Поездка на Байкал. Заповедник.

Берег Бурых Медведей.

„Бойся. Без этого нельзя. Но не трусь. Лесной зверь тебя не тронет, пока у него есть куда отступить или пока он не учуял, что ты трусишь. А труса медведям и оленям надлежит опасаться так же, как и храброму человеку надлежит опасаться труса.“ — Уильям Фолкнер американский писатель 1897 - 1962


…Я решил съездить в Байкало-Ленский заповедник, сокращенно БЛЗ, но известно, что в России без бумажки ты никто. Отправился в правление БЛЗ в Иркутске.
Встретил меня среднего роста человек чиновной наружности, и я без лишних слов показал ему свое удостоверение сотрудника иркутского телевидения. Затем рассказал, что давно мечтаю побывать на севере Байкала, осмотреть места, поговорить с людьми, а потом сделать киноочерк или даже документальный фильм.
Директор, несмотря на свою казённую внешность, оказался милейшим человеком, написал мне тотчас рекомендательное письмо, отпечатал его, вручил и пожелал лёгкого пути, но предупредил, что места глухие, медведи, дорог нет. Я успокоил его и сказал, что я в тайге человек не новый, потому будем осторожны, ибо осторожность - доблесть храбреца.
Директор этот афоризм записал, пожал мне руку, и повторил, дружелюбно улыбаясь: "Хорошо сказано!"

В тот же день я заехал в аэропорт, купил на завтра билет до Онгурен и приехав на дачу, стал собираться. В общем, у меня обычно все готово: рюкзак, лесная одежда, резиновые сапоги, котелки, кружки, ложки, брезент, топор маленький и легкий. По дороге, уже сойдя с автобуса, зашел в магазин и купил продуктов: рыбных консервов, крупы, сахару, чаю, хлеба, сухарей. В те времена в магазинах ничего больше и не было. Тушенка, мясо, масло только по карточкам или по блату, но я, может быть к сожалению, никогда блатным не был.
Придя на дачу, вскипятил на электроплитке чай и долго сидел задумавшись, не торопясь прихлёбывая из кружки, и смотрел в окно на дачные домики, речной залив обрамленный зеленым, сосново-березовым лесом.
Незаметно спустились сумерки и из зарослей, на берегу залива, раздалось птичье пение. Похоже, было, что соловей налаживает трели, но я знал, что здесь соловьи не живут и потому удивился.
Когда надвинулась ночь и в округе гулким эхом разносились негромкие разговоры из соседних домиков, я собрал рюкзак, проверил и вновь упаковал фальшфейер - большую «спичку», сантиметров тридцать длиной и диаметром три сантиметра.
На конце этой большой спички был запал, которым надо было чиркнуть о спичечной коробок - тогда появляется яркое белое пламя как от фейферка, только больше и ярче. Этим приспособлением я собирался отпугивать медведя, если он бросится на меня.
Беда была в том, что я ни разу не зажигал эту спичку и знал о ее работе, только по описаниям. Конечно, тут больше был момент психологический, но наличие оружия для защиты, для человека главное.
Лег спать рано, долго ворочался, не мог заснуть, хотя опыт таёжной жизни у мена был - все последние годы я ходил по тайге один, но так далеко ещё не забирался.
По карте я видел, что Онгурен до мыса Покойники, не такое уже большое расстояние – всего километров шестьдесят, но это ведь тайга и неизвестно, есть ли там хотя бы тропы...

Утром, я сел на первый автобус, разворачивающийся на конечной остановке у ворот дачного поселка, и поехал в аэропорт.
Приехал за час до вылета, зарегистрировал билет, прошел досмотр и маленькая стюардесса в темно-синем форменном пальто, в шапочке с кокардой, провела нас почти через все взлетное поле к двукрылому Ан-22, стоящему рядом с вертолетами. Еще раз проверив билеты она пожелала доброго пути двум летчикам в крошечной кабине и ушла...
Вскоре моторы взревели, летчик за штурвалом вырулил на взлетную полосу, получил разрешение на взлет и дал газу. Самолетик, трясясь на стыках бетонки взлётной полосы, пробежал сотню метров, незаметно оторвался от земли, поднялся чуть и сделав разворот, повернул в сторону Байкала.
Я в окно видел накренившуюся землю, далеко внизу портовские строения и большие серебристые самолеты, стоящие около здания аэропорта. Потом внизу замелькали поля и уже зазеленевшие листвой перелески. Где-то справа была видна морщинистая поверхность водохранилища - дул боковой ветер.

Пассажиров было немного. В порту я узнал, что предстоит посадка на острове Ольхон - это почти ровно посредине Байкала. Самолет, под порывами ветра иногда потряхивало, а несколько раз он попадал в воздушную яму, и сердце, казалось подпрыгивало к горлу, в противоположном падению направлению, а руки судорожно вцеплялись в поручни тесных сидений.
Но я бодрился и иронично объясняя свой страх повторял про себя - "Инстинкт". Когда-то, такие падения доставляли мне радость приключения во время полётов, но те времена прошли...
Ближе к Байкалу, щетинящиеся тайгой холмы стали выше и круче. Где-то внизу иногда взблёскивала змейкой речная вода, бегущая к озеру – морю - Байкал был велик, чист и холоден. Мотор мерно гудел и иногда казалось, что Ан-2 висит в воздухе как елочная игрушка на невидимой веревочке...
Незаметно приблизился серо-белыми берегов безлесый, каменистый остров Ольхон. Перед посадкой под днищем мелькнула гряда холмов с гранитными скалками, потом самолет снизился, стукнул колесами о землю, пробежал по полю, развернулся и моторы замолчали.
Штурман - он же стюарт, открыл тонкие игрушечные дверцы и мы, поочереди спрыгнули на землю. Было холодно, ветрено и неудобно.
- Полетим через пятнадцать минут - сообщил штурман и летчики ушли в аэропортовский барак. Я сел на рюкзак неподалеку от самолета и огляделся. Почти все пассажиры здесь вышли - буряты, летели до Ольхона.
Нас осталось двое. Молодой бурят в полупальто, которое раньше почему-то называли "москвичкой", показывая мне крутые склоны ближнего к острову берега, сказал: - Онгурены там.
Я крутил головой всматриваясь, пока он не добавил: - Отсюда не видно...

Сам Ольхон напоминал гористые степи Монголии и я поверил в легенду, что Чингисхан родился здесь и был ханом окрестных мест, перед тем как был избран на курултае, где-то на реке Ононе, ханом всех монголов…
Место, где располагался аэропорт было ветреное, безлесное, с расстилающейся степью на скалистых холмах. Всё вокруг дышало равнодушной вечностью и я вспомнил Крым - там тоже есть это ощущение древности, присущее ранее очень обжитым и населенным местам...
Вскоре пришли летчики, мы влезли в Ан-2 и полетели...
Через полчаса приземлились в Онгуренах...
Когда я вышел из самолета, меня поразило тепло, яркое солнце и тишина.
«Умели же раньше выбирать места для деревень» - вдруг подумал я невпопад. В углу летного поля паслись коровы, а в другом углу стоял домик, который и был «зданием» аэропорта.
Узнав у неприветливой бурятки-кассира, когда через неделю самолетик улетает в Иркутск, я попробовал взять билет заранее, но она наотрез отказалась это сделать и предложила прийти за билетом в день вылета...
У неё же, я пытался узнать, как мне идти до заповедника, но она ничего не могла сказать о дороге на мыс Покойники – услышав вопрос, кассирша всплеснула руками и ответила загадочно: - Ой! Это очень далеко. Туда можно только на моторной лодке попасть.
Я насторожился!
Потом подумав она посоветовала зайти в лесхоз: - Там можно точнее узнать.
Придя в контору лесхоза я застал там молодого бурята Витю, коротко рассказавшего о том, что до Покойников идти дня четыре, но сегодня, через час, он на мотоцикле поедет на хутор, в двадцати километрах от села, а дальше уже придется идти пешком.
Я был готов к этом. Витя предложил мне ночевать в лесхозе на обратном пути и показал, где висит спрятанный ключ от входных дверей. Он был дружелюбен по характеру, а когда я показал удостоверение с ТВ, он уверился, что все делает правильно.
После этих разговоров я прошел по главной улицей пустынной деревни и вышел за околицу, не встретив ни души на своем пути.
"Да! - думал я. Это тебе не город, и даже не райцентр".
Сбросив рюкзак, раслабившись прилег на обочине дороги и стал ждать…

Я был один во всем мире, а те кто скрывались в домах или работали где-то на фермах, не знали меня и не хотели знать!
Чуть погодя, в тишине тихого солнечного дня, где-то в деревне застрекотал мотоцикл, и вскоре я увидел Витю на "Восходе", мелькающего среди кустарников, растущих вдоль дороги.
Затормозив около меня, он сдержавал мотоцикл пока я неловко садился на заднее сиденье. Когда тронулись я понял, что мотоцикл этот приспособлен для одного человека, а двое, да еще с рюкзаком, это уже исключение. Я пытался балансировать помогая Вите удерживать равновесие, и все равно мотоцикл "рыскал" от одного края дороги до другого. Но я всегда считал, что лучше плохо ехать, чем хорошо идти, да и Витя в конце концов приспособился, и мы сообща удерживали "Восход" в колее. Однако мне это стоило определенных усилий, я ничего не замечал вдоль дороги, а потому и не запомнил.

Через полчаса мы въехали в небольшое поселение, которое называлось хутором. Здесь тоже дул ветер, как на Ольхоне, и тоже было безлюдно.
Остановились. Витя, вместе со мной вошел в избу и что-то сказал женщине-бурятке на бурятском языке. Я уловил только слово корреспондент и понял, что он представил меня. Потом Витя заторопился и сказал, что он только увидит здесь "фермеров" и уедет - попрощался со мной, он ушел по направлению к другому дому.
Женщина – хозяйка дома, долго смотрела на меня молча, а потом по-русски предложила чаю. Когда я согласился и подсел к столу накрытому изрезанной клеенкой, из комнаты осторожно вышли маленькие дети-буряты, и блестя черными глазенками, не мигая, не отрывая взгляда смотрели на меня, как на чудо.
Хозяйка налила мне чаю из чайника, долила молока, отрезала пару ломтей от самоиспеченного круглого хлеба и из кухонного шкафа, достала мне чуть подсушенную соленую рыбину. Это был омуль и я с аппетитом все съел, расспрашивая женщину о здешней жизни.
Она рассказала, что муж пастух, пасет здесь телят, потому что в Онгуренах большая животноводческая ферма...

Вдруг в дом вошел русский мужик: рыжий, высокий, нескладный и в грязной куртке из болоньи. Это доказывало, что в лучшие годы он жил в городе - сельские люди всюду ходят в фуфайках - иначе в ватниках.
Мужик поздоровался, назвал себя Сергеем и спросил, куда я хочу идти?
Я коротко объяснил, что мне надо добраться до Покойников.
Сергей почесал голову и предложил подвезти меня к чабанам, на пастбище.
- Там ты заночуешь, а утром пойдешь дальше. Но я смогу поехать туда только вечером - добавил мужик.
Я согласился.
- Зайди ко мне часов в шесть вечера и мы поедем.
Было три часа дня. Я поблагодарил и сказал, что зайду ровно в шесть.
Сергей вышел, а чуть погодя, поблагодарив молчаливую хозяйку и я вышел на улицу и подумал, что я на Байкале вот уже несколько часов, а Байкала еще и близко не видел.
У меня было три часа времени, и спросив хозяйку, как пройти к Байкалу, отправился по дороге, навстречу ветру дующему мне в лицо.
Здесь, как везде вокруг была каменистая степь, с серыми камнями кое-где торчащими из земли и зелено-серой травкой, чуть пробивающейся из этой скудной земли.
Слой гумуса здесь был очень тонок еще и потому, что траву за лето и осень начисто съедали овцы, коровы и лошади. Только в речных долинах, спускающихся с горных перевалов видимых на горизонте, этот культурный слой достигал высоты одного метра. Даже на крутых склонах гумус был толще и потому там росли деревья, а не только трава.
Здесь же, кое-где торчал дрожащий под ветром чахлый кустарник, ёжившийся под порывами холодного ветра с Байкала…
Выйдя на берег, я увидел дугообразную линию прибоя, услышал мерный шум зеленоватых волн с нечисто-белыми гребешками.
В маленьком затоне, спрятавшись от ветра стояла моторная лодка, которую затащили сюда через широкую галечную косу.

Передо мной расстилался величественный и по-весеннему открытый всем ветрам Байкал - легендарное озеро-море, самый глубокий внутренний водоем в мире. Его глубина больше полутора километров и там, в пучине вод, где-то ближе к середине, под водой прячутся отвесные обрывы покрытые слоем многолетнего ила. Я слышал, что несколько лет назад, во время подземного землетрясения, миллионы тонн ила обрушились с крутых склонов на дно, и вот уже несколько лет там, в глубине, стоит не осевшая илистая муть.
Я поежился представляя этот глубинный мрак, поплотнее закутался в одежды и лег на прохладную полукруглую гальку, промытую и обработанную за тысячу лет бурь и штормов.
Светлое небо из бездонной глубины космоса смотрело на меня, затерянного в просторах тайги, степей и воды.

«Как человек одинок - подумал я. - но в обычное время он этого не замечает. Жмется поближе к сородичам, сбивается в стаи и живет бок о бок с другими людьми в деревнях, в поселках, городках и городах. А вокруг природа - дикая или полудикая, которой дела нет до человека - не было человека, появился человек, исчезнет человек! Какое ей, вечной, дело до таких мелочей!
...Кажется, я задремал, потому что когда в очередной раз открыл глаза, то увидел, что солнце опустилось из зенита и почувствовал, что похолодало.
«Надо возвращаться - подумал я, и быстро зашагал назад...
...Как я позже узнал из наших разговоров, Сергей и его жена Настя, приехали сюда из Качуга - районного центр, стоящего на Лене, далеко от озера.
В доме их почти не было вещей: на кухне стоял стол и обшарпанный шкаф, а во второй половине кровать, покрытая ватными одеялами, без покрывал. Я присел на шатающийся стул и Настя, с любопытством, но украдкой меня рассматривала чуть раскосыми глазами.
Это отличительная особенность местных жителей - чуть бурятский разрез глаз, выдающиеся скулы и желтоватый цвет кожи. Раньше в России говорили: "Поскреби русского и увидишь татарина". Здесь же можно сказать: "Поскреби местного жителя и увидишь бурята".
Со временем, уже после захвата Сибири русскими, здесь выработался особый генотип который и стал называться - сибиряками. Да я и сам был таким - чего скрывать...
Сергей, пока заливал бензин в бак, пока выводил мотоцикл на дорогу рассказал, что они здесь недавно, что "убежали" из Качуга спасаясь от пьянства, что здесь собираются разводить телят и вырастив, сдавать их государству.
Наконец мотор завелся и мы поехали.
Дорога была плохая, а кое-где ее совсем не было, и мне приходилось идти пешком, пока Сергей преодолевал такой участок. Наконец выехали на край большой долины - раскинувшейся от предгорий до берега Байкала.
На зеленеющей ровной луговине, кое-где блестели большие лужи прозрачной воды. Сергей показал мне деревянные корыта без боковых стенок, положенные одно на другое концами, и это подобие водопровода уходило к подошвам гор, на вершинах которых еще лежал снег.
- Снег тает - объяснил Сергей - вода по этим деревянным корытам бежит вниз на луга и стоит здесь до лета. Поэтому здесь вырастает высокая сочная трава, на которой посётся скот. Корыта делают, срубая большие жилые внутри деревья. Таких там много - он махнул рукой в сторону лесных склонов.
- Таких водопроводов несколько и они тянутся на несколько километров, иногда почти до перевалов...

Тут мы увидели впереди избу, изгороди и несколько лошадей, привязанных к ней.
- Пастухи уже в доме - проговорил Сергей неуверенным голосом и остановил мотоцикл метрах в пятидесяти. - Чтобы лошадей не беспокоить - добавил он, и мы пошли в избу. Войдя, поздоровались и на нас, изо всех углов серьезными глазами посмотрели пастухи-буряты. Видно было, что они Сергея не очень уважали, а меня видели впервые и насторожились.
Обращаясь к широколицему, приземистому буряту, Сергей словно оправдываясь проговорил: - Вот корреспондент телевидения, добирается до БЛЗ. Подбросил его, тем более что у меня дела.
Широкоплечий, спокойный бурят – «Наверное главный» - подумал я, спокойно выслушал Сергея, шагнул мне навстречу и протянул руку: - Алексей!
Я тоже представился, и спросил разряжая обстановку: - Могу я у вас переночевать?
Алексей не торопясь ответил: - Конечно! Проходи, снимай рюкзак. Спать будешь здесь - он показал рукой на пустые нары у стены. Пока я устраивался, снимал куртку, доставал спальник, Алексей и Сергей вышли, о чем-то переговорили и Сергей уехал - я слышал, как затарахтел мотоцикл.
Алексей вернулся и предложил мне: - Садись за стол. Мы будем ужинать.
Я стал доставать продукты из рюкзака, но он махнул рукой - Это спрячь.
Пастухи в это время завели генератор стоящий где-то во дворе, и мигнув пару раз, над столом зажглась яркая лампа.
В доме запахло яичницей - и действительно, скоро на столе стояла большая сковорода с жареной рыбой и разбитыми сверху яйцами. Я вспомнил, что ел такое блюдо на Ангаре, когда в детстве гостил в деревне, у бабушки.
Алексей нарезал ломтями большую круглую булку ржаного хлеба и поставил на середину большую алюминиевую тарелку с чем-то жирным.
- Это жир нерпы - пояснил он - вареный.
Я попробовал. Жир припахивал рыбой, был солоноват, но вкусен, и конечно питателен. Все молча стали есть, а я еще и говорил. Рассказывал, что давно хотел здесь побывать, что был на севере Байкала, на БАМе, что хочу сделать фильм об этих местах, но не знаю удастся ли...
Все слушали и молчали. Только Алексей поддерживал беседу.
- Места тут хорошие - начал он. В это время кто-то из присутствующих убрал пустую сковороду, хлеб, жир и разлил по кружкам чай.
- Мы всегда жили здесь хорошо и вольно. Климат тут хороший. Наш скот пасется на лугах почти до Нового года. Тайга тут хорошая. Есть зверь, есть орехи, есть ягоды. В Байкале много рыбы и нерпы. Мы всегда ели много жира рыбы, мяса и потому были здоровы и сильны.
Но последнее время, нам стали все запрещать. Охотиться нельзя, рыбачить нельзя, нерпу стрелять нельзя. А что же можно? - Алексей сделал паузу.
Все пастухи-буряты внимательно слушали, но их скулистые, с раскосыми глазами лица, ничего не выражали - азиатская невозмутимость.
- И выясняется - продолжил Алексей - нам можно только работать скотниками и возиться в навозе, выращивая за гроши скот для государства...
Он посмотрел на лица вокруг и закончил: - Это нехорошо... Это не по-человечески...
Я внимательно слушал и понимал, что он во многом прав, что к свободным людям так нельзя относиться...
- А теперь устроили еще заповедник, закрыли, заняли наши самые лучшие пастбища, перегородили тайгу - это заповедник, а это ваши угодья, и снова получилось так, что все лучшее отошло государству, а все худшее оставили нам. Мы писали письма, жалобы, но нам никто толком ничего не объясняет, а говорят - это приказ сверху! Но тот кто на верху, тот не знает наших нужд, наших забот. Почему он нас не выслушает?!

Алексей закончил и посмотрел на меня. Другие тоже повернулись ко мне. Надо было отвечать...
- Я во многом с вами согласен. Политика чиновников тут неумная, и может и хуже. Но ведь такое сейчас во многих местах происходит. Я сам охотник и вижу, как у охотников отнимают все права, а остаются одни обязанности. Взносы надо платить, в охотхозяйства надо отрабатывать определенные дни, путевки - если они есть - надо покупать, но придет время охоты и иногда ни разу за осень в лес не выедешь. То то не так, то это. А ведь кругом много инспекторов и охотоведов. Они тоже есть хотят и им тоже надо деньги платить. И они за тобой охотятся, как за зверем, и рады если поймали. Поэтому и браконьеров много - кому захочется через эти чиновничьи рогатки пройти.
Зверя много, а охотиться нельзя. Вот и гибнет зверь от эпизоотий, потому что его расплодилось так, что уже и кормиться трудно. Два года назад кабаны вдруг все заболели, все вымерли, туши валялись в тайге почти в каждом распадке. А ведь могли разрешить стрелять во время охоты.
Ведь это не так просто к зверю подкрасться и убить. Это ведь не корова, в огороде привязанная!

Слушатели покивали мне, но иногда я ловил себя на мысли, что они не понимают о чем я говорю, частью из-за плохого знания русского, частью потому, что были далеки от моей высказанной ситуации. Просто у них были другие проблемы. Только Алексей был внимателен и вникал в сказанное...
Разговор сам собою закончился, и чабаны стали играть в карты, переговариваясь по-бурятски. Я устал, начал зевать и Алексей, на правах хозяина, предложил мне ложиться спать, что я и сделал не откладывая...

…Как только кто-то из пастухов утром зашевелился, а было около шести часов утра, я тоже проснулся, оделся, сходил на улицу, собрал рюкзак...
Алексей тоже встал и на мои вопросы, как мне сейчас идти к мысу Покойники, ответил, что довезет меня на мотоцикле до берега, а там тропа.
Я, поклонившись сказал всем спасибо, и мы вышли.

Над вершинами байкальского хребта плыли стада туманно-серых туч. Ветер подгонял с востока на запад, и я стал опасаться ненастья или дождя, но Алексей подбодрил меня.
- В это время года дожди здесь очень редки. С утра может быть иногда и сырой туман, потом все расходится и к вечеру солнце. А вообще тут много солнца и весной особенно. В учебниках пишут, что как в Ницце.
Он засмеялся...
- В Ницце не был? – улыбаясь спросил он, и продолжил: - Но погода здесь солнечная - это точно!

Я с рюкзаком за спиной влез на заднее сиденье, и мы поехали прямо по луговине, без дороги, объезжая водяные лужи...
Через несколько минут мы подъехали к берегу. Алексей достал из кармана куртки мятую тетрадку в клетку и стал рисовать схему моего пути к Покойникам. Попутно он комментировал нарисованное.
Про первую речную долину он сказал, что это была хорошая площадка для выпаса телят и овец, но сейчас туда нельзя - там заповедник. Потом он нарисовал слева от берега озера круг и перечеркнул его поперек.
- Это - сказал он - древняя каменная стена или изгородь, давно разрушенная, но хорошо видимая с воды. Может быть это межевая изгородь, а может быть часть древнего загона для скота.
Он глянул на меня.
- Ведь здесь когда-то жили многолюдные племена!
На мой вопрос откуда он все это знает, Алексей ответил, что окончил исторический факультет в Улан-Удэ, в пединституте, и какое-то время преподавал историю в школе, а сейчас решил вернуться к пастушеству и стал колхозным бригадиром.

- Вы, русские, должны знать, что сделали для нас бурят много плохого, хотя я как историк понимаю, что не все русские виноваты, а только глупые чиновники в государственной власти.
Я кивнул соглашаясь - это так.
Алексей продолжал чертить схему: - Следующая речка очень дикая. Там ущелье и придется часть пути идти берегом, прыгая с камня на камень. Ночевать будете - он почему-то перешел на вы - в зимовье. Оно тут. Ходу туда около восьми часов...
- Назавтра пойдете дальше, но там местами тропа пропадает - надо обходить скалы и склон по берегу. Дальше начнется лес, который подходит прямо к берегу и там уже тропа.
Он посмотрел вдоль, вдохнул и закончил: - Ну, вот и все. Счастливого пути. Если пойдете обратно пешком, заходите...
Мы пожали друг другу руки и я тронулся в путь, а он сел на мотоцикл и быстро уехал.

«Хороший человек Алексей» - подумал я и стал вглядываться вперед представляя, что ждет меня там?
А "там" меня ожидало уже буквальное одиночество - на фоне громадного водного пространства справа, и мощных, то заросших лесом, то засыпанных камнем горных склонов, я почувствовал себя букашкой, муравьем ползущим по безлюдной земле.
Мне вспомнился рассказ моего соседа по самолету, который летел с Севера. Он рассказывал, что испытал психологический шок, когда впервые увидел северное сияние. Он говорил, что почувствовал себя одинокой мышью на гигантских пространствах тундры, не в силах объяснить, кто и как делает это чудо природы.

Здесь я тоже был одинок, но это не было шоком - скорее констатацией факта.
И я не испугался, а скорее обрадовался - предыдущие годы я много времени проводил в лесах, и потому, знал чувство ответственности, но и чувство облегчения, которое испытываешь оставаясь наедине с природой: равнодушной, настороженной или угрожающей, в зависимости от нашего внутреннего состояния.
Я привык подчиняться природным ритмам, погоде, условиям жизни. И тогда я мог испытать чувство восторга и преклонения перед величием и соразмерностью природы.
Вновь, здесь и сейчас все зависело от меня, и потому я стал внимательнее, осторожнее, приготовился к испытаниям. Мой опыт лесного жителя подсказывал что здесь где сухо, солнечно, есть вода чтобы пить, есть лес чтобы сделать костер когда станет холодно, есть продукты чтобы есть - нет причин для паники и беспокойства.

И вдруг, я осознал, почувствовал внутри себя чувство покоя и радости, всегда связанной с ощущением свободы, которое я испытывал в такие моменты единения с природой.
«Когда ты рядом с людьми или среди людей, думал я - ты чувствуешь, что они "другие", а ты отдельно. Здесь я был частью всеобщего, объединился со всем сущим, а это стало для меня уже привычным!»

И еще одна картинка всплыла в памяти: индеец стоит с копьем в руке, полуголый, настороженный, но какие же спокойные и уверенные у него глаза, как сосредоточенно и внимательно он смотрит на мир!

Я пытался описать мои чувства, а мое тело в этот момент двигалось, глаза всматривались в детали ландшафта, сердце работало ровно и сильно. Узкая тропка вилась по склону неподалеку от берега.
Часа через полтора, тропа свернула налево чуть в гору и я понял, что здесь берег стал крутым и обрывистым и поэтому, тропка выбрала более легкий путь. Чуть погодя я попал на широкий горный луг и пройдя еще немного, перелез, перебрался через каменную преграду - рассыпанные от высокой середины к краям гранитные валуны и булыжники.
Направление этой разрушившейся стены шло вдоль луговины и она, исчезая впереди и позади меня, удалялась в обе стороны к краям луговины. Я стал гадать, что это было когда-то. Может быть граница между владениями разных хозяев или даже разных племен. А может быть, это была часть древнего загона, в котором древние люди держали прирученных лошадей, коров и овец.
Может быть гадал я - страшно вообразить - но здесь пралюди построили поселок, а эти камни служили стеной защищающей это поселение...
Тропа спустилась вниз и вышла на прибрежные луга, с кое-где торчащими из земли серыми валунами, а над лугом возвышались заросшие кустарником и одинокими соснами склоны прибрежного хребта и справа расстилалась водная темно-синяя равнина, морщащаяся небольшими волнами.
Противоположного берега из-за тумана не было видно. На траве торчащей щеткой из земли, кое-где видны были тропинки пробитые за многие годы пасущимся скотом, а чуть подальше, виднелись две овчарни - деревянные строения в форме восьмиугольников с низкой дощатой крышей, спускающейся от центра к краям.
Я заглянул в одну из них и увидел, что овчарни на полметра заполнены навозом, засохшим и покрывающим всю поверхность помещений. Наверное , ещё года два назад, буряты пасли здесь много скота, а сейчас здесь заповедник - понял я.
За большим лугом, теряясь в песчано-галечных отмелях шумела чистая холодная речка.
Здесь, на берегу, под ветками сохнущего кустарника я развел костерок, вскипятил чай, пообедал и завернувшись в спальник немного поспал - было прохладно, несмотря на яркое солнце в зените.
Дальше тропа пошла почти рядом с береговым обрывом и часа через два, я снова вышел на луг, а за ним снова была уже новая река. Эта речная долина уходила вверх и там, превратившись в узкое ущелье прорытое водой в скалах, скрывалась среди утесов.
Место было таинственное, мрачное, неприветливое. Тропа вдруг пришла на край обрыва и внизу я увидел скачущую по камням воду.
"Ого-го - подумал я. - Наверное, я шел по звериной тропе. Но как звери могли преодолеть этот обрыв? Разве им не страшно?"
Я пошел вправо, вниз по течению, и когда обрыв сошел на нет, по большим береговым валунам, перепрыгивая с одного на другой перешел речку, шумно текущую где-то внизу под камнями.

Погода переменилась. Туман ушёл, появилось темно-синее небо, ярче прежнего заблестело солнышко, заиграл отраженным блеском повеселивший Байкал. Прибрежный хребет придвинулся к озеру и казался мне гигантской театральной кулисой: почти равные луговины у воды, кое-где на склонах гигантская гигантская панорама гор, синеющие на гребнях и в затененных долинах леса… Всё это было похоже на фотографии Тибета.
"Очень похоже на эти святые места. Здесь на Байкале, словно ожила малая копия Тибета..."

Зимовье открылось мне неожиданно - я устало шагал по береговому пляжу покрытому плоским, круглым, почти черным галечником, а когда поднял голову, то увидел в глубине бухточки аккуратный домик, чуть приподнятый на сваях над землей.
Я почти побежал к зимовью, и с облегчением сбросив потяжелевший к вечеру рюкзак, вошел внутрь. Это был уютный, чистый, сухой дом с хорошей печкой и нарами, пристроенными к боку печки. В стеклянное окошко, с видом на береговую линию, светило заходящее солнце.
Крутой береговой склон уходил вверх почти сразу за домиком, а на берегу, в низине росла зелёная, молодая трава. Было тихо…
Ветер остался где-то за поворотом берега и я прогулялся по травке, чувствуя летящую легкость в плечах после рюкзака. Потом увидел выкопанные кем-то ямки в земле, а присмотревшись увидел следы оленей-изюбров, которые тут, на виду у зимовья, устроили солонец.

"Дикие места - улыбаясь, радовался я. - Олени может быть и сегодня придут" - и сев на землю стал осматривать склоны...
Постепенно наступили сумерки и я, внедрился в избушку, набрав на пляже, замечательно красивом, ровном и черном, как городская мостовая, веток и веточек выброшенных штормами на берег, развел огонь в зимовье, вскипятил чай, после разложился на нарах и слушая потрескивание угольков в гаснущей печке заснул крепко и надолго...
Проснулся на рассвете. С воды, шумевшей за стенками дома, на берег наплывал серый туман. Я вылез из спальника, сходил на улицу, вернулся и растопил печку - в домике было прохладно. Поставив варить кашу, подрагивая всем телом прошел к воде, умылся чистой, холодной водой и назад уже вернулся бодрой рысью - сон помог восстановить силы, а ледяная вода пробудила их.
Скоро каша была готова. Я поел, вскипятил чай, попил горячего и прилег на нары. И так стало тепло, свободно и уютно, что я задремал и проспал около часа…
Когда открыл глаза, то увидел в окошко яркий солнечный свет, услышал шум волн, почувствовал приятный запах сухого, теплого дерева в зимовье.
"Да, тут жить хорошо - подтвердил сам себе, - но надо идти. Сегодня может быть, я дойду до Покойников".

Идти было легко и приятно. Я любовался озером, солнечной дорожкой, на волнующейся маслянистой блестящей поверхности, вглядывался в линию горизонта впереди, задрав голову осматривал скалистые вершины на гребне склонов.
Тропа стала шире, утоптанней, но я понимал, что по этой тропе ходят только дикие звери и вглядевшись, различил на тропе следы медвежьих лап.
Чуть погодя, увидел прямо под ногами медвежий помет и понял, что здесь ходит медведица с двумя медвежатами. Место было такое пустынное, дикое, что я вдруг представил: вполне может быть, что медведица с детенышами идет где-то впереди меня, и я неожиданно могу на неё наткнуться. Остановившись, достал из бокового кармана рюкзака фальшфейер и пошел, держа его в руке.
Тропа, то поднималась, то спускалась вниз и каждый раз я ожидал, что с очередного верха тропы увижу перед собой зверей.
Но все обошлось - тропа разделилась надвое, потом еще и еще и потерялась. Склон придвинулся к воде и становился все круче. В поисках тропы, я вдруг оказался очень высоко, почти над обрывом. Пришлось осторожно спуститься к воде и по большим валунам, вдоль реки долго обходить громадные скалы, уходящие от воды вверх, в синее небо. Но и валуны были в человеческий рост и идти по ним было тяжело - приходилось прыгать, балансировать, хвататься руками за каменные выступы.
Пройдя так несколько километров, я наконец вышел на тропу, идущую по краю леса, подступающего здесь почти к самой воде.
Солнце поднялось и окончательно растопило туман. Сверху повеяло теплом от нагретых серых скал, торчащих из склона то тут, то там.
А ниже по склону, стоял сосновый, чистый лес, с моховой подстилкой поверх корней, запахом хвои и кустами багульника, на которых уже проклюнулись бутончики розово-фиолетовых цветочков.

«А что там за горными вершинами? - спрашивал я сам себя поглядывая влево, на крутые склоны. - Надо будет обязательно туда сходить, ведь где-то там, за хребтом, берет начало одна из самых крупных рек России - Лена. Странно, но ее начало-исток, природа создала совсем рядом с огромным водохранилищем чистой пресной воды».
Я шел и рассуждал так про себя, когда вдруг с озера раздался звук лодочного мотора, а вскоре появилась и сама лодка с людьми. Она плыла вдоль берега, люди вскоре заметили меня, мотор сбавил обороты и лодка повернула к берегу. Я помахал рукой, лодка подошла ближе, метров на тридцать, но было мелко и один из мужиков, в длинных резиновых сапогах, спрыгнул в воду и побрел ко мне.
Я ждал, достал рекомендательное письмо, свое ТВ - удостоверение.
Мужик, выйдя из воды, взобрался на метровый береговой обрывчик и подошел ко мне и представился: - Егерь заповедника Василий (фамилию я сразу забыл). Я показал документы, объяснил, что иду в заповедник и имею рекомендательное письмо директора заповедника.
Строгий тон Василия сменился на нормальный человеческий.
- Вам тут немного осталось до базы, километров семь-восемь. Мы перегружены, поэтому взять вас не можем, но на обратном пути прихватим! – проговорил он, переминаясь с ноги на ногу.
Я сказал, что дойду пешком и Василий, неловко улыбнувшись сказал: - Тогда увидимся на кордрне - и прыгнув вниз, зашел в воду, а подходя к лодке, начал что-то громко и неразборчиво объяснять людям, сидящим в ней.
Не дослушав, я зашагал по тропинке...
Действительно, через час пройдя через сосновый лес, вышел на галечный берег, поворачивающий далеко влево и там, в глубине бухты, увидел серые, дощатые крыши нескольких домов.
«Пришел - с облегчением констатировал я и присел отдохнуть. - Надобно дождаться егерей» - подумал я и достав из рюкзака спальник, лег на землю завернувшись в него.

Солнце светило сквозь чистейший, прозрачный воздух. Байкал лежал у моих ног огромной глыбой холодного хрусталя, неподвижный, но живой, чуть дышащий глубинной прохладой...
Я заснул и проснувшись через час, полежал слушая необычную, почти вечную тишину, рассматривая противоположный берег Байкала, хорошо видимый, покрытый высокой синей тенью от заходящего солнца.
Потом поднялся и пошел в сторону метеостанции, которая приютила и егерский кордон. Кстати, судя по всему, место где я дремал и было мысом Покойники...

Метеостанция - несколько домов в глубине большого залива - стоит здесь уже давно. Это поселение было крайней точкой проникновения человека на север байкальского побережья, после Онгурен. В дальнем конце озера находился Нижнеангарск, а во времена БАМа появился Северо-Байкальск – новый город железнодорожников.
В десятках километров от Северо-Байкальска, находится полузаброшенное село Байкальское, а промежуток между селом и метеостанцией, составляющий около двухсот километров, никем не заселен.
Тут на мой взгляд, и располагается страна чудес, в которой все возможно: от мест появления инопланетян до следов стоянок древнего человека, и остатков городищ скифов, гуннов или предшествующих им племен.

В этом заключен парадокс (географический и исторический) - в конце двадцатого века – века дорог и машин, людей живущих далеко от городов и поселков, становится все меньше. Еще раньше, путешествуя по таежным дебрям, я часто находил поселения покинутые людьми, а иногда и стены полуразрушенных домов, или отдельных изб.
Куда, почему ушли люди из тайги? Но это тема отдельного рассказа.
Однако и по сейчас, у местных старожилов сохранилась память о некогда существовавшей тесной связи жителей двух берегов Озера. Тогда роднились, брали невест с берег на берег, были знакомы лично почти все жители противолежащих деревень и поселков - зимой переезжая Байкал на лошадях, а летом гребями или под парусом.
Тема эта чрезвычайно интересная - она кроме всего прочего показывает понижение уровня социализации, несмотря на возрастание технических возможностей...
Но я отвлекся...
Встретил меня метеоролог Гордеев - здоровенный молодой мужик, увидевший меня в окно своего дома и вышедший на крыльцо. Он поздоровался, я представился и мы немного поговорили о моем путешествии сюда.
Потом Гордеев предложил мне располагаться по-хозяйски в маленькой избушке, стоящей поодаль от домов метеостанции и базы заповедника, показал мне, где дрова, где топор-колун, сказал, что с вечера надо печь протопить, а то ночами бывает холодно.
Я вселился в темноватую избушку, и вновь почувствовал себя одиноким.
Когда я рубил дрова, ко мне подошел новый человек - это был начальник егерей - среднего роста мужик с рыжей бородой и насмешливыми глазами, на круглом русском лице.
Я рассказал, как добирался до метеостанции, сказал о фальшфейере, медвежьих следах. Он качал головой, улыбался и когда я заговорил о следах, добавил:
- Да этого добра здесь хватает. Там - он показал рукой на безлесные поляны на склонах даьнего, темнеющего за предгорьями хребта, - иногда одновременно можно видеть по пять-шесть пасущихся медведей!
Он рассказал немного о себе, что живет здесь с семьей - женой и маленьким сыном, что окончил пушной техникум в Иркутске, проработал до этого охотоведом в Забайкалье, в Читинской области и здесь сего около года.
Я в свою очередь рассказал о себе, что прилетел из Ленинграда, что уже лет пять работаю на иркутском ТВ внештатным корреспондентом, что по моему сценарию сняли фильм о глухарях, который очень часто показывали на всю страну...
- Заходите вечером - пригласил он. - Я вас познакомлю с ребятами, егерями, с женой и сынишкой. Завтра у него день рождения - четыре года и мы баню растопим, а потом пообедаем все вместе.
Я поблагодарил, сказал, что хочу в оставшееся время дня сходить в лес, осмотреться...

Разгрузив рюкзак, я оставил все в домике и пошел в сторону горушки, торчащей чуть впереди высокого хребта, в верхней трети которого, еще лежали поля белого снега, а на гребне виднелись толстые снежные сугробы.
Напомню, что когда я улетал из города, там распускали зеленые листочки молодые березняки, окружающие дачный поселок. Здесь же, весна, казалось, только начиналась - деревья стояли голые и берёзово-осиновые рощи просматривались насквозь.
В окрестностях метеостанции весь лес был давно вырублен и заросли молоденьких лиственных насаждений, чередовались с открытыми полянами.

За полчаса поднявшись довольно высоко, я взобрался на небольшую плоско вершинную скалу, и огляделся - зрелище было ошеломляющим!
Воздух был прозрачен и абсолютно чист и потому, все хорошо было видно вперед и по сторонам на многие десятки километров.
Внизу, казалось, совсем рядом, виднелись крыши метеостанции, дуга залива, а дальше, открывался огромный Байкал, раскинувшийся налево и направо на сотню километров.
Где-то посредине озера из воды торчали спины Ушканьих островов, а дальше уже другой берег, долины и вершины которого были крыты глубокими снегами до самой воды. Панорама величественная, почти космическая!
Мой взгляд охватывал расстояния в сотню с лишним километров. Я вглядывался в бинокль в эти безбрежные пространства, пытаясь увидеть следы деятельности человека и не находил их.
Видел только белые снега и темнеющую на громадных пространствах склонов, тайгу. Величие и масштабы увиденного подавляли меня.
"Это ведь надо же, какая она огромная земля! Какой маленький человек, и его следы на этих просторах. Сколько зверей больших и маленьких живут на этих склонах, в этих долинах, падях и распадках!"
Байкал, полосой студеной, хрустально чистой воды разделял два берега, протянувшись на шестьсот с лишним километров с юга на севера, ширина его здесь было километров сорок-пятьдесят, а глубина около полутора километров. "Если бы откачать всю воду, то на дне байкальской впадины видел бы каждую морщинку, каждый камень". Я потряс головой приходя в себя, отделяясь от своих фантазий...

Часов около восьми я пошел в гости, в егерский дом. Меня встретила улыбающаяся, приветливая жена Матюхина. Она весело смеялась на мои слова о том, что я не ожидал встретить здесь женщин, а тем более детей.
- Ну что вы - говорила она. - Это ведь нормально. Это же не Северный полюс. Нас тут десять человек. Общество! - и снова засмеялась. Она предложила мне чаю и я с удовольствием принял из ее рук кружку с горячим напитком.
Егеря - а их было кроме Матюхина еще трое, сидели чинно, чувствовали себя немного неловко, но вскоре мы разговорились, и неловкость исчезла. Василий рассказал, что он пошел сюда после армии, и что всегда хотел поработать егерем. Второй егерь, средних лет - Николай, сказал, что он сам из Косой Степи, совсем недалеко отсюда, что у него жена и двое детей, и что раньше он работал лесником.
Третий егерь отмалчивался, но я узнал, что он с побережья Байкала и что у него какие-то проблемы с молодой женой. Детей он не имел.
Матюхин рассказал мне вкратце о заповеднике, что их лесничество, которое называется "Берег Бурых Медведей", только часть большой охраняемой территории, что создание заповедника – это очередная попытка сохранить байкальскую природу в первозданном виде, что у них идет спор с бурятскими властями и местными жителями по поводу мест выпаса скота, и разрешения охоты на озере и в окрестных горах.
- Мы уже заставили переехать из заповедника, знаменитого на весь Байкал "Бурмистра" или Бурмистрова - легендарную личность.
Я вспомнил, что мне о Бурмистрове восторженно рассказывал мой знакомый геолог, который бывал здесь и был с ним знаком.
- Были проблемы и с туристами, продолжил Матюхин - которые прилетали в Онгурены и приходили сюда вдоль побережья, а через Солнце-падь уходили на Лену и там, спускались на плотах или на лодках до Качуга. Сейчас мы им дорогу перекрыли, делаем сторожевой пост в долине - Матюхин назвал речку, через которую я переходил на пути сюда.
- Сегодня мы нашего человека туда переправили. Пусть поживет там, пока в палатке, а потом, летом, мы там кордон построим... Работы очень много...
А я вспомнил грустные глаза Алексея-пастуха и подумал, что проблем тут тоже много.

Допив чай с вкусным голубичным вареньем, которое варила сама хозяйка из здешних ягод, поблагодарив всех за встречу, я пошел к себе в избушку ночевать. В домике было тепло и даже жарко и я, на минуту приоткрыл двери. Холодный воздух низом проникал внутрь, а я зевая, расстелил на нарах спальник, приготовился и перед тем как лечь вышел на улицу.
Огни в домах уже погасли, и в темной тишине наступившей ночи, видны были едва различимые силуэты человеческих построек. Я загляделся на звездное небо, где посреди небосвода хорошо была видна полоса звездных скоплений, протянувшаяся через небесный свод - это наша галактика - "Млечный путь". Отыскав Звездный Ковш и отсчитав семь расстояний от края Ковша, нашел Полярную звезду и убедился в очередной раз, что Север находится на севере от меня.
«Все нормально - думал я. - Жизнь продолжается. Люди живут везде. И здесь тоже. А проблемы и испорченные отношения между соседями, есть в любой точке мира. Где-то их больше, где-то меньше, но они есть. А у меня впереди несколько интересных походов...»
Я вернулся в зимовье, закрыл двери, дунул и погасил огонь в лампе-коптилке, влез в спальник, поворочался устраиваясь поудобнее, и вспоминая длинный сегодняшний день незаметно уснул, крепло и глубоко...

Проснулся я от детских голосов, доносящихся с улицы. В зимовье было темно, но когда я открыл дверь, то солнечный свет хлынул с улицы почти ослепив меня. Увидев незнакомого мужчину, два одного возраста мальчишки остановились, настороженно наблюдая за мной.
Я сказал: - Привет! - но они смущенно промолчали, не готовые к таким неформальным отношениям с взрослым, бородатым дядькой. Я сходил на берег Байкала, увидел две лодки, стоящие далеко от воды на деревянных полозьях, вошел в воду, помыл руки, лицо и шею, и вытираясь, вернулся в дом.
Дети сопровождали меня любопытными взглядами и один из них, осмелев, спросил: - А Вы дяденька здесь живете? - и показал на избушку.
- Да, я здесь живу - в тон ему ответил. - И буду еще жить несколько дней. А тебя как зовут? - спросил я и он ответил: - Женька, а его, его зовут Юрка.
- А меня зовут дядя Володя - представился я. Оба мальчика нерешительно приблизились к домику.
- Заходите, заходите – пригласил я, но Женька отказался опасливо глянув в сторону дома. Я не закрывая двери стал собирать в рюкзак продукты и снаряжение для сегодняшнего похода и вскоре услышал крик жены Матюхина: - Женька домой – завтракать!
Оба мальчишки разошлись по домам, а я вспомнил годовалого Сашку, жившего с родителями на дальней метеостанции, расположенной далеко от поселка на БАМе. С ним, с Сашкой, я играл в доме зимой, когда приходил туда на охоту, и жил у Сашкиных родителей - операторов сейсмологов.

Наконец собравшись, решил сходить в первый раз в окрестности, познакомиться со здешней тайгой. Перед уходом зашел предупредить жену Матюхина, что я ушел. Матюхина уже не было - он ушел к егерям, которые жили в зимовье, метрах в двухстах поодаль, за лиственничным леском.
Вчера, проходя мимо я заметил, что на веревке около дома висели полуметровые, серые от соли и полувысохшие, распоротые повдоль рыбины. Несколько штук почему-то были наполовину оборваны, а у некоторых осталась висеть одна голова. Жена Матюхина предложила мне такую же рыбину и я взял поблагодарив...
С Байкала веяло прохладой, хотя солнце висело над озером, и отражалось в темных водах широкой дорожкой жидкого серебра. Светило было за спиной и я по привычке запомнил это, чтобы на обратном пути, в незнаком лесу знать хотя бы приблизительно, в какой стороне света находится метеостанция, то есть мой теперешний дом…
Идя по редкому лесу немного в гору, я преодолел предгорья, обогнул горушку на которую взбирался вчера вечером и вышел к речке, торопливо скачущей по камням, то растекаясь широко по светло-серому галечнику, то собираясь в омуты, просвечиваемые до дня солнечными лучами.
Смешанный лес сменился кедрачом, речная долина поднималась зигзагами вверх, а на крутых склонах, то тут то там, сквозь пушистую, зеленую хвою кедров торчали серые скальные выступы.
Высоко над головой, виднелись края дальних обрывистых, крутых склонов, с снежной каймой на самом верху - там еще лежал снег.
На поворотах река размыла берега и образовала широкие, галечные отмели. Глядя под ноги неожиданно заметил широкую тропу, промятую среди круглых камешков и догадался, что это медвежья тропа, переходящая иногда, по мелким местам, с одного берега на другой.
"Ага! - насторожился я. - Вот тут и ходят бурые медведи на кормежку, вниз, а потом в места дневок - вверх.
- Или на-о-бо-рот - проговорил я вслух и тихонько рассмеялся, внимательно вглядываясь в прибрежные заросли. Тропа была торная, то есть часто хоженая, и я, от греха подальше, решил повернуть назад - место было глухое, чаща очень близко подходила к речному руслу и медведь мог неожиданно наскочить на меня! Мелкая галька на берегу не сохраняла отпечатка следов и потому, я разобрал, что проходили медведи, но какие они не мог определить. Это могли быть крупные или поменьше медведи, одиноко гуляющие по тайге, или это была медведица с медвежатами. А она в это время попадает на встреченного человека без предупреждения!
Спустившись вдоль речки на километр - полтора, я решил пообедать. Остановился на берегу под крутым склоном, спускающимся с другой стороны речки. На нем, после зимней наледи осталась громадная глыба, зеленовато-молочного льда, повиснувшего над рекой на стволе кедра, как на стержне.
Эта глыба обтаяла со всех сторон и получилось своеобразное ледяное эскимо, высотой метров в пять и толщиной в три-четыре метра.

Любуясь на это чудо природы я развел костер, подвесил котелок с речной водой и увидев зеленую стрелку дикого чеснока на русловом обрыве, сорвал растение, потом нашел второе, третье. Попробовав на вкус одну зелёную стрелку, почувствовал чесночный запах. К этому времени вода в котелке закипела, я заварил кипяток ароматной цейлонской заваркой, снял с огня и устроившись тут же поудобнее, принялся есть.
В лесу иногда бывают удивительные минуты покоя и самоудовлетворения, которые приходят как награда за тяжелый труд и рискованные испытания в таежных походах.

Светило яркое солнце. Чистый, пьянящий ароматами весенний воздух освежал легкие; пахучий чай, зеленые стрелки дикого чеснока, солоноватый вкус нежного хариуса вкупе с сухарем, возбуждал аппетит.
И потом я был свободен, здоров и весел - я достиг своей цели, добрался до легендарного места - мыса Покойники и чувствовал себя здесь как дома и даже присутствие сильных и опасных хищников в округе, совсем не пугало, а только подбадривало...
После обеда, закинув рюкзак за плечи, продолжил путь вниз по течению речки. Вскоре поток реки вывел меня из границ леса и в просветы между деревьев, я вновь увидел Байкал.
Тут речка собралась в одну струю, набрала скорость и вскоре, я подошел к небольшому водопаду, где река плотной, тяжелой струей спрыгивала с гранитной, плоской глыбы вниз, и выпучиваясь пузырями исчезала в омуте под водопадом.
"Заметное место - подумал я и посидел несколько времени на плоском гранитном валуне рядом, вслушиваясь в непрекращающийся шум падающей воды. Можно было сказать, что я немного медитировал здесь, на время отдалившись от сиюминутности и суеты происходящего.
Сосредоточившись, я задумался о вечности, о временах, когда вся эта красота только рождалась, устанавливалась...
«Святое место - размышлял я. - Тут хорошо сидеть размышляя о жизни и о судьбе".

Позже я узнал, что этот водопад и был "святым" местом для бурят, которые раньше, раз в год приплывали сюда на лодках и устраивали здесь свой праздник - буряты, здесь, на севере Байкала, были шаманистами…
Через время, сориентировавшись по солнцу и учтя, что солнце проделало определенный петь, я отправился в сторону озера и вскоре вышел на берег. Немного пройдя вдоль берега увидел в начале небольшое болотце, образованное когда-то поднявшееся и затопившее береговую впадину штормовой водой, а неподалеку, на трех деревьях - засидку, скрадок для охотников.
Я догадался, что это природный солонец, а в скрадке прячутся или прятались охотники. Вспомнились рассказы байкальских охотников, которые говорили о дитятках изюбрей, собирающихся на склонах крутого берега ранней весной.
В это же время, олени часто посещают солонцы, лижут соль и даже едят соленую землю всё это кажется странны для людей, но для диких зверей это нормально.

…С Байкала дул холодный ветер, солнце клонилось к закату, а мне уже пора на метеостанцию, там сегодня праздник...

На метеостанции было ""многолюдно". Как только я вернулся, меня пригласили попариться в бане, стоящей во дворе матюхинского дома. Раздевшись в предбаннике, открыл двери и нырнул в жаркую полутьму парилки. Василий, предложил мне березовый веник и плеснул в раскаленный зев печки, ковшик горячей воды. Жар волной ударил в лицо, заставил отвернуться и инстинктивно затаить дыхание. Потом я стал хлестать себя пахучим веником по спине, по плечам, по ногам.
Я люблю париться и могу терпеть сильный пар долгое время. Василий пытался со мной соревноваться, но не выдержал, выскочил в предбанник, а я, еще несколько минут, задыхаясь в этом горячем аду, нещадно бил себя веником, а потом выскочил наружу и увидел, что Василий выскочил из бани голышом и приседая погружается с головой в озёрные волны.
Прикрывшись полотенцем, я тоже, побежал к воде, осторожно ступая по камням, вошел в Байкал по пояс, и нырнул под набегающую волну, ощущая всем телом холодное жжение от ледяной воды!
Потом, быстро помывшись, мы оделись и вернулись в матюхинский дом, где уже накрывали на стол и суетились две разрумянившиеся женщины, а мужчины сидели и спокойно разговаривали. Дети, радуясь празднику пытались помогать матерям, но только путались под ногами.
Мужчины говорили о Бурмистрове, чей пустой, заброшенный дом стоял на берегу, километрах в двадцати дальше к северу от метеостанции.

Бурмистр - как его здесь называли - был личностью легендарной. Появился он на Байкале лет тридцать назад, приехал откуда-то с Украины - большой, сильный, уверенный и веселый. Он охотился, рыбачил и всегда делал это удачно. Через время, сколотив какой-то капитал, привез жену с Украины, выхлопотал разрешение построить дом на берегу Байкала, далеко от поселений и с помощью нанятых на лето помощников, срубил громадную избу, в которую и вселился всей семьей.
Вскоре его дом узнали все коренные байкальцы. Он радушно и хлебосольно принимал гостей, налаживая хорошие отношения и связи с нужными, известными людьми. Он выписал из Японии какие-то супер сильные моторы на лодку, имел какие-то очень дорогие ружья и лучших охотничьих собак на побережье. Он развел скот, поставлял мясо в районный центр, в ресторан и в столовые, выделывал овечьи и звериные шкуры по каким-то новейшим технологиям – иначе говоря стал настоящим предпринимателем!

Но времена переменились, открыли заповедник и заставили Бурмистра переехать в Онгурены, где его не очень любили буряты - удачливым людям нередко завидуют. Так было и с Бурмистровым.
Слушая эти рассказы, я подумал, что на обратном пути обязательно зайду к Бурмистрову и поговорю с ним.
«Такие люди - думал я - нынче очень редко встречаются и потому интерены».

Между тем стол был накрыт и нас всех пригласили к столу. Была здесь и бутылка водки, но главное, были соленые и маринованные грибы, соленые огурцы, моченая брусника и пирог с черникой. Мы выпили по рюмке за здоровье Женьки – сына Матюхиных и стали закусывать. Сам егерь, вспомнил как на их свадьбе с Леной - так звали жену, в егерской избушке ели и пили из пластмассовой посуды, а гости сидели на самодельных лавках.
- Зато потом – рассказывал он - Лена ходила со мной в тайгу, и когда попадался браконьер, то видя молодую женщину рядом, он стеснялся вести себя грубо - Матюхин засмеялся.
- Когда появился Женька, все конечно изменилось, но я надеюсь, что скоро, когда сынок подрастет, мы снова будем вместе ходить по тайге...
Все смеялись, а потом, незаметно, разговор перешел на отношения с бурятами. Матюхин разгорячился.
- Они хотят жить так, как они жили до заповедника. Они жалуются, что у них отняли лучшие места, но ведь и тогда они бывали здесь очень редко. По весне стреляли нерпу на ледяных полях, да на солонцах зверя добывали. А сейчас они обвиняют нас в том, что мы не даем им пасти скот в лучших местах, пишут письма во все инстанции. Сейчас, пользуясь тем, что нас мало, они проникают на территорию БЛЗ, охотятся там, но я этому положу конец. Закон для всех закон!

Я был с ним не согласен - заповедник дело хорошее - но надо было с людьми посоветоваться, где-то уступить и жить мирно, как добрые соседи. Вражда будет мешать всем.
Я так думал, но молчал - мне хотелось посмотреть и услышать обе стороны. Гордеев - метеоролог - рассказал, как он скучал здесь когда приехал сюда еще без жены и сына.
- Мне кажется - говорил он задушевно, - что иметь семью - это счастье. Сейчас, когда мы вместе, метеостанция стала моим домом, а не только работой. У нас есть корова, есть молоко для детей, заведем овец, будем иметь мясо и шерсть. А много ли человеку надо. Погода здесь хорошая, исключая штормы, а уж такого чистого воздуха я нигде не видел. Конечно, жить здесь всю жизнь трудно.
Он вздохнул: - Через четыре года наши сыновья пойдут в школу и надо будет решать.
Один из егерей, самый старший по возрасту, засмеялся: - Дети должны привыкать к самостоятельности. Я слышал, что в Англии, аристократы отдают своих детей в интернаты, чтобы приучить к мужской самостоятельности.
- Но мы не аристократы" - вмешалась жена Гордеева и все снова засмеялись.

За разговорами время шло незаметно, когда попили чай и съели горячий пирог, за окнами спустилась ночь. Егеря ушли к себе в зимовье, Гордеевы ушли еще раньше и я, поблагодарил хозяев тоже пошел к себе.
Перед уходом, я сказал Матюхину, что завтра собираюсь на перевал, взглянуть на Лену. Матюхин рассказал мне путь и добавил, что там, наверху, стоит автоматическая метеостанция и чтобы я не удивлялся.
Придя к себе я растопил печку и долго лежал на нарах, вспоминая все услышанное - мне показалось, что Матюхин в отношениях с местными, немного «тянет одеяло на себя» - ведь буряты жили здесь давно, они охотились, рыбачили и разводили скот – это было их главным занятием.
Потом я вспомнил, как Матюхин ругал туристов и подумал, что туристы в большинстве народу хороший, и что они с маршрутом, проложенным через заповедник, никому не будут мешать. Они ведь не охотники. Они даже не любят охотиться.
И ещё я думал, что следить за порядком в заповеднике это одно, а запрещать и стоять на страже запретов - это другое.
Незаметно я заснул и когда проснулся, то в домике было темно - дрова в печке прогорели. Я встал, сходил на улицу, полюбовался на звездное небо, поеживаясь вернулся и залез в теплый спальник. Засыпая, вспомнил засидку и солонец. Может быть сейчас там олени. Им здесь хорошо, их никто не только не стреляет, но даже не пугает…
Проснулся я рано. Собрал рюкзак, оделся и вышел на улицу. Было тихо и солнечно. В домах, наверное, еще спали. Я в первый раз увидел корову, которая паслась за домом Гордеева, в огороженном пространстве. Когда проходил мимо изгороди, она подняла голову и долго смотрела мне вслед. Я направился в сторону Солнца пади, по которой шла тропа на перевал и войдя в устье широкой пади, залюбовался скалистыми склонами, круто поднимающимися к синему небу. На скальных уступах тут и там росли пушистые кедры и сосны. Из-под снежника, языком спускающегося с кручи, вытекал пенистый поток талой воды, беззвучно падая с большой высоты, скрываясь среди стволов хвойных деревьев на склоне. Воздух был так чист и прозрачен, поэтому очень трудно было определить расстояния до скал или отдельно стоящих там, в вышине, заметных деревьев. Чуть погодя, склон, по которому шла тропа, стал подниматься вверх.
Справа, в каменистом русле, шумел ручей - по пути я насчитал несколько водопадов, с шумящей белопенной струей.

Еще выше начался крупно ствольный кедровый лес с деревьями в два обхвата. Под деревьями лежали глубокие сугробы тающего снега и на этом снегу, тут и там, виднелись громадные вытаявшие следы медведей. Они были больше чем, поставленные вместе два моих сапога.
Но так мирно светило солнце, так беззаботно посвистывали маленькие птички в кронах хвойных гигантов, что я почти не обратил внимание на опасность встречи с весенним медведем. Держась поближе к речному руслу, прошел через старый кедрач и снова вышел на склон.
Ближе к вершине перевала, тропа пошла по обнаженным гранитным глыбам, с хрустящей под сапогами корочкой мхов. Стало заметно холоднее, появился кедровый стланик и карликовые березки, пробивающиеся сквозь каменные щели.

Я устал, захотел есть, я решил пообедать - подойдя к очередному водопаду, набрал воды, развел костер из сухих веток стланика и поставил кипятить воду. Пламя костра, почти без дыма, оранжевой занавесью поднималось вверх, лизало края закопчённого чайника, но тепла давало очень мало.
Съев рыбные консервы с маслом и сухарями, попив горячего чаю согрелся, полюбовался струями бегучей воды, скачущим по крутой каменистой горке к глубокому водоемчику выбитому в камне, я отправился дальше.
Немного не доходя до перевала, тропинка вышла на голое место обдуваемое прохладным ветерком. Здесь, кроме ползучих мхов ничего не росло, а рядом, по склонам верха пади, лежали белы, глубокие снежинки.

Взайдя на перевал, я долго стоял осматриваясь - Байкала уже не было видно и кругом, теснились заснеженные вершины, а впереди, расстилалось плоскогорье поросшие чахлыми деревцами лиственниц.
За перевалом, далеко впереди, я увидел большой речной поток, по цвету напоминающий холодный свинец. Это Лена - понял я - она здесь уже широкая, но всё-таки совсем не похожа на ту могучую реку, какой она становится в среднем течении.
Над рекой, на дальнем берегу поднимался холм лишенный растительности, и укрытый метровым слоем белого снега. Здесь было холодно ещё совсем по-зимнему – я поднялся на километровую высоту над озером и потому, вокруг был типичный пейзаж приполярной тайги: мох, карликовые деревца, холодно...
Жить здесь было бы очень трудно - тут еще только самое начало весны, а внизу, на берегу озера теплее, градусов на десять и совсем другая природа.
Пройдя ещё сотню метров по заснеженной тропе, я вдруг увидел столбы метеостанции, окруженную, металлической проволочной сеткой - оградой.
«Это от диких зверей» - подумал я. - А может от туристов!

Тропа, обогнув метеопункт терялась и под ногами похрустывал подмёрзший снег, который лежал среди гранитных валунов белыми полями, скрывая все следы, мох и конечно тропу.
Я глянул на солнце и подумал, что спускаясь на другую сторону водораздела, в сторону истоков реки, могу заблудиться в незнакомом месте и тогда придется здесь ночевать. Конечно, хотелось помыть лицо в вершинной Лене, в самом ее истоке, но я решил не рисковать и отложить дальнейшее знакомство с Леной до следующего раза.
«Ничего - подбадривал я сам себя. - Я ее видел и это главное. А знакомство с истоками - это дело не одного дня!».

Я повернул назад и стал осторожно спускаться по своим следам - вниз идти было легче и быстрее. Я быстро пересек кедровый лес, расположенный посредине подъема, потом миновал ворота Солнце-пади, со скалистыми кряжами с двух сторо, и попал в предгорный лес, по которому шла лесная дорога, петляющей среди неровностей холма.
В один момент, слева в чаще, которую дорога огибала стороной, услышал медвежий рык, рявканье. Я стал идти осторожнее, тщательно вглядываясь в заросли. Вдруг, среди желтоватых сосновых стволов я заметил движение и чуть позже рассмотрел коричневое пятно мелькающее среди деревьев в направлении моего хода. Я не испугался, но на всякий случай быстро достал из рюкзака фальшфейер!
Однако медведь, не добегая до меня метров пятьдесят остановился, поднялся на задние лапы, покрутил головой принюхиваясь, а потом опустился на четыре лапы и стал медленно уходить в чащу.
Я подождал пока он не скрылся из виду и потом, держа фальшфейер в правой руке, а в левой спичечный коробок, осторожно продолжил свой путь, тщательно вглядываясь в придорожные выворотни – медведь мог затаиться здесь и напасть на меня неожиданно!
Однако всё обошлось и я продолжил свой путь озираясь и по временам останавливаясь, вглядывался в подозрительные бугры…
Отойдя от этого места с километр я расслабился и задышал ровно. Времени оставалось еще достаточно и я решил пройти немного по лесной дороге, вглубь тайги.
Заросший смешанным лесом холм, плавно спускался к озеру продольными волнами, похожими на заросшие овраги с пологими склонами. Спустившись на дно такой "волны", я видел только верх гребня следующей и когда поднимался туда, то видел и дно и противоположный борт.

Вот так, поднимаясь из очередной низины вверх, я вдруг увидел вверху, над гребнем, спокойно идущих лошадей с серыми длинными гривами и такими же длинными хвостами.
Я остановился и стоял неподвижно, а лошади, а среди них были и два маленьких жеребенка ростом с крупную собаку, подошли очень близко. Но стоило мне пошевелиться, как лошади резко развернувшись, с топотом быстро ускакали в лес, и почти мгновенно скрылись из глаз в лесной чаще.
Ого-го! - подумал я - ведь это мустанги - дикие лошади. Они когда-то и где-то отбились от людей и одичали, стали жить в тайге, как жили их далекие предки!

Нечто подобное я видел в Крыму, путешествуя с другом по яйле. Там я видел настоящего красного мустанга с черной гривой и с черным же длинным хвостом до земли. Это был настоящий «красный конь» с картины Петрова-Водкина, хотя раньше я думал, что таких коней не существует.
«А все-таки это красиво - рассуждал я, повернувшись и шагая в сторону метеостанции. - Эти лошади живут диким табуном и уже боятся людей, как наверное боятся и медведей. Наверное для них, медведи в здешних местах, это главные враги. Если, конечно, здесь нет волков…»

Придя на метеостанцию засветло, я еще сходил к егерям в избушку, увидел оцинкованную ванну, полную только что пойманной рыбы - крупных хариусов-черноспинников. Егеря пожаловались, что рыба - эта главная пища здесь.
- Кругом полно зверя, но стрелять не разрешают и если бы не рыба, хоть с голоду подыхай - невесело вздохнул старший по возрасту егерь.
«Ого - подумал я - а Матюхин поддерживает здесь дисциплину!»

Эту ночь я спал, как убитый – сильно устал от похода на перевал.
Назавтра утром, я поговорил с Матюхиным о том, как мне выбираться в Онгурены. Он сказал, что может быть завтра, а может быть послезавтра, они плывут на лодке в Онгурены по делам и подбросят меня.
Однако, меня тревожило то, что мне надо было вылетать в Ленинград через четыре дня и если я не уйду завтра пешком, то мне надо будет ждать лодку.
Если же Матюхин не поплывет в Онгурены, я опаздываю на самолет в Питер. Вот такие мысли тревожили меня, хотя виду я не подавал!

Матюхин и команда в этот день садили картошку, на плохо вспаханном поле, за метеостанцией.
Когда я, долго сомневаясь – идти не идти пешком - все-таки решил остаться и ждать лодку, то ненадолго решил сходить в лес. Я проходил мимо работающих егерей, когда Матюхин подозвал меня и показывая в сторону пади, заметил: - Там, на маряне медведи!
Я долго всматривался в коричневые, едва заметные точки на горном лугу, когда Матюхин подозвал Женьку и попросил его принести двадцатикратный бинокль. Когда я глянул через окуляры бинокля и подкрутил фокусировку, то хорошо увидел медведицу и годовалого медвежонка, копающего что-то в земле.
Вдруг медведица забеспокоилась, задвигалась и бросилась по направлению к кустам, окружающим поляну. Переведя взгляд, я заметил в этих кустах третьего медведя.
Его напугал злой выпад медведицы и он, стал убегать под гору, а потом видя, что медведица остановилась, не спеша продолжил свой путь к следующей поляне.
- Мы их там, на марях, часто видим, сразу по несколько штук - подтвердил Матюхин. Он сам посмотрел в бинокль и добавил: - Да! Хорошо видать! Работники устроили перекур, а Матюхин стал мне рассказывать:
- Чуть раньше, в начале мая, когда лед на Байкале разойдется, буряты начинают добывать на ледяных полях нерпу. Они подплывают, подкрадываются к льдинам на лодках и стреляют, часто только заранят нерпу. Она какое-то время плавает, а потом ее пригоняет ветром к берегу и волнами выбрасывает на берег.
Медведи в это время спускаются с гор, и ночами ходят вдоль берега - учуют мертвую нерпу и гужуются всю ночь. К утру только обрывки шкуры, да пятно жира на гальке остается…
Он помолчал, посмотривая в даль - ведь в душе он был охотником, а вместо того чтобы добывать зверя, садит картошку и охраняет этого зверя от выстрелов. Думаю, что это в конце концов становится невыносимо!
После этой встречи, я пошел ненадолго в северную сторону, туда, где раньше жил Бурмистров. От метеостанции, по берегу шла торная тропа и часа через два, я вышел на большую поляну, посреди которой стоял большой дом.
Часть крыши уже прохудилась и видна была большая дыра; окна были выбиты, и осколки стекла захрустели под ногами, когда я обходил дом вокруг.
За домом были большой огород, и небольшая полянка покрытая травкой, где стоял вкопанный большой деревянный стол, за которым иногда обедала вся семья, а может быть и гости.
Мне стало грустно - здесь многие годы жили счастливые люди: любили, работали, рожали и растили детей, принимали гостей. Темными вечерами, нарушая тишину пустынного берега стучал мотор генератора и в окнах горел электрический свет…
Сейчас все это в прошлом, а берег вечерами пуст и молчалив. Как всё это печально!
К вечеру, когда я вернулся на базу, подул сильный ветер и на берег, из озерных глубин побежали крутогривые, полутораметровые волны, с гулом обрушиваясь на галечный берег.
Пораньше протопил печь у себя в избушке, я не торопясь поужинал и лег спать…

Утром проснулся от солнечного света, проникающего в маленькое окошко домика. Сходил к озеру помылся и когда возвращаясь, проходил мимо матюхинского домика, он сам вышел на крыльцо и сказал: - Через час двинем в Онгурены, собирайтесь.
Я обрадовался, потому что немного устал от одиночества среди людей которые были заняты своим делом, а у меня такого дела не было.
Конечно, я делал записи всего того, что видел и слышал вокруг, но жил отдельно и может быть мешал обыденной жизни этих людей - я был здесь посторонним!
И потом, я был не новичок в тайге и меня трудно было чем-то удивить - может быть поэтому, видя, что я человек самостоятельный и независимый, меня никто не опекал и потом, тут были какие-то работы, заботы, а я всегда в стороне, но недалеко...
К тому же, я до последнего не верил, что мы поплывем - даже когда лодку, по полозьям скатили на воду, даже когда я со своим рюкзаком сел в лодку, даже когда услышал что мотор завелся и лодка, сделав плавную дугу, стала удаляться от домов.
Все оставшиеся на берегу махали руками и в ответ тоже махал, хотя уже рвался всей силой желания назад, в Онгурены, на Ан-2 и обратно в город.

С воды открывалась великолепная панорама гор, а лодка, словно плоский камень брошенный твердой рукой, скользила по тихой, холодной, прозрачной воде.
Я не видел дна, но понимал, что глубина под нами - это сотни метров воды, и что под водой горы, которые поднимались перед нами круто вверх, и наверное так же круто уходили вниз, уже под водой!
Прошли устья горных речек через которые я переходил по берегу. Проплыла мимо большая поляна, посреди которой, протянулась вдоль длинная, разрушенная временем стена или изгородь из валунов, которые издалека смотрелись как песчинки...
Чуть погодя, пристали к берегу и пошли к палатке, которую установили здесь в день моего прихода – прилета - когда я здесь проходил, ее еще не было. Сегодня в ней жил егерь, с которым я тоже познакомился.
Матюхин о чем-то поговорил с этим человеком и мы снова поплыли, теперь уже в Онгурены.
На быстрой лодке, часа за три-четыре хода, мы преодолели много километров, и после полудня пришвартовались на краю Онгурен.
Я попрощался с егерями, пожал руку Матюхину и пошел, вначале в правление колхоза, на встречу с председателем. Не доходя до правления, неожиданно встретил Витю на мотоцикле, он не заглушая мотор поприветствовал меня, подтвердил, что я могу ночевать в лесхозе, в конторе и сообщил что он спешит: в бригаде у Алексея, где-то на склоне холма, медведь поймал и задрал колхозного телка и он едет собирать охотников для подкарауливания медведя, которого надо убить.
Закончив рассказывать он вскочил в седло мотоцикла, мотор взревел и Витя быстро укатил.
В правлении я застал председателя, который молча повертел перед глазами мое удостоверение и стал рассказывать:
- Дела в колхозе идут неважно, что пастбищ стало меньше и если раньше, можно было до декабря кормить скот на вольных пастбищах в устьях рек, то теперь там заповедник и приходится на зиму готовить вдвое больше сена. Поэтому люди уезжают в Бурятию - здесь даже охоту запретили - люди не хотят так жить. А природу мы и сами могли бы охранять. Если бы тайга и земля были наши, то кто бы тогда уничтожал зверей и лес. Мы сами себе не враги - закончил председатель.
Я записывал его монолог, но сам много не говорил... Напоследок я спросил адрес Бурмистрова и председатель объяснил мне где его дом.
- Но Бурмистрова сейчас нет. Он где-то в больнице, язву лечит. А дочка дома - зайдите - проговорил он на прощанье.
Встретила меня дочь Бурмистрова и когда я показал удостоверение, она усадила меня за стол, показала фотографии и даже подарила несколько.
На одной, вся семья сидела за столом в палисаднике: Бурмистров, дети, жена, какие-то гости и рядом лежали крупные белые лайки. На другом фото - сама дочь с молодым человеком в штормовке, с ружьём за плечами, на фоне горного кряжа...

После я пошел в лесхоз, в контору, нашел ключ висящий на гвоздике под крышей. В конторе еще было тепло и печь была горячей. Я подбросил на уголья несколько поленьев, сварил картошки, которую взял из ящика под кухонным столом, как и объяснил мне Витя. Поужинав, немного почитал старый журнал, который нашел на маленькой книжной полке в углу. Потом, дождавшись, когда прогорят дрова, закрыл печную трубу и лег спать. Кругом все так же было пусто и одиноко…

Утром, пораньше ушел на аэродром - закрыв дом, ключ повесил на обычное место. В аэропорту еще никого не было и сев на рюкзак около дверей кассы, стал ждать - вдруг все билеты проданы, а мне обязательно надо улететь, потому что уже завтра мне надо летать в Ленинград!
Поэтому я сильно беспокоился, но старался виду не подавать.
Самолет из Иркутска должен был по расписанию улететь в двенадцать дня. Кассир пришла в десять часов. К тому времени у дверей скопилась очередь - небольшая, но все-таки - Ан-2 - самолет маленький.
Кассир недружелюбно глянула на меня и сказала, что в начале она будет продавать билеты местным жителям. Я возмутился, стал показывать свое удостоверение, говорить, что пойду жаловаться председателю. Наконец, кассир сердито ворча выписала мне билет и я с облегчением отошел от домика и прилег на травку под солнцем.

В половине двенадцатого, точно по расписанию, где-то далеко я услышал шум мотора, а потом разглядел и сам самолетик. Ан-2 сделал вираж, снизился, и коснувшись земли, резко тормозя заскакал по полю. Из самолета вышло несколько пассажиров и летчики. Они о чем-то поговорили с кассиром и пригласили всех на посадку.
Когда все разместились на своих местах, оказалось, что два сиденья были пусты. «Мы бы так не нервничали, если бы знали это» - подумал я о себе и приготовился к полету.
Самолет, загремел двигателями, тронулся ускоряя движение и наконец взлетев, сделал правый поворот над крышами Онгурен, выровнялся и стал набирать высоту.
Солнце светило жарко, небо было голубое, прогревшийся воздух поднимался от земли неравномерно. Мы несколько раз "падали" в воздушные ямы, некоторые женщины взяли бумажные пакеты - их начало тошнить.
Я сидел, сцепив зубы, играя желваками терпел, хотя во время каждого такого падение, сознание было атаковано физиологическим страхом потери силы притяжения. Организм бил тревогу и страх непроизвольно заставлял сжиматься все мышцы тела.
Каждая такая воздушная яма, следовала после того как Ан-2, словно наткнувшись на мягкую, неподатливую стену воздуха взбирался, поднимался вверх оставаясь параллельно земле, а потом вдруг встречный напор исчезал и самолет некоторое время "падал", ни за что не держась!

Ближе к городу самолет успокоился, и я стал рассматривать леса и болота внизу, кое-где прорезанные узкими, прямыми просеками - визирками. Наконец, под крыльями биплана замелькали домики поселков и деревень, а слева хорошо было видно водохранилище.
Наконец, мы благополучно приземлились и я с облегчением выдохнул - все закончилось удачно.
Я не только слетал в Онгурены, но и добрался до мыса Покойники, жил там несколько дней, увидел чудесные горы и молчаливо громадный Байкал, познакомился со многими людьми, и самое главное, живой и невредимый вернулся в город!
Я ехал в автобусе щупая загоревшее лицо и гадал, почему люди смотрят на меня так внимательно. Сойдя с автобуса, быстро дошел до дачи, скинул рюкзак и случайно глянул на себя в зеркало. Лицо было темным от загара, а кожа на носу и щеках начала шелушиться - байкальское солнце такое яркое, а воздух так чист, что я загорел как кинематографический герой из американского фильма.

Уже на даче, пока готовил еду, пока ел - солнце спустилось к горизонту, затем наступили сумерки и тишина опустились на залив и на дачный поселок.
Я сел на крыльцо, слушал звонкие птичьи трели, в болотце, в конце залива, и вспоминал свое одиночество в походе, настороженно сосредоточенный Байкал, дикие горы, изрезанные ущельями и каменистыми долинами, с пенными бегущими потоками речек и ручьев.
Мне казалось, что за эти дни я узнал о таежной жизни что-то новое, интересное и грустное, одновременно.
Еще я представил себе пустынную бурятскую деревню Онгурены.
Витя, наверное, сел в засаду на медведя у полусъеденной телушки, а на мысе Покойники, матюхинская жена растопила печку и готовила ужин, изредка тревожно взглядывая в окно, в ожидании мужа который по неизвестным причинам задерживался. Сумерки надвигались на метеостанцию со стороны гор, оставляя светлое небо, над темно-синей, почти черной водой. Наконец она услышала шум знакомого мотора, и с облегчением вздохнула...

Я тоже вздохнул, поднялся, вошел в дом и включил свет, который проявил темноту за порогом. Оглянувшись, ничего уже кроме ночи не увидел, и осторожно прикрыв дверь, на всякий случай накинул крючок в скобу.
Чувство тревоги, срабатывающее на Байкале, прилетело вместе со мной в город, и пройдет еще время, пока инстинктивная осторожность рассеется, исчезнет во мне...

Январь 2003 года. Лондон. Владимир Кабаков

Остальные произведения Владимира Кабакова можно прочитать на сайте «Русский Альбион»: http://www.russian-albion.com/ru/vladimir-kabakov/ или в литературно-историческом журнале "Что есть Истина?": http://istina.russian-albion.com/ru/jurnal