Probatum est, или По милости Епископа Майнцского. (Часть 2 3-6)

Рассказ 3
Ягненок
- И всё-таки, Ал, - протянул Гензель, и тут же возобновившийся было разговор перестал казаться таким уж оживленным.
Альбрехт промолчал, вернее - счёл нужным промолчать, хотя в голове вертелись миллионы вопросов, на которые не худо было бы кому-нибудь ответить. Гензель, тем временем, продолжил:
- И всё-таки я чертовски рад, что ты теперь такой же.
Если бы Гензель сказал это каким-нибудь другим, более жизнерадостным, что ли, тоном, то Альбрехт точно бы пошутил на тему: "Тебе, что весело было смотреть, как меня поначалу швыряло, а я не мог понять, в чём тут дело, потому что не думать надо было, а спускаться?" Но Гензель сказал это серьезно и даже как-то грустно-задумчиво. Да и думать всё равно надо было бы. Ян бы от слов о бесполезности размышлений... нет. он бы просто удивился, он вообще не щедр ни на какие эмоции, кроме радости и гнева. На гнев - особенно, когда-то Ян сказал, что споры с законченными дурнями его утомляют, но одновременно возвращают к жизни.
Глупость это была, в общем.
- Я сам не думал, что так получится, - продолжил Гензель, будто специально выжидал, пока Альбрехт поразмышляет. Интересно, ончто, читал его мысли? Да нет, к чему? - А потом вспомнил, почему сам стал духом. Я же ничего не сделал. Я не был причиной стычек, обо мне нет легенд, как о Елене, я не был черт знает сколько там лет знаком с Господином как Пуйл. Я бы вообще, если бы все было так, как хотелось когда-то Данте...
- Кому хотелось?
- Да Данте, - оживился Гензель, - итальяшка, который обожал своих друзей, а с некоторыми соседями, кстати, интересными людьми, у него были отношения так себе. А всему виной его собственная заносчивость и скверный характер. Он был, помимо прочего, поэтом, и понаписал про Рай, Чистилище и Ад столько, что с первого раза вообще не разберешься, что там у него к чему. А как разберешься, тогда и поймешь, что он в Рай заселил друзей, а в Ад пресловутых соседей и врагов, которые, если честно, ни черта ему толком и не сделали, - тут он снова стал серьезным,- так вот, если бы все было так, как хотелось Данте, то я бы по-настоящему в Ад бы толком не попал. Самим послушанием я, конечно, не был, но и сделать не успел ни-че-го. Ноль. Ни капли. Потом пришлось доживать жизнь: хорошее было время, фиглярствовал по ярмаркам, а вызовы пусть подождут. Всё равно ничего стоящего. Господин и то был не против.
- Тогда как ты попал в свиту, раз всё так расписываешь?
- Так потому, что ничего не сделал, но хотел бы, и попал. Господину интересно стало, только и всего.
Послышался шум, только откуда - было не понятно, так что оба заозирались по сторонам. Увешанный бутылками, появился Нарс. Его как будто не заботило ничего вокруг, он даже насвистывал какой-то непонятный мотивчик, который ни альбрехт, ни Гензель не могли бы так назвать. Бессвязный свист, не больше. Но этот бессвязный свист наверняка в голове Нарса превращался совершенно дурацким способом чуть не в соловьиные трели.
Альбрехт решил не шевелиться, переждать, пока слуга уйдет, раз он его не замечает. Другой бы тут же увидел, крик поднял, а этому полоумному - хоть бы хны. Он что, один догадался в погреб лазить?
Нарс как будто прочитал мысли своего хозяина и обернулся. На его лице изобразилась гримаска беспомощного удивления и страха, он упал, и все бутылки бы разбились, если бы не Гензель, сделавшийся невидимым, по воле которого они, наоборот, взмыли вверх.
- Я... я ничего не сделал благородному господину... Ему самому известно, что никогда...
Альбрехт со скучным лицом прервал эту тираду:
- А это что же? - сказал он самым строгим тоном, на какой только был способен.
- Что, благородый господин? - Нарс имел вид самого невинного на свете ягненка, и Гензель даже немного ему начал завидовать, хоть и сам был мастер напустить на себя непричастный ни к чему вид, да и внешность позволяла.
- А это что по-твоему? - Альбрехт указал на бутылки.
- Бутылки, благородный господин.
- Так что же ты мне голову морочишь? С каких пор тот, кто таскает бутылки из погреба, может заявлять, что ничего не сделал мне? - Альбрехту стало даже смешно.
Нарс смотрел на своего хозяина незамутненными, ничуть не осмысленными глазами, точь-в-точь ягненок, или например щенок, готовый к исполнению всего,что угодно. И Альбрехт понял, что его слова не возымеют никакого эффекта, как, впрочем, почти всегда в случае Нарса.
- Хорошо, даже начинать не стану. Произошло что-то новое?
- О да, благородный господин, - заявил с жаром Нарс и замолк. Альбрехт тяжело вздохнул, а Гензель чуть не засмеялся в своем укромном уголке, но справедливо внушил себе, что над такими смеяться глупо.
- И что же это было? - протяжно, уже нетерпеливо, как будто желая навести слугу на нужную мысль, сказал Альбрехт.
- Тот человек. который...
- Карл? - Альбрехт чуть не подскочил, но побоялся, что снова полетит вверх, если шевельнется.
- Да, именно! - Нарс был рад как ребенок, чуть в ладоши от радости не захлопал, Альбрехт же подумал, что ему понадобится терпение всех людей мира. И почему только когда оно так нужно его не хватает?
- И что сделал Карл? - продолжал своеобразный допрос, голосом одновоременно сдавленным и как будто ласковым, Альбрехт.
- Мне сказали, что имущество благородного господина отходит к нему.
- Всё?! Всё ему?!
- Нет, не все, а потом меня вздули... И он остался в доме благородного господина.
- Он и сейчас там?! - Альбрехт был просто в отчаянии. Карл смеет... Да он его...
- Нет, благородному господину нечего волноваться. Он потерял ноги... Недавно, но не из-за меня, благородный господин, нет. Он потерял ноги...- Нарс был явно в ступоре, хоть еще недавно вроде бы довольно ободренно рассказвал все по порядку, а тут вдруг взял и затих.
- Это, конечно, неплохо, но дальше-то что было?- Альбрехт изнывал теперь уже от нетерпения. Раз Карла там уже нет, то случилось что-то из ряду вон выходящее, а Нарс и замолчал на самом и нтересном месте.
- Ноги он потерял...по-те-рял...
- Это-то ясно, что это он вдруг испарился, ты мне рассказывать будешь? Нет?
- Буду, буду, благородный господин, - закивал Нарс так, что Альбрехт испугался, как бы у него голова не отвалилась, - конечно же буду... Пусть только благородный господин запасется терпением, а я уж все доложу по порядку. Я должен был ему помогать пере... пе... ре... двиг...двин... ходить, нет не ходить, но благородный господин, надеюсь, меня понял. Только всё шло не так. Ей-богу, я не знаю, с чего бы это произошло, только вот, благородный господин, всё не получалось. А он хотел меня поколотить. и даже у него получилось ударить меня пару раз, - тут Нарс состроил самую жалостливую в мире физиономию, - только ведь я тут ни при чем, благородный господин, вовсе ни при чем...
"Ой ли, - подумалось Альбрехту, - точно ли так?", ведь лицо у Нарса было такое, какое бывает у ребенка, который еще неумело, криво лжет. Стакан, например, разбил, а твердит, что это не он. Так или иначе, если он, Альбрехт, прав, и Нарс приложил кое к чему руку, то он его постарается как-нибудь вознаградить. Старался ведь,что тут говорить.
- А потом ночью, я увидел, как он пытается открыть сундук. Не знаю, как он там оказался, правда, но он хотел взять деньги, я знаю. Тут я хотел поднять шум и прикрикнуть на него, но он взял и стал делать вид, будто умираент. Я дорлжен был ему помочь...
- И по твоей милости он пересчтал, сколько у меня там на лестнице ступенек. Тринадцать, не правда ли, Нарс?
Нарс засмеялся как ребенок и согласно закивал. И снова так, что Альбрехт испугался.
- А потом он исчез. Я не знаю, куда, но без денег, благородный господин, - Нарс снова расхохотался, а Альбрехт подумал, что за эти полчаса он устал как последняя собака. Это в порядке вещей для духа? Надо бы у Гензеля спросить.
Рассказ 4
Ад, в котором я живу
Господин вошел совершенно спокойно, будто с прогулки. Альбрехт хотел встать, но его удержал сам Господин.
- Не стоит. Я сам не люблю церемоний, и у членов своей свиты их не приветствую. Вы ведь тоже не предпочитаете круг людей, относящихся друг к другу запросто, верно?
Альбрехт промолчал, Господину ведь прекрасно известно, что это правда, да он, кажется и не предпрлагал, что услышит ответ, каким бы этот ответ ни был. Вместо этого он сел и совершенно спокойно повел речь о том свете. Альбрехт слышал рассказы о нем от Гензеля и раньше, но не так чтобы часто, обычно их беседы касались вещей вполне себе земных и бренных. Речь Господина ничем новым для Альбрехта не отличалась, как раз об этом немногом он и узнал когда-то от Гензеля. Наконец, Господин закончил и сказал то, что Альбрехт и ожидал, и, вместе с тем, не ожидал, что услышит.
- Но это все необходимо видеть. К тому же, вам знать о том свете по наслышке просто недомустимо, ведь на вас там возложена очень важная работа.
- Мог бы я попросить кое о чем, - начал, отбросив страх и сомнения Альбрехт, - разве я буду обязан присутствовать там почти все время?
- А вы хотите продолжить какое-то время находиться на земле? Дожить жизнь, как выразился тогда Гензель?
- Ой, разрешите ему, пожалуйста, - встрял Гензель, - я за него ногами-руками ручаюсь. Ему точно не стоит пока прозябать там, это уж точно.
- Зачем же ручаться руками и ногами?
- Могу носом... Ушами там, - Гензеля было не заткнуть, но Альбрехт был этому даже рад.
- Ну что, Ал, я покажу тебе Ад, в котором я живу, - усмехнулся Гензель, хоть теперь пока что там уже и не живу, правда, но этол мелочи.
Перед ними разливалась широкая, будто черная или же темно-зеленая река, от воды веяло могильным холодом.
- Стикс,- как ни в чем не бывало бросил Гензель, - Не пугайся, ты не должен. Это мы для обычных умерших его таким сделали, чтобы не подумали случайно, что тут Рай. То есть как мы? Господин. Тогда в свите была только Елена, кажется.
- А он вообще где-то есть, Рай, я хочу сказать? - увдивился Альбрехт.
- В том-то и штука, что нет. Можно бы, конечно, переплыть реку на лодке, - задумчиво произнес Гензель, тут же поменяв тему разговора, - но лучше просто так ее перелететь. Так и быстрее, и вокруг есть на что смотреть, и приятнее. Вообще души прибывают вооооон отсюда, - указал он в непонятном направлении. А мы ни с кем не пересечемся. Это и хорошо, и плохо: есть и неплохие люди, а есть такие. от которых даже я готов бежать куда угодно, главное подальше.
- Ох, то ли еще будет, когда умрет император... Куда мы, бедные, денемся?
- Не заставляй об этом думать. Хотя... Да я тебя умоляю! Тут когда-то с самим Александром Великим справлялись.
- И как успехи?
-Справились. Я, правда, можешь ли себе представить, его непосредственно еще не видел. Да и не то чтобы я горел желанием, знаешь ли... Но дело не в этом. Смотри внимательно и запоминай: вот здесь будут египтяне. Да, вот здесь. Миролюбивые совершенно, ничему не удивляются, все для них в порядке, они ничего другого и не ожидали. Просто оставь их, они головной боли не приносят.
- Ну и жара здесь, - Альбрехту было нечего сказать, правда люди, которых он видел сейчас под собой, выглядели странно и незнакомо, однако, одновременно с этим, ему и действительно казались теми, кого надо просто не тревожить и оставить в покое.
- Скоро все будет впорядке. И да, к египтянам с инспекцией ходит сам Господин, всегда без сопровождающих. А тут будь осторожней...
Первое, что Альбрехт увидел, было наверняка огромное(с высоты было не очень разобрать, насколько) существо.
- Гензель... Я никогда об этом не думал, но я теперь точно шарахнусь от первой же женщины, которую я после вот этого увижу, клянусь!
- Ой, перестань ты, как друга прошу. Это всего-то навсего Сфинкс. И он даже не живой, он реагирует только на наглецов, которые пытаются проникнуть к грекам из-за праздного любопытства. Греки - настоящая головная боль Господина, - продолжил Гензель, видя удивленное лицо Альбрехта, - в свите ведь Елена, ну ты понимаешь, а там, - Гензель указал вниз, все ее мужья. Дальше объяснять не стоит, как я понимаю.
- Да уж...
- Но это не единственная причина, поверь мне. Сейчас все больше и больше людей начинают по пресловутым грекам с ума сходить. Так вот, чтобы не нарушить их, так сказать, изоляцию, Господин поставил Сфинкса. Правда, тут раньше другой был, поменьше. Но времена же меняются, нужны меры посерьезнее.
А там, - Гензель показал в другую сторону, - римляне. С ними полегче, но сложновато. Вообще - чем ораньше эти римляне жили, тем лучше. Приходилось догованиваться, но это ничего, их можно и не изолировать - так Господин решил. Справедливо.
Альбрехт глядел во все глаза, когда Гензель дернул его еще раз:
- Летим туда! Там дальше скучновато. Хотя нет, сначала сюда. Сдесь люди с севера, - гордо заявил он, - с ними бывало забавно. Я, конечно, не застал эти времена, эх... Но Пуйл мне все рассказал! Одним словом, вот что было: одни рады до безумия, что не попали в царство Хель и все с ними будет хорошо, а другие чуть камнями не готовы забросать, они, видишь ли, в Вальгаллу не попали, не повеселиться им, понимаешь ли! Хотя какое уж там веселье, они, кажется, привыкли пить по-людски, а (существуй только эта Вальгалла) там им бы пришлось довольствоваться молоком до скончания времен. А теперь придется долго лететь, ты не прозевай, главное, я тебе скажу, на что обратить внимание.
Смотри! - наконец крикнул Гензель, - это... как их там... в общем, хамар какие-то. И тут еще - коса. Мурси еще... Я в них ни черта не смыслю, это по части опытных. Опытной, то есть - Елена ими занимается, ей ведь главное, чтобы подальше от соплекменников.
А тут гляди - те, что из Нового Света! Они к нам пачками приходят в последнее время. Да и раньше тоже приходили. Они, вообще, давно здесь. Это у вас о их существовании недавно узнали. На головы их так не смотри! Это их в детстве такими сделали. Они хоть ничего не понимают (они, кстати, тоже по части Елены. Ох и мучается же она с ними!), но это всё равно нехорошо как-то. Но ладно, их я тебе показал так, ради развлечения, а теперь начинается действительно важное. Сейчас подлетим только поближе к тому месту, где мы все квартируемся, и я все объясню.
Вот - это к тебе напрямую относится, ты же секретарем Господина будешь. Смотри, не прозевай. Вот здесь содержатся бывшие правители. Да перестань ты, знаю я тебя, сейчас будешь про императора шутить, а все серьезно. Вдруг он тебе достанется для обработки? А что, ему надо дать понять, что, несмот ря на то, что здесь все, как в жизни, он теперь никто и звать его никак. Это сложно. Сложней, конечно, было Господину с Александром Великим, но все же. Ими пока Пуйл занимается и не перестанет, конечно, просто помогать тебе будет. А вот и он. Эй! Стрелок! Не слышит, глухая машина, но это не страшно.
А вот и саме важное место, по крайней мере, точно одно из. Здесь у нас - только не удивляйся сильно, хотя ладно, можешь и удивиться- все жрецы Амона, все дельфийские оракулы, и, саме главное для тебя, все-превсе папы римские, а также еще много кто! Ну как, обрадовал я тебя? Да ладно тебе, я же по-доброму. А теперь давай осмотрим то, где просиживаю великолепный и неповторимый я, что ли...
- и это все-твое пространство? - Альбрехт был ошарашен, увидя огромную залу с небольшим столиком обыкновенной лавкой, посередине которой, правда, было что-то непонятное.
- Да, но это ничего не значит. А вот эта лужа (знаю, ты хотел спросить) - мой способ получать вызовы. Их, в целом, не так чтобы мало в последнее время, но я ни на один не ответил. Только, конечно, пришел к господину доктору.
Тут Гензель замолчал.
-В чем дело?
-Ведь он и здесь тоже был. Они с Господином обсудили дополнительные условия... Он, одним словом, отказывается от проживания на том свете, когда умрет. Сказал, что раньше не верил в жизнь после смерти и не собирается жить так, как будто она есть, - Гензель заметно погрустнел, но вскоре, хоть и с трудом, пришел в себя, подумав, что раз Фауст должен содействовать Господину неограниченное время, то ничего страшного не произойдет. А то он уже успел к нему привязаться... Ладно же, - ты тоже не расстраивайся, - обратился он к Альбрехту, - помнишь, я тебе про Данте рассказывал? Так вот, он придумал на самом деле одну неплохую штуку: он сочинил, что в центре Ада есть озеро. Я упросил Господина, чтобы так и было. Ожера, реки, тут, конечно, есть. Но чтоб озеро - и недалеко, и холодное - разве это не здорово?
Рассказ 5
Да я это, я!
Известие о смерти Альбрехта разносилось на удивление медленно, однако же оно достигло имения его дяди, а, следовательно, и его самого, и не думавшей никуда уезжать Адели. Эффект эта новость произвела разный: дядюшка уже вторые сутки смотрел чуть не одну точку, не желая ни с кем говорить. Адель же сначала отреагировала спокойно, с достоинством, как она считала, а потом, удалившись в свою комнату, истерически рыдала. Не понятно было, что конкретно вызвало эти слезы: мысли о своем собственном будущем или же печаль из-за смерти родственника. Однако, вполне возможно, что эту реакцию вызвало и то, и другое. Маркус в замковой церквушке молился святому Альберту. Неизвестно, как бы понравилось это Альбрехту, у которого относительно давно уже была болезненная реакция на имя Альберт, узнай он об этом. Но он об этом не узнал никогда, или, конечно, мог догадываться, но простил Маркуса. Кто знает?
По деревне шел человек в потрепанной одежде. Шел, не останавливаясь ни перед одним домом, ни перед одной хижиной, чем невольно привлекал внимание всех тех, кто, конечно, мог его видеть. Он направлялся прямо к замку, что вызывало усмешки. Мол, ишь куда пошел, зачем, интересно.
Оборванец остановился около часовни и стал терпеливо ждать. Наконец оттуда вышел Маркус и направился в направлении своего домишки, который он выстроил неподалеку от часовни. Тут его оборванец и окликнул. Голос его показался Маркусу знакомым , но он тут же отбросил эту мысль, к тому же, когда они разговорились, голос был вроде бы и вовсе неизвестым ему ранее. Только зачем незнакомцу этот капюшон, как только он через него видит. Непонятно. Наверняка это беглец, тогда он не должен его сдавать, когда за ним придут. Маркус решил все-таки пригласить этого челолвека к себе.
Дверь закрылась, и оборванец прошел вперед, попутно стягивая с себя капюшон, а потом и шляпу, которая оказалась у него под ним.
- Эх, маркус, выпить у тебя нет ничего случайно? Хотя что это я, у тебя точно нет, - сказал он голосом Альбрехта.
Маркус так и сел на пол. Он не знал что и думать: он или не он, если он, то как он мог выжить? Как? Его смерть - дело доказанное. Как?
- Маркус, - обернулся Альбрехт, - не думаю, что тебе приятно сидеть на утрамбованной земле, - он подал руку, - вставай.
- В-ваше сиятельство...
- Кому как не мне знать, граф я или нет, - Альбрехт скинул с себя плащ. Рукав его куртки был разорван, и Маркус увидел то, во что превратилась рука графа - на ней и живого места не было.
Альрехт грустно посмотрел на нее же.
- Как видишь, пытки вполне себе удались, а с казнью - неувязочка. Меня удавить толком не получилось - виселица упала. Ты, может, знаешь.
Маркус слушал все это со слезами на глазах, не понимая, как Альбрехт может так относительно спокойно говорить о своей казни. В таком же состоянии он попросил Альбрехта остаться хотя бы до следующего дня, а когда последний заснул (или притворился, кто знает), он еще очень долго молился святому Альберту в часовне, все думая, как граф может не только так спокойно не только говорить о казни, но и спокой но спать.
Странный слух о человеке, которо скрывает капеллан, раснесся в разы быстрее, ну да это неудивительно: не так ведь далеко дело происходило. Старый граф все не хотел ничего с этим делать, но пришлось. Непонятно, хорошо ли он сделал, ведь его чуть не хватил удар, когда он увидел эьтого человека. Альбрехт, надо сказать, всерьез беспокоился и чуть не стал себя корить за преступление, но зря.
Сложнее было с Аделью, тут уже можно отбросить всю серьезность. Моментальный обморок, и Альбрехт понятия не имеет, что можно сделать, он ведь только убеждал ее в том, что он не призрак с того света, который послан черт знает кем.
Не надо верить в такие глупости, господа.
Рассказ 6
Месть, которой не было
Ловко он пристроился, нечего сказать! Только был в заключении, как тут же стоит, людям несет учение брата (пятьсот чертей бы его, только было бы столько на самом деле, побрало!) Мартина. Нет, ему положительно это нравится. Месть, конечно, вещь глупая и нехорошая, но тут его терпение кончилось. Нет, это похуже долгого разговора с что-то не так сделавшим Нарсом, сил его больше нет!
Так думал Альбрехт, направляясь - как это ни печально было для него сейчас - домой. Он просто не мог оставаться спокойным, зная, что один из виновников его смерти начинает свой путь к процветанию. Хотя какой там один - он, кажется, видел Карла. Да что там "кажется" - точно видел. И что ему делать? Терпеть их спокойную жизнь? Да, терпеть. Как иначе? Месть - удел дураков, которым больше делать нечего. Месть - унижение.
Спустились сумерки, стемнело. Небо было тоскливого, отвратительного темно-синего цвета, по нему плыли не менее отвратительные серые облака. Всё это вместе навевало ни с чем не сравнимую тоску, неплохо было бы поспать, но ему этого не хотелось. Единственным развлечением было смотреть на небо, которое, как было ранее сказано, было просто отвратительным и ужасно мозолило глаза. Казалось, что ночь пройдет так же ужасно, как выглядело пресловутое небо. Других вариантов и быть не могло!
Альбрехт, кажется, уже смирился с хорошим (или относительно хорошим) положением дел у своих врагов. Настоящих врагов, не как у Данте. Что может быть удивительным? Справедливости нет, да и в целом - почему он решил, что он лучше, чем Карл или триклятый Альберт? Кто ему это сказал? В голове он тут же стал пробовать ответить на этот вопрос, но вскоре оборвал мысль: глупости какие! Он еще будет всерьез над этим размышлять! Но, конечно, выяснить, кто лучше: он или Карл, дело дурацкое. Спросишь того же Гензеля или Яна, так они скажут, что без сомнений, он лучше, но скорее всего, они не ответят, посмеются, разве только. Не дураки ведь. Спроси кого другого, он бы... Да ничего бы он не сказал. Он, скорее всего, понятия не имеет о том, кто какой человек. Глупость - он так и думал.
И вообще - что это за характеристики: лучше, хуже? Тоже ведь глупость. Оставалось только смотреть на отвратительное небо, ужасные облака и молчать, стараться не о чем не думать... Говорят, правда, тут бывают разбо...
- Ваше сиятельство!
Карету тряхнуло, она остановилась, а голос возницы стал удаляться. Чья-то голова просунулась в окно, потом, кажется, дверь открыли. Вышибли. Всё ппроизошло так быстро, что ничего, кроме удара по голове, Альбрехт потом не мог всплмнить. Что-то подсказало ему, что лучше уж притвориться, что находится без чувств, чем сразу показывать, с кем они связались. Пускай уж они его свяжут пока что. С закрытыми глазами он провел до утра, откуда только выдержка взялась.
Первым, что он увидел, точнее первым, кого он увидел, был Николаус. Не так уж удивительно было с ним здесь пересечься. Николаус, однако, был удивлен. Его только подвели к висящему головой вниз на дереве Альбрехту.
- М... Молодой господин?- сказал он, когда вокруг них никого не было и огляделся вокруг. Альбрехт же, решив, что гораздо лучше разговаривать по-человечески, а не кивками головы, развязал платок, мешавший ему говорить, способом, подвластым не всем, то есть - с помощью колдовства.
- Скажешь тоже - молодой... Николаус, - обратился он к нему, сидящему на земле от удивления, - скажи им, что с меня нечего взять - нет с собой ничего особенного, зато я знаю того, кто может вам эти деньги принести. Только нужно будет в город выбраться - с этим проблема, как я понимаю. Но я и это могу устроить, чего уж там, - ему пришла идея расправиться с врагами чужими руками.
Пришлось долго объяснять, почему у него развязан рот, но чурбаны эти всё выслушали. Поручили, правда, Николаусу за ним следить, что было удивительно, ведь Следовало в первую очередь заподозрить его и Николауса в сообщничестве. Однако, пробегавший где-то неподалеку черный кот навел Альбрехта на определенные мысли.
Может, оно и к лучшему.
-----
Карла, которого Альбрехт решил взять на себя, чувствовал себя почти что счастливым. Он взялся приворожить к одной городской вдовушке женихов, и теперь, растянувшись на скамье в ее доме, думал о том, стоит ли ему впредь быть честным со всеми своими клиентами. Есть же и вовсе мошенники, которые ни в какой магии ничего не смыслят, и тоже гребут деньги лопатами. Почему бы ему не последовать их примеру? У него-то есть репутация, к нему будут обращаться без опаски. Нет, тут он, конечно, загнул. С опаской, конечно, только вот он сам непосредственно не будет к этому иметь никакого отношения. Зачем стараться, если можно и полениться. Хотя, это как посмотреть: неизвестно, что сложнее: мошенничать или по-настоящему делать то, что от тебя просят. Тут Карл почувствовал, что на него сзади кто-то смотрит.
- Карл, мне всё же очень хочется узнать, что эта была за мутная история с учителем. Ты, кажется, не до конца был честен.
Карл, дрожа, обернулся и не смог не выдавить ни слова. Он ведь думал, что Альбрехт не найдет его, будь он хоть трижды жив.
- Ну жже, расскажи, в чем там было дело.
- И всё? Может, - он потянулся за деньгами, лежавшими недалеко, но Альбрехт остановил его.
- Не стоит. Просто хочу послушать, насколько честным ты можешь быть. За остальное отомстили дерево, виселица и мой добрый Нарс. Мне достаточно, ты уж поверь.
- Рассказать тебе?
- Не тяни время, - тут Карл чертыхнулся, - или ты забыл, что не ты один можешь читать чужие мысли, к слову. Расскажи и не делай из меня дурака!
Карл немного поломался, но всё же начал:
- Всё началось того, что мгне удалось уйти от учителя. Я, как мне показалось, знал достаточно всего, чтобы жить. Ты же знаешь, как можно с помошью нашего мастерства зарабатывать на базарах, продавать скотину, которая на самом деле не скотина вовсе. За этим занятием меня и поймал учитель. Он был сердит. и это мягко сказано, ты ведь помнишь. Обычно спокоен, а чуть что-то не то, так держись. Он меня посрамил перед всеми, а потом вызвал на разговор. Знаешь же о поединках? Петушиные бои там, ты их застал, - заискивающе посмотрел Карл на Альбрехта, но тот сидел безразлично. Пришлось продолжить, - мы начали этот поединок, как сейчас помню. Знаешь, мне ведь тогда было страшно, оченьт страшно. Сколько мне тогда было-то? Одиннадцать, что ли? И тут произошла случайность, но какая страшная: мы тогда были птицами. Грянул выстрел: учителя подбили, а значит, вместе с его сознанием перестал существовать и он сам. Не знаю, чего я больше боялся в тот день, - Карл закрыл глаза.
- Довольно, - сказал Альбрехт спокойно, и даже как-то доброжелательно, - мне просто надо было это услышать от тебя. Ты трус, да кто из нас не трус? И хвастун, это не так страшно. Вот Альберта этого, конечно, убить мало.