным потоком нижние этажи - и снова жалобы, вызовы в суд и штрафное взыскание с предупреждением о выселении.
Соленая кровь из открытой перочинным ножиком вены...
Кто бы еще так заболел, но чтобы всем было хорошо?
Я смотрел на тонущий в вязком сиропе дождя одинокий человеческий силуэт, и мысли мои становились необычайно отчетливыми - следствие крайнего переутомления - и тонущий силуэт заострился настолько, что скоро стал виден не с одной стороны, а со всех, словно зрение вдруг переняло от дождя способность обтекать.
Я помню, как тучи собирались над пересохшими глотками водосточных труб и солнце рождало меж зелеными и фиолетовыми полями радужные врата и освещало воздух так ярко, что не было видно звезд: ни счастливых судьбоносных, ни падающих в бесконечном пространстве так бессмысленно и так кошмарно быстро. А сейчас с шуршанием разворачиваемой фольги мой мир остекленевает.
...плавный поток обнимал их обнаженные тела. Это был их день, и в этом дне были только он и она. И водная стихия, сближающая их наичистейшей близостью...
Вода - это последняя среда, в которой нам еще дозволено летать без крыльев.
Вода - это то, чем мы щедро залиты в преддверии новой метаморфозы.
Вода - это огромное количество чистоты, требуемое на наше очищение.
Есть порог в сказочном доме, нарисованном тобой; переступив его и вдохнув, мой выдох отпустит вместо слов цветы невыразимой красоты.
Есть специальные места, если нет, то лучше держать их в своем сердце: с горами, реками, рощами, залитыми лучами тоньше волосков на руке девочки - где мудрость свободна от демагогии.
Есть специальное время, когда, погладив во сне твои локоны, мои пальцы кончат с силой в сотни раз превышающей мою собственную, как мужчины.
Есть голоса, дающие самые неслышные в мире советы, воспринимаемые от кончиков ногтей.
Может быть, есть место, куда мы с тобой, наверное заранее не договариваясь, придем в определенное время и, скорее всего, каждый из нас знает, как это произойдет - и я и ты обязательно встретимся.
Человеческая жизнь - это зачерпнутая в ладони вода, в которой отражаешься до тех пор, пока она не утечет сквозь пальцы.
Да не заразишься ты смехом от клоунов ада!
Да не остудят твоей кожи снежинки июля, сохранившиеся в моей памяти с января!
Да не сметет тебя никогда ураган, поднятый взмахами комариных крылышек!
Паразиты, заключенные в человеческих телах, не мыслят дальнейшего существования без взаимодействия с себе подобными, поэтому, очутившись в изоляции, погибают, обрекая на мученическую смерть, впрочем, и самого хозяина.
Любой диалог представляет собой каннибализм в чистом виде, несмотря на внешние признаки соблюдаемого приличия. Только опосредованное общение - абсолютный гарант безопасности и полнейшего устранения инвазианта.
Женщины, повинуясь инстинкту, производят органических посредников между собой и остальными, а мужчины, неукоснительно следуя логике, моделируют для этих же целей полуодушевленных тварей, хотя действуют тоже на бессознательном уровне.
Ребенок растет от плоти отца в плоти матери, а вырастает только из плоти отца.
Человек искусственно доводит себя до состояния, когда жизнь становится не в радость, и тогда утешает себя мыслью, что живет не хуже других.
Когда я слышу фразу: «так мне велит мой долг», пробирает невольная дрожь, что долг - это некий незримый монстр, повелевающий людям делать что-то против их желаний. Все глупые решения продиктованы им и выполняются безропотно - неукоснительно.
Если смыслов несколько на одно и то же, получается абсурд: ложь перестает вводить в заблуждение, а всякая правда обессмысливается. Правда - это то, во что веришь, так как вера делает реальной любую вещь. Веришь ты, что жизнь - дерьмо, значит рано или поздно захлебнешься в этом дерьме, веришь ты, что живешь в райском саду, значит, и атомный взрыв не всколыхнет ни листочка на деревьях твоего сада.
Итак, ЛЮБИТЕ ДРУГ ДРУГА. Апогей рыбных заповедей, самая простая и трудноразрешимая задачка. Предсказание сбылось: оскудели сердца, любовь незаметно перенесена на бумагу и целлулоид, преобразовалась в основной мотив правил хорошего тона салонного сала, в фарс, слетающий с губ похотливых изменников. Мораль, как путеводитель души по клетке ограниченности, строгих предписаний поведения, не устарела. Просто никогда не была актуальной. Понимая, что удобней жить по справедливости, каждый нормальный человек чувствует, что это невозможно и поэтому живет, как все, безбожно нарушая заповеди и бессовестно совершая смертные грехи, ссылаясь, однако, на Библию или Конституцию, когда речь заходит о ком-то другом.
Без трудностей ты вроде белой вороны, и счастье тебе как обуза - лети над океаном испражнений, но не забывай окунаться туда периодически. Летящие фекалии не провоцируют зависть.
Чтобы всем стало хорошо, необходимо свергнуть изводящее народ дебильное правительство. Деятельность современных руководителей обоснована нуждой производить впечатление на президента, но строится на принципе полнейшего игнорирования населения страны. Нежизнеспособность сложившейся системы настолько очевидна, что мы перестали ее замечать. Крушение системы вызовет шок, но кратковременный, подобно вспышке солнечного света в кромешной тьме, затем свет будет набирать интенсивность, пока не оттают истосковавшиеся по теплу сердца.
- Почему из твоих голубых глаз капают черные слезы?
- Это тушь.
За ее подвижным нарисованным лицом шевелились нарисованные мозги. В чем она была в этом зыбком теле - в руках с накладными ногтями, в привычке поправлять обесцвеченные волосы или ласкать по ночам пирсинг в клиторе? Или в гордости, единожды давшей сбой? Сравнивая тебя с другими женщинами и всматриваясь в потускневшие от твоих придирчивых взглядов телеэкраны, я пришел к окончательному выводу, что ее вообще нет и не было даже в столь лелеемой ей прошлой жизни! Жизнь вдыхается в людей любовью, выдыхается тоже любовью, и это догма.
- Если я прикоснусь к тебе - ты взорвешься, - сказал он лежащему на коленях коту, и хотя слова были обращены не к нему, гладил очень нежно по намагниченной шерсти, каждый волосок которой прилипал на доли секунды к подушечкам пальцев, взрываясь там микроскопическими испепеляющими сотни микробов синеватыми молниями.
Кот щурил желтые глаза и беспрестанно потягивался от удовольствия. Пять слоновьих голов нависло над ними, покачиваясь в воздухе, как нависшие перед нападением осы. Шестнадцать золотых жаб расположились по комнате, где сидела женщина и смотрела сквозь него на себя. Ее лицо колыхалось как в луже на фоне стремительно расползающихся предметов, суть которых пронизывала бесконечная неподвижность морской раковины с характерным шумом, если приложить ухо.
- Кто б знал, что мой удел - танцевать каждую ночь с черным котом, чья шерсть на кончиках волос - чистое серебро. Кто б знал, что счастье - это время, отведенное для танца. Кто б знал, что танец - это веселый поединок с притяжением Земли, и мой кот - победитель, а я еще нет!
Проснувшись среди ночи от чувства, больше не посещавшего ее до самой смерти, она выглянула в окно и чуть не закричала: в свете дворового фонаря ее любовник и большой искрящийся кот танцевали друг напротив друга какой-то безумно замысловатый яростный танец.
За секунду до того, как выключилось ее сознание, ей показалось, будто от этого танца зависит жизнь обоих. Затем все исчезло из поля зрения, за исключением фонарного столба и уныло-одинокого ночного двора, залитого тусклым электрическим светом.
Удивленно пожав плечами, она, едва уткнувшись носом в подушку, снова заснула, даже не обратив внимания, что рядом с ней в постели никого нет.
Анжела тосковала по похороненной шестнадцать лет назад матери. Муж работал клоуном в цирке и однажды пьяный в стельку свалился с трапеции, убил при этом танцующего пуделя Микки и сам сильно покалечился. Прикованный к инвалидной коляске, он не оставил вредной привычки размалевывать лицо и смешить. А еще он не давал развода.
Неверно считаясь с услугами эпохи, она топила печаль в мыльных операх, отождествляя себя с плодовитыми мексиканками, но дети от мечты не появлялись, и Анжела решилась сходить к психологу.
Натали выслушала ее исповедь и, ничего не почувствовав, оказала помощь, какой ее научили, так как естественную помощь оказывать не умела. По истечении курса консультаций и терапии ее новая клиентка полюбила своего паяца и перестала тосковать по маме, однако в итоге потеряла шанс на продление рода и всякое уважение к покойнице.
- Я вас ненавижу, - сказала Анжела, посетив через два месяца офис Натали.
- За что же? - сухо поинтересовалась психолог.
- Вы влезли с ногами мне в душу, вытащили оттуда собственную грязь, которой наследили там, а потом тестами и анализами оживили это и сунули обратно. И теперь во мне сидит ваше детище и гадит на все, что еще осталось чистым.
Взмах скальпеля - и из горла чудовища хлынула кровь. Анжела вымазала ею лицо и вышла так на улицу, впервые за шестнадцать лет до коликов рассмешив поджидавшего у входа мужа.
Когда Илона умерла, отношение к ней окружающих переменилось. Это ее сильно огорчало: конечно, тело больше не повиновалось сознанию, но две тетки обращались с телом так грубо, когда обмывали Илону, что хотелось кричать от возмущения. Ей и раньше рассказывали о случаях дискриминации к покойникам, но тогда это казалось чем-то далеким и не касалось непосредственно. И вот беда настала, клешни рака не ослабляли хватку и трясли словно бубен почти два года, а потом однажды душной августовской ночью росчерком пера участкового врача было отказано в праве считаться живой.
Появились новые знакомые и предметы со страшными названиями. Запахла искусственная роза в стеклянной вазе, да так, как обычные цветы никогда не пахнут.
За деревянной кафедрой она без умолку рассуждала о пользе молчания, пока смерть не прервала ее речи, заколотив их вместе с нею в деревянный гроб.
На похороны явились только те, к кому она была добра на склоне лет: они покидали подвалы окрестных домов и толпами стекались на кладбище, чтобы, жалобно мяукая, вспомнить, как Илона с завернутыми в газету котлетами совершала ритуальный обход перед сном.
- Осторожно! - заверещал Свен. - Не смотри на лампочку - там тоже нет воздуха!
Последнее, что я увидел, заставив себя прыгнуть в колодец, это вдруг хаотично замерцавшую лампочку и вихревое светообразование, в которое начало затягивать Свена.
Потом были пытки и наслаждения в подземельях Эльвиры, чередующиеся пытки наслаждениями и наслаждения пытками, но подробности о трех годах добровольного заточения и вынужденного побега - в следующей главе.
А в этой - история о том, как спасся Свен.
За две минута до смерти он вырвался из фотонного смерча и, не найдя меня, спустился в котельную и направился к черному ходу. Среди ржавых котлов высунувшийся из темноты пистолет казался бриллиантом на куче золы.
Хлопок - звон в ушах и неожиданная слабость, и что-то липкое намочило носок и зачавкало под левой ногой, Свен посмотрел вниз и, прежде чем упасть, увидел пробитую грудь.
Человек с разными глазами вышел из-за трубы и контрольным выстрелом размозжил трупу череп. В это время душа убитого встретилась с Илоной и успокоила ее.
Если тело одолжено нам для жизни, то мы всегда мертвы, а убийство, совершаемое по человечьей либо божественной прихоти, есть странная попытка расколоть, не повредив зеркала, отражение. Ад убийцы - прожить жизнь своей жертвы.
Протеин участия, энергия вовлеченности в жизнедеятельность андерграунда, аналог музыки моей души в корне цветка, питающегося землей. Едва я упал, разбившись вдребезги о каменное дно колодца, вокруг меня тесным кольцом сомкнулась ватага маньяков. Кровоточащее тело - кожаный мешок с крошками костей - незамедлительно очистили от лохмотьев, долго и беспорядочно глумились, а потом бережно перенесли в местный лазарет. Я всегда считал себя уродом, но результаты лечения наконец-то доказали мне это. Меня сшили не просто кое-как, а намеренно небрежно. Доктор Моро по сравнению с хирургами подземелья прототип величайшего гуманиста. Вспоминая ежеутренне склоняющуюся над железной койкой физиономию главврача и полный шприц морфия в дрожащих с перепою руках, я и поныне вздрагиваю от ужаса. А еще посетители... Навещавшие меня, когда пребывал в полузабытьи от наркотиков, педерасты, похоже, записывались на платный прием - сиделка была явно в доле. Теперь о сиделке: с той минуты, как я очнулся после первой операции, она составляла мне наиболее частую компанию, и потому ее внешность опишу, как следует.
Вообще, многолетнее пребывание в отрыве от живительных лучей солнца обратило практически всех обитателей катакомб в галерею биологических аномалий, но сиделке не зря доверяли сторожить меня. Необъятные колонны грохочущих при приближении волосатых ног, бегемотный торс, длинные мозолистые лапищи, шея, не имеющая четких границ с плечами и абсолютно безволосой головой. Широкий рот казался вырезанным, так как губы отсутствовали. Нос мог бы смахнуть на пятачок, если бы не смахивал на клюв. Мне не говорили, что здешние медицинские светилы произвели ей имплантацию кошачьих глаз, но я легко догадался сам.
Назмита - так звали главную наложницу Эльвиры - вручила мне пластмассовую чайную ложечку из игрушечного кухонного сервиза и кивнула на земляной пол камеры:
- Ты и так донельзя низко находишься, но мы освободим тебя, если тебе удастся докопаться до заветной мечты, бередящей твою душу. Найдешь - скажешь. Я отберу и лично выпровожу тебя на поверхность. Чао!
Сперва я копал машинально, ввиду отсутствия выбора и минимального шанса выбраться. Но, вытащив из-под полутораметрового слоя грунта живого черного котенка, взялся за реализацию поставленной задачи с чрезмерным усердием: к вякающему пушистику добавились компьютеры всех поколений, затем миллион долларов в стеклянной коробке и много странных вещей, о которых я, оказывается, мечтал в разные периоды своей жизни. Время шло, ложечка почти полностью стерлась, а азарт не улетучивался, скорее, наоборот, мне все трудней и трудней было извлекать найденное наружу, однако чувство, что самое главное и неожиданное впереди и только оно одно поможет избавиться от кошмара, заставляло меня сносить усталость.
Когда я увидел тебя, ты уже знала что-то такое, что и я, так как встрепенулась вся и, безошибочно выбрав направление сквозь толпу, посмотрела мне прямо в глаза.
Окружу себя семью туманами, семью дымами опояшу, обвяжу тебя лесными змеями, снами странными обворожу.
Ты познала неземные наслаждения раньше, чем я отказался от земных, и теперь мы поможем друг другу: я тебе - не свернуть, ты мне - не вернуться.
Платформу покачивало, как понтон на причале. Осы и пассажиры: кто на гладиолусы моей девочки, кто по вагонам - занимались своими делами. Я же повис на перилах виадука, скрючившись от желудочной боли, вызываемой нервной дрожью. Следовало бежать вниз, прижимать ее равнодушное тело к себе, согревать и вдыхать туда жизнь, но жизнь вытекала из разбитого сердца, спускаясь вместо меня по ступенькам, впечатываясь в бетон подошвами сороконожек.
Моя девочка никогда не была моей. В последние минуты, дарующие просветление, до меня дошло, наконец-то, что страсть к ней продиктована похотью, одним лишь воображением возведенной в ранг божественного чувства. И тогда я заплакал, привлекая внимание, но не отвлекая от движения сострадательных прохожих. Слезы извергались из самого нутра, подобно рвоте, собственно, затем меня действительно стошнило. И не раз. Свалившись в импровизированную лужу, я задергался в благодатных конвульсиях. На пару секунд перед глазами возникла тропа в 20 шагов, насыщенная электрическим туманом, сменилась бурыми пятнами с пенящимися протуберанцами и все исчезло: поезд, моя девочка, провожатые, сороконожки, вокзал, похоть и остальные чувства.
Мысли - это черная туча над головой, которую мы заставляем проливаться на океаны наших возможностей и, зачарованные шумом дождя, дрейфуем на мокрых плотах не к чудесным островам, а от них - в соленую бездну.
Все началось с ощущения огромной студенистой массы на ладонях. Я посмотрел и понял, что это мой хрустальный шар, раздувшийся до желеобразного состояния, впивается холодом в кожу и держится сам, без усилий с моей стороны.
Впереди показалось облако невесты и увлекло за собой. Приятно мелькание подвенечного платья, слепленного из кружев ажура в колеблющийся сугроб.
У нее сегодня свадьба, поэтому она занята поиском жениха, моя миссия в подсказке. Как удлиняется в лучах заката тень песчинок на асфальте, так удлинялось расстояние между мной и новобрачной.
- Я выйду замуж за тебя, - произнесла она внезапно, обернувшись, если до ночи не придет мужчина моей жизни.
- Кто он? - шар разбух до неприличных размеров и запутался в ногах.
- Ты его узнаешь... Замолчи и отвернись - ты сейчас проснешься в своей спальне и умолкнешь навсегда!
Я проснулся выше обычного положения. Достигнув нулевого диапазона тишины, я прислонил голову к стене и провалился в нее целиком. За бетонной перегородкой меня ожидала не квартира соседей, а одно из многочисленных помещений, существующих во всех домах вопреки проектам архитекторов и труду строителей. Медленно и неуклюже проследовав по выложенному тускло светящимся кафелем музею однообразных камер, нечаянно наступил на змееподобного зверька. Тот зашипел слишком громко, едва не отправив меня обратно в спальню, но интуитивное напоминание, что это грозит в лучшем случае инфарктом, - удержало месте. Зверек успокоился, нырнул в пол, я последовал его примеру и оказался в бассейне, до краев наполненном мертвой водой. Там плавали гады всех мастей и калибров. Стоило бы испугаться, но сработала ирония, и не захотелось баламутить тихий омут. Я заметил дверь и npoскользнул в музыкальную гостиную, что-то вроде музыкальной шкатулки. Хитрость заключалась в соблазне слушать, рассчитанном на мою слабость к идеальным мелодиям. Онеметь - это одно, а оглохнуть - этому никто не учил. Риск застрять возрос донельзя, и вдруг неожиданно для себя самого я запел, заглушая паточные звуки композицией собственного сочинения. Благодаря чему выбрался-таки на последний уровень. Он представлял собой просторный вестибюль, за стеклянными окнами которого угадывались очертания улицы.
Но выход преграждала Натали. Запретный плод, чье появление сейчас было запрещенным приемом. «А не ее ли ты искал?»- спросил мой личный паразит.
Времени на раздумья не оставалось. Когда защемило сердце от нежности, я отчетливо осознал, что все чувства реальны лишь там, где осталось мое тело.
- Нет! - крикнул я и врезал по ненавистной физиономии, вкладывая в удар острое желание вернуть растраченную на нее энергию. И мне это удалось. Сегодня она проснется опустошенной, если вообще проснется.
Затем я разбил стекло, вышел наружу и отпустил на волю шар из горного хрусталя.
Стало тихо кругом, как замороженный симфонический оркестр. На стене висела карта мира - их мира, и мне не терпелось познакомиться с жителями, построившими такие великолепные здания. Конечно, я бывал здесь и раньше, иными словами, я всегда находился здесь, но именно теперь обрел способность воспринимать полноценно. Сколько переселенцев пребывают тут в том виде, в каком попали сюда? Хотят ли возвратиться? Возвращался ли кто-нибудь, проникнув дальше, в следующий мир? Но из многих вопросов, накопившихся во мне, самый главный я задам первоочередно: есть ли предел человеческой глупости, заставляющей конструировать дома даже во сне?
Я сделал шаг - и нужда в ответах отпала. История меняется каждую секунду принятия решения двигаться. Я видел, как спадают с лица Земли в океан вековые льды, уходят под воду континенты и возникают из глубин новые, с природой и разумной жизнью, обреченной на ошибки, свойственные предыдущим формам жизни.
Я не просто изменил сознание, я заменил мыслительную деятельность на практическое действие - и прежнего мира не стало, как не стало когда-то гномов.
Взгляд соприкасался с предметами, не имеющими наименований, а оттого воплощавшими саму гармонию. Глядя на них, я засмеялся, и счастье вошло в меня, вытеснив меня - счастье неразрывной связи с гармонией.

Это не звери,
а серые многоэтажные дома,
закрытые тома
непрочитанных книг,
в них сквозь окна и двери
просачиваются слова
не похожие на людей,
но являющиеся людьми.

Я волочу свой мешок от мусорки к мусорке
и выбираю только те контейнеры, где есть
пустые бутылки или где могут быть пустые
бутылки - и так весь день и так каждый день,
и так было, пока я себя помню, собираясь
с мыслями в своей лачуге, бездыханный от
смертельной усталости и болезней.
Бомж Кирьян.

Я познакомился с этим дурно пахнущим стариком на остановке пригородной маршрутки. Сразу приковали внимание его глаза: запавшие, гноящиеся, опустошенные.
Меня к нему подвел мой нежданный приятель, вор-рецидивист, и, тыча кулаком в худые ребра бомжа, прорычал, обращаясь ко мне:
- Вот тот самый дед, о котором я тебе рассказывал. Знакомься, он покажет тебе, где ночлежка.
Подойдя поближе, я учтиво представился, бесцеремонно-весело поведал совершенно незнакомому человеку историю своей жизни, похваставшись, что еще пару недель назад преподавал в университете, где стал специалистом по вино-водочным изделиям, за что и поплатился работой.
Мне было почудилось, что Кирьян внимательно меня слушает, но упавший на щеку сальный пейс обнажил его правое ухо, и я осекся: оно было туго набито заиндевевшей серой.
- Ты кто такой? - поинтересовался, наконец, старик.
- Новичок!!! - проорал я, наклонясь до неприличия.
- А, - понимающе кивнул мой собеседник, - фаллоу ми.
И мы двинулись в путь, начавшийся у автобусной остановки и не закончившийся до сих пор, потому что нищие подле свалок - явление постоянное, как втолковал мне бомж Кирьян.
Неожиданно Кирьян проникся ко мне доверием - так показалось мне сперва, но то была уловка, манипуляция моей беспомощностью перед улицей с целью научить выживать при любых обстоятельствах.
- Роскошь и нищета, - говаривал он частенько, - тождественны по степени причиняемого человеку вреда: и то и другое отвлекает от истинного смысла жизни.
- А в чем истинный смысл жизни? - спросил я, когда он произнес эту свою фразу впервые, на что ответом было:
- В отношении к ней, как к помойке, где ты можешь и не копаться.
Как-то выкушав на двоих украденный ящик пива, мы вышли на середину большого моста и встали там, опершись о перила. Со стороны складывалось впечатление, что дедушка с внуком любуются видами реки, однако на самом деле мы в нее мочились, соревнуясь, кто выжмет больше. Необыкновенно, но выиграл Кирьян! Да ну что он там выиграл, с меня ведь все равно нечего взять...
- Четверть века назад, - прошамкал он, отрясая с дряблого пениса мутно-желтые капли, - я дико разбогател, но богатство обременило меня заботами о если не о преумножении, так хотя бы об экономном расходовании средств. Вызывая зависть у бедняков, я не уберег свой дом от разграбления, а жену и дочь от надругательств и смерти. Рыдая над их испохабленными телами, попирая коленями осколки былого процветания, я, по мнению врачей, повредился умом. Собрав в рюкзак теплую одежду и рыбные консервы, я навсегда оставил тот город и впервые, хотя уже и находясь в преклонном возрасте, обрел свободу.
- Негодяев, убивших вашу семью, наказали? - задал я тривиальный вопрос.
Кирьян грубо матюгнулся и посмотрел на меня, как на дурачка:
- Ты хотел выразиться - отблагодарили? Нет, но это то же самое - они бы все равно ничего не испытали: ни угрызений совести, если бы сели в тюрьму, ни гордости, если бы получили вознаграждение. Перед тем, как раствориться в толпе, они послужили инструментами в руках судьбы, чтобы изменить меня - вот я и изменился.
- Став бомжом?!
- Нет, став свободным человеком. Настанет час, и очень скоро - я подохну где-нибудь, свернувшись калачиком на канализационном люке или перегнувшись в мусорный контейнер, но я не чувствую себя нищим, как не чувствовал себя господином, когда у меня была такая возможность. Человеку редко выпадает счастье почувствовать себя тем, кем является - как правило, он довольствуется притворным положением.
Благодаря провидению перед нами открыта дорога будд. Нас, как и Сиддхарху под деревом, запугивают смертью, но нам все равно, потому что мы и так подыхаем с голоду, нас искушают соблазнами, но что нам до них без гроша в кармане.
Главное, не поддаваться отчаянию перед лицом неминуемой гибели и недоступных радостей жизни, и тогда вдруг само собой станет ясно, что сил вполне достаточно, чтобы пройти весь путь до конца.
Сила - это любое принятое тобой решение. Первый встречный окажется твоим проводником, другом, источником личной силы, но только в том случае, если ты решишь так. А пока сидишь и бездействуешь, не смотри с тоской вслед проходящему мимо - он не твой учитель, пока не принято решение, он кусок проходящего мимо дерьма.
Грусть среди прочих настроений заслуживает наибольшего доверия ввиду своей приближенности к силе. Грусть связует человека с нечеловеческими желаниями томящегося в нем ребенка: она повелевает любить недостойных и презирать близких, потакать чудовищам плоти и растлевать невинные души.
Блаженны вспомнившие прошлую жизнь, ибо нет им утомимости в искуплении грехов прежней плоти.
Общение с тобой напоминает спиритический сеанс, но со свойственной мне во всех жизнях сдвинутостью: на спиритических сеансах вызывают духи умерших, а ты никакая не умершая, тебя даже никогда не существовало в нашем мире - я придумал тебя от крашеных ногтей на ступнях до кончиков мелированных волос на голове. Что в тебе можно назвать твоим? Манеру говорить в нос или пирсинг в клиторе - все это и многое другое тоже моих рук дело! Но что удивительно - я люблю тебя. Творец, влюбленный в собственное творение - как это неново и божественно. Любовь - это точное знание, что человек, которого любишь - тоже ты... Чувствовать, как он, страдать, как он. Не то ли самое испытывает вылепивший нас из грязи? Не нам ли постыдиться страусиной привычки прятать голову в песок - ведь Создатель задыхается, когда мы так поступаем!
О боге написана целая библия, но осмелюсь добавить от себя пару слов, что позволено поэтам и идиотам: Господь не может без нас, иначе не просил бы веры через своих пророков и проповедников.
Необъяснимое - плод первой попытки объяснить.
Допуская версию обособленности мнений и взглядов, тем не менее трудно не согласиться, что без взаимодействия этих голов с их умами апокалипсис наступил бы еще до того, как был предсказан.
Конечно, разум в его нынешнем, доведенном до крайнего запущения состоянии, в немалой степени препятствует гармонии, но неугасающее побуждение к нерациональному, смутное осознание, что отвлеченные понятия чуточку существенней конкретных, не позволят пока рассыпаться в пыль нашему миру.
Что бы я ни искал, оно уже здесь, в ларце моего черепа.
Каждый человек может в одинаковой степени оказаться тем, кого ты в нем ищешь, потому что индивидуальность и неповторимость личности - мираж на фоне песчинок человеческих душ, безбрежной пустыни песчинок. Рождение и смерть - тоже мираж, так как пребывание на Земле носит эпизодический характер, не имеющий ничего общего с постоянной средой обитания людей.
Развитие не поэтапно, иначе, предполагая такую чушь, мы снова попадем в ловушку времени и уподобимся системе образования, растянутой на треть жизни и отнимающей лучшие годы. Нет, развитие вне времени, развитие - это момент наивысшей отрешенности, когда имеет значение лишь одно: чтобы ты признал, что находишься повсюду и никогда.
Повсюду - это сейчас в любой точке пространства.
Никогда - это навсегда застывшее кристаллизованное здесь вчера, сегодня и даже завтра.
Поймать ЭТО... Нетрудно, обладая даром красноречия, но почти невозможно, потому что слова - ненужный балласт в момент блаженства и упоения тишиной. Знаю, сам испытал: последствия ловли и удержания ЭТОГО склоняют рассудок к описанию совершенно посторонних деталей и подробностей. Будто срабатывают доисторические табу, и даже самый кратковременный опыт приобщения к сфере чудес становится чем-то сугубо интимным, и с языка срывается младенческий лепет.
С наступлением самостоятельной жизни, обязывающей к заботе о хлебе насущном, распорядок дня мужчин и женщин смахивает на граммофонную пластинку с общим временем звучания 24 часа, проигрываемую, за исключением выходных, когда ставится вторая пластинка, ежедневно. Музыкальные композиции здесь сравнимы со значимой деятельностью, а интервалы между ними - со временем, затраченным на преодоление расстояний от действия к действию. Человек - это то, что он делает. А что мы делаем, когда не выполняем общественные и бытовые функции? Да ничего! Просто идем. Дорога не нуждается в путниках. Ее проложили, вымостили или протоптали обыкновенные глупые люди, чьи деяния, равно как и высказывания несут в себе признак окончательности, но не обладают им. Вообразите мир, в котором мы живем, сказочным королевством. Так вот, не занятые нашими делами пространства будут выглядеть на карте этого королевства сетью узких тропок на громадном черном пятне, принадлежащем захватчикам.
А теперь я открою тебе величайшую из тайн: у каждого взрослого в детстве осталось какое-нибудь недоделанное дело. Когда они были маленькими, у них не хватило сил, а когда выросли, не хватило времени. Новые дела оттеснили ТО САМОЕ на задворки памяти. Не в силах вспомнить и понять, что же их постоянно беспокоит, они принимаются сооружать вокруг себя настоящие комплексы занятости, полагая, что изнурительный труд принесет облегчение. Но чем глубже они погрязают в темных пятнах на карте сказочного королевства, тем быстрее отдаляются от света и добра, потому что ТО САМОЕ дело - самое важное, единственно необходимое - выполнив его, человек обретает счастье и вечный покой.
Участки между делами - это не эскалатор со строго заданным направлением движения и не дорога, чье предназначение весьма условно, а шаги в тумане, выводящие из взрослого мира.
Догма: девочки - это ангелы. Мальчики - это почти девочки. Дети, взрослея, умирают. Взрослея, женщина становится человеком до самой смерти. Мужчина, генетически не являясь человеком, взрослея, становится неуправляемой золотой серединой между добром и злом. Поддавшись влиянию женщин, мужчина служит злу, опрокидывая их влияние, становится злом, используя их, становится женщиной, но лишь отрешившись от взрослой жизни, возвращается в детство, чтобы доделать недоделанное - трансформироваться в ангела.
Я стоял в очереди у пункта приема стеклотары, навьюченный отмытыми в луже пузырями, а мир вокруг покачивался под остаточным воздействием вчерашнего димедрола с вином, когда из танцующего «Мерседеса» вышел и приблизился, кривляясь, странно знакомый тип в широкополой шляпе. Протянул было ладонь для приветствия, но, увидев вытащенную из кармана пальто мою, спрятал ее за спиной.
- Так вот ты где, - озадаченно произнес он. - А мы тебя обыскались.
- По поводу? - наклонил я голову по-собачьи.
- Ректора, уволившего тебя, самого недавно уволили, а новый - молодой, влиятельный - откопал в архиве твои разработки и велел привести к нему тебя живым или мертвым. По домашнему номеру отвечают, что ты там давно не живешь.
- Давно не живу... Хорошо сказано. Но что ты там про номер? Ах да, я ведь продал квартиру, чтобы рассчитаться с долгами.
- А жена?
- Проявила подлинную ориентацию и уехала на Украину со своей возлюбленной.
- Э-э. Слушай: у нас теперь все-все по-другому. Институт перешел на хозрасчет, западные фирмы продыху не дают от предложений, зарплата выше крыши, а перспективных сотрудников обеспечивают бесплатным жильем. Возвращайся - вот мои координаты.
И он брезгливо протянул глянцевую карточку, подмигнул /или нервно дернул щекой/ и укатил к белым людям.
Кирьяна я застал на чердаке в той же позе, в которой он застыл ночью, когда медитировал, будя обитателей дома и местных котов.
Опохмелившись и выслушав мой отчет, он тихо заговорил:
- Куда бы ты ни полез, тебя и там подкарауливают вершины.
- Что это значит?
- Плохой вопрос. В связи с этим у меня для тебя припасена притча о выборе.
Однажды в большом горном селении мор побил весь скот, а тля - лозу, обвал завалил источники, а ураган задул огонь даже в святилище. И собрались старейшины и послали самого выносливого юношу поискать дорогу к непроклятым местам, а если повезет, вернуться не только с хорошей вестью, но и с добытой в охоте дичью и мехами, наполненными ключевой водой.
Два дня и две ночи блуждал молодой воин по горам, а на третий день на рассвете, погнавшись за ланью, обежал серую скалу, и открылось ему чудное чудо: зеленая долина с проточным озером, обилующим рыбой, вокруг которого паслись тучные стада коз и овец. За ломящимся от виноградных гроздьев лозняком была пещера, откуда струился благодатный свет. Юноша вошел туда и увидел разноцветный костер, а подле древнего старца, который промолвил: «Знаю, зачем пришел, но нет тебе пути обратно, если собираешься привести сюда своих сородичей. Хочешь остаться - владей всем этим один, хочешь уйти - уходи, но едва покинешь пределы моей долины - тотчас забудешь о ней. Выбирай!» «А тут и выбирать нечего, - отвечал ему дерзко незваный гость. - Вернусь ли я, позабыв, где находится долина или останусь здесь, пребывая в достатке, племя, пославшее меня, погибнет по моей вине. Ты, видно, колдун и сильны твои чары, а я простой человек, но при мне заговоренный отцовский кинжал, так что не обессудь.» И с этими словами он выхватил из ножен острый клинок и отсек старцу голову.
И мигом исчез колдун, а с ним пещера, волшебный костер и долина. Стоял юноша на заснеженном склоне с окровавленным кинжалом в руке, а под ним остывала убитая им на охоте лань. Рядом лежали два меха, наполненных молодым вином, а с высоты, невидимый глазу, каркал падальщик-ворон.
- И о чем эта притча?
- О чем? На тебя сегодня что, полнолунье так действует? Притчи - универсальный ключ к глубинному пониманию, особенно подходящий, когда освобожден от комментариев толкователей. Например, ты пишешь книги, а мне действительно страшно за твоих читателей, ведь их научили не только читать, но и научили, как читать и что понимать, когда встречаются сложные места. «О чем эта книга?» - вопрос, заданный дебилом, но его продолжают задавать, привязывая к обязательному изучению литературных произведений в школах и институтах.
«О чем?» Неужели мало, что книга уже написана. Мало... Нет, как раз-таки для университетского мышления этого чересчур много. Чтобы понять, они, эти так называемые толкователи применяют злодейский метод подгонки под ответ. Если что-то неясно - ответ уже имеется в учебнике по литературоведению, если что-то пробрало до слез - тебе их вытрет и навсегда логическое объяснение стиля, примененного автором, чтобы вызвать эффект сопереживания. Широта авторских взглядов зауживается до общепринятых, бескрайность рисуемой гением перспективы форматируется по принципу соответствия: уровень гения не должен превышать уровня дебила. Метод подгонки и принцип соответствия чрезвычайно удобен для отливки покорной любому правительству биомассы из самой непокорной нации.
Вот почему я прошу тебя: никогда не спрашивай меня «о чем» или «что значит». Ты не станешь умнее оттого, что услышишь нечто, к чему твои уши давно подготовлены.
- А что делать?
- Принимай все, как оно есть, и радуйся - радость возникает без многотрудных поисков сразу, как только ты перестаешь напрягаться. Послушай-ка лучше еще одну притчу - об изумленном философе.
Как-то раз, возвращаясь в свите многочисленных учеников с прочитанной им накануне лекции, великий философ вдруг замер перед красивым овальным валуном, усеянном фиалками. Сопровождавшие его зароптали: «Как же так, учитель, ты проповедовал нам невозмутимость, а сам остановился перед каким-то камнем - и лицо твое выражает искреннее восхищение?» И обернулся он к ним спокойно и сказал: «Не великолепие этого камня удивило меня, а то, что оказался он точь-в-точь таким же, как представил я его себе, когда читал вам свою лекцию.»
Не к каждому сердцу можно подобрать ключ. И не все сердца отворяются ключами. Но мальчик, о котором пойдет речь, не знал об этом.
Он ежедневно дарил самой красивой девочке в городе сладкие пряники, а она очень любила пряники, и он решил, что пряники - это и есть тот самый ключ к ее сердцу. Иногда ему не хватало денег, чтобы купить девочке лакомство, и в такие дни он стыдился приходить к ней.
Друг как-то посоветовал ему: «А ты попробуй хоть раз прийти просто так, без подарка. Тогда она, наверное, сможет полюбить не только пряники, но и тебя.» Но мальчик ответил: «Она любит пряники, я люблю ей их дарить, значит, она любит меня.»
Но вот однажды мальчик пришел в очередной раз не с пустыми руками к дверям дома девочки, и его долго не впускали, хотя изнутри раздавался заливистый смех и чей-то густой мужской голос, а когда дверь, наконец, приоткрыли - чуть-чуть, что и коту не проскочить, - мальчик заметил, что глаза девочки горят непонятным огнем, а при взгляде на него начинают потухать.
- Я принес тебе пряники, - сказал мальчик, надеясь войти.
- Мне не нужны твои пряники, Уходи, - сказала девочка и захлопнула дверь.
«Она не взяла у меня пряники, значит, я ее не любил,»- подумал мальчик и упал замертво.
Его отвезли в морг и там разрезали, чтобы узнать, от чего он умер. И вот один из патологоанатомов, распахнувший ему грудную клетку, как ворота в душу, и проворно вынувший оттуда сердце, вдруг громко закричал. Все посмотрели и тоже удивленно закричали.
На его ладони, запачканной свежей кровью, лежал обыкновенный пряник в белой глазури.
Грянут звуки, от которых голова заболит настолько сильно, что боль, превышающая невыносимую, покажется наслаждением.
Виктор бежал по улицам, знакомым с детства, не падая и не ударяясь ни обо что, и вдруг остановился, внезапно осознав: ведь до того, как запомнить этот мир, он не знал ослепившей его женщины!
Они встретились ранней весной, а поженились поздним летом. И встреча и женитьба для него были лишь очередными впечатлениями в процессе накопления личного опыта - не предполагал он, что все обернется ужасным испытанием.
Некоторые принимаемые в небольших количествах яды вызывают галлюцинации, но нет такого психотропного вещества, передозировка которого не грозила бы гибелью. Совместное проживание Виктора и Марии развивалось как сон после плотного ужина: сладкая греза, перетекающая в тяжеловесный кошмар. Первая брачная ночь, а затем периодическая возможность обладания красивым упругим телом поначалу принимались за дар небес, но карой за грехи - уже полгода спустя. Никогда раньше не сетовавший на судьбу, Виктор за кружкой ставшего редким даже по субботам пива признался своему ставшему еще более редким другу:
- Она из меня словно соки вытягивает. Я совсем не тот, что прежде. Смешно сказать: не получаю удовольствия. Неприятно иногда, а вслух пожаловаться - опозориться, значит.
Вскоре, будто и впрямь вобрав из Виктора достаточно силы, Мария родила ребенка - и к величайшей радости, а после к нескрываемому огорчению мужа, полностью прекратила интимные контакты, не допуская к себе под страхом смерти. Однако заботы о пропитании растущего вечноголодного и постоянно чем-то недовольного организма легли на мужские плечи. Приходилось работать в полторы смены, что отнимало много здоровья, а характер жены стремительно менялся в худшую сторону.
- Ты мог не заболеть хотя бы в День рождения дочки! - кричала она на часто простужающегося Виктора. Помимо ослабления иммунитета, у него ослабла воля к сопротивлению от ее нападок. Мария безбожно эксплуатировала интеллектуальные ресурсы супруга. Дошло до того, что по вечерам он выкупал у нее право на спокойную ночь, исписывая до рези в висках страницы курсовых, а впоследствии и дипломной, чтобы она могла получить высшее образование и устроиться по специальности на перспективную должность.
В субботу накануне трагедии Виктор набрался пуще прежнего пивом и водкой - и энергия выпитого воскресила в нем былого богатыря. Открыв входную дверь дома ногой, он проревел с прихожей:
- Завтра же - вон из моей квартиры - ты и твоя уродливая дочь! И чтобы глаза мои вас впредь не видали!
Найдя их, прижавшихся дружка к дружке на кухне - что мама, что дочка - одно лицо - настороженных, холодных и враждебных, он повторил свое требование.
- Так и будет, как ты сказал, - тихо ответила Мария. - Завтра же мы уберемся вон, а твои глаза нас впредь не увидят. А сейчас иди спать, у тебя очень усталый вид.
Не от ее слов, а от действительной усталости Виктор рухнул в кровать и, перевернувшись на спину, захрапел. Приснилось, что Мария - существо из иной галактики, паразитирующее за счет земных самцов. Открылась истина случайно, когда он застал их обеих за поеданием суржи.
- Что вам надо на нашей планете? - вопросил Виктор, и услыхал в ответ:
- Эта планета давно уже не ваша. А ты на ней - такая редкость, что напрасно обращаешься ко мне от какого-то там большинства.
Разбудил его ласковый голос:
- Открой глазки, золотце!
Последнее, что он увидел до операции по пересадке роговиц, были две капли, летящие в зрачки из параллельно нависших над ним пипеток с серной кислотой.
Из проведенных расследований: официального и после излечения - индивидуального, Виктор заключил, что сновидение оказалось вещим: Мария с девочкой, если они вообще когда-нибудь были, бесследно исчезли, затерев все следы своего пребывания на нашей планете. Возможно, они и теперь где-нибудь - под другими личинами и именами пожирают чью-то жизнь?
- Почему они не убили меня? - удивлялся Виктор за ставшей снова привычной кружкой пива у ставшего снова привычным друга.
- Тебе повезло, - объяснил ему друг. - Ты просто очень сильный парень.
Сначала вы рассказывали нам сказки об инопланетянах, потом это уже были легенды об их деяниях, а сейчас достаточно включить телевизор на любом канале, чтобы увидеть прямой репортаж из Армагеддона.
Я слышал скрип надкрыльников адских насекомых, от которых взрываются черепа. Вы уже приучаете нас слышать, транслируя эхо этого скрипа!
Вы живете рядом с нами, едите одну с нами пищу, спите, как мы, совокупляетесь, но вы только похожи на нас, истинное в вас - это ваши тела, а вы - это то, что они отбрасывают на наш мир.
Вы смотрите телевизор в строго определенные часы, когда оттуда льется подзаряжающий нектар. В остальное же время, предназначенное на отраву для наших глаз, вы сами боитесь подходить к экранам.
Ваше знание о нашем мире определяется толщиной учебников, вы повсюду таскаете за собой тетради, блокноты и диктофоны, куда скидываете, словно мусор какой-нибудь, цитаты - горы цитат, потому что, не имея собственного мнения, вам легче запутать нас мешаниной из уже заслуживших доверия фраз.
Манипулируя нашим опытом, вы научно обосновываете, что даже лучшие из нас - тупоголовые похотливые твари, когда как, в сущности, вы попросту навязываете в качестве образца самих себя.
Красота и обаяние, скопированные с мечты поэтов прошлого - ловушка для нынешних, и если так пойдет дальше, то и будущих, хотя маловероятно, что с приходом к власти инопланетян останется хоть один поэт.
Я знаю, как произойдет вторжение: сперва вы заполните все, чем мы не пользуемся, а затем, вытеснив нас на уже свою территорию, просто вынудите жить по вашим законам.
Итак, инопланетяне лишены воображения, поэтому нещадно эксплуатируют наше. В результате то, чем они нас потчуют, кажется съедобным, однако, как бы мы этим не нажирались, удовлетворение не наступает. Что же делать? Из ассоциативного ряда, круглосуточно транслируемого на органы чувств, сложно вычленить объекты, изредка пробивающиеся в наше восприятие из-под сумбурного фона, застилающего действительность. Они выглядят так же нелепо, как и все остальные, но, сконцентрировав внимание только на них, последовав за ними, возможно вырваться к свету.
Каждый из таких объектов имеет стократное преимущество перед самыми неодолимыми силами, царящими здесь: он настоящий, он отзовется знакомой нотой, если тебе удастся задеть его.
Первый опыт мобилизует практически все энергетические резервы организма, а учитывая, сколь они мизерны у большинства из нас, то без надлежащей подготовки он может оказаться последним. Так случилось и со мной: пять лет назад славным июльским утром я едва не сыграл в ящик. Не помню, что мне снилось накануне. Я открыл глаза, но потолок, куда привычно упирался взгляд, оказался немного выше, отчего зрение расфокусировалось и мне подумалось, что, наверное, за ночь кровать просела или что-то в этом роде. Посмотрев по сторонам, с неприятным чувством обнаружил, что интерьер комнаты то ли расширился, то ли увеличился до неприличия, но, тем не менее, ничуть не изменился. На ковре стоял маленький аспидно-черный человек, вернее, безликая фигура, двинувшаяся от меня, едва я попытался привстать. Тело словно налилось свинцом, и сердце бешено заколотилось и заныло. Все-таки я поднялся и зашагал к этой тени, непроницаемой и верткой. Она вскочила на стол и скользнула за батарею, будто поманив меня. С неимоверным усилием я подошел к столу, взобрался на него и зарыдал от пронзающей душу печали. Заглянул за батарею... и проснулся в слезах и с дикой сердечной болью, длившейся почти три недели.
Знакомый доктор растолковал, что, очевидно, я перенес во сне микроинфаркт, и настоятельно рекомендовал обследоваться.
Он не понимал, почему я расцениваю пережитое, как чудо, то есть как уникальное совпадение очевидного с настоящим!
- Взгляните на мое изобретение - оно второе по значимости после сотворения мира.
Он извлек из жилетного кармашка и положил на кухонный стол узкую пластмассовую коробочку стального цвета с красной кнопкой сверху.
Мы воззрились на нее с нетерпением голодных осликов, ожидая комментариев.
- Собственно, принцип его действия до того примитивен, что с ним свободно управится даже школьник. Поясню: все процессы суть результат самой смешной шутки Создателя, толкнувшего материю в объятия времени. Если верить библейскому мифу, то люди подобны богу, а если официальной статистике, то они этим не пользуются. Однако кое-какое наблюдение привело меня к мысли, что еще не все потеряно: в отличие от остальной материи только у нас есть привычка к похоронам и хранению, а так же к планированию и воплощению. Этот аппаратик - конкретная форма доступа к тому, чем мы пользовались и раньше, но интуитивно и, по правде, вяло, от случая к случаю, повинуясь личному настроению. И тут важно оговорить вот что.
Настроение - это внутренняя реакция на внешние изменения, возникающие под воздействием настроения. Сознание центрально, все остальное периферийно, даже органы чувств. Поэтому сознание подобно пульту управления. В привычном режиме оно принимает сигналы, мотивирующие поступки, однако вовсе не обязывающие к ним. Нажимая на рычаги по личной инициативе, возможно добиться того, что деления сфер мироздания станут поворачиваться, как дольки кубика Рубика. И тогда власть над самым лучшим изобретением человека снова перейдет в руки хозяина.
А еще сознание сравнимо с самой важной частью автомобиля, причем не с колесами, способными домчать куда угодно - колеса, это средства коммуникации, и не с бензином, обеспечивающим жизнеспособность двигателя - бензин, это пища и энергия, и даже не с аккумулятором, дающим толчок к действию систем машины, а только и исключительно с водителем, который волен пустить весь этот металлолом под откос и пойти пешком.
Что, в сущности, представляет собой СИСТЕМА, эта всемогущая отмазка всех анархистов и террористов, философов и неврастеников? Всего-навсего устоявшийся со времен средневековья, когда окончательно сформировался, свод правил и законов, для официального поддержания которых до сих пор строятся ненужные здания, где обитают ненужные наемники власти. Любой здравомыслящий человек осознает, что СИСТЕМА устарела, но раньше получит по морде, чем осмелится поднять на нее руку. Она неуязвима благодаря пропаганде, и самый яркий пример тому - живучесть идей, длящихся дольше мыслимых сроков.
В качестве примера свободного сосуществования таковых, несмотря на явное противоречие, приведем на основе геометрического закона о прямоугольном треугольнике два высказывания:
1. «Путь к вершине кажется короче по гипотенузе, но если следовать по линии катетов, то в точке их соединения найдешь что-нибудь не менее интересное, чем вверху. Мой путь к истине длиннее, но интереснее».
2. «Двойной длинный путь к вершине кажется интереснее, но он - уводящая в сторону от истины, отнимающая уйму времени и сил ересь. Мой путь короче, потому что единственно неуклонный и правильный».
Общность мнений, то есть единомыслие, тем и опасно, что если основано на откровенной глупости, то умножает ее на количество носителей и тогда над планетой опять поднимается многоликий дракон, тем более непобедимый, чем больше людей в него верит.
Когда пешеход попадает под машину - это не несчастный случай, а результат проявленной у пострадавшего способности притягивать крупные предметы. Есть способности врожденные, так сказать, дар - они не несут негативного заряда, а есть приобретенные, делающие человека весьма привлекательным и заметным для всякого рода неприятностей.
Итак, НЕ ЗАБОТЬТЕСЬ, это легко, если задуматься над одним потрясающим фактом: каждый человек получает то что ему нужно, но хочет больше, чем заслуживает.
Прохождение всегда начинается с устойчивого видения спальни и удачных или наоборот попыток двинуться с места. Первый удачный шаг гарантирует успех до препятствия, с которым еще не сталкивался - обычно какой-нибудь ерунды. Например, прошлой ночью...
Кибернетические мелочи вроде копошащейся в углу между сортиром и кухней крупной моли спровоцировали позыв к устранению и поэтому, когда я увидел свои ноги, затаптывающие эту с виду безобидную колонию, то отнюдь не удивился вопрошающему меня голосу:
- Это который из двоих других тебя делает-то?
Голос принадлежал, без сомнения, Виктору, но он ли произносил фразу?
Я же, ответив «ему», только испортил все - и моментально переключился на излюбленные зловещие кадры:
раскаляя добела металлический прут, палач устало повторил «Ну, будешь говорить?», на что прикованная к каменной стене девушка лишь замотала головой. Косы ее от беспрерывных судорог расплелись и густые волосы разметались по искаженному страданием лицу и мокрым от напряжения плечам и грудям со вздыбившимися и покрывшимися пупырышками сосками. Последовавший пронзительный визг свел одного из заключенных с ума - ему долго снился запах паленой кожи и холодные рыбины на дне лодки.
Существует такая реклама: маленький мальчик, проснувшись, радостно признается бабушке:
- Сегодня опять летал во сне?
- Летаешь, значит, растешь! - умиляется в ответ старушка.
Перерастаю ли я во что-то или что-то растет во мне, но я по-прежнему летаю, правда, невысоко и недолго, но иногда, набравшись смелости, огибаю заборы и деревья. Кстати, как и у того мальчика, у меня до сих пор случаются поллюции.
Неприятный запах исходил от его слов, и я вдруг подумал, что если сейчас отвечу ему, то и мои слова войдут в эту зловонную голову и испортятся там - наверняка совсем недавно свежим было то, что он говорит, а теперь вытекает словно гниль из помойки, отравляя мне воздух и слух.
Почувствовав себя уверенней, я оглушил Виктора гитарой, выволок за ноги к мусоропроводу и вернулся обратно, чтобы выспаться. Так прошел еще один безрадостный день в череде расчерченных будней и имитированных праздников, так окончилась многолетняя дружба - жалкая подгонка под навязанный нам шаблон.
Кто не видел лающего кота, тот никогда не придумает поговорку: «Назвался львом, так хотя бы мяукни».
Мне пришлось изрядно попотеть, чтобы вернуть своего брата Виктора на путь истинный. Став себе на беду полуживой-полупризрачной легендой, я долго терпел ежевечерние сборища юношей и девушек, устраиваемые им на веранде построенного мной дома. Начитавшись моих ранних нелепых произведений и прочей изотерической чепухи, они, исходя плотоядной слюной, буквально бредили, перебивая друг друга и председательствующего Виктора. Когда все незаданные вопросы сливаются в один, то всегда получается крик. Примерное содержание их криков сводилось к вопросу о возможности совершать чудеса. Насытившись аргументами, доказывающими неоспоримую возможность, они, успокоившись, расходились по квартирам, чтобы назавтра снова вернуться в дискуссии, пересыпая из пустого в порожнее.
Брата, порядком измотанного, но довольного положением председателя, раздражали мои попытки образумить. Я советовал ему: «Вы же молоды и сильны, не тратьтесь понапрасну на споры, начните что-нибудь делать, это гораздо легче и веселее, чем кажется!», но он и слушать не желал, отворачиваясь и засыпая сном праведника.
Участникам дебатов очень нравились примеры непорочной жизни кого-нибудь из отрекшихся от благ мирских известных современников. Однажды, не утерпев, я выступил перед ними с обличительной речью против почитаемого ими отца Алексея, зарекомендовавшего себя образцом святости и безгрешности. Поведанную мной историю они прочитали потом в прессе, но из моих уст она послышалась им провокационной. Дело в том, что после почившего в объятиях шлюхи старца в его европейски оборудованной келье и во время обыска обнаружился не токмо склад героина и солидная коллекция авторских видеофильмов далеко не религиозной тематики, но и верх богохульства - унитаз в форме распятия.
Викторовы друзья моментально потребовали доказательств, но отчего они не нуждались в них, когда внимали басням про житие Алексия? Силой воображения я нарисовал им на стене огненно-фиолетовую птицу и предложил сделать то же самое, так они вместо этого сгрудились вокруг нее и принялись за старое - сотрясать воздух.
Приверженность без привязанности - я залезу так непочтительно далеко, что вас вытошнит от моей антиэтичной этничности. Наши пращуры первыми воткнули пирамиду в пустоши Иртса - так что склоните головы перед восшедшим по праву Антиксом.
Фиксированное изображение бога: я сам сфотографировал Христа, сходящего с креста. Кому ведомы пути, кому видны знаки закона, кому вручены скрижали знания о зимнем противостоянии - отведите меня от соли земли, она имеет привкус непрерываемого тлена, тлена, тлена!
Я смотрел на нее, не видя больше ничего, как будто она заняла своим маленьким телом все пространство. Так выглядят люди в комнате смеха в вогнутом зеркале, но там они искажаются до юмористической неузнаваемости, а здесь ни одна ее черта не претерпевала изменений, кроме того, что стала невероятно отчетливой, словно усиленной во сто крат. Меня тянуло к ней, и, не сдерживаясь больше, я преодолел барьер смущения, приличия и прочей чепухи, прижался к обтянутому нежнейшей кожей существу - без названия и расовой принадлежности, но все-таки женскому. В любую сторону через касания кожи уйти от скорлупы телесной можно.
- Мы пропадаем?
- Нет, просто то, чем мы казались раньше, осталось в мире, где мы видели сны о жизни.
Уподобившись кораллам, слипаясь в беззастенчивой алчности, мы образовывали на дне агрессивной, но необходимой среды асимметричную конструкцию сувенира.
Мерцалы - это не мутанты, а проступающие в результате смещения пространства обитатели параллельных измерений... Как животные, они видны и слышны, а как пустоты - светопроницаемы и аморфны. Обладая смесью таких противоречивых качеств, выглядят ужасно: постоянно мерцают, не имея определенных очертаний: где секунду назад находилась лапа, сейчас уже вылезает расплывчатая морда и издает сиреноподобный вопль. Редко нападают на людей, но их испражнения смертоноснее клыков: наступивший в наваляную ими кучку проваливается в нее, как в яму с головой, и уже никогда не возвращается.
Человек в современном мире является плодом представлений о нем окружающих людей. В конфликте, неизбежно вспыхивающем в период формирования сознания, между собой и обществом редко происходит перевес в пользу себя. «Я», как правило, затирается в глубинные пласты, обозначаемые психологами «подсознанием», фактически погребается там без малейших шансов на всхожесть. Ежели конфликт разрешается победой «я», то в таких случаях, исключительно уникальных, возникает личность, которая испытывает постоянное давление и либо погибает, либо вынуждено убивать, либо становится лидером нового религиозного учения, отвоевывая себе у мира пространство для дыхания.
Несоответствия, обличаемые атеистами в библии, есть самый веский аргумент в пользу неземного происхождения Слова. Абсурдность эквивалентна божественности оттого, что логика до сих пор остается недосягаемой прерогативой человеческого сознания.
Здесь на Земле, откуда смелые шизофреники стараются сбежать под любым предлогом - луна, Марс, рай, нирвана - а отчаянные кретины по тем же соображениям отравляют окружающую среду, спектакль, поставленный под режиссурой Иеговы, Аллаха, Яхве /список очень велик/ близится к финалу. Смех создателей заглушается нашими рыданиями, но в минуты, когда мы все-таки сдерживаем слезы, чувство юмора небожителей передается некоторым из нас, и тогда Слово становится понятным - его смысл поражает кристальной чистотой и точностью.
- А как же стимуляторы? - поинтересовался я, имея в виду выпивку.
Кирьян сплюнул через почерневшую от несвежей пищи фиксу и ответил:
- Для практикующего магию, но не находящего в себе воли отказаться от алкоголя, могу авторитетно заявить: во сне труднее пристраститься хоть к чему бы то ни было, чем наяву бросить! Ведь магия - это искусство достижения соответствия между двумя своими телами: физическим и тонким, принадлежащим сновидению, и разве вся человеческая жизнь - не хаотичный ли набор привычек, абсолютно бессмысленных, пока длится сон?
Оттачивая лучшие качества, время от времени теряй над собой контроль, чтобы проверить, насколько они в тебе остры.
Христос был первым, кто догадался применить алкоголь для выявления истинных наклонностей людей. Основательно накачавшись на тайной вечере крепким иерусалимским вином, Иуда с похмелья предал учителя, Петр трижды отрекся от него, а остальные трусливо разбежались, хотя, при ином распределении ролей, бичевали и распинали все равно Иисуса, который и с бодуна остался раскрытым перед миром, подобно лилии.
Взгляни на меня, боже, но не отвращай лика своего от премерзостного подобия твоего; в неумолимой же потребности покарать, помни, что наказуешь себя самого, ибо неотделимо творение от творца!

Разрушен мой город небесным десантом,
все женщины в рабстве, мужчины на плахе,
детей превратили в убийц беспощадных,
меня отпустили в одной лишь рубахе.
Иду по пустыне хромой и голодный,
пускаю проклятия доброму богу
за то, что в любви к человечьему роду
он так ненасытен и ест очень много.
Там встретился мне его тощий сынишка.
Постился. Но дал мне водицы и хлеба -
хороший пацан, но придурошный слишком:
мечтал угодить через муки на небо.
Позвал серафима - тот мигом домчал нас
до грязного города Ерусалима,
где толпы евреев камнями бросались
и первый, прицельный, не брошен был мимо.
Лежим мы в каком-то из их лазаретов,
пишу переломанной кистью послание -
Евангелие про Христа Назорета,
он сам все диктует: не правда ли, славный?
Вчера два апостола нас навещали:
так первый кретин, а второй вроде грустный,
они с ним все пальцы в тарелку макали,
гадали, кто раньше предаст Иисуса.
И вот, наконец, долгожданное шоу:
плевки, бичевание, суд и Голгофа;
никто не услышал последнего слова,
но крики и стоны звучали неплохо...
Я как-то спросил: «Почему твой папаша
творенья свои без конца разрушает?»
Он тихо ответил: «Традиция наша.
Уж так повелось. Ведь никто не мешает».
Вернулся я в свой изувеченный город,
отстроил его и назвал Хиросимой,
надеясь, что божия воля не скоро,
что злая судьба пронесет ее мимо.
Ты жалуешься на трудности, мешающие тебе нормально продолжать жить и работать. Ты заявляешь, что проще повеситься, чем вот так вот мучиться дальше. Утешаешься вином и редкими свиданиями с девушкой, которая скоро бросит тебя.
Ты не слаб, ты просто позволил быть себе слабым. Не видя, где найти силы и не найдя, решил, что тебе ее вообще не видать. Отнесись к своей жизни, как к многоуровневой игре - и все станет гораздо понятней. Многие вещи, которые тебе приходится делать, кажутся тебе ненужными, и тут ты отчасти прав - они не нужны тебе, чтобы стать счастливым, но их необходимо сделать, чтобы пройти на следующий уровень. Если ты когда-нибудь играл в компьютерные «ходилки», то ты, конечно, обратил внимание, что каким бы более сложным не казалось преодоление очередного этапа, накопленный на предыдущих участках потенциал: оружие, энергия, карты и т. п. позволяют с легкостью справляться с новыми, порой самыми неожиданными опасностями.
Но ведь в жизни тоже так. Я бы даже выразился, что идея «ходилок» взята именно из жизни.
- А что в конце, в чем цель, какой главный приз я получу, когда пройду все уровни? Ведь все равно смерть, не правда ли?
- Нет, и здесь ты ошибаешься. Законами жизни смерть не предусмотрена. Она прекращает жизнь, а с ней прекращаются и всякие понятия. Главный приз человека - это огромное счастье, обретенная любовь, после чего не страшны не только трудности, но и сама смерть.
Подрагивание правой руки, всегда совпадающее с колебаниями звезд, проходящее сквозь бумагу к самому сердцу Земли. Авторучка как игла в швейной машинке. Ее можно использовать по-разному, но я использую именно так. Писательство - форма магической сопричастности не к вымышленной жизни, а к смыслу реальных еле уловимых сигналов необъятного космоса.
Два писателя, соавторы, почти братья, отправились как-то в длительное путешествие к границам неведомого. Много бед им пришлось перенести, немало радостей испытать. Первый, инициатор похода, жил мечтой о предстоящих удивительных открытиях, поэтому жену и детей фактически оставил дома, второй же жил воспоминаниями о своей семье, то есть как бы взял ее всю целиком с собой. Однако по мере приближения к заветной цели идти становилось трудней и трудней, и, словно ненужный балласт, второй писатель вынужденно скинул - сначала жену, потом детей, а на последней версте даже себя самого. Теперь он не имел ничего - и стал легче перышка. Друг его, мечтатель, не в силах избавиться от заветной мечты, отяжелел настолько, что не смог преодолеть один-единственный шаг до вожделенного идеала, и был моментально притянут назад, родственниками, тут же заключившими его во взаимные объятия.
Первый писатель написал об этом книгу и прославился, второй же, кроме того, что когда-то сотрудничал с первым, а после пропал без вести, так и остался неизвестен в памяти народной...
Если правда, будто перед смертью в голове, уже не различающей запахов, цветов и звуков, прокручивается человеческая жизнь, то тогда нет никаких гарантий, что воспринимаемое прямо сейчас - не попросту бред разлагающегося мозга. Тогда остается только гадать, какой была жизнь до умирания, и как выглядят люди на самом деле. Почему созданное наполовину привлекательнее полностью завершенного - не потому ли, что в творчестве мы находим некое магическое пространство для избежания агонии?
Из точки, где я пребываю сию минуту, есть лишь один способ перейти в это спасительное место: изолировать себя от звуковых картинок воспоминаний...
- Твое время еще не пришло, - прошамкал беззубым ртом добрый старик. - Ступай, может быть тебя еще восстановят на гребаной должности. Теперь, когда у тебя есть все, чтобы зажить по-человечески, забудь мои наставления относительно выпивки и колес, забудь поскорее, потому нет больше на земле места, где люди жили бы по законам божьим, а лучшие умы не спивались бы от отчаяния, забудь, потому что они снова заставят подчиняться тебя их законам и правилам поведения за столом и вне стола. Помни: ты обязательно вернешься, потому что клоака реальнее всего здесь, а не там - а ты ведь реалист до мозга костей.
Ты вернешься, когда поймешь, почему тебе неуютно в чистых домах и с чистыми людьми, когда ужаснешься притворству грязи - этому гигантскому полиэтиленовому пакету, напичканному дерьмом, которое - настанет срок - прорвет красивую упаковку. Прорвет, прорвет, - засмеялся он, подталкивая меня в плечо, - как бы эти слуги правительства - психологи и менты не мяли его в руках, пытаясь спрессовать. Говно - оно скользкое, - то были последние слова, услышанные от самого мудрого учителя, вонючего нищего, чье настоящее имя я так никогда и не узнал.
Он ничего не объясняет - это мы соревнуемся в трактовках стеклянного феномена и неизменно проигрываем, потому что заглушаем тишину волшебной мастерской звуками паразитов, называющихся нашими мыслями.
Он молчит - таковым было основное условие программы его выращивания, и насколько она оказалась эффективной, очевидно сейчас даже слепцам.
Что до меня - так все наоборот: я заражен словами. Испытываю истинную гордость, ведь впервые мой язык обременен рассказом о великом молчуне - имбециле с медицинской точки зрения, гении с точки зрения обывателя и мессии - по-моему.
Три года назад, когда в результате государственного переворота новое руководство, как скальпелем по чирею, провела чистки ведомств, занимающихся сомнительной деятельностью, вскрылись и почти тотчас же стали достоянием гласности факты существования секретных лабораторий, где проводились запрещенные /если незапрещенные вообще возможны/ эксперименты над людьми.
Профессор Цетенблюмзель, не дождавшись приговора, наелся цианистого калия и оставил короткое послание человечеству на нашумевшем интернет - ролике:
- Нет ничего хуже перемен, - прохрипел он, приготавливая на глазах у зрителей смертоносный коктейль, - так как все приходится делать заново. И мы, стоявшие на подступах к разгадке смысла этой сраной жизни, вынуждены наблюдать, как цивилизация в свободном падении откатывается назад, к пещерам. Я, посвятивший подавляющую часть своего времени созданию идеала, а получивший благодаря вмешательству молодых волков в униформе идеального кретина, не имею права доживать век. Прощайте, ублюдки, но помяните меня, когда зверь почует свежее мясо и развернется по-настоящему... Уцелевшие и впрямь вернутся в первобытно - общинный строй!
Имен у нас не было - их нам присвоили уже потом, в ласковых щупальцах государства. Три товарища по детским играм, психотренингам, паранормальным состояниям и половым актам: Молчун, Говорун и трагически погибшая от рук негодяев Сестренка. Цетенблюмзелю всегда отводилась роль Голоса, остальные прятались за ширмами, управляя посредством компьютеров системами жизнеобеспечения и личностями двух мальчиков и одной девочки, общавшихся друг с другом и роботом Големом. Когда он нам осточертел, мы однажды поздно вечером дезинтегрировали его.
Наутро мы проснулись вчетвером. Когда я разлепил глаза, то увидел, что на обнаженной, покрытой микроскопическим пухом груди Сестренки лежат три руки: моя, Молчуна и мягкой розовой куклы-девочки в парусиновом комбинезоне. Разбуженная мной наша жена завизжала от восторга, рассматривая и целуя первую и единственную игрушку в своей жизни.
Сначала мы решили, что она нам была подложена, затем Голос несколько взволнованно растолковал случившееся, как материализацию подсознательных желаний, но Сестренка объяснила все предельно лаконично:
- Я забрала ее из сна.
Это, исключительно это подвинуло Молчуна активизировать застоявшиеся способности. Нарисовав на ватмане дюжину кружочков, он с просительным видом показывал их Глазу.
Вследствие чего ему предоставляли кучу разнообразных предметов: пуговицы, монеты, шлепики, шашки, бочонки лото, но он решительно отказывался от них, мотая головой и задвигая Ящик. И вдруг глаза его заблестели - он осторожно зачерпнул пригоршней искомое: идеально отполированные, мелкие, вроде жемчуга, двенадцать стеклянных шариков. И, не делая никакой паузы, со всей силы швырнул их в угол. Мы вздрогнули, а я инстинктивно прищурился, опасаясь осколков... но никакого звона не последовало, Сестренка захлопала в ладоши. Голос присвистнул, а я, пропустив самое главное - метаморфозу - узрел лишь странный итог броска.
Все линии сходятся в произвольно выбранной точке, само по себе решение сделать так является ключевым, но всесильный разум извращает эту простую истину до невыполнимой задачи, растянутой на целую жизнь.
Он стоял в окружении колец словно расходящихся по воде волн. Совсем ненадолго мы ощутили несколько из них, как они окатывали нас и несли за собой, не сдвигая с места - нами овладевало то, о чем поэты догадываются, спящие видят, а волшебники вытворяют.
Сбивая стеклянные шарики или вылепливая из них полуреальные вещи, он не знал, что это невозможно, потому что никто не учил его ограниченности возможностей материи. Но для того, чтобы сотворить очередной шедевр, ему необходимо было разрушить предыдущий.
Человек не способен изменить свою судьбу, но изменив отношение к ней, он способен на все.
Первое знакомство с представителем цивилизации произошло в несколько комиксном ключе.
Сначала Голос объявил нам, что тот, кто именовался раньше Голосом, находится под домашним арестом, а тот, кому мы сейчас внимаем - не Голос, а заместитель министра здравоохранения и ему доверено провести с нами работу по реабилитации.
- Адаптационный период продлится ровно столько, сколько понадобится для полноценного принятия вами реалий внешней действительности, - таков был казенный слоган, после чего одну из стен частично разобрали, и к нам, остолбеневшим от вида существ извне, влетел табакокурящий чиновник. Если вы, уважаемые читатели, знакомы с карикатурой Бидструпа на Джимми Картера, то я опускаю описание внешности представшего пред нашими очами.
- Приветствую, друзья, - прокаркал он, - меня зовут Хенк Фо. Позвольте представить вам моего друга из отдела информации Сержа Клобса.
И из черного провала в стене выкатился пухлый добродушный гном, облаченный в серую клетчатую тройку с атонально пурпурным галстуком.
- Так-так, - пробасил он, совершая ритуальное потискивание правых ладоней присутствующим.
И вдруг взгляд его упал:
Накануне вечером Молчун сбил шарики в конструкцию, которую мы назвали Полусвет - я и Сестренка всегда давали им название, чтобы хоть как-то откладывать в памяти.
:на Полусвет, переливающийся, как уголья в костре, но не цветом, допустим, алым, а чем-то таким, различимым лишь краем зрения.
- Теперь, когда на нас никто не смотрит - и нет больше меры желаний, скажи, хочешь ли ты выйти отсюда вместе со мной?
- А как же Молчун?
- Разве ты любишь его? Погоди, не отвечай. Я повторю: кроме тебя и меня этого разговора не слышит ни Голос, ни роботы, ни даже Молчун. Ты не обязана...
- Но я люблю его, - выпалила Сестренка. - Зачем мне врать?
- Актриса! - в сердцах я влепил ей пощечину. - Ты так ничего и не поняла! Очнись, дура - мы отныне свободны, а завтра навсегда покинем лабораторию. Тебя заставляли здесь делать и думать страшные вещи - одна из таких вещей Молчун. Без тебя он пустое место.
- Вот именно поэтому я его и люблю. Ясно?
- А как же я? - спросил я упавшим голосом.
- Если кто и дурак из нас троих, так это ты... - И она обняла меня так неожиданно нежно, что слезы невольно брызнули из моих глаз.
- Любимый дурак, - прошептала сестренка. - Молчун ничто без меня, а я ничто без Говоруна. Завтра мы создадим семью - на свободе так принято между мужчинами и женщинами, для которых любовь выше меры желаний и страшных вещей.
В блестящих черных шлемах «а ля Дарт Вейдер» ворвались, круша на своем пути оборудование, мебель и зазевавшихся сотрудников пресс-службы временного правительства.
- Долой мутантов старого мира! - гаркнул самый старший, судя по обилию крестиков на массивном погоне, свисающем с плеча, напугав Молчуна так сильно, что бедолага спрятался под кровать. Штурмовики выуживали его оттуда, орудуя руками и дубинками, но шлемы не протискивались в узкий промежуток между пластиковой доской и полом, а он извивался, как разрезанный дождевик, тогда они, плюнув, схватили меня и Сестренку, не раздумывая, сорвали с нее комбинезон и:
Смотреть не заставляли, но я смотрел. Все продолжалось под разноголосые вопли минут пятнадцать, не больше, однако, расслоившись на тысячи мельчайших полосок, сцена убийства нашей жены прокручивается во мне с редкими паузами и по сей день. Сосредоточившись только на боли, причиняемой ей, я, клянусь, вытянул до последней капли в себя, отчасти используя опыты концентрации внимания, отчасти по наитию - но чтобы быть до конца уверенным, что Сестренка погибла ничего не почувствовав, даже унижения, я переживаю те роковые пятнадцать минут практически безостановочно, раздвоившись на вечное страдание и вечное веселье.
Оставив обезображенное обмызганное тело в луже крови, слез и спермы, молодчики принялись за меня.
- Ты кто? - брызнул мне в лицо ядовитой слюной их командир, сопровождая вопрос ударом под дых. - Сверхчеловек? - Еще удар, помощнее. - Что-то не заметно - корчишься, будто баба. Ну-ка, ребята, отпустите его! Давай, мутяга, один на один, покажи, на что ты способен!
Повторять ему не пришлось. Говорят, что этот парень потом, когда уже сошел с ума от картинок, показанных ему мной, не выдержал и повесился. Причинять вред добровольно я не умею, но когда так убедительно просят, никогда не отказываю.
Насилие - это наркотик, который каждый человек, совершая его, принимает, как обезболивающее.
Моя сила - стремительно мчащийся сквозь меня локомотив, утыканный гвоздями, пружинами и бритвенными лезвиями.
Мнение - это когда один мнет другого, не считаясь с его степенью уязвимости.
Забудь про цветы, источающие зловоние, про высохших под ливнем слез попранной чести, про меня, увиденного только раз, да и то через призму. Забудь и лети, лети опавшей листвой, я больше не могу тебя удерживать. Я пишу, потому что подчиняюсь конвульсиям правой руки. Если я прекращу, конвульсии перейдут на все тело, а через мои корни - на всю землю. Как ветка дрожит на ветру, начинается вдохновение - ураганом, сметающим скалы, оно в своем пике.
Я считаю, что вред, нанесенный человеку, лишь усугубляет вред, который способен этот человек нанести кому-нибудь другому. Мясорубка начинается с мести за боль, причиненную когда-то, а заканчивается изрубанием на куски совершенно непричастных к этой первоначальной боли людей.
Зло тем бессильнее, чем страшнее его оружие. Мне приходилось сражаться с разными выродками, и самые легкие победы доставались не им лишь оттого, что я - постоянно безоружен, а они цеплялись за всякую острую дрянь. Сердце, исполненное любовью, неуязвимо. Меч легче пера в руках сильного духом, а перо - сильнее меча.
Боль намазана густо, как масло, на все объекты, сквозь которые я прохожу, поминутно страдая, перепачканный с ног до головы.
Боль - это естественное состояние человека, отказавшегося от анестезии насилия, высунутого из алчущих пастей массмедиа.
Телевизор подтягивает к себе зрителя для трогательного поцелуя, высасывающего из него всю его реальность без остатка взамен на свое любящее сердце.

Любовь - это пустое,
из тысячи слов - только лишь слово,
но не будет проклят тот,
кто пойдет вперед и немного вверх,
чтобы забыть, что такое любовь
и найти ее.
Можно всю жизнь мечтать
и ничего не придумать,
а можно придумать мечту,
чтобы убить ею смерть,
но черный твой глаз никогда не уснет,
а белый - всегда разбудит,
и имя, услышанное только тобой,
никто не сможет стереть.
В черном колодце окна
показалась луна, та, шаром которой
в минуты стыда прикрывается солнце,
и как бы ты ни старался вспомнить
то, что увидел вчера,
завтра тебе это снова увидеть придется.
Чудо - это идиот, притворяющийся идиотом. Сo стороны кажется, что человек неглуп, а лишь играет дурака, однако проницательный взгляд выявит сложное противоборство в его глазах: между безумием и бездарностью - таков стиль клоуна в высоком понимании слова «клоун».
Ребята из великого портала Литтл стремятся не к щелям и губкам, а к драгоценностям взглядов. Да, никому не нужны...
Аллея в микрорайон, поперек железобетонных пещер - вперед к реке, истекающей из болот через световые годы до самого Альтаира. Шелк семьи, зазывающий и оттого реинкарнируемый до неузнаваемости, опять облегает мои трепещущие потроха!
«Шoy Энтони Грегора!» - заставка в духе психоделии 60-х 20 века, озвучиваемая джазовым наигрышем и гнусавой репликой за кадром:
- Суприм продакшн представляет - ВОПРЕКИ ДИАГНОЗУ!!!
Я никогда раньше не думал, что сбывшиеся кошмары так сильно влияют на рейтинг. Мои передачи за считанные дни стали лакомым ломтем рекламодателей и журналистов. Молчун, поигрывая стекляшками, переворачивал сознание обывателя, хотя, к сожалению, вовсе не менял его. Да и есть ли вообще на белом свете, как с этой, так и с той стороны такое совершенство, которое бы вытеснило и искоренило въевшегося и пустившего в нас хитроумные корни безумного животного???
На любое чудо непременно найдется хотя бы приблизительное научное объяснение. Людям легче спится и вкуснее естся, когда им вкрадчиво и доступно поведают, что, так как чудес не бывает, то и волноваться нечего - за новой сенсацией опять стоит какой-нибудь мошенник.
Однако, если заменить слово «чудо» на слово «фокус», а «волшебник» на «иллюзионист», то вокруг чего бы то ни было, связанного с невероятным, сразу перестанет витать призрак опасности, а это явление занесут в благонадежный список зрелищных развлечений и даже извлекут денежную выгоду. Правительства тоталитарных государств уже усвоили примитивную истину: народу удобнее догадываться о чуде, чем знать о нем наверняка. Толпа в режиме ожидания /ожидания Спасителя или загробной жизни/ инертна, а посему безвредна.
О коротком периоде, когда Молчун заговорил, не ходит даже легенд - настолько старательно стерли свидетелей и тех, кто знал об этом опосредованно. Но дело в том, что Молчун не только много сказал, но и изрядно исписал бумаги. Содержание его исповеди я в целях безопасности хранил в тайне, а сейчас раскрываю перед вами полностью, без купюр:
Между началом и концом движение. Запустивший катиться шарик твоей жизни забудет тебя назавтра - ты уже не его игра, а своя собственная с такими же шариками, разве что поменьше, в обеих руках. И пока в тебе не иссякли силы повторять поступки создателя - остается минимальная надежда, что в одном из поворотов вращения этой странной сферической судьбы ты поймешь, как важно не помнить, что делаешь:
Вчера я прогуливался с любимой девушкой по парку, отведенному под выставку моего искусства, и заставил ее остановиться перед снискавшим мировую славу прудом Метаморфоз:
«Приглядись к этим формам: минуту назад они были кучей грязного белья, наброшенного на ржавую проволоку, а сейчас под твоим взглядом становятся на что-то похожими. Но на что? Давай-ка, я помогу тебе определиться: Что ты чувствуешь, когда тебе страшно, чувствуешь так остро, будто уже видишь? А что вертится в уголках твоего зрения, намагниченное и сверкающее, когда ты оргазмируешь? Совмести, соедини два этих образа - и несопоставимое высвободится из моей грязи тем, в чем ты на самом деле нуждаешься».
А сегодня я сам попался в капкан своего альтруизма. Все в том же парке, токмо уже бок о бок с министром культуры, дал согласие на его слезную просьбу поиграть в духовного отца нации.
Рождаясь и умирая по одиночке, мы превосходим животных, пятидесятипроцентное происхождение от которых бесспорно, лишь навязчивым критицизмом и презрением к себе подобным, однако, отбрасывая каменной тенью в жаркий полдень пресловутую гордость, очень даже очевидно становится, что наша сила в групповом взаимодействии, то есть нет никаких личностей, пока не преодолены двадцать шагов в тумане!..

Ведет по клавишам,
не разбирая нот,
извилистая тонкая рука,
стрелой ногтей вонзаясь в облака,
огнем рубиновым сжигая небосвод,
а музыка прозрачна и легка,
над головой пьянеющей плывет,
чью голову она на этот раз снесет
рукой своей на жертвеннике сна?
Сегодня день,
еще один из дней,
мой ясный взгляд плывет,
как в сновидении,
вчера я был, но, кажется, не с ней,
а с тенью, с памятью, с воспоминаньем тени;
она живет лишь в памяти моей
иль я живу воспоминаньем с нею,
но не развеет мертвенных теней
живых горячих губ прикосновение.

Пусть тот, кому вздумается осуждать меня или вообще придушить за содеянное, посмотрит неотрывно сам себе в глаза перед зеркалом часов этак восемь и честно ответит на прямой вопрос «Зачем?»!
Я уже убил его мысленно, когда в гротескной перспективе наблюдал, как он, обряженный в пестрый балахон и увешанный амулетами, с развевающимися на ветру волосами простирает руки над беснующейся толпой фанатиков, чье сознание готово принять что угодно, если на эту вещь наклеен ярлык «бог».
...и ты уже не знаешь, отчего все, что он делает, так естественно, да и не хочешь знать, потому что приятная истома разливается не от гениталий, а от солнечного сплетения, из той области тела, которой никогда сознательно не пользуешься, потому что не понимаешь, как:
В левой руке он держал куклу, подаренную ему Сестренкой, а правую прижимал к марионетке, которой стал в угоду людей, скопировавших паучьи нити.
- Он пришел, ибо мы верили! - возвестил свежеиспеченный оракул, прикрывая ноздри, сочащиеся аллергическими соплями. - Он сказал все, когда обещал вернуться, а теперь не словами, но делами явит нам предначертанное. Аминь!
Человекомясо всколыхнулось в едином порыве ожидания, и тут я, переполненный пониманием, что сейчас произойдет богохульство, превосходящее по дерзости Вавилонскую башню, подошел сзади к Молчуну и за секунду до того, как меня схватили стражники, хладнокровно прирезал несчастного ублюдка.
Подиум, залитый алой кровью, а в последствие слезами ринувшихся растерзать меня идолопоклонников и их собственной кровью, так как в неистовстве они терзали всех подряд - эффектно смотрелся в прямом эфире, когда ошалевший комментатор произнес пророческую фразу, тогда показавшуюся абсурдной:
- Похоже, на этом месте воздвигнут храм.
Но так и случилось. Я имел удовольствие лицезреть эту архитектурную катастрофу буквально вчера. Зыбкая химера, находящая отзвук в наших душах, некогда живущих в мире таких форм, а потому узнаваемая с радостным криком прямо из сердца - вот как я определяю причину небывалой популярности ирреальных работ Молчуна. С храмом же наоборот, как и с прочим прекрасным, куда питекантропы от искусства суют корявые лапищи...
Приговоренный по законам страны к пожизненному заключению и отсидев пять лет, я, когда к власти пришли демократы, попал под амнистию и прошлым утром Энтони Грегор, он же Говорун, был восстановлен в правах гражданина и первым делом посетил место своего единственного преступления.
...Зодчие прошлых веков перевернулись в могилах, едва здание было достроено. Я не стану описывать его, скажу лишь, что оно представляет собой тщетную попытку скопировать одно из творений Молчуна, в народе окрещенного Мессией. Вот уже год, как службы в нем прекращены, он реконструирован в музей, куда я не осмелюсь и шагу ступить. Пространство спасения осквернено навеки.
Я так считаю не потому, что мне физически и морально претит этот монумент человеческой глупости, а потому что сам боюсь поглупеть под его сводами и мучить себя, мучить воспоминаниями. Больше нечего сказать, а сделать предстоит немало, но только тихо, очень-очень тихо, как слова снов.
Мир начал разрушаться с первого же мгновения, когда ты решил его разрушить, И то, что оттуда казалось игрой, отсюда выглядит суровым испытанием для твоего разума. Не пытайся слепить по памяти растекающееся лицо: оно, как и все представления о неизменных уголках безопасности, так же опасно, ибо сформировано до твоих опытов по выходу. Посягая на целый мир, глупо, согласись, сохранять жизнь только себе...
Настоящая дверь - она всегда закрыта, потому что ее нет. Остальных дверей очень много, но все они ненастоящие, потому что в любую из них можно войти, а хочется только в эту.
Дверь, которую ты сам запер, не может быть отперта чужим ключом. Допуская в свой мир одну-единственную девушку, ты не учел закона отторжения, введенного тобой для всех без исключения. И выглядит это так, что из всех девушек ты выбрал именно ту, которая сама не захочет войти к тебе.
Мир, в котором ты живешь - это сон семи стражей о тебе, а твои сны - это память о реальности.
Ты живешь в другом мире, этот - тебе только кажется.

По хрустальным тихим улицам иду домой,
мотыльки ночные кружатся над головой,
засыпает где-то счастье - спи, спокойных снов,
пусть приснится настоящий сад цветных ветров.

Тороплюсь домой под звездами-снежинками,
облаками-одеялами укрылся мир,
лепестки холодных лилий на губах весны,
слышен шепот: «Все забыли. Только смотрим сны».

На кромке Лучесы в песке с элементами опорожненных упаковок и газетных обрывков неинтересных новостей сидела заколдованная Леся, подставляя лучам предгрозового солнца самое красивое женское тело. Это зрелище разбудило меня от дремоты фантазий. Неожиданно осознав, что именно она, моя первая любовь, привела сюда идиота, которым я был всего минуту назад, протрезвевший «я» тихо застонал. Гонявшийся за призраками вдруг увидел, что является для нее более реальным персонажем жизни, чем она для него, превращенная им в бесплотную мечту десять лет назад. И теперь мечта по имени Леся растворилась подобно облаку над местом, откуда мне открылось моё будущее.
Одна только мысль о немыслимом приобщает нас к великой тайне бытия, один только сон делает нас ненасытными ко всем остальным, одна только жизнь заставляет понять, что она - не последняя.
На берег, отряхивая пестрые одежды, как перья кичливой птицы, выбрался наставник, и между нами состоялся предварительный обмен информацией:
- Я подарил ей свою жизнь и попрощался, ибо туда, куда я продолжаю путь, нет хода живым. Точно так год назад задавленный клоун передал мне свою жизнь простым рукопожатием.
- Твоя лучшая фантазия оказалась путеводной звездой, расплавившейся над местом, к которому ты шел. С этого места открывается зрелище достойное самой смелой мечты. Но чтобы пойти туда, сделай для меня кое-что.
Отвори меня.
Общаясь, люди ведут себя по-разному, но доверительная беседа между детьми в них не прекращается, даже когда они убивают друг друга. Здесь я умолкаю и предоставляю слово тебе.

Витебск, 2002 год.






Голосование:

Суммарный балл: 0
Проголосовало пользователей: 0

Балл суточного голосования: 0
Проголосовало пользователей: 0

Голосовать могут только зарегистрированные пользователи

Вас также могут заинтересовать работы:



Отзывы:



Нет отзывов

Оставлять отзывы могут только зарегистрированные пользователи
Логин
Пароль

Регистрация
Забыли пароль?


Трибуна сайта

Потерянная любовь

Присоединяйтесь 




Наш рупор





© 2009 - 2024 www.neizvestniy-geniy.ru         Карта сайта

Яндекс.Метрика
Реклама на нашем сайте

Мы в соц. сетях —  ВКонтакте Одноклассники Livejournal

Разработка web-сайта — Веб-студия BondSoft