Понять себя

Глядя на лошадиные морды и лица людей,
на безбрежный живой поток, поднятый
моей волей и мчащийся в никуда по багровой закатной степи, я часто думаю:
где Я в этом потоке?
Чингиз Хан

Прадед мой по материнской линии из простых крестьян Тульской губернии, а вот прабабка была помещицкого роду. Как-то погожим вечером объявился Василий, мой прадед, в ту пору еще молодой статный парень, с деревенской гулянки рано: еще не зажглись на медленно темнеющем летнем небе светляки первых звезд. С порога зычно крикнул, вечно снующей по хате в нескончаемых заботах матери: «Жениться хочу! Завтра же засылай сватов, мать!»
- К кому же это сынок? - со вздохом, огорошенная напором, более выдохнула, чем проговорила та.
- К барину, мать… на его дочке хочу жениться!
Вместо ответа мать только и смогла, что присесть на край своевременно придвинутой детворой лавки. Оптимизм моего прадеда скоро объяснился: помещицкая дочь была беременна от него.

Однако выдавать замуж свою дочь за небогатого крестьянина барин не торопился. Сваты, рискнувшие появиться в его поместье, были изгнаны со двора «в шею», с позором, а собственная дочка отправлена на лесоповальные работы с единственной целью – избавиться от нежелательного плода. Только поздней осенью у ворот хаты, где проживал жених, грустно скрипнув натруженными осями, остановилась телега, доверху набитая различным домашним скарбом – приданным невесты и тут же примостившейся не в меру располневшей молодкой.

Через несколько лет грянула революция, перевернувшая устои жизни, отменившая сословия и провозгласившая классовые различия, безжалостно растерзав судьбы миллионов людей и разметав по миру семейные кланы. Тогда и стерлись следы моих некогда зажиточных родственников.

А вот встают перед глазами двое из моей многочисленной близкой родни по материной линии – братья деда. С началом Великой войны вопрос защиты Отечества от врага стал главным для миллионов людей нашей страны. Сделали свой нравственный выбор и мои предки. Первый из братьев рассуждал на этот счет недолго: отрубив себе, указательный палец правой руки топором, выдал членовредительство за производственную травму, и избежал призыва в действующую армию. «Я лучше потеряю палец, чем голову», - помню, вспоминала его слова моя мать.

Второй же из братьев не подлежал призыву на воинскую службу – из-за хронической болезни ног передвигался он по нашей Земле с большим трудом, пользуясь при ходьбе костылем. Когда немецкие танки загрохотали по мостовым пригородов Тулы, дед добровольцем вступил в ополчение. Смерть подстерегла его еще на подступах к линии фронта. Тогда немецкие самолеты безнаказанно расстреливали на бреющем полете, подтягивающиеся к передовой линии подкрепления. Походные колонны пехоты точно горох рассыпались при приближении вражеских стервятников по кустам и кюветам. Не мог спрятаться от вражеских пуль, из-за своей немощности, лишь мой родственник, и был истерзан пулеметными очередями в повозке, на которой ехал на Войну.

Дед по материнской линии - Иван. Был дед неординарным человеком. Тянулся он к искусству, культурным людям, знаниям и обладал незаурядными математическими способностями. Работал дед на Тульском оружейном заводе обычным сметчиком. В те времена в глазах простого малограмотного люда это был большой и ответственный пост. О математических способностях предка среди заводчан ходили легенды. Говорят даже, его специально вызывали на некий ученый совет в местном университете и заставляли демонстрировать свои способности.

Имея только начальное образование, задачи решал он как-то по своему, своеобразно, только одному ему известными способами. Объяснить же алгоритм решения, ход мыслей ученой комиссии ему было еще труднее. Обычно он отделывался фразой: «Да я прикинул так, а потом вот так…» Его гены передались по наследству моей сестре Лилии. Закончив с красным дипломом один технический ВУЗ, она поступила в другой, далекий, впрочем, как и первый, от профиля математики. Но на одном из семинаров по этому предмету преподаватель-профессор не выдержал и воскликнул: «Девушка, да мы таких одаренных, как вы, ищем и отбираем, а вы тут «закапываете в землю» свой талант». После этого случая, её, все-таки, уговорили перейти на физмат, хотя досдавать ей пришлось, при этом, несколько предметов.

Чувствовалась у деда благородная примесь в крови. Тянулся он ко всему прекрасному. Помню, рассказывала мать, пообещали ему нарисовать и подарить за какую-то услугу настоящую картину. От этой идеи дед пришел в восторг, и на все усмешки не разделяющих его восторга домашних отвечал лишь: «Что вы понимаете, это же Картина, это же Вещь…»

Было у него четверо детей в семье. Правда, средняя дочь – Роза прожила не долго. Во время войны случился у нее аппендицит. А поскольку все врачи и хирурги были истребованы фронтом, делал ей операцию какой-то заштатный фельдшер. Он то и поставил точку, а вернее жирный крест на её непродолжительной жизни. Собственные дети не любили моего деда, и причиной тому была мать, постоянно настраивавшая детей против него и, в открытую, проклинавшая его. Причина же была банальна – супружеский адюльтер: дед был охоч до чужих жен. Для создания презентабельного вида он не только внимательно следил за своей внешностью, но и придумал своеобразное ноу-хау для кажущегося увеличения своего роста: подкладывал в валенки под пятки специальные деревянные колодки. Умер он очень рано и неожиданно для всех, поскольку никогда не страдал от болезней. Смешно, но он даже не знал, какая температура у человека нормальная, а при какой тот считается заболевшим. Как-то зашли одноклассники по пути в школу за моей грипповавшей в то время матерью. «Она никуда не пойдет», - кричал им дед Иван со двора, - «У нее температура 50 градусов». Жизнь его оборвалась в одночасье. Бабка моя однажды ночью была разбужена непонятной суетой в квартире и странными булькающими звуками. Она вышла в освещенную электрическим светом кухню и увидела деда, склонившегося над миской до краев наполненной черно-красной кровью. Кровь шла у него горлом: рак дожирал пораженные легкие. Видимо, все же, проклятия когда-то, доходят до Всевышнего.



Бабка – Анна Васильевна. Слыла она набожной и суеверной женщиной. При всем при этом была весьма практичным человеком. Именно благодаря её сообразительности, хозяйской хватке, крестьянской смекалке смогла она вскормить четверых детей в голодные годы войны. Сначала помог случай. Накануне самой войны, за неделю до начала самой кровавой схватки народов, ночью к забору её частного дома грузовик после непонятного маневра сгрузил несколько мешков с солью. Почему, откуда? Только много позже стала она догадываться, что соль эта ворованная и преследуемый водитель пытался таким образом освободиться от отягощающей его улики. Вот и свалил груз, куда попало. А через несколько дней грянула война. И эти мешки с солью сразу же приобрели баснословную цену.

Проходили дни, за солью никто не наведывался. И моя бабка стала по - немного, по - стакану брать драгоценную теперь соль. Сначала для собственных нужд, а потом осмелела и стала торговать ею на рынке. Так и пережили первый, самый тяжелый, под бомбежками и артобстрелами, военный год. Однако всему приходит конец. Пришел конец, казавшимся неиссякаемыми, запасам соли. И бабка нашла другой источник пропитания: пошла вместе с тысячами, таких же, как она голодающих женщин – побирушек, по деревням – выменивать продукты на вещи и прочее необходимое на селе имущество. И здесь крестьянская сметка её не подвела. У нее не было на обмен предметов, необходимых на крестьянском подворье: дорогих или добротных вещей, как у других менял. Она брала в Тульской церкви, освященные местным батюшкой, обыкновенные нательные крестики и иконки. И её товар в материнских руках рекрутов был наивысшей ценностью, а приносила продуктов она в дом всегда не меньше своих более обеспеченных товаром попутчиц.

Свято верила бабка в домовых, леших, призраков и прочую нечистую силу. Рассказывала она моей матери, будто бы в её родной деревне каждый год в одну и ту же ночь встает из могилы убитый за буханку хлеба батрак и ходит по хатам, стучит в окна и просит поесть… И будто бы, об этом все её односельчане знали и потому закрывали в эту ночь наглухо ставни на окнах. Однажды, будучи в этой деревне, моя мать и сама была свидетелем, что кто-то глухой ночью запричитал под окном тоненьким голоском, что-то вроде «Подайте…» Бабка тогда, по её воспоминаниям, схватила из печи обожженную головешку и начала на всех стенах рисовать Святой крест, неистово при этом молясь. Что это было, чья-то шутка или слуховые галлюцинации – кто ж его знает?
А бабка давно уже с теми, кого всю жизнь так боялась.

А это моя родная тетка по материнской линии. Зовут её Луиза. Во времена социализма она быстро сориентировалась, кому в тот момент было на Руси жить хорошо и куда следовало для этого податься. Закончив после восьмилетки кулинарное училище, устроилась в общепит. И зажила, по тем временам, на широкую ногу. Закрома её кладовых и кухонных шкафов ломились от краденых пачек сахара, какао-порошка, консервов, да и много ещё чего. Помню, по приезду в гости, мы с братом, будучи ещё мальчишками, с завистью смотрели, как готовит она какао – напиток для своего единственного сынка: только на молоке со сливками без добавления воды. Для нас это было тогда недоступно, впрочем, как и для большинства простых семей бывшей Советской Империи, живущих на зарплату.

Но отшумел бесславно громкими лозунгами и пышными демонстрациями социализм. Общепит перестал приносить обещанных вначале дивидендов. Беда подстерегла и главу семьи. В цехе, где он трудился, в один черный день, отказала электромагнитная стрела крана, и рухнувшая гора металлолома проломила его грудную клетку. Он прожил после этого, недолго, страшно мучаясь болями во всем искалеченном организме. И тихо умер дома, на плече у жены, словно прикорнув ненадолго поспать. Разбалованный сынок оказался «вдруг» совершенно никудышным помощником. Почему вдруг? Потому что мы слишком поздно замечаем, кого и каким растим себе на смену. Жадность собственной матери к деньгам («Она тянет из тебя деньги», - повторял он, как заклинание, внушения матери в адрес его суженой) развела его с женой, удалила от дочки. Водка стала его единственной отрадой. Бориса (так его зовут) уволили с работы. Да и где нужны пьющие работники? Теперь они живут вдвоем – мать и сын. Мать хоть и на пенсии, но работает и кормит тунеядца - сына, а получает «в благодарность», после ежедневных употреблений им спиртного, побои и скандалы.

Как - то встретила Луиза на трамвайной остановке подросшую уже внучку и не узнала её. «Вы моя бабушка»? - спросила та её. «Да, Василиса, я твоя бабушка», - только и смогла она вымолвить онемевшим вдруг языком, вслед уносящему внучку трамваю.

Дядька по материнской линии - Владимир. Маленький, чернявый, подвижный. В детстве была у него одна страсть – голуби, в юношестве добавилась другая - девки. Как-то попытался он эти две страсти совместить. Дед мой, Иван, в один из вечеров примостившись на скамье во дворе своего частного дома полюбоваться последними лучами заходящего солнца, с удивлением обнаружил, что старая голубятня ведет себя странно: ходит ходуном, не в такт, раскачиваясь под резкими порывами ветра. «Никак кот балует. Пожрет птенцов, гаденышь»! – в сердцах вымолвил он, что есть стариковской мочи, взбираясь по шаткой лестнице непрочной конструкции голубятни. Но оказалось, что голубятню так споро раскачивает не обнаглевший от безнаказанной охоты кот, а его собственный отпрыск, лихо вскочивший на такую же чернявую, как и он сам, несовершеннолетнюю молодку.

На созванном семейном совете дед Иван изрёк, как отрезал: «Нам подзаборные девки не нужны»! Однако, поразмыслив чуток на досуге, а выходило дело как совращение несовершеннолетней, согласился на свадьбу. Помог устроиться молодоженам в жизни. Владимира определил работать на рынок – рубщиком мяса. Заработок вроде бы и не большой, но каждый частник непременно стремится отблагодарить, и деньги потекли в дом рекой. Татьяну же, его законную жену, пристроили работать патологоанатомом в морг. Там тоже каждый родственник почившего считал обязанным дать мзду. И молодая семья зажила на широкую ногу. Деньги и торговая мафия тогда были всесильны. Владимир поступил неведомыми путями на заочный факультет торгового института и вскоре возглавил один из магазинов города Тулы.

В личностном общении он всегда не вызывал у меня ничего кроме чувства гадливости. Его низкая культура поведения, очевидное хамство, невоспитанность дополнялась ещё каким-то неприкрытым нахальством. Бывало, идем мы с ним в компании по городу на прогулке, просит он меня: «Подержи-ка мою сумку, я отойду сигарет купить». И старается после этого ко мне не приближаться, чтобы я не вернул ему его тяжелогруженую сумму. Что в этом поступке? Шутовство или неприкрытый порок? Проводил он этот маневр со мной неоднократно с видом выдающегося шахматиста, завершающего эндшпиль элегантной комбинацией. Привожу этот пример как показательный – ибо в этом поступке весь он, торговый начальник, возомнивший себя богом, не желающий нести свою жизненную ношу человечишка.

С пришедшей эпохой перестройки он не пропал, но и его, как и многих, в конце концов, сгубила тяга к спиртному. Он давно уже не директор магазина, это жалкое существо, ищущее с утра денег на выпивку, а к вечеру упившись, мочащийся под себя.

Тетя Маня – так звали мы её с детства. Знали мы её как добрую волшебницу. Святой это был человек! Бывало, в нашей большой офицерской семье не хватало денег на самое насущное. «Слушайте детки», - обращалась к нам мать поутру, - «видела я вещий сон: сегодня, наверное, будет перевод от тети Мани». И перевод действительно приходил – на 10-15 рублей. Но какой это был праздник для всех нас!

Помогала она не только нам. Помогала всем, и чем только можно. Замуж она, почему-то, так и не вышла и свою большую хорошую квартиру подарила однажды родственникам – только что обвенчавшейся паре, а сама переехала на постоянное жительство к двоюродной сестре – Луизе. Хлебнула она здесь лиха. Обращались под конец жизни с ней, уже немощной старухой, понуканиями с бранью и пинками.

Смерть ей Бог послал жуткую, но, а кто из Святых ушел из жизни иначе? Однажды утром по непонятной причине погас огонь газовой плиты под её нехитрым, постным варевом. Искра маленькой спички вмиг превратила хозяйскую кухню в огромный пылающий факел, в огне которого её душа и взметнулась в Рай.

Дед по отцовской линии – Петр Васильевич. Это был потомственный Новохоперский казак. Внешне схож он с образом Ильи Муромца, портрет которого реконструировали профессора-антропологии. Такое же широкоскулое лицо, широкие плечи, крепкие жилистые руки, умеющие одинаково сноровисто держать и непослушный плуг в поле и укрощать звонкую казачью шашку. Любил дед тяжелый крестьянский труд, труд до изнеможения. По казачьим обычаям, ему, как старшему, никто не смел прекословить в семье. Встречался я с ним несколько раз, когда разменял второй десяток лет, а ему было уже под семьдесят. Взял он тогда после смерти первой, вторую жену, лет на двадцать моложе. Помню, как причитала в сенях, жалуясь подругам «молодка» поутру: «Совсем допек, окаянный…». Будучи несмышленым еще мальчишкой, приглядывался я к нему исподтишка, его привычкам и «повадкам». Удивляло то, что совсем не употреблял он алкоголя, что для жителя казачьего хутора или станицы - нонсенс. Не любил телевизора, считая это изобретение «бесовской штукой». Впрочем, этой нетерпимости было какое - никакое объяснение.

Соседкой по хатам в селе была у него баба Глаша. Ничем не отличалась она от других хуторян до определенного времени. Когда телевизоры на селе стали только появляться, и были еще в диковинку, а бабу Глашу иначе как тетей, еще не называли, приключилась с ней такая история. Возвращалась соседка как-то поздним вечером, после наполненного тяжелым трудом крестьянского дня через знакомый овраг в отчую деревню. Вьющаяся тонкой лентой в вечернем сумраке тропинка скоро должна была вывести её к тополиной леваде родного поместья, как вдруг очередной поворот оврага буквально взорвался перед её глазами снопом беловато-голубого света. Взгляду ошарашенной женщины предстала картина, которая могла прийти в её усталый мозг, конечно же, только с экрана этой «бесовской штуки» - телевизора. Посреди оврага, заполнив все его пространство от одного обрывистого края до другого и полностью перегородив проход, стоял инопланетный корабль, который и излучал этот таинственный фантастический свет. Рядом с «тарелкой» копошились какие-то существа. По - видимому, они не успели разглядеть вынырнувшую из темноты крестьянку, чтобы предпринять какие-то шаги к контакту, и сметливая женщина разумно ретировалась, подобно спринтеру-рекордсмену, с места встречи с неземным разумом. На хуторе никто, конечно же, не поверил рассказам пейзанки, утомленной тяжелой работой и жарким летним зноем. Но после этого происшествия баба Глаша надолго стала объектом насмешек односельчан. Надо отметить сама она очень с тех пор изменилась: стала задумчивой и нелюдимой. А дед мой стал всячески сторониться всяких «бесовских штучек», к которым причислял и телевизор.

Более всего же меня удивляло его отношение к животным. Наверное, нам, современным городским жителям, преследуемых ежеминутно с экранов телевизоров и городских демонстраций лозунгами защитников животных, и плакатами «зеленых» трудно понять, осмыслить и объяснить его обращение даже с собственной собакой. «Это Дружок», - показывая рукой на крупного беспородного кобеля на цепи, пояснял он мне, - «у меня уже много было собак, и всех я их «Дружками» называл. Как состарится чуток, беру мелкашку (мелкокалиберную винтовку), бац, и нет его. А нового опять «Дружком» называю». Вот так. Без любви, без благодарности и сострадания.
Крепкий был дед. Не дожил он пары лет до ста годков.

Ну, а где же я в этом потоке?