Обитель Пегаса - 2

Я проснулся или точнее очнулся. Ослабленный организм был настолько вял и апатичен, что в черепной коробке едва ворошились мысли. Самочувствие, по ощущениям аналогичное состоянию глубочайшего похмелья было настолько отвратительным, аже не радовало мозг – осмысление собственного сознания. Не открывая слипнувшихся глаз (больше полагаясь на слух), я попытался задуматься меж тем, не решаясь, как именно наречь своё пребывание, которое диктовало мной. Это же очевидно, что всё происходит независимо от меня. Сперва я попробовал пошевелить правой рукой. Для верности пощёлкал пальцами. Конечно, получилось слабенько, но, как говорится, – аки смог. То же самое проделал и левой конечностью. Посучил ногами. Приятно переживая некоторую ясность и чёткость не только в уразумении, но и в положительной моторике, наконец, удовлетворённо вдохнул полную грудь воздуха и затаил дыхание. Сжавшись и не дыша, я секунд пять или шесть попросту лежал, ощущая удобность и неудобства туловищем. Улавливая слухом окружающую гармонию шелеста листьев и щебета птиц я, в конце концов, – подытожил себя физиологически дееспособным – и облегчённо выдохнул.

В голове, бескомпромиссным фактом, блуждали обрывки давеча виденного в «царстве вечности». Такого не вычеркнешь из воспоминаний! Поползло врастяжку: медики над скончавшимся мной, собственное мертвенное лицо, анимация вульгарно-живого угла, всякая мерзопакостная невидаль и всё остальное, остальное … Чушь! Почему? Каким таким невероятным образом я вновь материализовался? Самоочевидно же, что я не в больнице и уж, тем более, не на операционном столе – а на мягонькой травке, которую сейчас ощущаю всем своим существом.

Может попросту мне снился дурацкий сон? Неужели всё пригрезилось! И это нападение хулиганов-обалдуев, и побои, и это жизненно-вынужденное хирургическое вмешательство. Или напротив, только теперь начинаются сновидения?

Пожираемый любопытством, я всё-таки решился на отважный шаг и – приоткрыл сначала правый (нехило слипшийся) глаз, а следом и левый. Словом, зрение меня тоже порадовало. Правда, то, что я увидел, меня удивило.

Да нет! это, пожалуй, бледненько сказано. Восхитило! Но и в то же время я был чрезвычайно напуган. Хоть и властвовала здесь доселе невразумительная для моего представления красота. Да, да … красотища! Причём какая-то неземная.

Отчаянно резанула думка: «Каким-таким способом моё тело переместилось сюда? И куда это – сюда???

И переместилось ли? А не по новой ли образовалось тут, по непонятному разумению сформировавшись.

Бездна накладок и несуразиц обрушились на меня.

Но ведь я же знаю. Я видел!

Я помню! Что оно, тело моё, бездыханное осталось где-то там …

Приподнявшись на корточки, я внимательно осмотрелся – и доложу вам. Нет! Я никогда не видел ничего подобного – настолько геометрически лимитированного и в то же время куда как замороченного.

При дуновении ветерка всё кругом преобразовывалось, блистая и играя чудесными переливами, как в калейдоскопе! Даже не понятно, что здесь преобладает. Какое формообразование доминирует: шестиугольное, квадратичное, треугольное … или – невообразимое переплетение всех этих форм? Всё что виделось, казалось, буквально лишено округлостей, пологостей или каких-либо изгибающих линий. В то же время мыслится, что это – был всего лишь оптический обман, а истина где-то таилась рядом.

В целом: такая флора (с её взаимопереплетающимися ограниченностью и многообразием) – поражала непривычностью, ломая глаз.

И всё-таки в глубине души я надеялся, что всё, окрест меня расположенное, всего лишь бутафория. (Чья-то дурацкая шутка!) И что нахожусь я – по-прежнему на своей планете.

В сущности, тот же ветерок.

Абсолютно такой же воздух. Точно так же где-то наверху – незримо порхают и поют птички, щебечут на разные перезвоны, да голоса.

Где-то – едва шумит море.

Вот только обступающий лес: с его деревьями, кустарником, цветочками и травкой – какой-то ненастоящий. Да и мошкара с её люминесцентным переливом тоже совершенно неземная. Я опасливо сорвал с ближайшего дерева квадратный пёстренький листочек размером с ладонь. И опять был поражён! его черенок почему-то прикреплялся к центру полотна, напоминая зонтик. Импульсивно растерев его в ладонях, я в ужасе констатировал его натуральность: и сочностью, и пряностью исходящего от выжимки специфического незнакомого запаха.

И вдруг чудо!

Впереди, в разноцветно-узорчатой листве, служащей обрамлением арки – как экрана телевизора, я увидел берег оранжевого моря (оранжевого!) и идущих в моём направлении двух живых существ. Парочка шла рука об руку по насыщенному пурпуром берегу. На этом фоне её так замечательно было видно.

Шли они медленно. Видимо гуляли, и, может быть, божественным случаем забрели сюда.

Хочу подметить – очень странным выглядело обстоятельство (при таком-то антураже!), что головы у этих людей не оказались какими-нибудь кубовидными или трапециевидными, или какой иной конфигурации. Это были обыкновенные человечки. Совершенно такие же милые и завсегдашние, коих я во множественном числе имел возможность наблюдать на улицах родного города.

Юноша и девушка двигались в мою сторону. Одеяние их было простое. Не сказал бы, что рабоче-крестьянское, но и по нашим земным меркам – небогатое. Сразу было видно – им очень хорошо вдвоём, потому как гуляющие благоденственно улыбались, ласково и выразительно поглядывая друг на друга. Не замечая меня, они подошли к проёму. Остановились и, повернувшись ко мне спиной – лицом к солнцу, обозначились идеальными стройными силуэтами.

Юноша одной рукой едва-едва приобнял свою спутницу за талию, а другой, он широким жестом обвёл пространство и неторопливо продекламировал (на чистейшем русском языке!) незнакомое мне стихотворение:

– О лучезарная, Астоль!
Спросить, любовь моя, позволь:
ты веришь? Что когда-нибудь
такое подлинно случится,
и мы вдвоём пройдём свой путь,
как два крыла единой птицы …

Меня снедала неловкость. С одной стороны, я опасался себя обнаружить, нарушив их нежную влюбленную целостность – такую приятную идиллию. С другой стороны, понимал, что разоблачение рано или поздно произойдёт, а посему оставаться затаившимся, могло бы оказаться куда более неправильным или даже неэтичным. Поэтому решил – незамедлительно обнаружиться. Тем более, это были как-никак первые люди, коих я здесь встретил. И простите! Вашему покорному слуге – дико не терпелось, наконец, прояснить очень многое для себя.

А потому, звучно прочистив гортань, удивляясь и радуясь, что «парочка: гусь да цесарочка» изъясняются (как ни странно) на родном для меня языке, виновато пожимая плечами, произнёс:

– Молодые люди, простите великодушно!

Может быть, конечно, получилось несколько резковато, неожиданно или, надо полагать, слишком громко. Но безоговорочно, не подозревавшие моего присутствия, молодые вполне естественно от неожиданности встрепенулись и, обернувшись на голос, пристально уставились на меня.

Даже невольно сделали шаг навстречу.

Представьте, но молодняк вовсе не смотрелся напуганным! А, безусловно, они шагнули вперёд всего-то для того, чтобы получше разглядеть источник звучания – чем, собственно, сделались и для меня виднее. Войдя в тень, они перестали быть тёмными очертаниями совершенных человеческих форм, и теперь я разглядел незнакомцев в их подлинном обличии.

Это были два прекрасных создания с тонкими и правильными чертами лица. По одной только их внешности без труда угадывалось, что юноша и девушка духовно чисты и непорочны – как утренняя, нетронутая грязью подошв, роса. Словно передо мной предстали распрекрасные: мечтательница Ассоль и капитан Грей из замечательной повести-феерии Александра Грина «Алые паруса». А ведь они здорово напоминали именно этих героев! Но, впрочем, я сейчас не о том.

Припоминаю, как сильно смутившись, скороговоркой затараторил свои непритворные извинения:

– Ради Бога, ещё раз простите меня, если напугал вас. Воистину, так неловко получилось. Поверьте, мне самому невообразимо жаль, что пришлось ненароком, грубо и неотёсанно, вмешаться в ваш изящный дуэт. – Не унимался я. – Не сердитесь на меня за то, что я так аляповато нарушил ваше уединение. Тем более, вероятно, в минуты, когда решается что-то очень важное в вашей жизни.

Тут я малость в смущении замялся, но шаркнув ножкой и совладав с собой, продолжил:

– Поймите же правильно, просто я сам в пресквернейшей ситуации. Дело в том, милые люди, что я даже не знаю, как вам это объяснить …

Я снова осёкся, ибо в действительности затруднялся сформулировать правильно вопрос, дабы не отрекомендоваться перед сими божественными творениями заурядным сумасшедшим. Да вы сами посудите! Как можно было в лоб задать такие абсурдные вопросы? «Где я нахожусь? Что эта за планета такая? И кто вы вообще такие?» и прочее, прочее. Я заговорил первым, оборвав, надо полагать, на полустишии этого стройного и пригожего юношу, а ведь он (уверяю вас!), наверняка собирался вслед за стихотворением признаться в любви. А я заскорузло и цинично влез в святая святых, чем, кстати, не столько напугал их, сколько надо полагать, крайне обескуражил.

Иррациональным образом, передо мной предстали их весьма противоречивые эмоции, которые стократ запутанней были лично для пишущего эти строки, а потому наблюдаемые факты меня просто сбивали с панталыку. Я бы легче воспринял с их стороны гнев или страх в конце концов, но отнюдь не вперемешку же бурю чувств, где: и недоумение, и нескрываемый восторг, и любопытство. Как будто я надысь совершил что-то из ряда вон выходящее.

Пара глазела на меня во все глаза, причём, не скрывая своего изумления, а я стоял, совсем ничего не смысля. Мне захотелось взглянуть на себя со стороны или хотя бы воспользоваться зеркалом. Почём знать? С этим моим перелётом по туннелям загробного мира, возможно, мой облик получил какие-нибудь неизвестные для меня нововведения.

Сперва я настороженно осмотрел руки, потом ноги и туловище, пытаясь понять причину такого остолбенения с их стороны. Но всё было в норме. К тому же, как ни странно, сам был облачён в такое же одеяние, как и этот юноша напротив. И мне подумалось, может что-то не то с головой или лицом? И я стал суматошно ощупывать его, но и здесь не оказалось никаких трансформаций. Рожек, к счастью, не было, уши нормальные, да и нос наощупь прежний.

После некоторых манипуляций я всё-таки решился задать безумно волнующий меня вопрос:

– Добрые люди! – те стояли как окаменелые. – Не посчитайте меня за идиота и ответьте на один-единственный вопросик. Где я нахожусь?

В их глазах запечатлелась ещё большая напряжённость. Чета переглянулась, а потом снова вытаращилась на меня. Теперь пришло моё время удивляться. Не знаю, но я опять подобрал неверное слово, потому как личное восприятие было утрированно и гораздо.

– Какой пассаж. О как блистательно! – первым, буквально в исступлении вдруг воскликнул юноша, неуклюже всплеснув руками, едва сдерживая ворох необузданных сантиментов.

– Как мило, как очаровательно … – следом проворковала дева, и умилённо, как знающий гурман и утончённый ценитель, сейчас только-только вкусивший изысканной сласти продукт, едва пригубив его и насладившись ароматом, закатила глазки и продолжила, – как восхитительно … о Боже!

– Его Алькальд услышать должен! – тут же, снова торопливо внёс новое решение юноша, и он, несколько подавшись вперёд, с мольбой протянув руки ко мне, возвышенно заговорил дальше:

– О кто вы??? Гений златоустый,
прошу, скажите имя нам.
Пока в незнанье – будет пусто
двум юным пламенным сердцам.

– О да! Мелодией небесной
пропойте имя нам маэстро. – С жаром и волнительным трепетом в голосе, а также мольбой в аквамариновых глазищах, устремив в мою сторону руки, девица подхватила слова возлюбленного, и тут же с наигранной гримасой боли добавила:
– Должно быть так, промолвлю честно,
что, как и ваше велеречье,
(в залог моё простосердечье)
его фонация прелестна. – И обращаясь уже к юноше, она горячо шепнула тому, – мой милый друг, он бог, наверное …

– О да! – и нам одним известно,
что в мире чудо есть безмерное. – Почти в экстазе вторил ей юноша.

Между тем я сам стоял не менее ошеломлённый происходящим, ибо вовсе не понимал причину, вызвавшую у молодых людей этакого обострённого восхищения. Честно говоря, я пребывал в убийственной растерянности. Что именно их так взволновало!

Может, их как-то особенно растрогало звучание моего голоса?! Дефекты или какие-либо неожиданные перемены во внешности я осторожно отклонил. Так или иначе, но я решил пока не думать об этом, а первым делом выяснить самое главное – своё местонахождение. Принимая во внимание их заинтригованность и, проанализировав в уме их просьбу – назваться (то есть представиться им), я надумал первоначально как можно лучше познакомиться с этими очаровашками. И широко улыбаясь, всем своим видом пытаясь произвести на них впечатление как добросердечного человека, простовато заговорил:

– Вы хотели узнать моё имя? Так извольте, пожалуйста … Геннадий! Меня звать Геннадием … мои новые друзья. Могу ли я вас таковыми считать? Хотя бы надеяться …

Дальнейшие события меня безотносительно выбили из колеи каких-либо вообще истолковываний и осмыслений – из-за последующего безрассудства местной молодёжи. Теперь и я уже остерегался – не повстречал ли сам настоящих умалишённых. Потому как они, вдруг ни о чём не договариваясь, разом, ничком бухнулись мне в ноги. И я, безумно опупевший, несколько секунд тупо разглядывал их спины. И всё-таки насилу придя в себя, я шустро подскочил к своим неожиданным и излишне рьяным поклонникам, подхватил их обоих за подмышки и что было сил, подорвался подымать, в оторопи приговаривая:

– Молодые люди … что с вами? Вам плохо?! Немедленно подымайтесь на ноги! Что же это такое, господа-хорошие? Что же вы творите-то, голубчики мои? Что же это за напасти-то такие?

Мне-таки удалось добиться их вертикального положения, но безумцы упорно стремились вернуться в прежний свой цугцванг, бормоча поочерёдно как заводные:

– О посвятите нас в святой секрет … – опять замямлил первым юноша.

– Ах, сделайте навстречу славный шаг … – следом залепетала девица.

– Внесите в наши души дивный свет … – вдругорядь с рвеньем продолжил юноша.

– Который ярче, выше светских благ … – торжественно пропела девица.

– Красноречивости же вашей,
нет, ничего светлей и краше;
и всё пустое … всё, прескверный хлам!

Я Джонатан, слуга покорный вам,
взамен на ваше обученье. – Почти патетически, но и безо всякой иронии, можно сказать напрямик, заключил свою речь сын пока неизвестной планеты.

– А я Астоль, пристанище вам дам,
закладом высшего раченья. – Тут же заключила Астоль, и оба с потухшими взглядами и благостным смирением одновременно припав на колени, склонили головы.

Вот только теперь я что-то такое начинал понимать! Хотя, никак не мог уразуметь на тот момент времени, в чём же заключается моя такая особенность, которая так восхитила этих двух необычайно талантливых поэтов. Чему я могу их научить??? Но уж точно не ожидал, что мои обыкновенные и скудные познания в родной речи внезапно обретут таких грандиозных последователей, колоссальных уникумов, видящих во мне своего наставника. Причём так доверчиво жаждущих ради какого-то посвящения пойти на то, чтобы стать прислугою, чтобы дать в своём жилье незнакомцу угол … а ведь эти личности и без меня так лихо владеют не то, что бы просто поэтикой, а ажно импровизированным стихосложением. И недоумевающе думалось: «Если они стихами разговаривают – каковы же их произведения?!»

Этого я даже вообразить себе не мог.

Как-то слышал, ещё обретаясь на планете Земля, (не знаю, правда аль нет), но у нас в России был один такой поэт. Это Владимир Владимирович Маяковский, но и он декламировал экспромтом такие шедевры только в минуты высокого вдохновения. А я? Кто такой я?! Импровизированное стихосложение при обыденном говорении для меня это то же самое, что и непокорённая Джомолунгма! С одним-то мало-мальски стишком порой ковырялся по несколько дней, а бывало и дольше.

Бывало, ходишь полгода «беременным» какой-то закорючистой мыслишкой, да ещё и при «родах» намучаешься несусветно.

Импровизированное стихосложение не то что бы недоступно для такого как я, эдакого нерадивого несмышленыша, (да ещё в таком-то совершенстве!) что, правдиво говоря, меня такое обстоятельство здоровски прельстило. Кто я был на Родине? Так – мелкий стихоплёт. Любитель. А тут подкарауливают такие перспективы …

Но конечно нужно смотреть на положение дел трезво, ить мной восхищаются: либо гении, либо психи. У меня же затаились смутные подозрения, что скорей всего – вторые.

Впрочем, как говорится, поживём-увидим. Деваться-то всё равно некуда. Да и зачем-то я сюда попал?

А потому решив, что уже следует подумывать и об обустройстве – я поспешил согласиться.

– Хорошо. Считайте, что я согласен! – с притворно излишней радостью воскликнул я. – Вот только объясните, наконец – куда же я попал?

И умиротворённо беседуя – мы пошли.

Но поверьте, всё – что эти сумасброды мне по дороге втолковывали, я долго не мог принять за чистую монету, ибо это был сущий нонсенс. От исходившей от них информации, я уже был на все сто процентов уверен, что молодые люди и в самом деле чокнутые. Прекрасно помню, что мы ещё не успели дойти до города, как я уже дважды проклял нашу встречу. Невзирая на соображения, конечно я всё-таки терпеливо следовал за ними, временно затаившись – в надежде на новые встречи, а там (подумывал) глядишь, повезёт, и разбежимся с этими горе-пиитами.

Итак, мои новые умалишённые друзья, душевнобольные поклонники и помешанные ученики повели меня в ближайший и наиглавнейший город Красавелла, как они его сами назвали.

Продолжение следует ...