Время волка. Царица степей.

Царица степей

Боракчин не знала своих родителей и предпочла бы не знать вообще. Она родилась в монгольских степях в семье рода алчи племени татар 1 . Это народ кочевал на побережье озера Буйн-Нур южнее реки Керулен. Говорили они на тюркском или на монгольском, доселе не известно. Этот воинственный народ в свое время принесенного зла монголам. Сначала предательски схватили деда Темучина Амбагая, когда он вез свою дочь, чтобы выдать замуж за одного из вождей, и сдали чжурчженям, правившим в Северном Китае, а те распяли его на деревянном осле. Потом также подло отравили отца Темуджина хана Есугея, тем самым два раза нарушив закон кочевого мира, согласно которому нельзя было обидеть путника, обмануть доверившегося, даже если он из враждебного племени. За эти два неслыханных преступления народу предателей был вынесен смертный приговор. В живых должны были остаться только дети ростом ниже оси телеги, чтобы не могли запомнить смерть родителей и не затаили в сердцах чувство мести, и не чтобы не знали эти дети обычаи изменников. Небольшая группа татар смогла бежать на север и несколько лет скрываться в горной тайге. На поимку тех татар и была послана сотня Тимура. Среди тех беглецов были и родители Боракчин. Трудно было убегать от погони на руках с младенцем, которому было несколько месяцев. Мать просто оставила ребенка лежать на земле, услышав топот копыт монгольских коней и бежала вместе с мужем. Не известно, смогли ли мать и отец Боракчин в очередной раз убежать или были убиты – не известно. Девочку подобрали нукеры, один из них хотел забрать ее в свою семью, но сотник приказал отдать ребенка ему. У него уже было трое сыновей – огромное счастье для семьи! Но жене нужна была помощница. Баярма радостно встретила мужа, вернувшегося с похода с ребенком на руках.
Боракчин воспитывали как родную дочь, для братьев в ней души не чаяли, «своим парнем» считали. Девочка росла силы богатырской - высокая, крупная, но не толстая, а сильная, крепкая, любила играть в компании мальчишек, стрелять из лука, и конь был самым верным другом. Всех ребятишек из друзей и родичей заставила забыть о своем происхождении: если кто и пытался дразнить ее «татар», возвращались в свою юрту с синяками, разбитыми носами и губами. Правда, и самой драчунье потом приходилось нести наказания от матери, но от этого драк меньше не стало. Став подростком, радовалась не новым нарядам, сшитым матерью, а луку и сабле, подаренными братьями, поездке с ними на охоту. Мать долго ругалась, а потом успокоилась, отец шутил, что у него не трое, а четверо сыновей.
Детство кислое, как вкус ааруула высушенного на солнце монгольского творога, как вкус айрага – монгольского кумыса. Это и вкус лета, сезона, когда монголы ели молочную пищу. Детство и соленое, как вкус монгольского чая с молоком, маслом, солью, и курдючным жиром, мясом и листьями бадана. Запахи детства – аромат супа из баранины, приготовленного на костре. Картины детства – это солнечный луч, падающий в гэр, монгольскую юрту, через верхнее отверстие и скользя по решеткам стены, в течение светового дня проходил 29 временных периодов, соответствующих вертикальным жердям каркаса юрты. Время определяли по тому, на какое место юрты упадет луч. Детство – это бег по степи с пушистыми щенками овчарки-банхара и лай взрослых братьев с длинными ушами. Детство – это согревающий очаг в центре юрты, разговоры гостей, сидевших в северной половине, это тооно, верхнее деревянное кольцо юрты, символизирующее солнце.
Война с Цзинь 2, война с Хорезмом. Везде прославился сотник Тимур. И дослужился Тэмур до тысячника. Теперь в семье был всегда достаток: куча диковинных китайских вещей, ковров, зеркал. Появились даже несколько китайских и персидских пленников. Баярма и Боракчин не знали, куда все это девать. Не понимала Боракчин, зачем кочевнику все эти безделушки? Были бы верный конь, лук и сабля и Вечное Синее Небо. А еще сильный степной ветер. Как она любила этот ветер и бескрайнюю степь за то, что они давал ощущение свободы. Иногда она задумывалась о том, как несчастны народы, живущие за стенами, не знающие этих просторов, где нет преград, и мир кажется бесконечным. Как же ей повезло родиться и вырасти в этих просторах! Жаль только, родилась девочкой… Как же обижалась на отца и братьев Боракчин, что не брали ее на войну, не позволяли внести вклад в наказание чжурчженей за убитых предков, хорезмийцев – за убийство послов. Из этой высокой, крупной девушки с низким голосом, лихо скачущей на коне и метко стреляющей из лука, с недюжинной силой, не раз побеждавшей мужчин в состязания по борьбе, вышел бы воин, не хуже мужчины.
- На войне умирают и убивают - говорил отец. Ты думаешь, что это сказка, потому что не видела, как отрубают голову и как из шеи брызжет кровь. Война не для женщин. Кто будет поддерживать очаг, к кому мы вернемся после победы или поражения, если ты будешь воевать? Кто будет лечить раны братьев? Одна мама? Война – не сказка, но это благо. Благодаря борьбе с иноземными врагами, мы не воюем между собой, не грабим друг друга. Когда не был Великого хана, наш народ был жертвой то татар, то чжурчженей, то других племен. А теперь люди, говорящие на одном языке, стали единым народом, живем по единым законам и вместе творим возмездие за наших предков. В семьях достаток, жены и дочери защищены».
- Как бы я хотела кровью искупить вину тех, кто меня родил, - сказала Боракчин, первый раз завела сама разговор о своем происхождении. – Я хочу стать своей для нашего племени и для всех монголов навсегда. Хочу что-то сделать, чтобы все забыли, кто я.
Тимур, суровый воин со шрамом на лице, вдруг чуть не расплакался, обняв дочь.
Тимур-багатур был среди тех военачальников, что были оправлены с четырьмя тысячами монгольских воинов во владения старшего сына Чингисхана Джучи. Тимур в то время воевал в Хорезме, когда семья получила весть о приказе направляться на далеко запад в Восточный Дешт-и-Кипчак. Баярме и Боракчин с младшими братьями и китайскими пленницами пришлось самим разбирать гэр, монгольскую юрту, ставить ее на повозку, запрягать ее быками, выгонять из стойла овец, верблюдов, складывать связки из вещей на их горбы. Рядом шли другие переселенцы с их повозками и стадами. Боракчин любила перекочевки, а эта была самая дальняя. Сидит она с матерью на повозке, подгоняя быков, глядя вдаль, а вокруг бескрайняя степь да холмы, переливающиеся разными оттенками золотистого цвета, иногда покрытые зелеными деревьями, а над ними парят орлы и соколы и возвышается Его Величество Вечное Синее Небо с маленькими редкими облаками.
Кипчакская степь с курганами и балбалами, река Иртыш, песчаные холмы, покрытые редкой степной травой, отражающиеся в прозрачной воде вместе с облаками. Это теперь их дом. Ставка Джучи располагалась на том месте, где в древние времена располагался одни из городов кимаков 3. Местные кипчаки, покоренные монголами, жившие на территориях, выделенных для кочевья монгольским родам, получали названия этих родов. Тимур тужа уже прибыл из Ургенча 4. Четырнадцатилетняя девочка быстро усвоила язык местных жителей, познакомилась на охоте со своим сверстником Оврулом, сыном кипчакского арата. Этот парень отличался от ее земляков: ростом повыше и глаза чуть побольше и характер совсем другой: вспыльчив, резок и упрям до ужаса, совсем не похож на спокойных и сдержанных монголов. А еще страшно хвастлив: хвалился, что в стрельбе излука нет ему равных и на коне обгони Боракчин. Но прически у них были похожи но монгольские, мужчины тоже носили косы, а на головы надевали колпаки.
- Ну, посмотрим, как ты обгонишь! – засмеялась она и понеслась на своей маленькой монгольской лошадке навстречу степному ветру. И не догнать ее Оврулу!
- Да это я сегодня коня загнал! – оправдывал Оврул свое поражение.
У Тимура с женой не оставалось сомнений, что не необходимости искать жениха для дочери, остается только ждать, когда отец с Оврулом приедет свататься. Шли годы, а свататься Оврул не торопился: думал, еще молоды, торопиться некуда.

Настало время Наадама, праздника состязаний в борьбе, стрельбе и скачках. И тут Оврул хвалился, что ему не будет равных. Играли монгольские девушки на морин хуур, струнном смычковом музыкальном инструменте мелодию спокойную и мелодичную, как жизнь степей их далекой родины, где время течет неторопливо, мужчины разминают руки и ноги, готовясь к борьбе. Баярма хватилась, нет в гэре Боракчин. Кричала, кричала – нигде нет вокруг.
- Не уж то на состязания убежала, негодница! Только б все делать, как мужчина! – ругалась она, что некому буде помогать готовить хушууры, монгольские жареные пирожки с бараниной. – Готовить не любит, а уплетать хушууры будет за обе щеки! Вон, какая здоровая вымахала!
- Не ругайся ты, - успокаивал Тимур. – Она же фарш порубила. Праздник сегодня, пусть отдохнет. Выйдет замуж, отдыхать времени не будет.
Мужчины выходили на поединки, захватывали противники за ноги или за руки и валили на землю. Проигрывал тот, кто касался земли, а победитель исполнял танец орла. Неожиданно для борцов и толпы зрителей выбежала девушка, одетая в мужскую одежду.
- А ты кто такая? Тоже хочешь побороться? – пошутил секундант.
- Да, - твердо ответила Боракчин. Из толпы поднялся смех. Секундант вывел далеко не самого крупного мужика:
- Только не сильно ее роняй! - снова засмеялся секундант. Но не успел мужик опомниться, как девчонка быстро и ловко подхватила его ноги и повалила на землю. Из толпы поднялся восхищенный крик.
- Кто следующий? – закричала девушка. Вдруг неожиданно толпа замолчала, и вышел человек, стоявший в окружении нукеров. Кто это был, Боракчин точно не знала, но догадывалась, что кто-то из семьи Джучи. Молодой парень был на вид лет шестнадцати-семнадцати, совсем не богатырского вида, худой с бледным каменным лицом и задумчивым взглядом. Ему так же, как и первому, суждено было пасть на землю. Но, казалось, борьба не занимало мысли этого человека, не вы внимательно оглядывавшего Боракчин с головы до ног. Казалось бы, поражение от девушки должно оскорбить мужчину, но на его лице не отразилось ни капли эмоций.
- Как твое имя? – тихо и спокойно спросил он.
- Боракчин…
-Чья дочь?
- Тимур-багатура из племени унгират…
Следующему борцу Боракчин уже проиграла.
- Ты хоть знаешь, кого повалила на землю? – говорил Оврул.
- Кто-то из Золотого рода?
- Сам Бату, сын Джучи. Ты хоть бы для вида проиграла ему.
- Что? Совсем глуп? Уступить только из-за знатности. Щас!

Бату выбрали невесту, когда ему было семь лет, как и положено, дочь нойона из племени унгират. Так издавна повелось у Золотого рода Борджигинов брать в жены девушек-унгираток. Но девочка, не успев повзрослеть, заболела и скончалась.
- Тимур говорил, что воспитал татарскую девочку как свою дочь. Может это она и есть?
- Но воспитывалась в монгольской семье и в наших обычаях.
- А кроме красоты, какие у нее достоинства?
- Крепкая, здоровая, детей родит много, характер сильный, опорой будет.
- Правильно мыслишь, сын, - похлопал его отец по плечу. - И семья у девушки хорошая. Не говори твоей матушке про татарскую кровь, а то никогда не согласится на этот брак.
Уки сидела в боктаг у очага, держа спину и голову прямо, головило медленным, спокойным тоном, но в голосе всегда слышалась твердость и уверенность госпожи:
- Тимур-багатур – не знатных кровей, он не рожден сыном нойона. Достоин ли он того, чтобы породниться с Золотым родом?
- Он заслужил все почести своей доблестью, а не рождением. Из простых были наши Субедей и Джебе. Это и есть люди длинной воли. Такие люди достойнее нойонов, что в прежние времена сеяли вражду между нашим народом. Уки удалось уговорить, и в стойбище Тимура пожаловали сваты.

- Для нас это великая честь, – говорил Тимур, но не могу таить. Известно ли Джучи-гуай и его сыну о происхождении нашей дочери, о том, что она не родная , а рожденная татарской женщиной. – Узнайте об этом, и мы дадим ответ.
После ухода посланников Баярма говорила мужу:
- Хозяин дома 5, зачем же вы сказали? Теперь они окажут.
- Я не смею врать и сам хотел подумать.
- Что тут думать? Отказывать Золотому роду! Гнев хотите на себя навлечь?! Не отказывайте, если передумают, я вас умоляю! – произнесла эти слова жена настойчивым тоном. – Говорят, Бату – самый умный из сыновей, его прочат в наследники. Высоко взлетит наша дочь!
- Она рождена их кровными врагами. Каково ей придется в их семье?
- Боракчин хоть раз давала кому-то себя в обиду?
- Нет, откажутся они.
- Не откажутся! Потому что Джучи сам… - тихо сказала жена
- Замолчи глупая женщина! И чтобы я больше этого не слышал! Грязные сплетни все это.
Когда сваты пришли второй раз, Тимур принял хадак - шелковый шарф.
Борачин, узнав о свадьбе, заупрямилась:
- Не выйду за него! У меня уже есть жених, я люблю его, вы знали об этом!
- Какой он жених, - говорила мать, - за столько лет не посватался? И не можем мы противиться Золотому роду!
Боракчин схватила кожаный сосуд для айрага 6, горстку ааруула 7 выбежала из юрты, оседлала коня. Хотела запрыгнуть на него, но Тимур взял за рукой за поводья.
- Куда собралась? Одна, посреди степи, погибнешь.
- Пусть. Но не пойду замуж силой!
- Знаешь, дочь, в жизни не всегда все выходит по нашей воле. Мы часто жертвуем своими желаниями ради семьи, рода, целого народа. Я могу прямо сейчас послать человека к Джучи, чтобы передал мой отказ. Твой отец своей кровью заслужил звание тысячника и багатура, а что будет после такой дерзости? Джучи и Бату будут сомневаться в моей верности, а как люди будут на нас смотреть? И не забывай, Боракчин, откуда ты родом. Ты можешь изменить судьбу твоего народа – тех немногих, что спаслись чудом от резни, сейчас они боголы, живущие со страхом за свою жизнь.
- Мне их судьба безразлична, заслужили ее, - сказала Боракчин пренебрежительным тоном. – Они – чужое мне племя. Я – монголка, а не татарка! Монголка!
- Но это твоя кровь! Ты можешь не признавать свой род сколько угодно, н их кровь в тебе течь не перестанет.
Боракчин запрыгнула на коня и ускакала.
- Куда поехала!! – кричала Баярма. Погибнет!
- Оставь ее, - сказал муж тихим спокойным голосом. – Она вернется.
Весь вечер проскакала Боракчин по берегу реки, совсем загнала коня. Нет, она не плакала, она злилась на судьбу. Как ни пыталась походить на мужчину, родилась деочкой – не избежать женской доли – выйти замуж по воле родителей. Вернулась в юрту к ночи.
- Благодари Тенгри, что сохранил тебе жизнь, а то могли и волки в темноте загрызть! – ругалась Баярма.
- Да лучше бы волки загрызли!
Служанки надевали на Боракчин свадебный дээл из ярко-красного шелка, подпоясанный длинным широким узорчатым кушаком, заплели две косы, что называлось «разделить черные волосы», надели украшение невесты – суйх, длинные серьги из червонного золота, украшены бирюзой, кораллами и жемчугом. Невеста сидела с отсутствующим взглядом, как будто не ее свадьба, не ее жизнь, и не на нее суйх надевают. Гости из овога, или рода, невесты сидели с правой стороны, а жениха с левой. Ели гости тихо, на монгольской свадьбе не шумят, женщины подавали бузы и борцоги двумя руками.
Когда Боракчин увозили в ставку, родители совершили обряд призвания счастья – даллага: вышли из юрты вслед за ней, мать держала с руках ведро с молоком и кричала «Хурай, хурай!» - «да сбудется!».
Когда закончилось празднество, жених и невеста сели на коней, да ускакали в ставку. Там они проехали верхом между двумя кострами, теперь им идти вдвоем о жизни сквозь огонь и воду, и не важно, как состоялись встреча и знакомство, все, что было до, значения уже не имело.
Потом невеста должна была совершить поклон семейному очагу, бурхну Золотого рода, свекру, свекрови и другим старшим родственникам мужа. А так как у свекра, помимо свекрови было еще несколько жен, пришлось поклоняться поклоняться еще и им. Старшая жена Джучи Саркаду к тому времени скончалась, и вторая жена Уки, теперь свекровь Боракчи осталась в роли старшей. За день до торжества злые языки донесли Уки о татарском происхождении Боракчин. Пока кланялась, невеста видела взгляд Уки, полный злобы и презрения. Потом ей велели поклониться другой жене Джучи Хан-Султан, та сидела не в боктаг, а в покрывале, глядела своими огромными глазищами на Боракчин пристальным, изучающим взглядом. «Вот попала я» - думала она. За что же, Тенгри, так меня наказываешь? Стала бы женой простого человека, жила бы нормальной жизнью, без вражды». После поклонов она должна была соблюсти обычай избегания – не разговаривать и не встречаться с теми, кому поклонилась, а еще сидеть три дня в юрте мужа за занавеской.
Наконец, остались они одни, и Боракчин откинула занавеску:
- Хозяин. Дома, почему не спросили у меня, когда отправляли послов, хочу ли стать вашей женой, свободна ли я?! А у меня был жених, и я его любила, любила больше жизни! Ради своей похоти ломаете жизни людей, да покорает вас Вечное Небо!– кричала она со слезами, гневом и негодованием, а он сидел молча, задумавшись, глядя на очаг посредине юрты, держа в руках чашу с айрагом, и в ее сторону даже не смотрел.
- Вместо свободы и счастья с возлюбленным, я теперь в семье, где будут все ненавидеть! Что вы молчите?! – негодовала Боракчин. А у мужа так и не отразилось на лице никаких эмоций: ни злобы, ни обиды, ни раскаяния.
- Не важно, что было раньше, Небо нас соединило, лучше не противься небесной воле и прекрати истерики, - говорил он с улыбкой спокойным голосом. – Вон, огонь скоро потухнет, - указывал он взглядом на очаг, намекая, чтобы жена занялась своим делом. Сжимала Боракчин кулаки, так хотелось врезать этому худощавому, миловидному мальчишке с длинными косами, который был моложе ее на два года.

Когда Бату навестил мать, она спросила, чуть не плача:
- Почему ты мен обманул? Почему не сказал, что она татарка?
- Матушка, никто вас не обманывал. Боракчин с младенчества воспитывалась в семье унгиратов, воспитывалась в монгольских обычаях, значит, она монголка.
- Но кровь наших врагов никуда не делась! Если понравилась тебе девка, в чем проблема? Взял бы ее у отца как наложницу. Но ты сделал своей старшей женой татарку! И не боишься, что предаст? Ведь предательство в крови у ее племени.

Уки приказала своей главной служанке, худощавой китаянке Джингуа узнать подробно о жизни Боркачин. Вернувшись, Джингуа сказала:
- У Боракчин 8 был возлюбленный, говорят, кипчак. Этого брака она не желала.
- Прекрасно! – обрадовалась Уки. – Она совершит ошибку. Такую ошибку, которая поможет нам от нее избавиться.
В юрту Боракчин пришла девочка лет двенадцати, половчанка, сказала, что ее прислала Уки-фуджин ей на службу.
- У меня и так достаточно рабынь. Зачем мне еще? - удивилась Боракчин.
- Но не могу же я вернуться обратно, мне приказали, - сказала девочка.
- Раз так, проходи. Как зовут?
- Аппак.
- Кипчачка?
- Да. Из Хорезма.
- Ясно.
- Фуджин, мне кое-что сказать вам надо. Чтобы другие не слышали.
- Выйдите! – приказала Боракчин двум служанкам.
- Вас сегодня ночью будет ждать человек на берега реки, я вас провожу.
- Какой еще человек? Зачем он будет ждать?
- Не знаю, назвался Оврул…
Жар пробежал по телу Боракчин от его имени. «Неужели готов рисковать жизнью? Неужели надеется бежать?»
- Не надо никуда провожать! Я никуда не пойду! – говорила Боракчин, пытаясь произносить твердым, уверенным голосом госпожи, но в голосе слышался плач. – Я теперь жена! Ты что, не знаешь, что за прелюбодеяние полагается смерть? Добиваешься, чтобы мне хребет переломили? – она хотела бы с ним встретиться, увидеть в последний раз, сказать пару слов на прощание, успокоить свое сердце. Но если кто увидит, то произойдет то, что страшнее смерти: не может она подвергнуть позору и бесчестию родителей.
- Ему передать, что вы не придете?
- Нет, не ходит туда и ничего не передавай. Ступай к служанкам.
Уходя, Аппак остановилась.
- Госпожа…
- Что еще?
- На самом деле это приказала передать Джингуа.
- А это еще кто?
- Главная служанка Уки-гуай. Они хотели вас поймать с ним…
- Все ясно… - ровным низким голосом сказала Боракчин. – Как будто это я к нимв невестки напрашивалась! Почему решила рассказать? – спросила она удивленно служанку.
- При Уки-фуджин я самая низкая рабыня, мне приказывает не только госпожа, но и другие рабыни. Зачем мне делать плохие поступки ради нее? Уки-уджин уже не моложа, а вы, госпожа, молоды. Если ваш муж станет ханом, то вы станете самой главной госпожой. Поэтому мне лучше быть верной вам.
- Молодец, мелкая! Соображаешь! Но ты делай вид, что по-прежнему служишь фуджин и докладывай мне обо всех.
- Поняла! – радостно сказала девочка.
- А вторая из жен, которая в платке, она не так опасна?
- Скажите тоже! Это же Хан-Султан, дочь самого покойного хорезмшаха! Уки-фуджин хан уважает, а Хан-Султан, словно околдован! Ее пленницей к нему привели на аркане, - засмеялась рабыня и Боракчин с ней. – А сейчас – госпожа! Говорят, по ее просьбе хорезмшах казнил ее мужа и его родственников.
- Ничего себе! Даже так…

Всю ночь простоял Оврул с конем у реки, как и слуги Уки, караулившие его. Уел Оврул обманутым, ругал его брат:
- Безумец! До того докатился, что в блуд в чужой женой хотел впасть и себя погубить! Думал, она захочет с тобой погибнуть? Дурак!
- Я лишь свое хотел забрать. Монголы пришли и отняли у нас наши земли, нашу свободу, теперь и отнимают наших женщин.
- Опомнись, чем они хуже наших ханов? Они принесли закон – Ясу и жизнь спокойнее стала.
Утром Боракчин услышала крики за юртой. Выйдя, он увидела, как Джингуа куда-то вела за локоть и ударяла палкой.
- Почему Боркчин не пришла? Ты не выполнила приказ?
-Я сказала ей, она сама не захотела!
- Врешь, негодница! Почему не уговорила ее пойти?
Боркчин схватила Джингуа за руку, вырвала у нее палку и замахнулась:
- Ты что творишь?!
- Госпожа, я наказываю рабыню за то, что плохо вам служит, бездельничает.
- Кто тебе разрешил наказывать моих служанок?! Шла вон отсюда!
- Простите, госпожа, я для вас старалась.
Аппак вытирала слезы и злорадно улыбалась вслед своей обидчицы.

- А она не глупа… - сказала Уки, когда Джингуа вернулась, дается в ловушки не попадается. Но ничего у Бату будут и другие жены, я сама найду ему вторую жену красавицу, унгиратку из знатной семье, и он перестанет обращать внимания на первую.


__________________
1 Татары – племя или группа монголоязычных или тюркоязычных племен Центральной Азии, являлись сильными врагами монголов. К современным казанским, крымским и сибирским татарам, вероятно, отношения не имеют.
2 Кимаки – кочевой народ, живший на территории современного Восточного Казахстана в IX-XI вв.2 Старый 3 Ургенч (Гургандж)
4 Цзинь – государство на севере Китая, основанное чжурчженями
5 Жена мужа не называла по имени
6 Монгольское название кумыса
7 сушеный творог, куски размером меньше, чем хурууд.
8 госпожа
Прошло три дня, наступило время снятия занавески. Джучи, стрелой поднял занавеску, и, как полагалось, произнес: «Выходи, дочь моя, выросшая в неизвестном нам месте, из своего укрытия». Уки, стараясь скрыть недовольство за вежливым тоном, сказала заученные слова: «Садись на верблюда черной масти и веди свой караван». Боракчин вздохнула с облегчением: теперь она могла разговаривать с новыми родственниками.
В ставке праздник – таах, первое пострижение сына Джучи Хан-Султан Берке. У золотого шатра собрались старшие сыновья Джучи и нойоны с женами.
Боракчин еле удерживала на голове бокку, не умея держать спину и шею прямо. Он ждала, когда же, наконец, торжество закончится, чтобы можно было поскорее вернуться домой и сбросить с головы этот тяжелый неудобный убор. Тяжела, однако, бока, для неблагородной головы! Красить лицо белилами наотрез отказалась, несмотря на уговоры служанок.
Миниатюрная девушка играла на кобузе, уйгурском двухструнном музыкальном инструменте.1 Женщины, стоявшие рядом в бокках, украшенных драгоценными камнями и перьями, глядели, ехидно улыбаясь, на неуклюже стоящую и все время придерживающую боку Боракчин. Но одна из них заговорила о девушке с кобузом, и на какое-то время на Боракчин не смотрели.

- Это новая наложница Джучи-гуай, опять сартянка. В последнее время что-то его на них потянуло.
- И что он в них находит? Но она похожа на монголку.
- Говорят, у нее отец перс, а мать киданька. На нашем языке хорошо говорит.
- Ах вот оно что!

Нежные белые пальцы юной наложницы касаются струн, издавая печальную музыку, словно плач.
Люди думали, что это плач невинной души, отданной родными, чтобы умилостивить завоевателей, разом лишившейся детства и девичьей чести, но принявшей свою судьбу и глядящей кротким взглядом на своего господина, его сыновей и двух старших жен. И пусть думают. Пусть не догадываются, что попала она сюда по своей воле и задумке.
Фария глядела на Хан-Султан, приветливо улыбаясь, и перед глазами вставала пятилетняя девочка по имени Дильбар, монголоидной внешности, похожая на ее мать, что родом из Западного Ляо.

1 Лютня кобуз охарактеризована М.Кашгари как "музыкальный инструмент, похожий на уд", то есть с грушевидным корпусом.

Девочка бежала по базарной площади Самарканда, наполненной толпой. Она бежала, пробираясь сквозь толпу, громко плача, ведь площади стоит на коленях ее отец, а рядом с ним стоит палач, держа саблю над его головой.
Мужчина на коне в окружении множества воинов поднимает руку, палач опускает саблю на шею отца, и этот момент девочка не забудет никогда. Он ей будет являться в кошмарах каждую ночь. Потом сабля палача возвышается над головой матушки, и тут чья-то рука закрыла девочке глаза.
- Дильбар, - идем скорее!- послышался женский голос. Дильбар оглянулась и увидела тетю Фатиму, сестру отца. Она крепко сжала ее руку и потянула куда-то. Они бежали долго, Дильбар упиралась, желая побежать туда, где ее мать. Вокруг лежали окровавленные трупы убитых самаркандцев.
- Не смотри туда! – говорила тетя. – Смотри на меня. Она привела Дильбар в дом ее мужа перса Ахмеда, придворного отца.
- Они скоро придут за нами! – слышала Дильбар разговоры взрослых.
- Быстро собирай вещи! Бели самое малое.
- Куда мы бежим?
- К родственникам Нур-хатун, к кара-китаям.
- Нельзя, мой брат их предал.
- Предал, но потом снова вступил с ним в союз. С нами Дильбар, она внучка гур-хана.
Крытая повозка идет в неизвестность. Дильбар запрещено выглядывать оттуда, она слышит только стук колес и ржание лошадей, чувствует, как трясется сидение под ней из-за быстрой езды. И рядом не ни матери, ни отца, их не только нет рядом, их просто нет. Нет, потому что пришли хорезмийцы и отняли их жизни. Теперь никто не возьмет Дильбар на руки, не будет рассказывать сказки. Даже плакать бесполезно, мать и отец на ее плач не придут – так сказали взрослые. Еще взрослые говорили, что эта юная большеглазая красавица и черными, как ночь, густыми волнистыми волосами и белой кожей, которая появилась в их доме как вторая жена отца, принесла смерть в дом. Дильбар любила ее, как любят дети красивых людей, которые им кажутся добрыми, ведь сказки сочиняют только о красавицах. И вот, эта прекрасная принцесса просит своего отца убить ее семью… Нет, красавицы – это зло, они коварны и бездушны. Так теперь думала подросшая Дильбар, сидя в киданьской юрте. Спустя год, как они прибыли в государство Западное Ляо, зять гурхана, найманский вождь Кучлук, бежавший от Темуджина. Кучлук думал выдать беглого визиря с дочерь казненного хана, но его жена Тафгач-хатун запретила выдавать родственников погибшей сестры, особенно племянницу, в которой она души ни чаяла.
Ахмеду и Фатиме ощутили горький вкус жизни на чужбине, где речь слышана не тюркская, иранская, а незнакомая монгольская, где презирают их веру, запрещают отмечать праздники Курбан и Ураза, где храмы закрыты. Дильбар еще не успела впитать основы веры в Самарканде, и Ахмеду и Фатиме оставалось только с болью в сердце наблюдать, как другая ее тетя по матери воспитывает девочку как буддистку. Они бы снова бежали, но бежать некуда: на западе их враги хорезмийцы , на востоке – монголы, о которых ничего не известно, кроме того, что они их язык похож на язык киданей. А Дильбар Западное Ляо не стало чужим миром: там жили люди, похожие внешне на нее и ее матушку, и язык киданей она усвоила быстро. Но ее религией буддизм не стал, как не стал ей ислам, не стало ни христианство, ни шаманизм, а стала ненависть к хорезмшаху и его дочери. Он берегла и растила это чувство, как крестьянин растит фруктовое дерево в оазисе. Ненависть стала её и верой, и подругой, и воздухом и глотком воды в среднеазиатской пустыне. Она заставляла жить, заставляла быть сильной. Девочке исполнилось 11 лет, она уже была готова к жертвоприношениям ее Богине Ненависти. А тетушки Фатима и Тафгач ненависть лелеяли, не давали уйти из памяти девочки убитым родителям.
Новое дуновение ветра опять изменило судьбу Дьльбар и дало ей шанс вернуться в родные места. В Азии появился новый игрок и перепутал все карты хорезмийцам и кара-китаям. Кучлук терпит поражения от монголов, оседлые жители отказываются защищать Западное Ляо Ахмед решает, прежде, чем быть с женой и племянницей убитыми ли стать пленными рабами бежать к монгольскому военачальнику Джэбэ и предложить ему свою помощь: он знает кара-китаев, знает хорезмийцев. С последними у него счеты: они убили не только правителя, но и родственника, в случае войны, поможет с превеликим удовольствием. Только Дильбар решил представить своей дочерью: кто знает, если монголы заключат союз с Хорезмом, и выдадут их султану, что будет с девочкой? Нет, не убьют, конечно, но сделают аманатом при дворе или отправят в гарем.
- Дорогая, - говорил Ахмед, - нам придется бросить тетушку и твоих друзей. Иначе мы погибнем, кидании обречены.
- А если погибнем, я не смогу отомстить. Да, придется бросить, и мы сделаем это. Я не буду переживать.
Дильбар чувствовала боль в душе, но это первая жертва ее богине ненависти, которой она ревностно поклонялась.

Ахмед усердно служил монголам: участвовал в походе на Хорезм, консультировал полководцев по устройству ирригации и крепостных сооружений. Когда были захвачен Мавверанахр, он был поставлен даругой в одной из местностей. Вскоре принцесса узнала, что не родственников мужского пола по линии отца у нее совсем не осталось: никто не выжил во время правления Ала ад-Дина Мухаммеда. Дильбар просила дядю брать ее в поездки. Она видела руины некогда цветущих городов, съездила она в сопровождении слуг и в родной Самарканд. Город за 8 лет только успел оправиться после резни, учиненной войсками хорезмшаха, только высохли слезы, и снова разорение… Восемь мирных лет запомнят жители древнейшего города – потомки иранских и тюркских народов, веками жившие рядом и создававшие смешанные семьи. Пройдет столетие, и монгольские народы станут частью Мавверанхра, их дети Тимуриды восстановят разрушенное, построят мечети и дворцы, медресе, обсерваторию. А пока кровь… Проезжала по улицам и видя разрушенные дома родного города и обезлюдевшие улицы перед глазами вставала все та же картина, что и в детстве во время захвата города Ала-ад-Дином Мухаммедом. Но монголы не стали устраивать резню горожанам, как в Отраре, Бухаре и Гургандже, убив только тюрков из гарнизона, но ограбили жителей и увели в плен ремесленников. «Они друг друга стоят» - думала она про монголов и хорезмийцев. Хоть бы друг друга перерезали!» Ала ад-Дин Мухаммед умер в одиночестве и нищете, и это грело душу принцессы, но его дочь… Ее не обесчестили нукеры, не продали на рабовладельческих рынках, не зарубили монгольской саблей. Она снова хатун, снова на высоте, родила сыну кагана наследника. Видать, обладает злыми чарами, на которые попался не только отец Дильбар, но и сын самого Чингисхана. Но пусть не думает, что ей повело.

Дильбар взрослела и становилась изящной азиатской девушкой, похожей на фарфоровую статуэтку, с белоснежным лицом, длинными прямыми гладкими волосами и нежным голосом. Она потребовала от дяди, чтобы тот отправил ее как подарок к Джучи-хану.
- Это не возможно. Он не примет подарки человека из владений Чагатая. Ты же слышала, как братья ненавидят друг друга!
- Придумайте что-нибудь! Нет другого способа отмстить. А если не отомщу, жить мне будет незачем!
- Не смей так говорить!
- Ваш друг Фархад стал наместником в каком-то городе в Улусе Джучи, вы говорили. Пусть он
отправит меня в гарем, как свою дочь!
Дильбар в сопровождении нескольких слуг, направлявшаяся в ставку Джучи, имела при себе два письма: одно – в случае, если их остановят, второе - для Фархада. Первое было якобы от покойного отца, просившего родственника приютить дочь. Нукеры, остановившие экипаж, услышав, что сирота держит путь к родственника и увидев письмо покойного отца, не стали препятствовать. Во втором Ахмед просит старого друга помочь племяннице, имеющей огромное желание стать наложницей Джучи, отправить ее к хану как свою родственницу, и обещает в долгу не остаться.
- Вы должны представить меня под другим именем, - говорила Дильбар с мужчиной в приказном тоне, чем ввела его в ступор. – Возможно, Хан-Султан помнит имя дочери ее покойного мужа.
Теперь я Фария, отныне так меня и зовите.
- Но как же я объясню, моя племянница похожа на девушку из Китая, если я перс?
- Все очень просто: мать вашей племянницы – и киданей.

И теперь она, Дильбар-хатун, дочь Усмана, хана ханов из династии Караханидов, истребленной хорезмшахом, здесь, в Улус Джучи, чтобы покарать ту, по чьей вине погибла семья. Она обязательно назовет свое настоящее имя, когда все свершится, чтобы знал враг, кто и за что нанес удар.
И принесла она новую жертву Богине Ненависти – девичью честь. Ненависть… ее яд пронимает в кровь и течет по всему телу, не давая свободно дышать. Она уничтожает разум, заставляет забыть любые моральные принципы и страх перед Всевышним. Она овладевает женщиной так, как не овладевает мужчиной, ибо у ненависти женское лицо…
Хан-Султан не волновало, что у мужа, кроме нее шесть жен и несчетное количество наложниц, не задевало женскую гордость. Она подарила ему троих сыновей, чем заслужила уважение мужа, но была холодна, хоть и покорна, приходила к нему с вечно печальным лицом. У Джучи появилась еще одна пленная тюрчанкаНасира, та была похожа внешне на Хан-Султан, но моложе и покладистее, а Хан-Султан глядела на все равнодушным, отсутствующим взглядом. Она редко находилась в компании других жен, предпочитая общество сыновей и рабынь – хорезмиек и персиянок. Иногда ей наносили визит имамы и суфии. Во время их визита она заставляла сыновей сидеть в юрте и слушать, что они говорят, объясняя другим, что это надо для того, чтобы мальчики лучше освоили тюркский огузского диалекта. Она решила, что ее жизнь теперь – это жизнь сыновей, но, все же, иногда позволяла себе предаваться воспоминаниям. Глядя на звезды по ночам, искала похожие на те, что видела во время похода в Илал через пустыню и в самой крепости, где, несмотря на лишения, чувствовала себя самой счастливой. Она вспоминала Али, хоть и больше не мечтала о встрече с ним. Он прослужил даругой недолго, скончался от неизвестной болезни. Как было бы легко и спокойно на душе принцессы, если бы он погиб за веру, но нет.. Умер своей смертью, служа язычникам, не видать ему рая после Судного Дня. И с ней будет то же самое. «Поэтому не живи больше своей жизнью, своими чувствами, своей печалью, живи жизнью сыновей. Воспитай их так, чтобы они не стали варварами, привей им тюркскую и персидскую культуры, те. В которые впитала ты с молоком матери. А когда они вырастут, их родне по отцу придется несладко, и ответят монголы за разрушенный Хорезм и попранную честь рода султана Ала-ад-Дина Мухаммеда: за позорную смерть Второго Александра Македонского в бегах и нищете, за унижение Повелительницы женщин мира Теркен-хатун, теперь прислуживающей женам Чингисхана и питающейся объедками с их стола, за рабство дочерей шаха».
Хан-Султан обрадовалась появлению новой девушки из Хорезма, видя в любой хорезмийке потенциальную союзницу. Она пригласила Фарию в свою юрту.
- Я прекрасно понимаю твою печаль. Я оставила свою жизнь в Илале, и ты оставь ее в родном доме.
- Благодарю вас за милосердие, говорила Фария-Дильбар, а в мыслях звучали не те слова: «Вот дрянь! Еще жалеешь себя, что-то говорит про сломанную жизнь. Если бы ребенком видела, как падает с плеч твоего отца!»
- Можешь приходить ко мне, если будут обижать. Я нашим сестрам в помощи не отказываю.
Фария улыбнулась, подумав: «Какая еще сестра? Я – стану твоим концом, Хан-Сулан, своей жизнью ответишь за кровь Караханидов!»
Боракчин смотрела за женщинами, катающими войлок, а сама думала, что жить как-то надо среди этих женщин, людей недобрых, людей лукавых. Не зря христиане говорят, что это Ева уговорила Адама вкусить запретный плод. С мальчишками было проще: обидел – получил тумаки и замолчал. А здесь такое не пройдет… Надо ум иметь, чтобы им противостоять. Но где бы его взять… Вспомнила она, как мать советовала одаривать подарками многочисленных жен отца и братьев мужа, а то и гляди, забудут про ее кровь татарскую. Сшей, говорит, халаты, пояса. Решила шить Боракчин, хоть и не любила это делать. То ли дело, охота, стрельба из лука, вот это нормальные занятия! А шитье – так, для девчонок!
- Ну, кто так делает шов? Он же разъедется. Смотри, каким он должен быть, - говорила Уки невестке, сидящей на левой стороне юрты (невестке не положено было сидеть на правой стороне для гостей), показывая шов на своем рукаве. - Сделай, как положено.
- Да, - отвечала Боракчин, кривя губы, пытаясь изобразить кроткую улыбку.
В следующий раз позвала ее Уки. В юрте, кроме нее, сидели Хан-Султан и жена Орду-Иджена, старшего брата Бату. Боракчин снова подарила два халат: Уки и Хан-Султан. Свекровь поглядела, потрогала пуговицы из узелков, и сказала: «Кто так делает узелковые пуговицы? Разве так делают узлы? И зачем пуговица красного цвета, когда халат коричневого? Все одного цвета должно быть. Переделай. И почему тебя мать ничему не научила?
Тут Боракчин подняла опущенный взгляд, посмотрела на Уки и молвила:
- Зачем же мне переделывать, если вам снова не понравится? Лучше я не буду делать.
- И правда, - вдруг заговорила Хан-Султан, сидевшая до того молча с отсутствующим взглядом. – Зачем заставляете шить Боракчин, у вас же есть рабыни?
- Похоже, тебя не только рукоделию не научили, - повысила голос Уки, до того говорившая спокойно, - но и почтению к старшим! Хотя, стоит ли удивляться, зная, в каком племени ты родилась? Кровь есть кровь, как ни воспитывай!
- Уже поздно. Позвольте, я вернусь к себе, - сказала Боракчин, изображая улыбку и сжимая пальцы в кулак, и спешно покинула юрту свекрови.
Боракчин всю ночь просидела, не сомкнув глаз, думая, что с этим делать, как жить дальше. Да, с девчонками бороться она в детстве не училась.
На рассвете она сообщила служанкам, что идет охотиться, оседлала коня и ускакала одна.
- Как? Вы едете одни?! – удивилась Аппак. – Вам нельзя просто так взять и поехать одной, вы же хатун!
- Ни слугам говорить, что мне нельзя!
- Когда господин узнает, он будет на вас сердиться!
- Ну и пусть! Не я напрашивалась к нему в жены и в невестки его матушки!
- Он и на нас сердиться будет! – кричала маленькая половчанка вслед скачущей всадницей. Аппак тут же побежала за нукером.
- Госпожа уехала совсем одна на охоту! Ее надо догнать и охранять! Вдруг с ней что-то случиться? Не сносить всем головы!
Над Иртышем возвышался холм, заросший деревьями, а над ним чистое голубое небо, а на нем, словно одинокий ягненок на широком лугу, гуляло маленькое белоснежное облако. Небо с облаком, холм с деревьями отражались в зеркально чистой речной воде. Туда и решила подняться Боракчин, привязав коня к дереву.
- Стой тут! – приказала она догнавшему ее нукеру.
- Куда вы? Хочу забраться наверх, там красиво!
Тут неожиданно наверху за деревьями показались два силуэта «Наверно, тоже охотники» - подумала Боракчин. «А вдруг кипчаки из вражеского племени? Надо подобраться к ним поближе» Она украдкой подошла и спряталась за деревьями. И снова неожиданность: услышала знакомые имена: Джучи, Бату.
- Джучи обычно охотится на горе неподалеку, вон в той стороне.
- Правда ли, что он не отправился в поход на кипчаков и булгар из-за болезни?
- Не знаю, но то, что болеет в последнее время часто – правда.
Один другому передал маленький мешочек, ток развязал, высыпал монеты в ладонь, и разочарованно спросил:
- Это все?
- Остальное потом получишь.
«Так они следят за Джучи! И кому-то докладывают. Но кому же?» - подумала Боракчин.
- Там кто-то есть! – сказал взявший мешок.
«Проклятье!» - подумала Боракчин и вытащила из ножен саблю.
- Женщина! Я убью ее, уходи скорее!
И замахнулся саблей на девушку, только его сабля напоролась на ее саблю.
- Сюда! – закричала Боракчин.
Нукер услышал чьи-то крики и звук от ударов сабель и поспешил наверх холма. От удара в ногу Боракчин упала, уронив саблю, тот отодвинул ногой саблю в сторону и уже готов был зарубить Боракчин, если бы ни прибежавший нукер, который отвлек лазутчика на себя.
- Он нужен живым! Это лазутчик! – приказала Боракчин, ползя к лежащей сабле. Она поднялась, прихрамывая на больную ногу, вытащила из поясной сумки аркан и набросила на мужика, сражавшегося с нукером. Тот от неожиданности пропустил удар и был ранен.
- Вытащи у него мешок с монетами, пока не успел выбросить!
Удивительная картина приковывала взгляды людей: жена Бату едет на коне в ставку на коне, ведя мужика на аркане.
«Как, все-таки, хорошо воевать с мужиками! – думала Боракчин.
-А если бы он тебя убил или того хуже?! – кричал в юрте обычно всегда спокойный и молчаливый Бату. На его, обычно каменном, лице отражалась тревога, оно даже побледнело. – Ушла, не спросив позволения мужа. Что я должен был думать – сбежала?!
- Вам было все равно, каково Боракчин, когда брали ее в жены против воли, девушку, у которой уже был жених. Вы не думали, каково будет ей, среди Борджигинов, кровных врагов ее племени? И Боракчин не подумала о вас.
- Что?! Вместо благодарности за оказанную честь твоим родителям, ты еще упрекаешь?
Задержанного посадили в деревянный ящик с отверстием.
Бату и Джучи и Цветноглазый стояли рядом, глядя на заключенного.
- Кто тебя послал? – спрашивал Бату как всегда спокойным ровным голосом. – Скажи, и тебе дадут воды.
Тот молчал в ответ.
- Разрешите, я с ним поработаю, - говорил Жак. – Мигом у меня расколется!
- Ну, зачем сразу? – говорил Бату с дружелюбной улыбкой. – Тебе лишь бы пытать кого-то. Посидит пару дней в ящике под палящим солнцем без воды, и научится говорить. А если нет, тогда уже можешь приниматься за любимую работу. – А тебе желаю хорошо отдохнуть, - сказал он, глядя на арестанта, высунувшего мокрую от пота голову в отверстие ящика и глубоко дышавшего.
Отойдя от заключенного, Бату обратился к отцу:
- Не сомневаюсь, вы думаете о том же человеке, что и я. Так ненавидеть родного брата, даже зная, что он не станет наследником кагана…
- Готовься, Бату, - говорил Джучи сыну. – Проклятие меркитского плена твоей бабушки будет висеть над нами всегда.
- Я сделаю так, чтобы они забыли об этом, я стану таким же великим, как и мой дед, завоюю еще больше земель, прославлю ваше имя и наш улус, и замолчат клеветники!
- Пусть поможет тебе Тенгри. Но сейчас тебе будет трудно.
Пойманный оказался десятником из охраны. Прошло два дня, лазутчик молчал. Пришлось подключить Жака, который поработал ножом и раскаленным железом, и мужик заговорил. Как и предполагалось, он докладывал человеку, приезжавшему из Чагатайского улуса
Как только Джучи поправился после долгой болезни, он сразу отправился с сыном на гору охотиться на быстроногих куланов.
А твоя жена – сильная женщина и умная, - говорил Джучи сыну, подгоняя низкорослого монгольского коня.
Мы не ошиблись с выбором. Такая женщина должна быть рядом, когда будет трудно. Вот, мне не повезло: мои жены красивые и сильные, а умом не блещут.
- О Хан-Султан бы не сказал такого: читает, пишет на трех языках.
- Писать и читать ее во дворце хорезмшаха научили, а думать – нет.

Прибежала радостная Аппак и сообщила, что к Боракчин пришла очень важная гостья.
- Кто же это? – удивилась она.
- Вы ни за что не догадаетесь! Сам Хан-Султан!
Хан-Султан вошла в юрту в сопровождении двух служанок, несших сундук.
Поприветствовав ее, Боракчин ступила на перевязанную ногу и почувствовала резкую боль. Хан-Султан взяла ее за руку и подвела к сидению у очага. У Боракчин тело сжалось от чувства неловкости из-за внимания такой влиятельной женщины и благородной по рождению. О ней говорили больше, чем об Уки, слава о красоте дочери хорезмшаха и колдовских чарах вышли далеко за пределы орды Джучи. Боракчин слышала, что принцесса высокомерна, не допускает никого к себе, кроме сыновей и рабынь из Хорезма и Персии. А тут сама явилась, спрашивает о самочувствии, принесла целый сундук подарков: шелковые ткани, хорезмийские халаты, украшения и разные сладости, среди которых была странная масса серого цвета.
- Попробуй, это халва. Ничего вкуснее нет на свете, говорила, улыбаясь, принцесса.
Боракчин вкусила и побежала за айрагом, настолько приторно сладкая вещь, она была к любым сладостям непривычна.
- Здесь не принято есть сладкое, вся еда или кислая или пресная. А там, где я выросла, вкусы блюд яркие: острые, сладкие. Плов, шурпа, пахлава…

Как только Джучи поправился после долгой болезни, он сразу отправился с сыном на гору охотиться на быстроногих куланов.
- Для меня большая честь, что вы пришли. Я не ожидала.
- Слышала, на тебя напали на охоте, и решила узнать о твоем самочувствии.
- Я в порядке, только получила удар по ноге, но скоро заживет. Я в детстве часто дралась, так что не впервые.
- Оно и видно – засмеялась Султан. Она аккуратно сняла чадру и обнажила черные роскошные косы, и ее красота показалась Боракчин еще более необычайной. Золотые кольца и браслеты на руках, одетая в шаровары и кафтан, вышитый золотыми нитями, она вся сияла, словно звезда Востока. И как же ей, неуклюжей Боркчин с низким голосом, шаркающей походкой, далеко да такой красоты!
- А ты не поверишь, я тоже дралась!
- Вы?! Как?!
- Вернее, сражалась. И ранила двоих.
- Да ну!
Когда монголы напали на мою страну, первый раз в крепости, второй – когда пыталась бежать из плена. И мужские удары на себе испытала от обоих мужей. Я знаю, что такое жажда, от нее на моих глазах умерла мама. Так что, не думай, что я роза из дворцового сада. Я тюльпан, что растет в степи и пустыне. Но везде он останется цветком.
- Да, трудно представить, что вам пришлось пережить.
-Но не будем о плохом. За все годы пребывания тут ты первый раз заставила меня смеяться.
- Я?
- Я чуть не умерла со смеху, вспоминая выражение лица Уки, когда вы говорили про шитье. Она ждала, что невестка будет покорна, как рабыня, - расхохоталась принцесса. – И сейчас, когда услышала, как вела мужчину на аркане. И как я могла пропустить такое!
- Ну я же на охоту уходила, не могла без добычи вернуться.
- На самом деле, я пришла не только навестить тебя. Есть еще кое-что. Уки уже ищет для Бату вторую жену из знатного рода, чтобы обязательно была красива.
- Это неизбежно… У почетных всегда много жен и наложницы еще.
- Неизбежно. Но если твой муж влюбится в нее, то, что ты старшая не будет иметь значения. Уж поверь мне, я выросла в гареме. А при твоих мужских повадках это неизбежно.
- О чем вы, не понимаю?
- О том, как ты выглядишь, ходишь, разговариваешь.
- Если вы хотите сказать, что я некрасива, то это не изменить. Такой родилась. Тем более, с вашей красотой не сравнится ни одна женщина.
- Спасибо, дорогая моя, но я не про лицо. Про осанку, походку, про то, как ты еле стоишь в бокке, смотришь в пол, вместо того, чтобы на мужа глядеть. Но ничего, я научу тебя быть женщиной. Умеешь танцевать?
- Нет.
- Нет танца прекраснее персидского. Не знаю народа, умнее персов!
Она велела Боракчин встать, несмотря на больную ногу, и повторять за ней. Та неуверенно по нескольку раз пыталась повторить изящные взмахи и изгибы рук.
-Нельзя так резко, ты так себе руки подвернешь! Медленно, плавно!
- А говорят, вы носите чадру, чтобы быть незаметными, прячете красоту от мужчин, вам ничего нельзя.
- От чужих мужчин! Этот танец только для твоего мужа! Так и скажи ему, это будет льстить, потешит его мужскую гордость.
Когда Хан-Султан вернулась к себе, Аше ее спросила:
-Позвольте узнать, госпожа, почему вы к ней так добры? Вы же не подпускаете к себе монголок.
- Она не монголка. А татарка. Слышала, монголы вырезали почти все ее племя. Но кто она, это не важно. Бату прочат в преемники Джучи, а Боракчин – его старшая жена, и у нее есть характер.
- Это пока она наивна, как ребенок, но скоро мир, в который она попала, ее изменит. Поэтому надо за ней наблюдать и знать, что у нее на уме.

Как узнала Боракчин про вторую жену, стала забывать свою злость и обиду на Бату, задело это ее гордость, и не хотелось уступать Уки и ее окружению. Нет, не будет, так. Как они хотят. Сколько жен и наложниц бы ни имел бату, она, ее, Боракчин им не затмить. Никогда!
На следующий день Боракчин навестила новую наложницу Джучи с азиатской внешность и арабским именем Фарию, играющую на разных инструментах и на моринхуур, на флейте. Она дружит с Хан-Султан, значит, не дружит с Уки, значит, с ней можно подружиться, пусть научит ее музыке. И лоб и подбородок стала красить белилами, хоть поначалу и не нравилось, и зубы чернить. Боктаг не снимала с утра до вечера, чтобы привыкнуть к нему, и спину прямо держать научилась, ходить стала с высоко поднятой головой. Заметил Бату, какиой глубокий взгляд у жены, как она изящно двигается гибким телом, словно змейка, во время танца, какие волшебные звуки издают ее пальцы, прикасаясь к струнам.

В ставку пришла весть, что пойман сын покойного меркитского вождя Тохтоа-Беки Култукан-мерген. Приставка «мерген» у монголов давалась к имени метких стрелков излука.
Когда он предстал перед глазами победителя, тот спросил:
- Говорят, нет стрелка, более меткого, чем ты. Докажи это. Он повесил на дерево мишень, Култукан выстрелил, затем выпустил вторую стрелу и попал в зарубку, где оперенье первой стрелы, и расколол ее.
- Я оставлю его в живых, он храбрый воин, будет служить нам. А кагану не сообщу о его поимке.
- Отец, мы не можем. Чагатай этим воспользуется, его люди повсюду. Тем более меркит, а она нас называет меркитами, он обязательно разнесет слух, что мы покровительствуем меркитам не просто так.
- Хватит, - взглянул Джучи на сына с укором.
- Простите, отец, что напоминаю об этом, но вы сами говорили, что плен Борте-хатун всегда будет острым лезвием, меткой стрелой в руках наших врагов. Что, думаешь, Боракчин, взглянул он на жену.
- Все верно, говорите, хозяин дома. Нельзя гневить кагана. Наверно, он и так сердится на нас, что мы сейчас не можем воевать с кипчаками и болгарами1.
- Отец, прикажите его убить! Ради вашего и нашего будущего!
Вечером Хан-Султан рассказывала персидские сказки двоим сыновьям Берке и Беркечару, держа на руках младенца Бури, когда к ней пришел Джучи и приказал вывести детей. Хан-Султан радовалась, новая наложница стала отвлекать внимание мужа, и неужели снова? Она напряглась.
- Не бойся. Сказал Джучи, я пришел только поговорить. Есть то, что меня беспокоит. И рассказал о пленнике, которого не хочется убивать.
- Вам посторонний чужой человек дороже собственных детей?! Хотите второй разозлить Чингисхана? Доиграетесь так. Что он пошлет войско и захватит ставку! А ваш братец, что следит за нами будет рад выполнить! Этот пленник стоит того, чтобы нас всех перерезали? – говорила она со слезами. – А ваши резать умеют!
- И твои умеют! Тебе про Самарканд напомнить?
И тут Хан-Султан побледнела.
- Усман и Караханиды казнены за бунт против отца, за бунт в первую очередь!
- И у нашей войны была причина. Забудь, наконец, прошлое, и я забуду!
Он обнял ее за плечи, целуя ее шею. Она сжалась, тяжело дыша, но терпела, сдерживала себя, чтобы не оттолкнуть. Громкий плач проснувшегося младенца заставил Джучи отпустить жену.
- Не ставьте нас под удар, умоляю вас! – говорила жена. Вы не самый жестокий из монголов, но, но если сохраните ему жизнь, отнимете многие другие.
Но Джучи сделал не так, как советовали родственники – не приказал убить меркита сразу, а отправил послание Чингисхану, где сообщал о поимке сына меркитского вождя и просил разрешения сохранить ему жизнь. Из Монголии пришел ответ, что Култукана следует казнить. Так и было сделано, и без пролития крови: меркиту сломали позвоночник. Кровь знатных не должна проливаться, чтобы душа переродилась.

После рождения первенца, которому дали имя Сартак, Боракчин стало совсем не узнать: взгяд, улыбка, голос, походка, стали более женственны. И во взгляде муж теперь видел любовь и теплоту. Не было больше того дикого и обиженного волчонка. Протяжные монгольские песни, звучали из ее уст, когда плакал маленький Сартак, и тут же появлялась на лице малыша милая улыбка.
Подобрала, все-таки, Уки Бату вторую жену. Орбай, дочь знатного нойона, блистала красотой и свежестью утренней росы. Милая улыбка, тонкий голос, с виду покладистый нрав. Уки в ней сразу почувствовала родную душу.
Как-то Орбай увидела на Боракчин вышитый бухарский кафтан, подошла к одной из служанок и приказал достать для нее из точно такой же ткани и таким же узором.
- Это подарок госпожи Хан-Султан, говорила рабыня. Изготовлено специально для нее мастерами, то ли из Самарканда, то ли из Персии. Трудно будет такой найти. И помогу ли я сто-то делать для вас, я Боракчин-гуай служу.
- Теперь мне служишь! Делай, что тебе приказывают, старуха, если не хочешь быть битой!
Старуха пришла к Боракчин, пожаловалась. Та приказала посидеть с сыном, а сама пошла разбираться.
- Разве у тебя мало слуг, Абрай? Как ты можешь моим слугам приказывать? Зачем проявляешь неуважение к старшей жене? Если понравился кафтан, сказала бы мне, я бы узнала у Хан-Султан, откуда его привезли.
- Да, я должна уважать старшую жену моего мужа, - ехидно улыбалась девушка. –Но я дочь знатного монгольского рода, не могу уважать того, кто рожден в племени наших кровных врагов– татар, приговоренных к смерти самим Чингисханом!
Боракчин сжала кулаки, замахнулась:
-Сейчас как! – Но остановилась и опустила руку и ушла в свою юрту. Плакала недолго, тепло и улыбка малыша ее быстро успокоила. Но ночью глаз не сомкнула, все думала.
Придя вечером к жене, Бату увидел незнакомые лица служанок, только одну юную Аппак узнал.
- Откуда они? Я их раньше не видел.
- Хозяин дома, это рабыни-татарки.
- Что они здесь делают?
- Это я их приказала привести. Хан-Султан прислуживают люди из ее народа, и я решила также. Но если вам не угодно, они сейчас же уйдут.
- Но ты же и слышать о них не желала. Что случилось? – удивился Бату.
- Мое рождение моя кровь были для меня слабым местом. Я с детства обманывала себе, доказывая что я настоящая монголка. Но это всегда было страшным оружием в руках тех, кто меня не любит. И я решила принять свою кровь, признаться себе в том, кто я есть. Отныне люди словом «татарка» не смогут ранить Боракчин. Потому что она знает, кто она есть. Боракчин, жена внука Чингисхана и дочь некогда самого воинственного племени, наводившего ужас на соседей!

Бату велел жене пригласить старших женщин рода на трапезу, распорядился зарезать барана.
Матушка, Арбай, Хан-Султан я пригласил вас разделить с нами трапезу, поглядеть на то, как вырос мой сын. Очень редко удается вас всех собрать вместе, надеюсь, этот день нас сплотит еще больше. Но, кроме того, хотел бы сказать, что моя жена Боракчин, дочь уважаемого в народе полководца, подарила мне прекрасного сына и достойна уважения. Любое неуважение к ней буду считать за свою обиду, нанесенную мне, сыну правителя улуса.
Его взгляд останавливался по очередности: на Уки, Арбай, Хан-Султан. Уки ощущала растерянность, а Хан-Султан одобрительно подмигивала Боракин, а сама думала: «Да, я была права. Эта женина не так проста, как кажется». Боракчин чуть не расплакалась от такой открытой поддержки мужа, и ощущала ужасный стыд за то, что противилась их браку и долго вела себя с ним непочтительно, была холодна, как снежный ком. Поняла Боракчин, какого прекрасного мужа подарила ей судьба, и она должна его держаться. Отныне все будет по-другому: всю жизнь Боракчин теперь посвятит мужу, сыну и будущим детям.
Ели женщины тихо, как и положено. Дым от очага согревал воздух и разносил по юрте запах вареного мяса, солнечный луч проникал в тооно и освещал гэр. Возле очага стоял опорный столб, упирающийся нижним концом в пол юрты, верхним, имеющим развилку, в обод дымового отверстия, этот столб символизировал символ магическую связи поколений и времен, небо и землю. Но в гэре было шумно от звонкого детского смеха мальчишек Берке, Беркечара, Бури и маленького Сартака.
- Подумать только, дядя старше своего племянника на пять лет! – говорила Боракчин про Берке.
Посидев, женщины попрощались и разошлись по разные стороны, уведя детей за собой. Это была их последняя совместная трапеза.

После рождения третьего ребенка Хан-Султан перестала ходить к Джучи, когда он ее звал. То притворялась больной, то говорила, что кто-то из детей болеет. Две хорезмийские наложницы Насира, родившая сына Шибана, и Фария, тоже недавно родившая Шинкума, также обладали южной красотой и темпераментом, но не смогли заменить Хан-Султан: не было в глазах того огня. Однажды он устал и приказал привести жену во что бы то ни стало, больную или здоровую, хоть силой.
Он целовал ее дрожащие губы, ощущая ее слезы, ручьем льющиеся из глаз, напряжение во всем ее теле.
- В чем дело? Ты моя жена уже много лет. Почему снова стала строптивой?
- Я родила вам троих сыновей, - говорила Хан-Султан дрожащим голосом . – Что же вы еще от меня хотите? Я уже не молода, здоровьем слаба стала, красота увядает. У вас есть другие молодые красивые женщины. Зачем вам я?
- Ты не забыла его? Того человека из Илала? Прошло столько лет, он давно умер, а ты все еще о нем думаешь?
- Это неправда, просто я не хочу…
Он закрыл ее рот руками:
- Молчи! Ни слова больше!
Джучи и громко рыдающая Хан-Султан услышали какой-то шорох, обернулись и увидели стоящего у двери Берке. Мальчик потерял мать и пошел к отцу ее искать. Зайдя, он увидел громко плачущую и дрожащую мать и отца, грубившего ей. Такими своих родителей Берке еще не видел. Испуганный мальчик, плача, прижался к матери.
- Отец, почему обижаешь маму?
- Нет, сынок, - говорила Хан-Султан, отец меня не обижает, я плачу, потому что болею.
- Не думай так, Берке, - говорил Джучи, отец маму никогда не обижает!
- То вы кричали на нее! Я все видел!
- Что ты видел, сынок? Скажи, что видел? – испуганно спрашивали оба родителя.
- Как отец ругает маму, а мама плачет!
- Ты долго здесь стоишь? Давно пришел или нет?
- Нет, сейчас пришел.
Родители вздохнули с облегчением и продолжали убеждать ребенка, что отец мать не обижает.
Боракчин попросила мужа, чтобы он отправил к ней учителя Берке и Беркечара, который обучал их изобретенному недавно уйгурскому письму. На вопрос, зачем женщине обучаться грамоте она ответила, что хочет понимать своего сына и будущих детей, которые непременно будут ей обучены. Какое же оно красивое, изящное – монгольское письмо! Напоминает ей вышитые узоры на одежде. Глядел Бату, как старается медленно аккуратно рисовать вязь его жена, дивился, как она преображается: из неуклюжего, неуверенного в себе человека, в то же время, грубоватого, становится похожей на утонченную аристократку. Часто приходила к Хан-Султан, чтобы пообщаться с учеными людьми - мусульманами из ее окружения, особенно часто спрашивала об искусстве врачевания. Сама часто приглашала заезжих уйгуров и китайцев, узнавая, как и чем люди живут в других странах, во что верят, чем учение Иисуса отличается от учения Будды, о чем книга, посланная Всевышним у мусульман, в чем мудрость Конфуция.

Джучи болел уже несколько лет: отекали стопы, случали приступы сильной боли, сопровождавшиеся лихорадкой. Никто не знал, что это и от чего. Знали только, что болезнь та часто встречается у племени унгират, откуда была родом Борте-хатун, старшая жена Чингисхана. Когда заболевал человек у монголов, у его гэра ставили копье, обмотанное черным войлоком, и к нему никто не приближался, чтобы не распространялась болезнь. Но на этот раз приступы были особенно сильными. Но в этом случае все знали, что болезнь не заразная, а наследственная, поэтому правитель разрешил сыновьям и двум женам посещать его. Боли раньше приходили и уходили. А сейчас приступы были особенно длинные, и лихорадка длится долго. Чувствует Джучи, что наступили его последние дни. Ни шаманы, ни мусульманские врачи не могут уменьшить боль.

Предчувствуя смерть, попросил Джучи принести ему пучок степной полыни, чтобы в последний раз почувствовать этот запах кипчакских степей. Аромат, впервые вдохнув который, сын агана решил, что останется здесь навсегда. Пришла та, которую ждал,но не надеялся, что она придет. Хан-Султан сжала в руках руку лежащего мужа. Рука ледяная, а ведь у него был жар!
- Ты пришла? Кто заставил? Что вы? Никто, сама беспокоюсь. Все пройдет, так уже было ни раз.
- Что ж ты печалишься? Скоро освободишься от меня, вздохнешь спокойно, никто тебя не будет больше принуждать. Долго этого ждала? Может, мой сын по обычаю возьмет тебя в жены, но не притронется, ты ему не нравишься.
- Не говорите так, хан. Я не хотела вашей смерти! Только благодаря вам со мной случилось того, что испытали многие женщины Хорезма. Лучше оказаться у вас, чем быть обесчещенной множеством нукеров.
Тот засмеялся сквозь слезы:
- Ты ли это говоришь? Наконец, ты научилась соображать!
- В молодости бы даже в мыслях произнести такие слова не смогла. Жизнь сделала меня циничной. Боялась даже в глаза мужчине глядеть, а потом увидела, что делают с женщинами на войне, когда нас вели из Илала.
- Забудь прошлую жизнь, наслаждайся настоящим, как будто ты не жила во дворце и не была дочерью султана. Тогда сможешь полюбить эту жизнь, эту степь, просторы и шелест ковыля. - Да, вы правы. Я буду стараться забыть мою семью, мою юность. Даже кукол отдала, чтобы не глядеть на них и не вспоминать мою семью. Помните? Кукольники встретились по дороге в ставку?
Он тихо улыбнулся:
- Подумала, страшный варвар хочет крови невинных артистов?
- Я тогда первый раз вас зауважала. Я же поняла, за что вы их хотели казнить. И за те удары плетью обиды не держу. Вы тогда не хотели, чтобы я голодала.
- А за последнее?
- Тоже. Вы муж, вы были вправе требовать. А я должна была покориться. Знаю, что была плохой женой, но больше никогда не буду вам перечить и смогу вас полюбить, только не умирайте!
Аромат полыни и черные глаза тюрчанки… Это все то, что было рядом с ним в его последний час.
Хан-Султан видела, как умирает мать от жажды и перенесенных тяжестей в крепости Илал, теперь муж скончался на ее глазах…
Не стало больше старшего сына Чингисхана, храброго полководца, над которым черной тенью висело проклятье плена матери с рождения до конца его дней. Покоритель северных племен, герой сражения на Тургайской равнине 1 и осады Гурганджа. Свое родство с отцом он доказывал на поле брани.
Айше уговаривала свою хатун поесть, но та лишь лежала в слезах.
- Почему вы так печалитесь, госпожа, вы же не любили хана? - говорила рабыня, все время забывая, что хан только один – в Монголии. - Вы все время плакали с тех пор, как оказались у него, а теперь оплакиваете его смерть…
- Кажется, если бы мы с Джучи встретились по-другому и если бы он был нашей веры, я бы его полюбила. Но время не повернуть вспять, Когда глядела в его красивое мужественное лицо, перед глазами вставали разрубленные окровавленные трупы на улицах городов, дым от пожарищ, смерть отца и матушки.

1 Первое сражение между войском хорезмшаха и монгольским войском во главе с Джучи 1218 г.

Все ужасы, мною пережитые, мощной крепостной стеной нас разделяли. Не знаю, сколько крепостей удалось взять отважному полководцу, но не эту крепость…
Во время своего пребывания в строящемся заново Ургенче Хан-Султан встретила торговца-уйгура, бродившего среди развалин города в поисках тех немногих, готовых купить у него товар. Рядом с ним шла девочка лет десяти в тюбетейке и множеством косичек.
- Почему девочка не осталась дома? – удивленно спросила ханша торговца.
- Жена скончалась, бабушек и дедушек нет в живых. Поэтому приходится путешествовать со мной.
- Смотри,- сказала она девочке, - это я и моя семья, в каждой из них частица моей души. Возьми этих кукол. Только береги их, не ломай.
- Если они вам дороги, почему вы их отдаете? – спросил торговец.
- Хочу расстаться с воспоминаниями. Они делают меня слабой, тянут на дно.
Похоронил Бату отца в каменном кургане. Вернулся гонец, отправленный к Чингисхану, что сообщить о смерти Джучи и рассказал, как каган, поверив клевете, что Джучи не лжет о болезни, не желая выполнять его приказы, и кто-то видел, как он охотится на горе, приказал Угедею и Чагатаю собирать войско для похода на улус.
-Чагатай! Да проклянет его Небо! – разгневался обычно спокойный Бату. Мой бедный отец страдал от болезни, а он на него клеветал кагану! Почему каган сделал его хранителем Ясы, человека без чести?
- Тише, хозяин дома, не надо вслух оспаривать решения кагана, а то еще кто услышит, - говорила полушепотом Боракчин, мешая в котле бульон из баранины с крупными кусками мяса. - Люди Чагатая пойманы, но кто знает?
- Да. Ты права. Нельзя было позволить боли затуманить разум. Скоро каган будет решать, кто станет править улусом. А сейчас он опечален.
- Каган знает предсмертною волю вашего отца? Что он вас хотел видеть правителем улуса?
- Это мне неведомо. Но если назначит Орда-Иджена, я покорюсь и не буду мешать брату. Я же не Чагатай!
Явился старший брат к Бату и приклонил колено, как перед правителем:
- Я старше, но все знают, что отец хотел видеть правителем только тебя. Поэтому я поеду к кагану и скажу, что уступаю.
Пришла весть о приказе кагана, что Бату должен занять место отца. Он собирался отправиться в Монголию на утверждение, как пришла новая горестная весть – о кончине Чингисхана. Предстоял курултай, где должны были избрать нового кагана. Туда надо обязательно явиться, да не одному, а с братьями. Если не со всеми, то хотя бы с несколькими. А со всеми нельзя. Мало ли что может случиться в ставке кагана? Тогда править улусом будет некому.
Пока он думал над этим прибыла Уки уговаривать сына приструнить Хан-Султан:
- Хан-Султан плохо влияет на детей. Берке мне сказал, что он с братом будет править улусом после тебя. Как она может настраивать на это детей, если у тебя есть сын и он твой наследник? Ни вырастут и будут к нему враждебно относиться.
- Матушка, займусь их воспитанием позже. Сейчас мне не до этого.
- Мы все скорбим, сын мой, но подумай над этим, пока не поздно
Только бабьих разборок ему не хватало!
Днем ранее Берке гулял с детьми нойонов и состязался с ними в стрельбе из лука. Вдруг один из них стал смеяться:
- Его мама носит мешок на голове!
- Это не мешок. А покрывало!
- Нет, мешок! А еще она ударяется головой о землю, когда молится!
Берке подошел к мальчишке и кулаком в нос. Тот дал сдачи и началось. Прибежала к бату мать мальчишки, держа за руку сына с разбитым лицом и давай жаловаться.
- Берке, почему ты побил Аюра? – спрашивал брат.
- Он говорил плохо про маму! Сказал, что она носит мешок на голове!И ударяется головой о землю! И извиняться не буду! Даже если накажете!
- Послушай, Берке. Я не скажу, что ты не должен драться. По отцу твой предок Бодончар, сын сивого волка, по матери – Ашина - сын волчицы, Огуз-хан тоже рожден серым волком 1. Волк не знает страха, сражается до последнего вздоха за свою стаю. Но драться надо не всегда. Ударить можно не только кулаком, но и словом. В следующий раз просто передай слова такие кагана: как Бог дал руке различные пальцы, так Он дал людям различные пути» Никто не должен проявлять неуважение к любым религиям, иначе пойдет против нашей воли. Небо избрало наш народ для покорения мира. Скоро мы выполним небесный приказ, весь мир будет жить по законам кагана, и не будет в этом мире вражды племен, народов и вер. А кто не покорится, тот умрет.
Пришел Берке к матери, рассказал о драке.
- Зачем мне слушать слова чужих людей? – говорила она, промывая кровоподтеки и царапины на теле сына. Переживать из-за их слов, если я знаю, что МОЯ вера истинна. Я права, и они это своими словами не изменят. Сынок, всегда думай, прежде, чем что-то делать. Если перед тобой твой чужой человек, он не должен знать, что ты думаешь , чего ты хочешь, злишься ты или радуешься.
- Почему, матушка?
- Потому что много злых людей, много завистников.
- Твои слова не должны повторять твои мысли.
- Это как?
Повторяй за мной:
- Не говорю о том, что думаю. В мыслях одно, в словах другое.
Берке повторил эти слова.
- Потом жду, когда судьба позволит сделать то, что хочу.
- А судьба мне скажет, когда можно делать, как хочу?
- Она даст тебе понять, что можно сделать то, что хочешь. Ты это сам увидишь.
Прошло немного времени после смерти отца, и Бату получил подарок от Хан-Султан, который должен был его утешить, - красавицу – персиянку, а сама тайно поручила ей докладывать о словах и действиях нового правителя.
Бату снова проводит ночь с рабыней.
- Чем же я перед вами провинилась?
- Ничем, - говорила Хан-Султан, изображая удивление. - О чем ты говоришь?
- Зачем вы послали к нам эту девушку?
- Ах, вот ты о чем, - улыбнулась Хан-Султан. Чтобы утешить Бату, уменьшить его страдания хоть немного.
- У него есть жена!
- Две жены. Орбай забыла?
- Когда муж проводит время с законной супругой, это не унижает, а когда с какой-то ...
- Стой! – не дала ей договорить Хан-Султан. Здесь так же, как и на моей родине мужчинам дозволено иметь наложниц. На что ты тогда обижаешься? А что будешь делать, когда муж приведет множество пленниц из очередного похода?
- А я вам верила! – сказала, уходя, Боракчин.
Решила она, что правильно делала в детстве, что не общалась с девчонками.
Не заметил Бату печали жены, думал, как заставить Хан-Султан отпустить Берке и Беркечара на курултай, да так, чтоб без скандала. Легче войска громить и города брать.

- Вам придется убить меня, чтобы забрать моих сыновей, только из-за них я еще жива, только ради них все терпела, со всем смирилась! – кричала Хан-Султан на Бату и Боракчин, вызвавших ее с сыновьями, чтобы сообщить свое решение.
- Они под моей защитой. Я клянусь вам, Хан-Султан, что мои братья вернуться и с ними будет все хорошо!
- Матушка, ну пожалуйста, - просил Берке, брат поедет на родину Чингисхана, я тоже хочу!
- И я!- вторил Беркечар.
- Мы будем представлять наш улус, как взрослые!
- Как вы сможете их защитить? – с недоверием в голосе говорила она. – Там вокруг владения земля монголов, бежать будет некуда! Вы себя там не сможете защитить, не то, что детей!
- Потому что я знаю, как буду их и нас всех защищать, - как всегда спокойно отвечал Бату.
- Там не враги, а наши родственники, - говорила Боракчин. Угедей не способен нас убить!
- Я видела и ни один раз, как ваш род относился к моему мужу. Их вовсе не волновало, что он одной с ним крови! С чего это его сыновей будут любить?
- Это был Чагатай, он и клеветал на Джучи-гуай, Угедей не такой, он всегда мирил братьев!
- Тебя не волнует судьба моих сыновей, потому что это не твои дети!
- Да вы можете такое говорить? Они братья мужа, не чужие мне! И своего сына я тоже беру. Да ведь, Сартак, - говорила она, улыбнувшись сидящему у нее на руках ребенку. – мы тоже едем.
- Ты хочешь, чтобы твои сыновья имели власть и влияние. Не скрывай, всем известно. А как они станут уважаемы среди Золотого рода, если не будут участвовать на курултае? Они монголы, а наша жизнь от рождения до смерти полна опасностей. По-другому не можем. Тенгри нас создал такими, и Золотой род - не султаны, сидящие на мягком троне за чашей щербета, окруженные пляшущими одалисками. Мы рождаемся на коне и умираем на коне!
Промолчала в ответ Хан-Султан, поняла, что правду говорит Бату. Еще много раз придется ее сыновьям рисковать своими жизнями. И как ей это пережить? Остается только молиться…
Выйдя из юрты Хан-Султан, будущий покоритель западных земель, глубоко выдохнув, сказал жене:
- Неужели обошлось без криков и истерик…
На следующий день снова явился Бату к мачехе.
- Хан-Султан, Дорегне нужны подарки, чтобы все получилось. Ну, ты сама знаешь. Как там у вас говорят, «бакшиш». А у тебя много дорогих вещей: самаркандских, персидских. Ни у кого больше такого нет, придется с ними расстаться.
Поругала про себя Хан-Султан варваров: «Так бедны, что даже на бакшиш не хватает, надо жен обирать!»,но делать нечего. Что эти побрякушки и ткани, хоть и драгоценные, когда речь об интересе сыновей?
Были посланы люди в Самарканд и Бухару, чтобы закупили у местных торговцев лучшее вино, которое так любит Угедей.
Ехали юрты на колесах с членами Золотого рода, запряженные десятками быков в окружении немногочисленных воинов, их охранявших. За ними тянулись обозы с дарами для будущего кагана, его жен, нойонов, слуг. Не думала Боракчин, что доведется побывать на родине. Сколько счастливых воспоминаний связано с этими степями, реками, озерами. Не понимала она тогда, что проживает самое радостное и беззаботное время, когда не надо бояться за жизнь близких и за свою, не надо обдумывать каждое слово, перед тем, как сказать что-то людям. Хороший человек ей достался в мужья: и храбрый, и умный, и заботливый, но тяжело жить в его мире обреченных властью, как тяжела бокка для простолюдинки. Бату предупредил Берке и Беркечара, что там будет Чагатай, который их не любит, а еще не любит народ их матери, и он или его дети могут сказать что-то плохое об отце или матушке, и чтобы мальчики молчали, не грубили и не дрались, их старший брат все решит сам.
Сделал караван остановку на ночлег. Уже на пока еще светлом небе появилась первая звезда.
- Сейчас бы запрыгнуть на коня да погнать…- говорила она мужу, вздыхая.
- Так что мешает?
- Знаю, не положено знатной женщине ездить одной. Здесь никого вокруг, кроме наших людей. Земля наша, это там, в улусе, еще остались непокорные кипчакские племена. Я с тобой! Погнали!
Скачут молодые в шапках-малхаях на низкорослых лошадях по пустынной степи, хохочут на весь Еке Монгол Улус, перестав на мгновение думать обопасностях, что их ждут. Совсем загнала коня Боракчин, как в юности, чуть не сбросил ее. Но подхватил Бату свою жену и понес на руках к берегу маленькой речушки, раскинутой среди ковра из ковыля и степных цветов без конца и края. Глядел в ее глаза и вил в них искру, которой не было во время их свадьбы. Этот взгляд оказался до боли знакомым. Кого же он напоминал? Похожий взгляд и похожая игривая улыбка были у отца, когда находилась рядом пленная тюрчанка. Вернулись в стойбище поздно, когда на небе была у же ни одна звезда. Напуганные, потерявшие их воины воины, потерявшие скакали им навстречу. Мальчики дрожали от страха, сидя в повозке на колесах, а маленький Сартак ревел во весь голос на руках рабыни. Опасно брать сына с собой, но и с Орбай оставлять опасно, и не ехать нельзя: все царевичи будут с женами и надо разделить с мужем все трудности. Так ему будет легче.
Поставили воины стены гэра из деревянной решетки, связав их веревками, затем жерди для крыши, обматывали войлоком. Боракчин помогала ставить гэр, мальчики наблюдали и старались запомнить, как это делается. Вскоре они услышали, что Угедей болеет, а курултай уже назначен, родственники приехали. Если состояние не будет улучшаться, то не получится у сыновей Великого Темучина выполнить его волю. Если каганом станет Чагатай, несдобровать сыновьям Джучи.
Вспомнила Боракчин о дармине высушенной степной полыни для отвара, на всякий случай, если кто-то в пути заболеет. Только у них, в Дешт-и-Кипчаке, такая росла.
Старшая жена Угедея Дорегене-хатун принимала их в своем шатре.
- Мы ужасно опечалены болезнью дяди, я и мои братья видим Угедей-гуай достойным стать каганом, говорил Бату и просил разрешения его жене приготовить отвар.
- Дорегене, не подпускай ее к брату. В ней кровь убийц нашего дела Есугея, они подло его отравили, помни об этом! – говорил прибывший раньше Бату Чагатай, узнав об этом.
- Зря беспокоитесь, Чагатай-гуай. Не в ее интересах смерть моего мужа. В случае его смерти кто станет каганом? Избрание Толуя будет лучшим для Бату и его семьи исходом, а худшим для них исходом будет, сами понимаете, чье избрание. Толуй моложе, у него шансов меньше. Я не глупа, и рабыни попробуют приготовленный Боракчин отвар.

Бату забрался на холм, возвышавшийся над степной равниной, покрытой ковылем, распростер руки к небу и стал молить Тенгри-хана о выздоровлении того, от кого зависела судьба его семьи. Буйный степной ветер шевелил ковыль. Будущему кагану с каждым днем становилось все лучше. Стали ходить слухи, что молитва Бату помогла, другие говорили, отвар Боракчин подействовал.
- Похоже, твоему племяннику благоволит Небо, - говорила Дорегене. – Он явно обладает suu jali.
Ханша снова пригласила Боракчин в свой шатер, после выздоровления мужа, разговаривала с ней более мягким голосом, чем раньше, но все равно глядела как на одну из своих многочисленных служанок.
Дорегене была одета в широкий халат из шелковой ткани, при том, что сама была стройна. Халат был пошит из ткани с изображением пары уток–мандаринок. Но на груди и спине этот узор прерывался крупными фигурами драконов с четырьмя когтями, вышитый золотыми нитями. На голове, как и полагается хатун, одет боктаг с огромным драгоценным камнем в верхней части и длинным пером. Она глядела на Боракчин снисходительным взглядом, как смотрят госпожи на своих рабов. Прямая осанка и горделивый взгляд, изящная фигура азиатской женщины, тонкие черты лица, накрашенного белилами, медленные походка и движения – все это предавало загадочность и недоступность. И откуда у дочери кочевников повадки восточных императриц? Казалось, время не властно над сорокалетней женщиной, она красива, и знает это. Боракчин испытывала такую же не ловкость перед ее красотой, как и первое время перед Хан-Султан. Особенно расцвела Дорегене после смерти Чингисхана. Когда весь коренной улус погрузился в скорбь, она решила, что теперь ее час: лишь бы Угедей удержал власть. Джучи не стало еще до смерти отца, у Бату и других его сыновей нет ни малейших шансов, есть еще брат ЧингисханаТемугэ, но он не горит желанием занять трон, а вот Чагатай силен, уважаем, властен, а значит, опасен, как и младший брат Толуй. Мужу нужны люди, на которых бы он мог опереться. Бату молод, но осторожен и рассудителен, не в пример отцу. Хотя бы вспомнить его ответ Угедею.
Вокруг хатун постоянно крутилась ее служанка – персиянка Фатима, захваченная в плен во время захвата Мешхеда, города, где хранились шиитские святыни. Дорегене чем-то с ней перешептывалась. «Ее тоже надо уважить – подумала Боракчин. «Хоть и рабыня, но хатун ее слушает».
Встретив Фатиму, на следующий день, Боракчин остановила ее, вручив золотые серьги:
- Такие красивые серьги подходят вашему лицу.
Фатима, хитро улыбнувшись, поклонилась Боракчин.
Принимал Угедей в своем шатре братьев и племянников с их женами. Сидели царевичи и их жены по другую сторону в золотом шатре, играли красавицы на шанзе, вино и кумыс лились рекой.
Чагатай, сделав глоток вина из золотого кубка,с презрением взглянув в сторону Боракчин, сказал:
Похоже, сыновья старшего брата предпочтения в женах передалось по наследству?
- Хотите сказать, что Боракчин похожа на мою матушку? Возможно.
- Нет. Брать в жены дочерей наших злейших врагов.
Угедей поморщился, Дорегене тоже к нему попала через плен.Боракчин растерянно опустила глаза.
Бату лишь улыбнулся в ответ:
- Вы совершенно правы, вкусы сыновьям моего отца передались по наследству: нам нравятся красивые, здоровые женщины, которые могут родить здоровых, умных сыновей. Посмотрите на нашего Берке. А то, что они дочери врагов, только не дает скучать в перерывах между битвами .Угедей и Толуй громко расхохотался, и Чагатай тоже, пытая скрыть за смехом досаду, что не получилось вывести из себя этого мальчишку, как ни раз бывало с его отцом.
У Боракчин от еще большей неловкости появились капли пота на лице, накрашенном белилами.

Он предложил племяннику сесть рядом, а когда все отвлеклись, глядя на борьбу, сказал:
- А ты молодец. Будь брат на твоем месте, он бы сразу полез в драку, а у тебя даже в глазах спокойствие: ни гнева, ни обиды не выдал. Настоящий монгол!
Устроили состязания в честь курултая. Бату уверял дядю, что не видит никого достойнее его, что так говорил ему отец, да и воля великого деда – закон, как уверяла Боракчин Дорегене в том же.
Борец богатырского вида валил наземь таки же,как он, бугаев. Царевичи наблюдали за этим, попивая вино. «Самое время» - подумал Бату и вышел к борцам. Сердце билось учащенно, но нельзя, чтобы другие увидели страх. Сидевший рядом с Угедеем Чагатай не скрывал своего смеха, глядя, как ему казалось, на хлюпенького холёного племянника.
- Сейчас от нашего племянника и мокрого места не останется, - говорил он тихо брату, улыбаясь.
Итог было не трудно предугадать: Бату пал на землю и исполнил танец орла. Но то, с каким отчаянием дрался царевич, зрители оценили.
Исполнилась мечта детства Бату – посетил он стойбище Субедея-багатура. Пятидесятитрехлетний урянхаец 2 богатырского телосложения с угрюмым морщинистым лицом опустил на ханского племянника суровый взгляд. Недаром говорят: нет воина суровее урянхайца.
- Подарки оставьте для хатун и наложниц, - таким же суровым, как и его взгляд, голосом сказал полководец, – я и без подарков вижу достойных и недостойных людей. Ваш отец был достойнейшим из всех.
- Так примите же кинжал моего отца. Это трофей, добытый в Гургандже.
Субедей принял только саблю и ничего больше.
- Больше всего в жизни, я мечтал познакомиться с Вами, Субедей-багатур. Направляясь суда, этой встречи ожидал больше других.
- Лесть тоже оставьте для хатун. Наши люди перенимают привычки покоренных народов: все эти церемонии, роскошь, богатства, дорогие наряды – все это для холеных ханьцев и сартаулов. Даже город решили строить, к чему степняку города? Конь, лук, сабля, да степные просторы – вот богатство кочевника! А вино – это настоящая беда! Наша природа не приспособлена пить эту дрянь, когда, наконец люди поймут? Так оседлые победят кочевников не в бою, а своими вещами и питьем. Потеряем себя – потеряем все.
Устроили состязания в честь курултая. Борец богатырского вида валил наземь таки же, как он, бугаев. Царевичи равнодушно наблюдали за этим, попивая вино. «Самое время» - подумал Бату и вышел к борцам. Сердце билось учащенно, но нельзя, чтобы другие увидели страх. Сидевший рядом с Угедеем Чагатай не скрывал своего смеха, глядя, как ему казалось, на хлюпенького холёного племянника.
- Сейчас от нашего племянника и мокрого места не останется, - говорил он тихо брату, улыбаясь.
Итог было не трудно предугадать: Бату пал на землю и исполнил танец орла. Но то, с каким отчаянием дрался царевич, зрители оценили.

Наконец свершилось – на курултае была исполнена предсмертная воля Чингисхана: поднят Угедей на белой кошме и провозглашен каганом. Бату решил, что теперь можно быть посмелее с Чагатаем и пора поговорить о спорных территориях. Обезопасив себя, он заранее сообщил кагану о том, что хочет предложить Чагатаю.
Пригласил дядю в свой шатер, оказав подобающий прием. Боракчин пришлось здорово похлопотать с угощениями и напитками.
- Мы больше не должны повторять ошибок: держаться за свою правду, нанося обиду родному человеку, или думать о своем богатстве больше, чем об интересах Золотого рода. Стоит ли чинить раздор из-за двух городов, когда нас ждут города болгар, оросов, берега Итиля. Но одно меня и моих братьев беспокоит: несправедливость к нашему отцу. Мы были свидетелями его болезни, что не давала ему выполнять приказы Чингисхана, но поздно узнали, что Чингисхана и вас с Угедеем вводят в заблуждение. Это не ваша вина, понимаю. ………….. Они клевещут на вас. Но мы им не верим. Что злые языки чужих людей, по сравнению с кровными узами? Не могу им верить больше, чем своему дяде.
- И что же они говорят?
- Они рассказывали о действиях моего отца кому-то со стороны. Говорят, вашим людям докладывали. Подлые лгуны! Хотят внести раздор в Золотом роде. Конечно, мы им не верим.
Чагатай глядел на юнца внимательно, ожидая
- Вы, введенные в заблуждение этими подлецами, думали плохо о нашем отце. Если скажете, что были обмануты и не правы, все забудется. Мангут, оклеветавший отца, был приговорен к смерти еще при жизни Чингихана, но он бежал и до сих пор не найден. Он может скрываться где угодно.
- Не намекаешь ли ты, что я его прячу? – раздраженно глядел на него Чагатай.
- Он может прятаться и в моих владениях, и в ваших, и в коренном улусе. Но нигде пока не найден. Я уже попросил кагана заняться его поиском, теперь прошу об этом вас.

На следующий день пришел Чагатай к кагану, настойчиво прося принять его.
- Бату ведет себя недопустимо. Ставит условия старшему в роду! Да кто он такой? Щенок! Брат, он, его братья и сын нам чужие, меркитская кровь, помешанная с сартаульской и татарской, явившиеся сюда с кипчакскими воинами и слугами! Если не избавимся от них сейчас, они внесут смуту в наше государство! – с негодованием в голосе говорил он брату.
- Успокойся! Он прав, - спокойно отвечал новый каган, сидящий на троне рядом со старшей женой, внимательно слушавшей разговор. Бату чтит память своего отца и ценит ее выше, чем богатства Шелкового пути! И я тоже, как и нашего брата. Или ты не оскорблял брата прилюдно? Или не клеветал на него нам с отцом? Я сам чувствую вину, что верил этим сплетням. Бату не требует наказания или возмездия, он лишь ждет признания неправоты.
- В чем моя неправота? Что они Золотому роду не принадлежат?
- Ни будь Джучи нашим братом, называл бы его отец своим сыном? Ставил бы во главе войска? Или воля Чингисхана для тебя - пустые слова? Не один Бату ждет от тебя этих признаний. Ты хранитель Ясы, так почему не требуешь с себя. Как с других?
- Что? Пожалеешь, брат, что принял их сторону, но будет уже поздно.

После ухода Чагатая Боракчин глядела с упреком на мужа:
- Не рано ли? Мы еще не укрепили наше положение, не завоевали доверие Угедея.
- Как-то мне учитель моих братьев сказал: нельзя быть наглым вначале пути, но и если покажешься слабым, съедят. Кто найдет эту середину, тот и выживет среди людей. Угедей согласился, все будет в порядке.
- А если Чагатай будет мстить? Мы рискуем не только собой, но и нашими детьми! - говорила Боракчин, в ужасе глядя на ползающего по юрте смеющегося и ничего не понимающего Сартака.
- Мы уже рискнули всем, приехав сюда. По-другому нельзя.
- Берке, Беркечар! Сюда! - звала она мальчишек, носящимися неподалеку с щенками банхара. –Не выходите из юрты без взрослых или без нашего разрешения!
Цветноглазый! Где тебя носит, проклятый евнух? Не упускай мальчиков из виду!
Тщетно напрягала она мышцы лица, пытаясь сдержать слезы, готовые выпасть из глаз.
- Только не смей падать духом! – ругал ее муж. – Покажем свой страх – точно не вернемся. Твоя задача – быть уверенной в том, что я делаю, хотя бы на людях и перетянуть Дорегене на нашу сторону.За ее окружением наблюдай, кого она слушает больше всех.
- Я уже разглядела такого человека.
- Так займись им.
- Уже одарила ее.
- Прекрасно.Работай дальше с Дорегене е ее свитой. Свои мальчишеские привычки юности забудь и развивай свои женские качества, здесь они нужны. Хорошо хоть Боктаг научилась носить! – тихо засмеялся Бату, глядя на нее, как бы подбадривая. Дивилась Боракчин качествам мужа: как можно сохранять спокойствие в такой ситуации и даже шутить?
Спустя несколько дней Цветноглазый сообщил Бату, что прибыл Субедей и просит его принять. Боракчин стала судорожно доставать аарауул и вяленое мясо, приготовленное в пути под седлом коня и пропитанное ароматом конского пота. Не знала она о его приходе и не приготовила еду.
После обряда опрыскивания молоком при встрече гостя полководца пригласили на скромную трапезу.
- Почему же вы не заранее не сообщили нам, Субедей-богатур, мы бы встретили вас, как полагается встречать прославленного полководца, говорил Бату.
- Вы знаете, я не люблю церемонии. Пришел только, чтобы попросить прощение за холодный прием, мной оказанный. Не следовало так разговаривать с внуком самого Чингисхана. Помните, говорил, что вижу достойного? На этот раз разглядел не сразу. Теперь я увидел вашу отвагу.
- Не извиняйтесь, богатур, я рад, что здесь есть хоть один человек бесхитростный, который если любит, то любит, если ненавидит, то ненавидит, а если презирает, так презирает. И не надо гадать, что у него в голове.
- Знайте одно, Бату-гуай, всегда можете на рассчитывать на старого воина Чингисхана.
Борачин испытала облегчение – теперь у них есть союзник, очень уважаемый не только в народе, но и среди знати.
Приказал Бату жене и братьям с охранявшими их воинами возвращаться в улус, а его ждал Китай, ждало обучение военному делу у великого полководца, прославление имени отца. Страшно было Боракчин возвращаться без мужа. Не нападут ли на них по дороге?
- Чагатай не посмеет пойти против Угедей-хана, звание хранителя Ясы сдерживает его в своих стремлениях. И каган обещал дать нескольких кешектенов для охраны вас в пути.
В Кипчакском улусе родственники собрались, чтобы встретить караван, прибывший из ставки кагана
Солнце светит ярко, степной ветер дует не так сильно, как обычно, а лишь ласкает лицо, словно радостно встречая Боракчин с мальчиками: вернулись живые! Навстречу бежит Хан-Султан, придерживая кончик своего длинного халата, чтобы не споткнуться. И не заметила, как покрывало спало с головы, обнажив густые черные локоны. Аллах защитил ее сыновей!
- Матушка, дом здесь, а не там! – говорил Берке. Хоть и ему говорили взрослые, когда он и Беркечар просились домой, что их родина там, в монгольских степях, где текут Онон и Керулен, и они уже дома, но там никто их не ждал, никто не встречал со слезами на глазах. Только снисходительные взгляды Дорегене и Угедея и откровенное презрение в голосе Чагатая и его детей. Их дом – степи Дешт-и-Кипчак, не там, где течет река Онон.


1 С распространением ислама образ волка в сказании об Огуз-хане трансформировался в волка-помощника
2 Урянхайцы, урянханы, монгольское племя, участвовали в этногенезе современных тувинцев, урянханы есть в составе современных монголов.
Бату остался, чтобы отправится с Угедеем в поход на Цзинь, государство чжурчжэней на севере Китая, первое оседлое государство, которое начал завоевывать Чингисхан. Те самые чжурчжэни, что распяли их прадеда Амбагая, первого хана, пытавшегося объединить монголов. До похода Бату решил отправиться в долину реки Орхонт, где строился город, который должен был стать столицей империи. Никогда не видел он ранее, как строятся города. Место выбрано неслучайно: недалеко отсюда находятся развалины древней столицы Уйгурского каганата Кара-балгасун . Туда были переселены тысячи пленных мусульман и китайцев который и занимались возведением построек.
В безбрежной степи под Вечным Синим Небом расцветет красавец Каракорум с дворцами и фонтанами, буддийским храмами и мечетями. Будут дивиться этому приезжавшие туда католики и мусульмане, привыкшие считать друг друга врагами.
Не думал он, что они будут строиться по приказу монголов. А увидев, глазам своим не поверил, какое чудо появляется в пустынной степи. Так и не думали деды до Чингисхана, что у монголов будет своя письменность: что будут записывать стихи, сочиняемые простыми воинами и императорами, что будут они отправлять дипломатические письма, записанные на родном языке, отправлять пока еще не ставших вассалами католическим королям и папам. Не думали, что, благодаря письму, зазвучат на монгольском буддийские религиозные тексты 1. Народ, как человек, растет, набирается опыта, познает новое, рвется в бой за что-нибудь, а потом стареет, но становится мудрым, рассудительным и миролюбивым.
Тем временем в улусе жизнь шла, как обычно: старшие дети учились, тренировались на охоте и состязаниях, женщины занимались хозяйством, вдовы Джучи, которых взял в жены Бату лишь формально, ради соблюдения традиции, плели интриги. Отсутствие правителя развязало им руки.

Радовался Бату, что сейчас на войне, занимается тем, к чему его готовили всю жизнь, и еще долго не будет в его жизни головной боли под названием «жены отца».
Фария незадолго до смерти Джучи родила сына Шимкура, после рождения сына Джучи взял ее в жен, восьмой по счету. Казалось, все идет, как задумано, только после рождения сына муж перестал уделять ей внимание, как и другой хорезмийской жене – Насире. Так и суждено было им остаться куклами хорезмийского театра, изображающими Хан-Султан. Только всем уступали куклы настоящей принцессе: и красотой, и характером, и образованностью. Только угождать мужу и глядеть на него покорно и могли.

А Боракчин готовилась к большому празднику: Сартаку скоро четыре года – пора сажать на коня. Боракчин пошла к шаману, чтобы он подсказал подходящую дату. Жаль, только отца не будет в этот важный день. Народу придет много: приказала зарезать аж нескольких баранов, гоняла служанок, сама лепила борцоги и хушууры.
Боракчин подняла сына и посадила в седло:
- Держись, - говорит, - руками за седло.
А она схватил крепко руки матери и не отпускает. К тому же, испугавшись, громко заревел.
- Не бойся его, Сартак, - говорила Боракчин. Он – твой друг, самый верный друг. Вы на войне будете неразлучны. Меня рядом не будет, а конь – будет. С ним ты от жажды не умрешь – он каплю своей крови отдаст. Ну же, держись руками за седло.
Сартак долго качал головой.
- Эх, какой же ты монгол, если боишься коня! – говорил Орда-Эджэн.
Боракчин тихо запела: «Мужчина с сильной волей ездит верхом на коне, значит, и он, и лошадь храбрые»
- Сартак хочет быть храбрым монголом? –ласковым голосом говорила мать.
- Да.
Тогда отпусти мои руки и держись за седло.
После долгих уговоров Сартак отпустил руки матери. Боракчин обрызгала лошадь молоком.

На берегу реки служанки набирали воду. Бахор, юная туркменская рабыня, захваченная монголами еще в детстве и отданная в услужение Хан-Султан, примеряла сережку своей госпожи, глядела она на свое отражение в чистейшей воде, слово в зеркале.
- Ты с ума сошла?! - говорила ей другая служанка примерно ее же возраста. – Здесь за обычную кражу могут казнить, а рабыню и подавно!
- Не бойся, я сегодня же положу обратно. Ах, такая красота гибнет в этой степи! Чем я хуже Хан-Султан? Мои родители тоже были знатных кровей! Почему должна тратить свою молодость, прислуживая ей? Ни мужа, ни детей!
- Не серди госпожу, она проявит милость и выдаст тебя за какого-нибудь арата.
- Нееет, так не пойдет, я благородных кровей и должна понравиться кому-то из благородных! Вот вернется Бату или заедет Орда-Эджен, обязательно надо попасться им на глаза! Я обязательно когда-нибудь буду на месте Хан-Султан и сама буду ей отдавать приказы.
- Тише, услышат! – испуганно сказала подружка, увидев подошедшую к реке третью девушку.

Хан-Султан сидела в юрте, внимательно читала какое-то письмо с арабской вязью, как вдруг послышались громкие женские крики с улицы. Среди этих криков она смогла распознать голос Айше. Выйдя на улицу, Хан-Султан тащит Бахор за локоть.
- Айше, что такое? – тревожным голосом спросила госпожа.
Айше толкнула рабыню так сильно, что та упала на землю прямо перед ногами Хан-Султан.
- Госпожа, она посмела разносить говорить о вас с неуважением и разносить грязные сплетни!
- Не, она все врет! – сквозь слезы кричала девушка.
- Она говорила, что скоро займет ваше место, девушки это подтвердят, - настаивала Айше.
- Не верьте ей, она лжет! – продолжала отрицать Бахор.
Я сейчас прикажу тебе отрезать язык, - спокойным ровным голосом сказала Хан-Султан.
- Не надо, госпожа, это неправда, - продолжала рыдать девушка.
- Пусть побьют ее, как следует, чтобы навсегда выбили эти мысли из головы, - сказала она тихо своей верной служанке.
Кричащую и думающую, что ей сейчас будут отрезать язык, Бахор связали, и стали бить палкой, а сама пошла к Фарие, чтобы не слышать крики. Тут же вспомнила, как много лет назад в Самарканде не выходила из дворца, чтобы не видеть, как по приказу ее отца рубили восставших жителей Самарканда, казнили Усмана и его родственников. «Нет, ты все та же слабая Хан-Султан, милосердной быть не можешь, а жестокой – боишься» - думала она про себя.

- Может, и правда, надо было отрезать ей язык? – говорила Фария, она же Бахор. – Она потом снова будет болтать.
- Нет, больше не посмеет. Я ее понимаю. Она и правда, не достойна участи быть рабыней, как и я, из знатного рода, была захвачена в плен монголами еще ребенком, а родители были убиты. Я думала также, когда сюда попала, но у нее мозгов нет, чтобы свои мысли не озвучивать.
Сама Фария думала про себя: «Наконец, пришел тот час. Судьба предоставила мне возможность».
Бахор с кровоподтеками лежала на земле, ее дрожащие губы еле-еле шептали проклятия. К ней подошла какая-то девушка, подала чашку с водой и тихо сказала: «Очухаешься, подойди к Фарие-гуай, никому ни слова». «А этой что от меня надо? Она же подружка Хан-Султан, ни собралась ли еще и угрожать после всего? » - удивилась Бахор.
Все-таки, отбросив сомнения, Бахор, еле-еле передвигая ногами, пришла к восьмой жене и не прогадала.
- Уверена, ты хочешь отомстить твоей госпоже?
Та молча кивала головой.
- Что ты можешь о ней рассказать?
Та не понимала, что ее спрашивают.
- Какие у нее тайны, спрашиваю.
- Не знаю, что и сказать…
- Быть такого не может, чтобы у женщины не было тайн! – засмеялась Фария. – И, правда, ума у тебя нет. – Чем она занимается каждый день, с кем встречается? Ее же постоянно кто-то посещает: то суфийские мудрецы, то торговцы. О чем она с ними говорит? Что они ей говорят? Напряги память.
- Она писала кому-то письмо. Потом ей кто-то прислал письмо, она читает его каждый день. Недавно второе написала, говорила Айше, что надо пригласить какого-то купца, чтобы взял письмо.
- А это уже что-то! На тюркИ или на фарси пишет?
- Не знаю, меня не учили читать.
- Будешь убираться, поищи у нее эти письма, принеси мне.
- Да. Постараюсь, госпожа, уверенным голосом сказала рабыня.
Через три дня два письма были уже у Фарии.
Развернув маленький сверток, Фария прочитала слова, написанные на тюркИ арабской вязью: «Дорогая моя сестра, ни в пустынях перси, ни в горах Кавказа не переставал вспоминать и корить себя за твое бесчестие, за твои слезы. Только себя корю и отца, что мы оставили вас с матушкой и сестрами. Думаю о том, что чувствовали вы, когда пересекали пустыню под палящим солнцем, как пробирались чрез горные тропы Мазендарана, чтобы не попасть в плен к неверным, как несколько месяцев страдала ты от жажды в Илале, о том, что с тобой делали наши враги, когда оказалась ты у них. И за позорную смерть бабушки себя и отца корю, хоть и не любила она меня и матушку. Знаешь, у меня есть человек, бежавший из плена, он рассказывал, как видел ее и предлагал бежать с ним, но она сказала: «Лучше приму бесславную смерить в плену, чем помощь от сына Ай-Чечек». И это при том, что матушка наша давно скончалась! Никогда не мог понять женщин нашего гарема! Теркен-хатун – это Теркен-хатун даже в плену! Но они прекрасны в своем гневе и своих капризах, прекрасны своей глупостью. Но таких женщин больше нигде нет. Даже до моих воинов дошли слухи о проявленной тобой храбрости в Илале: когда врагам открыли ворота, ты одна осталась сражаться в крепости. Ты сильная, обещай, что выживешь в окружении врагов. Не пиши больше и сожги это письмо. Знаю, ставлю тебя в опасность, отвечая на твое письмо, но, не ответив, раню твою душу. Будь спокойна, брат тебя никогда не забудет. Живи, борись». Когда Джелал-ад-Дин писал эти слова, сидя в своем шатре у прозрачной горной речушки, на горе виднелся дым, мелькали языки пламени, то был грузинский поселок, разоряемый его воинами, с высоты раздавались крики женщин и детей.

Когда персидский купец доставил это письмо Хан-Султан, она не послушала брата, не стала сжигать письмо. Отправляя послание брату, Хан-Султан не надеялась на ответ и была уверена, что, окажись она пред ним, он непременно предаст ее смерти, как и полагается, за грех, бесчестие, допущенные ею, за позор всей династии Ануштегинидов. Прочитав письмо, она упала в слезах на колени, то были слезы счастья. Первый раз, за все годы, проведенные в Дешт-и-Кипчак, она почувствовала радость, улыбка появилась на лице, словно на миг превратилась в ту самую, беззаботную принцессу, бегающую по гаремной части дворца и испытывавшей страх только перед суровым взглядом грозной бабушки.
Не послушала она и совета брата больше не писать:
- Напишу еще раз, - говорила она Айше. - Последний раз, пока Бату не вернулся из Китая.
- Госпожа, это опасно, - пыталась ее отговорить Айше.
- Знаю, Айше, но брату даст силу моя поддержка. Там, на далеком Кавказе, он прочтет мое письмо и поймет, что сестра душою с ним. Пусть, нас разделяют сепии и горы, пусть, наша семья сильно поредела, но она есть! Понимаешь, Айше, я ведь думала, что навсегда потеряла семью!
И теперь эти письма в руках Фарии. Та не могла поверить своему счастью. Кровь отца, всей династии Караханидов, жителей родного Самарканда будет отомщена. Дочь убийцы семьи маленькой девочки Дильбар умрет медленной и позорной смертью: наверняка, ей как благородной сломают хребет и оставят валяться на земле с болью, с жаждой.
- Теперь ты отнесешь эти письма Боракчин-гуай, с ней у Хан-Султан соперничество, - говорила она избитой служанке, - только не говори, что я приказала. Моя месть должна оставаться тайной для Хан-Султан. Ты получишь украшения, много.
Бахор собралась уходить. Как вдруг остановилась:
- Госпожа, позвольте спросить. Мне нужно знать, чтобы доверять вам.
- Хочешь знать, почему я ненавижу Хан-Султан? Ее отец и она сама виновны в гибели моей семьи. Этого достаточно?
Та кивнула в ответ.

Боракчин как жена правителя приказала Хан-Султан явиться к ней. Какое это чувство! Раньше Хан-Султан ее вызывала.
- Вы ничего не потеряли? – спрашивала она Хан-Султан. – Узнаете?
Аппак развернула один из свертков.
- Дай сюда! – Хан-Султан попыталась наброситься на девушку, но Боракчин протянула перед ней саблю. – Спокойно! Вы не приблизитесь к моим слугам. Боракчин увидела ее растерянный взгляд.
- Не переживайте. Я могу отдать их Уки-гуай или Орда-Эджэну, и тогда вам казни не избежать. Ваш брат – наш враг. Но я не стану этого делать, я не хочу, чтобы твои сыновья лишились матери и стали врагами мне и Бату. Только если вы не будите ничего предпринимать против меня и моей семьи. А еще перестанете внушать вашим детям мысли о власти, будете сидеть тихо и воспитывать детей и напрочь забудете о государственных делах. Вы не думайте, что я хочу вас уничтожить, у меня нет ненависти к вам, поверьте. Но за мою семью и моего сына готова на все.

Хан-Султан в растерянности прибежала к Фарие и все ей рассказала про письма.
- Сейчас нельзя паниковать, она же не отдала письма. Можно будет их выкрасть, только дождаться случая.
А сама думала, почему Боракчин решила их никому не показывать? Она явно затеяла свою игру… Неужели месть провались? То, чего ждала долгие годы, с самого детства, то, на что положила свою жизнь, на что променяла свою свободу, так и не случится? Надо дальше наблюдать, что будет делать Боракчин.
- Думаю, вы, Хан-Султан, не сомневаетесь, кто мог их украсть, - намекала Фария. Нельзя держат среди слуг вашего врага.
- Хочешь сказать, что ее надо убить? Нет, не могу!
- Она вас предала, потом будет предавать много раз. Видно же, что Боракчин подкупила эту рабыню.
- Нет, я не могу!
- Ладно, тогда мои люди это сделают.
Вскоре тело задушенной Бахор было сброшено в реку, а всем сказали, что она утопилась.

Когда Аппак спросила Боракчин, почему она не показала письма, та ответила:
- Если я их покажу их Уки, Бату непременно прикажет казнить Хан-Султан, а сыновья, особенно Берке, очень любят мать. Тогда братья станут врагами.
Берке и двое его братьев увидели, как мать вернулась с заплаканными глазами. Они спрашивали ее, но она ничего не отвечала, лишь шептала одни и те же фразы: «это конец» и «я глупая». Ничего не сказав матери, Берке забрался на коня и куда-то поскакал. Она даже не глядела ни на кого и не заметила пропажи сына.
Боракчин делала пуговицы из узлов для халата, когда услышала топот копыт. Выйдя, узнать, кто едет, она увидела детскую фигуру на маленьком монгольском коне. Всадник спустился, привязав коня к дереву, и быстрым уверенным шагом направился к юрте Боракчин. Берке ничего не ответил на предложение Боракчин зайти в юрту. Десятилетний мальчишка глядел на нее, как глядят взрослые мужчины, готовые сразиться с врагом на поле брани.
- Что вы сказали матушке? Почему она плачет? Почему не разговаривает после того, как вернулась от вас? – говорил мальчик строгим тоном, словно командир отчитывает солдата.
- Послушай, Берке, - говорила спокойным мягким голосом Боракчин, - взрослые люди иногда ссорятся. А женщины ссорятся чаще мужчин. Мы говорили о делах и поругались, а твоя матушка придала этому слишком большое значение.
- Не пытайтесь меня обмануть, я уже не маленький! Я знаю, вы ей угрожали!
- Это неправда, твоя матушка все неправильно поняла, я просто с ней жестко разговаривала как жена Бату, а не угрожала. Поверь, я никогда не причиню вреда твоей матушке! – говорила она, глядя мальчишке в глаза.
- Вы лжете! Я помню, вы ругались с ней еще до поездки на курултай!
- Тогда мне не понравилась рабыня, которую подарила матушка моему мужу. Это была ерунда!
- Уки-гуай тоже не любит матушку, вы все против нее и брату Бату о ней плохое говорите, я знаю!
- Да кто тебе такое сказал! – недоумевала Боракчин
- матушку любили только я, братья и отец. Отец умер, и вы решили, что ее некому защитить, но вы ошибаетесь. Я клянусь, Боракчин-гуай, - произносил он уважительное обращение с издевкой. - Если еще раз матушка хоть одну слезу из-за вас проронит, будете иметь дело с ее старшим сыном! – говорил он это, достав из ножен кривую саблю и приставив к ее груди. Аппак, испугавшись, хотела звать на помощь, но Боракчин сказала: «Стой!»
- Я клянусь тебе, говорила она мальчику, что никогда не причиняла и не причиню вред твоей матери, опусти саблю.
Он опустил саблю и направился к коню обернувшись прокричал: «Помните мои слова, Боракчин-гуай!»

Прошло полгода, о письмах никто не говорил, будто их и не было. Боракчин ушла с сыном тренировать его стрельбе из лука: никак не получалось у мальчика попадать в мишень. Решила она сначала, что надо заменить нукера, что обучал Сартака военному делу. Поменяла наставника, но все равно у сына никак не получалось. Сама могла с леккостью попасть в кулана, отец тоже был метким стрелком. И в кого сын пошел, такой недотепа? Ладно хоть сидеть на коне нормально научился.
Служанки Боракчин хлопотали по хозяйству, как вдруг прибежала служанка Фарии, чем-то напуганная, кричала. Что юрта горит.
- Где горит? – спрашивали они?
- Сюда, все сюда! Быстрее! – кричала она.
Это горела юрта Орбай. От чего загорелась, так и никто не понял. Никто не пострадала, только хозяйка немного обожгла руку.
Узнав об этом, обеспокоенная Боракчин прибежала с сыном к Орбай. Узнав, что никто не пострадал, она вернулась в свой гэр.
Открыв сундук, Боракчин обнаружила пустую шкатулку. Она стала громко звать служанок, никто не мог ответить, куда делись письма. Боракчин решила, что это Хан-Султан выкрала письма, никому ничего не сказав, накинув на голову первый попавшийся малхай, и поскакала к юрте Хан-Султан, но увидела двоих стражников, сказавших. Что им получили приказ никого не впускать и не выпускать, кроме одной рабыни.
- Кто приказал? – тревожно спросила Боракчин.
- Уки-гуай, ответил стражник.
Боракчин снова запрыгнула на коня и погнала к свекрови.
Уки сидела в гэре в компании старой китаянки Джингуа.
- Откуда тебе известно? – с подозрением в голосе спросила Уки.
- Кое-кто из слуг проболтался, – не растерявшись, ответила Боракчин.
- И кто же?
- Это не важно. Важно то, что будет мальчиками, если Хан-Султан обвинят прилюдно и казнят как преступницу? Какой позор они испытают!
- Ей самой надо было думать о сыновьях, когда вела переписку с нашим врагом.
- Госпожа, Берке и Беркечар будут считать нас всех своими врагами, если Хан-султан казнят. Берке и так глядел на меня с ненавистью, когда я очередной раз с ней поссорилась.
- Так что же, из-за мальчиков мы должны скрывать преступления их матери? В нашем государстве преступники никогда не знали пощады, даже воровство карается смертью, оттого и люди могут жить спокойно на земле кагана. А здесь явная измена! Что она могла сообщить своему брату о наших делах!
- Все это так, но, если братья станут врагами, это не пойдет на благо государству. А им еще предстоит вместе выполнять приказ Неба – покорять мир.
- Зачем ты ее покрываешь?
- Госпожа, неужели я своими делами не доказала свою верность? И зачем мне покрывать женщину, которая настраивает сыновей на борьбу за власть?
- Я благодарна тебе за то, что поддерживала моего сына, но не позволю покрывать преступницу. Ступай к себе!
- Госпожа, я лишь прошу никому не говорить о том, что она совершила до возвращения Бату. Пусть он решает ее судьбу!
- Ступай!
Когда Боракчин ушла, Уки спросила Джингуа:
- Как думаешь, она специально покрывает или правда, беспокоится о семье?
- Госпожа, Боракчин-гуай уже давно не дружит с Хан-Султан, с тех пор, как Бату-гуай стал править улусом. Хан-Султан ей завидует.
- Возможно, она права, не стоит торопиться. Я придумаю, что сказать Орда-Эджэну, поподу взятия ее под охрану.
- Может отправить послание в Цзинь?
- Зачем? Что мой сын забивал себе голову этими глупостями? Сейчас для него важнее война и дела государственные.
Утром, подкараулив Айше недалеко от юрты Хан-Султан, Боракчин остановила ее, схватив за руку.
- Как твоя госпожа?
- Болеет, - сухо ответила Айше, злобно глядя на Боракчин.
- Мне надо с ней поговорить, поможешь?
- Госпожа не захочет с вами говорить, да вас к ней и не пустят.
- Ясно… - вздохнула она, поняв, что с этим человеком разговаривать бесполезно.
На следующий день Аппак все же удалось договориться за плату с двумя кипчаками, сторожившими Хан-Султан.
Зайдя, она увидела Хан-Султан сидящей у очага неподвижно и задумчиво глядящей на огонь.
Увидев Боракчин, она, словно очнувшись, резко встала:
- Зачем пришла? Посмотреть на поверженного врага? – говорила она на редкость спокойным голосом, в котором даже звучало какое-то равнодушие.
- Хан-Султан, поверьте, это не я отнесла письма! У меня их украли!
- Зачем отрицаешь? Ты же со мной покончила, чего еще хочешь?
- Случился пожар в юрте Орбай, все побежали смотреть, меня с сыном не было. Похоже, тогда и выкрали письма. Если бы я хотела, показала бы сразу, а не держала полгода! Уки-гуай как-то узнала. Может, рабыни проболтались? Кто-нибудь еще знал?
- Это уже не важно. Позорной казни не будет. Когда Бату вернется, меня уже не будет в живых.
- О чем вы говорите?! Вы хотите убить себя? А как же ваши дети? Я постараюсь уговорить мужа, чтобы вас пощадил, - говорила она, взяв Боракчин за руку и глядя ей прямо в глаза.
- Все уже сделано, - тихо отвечала Хан-Султан. Скоро яд начнет действовать. Если говоришь правду, сделай одолжение: хочу видеть Берке. Времени осталось мало.
- Конечно, Хан-Султан! За сыновей не беспокойтесь, я буду о них заботиться как о своих, никому в обиду не дам!
Хан-Султан сильно закашляла и отвернулась, потом накричала на Боракчин, чтобы та ушла.
Хан-Султан приняла решение совершить тяжкий грех самоубийства, чтобы сыновья не испытали позора казни матери и чтобы самой избежать мучительной смерти.
Айше пыталась ее отваривать:
- Как же так, вы же столько пережили, столько боролись! Для чего? Чтобы просто так убить себя?
- Мне надо было сделать это раньше, там, в крепости, когда бабушка дала яд. А я считала себя сильной. Да, мы боролись вместе, ни будь тебя рядом, я бы раньше сломалась! Прости, что не благодарила тебя. Сюда мы попали вместе, прости, что я свободная, а ты в рабстве. - Что вы, госпожа! Ни будь вас, неизвестно, что бы было со мной!
Хан-Султан приказала добыть яд и принести ей под видом лекарства, а сама притворилась больной.

Когда принесли яд, Хан-Султан открыла флакон, и, вспомнила все важные моменты жизни: беззаботное детство со вкусом халвы, с запахом плова, первое неудачное замужество в пятнадцать лет, первый мужской удар, первую любовь в Илале, смерть матушки, монгольский плен, первую встречу с Джучи, рождение сыновей. Ее жизнь была похожа на качели: то вверх, то вниз, то такое счастье, что хочется лететь, то боль и унижение, что жить дальше не хочется. Жизнь взрывная, как ее характер. Но и в беде, и в радости она знала, что благородных кровей. И теперь не даст врагам себя унизить – судить и казнить как преступницу и радоваться ее мучительной смерти. Она уйдет из жизни ПО СВОЕЙ воле. Глубоко вздохнув, она проглотила содержимое флакона.

Боракчин сумела уговорить Уки разрешить умирающей матери повидаться с сыновьями.
Во время последней встречи с детьми Хан-Султан завещала Берке заботиться о младших, быть умным, осторожным, чтобы выжить, а потом подняться, а Беркечару и Бури – во всем поддерживать и слушаться брата: он их защитник, их опора.
Плачущему у тела матери Берке Айше рассказала про письма, и, думая, что их отдала Боракчин, говорила, что это она погубила ее госпожу.
Нашли имама в ставке, чтобы прочитал погребальную молитву, но, узнав, что Хан-Султан совершила самоубийство отказался это делать, сказав, что покойная нарушила предписания Священного Корана и совершила страшный грех.
- Матушку заставили убить себя! – громко сказал Берке имаму. – Ее заставила Боракчин! Она виновата в смерти матушки!
У Боракчин перехватило дыхание от услышанного.
- Что ты такое говоришь, Берке?! – задыхаясь, говорила она. – Кто тебе это сказал?
- Мне рассказали про письма. Если бы вы их не украли, матушка была бы жива!
Уки взяла его за руку и отвела подальше.
- Молчи про письма, если не хочешь, чтобы твою мать позорила, называя преступницей, ей нельзя было писать эти письма, - говорила она ему на ухо.
Привели другого имама, сказавшего, что предыдущий был не прав: покойная совершила тяжкий грех, но не вышла из религии, поэтому надо похоронить, как положено и молиться, чтобы Всевышний простил ее грехи.
В этот же год заговорщиками был убит Джелал-ад-Дин, а несколькими годами ранее в Монголии скончалась Теркен-хатун.
Уки, посоветовавшись с Орда-Эдженом, решила отстранить всех хорезмийцев из окружения покойной от воспитания сыновей: заменили служанок, прогнали всех учителей, оставив из прежних только уйгура Кутлуга, что обучал его монгольскому и уйгурскому письму. Даже Айше, которая нянчила мальчиков с младенчество и к которой они привязались, особенно, Берке.Обратился о в мыслях к матери, глядя на небо, наполненное облаками»: «Матушка, этим двум ведьмам Уки и Боракчин мало, что извели вас, теперь хотят стереть вас из нашей памяти. Но нет, не стану я манкуртом из сказки, что вы мне рассказывали. Из мыслей, из сердца они вас не вырвут!». На его мокрые от слез щеки стали падать капли дождя. Берке воспринял это как знак и упал на колени.
Вдруг почувствовал, чья-то рука дотронулась до его плеча. Это был учитель Кутлуг…. Идемте, Берке-гуай, говорил он, - Вы же простудитесь под дождем. Берке послушно поднялся и направился к своей юрте, произнося в мыслях такие сова: «Я – Берке, мне нельзя плакать, я смогу все, ибо во мне течет кровь Чингисхана и хорезмшаха Ала ад-Дина Мухаммеда, величайших из властителей мира. Стану взрослым – пусть не ждут пощады!»
Утром, к удивлению братьев и учителя, Берке улыбался, был бодрым и сказал, что очень хочет на охоту. Целясь из лука, сидя на коне, в быстроногих куланов, он представлял тех, кого считал виновниками в смерти матери.

Прошло три года после смерти Хан-Султан. Скончалась Уки, мать Бату, теперь Боракчин как старшая жена стала самой уважаемой среди женщин улуса. Хоть и тяготило ее подчинение свекрови, новый статус не радовал: больно было от того, что брат Бату считает ее виновной в смерти матери. Не могла Боракчин выполнить обещание, данное Хан-Султан. Как можно заботиться о мальчиках, если они с ней даже не разговаривают?
Джингуа после смерти своей госпожи пришли к Боракчин, стала проситься на службу.
- Думаешь, я забыла, как ты с моей покойной свекровью пыталась меня подставить – устроить встречу с бывшим женихом?
- Я выполняла приказы госпожи, - оправдывалась китаянка.
- Думаешь, я не стану мстить? Здесь все друг другу за что-то мстят. Думаешь, я добренькая?
- Госпожа, позвольте искупить вину перед вами.
- Хорошо, ступай.
Боракчин стала задумываться: а что, ели, и правда, по ее вине погибла Хан-Султан? Если бы она не приняла письма, украденные обиженной рабыней и не стала держать их у себя в своих целях, этого всего бы не случилось? Она сидела целыми днями в юрте, ни с кем не разговаривала, кроме сына, не ходила ни к кому в гости, не проверяла, как обычно, как пасут стадо и валяют войлок.
- Госпожа, вы не едите, не выходите к людям, - говорила Джингуа. - Совсем себя изведете!
- Не могу спокойно жить, когда обвиняют несправедливо. И не посторонние люди, а тот о ком обещала заботиться, как о своем сыне!
- Берке – еще совсем юный, не придавайте его словам большого значения.
- Прошло три года, а он продолжает называть меня убийцей матери!- говорила Боракчин, закрыв руками мокрое от слез лицо.
- Я слышала, К нему продолжает ходить Айше, хоть и запретили служанкам Хан-Султан приближаться к мальчикам. Она его и настраивает против вас.

Завершилось завоевание Северного Китая, на новом курултае было принято решение выступить в поход в Восточную Европу,и возглавить его должны Бату, с полководцем Субэдэем полководец Тангу двинулся в Корею, а царевичи Кодон, Кочу и Куун-Буха во главе трёх армий должны были покорять Южную Сун.
В улус пришла радостная весть, что Бату возвращается и скоро возглавит поход на Запад. Правы те, кто говорит, что Небо ему благоволит.
Возвращаясь, Бату знал о смерти матушки и Хан-Султан тремя годами ранее, но подробностей ему не сообщали. Среди встречающих родственников он не разглядел лица своей жены, ему говорили, что она уже давно болеет и не появляется на людях.
Увидев ее, сидящую в юрте, печальную, подавленную, он молвил:
- Кто ты, женщина, и что здесь делаешь?
Боракчин, не поняв, посмотрела вопросительным взглядом.
- Ты не моя жена, точно. Моя жена не такая, она всегда веселая, бодрая, выглядит красиво, не ленивая, все время о чем-то хлопочет.
Она выложила мужу все, как есть. Пусть осудит, пусть разлюбит, но этот груз в душе уже нести не в силах.
- Значит, ты хотела скрыть, что она ведет переписку с хорезмшахом?
- Если бы вы узнали, вы бы ее казнили.
- Конечно, казнил бы!
- А что стало бы с Берке, Бури и Беркечаром?
- Неужели ты думаешь, что я могу причинить вред моим братьям?
- Нет, я не то хотела сказать. Если бы вы приказали казнить Хан-Султан, тогда бы братья считали вас врагом, и меня, и нашего сына!
- Они уже не маленькие, поняли бы, что их мать совершила преступление и должна ответить.
- Я так не думаю. Особенно, Берке. Он всегда защищал мать, был на ее стороне. И то, что письма исчезли во время пожара, очень подозрительно. Кто-то хотел избавиться от Хан-Султан.
- Не стоит об этом беспокоиться. Нам повезло, что так случилось. Я проклинаю тот день, когда отец привел эту пленную тюрчанку. Эта женщина всегда была для нас большой проблемой, она оказывала дурное влияние на братьев. Но отец был так слеп, что старался ничего не замечать.
- Скоро мы идем в поход. Всем хозяйством улуса будешь управлять ты, и женщинами тоже.
Боракчин тяжело вздохнула:
- Хозяйство – ладно, а вот с женщинами … Не понимаю их интриги совсем. Лучше родиться мне мужчиной с сражаться на поле брани, осаждать крепости, рубить непокорных, это проще, чем бабьи склоки…

Бату засмеялся:
- А кто же тебе велит в этом участвовать? Твоя задача – покончить с этим раз и навсегда, установить порядок, как у мужчин в войске. Поэтому забудь о страхе и жалости. Только холодная голова. И не повторяй ошибок с Хан-Султан.
Муж разрешил Боракчин казнить и миловать рабынь и наложниц. Она приказала привести Айше.
- Как посмела, жалкая рабыня клеветать саму жену Бату?! Отрубите ей голову!
Нукер потаил кричащую и молящую о пощаде рабыню. Кривая сабля упала на ее шею и отсекла голову.
Вызвал Бату к себе в шатер Берке, спросил, как он и братья, потом строгим голосом сказал:
- Берке, не обвиняй Боракчин. Женщины тебе лгут. Это не Боракчин отдала письма, а кто-то другой. Хотя она должна была сообщить об этих письмах, твоя мать совершила настоящую измену! И должна была понести наказание. Но Боракчин хотела сохранить мир в семье, боялась, жалела тебя и братьев, что останетесь без матери, поэтому долго никому говорила об этом.
- Но Джелал ад-Дин – ее родной брат, она сильно тосковала по нему.
- Не важно, по кому она тосковала, Джелал ад-Дин – наш враг, наследник Ала ад-Дина Мухаммеда. Личные чувства не служат оправданием. Она должна была забыть свою прежнюю семью. С тех пор, как стала женой отца, у нее появилась другая семья. Поклянись мне, что больше не проявишь неуважение к моей жене, ОНА теперь вместо матери.
- Да, брат, - изобразил покорность Берке.
- Попроси к нее прощения. Прямо сейчас.
Берке молчал в ответ.
- Ну что молчишь?
- Да, я так и сделаю.
Бату вызвал Боракчин и сказал, что Берке хочет с ней поговорить.
- Простите меня за то, что я сказал тогда, при имаме, когда умерла мама.
- Когда нам больно, нами владеют чувства, а не разум, - спокойным голосом ответила Боракчин. Знаешь, я встретилась с твоей матушкой, когда она умирала, и обещала, что буду заботиться о вас с братьями, как о своих сыновьях.
Берке, слушая ее слова, думал про себя: «Лицемерка! Как можно так нагло лгать, глядя в глаза? Ведьма, так околдовала брата, что он всегда будет за нее!»
Помнил Берке слова, неоднократно повторяемые матушкой: « В мыслях – что хочешь ты, на словах – что ждут от тебя люди, только так выживешь». Говорил, что поверил брату в непричастности Боракчин к смерти матери. На словах соглашался, что это сплетни рабынь и наложниц, и о казни Айше – ни словом не обмолвился. Молчал он о ненависти, что жгла сердце, разъедала душу, не давала спать. Не противился он с виду и решению старших лишить его с братьями всего, что напоминало о матери.
- Пусть они хотят, чтобы мы забыли о матушке, - говорил он братьям, - мы будем думать о ней каждый день. Не будем говорить, что мы ее помним, обманем их.

Берке уже исполнилось четырнадцать лет: теперь он походил на молодого мужчину. Смешанная кровь выделяла его среди остальных монголов: более широкий разрез глаз, высокий рост, нос с горбинкой. И темперамент матушкин: веселый нрав, болтливость отличали его от спокойных немногословных соплеменников. Своей непохожестью на других он уже в этом возрасте приковывал взгляды девушек, во время состязаний по борьбе и стрельбе из лука, где он показывал себя бравым воином. А если нравилась ему одна из них, то в глазах его была заметна страсть. Казалось, выбросил из головы мысли о смерти матери, но не было и дня, чтобы не вспомнил он о ней, тайком в одиночку посещал ее могилу на мусульманском кладбище. Перед походом, отправился туда в последний раз. Молча посидел он у могильной плиты с надписью рабской вязью: «Они думают, что я забыл вас, матушка. Делаю все так, как вы меня учили. Не озвучиваю то, что чувствую, стараюсь быть сильнее всех. Обязательно настанет тот час, когда ваша душа будет радоваться. Виновница вашей смерти понесет наказание, просто нужно время…»


Сартак с каждым годом все больше походил на отца: худощавое телосложение, белая кожа, густые гладкие волосы. Если бы он родился девочкой, повезло бы иметь такую шевелюру, но мальчику она была не нужно, особенно там, где принято частично сбривать волосы с головы, оставляя чуб и две косички за ушами.
Вдруг конь, словно испугавшись чего-то, сильно разогнался и понесся куда-то. Сартаку казалось, что вот-вот он его сбросит наземь, и стал звать на помощь. Берке смог его догнать и ухватить коня за вожжи. Увидев заплаканного племянника, он засмеялся:
- Испугался? Ну, ты трус! И как мир будем с тобой покорять? – улыбался Берке с усмешкой.
Боракчин сидела у очага и помешивала бульон в котле, когда увидела, как в в гэр заходит Сартак с опушенной головой, а за ним отец.
- Скверно ты воспитала сына, пока меня не было! Ругал Бату жену
- Что он натворил?
- Опозорил меня перед всеми! Показал свой страх, захныкал, как девка!
В честь решения курултая начать выполнять небесный приказ о покорении мира были устроены состязания. Сначала стреляли из лука стоя. Берке попадал точно в цель, промахнулся только один раз, а Сартак ни разу не попал в мишень. Берке и Беркечар, глядя на него, тихо улыбались. Бату молча краснел, с укором глядя на жену. Потом стреляли из лука, сидя на коне. Тут уж тем более Сартаку не везло.
Потом началась борьба. После взрослых мужчин стали бороться дети и подростки.
Вышел мальчик лет двенадцати, высокий, крупный.
Говорила Боракчин тихо сыну:
- Иди, говорит Боракчин, поборись с ним.
- Матушка, он же во многом сильнее меня.
- Думаешь, на войне люди не сталкиваются с теми, кто сильнее? Ты вчера отца опозорил, надо это исправить, а то он думает, что ты трус.
- Нет, я не смогу его победить.
- Иди, сказала. И не вздумай страх людям оказывать.
Сартак вышел чувствуя на себе прикованные взгляды зрителей, особенно дядей Берке и Беркечара, скорее, годившихся ему в братья. Они глядели на него, тихо посмеиваясь, и перешептывались. Колени дрожали, но нельзя было унизиться перед отцом и дядями. И, к своему удивлению, худощавому Сартаку удалось повалить тучного мальчишку.
- Да! – тихо сказала Боракчин, хотя ей хотелось кричать, как в молодости до замужества, когда смотрела состязания.
Бату вздохнул с облегчением: хоть что-то может непутевый сын!
Армия из 59 тысяч воинов со всех улусов, одетых в ***г 2 и хатангу дегель из толстой ткани с железными и кожаными пластинами, шла покорять кипчаков, ясов, булгар и русов во главе с семью царевичами, везя за собой китайские стенобитные машины с китайскими инженерами, и сама армия напоминала машину, никто не смел нарушать дисциплину: при бегстве одного положено было казнить десяток, десятка – сотню, сотни – тысячу, горе те, на кого шла эта машина! Не зря писали на пайцзах: «Волею Вечного Неба, кто не покорится, да будет убит». Окропила молоком путь уходящим воинам Боракчин вместе с другими женщинами.

Боракчин было поручено управлять улусом в отсутствие мужа. Приходила она утром на реку, где женщины набирали воду в сосуд, чтобы мыться. Мыться в самой реке запрещалось под страхом смерти, реки озера священны для степняка. Там она знакомилась с женщинами, спрашивала их о детях, мужьях, хозяйстве. Женщины с удовольствием болтали с женой их правителя, ни Саркаду, ни Уки, ни Хан-Султан о них так не беспокоились, брезговали их обществом. Если кто-то жаловался на болезнь ребенка, Боракчин готовила отвар из дармины или других целебных трав, о которых слышала от матери или рассказали пленные хорезмийские врачеватели или же местные половецкие шаманки проболтались.
Сказала Аппак, что среди наложниц слухи ходят, что старшая жена Бату ведовством занимается, травы собирает, зелье варит. Привели одну из них, та из страха выдала распространителя слухов. Вызвала Боракчин Фарию к себе в шатер, там ей закрыли рот, держа в руках кусок ткани и, потерявшую сознание, связали, завернули в кошму, погрузили на коня и повезли к реке. Затем положили на землю у реки и развернули и облили холодной водой. Она, еле живая, открыла глаза, увидела реку рядом, почувствовала, как руки и ноги стянуты веревками, а рядом рек и жутко закричала от испуга.
- Никто не придет, дорогая, – говорила Боракчин манерой хорезмиек. Мужчины на войну ушли, а из женщин и слуг никто не посмеет жене Бату перечить, да и уважают они ее больше, чем покойных жен Джучи-гуай. Бросят тебя в реку скажут, что утопилась от тоски по родному дому. Хан-Султан же тосковала, что связь с братом не смогла порвать, почему бы и Фарие не тосковать?
- Что я сделала? – дрожащими губами, тяжело дыша ели проговаривала Фария-Дильбар.
- А ты напряги память! О трава я от ваших сартаульских ученых мужей вычитала. Они тоже колдуны?
Она взяла нож, подошла к связанной, заплакала вслухот ужаса. Но этот нож не ее тело, а веревки разрезал.
- Ступай к себе и не болтай больше!
Дрожащая и бледная Фария приползла к Насире, другой из живых жен покойного Джучи, тоже хорезмийке, и таким же дрожащим голосом, как и она сама, рассказала ей все.
Говорила Боракчин своим верным служанкам Джингуа и Аппак:
- Непонятны мне увлечения Джучи-гуайхорезмийками. Что в них особенного? Одна головная боль! А сейчас еще и чжурчженек привели, а потом и болгарок приведут, и оросок. Эх, жизни спокойной ждать не приходится!

- Не связывайся с ней, дорогая, держись подальше, - говорила Насира. – Вспомни, как она несчастной Айше приказала отрубить голову. Такая же дикарка, как и все кочевники!
Потом говорила Насира, сидя с женами нойонов, какая жестокая Боракчин.
- Боракчин жестокая? – удивлялись женщины. – Да вы что? Она обо всех беспокоится, всем помогает, подарки всегда дарит, в гости приглашает.
- И накормит всегда вкусно! Столько блюд за один раз может приготовить! – сказала одна полная женщина. – Самых разных народов блюда готовит, мы и не знали про такие! Этот, как его… Забыла, как называется, ваше блюдо, рис с мясом?
- Плов.
- Точно! – засмеялась женщина.
Насира поняла, что бесполезно их переубеждать.
Прекратились сплетни о Боракчин среди благородных женщин и рабынь: ни о ее татарском происхождении не вспоминали, ни о колдовстве, ни о смерти Хан-Султан никто не решался заговорить.
Спустя год пришло послание от Бату, что пора перекочевывать на завоеванные у западных кипчаков земли. В ее жизни уже была дальняя перекочевка – из Монголии – на Восток Дешт-и-Кипчак. Вспомнились юные годы: повозка, запряженная баками, вокруг ковер из ковыля и степных цветов, реки, озера да половецкие балбалы. А еще аромат степной полыни, который почувствовала тогда первый раз и которого так не хватало во время пребывания в Монголии, в ставке Угедея. Запах полыни – чувство чего-то родного, близкого душе. А какой запах у трав, что в степях на Итиле растут? Станет ли он так же близок сердцу? Выла Боракчин на берег Иртыша попрощаться с рекой, держа за руку десятилетнего Сартака. И счастливые детские годы, и первую влюбленность, и слезы, и обиды, и семейное счастье – всему была свидетель эта река.

Едет Боракчин в кибитке, запряженной десятками быков. Степи Итиля встретили свою новую царицу палящим солнцем и сухим воздухом. Все вокруг окрашено в желто-зеленые и коричнево-зеленые цвета: зеленая трава на солончаковых, светло-каштановых, бурых и песчаных почвах, деревья с зеленой листвой по берегам реки. Среди степной травы расцвели двуцветковые тюльпаны с белыми лепестками. Где-то недалеко в давние времена находилась столица могущественного Хазарского каганата, где правил тюркский народ, принявший веру иудеев. Потом завоевывали и поселялись на той земле печенеги, кипчаки, и теперь это монгольская земля. Канут в лето народы и империи, и только Итиль, степь да синее небо над ними вечны.
Боракчин приказала остановить повозку. Надев боктаг, выйдя при помощи служанок, подошла к берегу реки, где росли редкие ивы, отражаясь вместе с чистым небом в водной глади, взглянула вдаль своими таинственными азиатскими глазами и сказала громко: «Ну здравствуй, Итиль-река!»


1 Сутра "Ключ разума" XIII-XIV века - один из самых древних монгольских манускриптов - содержит "завещание потомкам" и наставления Великого хана о воспитании детей. Ученые расшифровали рукопись Чингисхана, которая хранится в Национальном музее Республики Алтай
2 По структуре твердый доспех монголов, все виды которого назывались монгольским по происхождению термином «***г», был ламеллярным или ламинарным, из сплошных широких полос материала, соединенных между собой ремешками или шнурами (Горелик М. В. Ранний монгольский доспех)

Конец 3 части. Впереди 4 и 5 часть.