Старость

Что есть характер - неужели это, действительно, то психопатическое, эгоистичное, что раскрывается под угрозой насилия или потери самого ценного, или, разве, это то испуганное смирение, которое рождается под действием постоянного страха или боли. Вот он этот самый характер - его изображение в морщинах, в скомканной или высокомерной осанке…Так, или иначе, старики выглядят комично, занимаются ли йогой, или только ворчанием. Я выгляжу комично. Смотрите, в стариках природа усиливает все их недостатки, она будто иронизирует, лепит карикатуру и наслаждается. Она будто мстит за то, что редко в этом теле появлялась душа, редко останавливалось от счастья сердца. Да, это обо мне. Посмотрите в мои глаза, мне больно, что каждый день не был прожит, как последний. Что может быть глупее, чем дожить до глубокой старости и продолжать гордиться своими достижениями или пытаться сохранить физическую красоту. В старости только глаза могут выразить эту красоту, и только одиночество позволит понять, что действительно ценно. Лучше жить долго, чтобы успеть перестать воспринимать всерьез все то, что заставляло тебя быть собой всю жизнь. Быть собой - быть кем? Лишь сгустком верований, надежд, стремлений, поступков, карикатурой на собственную душу. Время - жестоко, оно Моцарт, который пишет реквием по твоей мечте, оно Сальери, заражающее этой мечтой. Оно всегда зовет тебя в несуществующее будущее, но дает все лучшее в самом начале, когда ты не успеваешь даже краешком рассудка осознать его ценности.

Йога, пение мантр и чистки организма, я знаю многих, из тех, кто молится на свою собственную физиологию – и искренне надеется прикоснуться к мистическому опыту. Выполняя годами, серию каких-либо механистических упражнений, они думают, что когда-то этот физический и умственный фитнес перерастет во что-то большее. Они образуют сообщества и верят, что объединенные галлюцинации дадут больше, чем шизофрения в одиночестве. Они боготворят персональных духовных учителей и персонажей из прошлого, закрывая глаза на то, что это всего лишь их собственные убогие проекции, которые нужны им только для того, чтобы бессознательно возвышать и контролировать самое себя, одновременно унижая свою повседневную жизнь. У человека есть сотнями тысяч лет отработанные сценарии, нет никакой острой необходимости осознавать себя, выходить за пределы заданной ему роли. Как только ты попадаешь в этот мир, ты обрекаешь себя балансировать между «я» приниженным, «я» таким же, как все, «я» лучше других; бороться за ту индивидуальность, каждый миллиметр которой происходит из индивидуальностей других людей. Становились ли вы, как и я, частью этого муравейника, и стремились ли быть в нем особенным, оставались ли на обочине, когда вырывались на волю. Знакомо ли вам унизительное, но непреодолимое желание вернуться в него обратно, и вновь, забывая себя, добиваться успеха, растрачивая бесценные секунды, часы и дни, а за ними и годы на достижение ложного чувства собственной значимости.

Если все вокруг так механистично: расписание дня, недели, всей жизни; обучение и почти любая работа; механистична семья, где все строится на сценариях, которые не менялись еще с первобытных времен; механистично даже бормотание буддистских монахов – то, как узнать о свободе, быть роботом нормальнее: автоматически дышать, мыслить, находить простые объяснения всему, помещать целую вселенную в узкое окошко своих насущных потребностей. Проходят годы и, оставаясь роботом, даже не замечаешь, как и когда превращаешься в обязательную очередность мыслей и действий, похожих эмоций. В какое-то утро просыпаешься и понимаешь, что больше не можешь не выполнять ряд бессмысленных процедур, лицо не может не выражать одни те же эмоции, запечатленные в морщинах, тело превратилось в устойчивые набор паттернов. Чем старше я становлюсь, тем больше каждый шаг несет отпечаток всей жизни. Порой старикам мнится, что их неуклюжие шаги вызывают жалость, и желание поддержать, а на самом деле кажутся всем глупыми и смешными до отвращения. Иногда, напротив, до самой смерти человек не осознает, каким беспомощным он выглядит, и как его любят. Иногда я по шагам узнаю тех, кого давно нет со мной, одинаковый образ жизни и болезни формируют похожие походки. Тело уже больше не дает свободы, каждая мелочь вызывает трудности, это машина, которая все медленнее и хуже восстанавливается, и наконец, совсем перестает жить. Печально, что возрастом, внутренний огонь забывается, оставляя место лишь эго - марионетке, персонажу все более картонному, уверенно движущемуся по заданной ему траектории к своей окончательной деградации. И близкая смерть еще дает последний шанс осознать себя, но даже на краю гибели большинство из нас стремится остаться в памяти, в чужом сновидении. Человек надеется быть любимым, уважаемым и после смерти, готовый заточить свой дух в форме, понятной и привлекательной для других; затвердевать все больше, и наконец, - превратиться в памятник, который уже никогда не оживет и не обретет свободу.

Сколько мне лет сейчас, я не знаю. Это зависит от того, дождливо или солнечно сегодня, насколько много света в моем доме, насколько прозрачен воздух, которым я дышу... Почему человеческие истории так похожи, потому что все они сделаны по единому трафарету, как египетские монументы. До двадцати лет нужно было получить образование и выйти замуж, до тридцати родить детей, до сорока получить статус и финансовый достаток, до пятидесяти еще раз попробовать осуществить все не реализованные желания, до шестидесяти обрести мудрость, до семидесяти купить домик ближе к природе или подыскать уютную богадельню. Возрастные изменения – главная нить, на которую будут нанизываться все мои желания, планы, разочарования, каждые из которых станут моей историей. Возраст - то, что и мистично, и незыблемо, и хочется скрыть, возраст – это табу для механистического сознания, потому что именно возраст определяет основные сценарии и человеческую форму. Сколько времени на самом деле уместилось в этом десятилетии, в этом году. Были ли реально прожиты мною последние пять минут, или их не было вовсе, их поглотила бессознательность, внутренний монолог, воспоминания, оценки или планы. Это никогда не настоящее, только стремление к чему-то. Даже одно мгновение могло бы дать больше, чем долгая жизнь, но оно упущено, оно уже в прошлом. Впереди еще целая стая чудесных мгновений, но за ними не угонишься, они уже успели превратиться в напряженное ожидание чего-то еще. Нет людей с одинаковым возрастом, каждый успел прожить только свое количество моментов: счастья, страданий, нежности, жестокости, любви к жизни. Все, что есть у меня этим утром - дыхание нового дня, в этот день можно все потерять, достичь просветления, постареть, умереть, можно даже его не заметить, и потом никогда и не вспомнить. В жизни нет никакого смысла, если нет смысла в сегодняшнем дне.
Привилегия моего возраста – просматривать свою жизнь страницу за страницей, как отрывки из видео-дневника мобильного устройства, погружаться в прошлые чувства и знать, чем все закончится. Воспитанные на голливудских сюжетах, мы знали о любви, о смерти, о том, что за спадом всегда следует кульминация, а за кульминацией развязка. И в кино – смерть реальна, а в жизни, даже через много лет после потери близкого, никак не можешь в нее поверить. В кино любовь – неординарное приключение, а в жизни – никак не можешь простить любимому малейшее несоответствие ожидаемому ходу событий. Внимание ненасытно и готово жадно поглощать все новые изощренные сюжеты чужих драм. Внимание занято постоянно историями, любыми, начиная от библейских и заканчивая новостной жвачкой, в то время, когда своя собственная драма в том и состоит, что ты ее упускаешь, разменивая реальные свои переживания на ожидание новой кульминации или развязки в будущем. Воспринимая собственную жизнь как историю, ты живешь уже в сновидении, ограниченном нужным сеттингом и персонажами, ожидая ярких событий и псевдоперемен, которые, на самом деле, являются более чем предсказуемыми стереотипами успешности, но не самой жизнью. Потребность сделать следующий день похожим на сегодняшний несравнимо сильнее любопытства или желания перемен. И всякая настоящая перемена – это западня, в которой увязнешь на годы, которая, так или иначе, станет кармой для тебя и для других. С высоты будущего, я вижу – никакой развязки нет, нет никакого начала и конца. Жизнь находится вначале каждую минуту, и каждую минуту что-то завершается и больше никогда не вернется.

В юности есть момент, когда еще не успеваешь утвердиться в каких-либо убеждениях, когда уже есть сознание, но нет плана, нет желаемого статуса и будущего, нет того, что потом станет твоим штампом, нет персонажа, который ты будешь считать своей личностью. Может быть, это общество и правда больше подходит механистическим программам, а не живому человеку. Если что-то тебе удалось – вновь и вновь повторяй это, поставь на поток, сделай достоянием других, преврати в образец, а затем в шаблон. Порой ты испытываешь подростковую тошноту, когда видишь массовые психозы: религии, парады, олимпиады, моды, традиционные сценарии. Еще несколько лет не прекращающегося отравления, и этот кризис станет твоей природой и единственным лечением от позитивизма. Даже если весь мир сойдет с ума, ты - не муравей, и не компьютер, тебе не все подвластно, тебе большей частью ничего не известно ни о себе, ни о мире, ты только маленький осколок сознания, и ты не знаешь, зачем существуешь и на что способен.