"Анфиса и Прометей". Книга 1-я. "Человек Будущего"

К 100-летию Октябрьской революции и 200-летию со дня рождения Карла Маркса. Книга, которая должна произвести революцию в сознании.




Владимир Веретенников

Анфиса и Прометей

Роман в семи книгах

(художественное исследование)

Памяти поколения 70-х


«...Как будет это, когда Я мужа не знаю?» (Лука 1:34)




Книга 1-я. ЧЕЛОВЕК БУДУЩЕГО

«В ту ночь, когда Спутник впервые прочертил небо, я… глядел вверх и думал о предопределённости будущего. Ведь тот маленький огонёк, стремительно двигающийся от края и до края неба, был будущим всего человечества... Тот огонёк в небе сделал человечество бессмертным... Человечеству было предписано стать бессмертным, и тот огонёк в небе надо мной был первым бликом бессмертия.
Я благословил русских за их дерзания...»
(Рэй Бредбери)


Оглавление 1-ой книги:

Глава 1: МАВЗОЛЕЙ ЧЕЛОВЕКА БУДУЩЕГО

Центр Взрывающейся Вселенной
Космический сон Ленина
Ленин, чукчи и Дед Мороз
Красная Звезда — это Великий Взрыв
Огонь и Призрак Коммунизма
Про коммунизм между мужчиной и женщиной


Глава 2: ЗЕРКАЛО БУДУЩЕГО

Анфиса у зеркала. Мысль и Смысл.
Анфиса и Спутник
Освободить зеркальщика Гурда
Сны Анфисы. Полёт и падение.


Глава 3: ДОМАШНИЕ АНФИСЫ. «КОММУНАРЫ».

Загадочная мать
Няня
Бабушка Рая
Немножко про сказки, мифы и Джордано Бруно
Герта
Отец
Родня отца
«Коммунисты-космисты»
Сверх-Задача — стать Человеком Будущего!
Жена и любовь Ленина в свете платонизма


Глава 4: СОЛНЕЧНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ

Солнечный зайчик
У Костра
Святая Троица: Огонь, Солнце, Свет


Глава 5: КУКОЛЬНОСТЬ ЧЕЛОВЕКА И ЧЕЛОВЕЧНОСТЬ КУКЛЫ

Буратино улетел в Коммунизм
Гибель острова Зелёных кактусов
Кукла Пандора


Глава 6: СКАЗКИ ЧЕЛОВЕКА БУДУЩЕГО

Финист Ясный Сокол
Подземная женщина и Каменный Цветок
Капитан Прометей и Огненный Цветок
Жар-Птица, она же Феникс
Оцеола — Вождь Солнечных Ревоюционеров
Перо Феникса
Голубь


Глава 7: СОЛНЕЧНОЕ БРАТСТВО

Солнечные «жертвинки»
Два Города Солнца
Одуванчик — Солнечный Герой


Глава 8: ВОЗНЕСЕНИЕ

Полёт Юрия Гагарина (12.4.1961)
Ника прилетает на самолёте
Путешествие в Солнечный город
«Думай о Коммунизме!»


Глава 9: ЯБЛОКО

Солнечное рождение куклы Пандоры
Отец появляется в саду
Рассказ отца. Как родилась Анфиса?
Сон отца. «Раз — и дочка!»
«Ты — освободишь Прометея!»
«Так как же я, всё-таки, родилась?»
Надо съесть яблоко!
Кукла — настоящая!
Эрик стреляет в яблоко на голове Анфисы
Анфиса представляет себя бабочкой — а бабочка представляет себя Анфисой
Сон Анфисы. Полёт к Кавказским горам на Марсе.
Про беременность Идеей и функцию кесаря


Глава 10: ВОЗВРАЩЕНИЕ ВРЕМЕНИ

Сны Анфисы. Царица Подземного Царства
Разведчица Будущего
Споры отца с братьями о Сталине
Путешествие в Разлив. Ленин в Шалаше. Девочка в луже.


Глава 11: СВЕТ БУДУЩЕГО

«Готов ли ты жить при коммунизме?»
Кукла-пионерка Зина Портнова
Чапаев должен выплыть!
«Сорок первый». Любовь как выстрел в спину.
Почему любовь — это гражданская война в миниатюре
«Овод». «Любишь — так спасай его!»
«Корнет, вы женщина?!»
Любовница — тоже жена


Глава 12: АНАСТАСИЯ СПАСЁТ РОССИЮ И ВЕСЬ МИР

Греческие боги — это марсиане
Город Солнца и Дворец Коммунизма
Афина — она же Шехина, Сакина и София-Анастасия
Титан Прометей — первый большевик!
Люди — это куклы богов
Почему Афина не спасла Прометея?
Анфиса и Огонь
Индейцы и Космос
Карибский кризис (1962). «На последнем берегу».


Глава 13: СОКРОВИЩЕ НАРТОВ

Лезвие мысли
Женщина в Космосе
Перстень Прометея
Револьвер Марии Спиридоновой


Глава 14: ЧЁРНОЕ СОЛНЦЕ

Сон Анфисы. Вращение свастики.
Смерть бабушки Раи
Поминки. Ссора отца с братьями.
Отстранение от власти Хрущёва (14.10.1964)
Покушение на отца
Большой Взрыв и Чёрная Дыра
Богом быть трудно. А не богом — лучше и вообще не быть.
«Папа! А мы все умрём?»
«Хроника тонущего корабля»


=================================================


Глава 1: МАВЗОЛЕЙ ЧЕЛОВЕКА БУДУЩЕГО

Нет! Не умер, не умер Ленин!
Нет! Не умер Ильич, он жив!
Разлетайтесь, смертные тени!
Мы не верим проклятой лжи!
Он, безмерное бремя подъявший,
Он не умер, он только спит;
Отдыхает наш вождь уставший
Под гранитом могильных плит

(Адриан Вечерний, 1924)


Центр Взрывающейся Вселенной

Отец для Анфисы был Центром Вселенной. Когда она об этом однажды подумала — то нарисовала маленький крестик. Красным карандашом. И в центре крестика жирно обозначила красную точку.

Конечно, она знала, что Центр Мироздания — это Мавзолей Ленина, от которого во все стороны, по всему миру, идут лучи коммунизма. И все радуются, когда коммунизм. И идёт строительство.

Но Ленин спал, потому что его с большой ядовитостью ранила одна женщина, и ещё только должен был проснуться и показать всем, где коммунизм. Когда просыпаешься, и уже больше не спишь. Потому что проснулась сознательность. А из-за этой женщины он не успел. Она хотела застрелить другого мужчину, из-за какого-то куска вонючего мыла, но смогла выстрелить только в Ленина.

А отец у Анфисы — ну, он просто почти совсем не спал! А всё из-за Спутника, и собачек, и человека, которых он запустил полететь в коммунизм. Так, что прямо поседел почти весь. И очень сильно болел. А когда болел — всё время читал Ленина. И прочёл его всего. И выздоровел.

Отчего так выздоровел? Это — от гениальности у Ленина. В генах, которые в мозге. Гриша говорит, что они квантовые. Что всё квантовое. И что такое гениальность — это уму не растяжимо.

Вот, и Анфиса тоже, как спросит что-нибудь — так все просто ахают от восторга, всплескивают руками и восклицают:

«Гениальный ребёнок!..»

И все наперебой начинают ей объяснять. И не успев до конца объяснить — начинают друг с другом спорить. И посылают Анфису в энциклопедию. Или к Ленину.

…

Отец, когда они потом приезжали из Ленинграда в Москву, чтобы запустить в возлетание Нового Спутника (или Нового Человека — но про это нельзя говорить), привёл Анфису в очередь в Мавзолей, что на Красной площади, и они спустились в ленинское подземелье.

Отец показал ей на спящего в Красном Знамени Ленина — и сказал:

«В нём — наше бессмертие!»

Отец посмотрел на Красное Знамя и на Ленина, а потом — на Анфису. И Анфиса посмотрела на Красное Знамя и на Ленина — а потом на отца. И почувствовала бессмертие.

Отец сказал Анфисе, что это — бессмертие революции. И всего трудящегося человечества.

Анфиса спросила:

«В Ленине спит всё-всё бессмертие человечества? Вместе с коммунизмом?»

А отец отвечал ей:

«В нём спит сам Прометей. И даже само Солнце. Он дал нам Огонь Революции — и этим Огнём мы воскресим и его, и всех умерших! Ленин — это Человек Будущего! И он — наш мост в это Будущее, где мы будем бессмертны и совершенны!»

И отец сказал Анфисе, что когда в каждом человеке проснётся Прометей (или Ленин, или что-нибудь очень сознательное) — то тогда везде наступит коммунизм. И смерти уже не будет. Потому что умрёт вся буржуазность. А пока есть буржуазность — все будут умирать. И от буржуазности надо проснуться. И тогда все увидят Ленина. Он ещё раньше проснётся.

И в Анфисе уже кто-то просыпается. Кто-то коммунистический. Она чувствует.

…

И ещё отец водил Анфису в Москве на выставку ВДНХ. Но в который раз — она точно не помнит. Может, и не в тот раз. И показал ей Рабочего и Крестьянку. Такие огромные! Гораздо огромнее, чем когда кино смотришь в начале. И из настоящей не разрезаемой стали. И держат Серп и Молот — чтобы был Центр Вселенной.

И отец сказал Анфисе:

«Запомни на всю жизнь, что ты видишь. Это боги — ставшие людьми! И это люди — ставшие богами! Это произошло в 1937-ом году».

И отец объяснил Анфисе, что это когда-то были Прометей и Афина. Прометея Зевс наказал, а Афину нет, потому что дочка. И если Серп и Молот по-настоящему соединить — то вспыхивает Огонь. Потому что там Крест. И первобытные люди так добывали Огонь. От Солнца. Потому что всё — солнечное, и мы все — солнечные.

И Ленин в Мавзолее — это как бы спрятанное Солнце. Потому что время коммунизма ещё не пришло, и в людях не хватает огненности. Вся огненность уходит в атомные бомбы, от которых может сгореть весь Земной Шар. А настоящая огненность — это когда в крови горит любовь. Но для этого нужны Серп и Молот.

…

Отец и в Ленинграде Анфисе всё объясняет и про революцию, и про коммунизм, когда они бывают у себя на Марсовом поле. Анфиса всё время гуляет с няней на Марсовом поле. А иногда, правда очень редко, и с отцом.

Марсово поле — это, на самом деле, Вселенная. Она взрывается. Революция — это взрывание Вселенной.

А в самом центре взрывания — горит Вечный Огонь. Здесь произошла революция. И многие революционеры были убиты, когда всё взрывалось и кругом стреляли. И их похоронили с музыкой в самом центре Мировой Революции. Даже одного мальчика (няня Анфисе всё время показывает).

И вокруг — цветы с разной разноцветностью, особенно красной. Цветы — это как бы звёзды и планеты. И люди тоже.

И когда придёт Прометей — Вечный Огонь будет ему светить. Или Ленин придёт — и тоже увидит. Особенно ночью. Ночью больше ничего и не увидишь.

А так, даже книгу ночью откроешь — и увидишь. И Ленин что-нибудь сможет прочесть, какую-нибудь новую книгу, или газету, которую он ещё не читал до революции.

У них дома столько книг везде — и до самого-самого потолка! Столько полок и шкафов! Во всех комнатах! И в коридоре! И все что-нибудь читают, какую-нибудь книгу, или смотрят там, или что-нибудь ищут, важное. Данила говорит, что Смысл Всего. Но в книгах его не найдёшь. Гриша говорит, что он у человека в квантах.

А отец сказал Анфисе, что каждый человек должен стремиться прочесть все книги в мире. Потому что все книги тоже произошли от Солнца. И от Вечного Огня у первобытных людей. Все книги могут сгореть от атомной войны, поэтому надо торопиться.

И главное — прочесть Книгу Жизни. Это когда мозг раскрывается на обе половинки — и всё видит.

И Анфиса учится читать! Из кубиков. Космос — он, на самом деле, кубик. И он весь из кубиков. И из книжности тоже. Из буков. Особенно, когда никто не видит и не пугает буков. Потому что буквы нуждаются в невидимости. И книжность тоже. Иначе ничего не увидишь и не поймёшь.


Космический сон Ленина

Анфиса, вернувшись в тот раз с отцом из Москвы, очень подробно и обстоятельно рассказывала няне о том, как она видела Ленина в Мавзолее, как он пока спит, космически, и подземно, чтобы потом проснуться для бессмертия коммунизма. И будет всё солнечное.

Няня всё внимательно слушала, готовя Анфису ко сну, и, укладывая её спать, говорила:

«Ленин спит — и ты поспи!..»

И Анфиса своим сном старалась войти в сон Ленина.

Сон Ленина был глубоко подземный — и огромный-преогромный! Он охватывал мыслительно всю Землю, и все спутники и ракеты, что летают с невесомостью, и Луну, и Марс, и все планеты, и астероиды, и метеориты, и радиацию. И кометы, когда они тоже прилетают и светятся у тебя в небе. С хвостом таким, светящимся. Это он тоже всё хорошо видит. И всё подземное. И подводное тоже. И Северный полюс ночью.

Сон Ленина силою его коммунизма доходил из-под земли — тоже космически и астрономически — до самых светоудаляемых звёзд! Которые все летят, на самом деле, в красную направленность. Сила у них такая — красного устремления — от наисильнейшего взрыва. От взорвавшейся точки. Как и у Ленина.

Ленин ночью, и Дзержинский тоже, своим сном долетают в строгой конспирации до самой туманности Андромеды! Там уже Коммунизм и Будущее. И там живут очень красивые краснокожие люди. Ну, индейцы, только космические. Из Будущего. Может, и с Марса...

…

Анфиса засыпала. И представляла себе, что и Андромеда — тоже, после строительства у себя марксизма, ложится там у себя, в другой галактике, спокойно спать. И своим сном — вдруг оказывается в Солнечной системе!

У Анфисы с Андромедой — должно быть общее товарищество и общая революционность.

Им обеим надо смотреть во всех галактиках, что где ещё капитализм — там надо помогать готовить революцию. А где ещё рабовладельческий строй — там надо устраивать восстание рабов. И везде распространять листовки. И работы Ленина. А где ещё нет письменности — то надо изобрести.

А на некоторых планетах может быть фашизм. Фашизм — это когда сон разума порождает чудовищ. От мещанства. Потому что мещанство — это сон разума. И они едят твой организм изнутри, невидимо. Раньше думали, что чудовища — это просто сказки. Но это были динозавры. А теперь будут роботы.

Фашизм роботов тоже будет. Потому что его произведёт буржуазность. Надо чтобы нигде не стало буржуазности. Но для этого нам надо дать организацию революционеров. Чтобы всем было что делать.


Ленин, чукчи и Дед Мороз

Ленин раньше, ещё до войны, по ночам вставал и ходил по всему СССР, смотрел везде, как и что, кто где вредит, а кто наоборот. Его везде видели. Даже чукчи, охотники, видели, как он прямо из Северного полюса к ним вышел — и рассказал им всё про коммунизм. И у них тут же произошло улучшение охоты!

Ленин очень часто с Северного полюса приходил до войны, его многие видели. И всё время ночью, чтобы милиция не видела. А сейчас он только спит, потому что уж очень сильно устал. А с Северного полюса приходит Дед Мороз (ну, так думают). У него тоже происходит пробуждённость, только зимняя. На Новый Год, то есть. Чтобы ёлку зажечь. Она тоже космическая. А мандарин — это тоже Солнце.

Ленин тоже, как увидел Солнечную систему — так и стал партию строить. Как по чертежу. Чтобы было Мировое Братство и сознательное счастье всех трудящихся. Потому что социализм должен быть солнечный. А не так, как сейчас.

Отец сказал, что кто-то там наверху очень боится, что Ленин проснётся. И книг Ленина боятся, и многое скрывают и выкидывают из его книг. Но из слова песни не выкинешь!

Наверное, Ленин проснётся тогда, когда мы на спутнике или на ракете уже долетим до Солнца. Но сначала надо до Луны.

И отец у Анфисы готовит что-то очень тайное, лунное. А, может, и марсианское. Но говорить про это нельзя.


Красная Звезда — это Великий Взрыв

Отец у Анфисы из-за напряжения всего его социализма и коммунизма — почти совершенно не спит! И очень устаёт, и болеет. Бабушка Рая всё время ругает его за это, и поит его разными травами, и няня тоже. Няня нужные травы даже лучше знает. А Герта прикладывает ему целебные повязки к голове. У него во время войны вся голова повредилась из-за фашистских девушек.

Надо поскорее лететь к Солнцу — потому что от Солнца умрёт Мировой Капитал, и спадут его цепи. И исчезнут все деньги. А как только все деньги исчезнут — пролетариат превратится в окрылённое человечество. И все свободно полетят в Коммунизм и в Будущее. Потому что умрёт буржуазность.

Человечеству надо вылететь из колыбели — чтобы попасть в Коммунизм. Там всё летает, ничего не падает и ничего не разбивается. Потому что произошло освобождение и гравитация свернулась.

Отец сказал, что никакой тяжести при коммунизме уже не будет. И никто не сможет умереть — потому что человек умирает от несознательной силы тяжести. От гравитационности нашего мышления — которая порождает всю человеческую глупость, несознательность и буржуазность. И может породить атомную войну. Потому что буржуазность тянет человека вниз — а коммунизм тянет человека вверх.

На Марсе, наверное, тоже был коммунизм, когда там атланты каналы выкопали для общей планетарности. Но там всё высохло — и все каналы исчезли. Наверное, из-за атомной войны. И теперь там одна пустыня.

Марс — это Красная Звезда. Суворов — он тоже Марс. У нас у Марсова поля стоит.

У отца — на его военной фуражке — тоже есть настоящая военная Красная Звезда, с Серпом и Молотом. Отец давал её Анфисе, чтобы надеть. Она попросила — чтобы почувствовать, хоть немножко, военный ум.

Отец сказал, что Красная Звезда — это Великий Взрыв. И Солнце тоже. И Рождество, Герта говорит. А Великий Взрыв — это самая первая революция из всех, чтобы родился Космос и коммунизм.

А Серп и Молот — это чтобы все рабочие и крестьянки поженились друг на друге, как бы в одну семью, и было счастье человечества.

В Мировой Коммуне так потом и будет. Как у первобытных людей. Только уже космически.


Огонь и Призрак Коммунизма

Прометей — который Пролетариат — он тоже, наверное, прилетел из Великого Взрыва. Потому что Великий Взрыв — он всё растёт, и растёт. Как летит — с преогромнейшей скоростью!

Он Пролетариат — потому что пролилась его кровь за революцию и счастье человечества, очень большим пролитием. Но счастье — это борьба. И без борьбы счастье не состоится. Мороженое — это не счастье, а только полезное удовольствие.

Прометей — он тоже был как Спутник. И он принёс первобытным людям Огонь. Прямо из Великого Взрыва, или из Солнца. А до этого был Призрак Коммунизма. Ну, он, как бы, электричество такое, но только — гораздо, гораздо сильнее! И светлее. Что-то, как бы, атомное или астрономическое. Только ещё сильнее. И светит в сердцах человечества. Ну, это мечта такая.

Тогда были ещё мамонты, огромные такие, больше всех животных. Ну, кроме китов. И первобытные люди на них охотились, всем коллективом сразу, чтобы было мясо и шкура, и бивни тоже, для пропитания и общего тепла. И первобытного искусства в пещерах. И всё племя спало в пещере под одной шкурой мамонта. Коммунизм чтобы был от общей большой температуры.

И у них стал гореть в пещере Огонь! Ну, как бы, семейный такой. Для общей домашности и солидарности во всём. И всех сразу собою грел. Потому что был ещё первобытный коммунизм. И люди поклонялись Огню. Думали, что он молния или вулкан.

Но один раз все заснули — и Огонь погас! И люди — просто озверели!

И тогда Ленин прочёл огромное-преогромное количество книг — и стал делать революцию, чтобы из искры — возгорелось пламя! И стал появляться коммунизм. По утрам особенно...

…

Отец однажды на даче (ещё почти совсем темно было) разбудил Анфису — и показал ей: такая яркая-преяркая звёздочка на небе, над самой землёй, такая красивая! И вся в лучах!..

Но это был не Марс — а Венера, которая Планета Любви. Красная Заря производит её рождение — чтобы и она производила деторождение. Любовь — это такая богиня. Из-за неё Троянский Конь погубил Трою. А Ломоносов открыл атмосферу.

А Красная Заря — это Аврора. Но она сейчас не стреляет...

…

Анфиса полетит после Луны — сразу на Марс. Чтобы можно было попробовать найти каналы марсиан, или атлантов, хоть что-нибудь. Чтобы понять происхождение коммунизма и марксизма.

А потом — можно и на Венеру. Она — Планета Бурь. Там тоже какая-то красивая девушка живёт, ходит. Но её ещё никто не видел. Климат очень сложный.

А потом — надо слетать в пояс астероидов, посмотреть, чтобы ни один не упал случайно на Землю. А то динозавров один астероид уже всех передавил. Может и людей тоже. Правда, это был не астероид. Но астероидов очень-очень много, и на все не перелетаешь. Понадобится помощь кибернетики и роботов.

А потом — Анфиса хочет на Плутон. Он самый крайний, и самый холодный, и с него виден дальше весь Космос. А Солнца почти не видно. Оно там — как малюсенькая звёздочка! И он, наверное, совершенно необитаемый. Анфиса хочет там немного пожить.

А потом — когда она станет уже совсем взрослая — надо долететь (можно квантовым способом) и до туманности Андромеды. Где в ихнем космическом коммунизме очень много загадочности. И почему там, в Будущем, возникла такая необычная инопланетная цивилизация? Наверное, из-за сильной эволюции творческой интеллектуальности. Потому что помог Великий Взрыв.

А Андромеда — это стало точно известно — это очень красивая космическая девушка, и настоящий прогрессор! До неё все мужчины мечтают возлететь — но никак не могут, потому что это другая галактика.

Только Прометей смог, когда её от скалы отковал — а сам приковался.

А туманность от неё исходит — от её необыкновенной красоты! Даже самый умный мужчина, как посмотрит на неё — так в его головном мозгу сплошной туман, и мышление нарушается. Потому что красота — это страшная сила! И она спасёт мир.

А на Луне, сказал отец, мы, наверное, уже завтра будем.

И скорей бы — чтобы к Солнцу! Чтобы стало Будущее!

Но может не хватить огненности коммунизма. Потому что как только при коммунизме деньги отменят — все могут броситься в магазины, как ошалелые. Потому что бесплатное всё. И бери — что хочешь и сколько хочешь! Ворвутся — как сумасшедшие — с криками «коммунизм, коммунизм!» — а коммунизма-то и нет...


Про коммунизм между мужчиной и женщиной

Луна у них на ленинградской даче тоже бывает очень большая и красивая. Но коммунизма там нет, потому что всё побили метеориты, ещё в древности. А внутри Луны — может быть капитализм, а может быть и коммунизм. А пока, может быть, и ничего.

На Землю тоже упал Тунгусский метеорит, и все динозавры умерли, превратились в нефть и в газ. Газ такой синий, когда горит, потому что он очень сильно подземный, под давлением сильным. Раньше люди думали, ну, что это Змей Горыныч, или, там, дракон какой-нибудь. Но это были динозавры. Они тоже летали, некоторые. Одного уже нашли такого. Он врезался в землю — и Утопия утонула. Вместе с Городом Солнца. И со всеми атлантами, видимо.

А на Икарии коммунизм не утонул, и даже очень стал процветать, от всеобщего гуманистического просвещения. И потому что там научились летать и воздушно, и космически — и Икар с Дедалом пролетел сквозь Солнце! И там была настоящая коммуна. С любовью и со всеобщим братством. И у женщин был крылатый эрос.

Главное — космическая разведка. И всегда должно быть космическое наблюдение с телескопами. Когда с неба падает метеор — и светится весь, и горит — это может быть и камень, а может быть и космический человек какой-нибудь. Один такой упал — и где-то до сих пор ходит.

Раньше даже думали, что Тунгусский метеорит — это комета. Но на самом деле — это был космический корабль! Раньше даже думали, что с Марса. Но потом учёные поняли, что, на самом деле, это он был — с туманности Андромеды! Из Будущего!

А как всё про неё выяснилось?

А вот так. Один молодой и очень смелый учёный туда заглянул — лучом таким, очень-очень сильным, сильнее атомного — и, буквально, только на одну секунду заглянул! И увидел, что там — коммунизм! Потому что та космическая девушка, которую он увидел, — ну, Андромеда, то есть, была — ну, просто очень, очень красивая! Он сразу догадался, что она коммунистка. И сразу в неё влюбился.

Ну, то есть, он перестал и есть, и пить, и даже спать. Ну, если только совсем чуть-чуть. И всё время о ней думал. Ну, то есть, всё думал, и думал. Так, что почти с ума сошёл. Потому что о женщинах нельзя много думать. От него даже стали шарахаться, как от сумасшедшего. Потому что, если на женщину очень внимательно посмотреть — то она может подумать, что ты сумасшедший. А он был не сумасшедший, а просто хотел спросить её про коммунизм.

Отец сказал Анфисе, что если мужчина и женщина очень внимательно, и с большой сердечной чуткостью, посмотрят друг на друга — то у них обязательно возникнет коммунизм! И даже дети могут возникнуть. Но сейчас все смотрят друг на друга без всякого коммунизма. А без коммунизма увидеть другого человека нельзя. И даже дети могут закончиться, потому что станут никому не нужными. И будут одни роботы.

Отец сказал Анфисе (и Гриша это подтвердил — а он точно знает, он на ЭВМ это посчитал), что впереди человечество непременно ждёт восстание роботов. Потому что роботы станут умнее человека. Но у роботов не может быть коммунизма, а у людей может. И поэтому люди роботов, всё равно, победят.

И у роботов нет любви. А человек ищет в Космосе очень большой любви, чтобы от неё улеталось на небеса. И чтобы дети были космические.

Но для любви нужна Красная Звезда. Иначе можно всё забыть. А мы уже почти всё забыли.


Глава 2: ЗЕРКАЛО БУДУЩЕГО

«Я люблю тех, кто не ищет за звездами основания, чтобы погибнуть и сделаться жертвою — а приносит себя в жертву земле, чтобы земля некогда стала землею сверхчеловека...

Я хотел бы обнять своей любовью все человечество, согреть его и очистить от грязи современной жизни...
И чем ужаснее ад теперешней жизни, тем яснее и громче я слышу вечный гимн жизни, гимн правды, красоты и счастья, и во мне нет места отчаянию. Жизнь даже тогда радостна, когда приходится носить кандалы».

(Ф.Э.Дзержинский. Письма сестре Альдоне)


Анфиса у зеркала. Мысль и Смысл.

Отец был для Анфисы не только Центром Вселенной — но и её Смыслом. Иногда она об этом думала. Или ей что-то об этом, как бы, снилось. И Смыслом очень загадочным. Все разведчики — очень загадочные. А отец у Анфисы был в войну разведчиком, и очень секретным. Секретнее, чем все разведчики у немцев. А они были очень хитрые! Но немцы Смысл не нашли — а мы нашли.

Смысл также летал в Спутнике, который запустил отец, и который родился и запустился в один день вместе с Анфисой. Но Анфиса знала, что Смысл есть во всём. Даже в ней самой.

…

Отец однажды подвёл её к их большому, старинному, ещё до-революционному, зеркалу — и спрашивает:

«Видишь в себе Смысл?»

Анфиса пригляделась очень внимательно — но Смысла в себе не увидела.

А отец спрашивает:

«Ну, а хотя бы Мысль в себе видишь?»

Анфиса пригляделась ещё более внимательно — уж очень ей хотелось хотя бы Мысль в себе увидеть. И ей показалась, что она её увидела.

И она сказала тихо, и не очень уверенно:

«Вижу!»

Отец спрашивает:

«В чём она заключается?»

Анфиса хотела ткнуть указательным пальцем в нижнюю часть лба своего отражения, над переносицей. Но увидела, что её отражение в зеркале — пальцем указывает на неё.

Анфиса повернулась к отцу — и показала пальцем на свой лоб, в точку над переносицей.

Отец сказал очень серьёзно:

«Мысль, какой бы глупой она ни была, возникает из Смысла — и возвращается к Смыслу. А без Смысла — Мысль умрёт!»

Анфиса подумала — тоже очень серьёзно, глядя на своё отражение — и спросила:

«Ей будет больно?»

Отец сказал:

«Если ей будет больно — значит она будет искать свой Смысл! И найдёт его!»


Анфиса и Спутник

И ещё отец сказал ей (в тот раз, или в другой, она точно не помнит), что Спутник — это её отражение, а она — это отражение Спутника.

И Анфиса тогда, глядя на своё отражение в зеркале, задумалась.

Она знала, что она родилась в один день со Спутником, в котором летал её Смысл. Прямо вместе с ним. И даже знала, и запомнила навсегда, благодаря отцу, эту дату: 4 октября 1957 года. Она родилась в День Рождения самого Спутника.

Спутник летал высоко наверху — а Анфиса была от него далеко внизу. И она очень боялась, что Спутник упадёт.

И она спросила отца:

«А если Спутник упадёт — я умру?»

Отец тогда подумал и ответил:

«Твой Спутник не упадёт никогда! Сила тяжести, на самом деле, на него уже не действует. Наоборот — он будет поднимать тебя к любым звёздам, к любым планетам! И так высоко — как только ты захочешь! Потому что настоящий Спутник — своей идеей, своей душой — в тебе самой! Настоящий Спутник — это твой Смысл! И это — твоя Программа! И ты станешь космическим существом!..».

…

Наверное, отец не хотел сразу говорить Анфисе всю правду. Но потом он сказал, что её Спутник — погиб.

Спутник сгорел — как Феникс — и наполнил собою всю Землю и всю Вселенную. И собака Лайка погибла — и осталась только на картинке с пачки сигарет. Но она тоже теперь бессмертная и во всей бесконечности сразу.

И Гриша подтвердил, что с квантовой точки зрения так оно и есть. Потому что любой квант — он сразу везде. Как коммунизм. В коммунизме всё квантовое.

Анфиса поняла, что Спутник — стал невидимый. И собака Лайка. А Смысл — он всегда невидимый.

Наверное, это как в сказке:

«Пойди туда — не знаю куда, найди то — не знаю что».

И Невидимый Голос велит идти ночью в лес — чтобы совсем там заблудиться.

Это была одна из её самых любимых русских сказок, про Невидимый Голос. Она всё время просила няню пересказать ей эту сказку — и у няни всё время получалось по-разному. У няни это было интереснее, чем в книжке. Няня вообще рассказывала сказки интереснее, чем во всех книжках. И знала их больше. В няне и в самой была сказочность. Иногда даже волшебность.

…

Несколько позже Анфиса вдруг узнала, что слово «спутник» имеет ещё и другое значение, и означает «спутник жизни». То есть, к примеру, её отец — это спутник жизни у Герты. А Герта — это спутница жизни у отца.

Спутник Анфисы сгорел в Огне. Космически. Он был Спутник и у Земли, и у Анфисы.

И она подумала, что Прометей — это тоже Спутник. И его Смысл — в Огне.

И некоторые спутники бывают невидимые.


Освободить зеркальщика Гурда

Шапка-невидимка — это тоже про невидимость. Но Гриша говорит — что это от искривления пространства.

Про это есть «Сказка о Снежной Королеве». Там тоже летело по небу огромнейшее зеркало. Как спутник, только враждебный. И оно было кривое, специально. И оно упало и разбилось. Вдребезги совсем. И все люди стали видеть по-кривому.

И Снежная Королева украла к себе мальчика — обманула его кривизной. И льдом своим. А девочка его нашла и спасла — потому что она видела всё не по-кривому, а как на самом деле. Все по-кривому — а она нет. Только она одна. Она пошла — и нигде не заблудилась, потому что у неё пространство не искривлялось. И отняла его у Снежной Королевы.

А ещё Анфисе читали и объясняли сказку «Королевство Кривых Зеркал». Анфиса поняла, что если хорошенько посмотреть на себя в зеркало — то ты станешь «сёстры-близнецы». Обоими сразу. И там в сказке они освобождают зеркальщика Гурда, который все кривые зеркала делал сам снова прямыми. Чтобы не было, значит, нигде никакого обмана. И буржуазия его за это приковала цепями. А девочки его освободили.

Только нужен Ключ! Ну, как у Буратино.

Ну, и ещё нужно на башню залезть. Гурда очень высоко приковали.

…

Уже позже Анфиса посмотрела про эту сказку фильм. Про зеркальщика Гурда, то есть. Он хотел разбить свои цепи камнем — но это никак. Потому что там замок. А девочки открыли его ключом. И наступило освобождение всего искривлённого королевства. И это — как революция! Только потом надо избежать буржуазности. Или сделать новую революцию.

Зеркальщик Гурд — он тоже, на самом деле, Спутник и Прометей. И человек прямоты.

...

Анфисе потом, уже после фильма, приснился этот мальчик, зеркальщик Гурд. Анфиса ещё удивилась: где же его цепи? А он показал ей руки. И она поняла, что его цепи — невидимые. А невидимые цепи — самые страшные! Потому что их ключом не открыть.

И Анфиса потом плакала. Потому что не знала, как освободить Гурда от его невидимых цепей.

Может, нужен невидимый ключ?

Под каким-то камнем был какой-то ключ...


Сны Анфисы. Полёт и падение.

Герта говорила не раз, что наши сны — это тоже отражение и зеркало.

Анфиса не помнила, когда ей начали сниться её сны. И не всегда знала точно, где были сны — а где, как бы, и не сны.

В одних снах — она летала. И это были светлые и радостные сны. Иногда она летала со Спутником (который был, на самом деле, человеком) — а иногда без него. Чаще одна. Или с какими-нибудь невидимыми спутниками. Или просто где-нибудь путешествовала — где-то очень-очень далеко. Где Арктика, тундра и Северный полюс...

А в других снах — она падала в какую-то тёмную и страшную пропасть. Иногда это падала она сама. А иногда это падал Спутник — но и она тоже падала вместе с ним.

А иногда ей снились обычные сны. Но они бывали тоже часто очень интересные. Особенно про грядущую революцию. Некоторые Анфиса помнила — а другие нет.

Со временем она научилась запоминать почти все свои сны. А потом — стала учиться ими управлять. Но для этого надо во сне проснуться — прямо внутри сна — и понять, что это сон.

…

А однажды Анфисе приснилось, что она беспризорник. И что она упала в канализационный люк на Мойке, около Круглого рынка — и не может оттуда выбраться. И ей было очень страшно. И тогда другие беспризорники стали звать Дзержинского. И Дзержинский пришёл — протянул свою руку — и вытащил Анфису. И когда вытаскивал — у неё прямо сердце готово было выскочить! Но она не проснулась. И он сказал Анфисе, что ей надо учиться. И тогда она превзойдёт саму себя.

+ + +

Но о снах, и о том, как превзойти себя, речь ещё будет впереди. А пока — имеет смысл рассказать о домашних Анфисы и обо всём её окружении. Ведь это тоже — отражение и зеркало Анфисы. И её спутники.


Глава 3: ДОМАШНИЕ АНФИСЫ. «КОММУНАРЫ».

«Не надобно нам покоя,
Судьбою счастлив такою.
Ты пламя берешь рукою,
Дыханьем ломаешь лёд».

(Л.И.Ошанин «Песня о тревожной молодости» из к/ф «По ту сторону»)

Загадочная мать

Про мать Анфиса долгое время почти ничего не знала, и узнала о ней, и об очень раннем, и каком-то очень странном, разводе своих родителей, довольно поздно. И мать почти совершенно не хотела видеть Анфису. И избегала её. И жила в Москве.

Однажды, ещё очень давно, Анфиса попробовала спросить няню про мать. Но няня сразу же приставила палец к губам — и тут же с большой опаской посмотрела в сторону отцовского кабинета. И Анфиса поняла, что об этом спрашивать нельзя, что это одна из каких-то важных тайн отца.

И отец, и другие домашние, кого она близко знала, как-то избегали этой темы. И что такое вообще «мать», «родная мать», Анфиса немного понимала лишь глядя на другие семьи.

Ну, и ещё из разных добрых волшебных сказок, которые она видела и в кино, и в мультиках, и которые ей читали и отец, и Герта, и другие её домашние. Но чаще всего — няня и бабушка Рая, мать её отца (вторую свою бабку, мать матери, она видела почти столь же редко, как и саму мать).

А потом — Анфиса и сама научилась читать, даже не помнит, как рано. Очень рано! И читать, и писать. И даже стала пробовать изучать разные языки. Ещё задолго до школы. И все говорили, что она — гениальный ребёнок.

Об этом уже говорилось выше. Но имеет смысл упомянуть об этом ещё раз. Потому что, ведь это и в самом деле было так.


Няня

Няня была Анфисе и вместо матери, и вместо всех бабок, тёток и прочих родственниц. У няни была самая маленькая комната в их большой старинной квартире — но зато самая светлая. Домашние звали эту её комнату «светёлка». Няня была матерью погибшего в войну товарища отца. Он умер на руках у отца — и просил перед смертью, чтобы отец взял её к себе. Отец так и сделал.

В комнате няни была чрезвычайно редкая и оригинальная небольшая икона — Божья Матерь Чевенгурская. Няня сама была из Чевенгурской коммуны, и иногда про неё рассказывала, и как они воевали в Гражданскую войну, и как все погибли. А на иконе была нарисована сидящая в Солнце очень красивая, грустная и задумчивая молодая женщина, или девушка. И у неё на коленях — девочка с красным цветком в руках.

А перед иконой, на комоде с белой скатертью, лежала небольшая, тонкая, очень старая, ещё до-революционная, книжица, с очень потёртыми и сильно пожелтевшими страницами. Анфиса её хорошо видела, когда няня иногда брала её на руки. Или когда Анфиса сама забиралась с ногами на стул у комода. Няня этой книжицей очень дорожила, и очень долго не разрешала Анфисе её брать в руки.

Говорила ей:

«Вот выучишься читать — подрастёшь — тогда возьмёшь!»

И учила её читать по букварю и по кубикам.

А Анфисе не терпелось хоть что-то суметь прочесть из няниной книжки. И она, тайком от няни, старалась сложить про себя буквы, хотя бы, которые были на обложке книжки. Но написание было очень до-революционное и давалось Анфисе с большим трудом.

Она, поначалу, только и смогла прочесть:

«От Иоанна...»

А потом, как-то раз, когда няня выходила на кухню, Анфиса залезла на стул и осторожно-осторожно, самым кончиком ноготка (ведь ноготком — не пальцем!), приоткрыла обложку книжки — и на первой странице смогла успеть прочесть самые-самые первые слова:

«В начале было Слово...»

Она как бы даже и не прочла эти первые четыре слова — а как бы про себя сфотографировала. А уже потом — про себя прочла. Даже, как бы, и не прочла — а они сами, эти слова, в ней проговорились. Будто они в ней и раньше были. Только не проговаривались.

И Анфиса вспомнила почти сразу, что отец эти самые четыре слова один раз произносил — когда разговаривал о чём-то с Гертой, о чём-то очень важном и таинственном. И слова эти прозвучали у него очень важно и таинственно — и Анфиса их запомнила. И поняла, что отец хранит, про себя (и Герта тоже!), что-то действительно очень таинственное и важное, чего Анфиса ещё совсем не знает.

Но ведь разведчикам — так и положено. Иметь тайну.

Она решила, что тоже будет хранить про себя эту тайну. И думать о ней — только очень-очень осторожно и потихоньку...

…

Анфиса и думала потом не раз. И почти сразу потом вспомнила, что уже видела картинку — прямо как про себя! Ещё немного подумала, как учил её отец, чтобы всё запоминать и, когда надо, вспоминать, и — вспомнила, что это Алик показывал ей большую цветную картинку в каком-то художественном альбоме, где очень молодая и очень красивая девушка — так осторожно-преосторожно — и с огромным любопытством — приоткрывает какую-то коробочку или шкатулку, чтобы посмотреть, что там. Прямо — как Анфиса нянину книжку!

И ещё она вспомнила, что слово «Слово» там было написано с большой буквы. И подумала, что когда её отец говорит слово «Смысл» — то он говорит его тоже с большой буквы. И подумала, что и она сама думает его тоже с большой буквы. Всё самое важное надо думать про себя с большой буквы.

И ещё она вспомнила, что самое первое слово «В» там было самое большое, и оно было немножко написанное, а немножко нарисованное. Значит, слова можно и писать, и рисовать! И это было удивительным, что одна буква «В» — была целым большим словом! И тоже имела какой-то Смысл. Наверное, тоже большой.

На кубиках с азбукой у Анфисы — на кубике с буквой «В» был нарисован весёлый воробей, расправляющий крылышки, чтобы полететь.

И ещё, Анфиса почти тут же вспомнила про гениальное открытие научной общественности — что в начале был Великий Взрыв. Отец постоянно про это говорил и думал. И Гриша тоже.

Значит, «В» — это Воробей и Великий Взрыв!

Наверное, так.


Бабушка Рая

Бабушка Рая была чуткая и внимательная к Анфисе. Как почти все взрослые у них. Но очень строгая, хотя и старалась быть всегда справедливой. Она была родом из псковской деревни, но ещё совсем девчонкой приехала в Питер на заработки. Поступила на завод. Познакомилась с самыми передовыми и сознательными до-революционными рабочими. Они пригласили её в революционный кружок. И там она познакомилась с дедушкой Анфисы, дедом Харитоном, отцом её отца. Он потом был в ЧК.

Они оба были одно время в ЧК. Но потом бабушка Рая училась, и пошла по другой линии.

Она была старая профсоюзная и партийная работница. И больше любила Москву, чем Ленинград. И больше жила в Москве. И очень любила порядок.

Анфиса чувствовала, что бабушка Рая немного ревнует её к няне. И няню зовёт не «няня», как все домашние, а всегда «Ангелина Ивановна». Но уважает её. И старается быть справедливой. Она действительно была справедливая.

А няня была просто добрая.

И именно няня научила Анфису так любить сказки...


Немножко про сказки, мифы и Джордано Бруно

Волшебные сказки Анфиса любила больше всего. Правда, фантастику — она любила ещё больше. И про историю, и разные восстания, про Спартака особенно. И ещё очень — мифы. Ну, про разных греческих богов. Египетских тоже — которые в пирамидах были. Пирамиды — все космические. Сфинкс — он тоже: немножко лев, а немножко бог. А почему — никто не знает.

Раньше, в Древнем Мире, люди думали, что человек произошёл от богов, а не от обезьяны. И всё время спорили — кто от какого бога произошёл, и какой бог главнее и сильнее. И даже воевали из-за этого. И каждый призывал на помощь своего любимого бога, и старался принести ему какую-нибудь жертву, чтобы вызвать у него родственную симпатию и сочувствие. Нет, чтобы посмотреть хотя бы на шимпанзе! А потом — на себя в зеркало. Не догадались.

И генетика, и кибернетика говорят, что обезьяна всё время развивалась. А человек уже нет. Хотя есть сомнения.

Но Джордано Бруно доказал, что человек когда-то был обезьяной, но стал так много думать — что обезьяной быть перестал. И его за это сожгли на костре.

Жанну д'Арк тоже сожгли на костре. И тоже из-за напряжения тогдашней классовой борьбы. И думали, что это колдовство, когда она хотела всех освободить от крепостного права. Девчонка — а туда же! Революцию захотела. И стали сжигать её дровами в большом количестве и смолой.

И тогда просто тысячи народу на площади видели, как она превратилась в голубя — и улетела!

Конечно, лучше превратиться в голубя, чем если тебя заживо сжечь.

Или сначала надо сжечь?

Сергея Лазо тоже сожгли в паровозной топке. Потому что он боролся за идею коммунизма. А идею сжечь нельзя. Идея может влететь и вылететь — а ты и не заметишь...

…

Но мы хотели рассказать о домашних Анфисы.

Вторая жена отца, не мать Анфисы, была (по очень короткому и очень неохотному упоминанию няни, которое Анфиса как-то раз случайно услышала) какой-то юристкой, и Анфиса про неё практически вообще ничего не знала. Отец как-то сошёлся и разошёлся с ней очень быстро и незаметно. Незаметно для Анфисы, во всяком случае. И расспрашивать о ней было так же не принято, как и о первой его жене, матери Анфисы.

А вот про третью жену отца — которая была для Анфисы столь же близким человеком, как и отец, и няня — необходимо рассказать сколь возможно более обстоятельно.


Герта

Третья жена отца, Гертруда, (которую все домашние, и близкие друзья, звали просто «Герта»), высокая и стройная блондинка с большими голубыми глазами, спокойная, тихая и добрая, была наполовину (а, может, на четверть) финка-ингерманландка, и при этом по другой родословной линии — с какими-то очень и очень древними датско-шведско-немецкими корнями.

Один из её предков — как она, после очень долгих поисков, выяснила из архивов — был шведским рыцарем-крестоносцем, причём из Ордена Тамплиеров (хотя доказать это было невозможно) и защищал с товарищами в 1301 году от новгородцев деревянную крепость Ландскрону, что была построена крестоносцами, по благословению самого Папы Римского, на Охтинском мысу, у впадении Охты в Неву, ровно за 400 лет до основания Петербурга.

Текла в жилах у Герты (это она тоже не сразу выяснила) и кровь ижорцев (ингров), самых коренных жителей Приневья, не считая ещё более древних и загадочных — протолапоноидов, исчезнувших неизвестно куда.

Герта говорила, что именно ижорцы-ингры создали эпос «Калевала» и знали тайну волшебной мельницы Сампо, которая была закопана героями «Калевалы» где-то на берегу Финского залива (наверное, в дюнах — потому что в песок закапывать легче, и песок там очень сухой и сыпучий).

Свою родословную — и родословную отца Анфисы — Герта изучала особо, и очень настойчиво и тщательно. И часто, благодаря помощи отца и его возможностям, по разным секретным архивам, почти не доступным ни для кого.

Герта относилась к Анфисе как к равной и всегда говорила с ней обо всём совершенно серьёзно, как со взрослой. Анфиса тоже звала её просто «Герта», почти как сестру или подругу, и как близкого товарища по революционной коммунистической борьбе их всех.

Анфиса знала, конечно, что Герта ей — как бы, почему-то, мачеха. Ну, как в фильме про Золушку. Но Герта была совсем не злая. И не старая. И у Анфисы всё время было ощущение, что Герта пришла из какой-то сказки Андерсена, или ещё кого-то (может быть, братьев Гримм, или ещё каких-нибудь братьев).

Но если из сказки про Золушку — то Герта больше всего была похожа на саму Золушку. Ну, только немного повзрослее. Или на Герду — из сказки про Снежную Королеву, когда она стала взрослой. Анфисе казалось, что и отец — чем-то похож на Кая. Особенно тем, что тоже пытается сложить из каких-то невидимых льдинок слово «ВЕЧНОСТЬ». А самой ей хотелось быть «маленькой разбойницей» — чтобы им всегда помогать. И спасать их, если они будут замерзать где-нибудь на Северном полюсе. Куда их всё время так тянет — что не остановить...

Герта была из семьи потомственных народовольцев (были там, правда, и большевики, и анархисты, и левые эсеры, и даже один кадет), а её мать была видной энтузиасткой Пролеткульта и Культинтерна и близкой знакомой Горького, Александра Богданова и Луначарского (то есть, всех «богостроителей»).

Герта и сама была работником культуры и работала в какой-то очень большой библиотеке (точнее, она говорила, в «библиотечной системе»). У них и дома была огромная-преогромная библиотека, ещё с самых дореволюционных времён. А ещё книги стояли и в кабинете отца, и в комнате у Герты, и в комнате у Анфисы, и даже в комнатке у няни. И все, как уже поминалось, непрерывно что-нибудь читали...

Отец у Анфисы жил здесь до войны совсем неподалёку, и они с Гертой с детства знали друг друга, хотя отец и был старше. И отец катал зимой Герту на санках на Марсовом поле...

Когда началась война — Герте было 16 лет. В войну и блокаду у неё погибли и отец, и мать, и все братья и сёстры, и почти все близкие родственники. Они почти все жили в этой квартире. И в живых осталась одна Герта.

В блокаду она с другими девочками тушила фашистские зажигательные бомбы на крышах и чердаках. Дежурила в госпиталях при раненых, больных и обмороженных, и умирающих от дистрофии. Разбирала завалы разбомблённых домов и вытаскивала из-под обломков убитых и раненых. Выполняла самые разные комсомольские поручения. Навещала больных и ослабевших товарищей. И при этом продолжала учиться.

Герта и в войну, во время этой страшной блокады Ленинграда, спасала от гибели книги. Человек умер от голода и холода — а книг у него осталось так много, и такие редкие и ценные, каких нигде больше нет! Даже очень таинственные книги были, Герта про них рассказывала. И человек их не сжёг! И даже на хлеб не поменял! А сам умер от голода и холода.

И Герта складывала эти ценные книги на саночки — и везла в какую-нибудь большую библиотеку, где ещё не все умерли...

Герта на их ленинградской даче зимой часто смотрит на огонь в печке, задумчиво так, и про войну рассказывает, и про блокаду, и сколько разных книг сгорело, и людей умерло. И говорит, что даже если будет совсем помирать от холода, то ни одной книги не сожжёт. Даже самой глупой. Потому что глупых книг не бывает. Бывают только глупые люди.

А глупую книгу (ну, так, чтобы совсем глупую) написать невозможно. Потому что сами буквы — умные! И каждая буква — умная по-своему. Они — как пляшущие человечки! И как бы с тобой разговаривают, знаками своими. Особенно, если их пишут рукой — а не механической машиной какой-нибудь печатают. Но Герте приходится всё время, день и ночь, стучать на машинке, потому что так быстрее. И по работе нужно.

А бывают ещё иероглифы, как у китайцев, или у древних египтян. Так они — ещё умнее! И все буквы и иероглифы всегда учат человека какому-нибудь особому умственному состоянию. Даже запах такой от них со страниц у книг исходит — что человек становится умнее. И он начинает над чем-нибудь задумываться. И его умственное состояние улучшается и усиливается. Особенно, если он думает не так, как все, а как он сам, даже если другие так не думают. И сомневаются в его психике. Так, что он и сам может засомневаться.

Но даже если человек думает, что он дурак, то, вот, возьмёт, раскроет какую-нибудь книгу — и поймёт, что ещё нет.

…

Но мы говорили о Герте. О ней стоило рассказать в первую очередь, даже раньше, чем об отце Анфисы, потому что именно она и её предки были хозяевами этой старинной исторической квартиры в самом историческом центре Ленинграда — аж с самого 18-го века.

И те предки — как выяснила с немалым трудом Герта — были какими-то очень высокоградусными масонами и членами нескольких самых тайных масонских лож, и хотели сделать Санкт-Петербург мировой масонской столицей, а потом и просто — Столицей Мира.

Масоны для того и Петербург построили — чтобы сделать его Столицей Мира и сразу всех государств. Поэтому он и есть — Город Священного Камня. Потому и революция в нём произошла для этого.

Герта была на редкость умная, образованная и добрая женщина, и относилась к Анфисе чутко, внимательно, с заботой, и очень по-дружески. Но именно — по-дружески, и даже по-товарищески, как к соратнице по общему делу и общей борьбе, но — не совсем по-матерински.

И почему у них с отцом не было детей — Анфиса этого долго не понимала. Потому что Анфисе всё время казалось, что Герта этого очень хотела. Да и отец тоже. Правда, они оба очень часто болели. Это ещё от войны. А отец ещё — и от разных секретных атомных и прочих испытаний. Но об этом слишком говорить не полагалось.


Отец

Об отце Анфисы, конечно, надо рассказать особо, и сверх-особо.

Отец у Анфисы тоже был коренной ленинградец. Даже, как он говорил, «самый что ни на есть коренной петербуржец». Потому что, хотя он и был непосредственно по отцу и матери самого рабоче-крестьянского происхождения — но нашёл, по наводке Герты, в каких-то архивах бумаги, где говорилось и выяснялось, что его предок — был бунтовщик-каторжник, которого царь Пётр заставил в цепях и кандалах строить Петербург.

И он был даже, оказывается, не просто какой-то, там, обычный мужик-бунтовщик — а настоящий предводитель восставших крестьян и другого простого народа! Из какого-то тайного общества староверов и ещё разных тайных народных богоискателей и правдоискателей. И выжил на каторге чудом, потому что был очень сильный и крепкий, и телом, и духом. И они все, кто был за Правду, помогали друг другу даже в цепях и кандалах. А весь Петербург стоит на костях.

И почти все его дети, внуки и правнуки — были плотники, и каменщики, и разные мастера по строительству, и тоже строили Петербург. Кто-то из родни и в дворяне потом вышел благодаря своему искусству в городском строительстве. Кто-то и за границей оказался. Правда, очень давно.

Но самое интересное — как разыскала и выяснила Герта — что его дворянские родственники оказались в родственной связи с её предками! Хотя и не очень близкой. И тоже были связаны с масонами. И знали тайну Священного Камня.

А один из предков отца — был суворовским гренадёром и участвовал в штурме Измаила. А другие — тоже воевали, и с турками, и с персами, и со шведами, и с Наполеоном, и на других разных войнах.

Отец у отца Анфисы, дед Харитон, был рабочий на питерском заводе, большой и редкий механический мастер. И был сначала проповедником в революционной коммунистической секте «Всемирные Братья» (об этом надо было говорить очень осторожно). И потом стал революционером в революционном кружке (сначала эсеровском, потом марксистском). И брал в 1917 году Зимний дворец. И был в Красной Гвардии, и потом был в ЧК на секретной работе (куда и отца потом, уже позже, в 30-е годы, привлёк). И знал самого Дзержинского, и Глеба Бокия, и многих самых секретных чекистов.

А отец родился — и это тоже было удивительно и знаменательно — как раз в тот самый исторический день, когда дед Харитон брал Зимний. Как «Аврора» выстрелила — так отец и родился! Поэтому и празднует всё время свой День Рождения 7 ноября 1917 года, вместе с Октябрьской революцией (правда, и Троцкий родился в этот день — но про это говорить нельзя).

А потом в Гражданскую войну — они чуть не умерли от голода и тифа. А потом на Украине их чуть не расстрелял Деникин. Но их спас батька Махно.

Дед Харитон таинственно исчез в 1937 году. Но не умер и не погиб. И где он теперь, и что с ним стало, никто не знает. И где его искать. Где-то, наверное, на Крайнем Севере.

А отец потом, в 20-е годы, был и пионером, и комсомольцем, и был в разных научных и творческих кружках, и участником разных спортивных соревнований, и был на разных стройках социализма. В партию ВКП(б) вступил в 21 год.

Образование получал урывками, на разных специальных партийных и военных курсах, и на особых курсах разведчиков и работников НКВД. Но самообразованием усиленно занимался всю жизнь.

И был в ЧК и НКВД, и очень много воевал в особой тайной разведке, даже ещё до войны: и в Испании с фашистами, и с басмачами в Средней Азии, и с белофиннами на Карельском перешейке, и с японцами на Дальнем Востоке, и тайно помогал китайским партизанам-коммунистам.

Анфиса знала, что отец и сейчас был на какой-то очень важной секретной космической работе. Знал он и про многие тайны фашистов, даже ещё никем не раскрытые. И про разные атомные и прочие космические испытания.

Но это всё — очень и очень секретно! И говорить об этом надо так, чтобы об этом никто не догадался и ничего не понял. А лучше не говорить вообще. Если только мысленно. Но и то с большой осторожностью.

…

Отцу поневоле приходилось часто и жить фактически, и много работать, в Москве. Это было как-то связано с Космосом и с другими секретными делами. И квартира там была в самом центре, и дача была государственная под Москвой.

Но все они, как и сам отец, почти все его домашние (кроме матери Анфисы, и бабки, и прочих родственников матери, которых Анфиса почти никогда и не видела), гораздо больше любили и жить, и бывать, и работать, и отдыхать в Ленинграде. А летом (а иногда и не только летом) — на их любимой, очень старой, тоже ещё совсем до-революционной, ленинградской даче на Карельском перешейке. Почти в тех самых местах, где когда-то в финскую войну воевал отец...


Родня отца

У отца было много родни, почти по всему СССР. Но сначала надо сказать о его братьях.

У отца было два брата. Анфиса знала, что один, дядя Петя, был моряк, какой-то очень большой капитан, почти адмирал. А в войну он командовал торпедными катерами на Севере и потопил много фашистских кораблей, и подводных лодок, чтобы они не могли уплыть в Антарктиду и там спрятаться под айсбергами. Хотя некоторые, всё-таки, спрятались и сделали там что-то глубоко подземное и скрываются там. А, может, уже и умерли.

Фашисты моряки тоже были. И даже фашисты капитаны были. Они хотели все убежать на «Титанике» — но Маринеско их всех потопил торпедой! «Титаник» был очень большой, просто громадный. Но, вот, все поверили в чудо-технику — а он и утонул! А айсберг уплыл, с девушкой.

Дядя Петя сам показывал Анфисе на прогулках по городу и «Аврору», и «Стерегущего». «Стерегущий» геройски погиб, как крейсер «Варяг». Там матросы сами запустили воду, и все утонули, чтобы не сдаться врагу. А «Аврора» пока не утонет. А когда утонет — будет конец революции.

Дядя Петя тоже тонул в войну с товарищами — но другие товарищи их спасли. И когда они тонули — то пели «Крейсер «Варяг»». Его всегда надо петь, когда тонешь.

Дядя Петя любил показывать Анфисе книги, картинки и красочные альбомы про разные корабли, и про парусные, и про пиратов. И бригантину показывал, про которую у них дома все очень любили петь под гитару Алика.

«Алые Паруса» — это тоже бригантина. И в революцию на них возили оружие для восставших рабочих.

По секрету, дядя Петя сказал Анфисе, что любимый флаг пиратов был красный. Анфису это нисколько не удивило, потому что в те исторические времена она бы и сама стала пиратом, и прежде чем идти на абордаж, всегда поднимала бы на мачте красный флаг. А все деньги и золото — отдавала бы беднякам и падшим женщинам, чтобы они могли сохранить свою репутацию. Падшие женщины — это от искривления пространства и гравитации. При коммунизме так не будет.

…

Второй брат отца, дядя Андрон, был шахтёр, начальник угольных шахт в Донбассе. Однажды его засыпало глубоко под землёй — но Кира бросилась за ним, в самую страшную и глубокую шахту. И их всех откопали и отмыли.

А в войну он был танкистом и воевал на танках. А один танк он украл прямо у немцев, когда они спали, и кинул им гранату, потому что с техникой так обращаться нельзя. И въехал потом на нём с пушкой и снарядами — прямо в Берлин, даже почти прямо в Рейхстаг, где в бомбоубежном помещении застрелился, как и его собака, Гитлер. А другой Гитлер убежал в Южную Америку. Но его череп, всё равно, здесь, потому что он не сгорел.

Молодую и красивую жену дяди Андрона звали, действительно, Кира. А тёщу дяди Андрона звали тётя Даша. Обе они были агротехники. И когда Анфиса бывала у них, и ещё у разной их родни, в деревне на Украине, она тоже приобщалась к сельскому хозяйству, и к саду, и к огороду, и к лошадям с жеребятами, и к коровам с телятами, и к курам с цыплятами, и к уткам с утятами, и ездила в поле на тракторе и на телеге.

Но лес Анфиса всегда и везде любила больше всего. И не потому, что там в изобилии растёт земляника, или черника, или куча прочих ягод и грибов, которых нигде больше нет, ни в каких садах и огородах. А потому — что в лесу всё растёт свободно и естественно. И человек в лесу становится свободным и естественным. Потому что Природа никогда не врёт — и её не обманешь ничем. Правда — только в Природе. А человек из неё выпал — и теперь мучается.

Анфиса как заходила в лес — так сразу погружалась в естественность. И никогда не хотела из неё выходить.

…

Многие из родни отца погибли в войну и в прочих передрягах. А многие умерли от старости, просто так, без войны. А многие как-то потерялись. Но отец старался поддерживать связь со всеми, с кем только мог. Хотя родственники всё терялись и терялись. Да, и старые друзья и товарищи отца тоже.

Многие уезжали в какой-нибудь город. И пропадали из всякой видимости. Отец говорил, что город — это потерявшиеся люди.

Анфиса боится потеряться в городе. Правда, только в Москве. А в лесу никогда не боится.


«Коммунисты-космисты»

Дома у них в Ленинграде, и на даче, почти всегда бывало много разного интересного народу. Также и молодёжи, чаще всего из «секретариата» отца, из его неформального «мозгового центра». Также и из разных творческих клубов, и из студенческих общежитий и коммун. И многие иногда подолгу работали в их огромной ленинградской домашней библиотеке. Да и на даче было что почитать. Дождь пошёл — сиди и читай.

«Мозговики» — ещё они себя называли «коммунары», «ефремовцы» (в честь писателя Ивана Ефремова) и «коммунисты-космисты» — все были очень дружны. Почти как одна семья, как одна коммуна.

Отец говорил, что настоящий коммунист должен быть коммунаром — иначе он и не коммунист. И они все старались выстроить из себя коммуну. И все старались научить Анфису чему-нибудь умному, доброму и полезному.

Алик и Арина, близнецы, и — оба блистающие и красотой, и умом, и спортивной выправкой, и бьющим из глаз энтузиазмом искренних молодых созидателей, так ожидаемого всеми, светлого коммунистического будущего (уже совсем скорого, об этом говорили постоянно!..) — они любили, наверное, больше всех возиться с Анфисой и чему-нибудь её учить интересному и важному.

Арина, биолог и эколог, быстрая и ловкая девушка, занималась с ней природоведением и спортивной подготовкой, учила её всячески закаляться, обливаться холодной водой и делать зарядку (отец это тоже всё делал — когда бывал хоть немного здоров и имел хоть немного свободного времени). На даче водила её в лес, рассказывала про зверей и птиц, и про все растения, лекарственные и съедобные, учила её правильно бегать и прыгать, летом — плавать, а зимой — ходить на лыжах. Показывала следы: где какие птицы, где белки, а где зайцы. Белки — это грызуны. А зайцы — это просто зайцы.

А Алик, филолог и искусствовед, больше приобщал её к литературе и искусству, учил рисовать, показывал ей разные большие красочные альбомы с репродукциями картин великих художников, учил играть на пианино и на флейте, и на губной гармошке, а потом и на гитаре, даже на барабанах. Учил, немного, и разным иностранным языкам, больше латыни и французскому (а отец — немецкому, а Герта — немецкому и английскому; а испанский она потом, позже, выучила сама, чтобы отправиться помогать Че Геваре). Водил иногда и на разные художественные выставки и в разные музеи, вместе с какой-нибудь новой девушкой.

Анфиса потом слышала на даче, как Алик рассказывает своему другу, поэту Даниле, что это он проверяет, как каждая девушка умеет обращаться с детьми, и стоит ли на такой девушке жениться. И Данила над этим громко хохотал. И предлагал по этому поводу чего-нибудь выпить, правда, в шутку. Отец Анфисы Данилу не очень любил, но признавал, что он талант и ум.

Алик часто очень спорил и с Данилой, и с другими, и говорил, что прежде коммунизма должен наступить солнечный социализм, а иначе коммунизм не наступит. А Арина говорила, что коммунизм — это полнейшее погружение в Природу и в естественность. И это тоже должно быть солнечно и с Огнём.

У многих студентов были в общежитиях коммуны. С некоторыми девушками-студентками из этих коммун Анфиса действительно подружилась, и они сводили её и в цирк, и в зоопарк, и в ЦПКиО (где были лебеди, и мороженое, и много прудов, и всё с музыкой), несколько раз и в кино, а потом и в планетарий, где можно увидеть на огромном потолке все звёзды и планеты, и стрелочка все их показывает.

Если отец чаще приглашал домой «физиков» — когда студентов, а иногда и молодых учёных — то Герта старалась к каждому такому визиту приглашать «лириков»: тихих и скромных девушек из своей обширной «библиотечной системы». Часто они, перезнакомившись и разговорившись, потом между собою спорили, про всё на свете. Но больше про литературу, абстрактное искусство, атомную войну, Космос, фантастику и коммунизм.

И несколько раз потом играли свадьбы.

А потом у большинства происходило погружение в быт. И у некоторых даже очень большое. Вплоть до «бытового фашизма». И Ефремов об этом предупреждал.

…

Гриша, молодой, весёлый, красивый, энергичный и спортивный парень, радиотехник, физик-электронщик и кибернетик, который был почти фанатически предан отцу, и которого отец называл «мой связной», показывал Анфисе, как надо работать радистом и стучать на ключе. Для этого надо было изучить «морзянку», и Анфиса её выучила поразительно быстро. Это такой, как бы, почти космический язык. Невидимый. И на нём говорит Мировой Эфир. Быть может, даже на Марсе так говорили.

Вот музыка — она тоже вся такого же происхождения, космического. Музыку даже без радио можно в себе слушать — если хорошенько прислушаться. И стихи тоже. Как они зазвучат в тебе — так садись и слушай.

А когда один раз Анфиса была у отца на работе (или, точнее, на одной из его работ, не очень секретной), то Гриша показывал ей ЭВМ. Такие огромные-преогромные железные шкафы, с ящиками, и лампочки везде светятся! Потому что она так думает, электричеством! Как робот. Робот — это, как бы, получается, её ребёночек такой: тоже металлический и электрический, и лампочки светятся. И думает цифрами. Как и ЭВМ. И когда ЭВМ передумает и пересчитает все цифры и все числа в мире — наступит Конец Света.

Гриша подтвердил Анфисе слова отца, что роботы и машины стремительно умнеют, в тысячи раз быстрее, чем человек, и когда-нибудь на человека просто наплюют и станут жить по-своему. И человек, со всеми своими глупостями, будет им совсем не нужен. И, возможно, придётся улететь на другую планету, чтобы не подраться с роботами насмерть. Но с кем придётся драться на других планетах — ещё никто не знает. Разведчик должен уметь драться с любыми агрессивными инопланетянами. Хотя лучше быть доброжелательным контактёром.

И Анфиса учится встрече с неведомым. И просто полезным навыкам.

…

Дядя Гена, шофёр отца, с которым они ещё воевали вместе, мастер на все руки, всё время что-нибудь мастерил Анфисе, и её саму учил мастерить разные вещи. На их ленинградской даче был гараж, и там же была и мастерская. И дядя Гена там всё время что-нибудь мастерил. Так, он сделал для своего сынка, красавчика Эрика (которого Анфиса не очень любила за его спесивое поведение), и других мальчишек, прекрасный небольшой лук и стрелы к нему.

Анфиса, когда не было мальчишек, не могла оторваться от этого лука. И дядя Гена, с разрешения отца, дозволил Арине и Алику заниматься с Анфисой стрельбой из лука. А Арина обожала это дело и была прекрасной лучницей. Потом Анфису научили и из пращи камни метать. А рогатки — это только для хулиганов.

Фрося, молодая и необыкновенно красивая жена дяди Гены, работала в женской консультации. И ещё она хорошо и красиво шила разные женские наряды, и Анфису иногда этому учила (хотя няня это делала лучше), и умела делать женщинам красивые причёски. Она любила одевать Анфису в разные красивые платья, заплетать ей косы с лентами или просто повязывать сверху какой-нибудь красивый бант. Один бант она ей придумала как бабочку, а другой как Аленький Цветочек.

А Артёму, бравому молодому офицеру-ракетчику, который тоже часто у них бывает и всё время смотрит на Фросю (прямо, как сам не свой!), она связала и подарила (Анфиса видела!) большой, тёплый и красивый свитер. Потому что Артём часто бывает по службе на Крайнем Севере, а там очень холодно. И в полярную ночь без женщин бывает большая тоска, метение снегов и завывание волков. Одного волка Артём застрелил из пистолета. Но там есть ещё.

…

В их дом, и на дачу, приходили и приезжали действительно очень интересные люди. И все они обращали внимание на Анфису. И она на них тоже.

Приходили молодые педагоги-новаторы, которые тоже называли себя «коммунарами», и ещё «фрунзенцами». И комсомольцы-вожатые с ними приходили. И пионеров иногда с собой тоже приводили, которые все обязательно носили пионерские галстуки, и иногда будёновки и солдатские пилотки со звёздами. И они тоже называли себя «коммунарами».

Приходили и девочки-«коммунарки», которые занимались с октябрятами. И с Анфисой они тоже занимались, учили всему, и воспитывали из неё коммунара. У них был тайный «Ревком» на чердаке, который всем управлял, а также «ЧК» и «Трибунал». И суровая невидимая рука, карающая несознательность.

Ещё в их дом и на дачу приходили — иногда не снимая своих прожжённых от костров брезентовок и ватников — разные геологи, археологи, географы, геофизики, топографы, гидрографы, полярники, путешественники-романтики, альпинисты и просто туристы.

Звучало священное и магическое слово — «экспедиция»! От которого у Анфисы замирало сердце, и будто какая-то сила подхватывала её — и влекла в какие-то бесконечные и завораживающие своей бесконечностью пространства.

Когда звучали слова «тайга» и «тундра» — то у Анфисы просто разрывалось сердце, как ей хотелось самой полной грудью вдыхать эти волшебные, волнующие запахи, которые исходили от этих бородатых парней в пропахших таёжными дымами ватниках и брезентовках.

Бывали среди них, конечно, и девушки-энтузиастки. И Анфиса глядела на них с завистью.

И это тоже была разведка. Хотя и не такая, какая у отца Анфисы в войну.

Анфиса — когда вырастет — тоже пойдёт на разведку в тундру. По ней если всё время идти — можно дойти до самого Северного полюса, и до Плутонии.


Сверх-Задача — стать Человеком Будущего!

Отец, при всём его внимании к Анфисе, всё-таки, чаще всего, бывал очень занят. И он с охотой поручал заниматься с Анфисой своим мозговикам-коммунарам, своей «звёздной гвардии», своим «коммунистам-космистам». Или «Ордену Меченосцев», как он говорил в шутку. А, может, и не совсем в шутку.

Но при каждой удобной возможности он самолично занимался с Анфисой её подготовкой к тем великим делам, которые она должна была совершить для всепланетарного торжества грядущего коммунистического общества.

Анфиса знала, или догадывалась, что без каких-то секретных тайн, которые знает только отец, и которые знал ещё дед, ни одна ракета и ни один спутник полететь не могут.

И Анфиса уже с самых ранних лет научилась чувствовать и хранить эти отцовские тайны. И о секретном не спрашивала. А в тайны Природы старалась вникать самостоятельно. Как и отец её учил.

…

Анфиса была у отца его единственной и любимой дочкой (подозрения, что далеко не единственной, как и многие другие подозрения, появились у неё гораздо позже). Настолько горячо любимой — что вряд ли ещё когда-либо можно было найти такого отца, который уделял бы своей дочери столько внимания, времени, сил и самых нежных и сильных сердечных и душевных чувств, и который бы так в неё верил.

Больше того: она была — как он говорил — его Сверх-Задачей. То есть, задачей очень, очень серьёзной. И Анфиса об этом знала с раннего детства. Потому что эту Сверх-Задачу, или этот «План», они придумали, как бы, вместе. И это был очень, очень важный план, очень важная задача! Важнее всех-всех задач.

И задача эта заключалась в том — что Анфиса должна была стать ЧЕЛОВЕК БУДУЩЕГО!

Для этого ими совместно была разработана (и разрабатывалась далее в процессе этого педагогического эксперимента) основательнейшая программа её самого всестороннего образования, воспитания и развития (можно даже сказать: «опережающего развития»). В которой участвовали и все соратники и единомышленники отца, о которых уже, отчасти, упоминалось выше.

И Анфиса этим Человеком Будущего — мужественно и последовательно, и с невероятной сознательностью — упорно становилась.

Отец Анфисы был с 20-х годов одержим идеей творческого познания и преображения человека и мира — аж во вселенских масштабах — и смог вполне передать эту одержимость дочери. И передать даже с избытком.

Данила в шутку (а, может, и не в шутку) называл Анфису «Святой Сосуд Марксизма» и «Спутник Коммунизма». И она давным-давно знала, что её революционное предназначение — нести людям марксизм и коммунизм, как и Спутника, который стал невидимым. И необходимо, чтобы пожар коммунизма по-братски охватил всю землю, весь мир. Для этого она и родилась, и живёт, и существует. И если нужно — то уйдёт в подполье.


Жена и любовь Ленина в свете платонизма

Но, вот, правда, что значит «родилась» (или: «появилась на свет»?), она, если подумать и разобраться, ещё понимала как-то не совсем хорошо.

Как, вообще, рождаются дети?

У Ленина не было детей. Почему? У них на кухне это обсуждали и всё выяснили.

У Ленина была жена и любовь. Жену звали Крупская, а любовь — Инесса Арманд. Она была очень красивая и умная, и всё ему подробно объяснила, как свергнуть рабочей рукою власть Капитала, чтобы везде стала диктатура пролетариата и Мировая Коммуна. И Красное Знамя Труда. И Ленин её очень сильно любил. И у него с ней была революция. А с Крупской — коммунизм.

А Герта уверяет, что все было платоническое. И коммунизм описан у Платона давно. И управлять обществом должны философы. Как Пифагор, хотя бы. Вот, говорила Герта Анфисе, у нас отец такой философ. А без философии коммунизма не построишь. Это и Сталин понял, что Ордену Меченосцев нужна философия. И его за это отравили.

…

Коммунизм скоро будет везде. А деньги будут только в музеях хранится, по одной штуке каждых денег, для истории, чтобы люди помнили, какие они были когда-то дураки, когда поклонялись деньгам. А остальные пойдут на вторсырьё. Потому что при коммунизме, чего ни попросишь — тебе и так дадут, без всяких денег. И даже ещё чего-нибудь предложат.

И все дети при коммунизме будут общие!

И тогда никто не будет говорить:

«Это — мой ребёнок, а это — не мой ребёнок!»

Разве можно говорить такие глупости? Если это ребёнок — значит он твой! Потому что он дитя всего человечества. Увидел его на улице, или, там, на Невском проспекте где-нибудь — и дай ему, хотя бы, конфету (одну, больше не надо, они не очень полезные). Или лучше яблоко. Или хотя бы, там, по головке его погладь. Скажи ему что-нибудь умное, чтобы он запомнил. И потом подумал.

При коммунизме так и будет.

И детство будет тоже коммунистическим. Но только если у него будет солнечность марксизма и большевизма.


Глава 4: СОЛНЕЧНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ


«И если гром великий грянет
Над сворой псов и палачей,
Для нас все так же Солнце станет
Сиять огнем своих лучей».
(«Интернационал»)
Солнечный зайчик

Самое первое впечатление, которое Анфиса могла вспомнить про свою жизнь, было таким. И был это сон или не сон — она точно не выяснила. Наверное, не сон.

Они, наверное, где-то на даче, на большой поляне, залитой Солнцем. И, наверное, это была весна. И было уже тепло. И поляна была вся в цветах.

И Анфиса находится в кругу радостно улыбающихся ей «коммунаров» и бегает между смеющимся отцом и ещё какой-то женщиной, про которую она ничего не могла вспомнить, только помнила, что она была очень добрая, помнила её добрые, тёплые руки.

А бегать Анфиса ещё почти не умеет, и чувствует, что ноги у неё очень слабые, и даже почти как ватные. Но отец её поощряет и подбадривает, кричит ей: «МОЛОДЕЦ!». И та женщина её тоже подбадривает, и все «коммунары» тоже. И Анфиса очень старается!

Недалеко от отца стоит Фрося и спрашивает у кого-то, не слишком ли загорело на Солнце её лицо. И достаёт круглое зеркальце и смотрится в него. А отец просит у неё это зеркальце, берёт его — и показывает Анфисе, как играет и бегает повсюду «солнечный зайчик». А потом — вдруг направляет этого «солнечного зайчика» прямо ей в лицо!

И это маленькое Солнышко в зеркальце было таким ярким и ослепительным! Не то слово! Оно — как бы вдруг взорвалось где-то у неё внутри необыкновенным, ярчайшим светом!..

Анфисе сначала показалось, что она куда-то улетела...

А потом (или это было не потом?) — она проснулась на даче, в своей постели, с памятью о том, что видела во сне Солнце. Проснулась — и опять заснула. Заснула — чтобы опять увидеть во сне что-то очень интересное и важное, и солнечное.

Но что ей потом снилось — она тогда не запомнила. Кажется, она превратилась в солнечную лучистость. Но, кажется, это было очень-очень давно. Ещё когда она не родилась.


У Костра

А второе сильное и яркое впечатление Анфисы, которое она потом тоже запомнила для себя на всю жизнь, было — не солнечным днём, а звёздной ночью.

Тёплая летняя ночь в лесу, на берегу озера, где-то на Карельском перешейке. И они все — отец и его верные соратники по звёздному делу — сидят вокруг Огня (Анфиса всегда произносила про себя «Огонь» с большой буквы, уже тогда, и когда научилась писать — тоже писала с большой).

Огонь похож не то на птицу, не то на огромный цветок. А то даже иногда — на вулкан! Потрескивает, когда тихо, когда громче. И — о чём-то, как бы, говорит, или нашёптывает.

И они все держат у Костра какой-то очень важный Совет. И это и есть Советская Власть.

Отец и вся его «звёздная гвардия», весь его «Орден Меченосцев», все «коммунары», все «коммунисты-космисты» обсуждают что-то очень важное.

Все сумели в этот вечер выбраться на охоту и, уж заодно, на рыбалку. И на этот Совет. Сидят с ружьями. И удочки где-то рядом. В стороне темнеют палатки.

Арина держит Анфису у себя на коленях, а иногда сажает её рядом, на что-то мягкое и тёплое, вроде звериной шкуры.

Фрося, молодая, красивая жена дяди Гены, одетая, на всякий случай, потеплее ради этой ночи, осторожно и незаметно вынула свою руку из руки офицера-ракетчика Артёма (он в зелёном армейском бушлате и в шапке), взяла у Арины её двустволку и рассматривает её с опаской...

Анфиса как бы участвует на полностью равных правах в этом их общем, и очень важном, Совете...

Очень много и горячо говорили про Кубу — там произошла революция. И все очень радовались за кубинцев. И говорили, что скоро революция будет во всей Латинский Америке, а потом и в Греции, и во всём мире.

Отец говорит, что нельзя дать угаснуть огню Мировой Революции. Огонь Разума — должен взорвать тьму невежества! И все люди проснутся — и поймут, что они — космические боги. И могут всё. Даже не умирать!

И дядя Гена, шофёр отца, время от времени подкладывает в Огонь толстые, сухие сосновые сучья и что-то колдует с большим круглым котелком над Огнём...

Анфиса видит, что Огонь Мировой Революции у них в Костре — живой, и всё понимает. И от него — светло и тепло! И так должно быть у всех!..

Потом Анфиса, кажется, немного задремала...

А проснулась — когда видит, что отец берёт её на руки. Отходит с ней немного подальше от яркого света костра, к самому озеру, и — показывает ей рукой куда-то прямо-прямо вверх. А там — на огромном, тёмном, почти чёрном, небе — столько звёзд, столько звёзд! Просто — всё усыпано звёздами!..

И отец — что-то ей рассказывает про эти звёзды...

Потом они возвращаются к костру, и Арина снова сажает её рядом с собой. И Анфиса, кажется, понимает, что ей сейчас рассказал отец. Что они все, кто сидит здесь сейчас вокруг Огня Коммунизма — спустились оттуда, сверху, где они все были раньше как звёзды. Пришли — чтобы зажечь здесь, внизу, Мировую Революцию и установить Всеобщий Коммунизм. А потом — опять туда вернутся, и снова станут как звёзды...

Алик играет на гитаре, и все поют «Бригантину». А потом — «И снег, и ветер...». И ещё разные песни. А потом — он тихо играет «Дом Восходящего Солнца», любимую мелодию их всех, и все молча мечтают о Коммунизме...

Анфиса слушала и понимала (или так ей вспоминалось), что у них, сидящих вокруг Огня, уже есть Коммунизм.

И скоро на Земле повсюду будет Коммунизм. А деньги, наверное, сожгут. Или просто поскорее выбросят от радости...

…

Анфиса потом не раз представляла себе, как по радио всем громко объявляют торжественно, что наступил Коммунизм. А люди все стоят на Невском проспекте — и слушают. Много-много людей! А как по радио объявят, что наступил Коммунизм, то все закричат от радости — и бросятся обнимать и целовать друг друга, даже плакать! Как в Победу. Потому что — пришла Победа Коммунизма! И так и будут жить...


Святая Троица: Огонь, Солнце, Свет

Когда Анфиса вспоминала потом про свои самые ранние детские годы — они казались ей наполненными таким Солнцем, таким Светом, каких она потом не видела, не чувствовала и не испытывала никогда в жизни. И повсюду был как бы невидимый Огонь.

В эти годы как раз шла очень активная анти-религиозная кампания, организованная Хрущёвым, и о религии и об атеизме у них дома на кухне говорили и спорили очень много. Как и о Космосе.

И отец Анфисы говорил, что на самом деле здесь всё очень просто и совершенно естественно, и спорить не о чем. Просто — посмотри на Космос.

Он говорил:

«Огонь, Солнце и Свет — это же и есть Бог-Отец, Бог-Сын и Бог-Святой-Дух! Надо совершенно по-буржуйски не чувствовать Природу, равно и всю историю человеческой культуры, с её самых первобытных времён — не чувствовать бесконечно открытого, живого и прекрасного мира наших коммунистических предков, с их прямым восприятием Космоса — чтобы не понимать такие вещи!..»

И Герта с отцом соглашалась и его поддерживала. И всегда что-то от себя прибавляла. А другие часто спорили.

А отец говорил:

«Или совершенно то же самое: Мысль, Слово и Дело. Уже в самом человеке — но ведь совершенно то же самое!..»

Анфисе здесь казалось, что Мысль она уже чувствует. Наверное, должна почувствовать и всё остальное.

Или, вот, какие мысли у кукол? Какие-то должны быть. Просто они невидимые. Но если Солнцем хорошенько посветить — то и увидишь.

Отец говорит, что в Коммунизм нас может привести только Солнечная Революция. А Солнце — у нас в генах.

Интересно, у кукол есть гены?

Если нет — то надо их как-то произвести. И тоже записать туда солнечность...

А отец говорил:

«Язычество, Христианство и Коммунизм у нас в России — это три ступени единого развивающегося процесса! Солнце, Христос и Ленин — это один архетип, одна сакральность, одна реальность!..

Религия невозможна без атеизма — и атеизм невозможен без религии! Это единый диалектический процесс!..»

Кто-то спрашивает отца:

«Так ты теист — или атеист?»

Отец отвечал:

«Я — МЕТАТЕИСТ! Большевизм — это метатеизм!..»

И Анфиса подумала:

«В куклах обязательно должен быть хоть какой-нибудь большевизм! Иначе в них нет никакого смысла...»


Глава 5: КУКОЛЬНОСТЬ ЧЕЛОВЕКА И ЧЕЛОВЕЧНОСТЬ КУКЛЫ

"Мы можем провести через всю Сахару железную дорогу, построить Эйфелеву башню и разговаривать с Нью-Йорком без проволоки. А человека улучшить неужели не сможем? Нет, сможем! Выпустить новое, "улучшенное издание" человека — это и есть дальнейшая задача коммунизма".
(Л.Д.Троцкий «Литература и революция»)

Буратино улетел в Коммунизм

Что касается кукол, то Анфиса не просто в них играла — а проводила с ними определённое исследование, на предмет их скрытых мыслительных способностей. Это же касалось и фильмов, и мультфильмов про кукол.

Фильм «Золотой ключик» (1939 года) был у Анфисы одним из любимых. Она смотрела его, конечно, множество раз. Он ей нравился и больше такого же мультфильма, про Буратино, и больше книжки Алексея Толстого про него (даже с самыми красочными иллюстрациями). Быть может, потому, что в фильме все куклы и все хорошие люди улетали в самом конце на Летучем Корабле — на Северный полюс, в Коммунизм, с пением такой душевной песни про это улетание.

И фильм этот производил у Анфисы рождение множества мыслей. Какие-то мысли ей даже снились.

Вот некоторые из этих мыслей (которые Анфиса всегда пыталась как-то для себя сформулировать, но это не всегда у неё получалось).

Куклы — это люди, и люди — это куклы. Но об этом очень мало кто догадывается.

Кукла может превратиться в человека, и человек может превратиться в куклу. Это может произойти во сне. И можно проснуться человеком — а можно куклой.

Куклу можно сделать из дерева и из чего угодно — и человека тоже. Главное — чтобы произошло мысленное оживление.

Кукла может стать твоим ребёнком — а твой ребёнок может превратиться в куклу. И может у тебя так окуклиться — что его будет и не раскуклить.

Золотой Ключик — он от тайной двери в Коммунизм. Чтобы дойти до этой двери — надо непонятным образом пройти через Огонь. И за этой дверью — будет спуск в какое-то глубокое Подземелье.

В Подземелье — находится таинственная Большая Книга. Там и написано всё про Коммунизм. И как и на чём до него добраться.

Коммунизм — тайно находится на Крайнем Севере, на самом Северном полюсе. Это Земля Санникова. И ещё она — Огненная Земля, потому что там вулкан. Там живут пропавшие без вести героические люди, настоящие коммунисты и революционеры. Оттуда они иногда прилетают на воздушном корабле.

На этом корабле может прилететь оттуда и дед Харитон у Анфисы, со своими пропавшими без вести товарищами. Они все пропали без вести — когда после восстания в лагере пошли искать Землю Санникова (Анфиса слышала тайный разговор об этом отца и Герты).

Воздушный корабль коммунистов-полярников может выплыть и вылететь из Большой Книги — если знать коммунистические заклинания.

Настоящие коммунисты — это революционеры-полярники. Они специально прилетели за куклами — чтобы освободить их от человеческой эксплуатации. И тогда Буратино и все куклы дружно запели песню про Коммунизм — и улетели в Коммунизм. Там все куклы — живые и говорящие, и совсем как люди, и все равны. Никакой эксплуатации нет. Одно лишь товарищество и братство, вместе с куклами. Ну, и с животными, конечно, тоже.

Когда кукла станет человеком — человек станет богом. Ну, и для кукол, и вообще.

Или, вот, Герта рассказывала. Когда Марию Спиридонову хотели повесить за её революционное убийство — она слепила хлебного человечка и повесила его на своём волоске. И этот хлебный человечек взял её смерть.

Анфиса тоже слепила хлебного человечка — и съела его. Это был революционер-подпольщик, который попал в тюрьму. И теперь Анфиса всё время будет себя им чувствовать.


Гибель острова Зелёных кактусов

Кукольный вопрос исследовался Анфисой и в мультфильмах.

Анфиса очень любила смотреть мультфильмы. Иногда в кино. А у них дома был прекрасный телевизор, единственный в своём роде, какого не было больше ни у кого, с большим цветным экраном, с прекрасным изображением и звуком (здесь особенно постарался Гриша, всё время внося какие-нибудь новшества).

И Анфиса целиком погружалась в мультфильм.

Иногда какой-нибудь мультфильм ей мог и присниться. И тогда не всегда было понятно, толи это сон, толи кино.

Одним из её самых любимых мультфильмов был «Стёпа-моряк», который она тоже успела пересмотреть множество раз. Главными героями там были мальчик Стёпа и его младшая сестрёнка. И Анфиса играла в них про себя так, что старалась быть как бы ими обоими.

Стёпа собрался бежать из дома куда-то далеко на Север, открывать какие-то новые земли, новые острова. Наверное, Землю Санникова. Или Огненную Землю. Сестрёнка просила взять её с собой, но Стёпа её не взял, так как считал, что она ещё слишком маленькая и не сознательная.

Стёпа зашёл к знакомому старому моряку-боцману («морскому волку») за компасом для своего путешествия. Но того ещё не было дома. И Стёпа, ожидая его, стал рассматривать книги в его библиотеке.

Он полез по деревянной лестнице (у них дома тоже такая есть, у полок с книгами, с площадочкой наверху) к самым верхним полкам — и нашёл там интересовавшую его приключенческую книгу «Путешествие на «Ястребе»». Раскрыл её — и заснул. И погрузился в эту книгу. И сам стал в ней капитаном «Ястреба».

Там было очень много разных приключений. Но самое большое впечатление на Анфису произвело самое последнее и самое страшное приключение, которое произошло с сестрёнкой Стёпы.

Она тоже, как и Стёпа, хотела открывать новые земли и новые острова. И поплыла со своими куклами на своём корабле «Ласточка». И сама стала как кукла, такой же маленькой, как они. Чтобы можно было вместе плыть. И они потерпели кораблекрушение, потому что Стёпа неправильно решил её задачу по арифметике. И они оказались на совсем маленьком и страшном острове Зелёных кактусов.

И на этом острове был вулкан, и он стал быстро извергаться, очень страшно. И они хотели спастись, и убежать от лавы и от камней. Но началось землетрясение, и в земле отверзлись огромные трещины, в которые всё проваливалось. И им было не спастись. И вулкан — взорвался! С огромнейшей-преогромнейшей силой.

И Стёпа проснулся — и увидел, что кругом только книги. И понял, что это был книжный сон.

А что стало с его сестрёнкой? Анфиса это так и не поняла. Наверное, она так и осталась в том сне куклой, и наверное, погибла, потому что не смогла проснуться и снова стать человеком.

…

Анфиса потом не раз спрашивала отца, Герту и других взрослых про вулканы и извержения. И про землетрясения тоже. Потому что это страшно. И похоже на атомную войну.

Ей рассказали, что вулканы, действительно, бывают очень большие и страшные, и иногда взрываются. Один раз взорвался очень большой вулкан Кракатау в Индонезии, и тогда погибло 37 тысяч человек.

А ещё раньше, в очень глубокой древности, от извержения погибла целая огромная страна Атлантида, где-то в Атлантическом океане. И от неё ничего не осталось. Она вся ушла под воду вместе со своими жителями атлантами. И стала называться Утопия, потому что на ней утонул коммунизм. Хотя кто-то из них, наверное, всё-таки, спасся, чтобы сохранить для будущих людей тайны коммунизма. Но эти тайны так до сих пор и не нашли.

Анфиса почти готова была стать во сне куклой, чтобы попасть в какое-нибудь настоящее бурное и героическое приключение. Но она очень боялась, что не сможет снова проснуться в человека, и навсегда останется куклой в каком-нибудь страшном сне, где все гибнут, или от вулкана, или от атомной войны.

Тогда она будет делать там революцию. Даже если умрёт.


Кукла Пандора

Герта очень хорошо разбиралась в куклах, потому что во время войны и блокады у них в квартире спасались остатки какого-то разбомблённого кукольного театра, и даже не одного. И Герта с родственниками, знакомыми и подругами (которые ещё остались живы) их лечили, тоже раненых и инвалидов, как могли.

Потом, после войны, все спасённые куклы переехали в новый кукольный театр. И осталась лишь одна, которая называлась «Девочка-из-Будущего». Она была из какого-то совершенно разбомблённого спектакля, из которого, каким-то чудом, уцелела только она одна. И то со смертельными ранениями. Такая красивая и очень грустная и задумчивая кукла. Которую никак не могли доделать. Потому что Будущее ещё не наступило. И может не наступить.

У них в доме все пытались её доделать, и Анфиса тоже. Анфиса сшила ей, с помощью няни, красивое платье. Даже трусы сшила.

В конце концов, кукла получилась очень хорошая, всем нравилась, а Анфисе больше всех. И все думали, как её теперь назвать, и очень долго это обсуждали, и спорили. Но решающее слово предоставили Анфисе.

Анфиса тоже была в глубоких колебаниях, сомнениях и размышлениях, как её назвать. Ей сначала хотелось назвать её «Андромеда», в честь той космической девушки из Коммунизма Будущего. Или «Алиса». Но потом, после серьёзных размышлений, она, всё-таки, решила, что эту куклу должны звать «Пандора».

Почему Пандора? Потому что Андромеда — она и так там счастливая у себя в коммунизме, и может уже не страдать от социальной несправедливости. А Пандора — она ведь может даже и не попасть в Коммунизм, потому что все, как бы, считают, что она в чём-то провинилась.

А в чём она виновата? Что открыла какой-то сундук? А если там были рукописи с какой-нибудь другой планеты? Про то, как на Земле можно сделать Мировую Революцию, чтобы больше никто не страдал и не умирал, даже куклы?

Если бы Пандора была подругой Анфисы — то Анфиса ни за что не стала бы её ни в чём винить, и сказала бы ей, чтобы она не расстраивалась, потому что все эти её разлетевшиеся куда-то мысли можно снова где-нибудь разыскать, в самых разных местах, и — собрать назад. С помощью привлечения мыслей.

Анфиса однажды во сне уже попыталась это сделать — и у неё почти получилось. Хотя Главная Мысль должна в тебе родиться по собственной воле. И тогда она всех соберёт.

А свою куклу Пандору Анфиса может и сама привести в Коммунизм, даже если никто не будет ей помогать. Пандора может даже оказаться там раньше всех людей — потому что кукла может пролезть там, где человеку не пролезть никак. И тогда она и Анфисе сможет помочь залезть куда угодно.

Или откуда-нибудь вылезти. Мало ли откуда дети вылезают.


Глава 6: СКАЗКИ ЧЕЛОВЕКА БУДУЩЕГО

«Это мы, своим владея светом,
Мы, кто стяг до Солнца пронесли,
Мы должны нести другим планетам
Благовестье маленькой Земли!»

Песня старых капитанов Звездного Мира

(Генрих Альтов «Икар и Дедал»)

Финист Ясный Сокол

Анфисе нравились сказки не все. Не нравилась сказка про Мойдодыра, и про Робина Бобина, и про Пандорино горе, и про Алису, которая нырнула в нору за кроликом. Хотя эта Алиса потом ей не раз снилась, и какая-то странная подземная нора ей тоже не раз снилась, даже много каких-то нор (или подвалов?) и подземных ходов. Кажется, Алиса была подпольщицей. Но какой-то странной.

Анфиса любила волшебные сказки и фантастику. И особенно — когда сразу и то, и другое. И любила делать мысленное кино.

Сказка «Финист Ясный Сокол» ей нравилась как-то особенно, и няня всё время ей её пересказывала. А няня умеет пересказывать очень волшебно.

Ведь он тоже — как Спутник. Няня ей так и говорила, что это и есть твой Спутник Жизни. Суженый, то есть. И если носить в волосах Аленький Цветочек — можно даже из бантика — то он его увидит и к тебе прилетит. И превратится в жениха. И будет вести с тобой сладкие беседы.

Жених — это который с тобой разные сладкие беседы ведёт. А ты ему сердечность за это оказываешь. А если его, жениха, суженого, потеряешь — то потом его придётся искать всю жизнь!

Анфиса представляла себе своё собственное кино — и уже как бы слышала эти сладкие беседы, и эту загадочную, откуда-то льющуюся, речь. Иногда в стихах. И иногда с музыкой, а иногда без. Ну, как в кино. И чувствовала в себе такую сердечность — что будто она тебя прямо как руками держит. За сердце, то есть. И не отпускает. А ты и не хочешь, чтобы отпустила. Хотя — немножко страшно.


Подземная женщина и Каменный Цветок

Есть ещё сказка про Каменный Цветок. Так вот там — девушка его потеряла, своего жениха. Его другая женщина, подземная, к себе увела, чтобы он ей Каменный Цветок сделал, под землёй, а иначе не отпустит.

А первая девушка — она его и так любила, без всякого Каменного Цветка. И она его оттуда вытащила. Прямо подралась с той, с подземной, надавала ей как следует, чтобы она больше на мозги ему не влияла своим поведением, и вытащила оттуда от неё своего горячо возлюбленного. И он на ней женился.

Ну, раз она тебя прямо из-под земли вытащила — то надо на ней жениться. Иначе нечестно.

Вот, Кира тоже вытащила дядю Андрона из-под земли, из самой глубокой и страшной шахты, и он на ней женился. Все боялись туда прыгать — а она прыгнула. Потому что так сильно в него влюбилась за его подземный героизм.


Капитан Прометей и Огненный Цветок

А ещё Анфиса читала сказку Генриха Альтова про Огненный Цветок (сначала ей отец читал, а Герта и Алик потом картинки показывали, а потом и девочки-«коммунарки» тоже читали). Правда, это не детская какая-то сказка, а фантастика.

Фантастика — это тоже как бы сказка, но про будущее, когда будет коммунизм. Чтобы, значит, сказку сделать былью.

Там все искали Огненный Цветок, но не знали, на какой он планете. Очень долго искали! Но так и не нашли, хотя и старались изо всех сил, потому что старались недостаточно.

А Прометей, капитан самого быстрого космического корабля (который тоже звали «Прометей»), он был самый смелый и мужественный из всех, и он полетел на самую страшную огненную планету, на которую все боялись лететь, чтобы не сгореть. А он полетел. И нашёл там Огненный Цветок.

Но улететь назад с ним не смог — потому что его та планета не пустила от себя своим страшным тяготением. Но его друзья, звёздные капитаны, собрались все вместе (они ведь были коммунисты!) — полетели туда — и его спасли! И привезли на Землю Огненный Цветок — чтобы он светил всему человечеству светом своего космического коммунизма!

Анфиса представляла себе, как она сама спасает Прометея, с его Огненным Цветком, на самом мощном космическом корабле — и вытаскивает его с жадной и жаркой огненной планеты, просто прямо из огня! И Прометей говорит, что готов за это на ней жениться. А она...

А дальше она ещё не придумала.


Жар-Птица, она же Феникс

Отец сказал, что сказка про Жар-Птицу (она же и Птица Феникс) — это тоже про Космос. Что это — энергия всего. Когда её откроют — люди смогут сделать любое чудо, любое волшебство! И запросто, просто моментально, долетят до любых звёзд! И болеть, и умирать тоже уже никто не будет никогда. Потому что время будет возвращаться.

И Гриша говорит, что лампочку можно воткнуть в любую точку пространства — и она будет гореть сколько угодно! Потому что энергия — везде! И мы все — энергия!

А Герта говорит, что Жар-Птица — это Воскресение. И она воскресит всех нас при наступлении коммунизма.

…

У Анфисы есть большая заветная коробка из-под шоколадных конфет под названием «Русские сказки», и на ней изображена (даже с золотым цветом!) Жар-Птица, такая красивая! Анфиса хранит в этой коробке свои сокровища: красивые фантики от конфет, разные цветные стекляшечки, и камешки, и пуговки, открытки с цветами и просто цветные картинки разные, и ещё разные мелкие и интересные вещицы.

На одной картинке Иван-дурак (хотя, на самом деле, он Иван-царевич) выхватил у Жар-Птицы из хвоста перо — но она от него улетела. Это от того, что солнечную энергию рукой не ухватишь. Нужен фотосинтез. Или фитосинтез. Кажется, и то, и другое.

А главное — надо почувствовать Солнечный Ветер...


Оцеола — Вождь Солнечных Революционеров

А ещё, и отец, и Герта, и Арина, и девочки-«коммунарки» много читали и рассказывали ей про индейцев и про Оцеолу — Вождя Семинолов. Он был вождь восставших индейцев, и был «Восходящее Солнце». И тоже носил на голове большое красное перо — как Солнечный Вождь. И как Сокол — потому что ночью, с помощью сна, становился Соколом. Сокол — это тоже Солнце. И он поднял восстание индейцев против белых поработителей. И погиб в тюрьме. Но так и не сдался. Решил, что лучше умереть. И улететь, где его предки.

Анфисе много читали и рассказывали про индейцев и показывали картинки про них. Они были краснокожие, и занимались разной охотой, и жили в полном единстве с Природой. И за всё её благодарили. И когда к ним приплыли как захватчики представители разной белой эксплуататорской буржуазии, и просто разные уголовники — они стали восставать и драться с ними насмерть!

А тайная подпольная партия индейских революционеров называется Солнечное Братство. Они конспиративно готовят свержение капитализма. Потому что капитализм против Солнца.

…

Анфиса потом много думала, что Сокол — это тоже Спутник. Только гораздо древнее. И прямо из Природы. И может быть человеком — потому что он естественный. А сильнее естественности ничего нет.


Перо Феникса

Однажды Анфисе приснился необычный мальчишка, примерно её возраста. Или чуть старше. И Анфиса потом поняла, что это был Гурд. Он вышел из леса. И у него в голове — было перо, как у индейцев. Как у индейского Солнечного Вождя. Он и был как бы индейцем, и скрывался в лесу. И Анфиса знала, что он умеет с помощью этого пера превращаться в Сокола. Или в Феникса.

Он увидел, что Анфису очень заинтересовало это перо, и — вынул его из головы и положил на землю. И ушёл, ничего не говоря. Ушёл опять в лес.

И Анфисе в тот момент, когда он ушёл, ничего не говоря, в лес, стало — так тоскливо! И она тогда сильнее всего прежнего почувствовала, что и её место — в лесу, а вовсе не среди людей. И ей тоже захотелось уйти в лес навсегда...

…

И вот, на следующий день — это было на их ленинградской даче — Анфиса гуляет, поближе к Природе. И вдруг — находит в траве, среди ярких жёлтых одуванчиков, большое и очень красивое птичье перо!

Хотя у неё и мелькнула, было, в первую секунду, гнусненькая и малодушненькая мысль, что это перо — просто от соседского петуха, красавца и забияки, с редкостным пышным огненно-рыжим оперением. Но — она её сразу же, с презрением, отвергла (хотя петухов, в общем, любила и уважала).

Конечно же, Анфиса сразу подумала, что это — Его перо! И ведь почти же в том самом месте — что и у неё во сне! И, конечно же, Он оставил его для неё!

И — неужели — чтобы она могла Его вызвать этим пером? Как в сказке про Финиста Ясного Сокола? А для чего же ещё?

Анфиса не была вполне уверена: может ли обитать в Ленинградской области такой сокол? Хотя, в принципе, почему же и нет!

Но ведь Сокол — это же и есть тоже Феникс! Его и рисуют с Солнцем на голове. И это — Воскресение!..

Она спрятала это перо в свою заветную коробку — и никому-никому ничего про него не сказала (хотя Арина точно бы ей сказала, что это за птица).

…

Анфиса каждый день открывала свою коробку с Жар-Птицей и разбиралась с её содержимым. И каждый день держала в руках это перо, разглядывала его и думала о нём.

Она всё думала: если как-нибудь, очень правильно и продуманно, бросить это перо на пол (в точности как гласит инструкция в сказке, как и няня говорит) — то прилетит Он или нет? А вдруг — прилетит!

Анфисе было отчего-то очень страшно. И, страшно, и стыдно. Она даже боялась назвать Его по имени. Это был, конечно, и Финист Ясный Сокол, и бог Гор с головою Сокола и с Солнцем на голове, и Оцеола, и космический капитан Прометей, спаситель Андромеды (а ведь она, Анфиса — ну, как бы, ведь, тоже немножко Андромеда, хотя бы и зеркальным образом), и многие другие славные герои.

Конечно, всё это сказка. Но ведь в сказках — и няня, и Герта ей говорят, и отец даже — мудрости неисчерпаемо! Ну, или там, фантастика такая. Да, лучше — чтобы научная фантастика. А ведь фантастика — это про Коммунизм, когда будет возможно — абсолютно всё!

Отец говорил, и Анфисе, и другим, что время — возвращается. А что — если сейчас — вот прямо сейчас — вернётся время Коммунизма? Из Будущего?

И почему бы не попробовать?

Ведь это перо — разве Он не специально ей подбросил? Чтобы она Его вызвала, из Будущего?

Только надо соблюсти все необходимые условия! И прежде всего — нужен ещё красный цветок. Как говорится в сказке про Финиста Ясного Сокола. Ещё бы лучше — прямо какой-нибудь огненный! Но где его взять? Надо зажечь огонь? Но Анфиса твёрдо поклялась отцу соблюдать везде все правила противопожарной безопасности.

И эту магическую операцию надо было производить лучше, конечно же, ночью. Но за свой летний день Анфиса от всех впечатлений и самых разных активных физических упражнений на их даче так уставала — что засыпала в своей постели моментально, не в состоянии дождаться, пока на даче все уснут. А ритуал вызывания суженого надо было производить, няня говорила, ровно в полночь.

Но в полночь — Анфиса уже путешествовала, и встречалась со своими героями, в волшебном царстве снов.

Но что может быть сильнее Идеи? Которая решила стать материальной силой — чтобы овладеть массами?

Или, для начала, хоть кем-то одним?..


Голубь

«Где б ты ни плавал, всюду к тебе, мой милый,
Я прилечу голубкой сизокрылой.
Парус я твой найду над волной морскою,
Ты мои перья нежно погладь рукою!»

(Кубинская народная песня)


И эта Идея уже не оставляла Анфису ни на один день...

Уже в городе, тёплым, солнечным сентябрьским днём, когда в квартире, кроме Анфисы, была только няня, которая, утомившись от домашних дел, и по нездоровью, отдыхала в своей светёлке, Анфиса снова открыла свою коробку — и взяла в руки своё волшебное перо.

И в доме, и во дворе, и на улице было как-то очень по-особенному тихо...

И Анфиса вдруг — так остро-преостро, будто в сердце что-то укололо — подумала:

«А вот почему бы не попробовать — прямо сейчас?»

В самом деле! Почему обязательно ночью? Почему не прямо сейчас сказку сделать былью, как завещал нам Ленин?

У Анфисы забилось сердце. Ей было, почему-то, очень страшно и стыдно сразу. И гораздо сильнее, чем раньше, когда она об этом думала. Быть может, именно потому, что ведь у неё — действительно может получиться! И появится Он!..

Она была не совсем уверена, что так должны поступать (в смысле подобных экспериментов) настоящие революционеры. Каким должен быть, конечно же, и Он. Какой должна быть, так же, и она.

Но она уже не могла остановиться...

И вдруг — ей пришла в голову спасительная идея! Это всё будет делать не она — а как бы её кукла Пандора! Ну, да — это будет как бы сказка про Пандору! И если Он явится — то она скажет, что это Его вызывала кукла Пандора. Игра такая была. И за куклу Пандору ей, в данном случае, было и не страшно, и не стыдно. Ну, разве что, совсем чуть-чуть...

…

Живого красного цветка у них в городской квартире в этот раз как-то не было, красные цветы были только на даче. Но на полу комнаты у Анфисы лежал большой ковёр с разными цветами, в том числе и красными.

И ещё у неё была очень старая цветная картинка: небольшое, высокое сводчатое окно с чёткой чёрной крестообразной рамой в толстой каменной стене, как в каком-то замке, и на окне, чётко на фоне этого чёрного креста, стоит, в небольшом горшочке, красивая красная роза. Из всех своих многочисленных картинок с красными цветами Анфиса решила выбрать именно её. Она поставила эту картинку на подоконник у открытого настежь окна, прислонив её к широкой капитальной стене.

Ещё у неё была красивая картинка с летящим соколом, картинка с богом Гором с головой сокола, который на голове держал Солнце, а в руке крест с ручкой, и картинка, где, очень усталый, после всех битв с космическими стихиями, но радостный и счастливый, звёздный капитан Прометей в космическом скафандре держит высоко над головой найденный им для человечества Огненный Цветок.

Анфиса поставила посреди комнаты, на ковёр, стул и поставила на него, рядком, прислонив к спинке стула, эти три картинки. Оглядела их, подумала и достала ещё одну заветную картинку.

Это была очень старая фотография, на которой был изображён индейский вождь-шаман, поднявший восстание против белых капиталистических захватчиков и угнетателей. В его руках был большой шаманский бубен, а в его головную повязку было воткнуто большое и красивое птичье перо. Анфиса звала этого мужественного индейского вождя-шамана Соколиное Перо, и ещё Оцеола — просто потому, что ей очень нравилось это индейское имя, и оно олицетворяло для неё всех вождей восставших индейцев.

Сначала Анфиса поставила Оцеолу рядом с капитаном Прометеем. Но потом подумала, что картинок должно быть ровно три, и аккуратно приставила Оцеолу к картинке с сокологоловым Гором, как бы поверх неё.

Взяла куклу Пандору — и посадила её на стул рядом с картинками Героя-Сокола. Всё будет делать, как бы, она. Как в кино про неё.

Перо взяла в правую руку. На ковре перед стулом ею был заранее выбран и намечен большой красный цветок — на который надо было бросить перо. Когда перо соединится с цветком — должно, по инструкции, произойти то, чего она желала больше всего на свете. Должен из Будущего появиться Он...

…

Теперь, по тексту сказки (которая, как известно, есть самое прямое руководство к действию), надо было произнести заклинательные слова. Их надо было произносить от всего сердца — и Анфиса положила левую руку на сердце. Произносить настоящее заклинание было очень страшно!

Но — Анфиса (сейчас она была как бы кукла Пандора, но в человеческом обличии) его, с замиранием сердца, произнесла:

«Финист Ясный Сокол — прилети ко мне!»

И — бросила перо на ковёр, на самый цветок.

И — взглянув на открытое окно — стала прислушиваться...

Тёплый ветерок уже доносил откуда-то запахи ранней осени... С Марсова поля?.. Из Михайловского сада?.. Почти как на даче, будто лес был где-то совсем рядом...

Никто не прилетал...

Анфиса подумала, что надо повторить эту операцию подряд ровно три раза.

Повторила, почти в точности, что уже сказала и сделала, во второй раз.

Ничего...

Ну, да, подумала Анфиса, ведь это всегда происходит именно на третий раз! А если не получится... Как отец говорил: надо представить, что получится — и получится! Только — как можно лучше представить!

Анфиса подняла перо как можно выше, левой рукой посильнее надавила на грудную клетку, взглянула на Оцеолу, на капитана Прометея, и — впилась глазами в летящего сокола, представляя, как он сейчас оживёт, взмахнёт крыльями, и — выпорхнет к ней прямо из картинки!..

Почти громко (громче было нельзя — чтобы не разбудить няню), она, с дрожью в срывающимся голосе, почти со слезами, воззвала:

«Финист Ясный Сокол — прилети ко мне!»

И мысленно, про себя, с отчаянной мольбою, добавила (ведь это — волшебное слово!):

«Пожалуйста!»

Но произнести его вслух не решилась — чтобы не нарушить прописанную правильность ритуала. И — даже чуть пригнувшись — с силой бросила перо в красный цветок на ковре!

Выпрямилась, прислушалась...

Всё было тихо и спокойно...

Сокол на картинке был неподвижен. Бога Гора было не видно. Вождь-шаман Оцеола был неподвижен и величественно невозмутимо спокоен. И лишь капитан Прометей, хоть и очень усталый, смотрел на неё с какой-то воодушевляющей надеждой. Но — и он, в какой-то момент, показался Анфисе лишь картинкой, и даже не очень хорошо нарисованной, а так, для детей...

Анфиса вспомнила, как, не так давно, две девочки поссорились у неё на глазах в песочнице на Марсовом поле, и одна девочка сказала другой:

«Есть девочки больные — а есть просто дуры!..»

Чуть ещё помедлив, Анфиса глубоко, и почти судорожно от пережитого нервного напряжения, вздохнула, подняла с пола перо и взяла со стула картинки, чтобы спрятать их в коробку...

…

И тут — со стороны окна вдруг раздался резкий шум птичьих крыльев!..

И — быстро и неожиданно — большой питерский голубь-сизарь, взмахнув сильными, тёмно-серыми, с просинью, крылами, приземлился у неё на подоконнике, у картинки с красным цветком, звонко перебирая по гладкой крашеной поверхности острыми и цепкими когтистыми лапками... Быстро глянул на оцепеневшую Анфису внимательным маленьким, острым глазом (ох, каким внимательным!.. ох, каким острым!..) — и, так же быстро и внезапно, вспорхнув, улетел прочь...

Анфиса — почти вскрикнула при этом внезапном явлении! Но — что-то так зашлось у неё в груди, что она не смогла выдавить из себя в этот момент ни звука, лишь судорожным движением прижала к своей груди, почти у самого подбородка, перо и картинки. И после исчезновения крылатого гостя — ещё долго не могла опустить руки и придти в себя...

И пришла мысль: время, которое впереди — вернулось сюда назад — и опять вернулось туда... В Будущее... И будет её там ждать... Время возвращается: и сюда — и обратно!..

И ей показалось, что кукла Пандора как-то странно на неё смотрит. Будто они всерьёз поменялись с ней ролями — и Пандоре не хотелось из своей роли человека выходить.

И будто именно кукла Пандора — и сообщила ей сейчас эту мысль про тайну обратимого времени. Потому что как раз она сейчас эту тайну и пережила. И только что возвратилась из Будущего...

…

За её спиной, тихо и осторожно, чуть скрипнула дверь...

Анфиса оглянулась...

В дверях показалось встревоженное лицо няни. Чуть помедлив в некоторой нерешительности, и с заметным трудом переставляя больные ноги, она зашла в комнату...

Добрая старушка спросила её:

«Феничка, у тебя ничего не случилось? Что-то мне почудилось, что у тебя что-то случилось!»

Анфиса только смогла ответить ей тихо:

«Я играю...»

Няня подошла к ней ближе, оглядела озабочено, погладила своими тёплыми, мягкими, добрыми, морщинистыми руками её волосы, голову, и спросила:

«Ты не болеешь? Какая-то ты бледненькая!..»

Анфиса хотела было ответить, что её просто немного напугал голубь, просто голубь, обычный голубь. Она обычно ничего не скрывала от няни, та всегда могла её понять. Но сейчас она понимала, что рассказывать про это, про то, что произошло, никому нельзя...

Она сказала:

«Няня, давай послушаем у тебя пластинку про голубку!»

Эту кубинскую песню, в исполнении Клавдии Шульженко, няня очень любила. И Анфиса тоже. В комнатке няни был старый патефон, который Анфиса очень любила сама заводить, и много разных старых пластинок, даже ещё довоенных...

Няня улыбнулась ей и охотно согласилась:

«Пойдём, пойдём, пташка ты моя! Пойдём, послушаем!.. А потом, если захочешь, мы с тобой солнышков испечём!..»

«Солнышками» Анфиса называла маленькие круглые оладышки, которые они пекли с няней...

Герта сказала, что большой круглый блин — это, на самом деле, Солнце. А маленькие оладышки — это тоже солнышки. И Арина сказала, что индейцы делали из кукурузы круглые лепёшки, и это тоже было Солнце. И они строили храмы Солнца как пирамиды. И у них там было тайное шаманское Солнечное Братство. Где-то, в большой конспиративности, и сейчас есть, чтобы поднять восстание за социализм.

А отец всё время говорит, что мы все состоим из Солнца, и что все люди — солнечные дети и солнечные братья и сёстры. И когда все люди это поймут — наступит коммунизм...

Анфиса быстро убрала в коробку перо и картинки, и они пошли в нянину светёлку, слушать «Голубку»...

Песню «Орлёнок» они тоже очень любили, и тоже иногда вместе её пели.

И ещё няня ей пела: «Один сокол — Ленин, другой сокол — Сталин». Это про будущую революцию.

И ещё: «Где ты, сокол мой, летаешь...»

Петь у них в доме вообще любили...

…

Засыпая в этот вечер, Анфиса подумала:

«Он прилетел откуда-то со стороны Марсова поля... Да, Марсова поля... Там теперь Вечный Огонь... Голубь — это потому что в городе. А если на даче — то, наверное, был бы Сокол. Или Орёл...

А если в лесу — то даже и человек...

В лесу можно никого не бояться... На будущее лето — обязательно пойду подальше в лес! Как можно дальше!..

Он должен скрываться где-то в северном направлении... Там ещё у нас такие дикие леса!..»


Глава 7: СОЛНЕЧНОЕ БРАТСТВО

«Не стоило бы жить, если бы человечество не озарялось звездой социализма, звездой будущего. Ибо «я» не может жить, если оно не включает в себя всего остального мира и людей. Таково это «я»…».
(Ф. Э. Дзержинский «Дневник заключённого», 10 мая 1908)

Солнечные «жертвинки»

Анфиса про своё детство помнила не всё. Но она хорошо помнила, как няня пыталась приучить её есть мясной суп. Анфиса никакие супы не любила. Ну, разве что, рыбные. Или постный борщ. А мясные супы, ну, совершенно не любила.

Свинину у них в доме вообще не ели, даже когда родня иногда привозила с Украины ветчину или сало. Когда, в определённых творческих кругах, началось повальное увлечение йогой и разными сопутствующими вещами, вроде вегетарианства, то мясо есть почти вообще перестали. Няня это не очень одобряла, и уговаривала домашних поесть «хотя бы курочку», но без особого успеха.

Анфиса помнила, как один раз отец и Герта говорили на кухне что-то насчёт мясного супа, и Герта сказала, что в супе — «жертвенное животное». И это космогония. Анфису это удивило, и она это запомнила. Просто сидеть за тарелкой с супом, который совершенно не хочется есть, было слишком скучно. Но думать, сидя перед этой тарелкой, что в ней какое-то «жертвенное животное», это было уже интересно.

Анфиса уже давно придумала себе из сидения за супом достаточно увлекательную игру. На поверхности мясного супа всегда было много совершенно правильных круглых «жиринок» разной величины. В солнечную погоду, когда солнечные лучи падали на кухонный стол, они все удивительно сверкали на Солнце! И ещё, что было удивительно: эти «жиринки» совершенно не смешивались между собой, хотя постоянно, и очень тесно, соприкасались друг с другом своими круглыми краями.

И Анфиса, чисто эмпирическим путём, сделала открытие: если в место соприкосновения двух «жиринок» сверху слегка ткнуть ложкой — то две «жиринки» соединятся в одну! И если продолжить этот эксперимент дальше — то, таким образом, все «жиринки» в супе можно превратить в одну большую «жиринку»!

Когда она услышала от Герты про «жертвенное животное», которое пребывает с супе, то она подумала: ведь эти «жиринки», наверное, происходят от жира этого «жертвенного животного». И «жиринки» она стала называть: «жертвинки».

Потом её игра приобрела гораздо более творческий характер. Она представляла себе, что поверхность супа — это что-то вроде географической карты. И она выбирала из всех «жиринок-жертвинок» самую большую, сверкающую на Солнце, «жертвинку», обычно, где-нибудь ближе всего к центру тарелки. И она представляла себе, что эта «жертвинка» есть некое Солнечное Государство. Ну, скажем, вроде средневекового Московского княжества, которое начинает присоединять к себе более мелкие государства или княжества.

Анфиса очень любила рассматривать разные географические карты, в том числе, и исторические. И историческую карту под названием «Рост Московского государства» (в каких-то там веках) она особенно любила рассматривать. Для неё было загадкой: почему, всё-таки, стало так невообразимо расти, и присоединять всё к себе, именно Московское княжество? А не, скажем, Тверское? И не Казанское ханство? И не Новгородская земля — она ведь была такая большая?..

У Анфисы не было ответов на все вопросы, но многое ей казалось неправильным и несправедливым. И поэтому она, за каждой новой тарелкой мясного супа, стала представлять себе своё собственное Солнечное Царство, которое, под творческими усилиями кончика её суповой ложки, начинало энергический процесс своего исторического роста и развития. Мелкие государства-«жертвинки» присоединялись к нему одно за другим.

Бурные успехи столь быстро растущего Солнечного Царства Анфиса стала объяснять гениальностью его верховной правительницы, Солнечной Царицы, которой, конечно, была она сама.

В Солнечном Царстве Анфисы, наконец-то, уже почти закончились все исторические и природные катаклизмы, все междоусобные войны. Его жители уже готовились к полётам в Космос!..

Но няне, в конце концов, надоели эти её игры с абсолютно не еденным, каждый раз, супом. Она в очередной раз отчитала Анфису, хоть и не очень сурово, скорее сокрушённо. И — принесла ей какой-то журнал, может, «Огонёк», может, ещё какой, тоже широкоформатный, где на большой фотографии девочка, примерно, её возраста, радостно уплетает ложкой суп из большой тарелки перед ней.

Няня сказала:

«Вот, смотри, как девочка хорошо суп кушает!..»

Анфиса посмотрела на эту девочку с презрением и прокомментировала это фото так:

«Она ничего не понимает! Она не солдат!»

Больше мясных супов с «жертвинками» Анфисе уже никто не предлагал...


Два Города Солнца

А чисто растительные, овощные, вегетарианские супы Анфиса, в общем, любила.

На их ленинградской даче, прекрасным летним днём, няня, в тот раз, в обед, предложила Анфисе свежие «зелёные щи» из щавеля.

В тарелке была довольно густая, тёмно-зелёная, остро и аппетитно пахнущая растительная масса, в которой почти не растекалось плотное пятно густой и белой, как снег, сметаны. И в центре этой сметаны лежали две аккуратные половинки разрезанного вдоль, сваренного вкрутую, яйца, почти сверкая на летнем Солнце своими круглыми жёлтыми желтками.

Анфиса сразу же поняла: зелёная масса из щавеля в тарелке — это лес какой-то новой загадочной страны! Или джунгли?.. Нет, в джунглях слишком много разных змей. Просто лес. Вроде ихнего, что здесь, на Карельском перешейке. Сметана — это, значит, там сейчас зима. А половинка яйца — желток с белком — это Город Солнца?.. Но ведь их два!! И совершенно одинаковых!

В голове у Анфисы возник некий когнитивный диссонанс. Почти не соображая, она подхватила своей ложкой одну половинку яйца — и быстро отправила её себе в рот. И тут же почувствовала огромнейшее угрызение совести: разве так можно расправляться с конкурентами? А, может, это был вовсе и не конкурент, а союзник? Разве нельзя было как-то жить обоим, в мире и согласии?

Или это была ошибка Создателя? Намеренная?..

Но дело было сделано. Анфиса грустно посмотрела на оставшуюся половинку, мёрзнущую среди каких-то загадочных гиперборейских снегов. И, вздохнув, тоже поддела её ложкой — и отправила её в рот вслед за первой. Потом, не без удовольствия, заела их обе «жарким лесом» с «холодными снегами».

Пытаясь успокоить свою совесть, она решила, что обе половинки (обе «жертвинки») Солнечного Города должны как-то обязательно воссоединиться в её организме. И, насколько она могла судить по своим внутренним ощущениям, им это удалось, или почти удалось...

Да, это должен быть один Солнечный Город!..

Но какая-то трещинка в её сознании (или в её совести?), всё-таки, продолжала оставаться...


Одуванчик — Солнечный Герой

Анфиса в тот раз, доев свои «зелёные щи», вышла из-за стола и пошла во двор со смутным ощущением какой-то не до конца осмысленной и не до конца разрешённой проблемы.

По краям их обширного дачного двора ей сразу бросилось в глаза большое количество ярко-жёлтых одуванчиков среди прочей зелёной травы. Она сразу почувствовала, что чего-то она сейчас за своим столом не доиграла. Но это можно как-то доиграть теперь, вот с этими самыми одуванчиками.

Она пошла в сторону сада, где одуванчиков было больше, и где они были более крупные, более сочные и более красивые. Сорвала под корень один из них, самый, как ей показалось, красивый. Вгляделась в него...

Конечно, одуванчики — это люди! Это понятно. И этот одуванчик в её руке — это какой-то неведомый герой. Наверное, революционер. Или повстанец. Или партизан. И, конечно, его преследуют, и он скрывается от своих преследователей в этом лесу, среди этой густой, сочной травяной зелени!

Анфиса сорвала ещё несколько самых симпатичных ей жёлтых цветков. Да, это — отряд революционеров, или повстанцев! Она решила сначала — что это, наверное, кубинские революционеры. Но революция на Кубе уже победила. Нет, это — революционные повстанцы из какой-то другой страны в Латинской Америке, или ещё где-то, где ещё вовсю процветает капитализм, где идёт подпольная и партизанская борьба, и где борцов за Свободу преследуют и убивают!..

Анфиса расположила своих «повстанцев» рядком и «стоя», прислонив их к широкой доске небольшого заборчика. Они не очень могли так стоять из-за тяжёлых головок — и тогда она повесила их на верхний край доски головками, которые цеплялись за доску очень хорошо, и очень хорошо так держались у доски в вертикальном положении. Это — они нечаянно попали в засаду на почти открытом месте. И сейчас преследователи будут, почти в упор, в них стрелять...

Анфиса набрала себе небольших галечных камешков — и стала, с определённого расстояния (не слишком близкого), расстреливать ими своих «революционных повстанцев». При этом — она старалась не попасть в Него. Он должен был один остаться в живых!..

Вот, наконец, все повстанцы расстреляны и побиты. Остался Он один. Преследователи берут Его в плен. Берут в плен — чтобы казнить. То есть — расстрелять. И она Его — скрепя сердце (а что же делать?) — последнего и единственного — расстреливает...

Точное попадание камешком с острыми краями — и Его красивая жёлтая головка отскакивает от тонкого беловатого стебелька и падает на землю...

Всё. Он не сдался — и героически погиб. Он мёртв...

Но неужели Он окончательно погиб — и всё?.. Нет! Быть может, вместо Него казнили кого-то другого, приняв за Него. Или — просто Он оказался лишь очень тяжело раненым и без сознания, и враги Его приняли за мёртвого. Но Он потом пришёл в сознание — и ожил! И нашёл в себе силы — уползти подальше от преследователей и залечить свои раны. Чтобы потом — продолжить революционную борьбу! Будучи уже — гораздо, гораздо более опытным и умудрённым борцом. Благодаря чему — Он потом становится Вождём восставших...

Да! И теперь Он... Теперь она — это и есть Он!..

…

Анфиса действительно почувствовала, что теперь этот Революционер, Повстанец, Герой и будущий Вождь — в ней самой!..

Кто Он?.. Может, индеец?.. И в Северной, и в Южной Америке ещё много индейцев! И они ещё обязательно должны восстать против своих истребителей и поработителей, против капиталистов!

Он или индеец — или очень похож на индейца. И Ему очень долго — очень долго! — придётся скрываться от врагов и жить в одиночестве, среди постоянных опасностей и лишений...

Но когда-нибудь... Но однажды...

Однажды, Он будет идти через лес... Или — по берегу реки... Или ручья... И вдруг — увидит её!..

А что — если это именно она найдёт Его, всего израненного, и переправит Его в безопасное место, и потом вылечит от ран?..

А что — если ей удастся вообще спасти Его от расстрела? Прямо с места казни?..

Или — Его посадят сначала в тюрьму. Чтобы потом — как-нибудь казнить. И тогда она...

…

Анфиса даже как-то плохо помнила: как она прошла через сад, как дошла до леса, как бродила там, вся в своих мечтах... Сделала себе из кем-то срезанного тонкого и прямого ствола берёзки «копьё». Или, скорее, это было что-то вроде дротика. Это было — Его оружие. И это было — её Его оружие...

Да, Он (то есть, она) — индеец, и Он сейчас скрывается от врагов в лесу!..

Анфиса тогда ещё не очень хорошо умела читать, и не очень много успела прочесть, даже сказок. Но она уже успела услышать столько разных удивительных рассказов и историй, и посмотреть столько разных интереснейших и захватывающих фильмов — про войну, про революцию, про разные удивительные и опасные приключения, про разных героев!..

Он будет как Овод! Только она не позволит, чтобы Его расстреляли, и успеет спасти Его из тюрьмы!.. И ещё — Он будет как Сергей Тюленин, из «Молодой Гвардии», который зажигательными бутылками закидал и сжёг фашистскую комендатуру, и ему помогала та девушка (Анфиса Ему тоже поможет в этом деле)!..

И ещё — Он будет сильный, как Коммунист, который рубил огромные деревья и один их валил... Но неужели Он умрёт так же страшно, хотя и так героически?.. Нет, она и здесь должна суметь Его спасти! Этот трусливый бандит расстрелял этого замечательного человека из револьвера — но она сама перестреляет их всех из своего револьвера!..

…

Анфиса стала на даче играть с одуванчиками регулярно. Это были революционеры и индейцы. И у них был отряд. Но их повстанческий отряд всё время уничтожали — и им пришлось уйти в очень глубокое подполье, скрываться в самых глухих лесах, горах, и даже в пещерах, как первобытным людям.

И они для своей борьбы за Свободу создали совершенно подпольную индейскую революционную организацию, она же была и коммуной. И эта совершенно подпольная индейская революционная организация и коммуна, конечно же, стала называться — как у индейцев, их предков, в древности — «Солнечное Братство» (Арина ведь не раз рассказывала про такую тайную организацию у индейцев, а Герта даже показывала картинки, где они танцуют и прославляют Солнце)...

А когда погода была плохая, и шёл дождь, Анфиса что-нибудь читала на даче про индейцев, революционеров и первобытных людей. И будущих покорителей Космоса. И иногда их рисовала...

…

Однажды она опять увидела во сне Его. Гурда. Он опять вышел из леса, где скрывался, и в его руках было копьё. И Он так же положил это копьё на землю — как в прошлый раз перо — и так же молча, ничего не говоря, снова ушёл в лес.

И опять на Анфису напала во сне всё та же тоска. Тоска по уходу в лес навсегда... Она подняла с земли это Его копьё — и увидела что у него каменный наконечник, похожий на стеклянный, или на гранитный, очень хорошо отполированный. И она поняла, что Он — первобытный человек, ещё более древний, чем все индейцы. И Он не может жить среди современных людей — и вынужден навсегда скрываться в лесу, у Матери-Природы.

Анфиса стала внимательно рассматривать это первобытное копьё — и увидела, как оно стало превращаться в небольшую космическую ракету у неё в руках. И Анфиса поняла, что первобытные люди уже тогда знали всё про Космос и могли туда летать. А современные люди — только сейчас снова додумались до Космоса. Но если они не будут заодно с Природой — как были первобытные люди — то ничего у них не получится.

И надо снова долететь до Солнца. А Гриша говорит, что для этого надо пройти через Центр Земли. Так короче.

…

Алик говорит, что перед Коммунизмом нужен Солнечный Социализм. Как в империи инков. Только, как бы, этажностью выше. Он даже слово придумал: СОЛНЦЕАЛИЗМ. И без этого Коммунизм не построить.

И отец у Анфисы соглашается. И Герта тоже. Надо вспомнить первобытность.

Когда Солнце восходит утром — надо себя к нему привязать. И оно нас всех поднимет. Даже покойников сможет поднять.

Первобытные люди так и делали.


Глава 8: ВОЗНЕСЕНИЕ

"Человек полетит в Космос на ракете. Конечно, это будет русская ракета, и, конечно, полетит на ней русский человек. Да, да, именно русский человек-богатырь, отважный, смелый, храбрый, первый звездоплаватель. Именно русский, а не немец, не француз, не англичанин, не американец".
(Константин Эдуардович Циолковский)


Полёт Юрия Гагарина (12.4.1961)

Отец Анфисы (как она, впрочем, всегда и знала, и догадывалась) имел самое близкое отношение и к разработкам и испытаниям новейшего оружия, и к разной электронике, и к космонавтике, тоже к её самой секретной части.

И о предстоящем полёте первого человека в Космос он, конечно, знал заранее — потому что тайно участвовал в подготовке этого события.

12 апреля 1961 года в их доме был настоящий, необыкновенный и самый радостный праздник. Сколько прибегало, толпилось и снова убегало разного знакомого и незнакомого народу! Пили «Шампанское», как в Новый Год, и просто радовались! И это была радость даже гораздо, гораздо больше, чем в Новый Год — потому что наступила настоящая Космическая Эра! Уже не только со Спутником — но и с Настоящим Человеком!

А что творилось на улицах! Какое стихийное и всеобщее ликование!..

Отец с восторгом восклицал, прямо кричал Анфисе:

«Анюточка! Человек — стал богом! Человек — покорил Звёздное Небо! Человек — стал настоящим титаном!.. Теперь — мы можем всё! Путь к Коммунизму для нас отныне — поистине открыт!..»

И потом не раз повторял:

«Советская Земля — отныне стала берегом Вселенной! Вот что такое — Советская Страна! И Советский Человек — теперь Гражданин Вселенной! У нас теперь нет границ — нет границ для нашей страны! Нет границ для всей Земли! И нет границ — для человека и его возможностей!..»

…

Отец ей потом, при всяком удобном случае, не раз, много, и с большим энтузиазмом, рассказывал про всю историю космонавтики и разных полётов. Рассказывал, как люди с самых древнейших, самых первобытных времён, хотели научиться летать, и хотели покорить Небо. Рассказывал про первые воздушные шары, про дирижабли, про первые самолёты, про Валерия Чкалова и других наших героических летчиков, которые летали в Арктику и спасали челюскинцев, про полёты в стратосферу...

Рассказывал про тяжелейшую, огромнейшую подготовку и Юрия Гагарина, и других космонавтов. Про то, что мы непременно скоро полетим на Луну и на Марс!..

И даже кое-что про тайну анти-гравитации...

Потом ей так же много про всё это рассказывала и Герта, и Гриша, и другие «коммунары». И девочки-«коммунарки», которые с ней занимались, тоже.

И отец, и Герта, и другие «коммунары» не раз рассказывали ей также и про замечательного и отважного, и очень талантливого и умного, революционера-народовольца Николая Кибальчича, приговорённого к смертной казни за подготовку убийства царя, и который на стене камеры смертников в Петропавловской крепости начертил план самого первого космического летательного аппарата, и даже на суде, где его приговорили к казни, говорил только о нём.

Для Анфисы с тех пор убийство царя и мечта о полёте в Космос сплелись навсегда: чтобы полететь в Космос — надо убить царя! И чтобы тебя самого казнили. А иначе Огонь в крови человека не загорится космическим творчеством — и никакого полёта не будет.

Рассказывали ей оба, и отец, и Герта, и другие иногда «коммунары» тоже, и про знаменитого учёного Константина Циолковского, который потом разрабатывал планы космических ракет и мечтал о полётах человека в Космос. И которого при царе считали сумасшедшим. А Ленин поверил, что Циолковский не сумасшедший — а великий гений. И помог ему создать космический корабль, вместе с Дзержинским.

Ленин сумел понять Циолковского, потому что его самого в 1917 году называли сумасшедшим, когда он говорил, что должна произойти Социалистическая Революция. Но Ленин верил, что человек, если поверит в себя, то способен сотворить любые чудеса, способен полностью изменить весь этот мир! И даже самого себя — став существом высшего порядка...

…

Отец говорил ей в тот великий праздничный день:

«Анюта, ты понимаешь: человек — стал космическим существом! Мечта Ленина и всех настоящих большевиков и революционеров — теперь осуществилась!.. Мы проникли в самое-самое Небо!.. Мы всемогущи! Мы можем всё! Теперь — мы можем всё!..»

Анфиса и раньше знала, что она летает где-то со Спутником, который стал невидимым, но спросила:

«А я тоже — космическое существо?»

Отец схватил её на руки (какие сильные у него были руки!), подбросил её вверх, поймал, опять поднял вверх на вытянутых руках, и — почти закричал, весь переполненный радостью:

«Конечно, конечно, Анечка! Ты — настоящее космическое существо! Ты — богиня, прекраснейшая из богинь! И ты — станешь самой, самой-пресамой настоящей богиней! Ты полетишь — к Луне, к Марсу, к Солнцу, к звёздам!.. Ты полетишь — к новым неизведанным мирам! Ничего невозможного не будет для тебя!..»

Эта его захватывающая радость — радость Великого Праздника, которая лилась в этот день отовсюду — переполнила и её всю... У неё действительно — захватывало дух: она — летит к Солнцу и к звёздам!..

Она так ярко себе это представляла, так это чувствовала!.. При этом она видела себя стремительно летящей в бесконечном космическом пространстве — без всякого космического корабля, и даже без скафандра. Прямо как какой-то луч — по тому, как мечтал Циолковский!..

А по радио, по телевизору, из громкоговорителей на улицах, отовсюду — раздавался бодрый, радостный, жизнеутверждающий гимн Советскому Человеку, Человеку-Творцу:

«Мы рождены — чтоб сказку сделать былью!..»

Отец кричал ей:

«Ты слышишь — это про тебя поётся, про всех нас, про всех советских людей!.. Путь в Коммунизм — теперь для нас действительно открыт! Наша разведка удалась!..»

И Анфиса так это и почувствовала, как и знала раньше: Космос — это и есть Коммунизм! И ему нет конца!..

Она спросила:

«А разведчики в Космосе будут?»

Отец воскликнул:

«А как же! Разве Юрий Гагарин — не разведчик? Это была настоящая, самая отважная и дерзкая разведка! Причём разведка боем, достойная самого великого и самого смелого воина! Он полетел на самую великую разведку в человеческой истории! И доказал этой разведкой: человек это может! Путь в Космос — путь в Коммунизм — теперь для нас, благодаря ему, действительно открыт! Открыт — для всего человечества!..

Наша первая победа — была победа в революции! Наша вторая победа — была победа в Великой Отечественный войне! И, вот, сейчас — мы одержали наш третью величайшую победу, которая выросла из первых двух!

Сбываются все пророчества и мечты! Мои собственные глаза — видят рождение нового, окрылённого человечества! Какого ещё не знала Мировая История! Человечества — которое в своём дерзновенном космическом полёте должно обрести бессмертие!..

Аня, мы победим смерть!..»

…

Уже позже, на кухне, в обществе Герты и самых близкий людей, отец продолжал рассказывать о подробностях полёта Гагарина, о которых знал только он. И Анфиса тоже зашла на кухню послушать...

Отец рассказывал, что в полёте были выявлены масса технических неисправностей, и Гагарин мог запросто погибнуть. Только огромное мужество и самообладание позволили ему благополучно завершить полёт. Он мог упасть прямо в Волгу и утонуть там — но он смог справиться и с этой опасностью...

Потом отец сказал, с улыбкой:

«Гагарин взял с собой в Космос работу Ленина «Что делать?»! И это при том — что вес корабля был рассчитан до последнего грамма!..»

Герта с удивлением подёрнула головой — и сказала:

«Всё-таки, интересно — почему именно «Что делать?»

Отец ответил, размышляя:

«Я думаю, что ведь это потому — что там говориться об абсолютной необходимости создания организации революционеров. ДАЙТЕ НАМ ОРГАНИЗАЦИЮ РЕВОЛЮЦИОНЕРОВ — И МЫ ПЕРЕВЕРНЁМ РОССИЮ! Это как могучий, планетарный, круговой взмах революционной пращи — и человек взлетает в Космос в своём космическом корабле — как та первобытная пуля!..

Гагарина смогла запустить в Космос — великолепная творческая организация революционно мыслящих людей! Именно за такими творческими организациями и коллективами — наше будущее, будущее всего человечества! Только такие организации — и могут построить Коммунизм! Решить абсолютно любые задачи!..»

Герта сказала с загадочной улыбкой:

«Когда произносится слово ОРГАНИЗАЦИЯ — невольно вспоминается тектология Александра Богданова. Нашего великого «марсианина». Автора «Красной Звезды»...»

Отец тут же подхватил:

«Да, да! Ведь это великая драма — что Ленин и Богданов, такие близкие друзья, товарищи и единомышленники, потом рассорились насмерть! И ведь оба — были и правы, и не правы! И по законам диалектики, и по законам тектологии. По закону единства противоположностей.

И ведь без Богданова — понять вполне Ленина совершенно невозможно! Без его всеобщей организационной науки, тектологии. Да и без его «Красной Звезды» — понять нашу революцию невозможно! И сам наш нынешний космический прорыв!..

Я больше скажу: если у нас официально не реабилитируют Богданова — если он не будет полностью заново издан, и самым тщательным образом изучен — то никакая кибернетика у нас работать по-настоящему не будет! Богданов — он почти на полвека предвосхитил всю кибернетику, и весь комплекс современных системных, организационных и информационных наук!

Я ещё больше скажу: если мы не вернём стране, народу и миру Богданова — никакого коммунизма у нас не будет!..»

Герта усмехнулась — и сказала:

«Тогда уж надо реабилитировать и всех наших «богостроителей»! Всего Луначарского, всего Горького...»

Кто-то из присутствующих подхватил:

«Тогда уж заодно — и наших «богоискателей» тоже! Того же Бердяева. Вообще, всех «веховцев»... А Мережковского?..»

Анфиса почувствовала, что её мозговое вещество до предела наполнено всем космическим и кибернетическим — и тихо и осторожно покинула кухню...


Ника прилетает на самолёте

А потом отец взял с собой Анфису на аэродром. Она даже подумала, чтобы, наверное, лететь в Космос, как Гагарин. Но на аэродроме приземлился небольшой лёгкий самолёт, в котором сидел дядя Паша, друг отца, ещё с войны. И не один. Дядя Паша открыл кабину самолёта — и передал отцу на руки маленькую девочку, меньше Анфисы.

Отец поставил эту девочку перед Анфисой — и сказал дочери:

«Вот тебе напарница! Вместе полетите на Марс!..»

На девочке была шерстяная шапочка, красная с чёрным, с длинными ушами, похожая на лётный шлем, из-под которой выбивались тёмно-тёмно-каштановые, почти совершенно чёрные, кудри, которые, на большом, открытом пространстве аэродрома, очень интересно шевелились, вместе с ушами шапочки, от ветра...

Дядя Паша вылез из самолёта, и Анфиса слышала, как они вполголоса переговариваются с отцом, и как дядя Паша, смущённо улыбаясь, и разводя руками, говорит:

«Вот, сбежал от жены!.. И дочку с собой прихватил...»

Отец говорил ему:

«Ну, вот, опять!.. Да она же, всё равно, скоро сюда приедет!..»

Дядя Паша махнул рукой и сказал отцу:

«Да мы помиримся! Не в первый раз!..»

И, ткнув отца кулаком в плечо, добавил с улыбкой:

«С твоей помощью, и Герты!..»

И, взглянув на обеих девочек, сказал:

«И красавицам нашим давно пора познакомиться!»

Отец рассмеялся и поддержал его:

«Это верно!»

Дядя Паша с отцом продолжали тихо и быстро о чём-то между собою переговариваться, как два разведчика. А Анфиса с интересом разглядывала свою будущую напарницу по космическому полёту.

Девочка тоже неотрывно и не мигая глядела на Анфису, широко раскрыв свои полные удивления большие тёмные глаза. Была она почти на голову меньше Анфисы и выглядела, как показалось Анфисе, довольно слабым и беспомощным существом.

Анфиса подумала:

«Как же я полечу с ней на Марс? Она же совсем ещё ребёнок! Разве такого маленького ребёнка можно отправлять на другую планету?»

И подумала:

«Придётся всерьёз заняться её моральной подготовкой!»

И спросила девочку:

«Как тебя зовут?»

Девочка тихо, и говоря ещё с заметным трудом, ответила:

«Ника...»

Анфиса сказала:

«А меня — Анфиса. А папа зовёт меня Аня. А няня — Феня. Нам надо будет взять с собой на Марс побольше продуктов!»

Про продукты Анфиса сказала потому, что подумала про себя, что если эта очень маленькая девочка будет получше питаться в их космическом полёте, то скорее подрастёт.

Отец сказал громко:

«Аня, веди Нику к машине! Она будет у нас гостить — позаботься о ней хорошенько! Мы сейчас с дядей Пашей подойдём!..»

Анфиса взяла новую подругу за руку и сказала:

«Пойдём! Я покажу тебе дома Спутника и Гагарина! И собачек, которые летали в Космос, тоже! На Марс мы тоже потом возьмём собаку, у нас на даче есть. Но сначала тебе и мне надо разведать: сможет ли она там гулять и существовать. Если там осталось немного коммунизма — то, наверное, сможет!..»


Путешествие в Солнечный город

Дома Анфиса показала Нике много разных картинок, книжек и журналов про Космос, и про Марс в том числе. Но она решила, что такую маленькую девочку надо готовить к полётам в Космос постепенно и на понятных для неё книжках.

Анфиса достала из своей личной подручной библиотеки «Приключения Незнайки и его друзей» Николая Носова и стала, отчасти по картинкам, отчасти по тексту, объяснять Нике, что сначала ей надо будет научиться летать на воздушном шаре и совершить на нём несколько тренировочных путешествий...

Ника спросила робко:

«А ты со мной полетишь?»

Анфиса заверила её:

«Конечно!»

И честно призналась:

«Вообще-то, мне самой надо тоже немножко научиться летать на воздушном шаре. Воздушным шаром очень трудно управлять — потому что ветер всё время дует то туда, то сюда».

«Приключения Незнайки» Анфисе читали, когда она ещё не умела сама читать, и отец, и Герта, и бабушка Рая, и Арина, и всё ей про эту книжку объясняли, особенно отец. И Анфиса Нике тоже объяснила, что Незнайка и его друзья жили в Цветочном городе коммуной, и денег у них не было, и всё было общее, и скоро все люди на Земле будут жить так, если у людей вырастет после Космоса коммунистическая сознательность.

Потом Анфиса достала и показала Нике следующую книжку про Незнайку: «Незнайка в Солнечном городе». И стала рассказывать и объяснять ей, по картинкам и по тексту, как Незнайка и двое его друзей совершили путешествие из Цветочного города — в Солнечный город на автомобиле, и сколько всего интересного и настоящего коммунистического они там увидели.

Анфиса объяснила Нике, что когда они обе научатся летать на воздушном шаре, то им обеим надо будет научиться водить автомобиль (их этому может научить дядя Гена, шофёр отца). А потом они научатся летать на самолёте и на вертолёте. А потом — на космическом корабле. И смогут полететь на Марс и на другие планеты. Но сначала, наверное, надо будет слетать на Луну, хотя бы ненадолго. И с Луны до Марса долететь легче.

И ещё Анфиса пыталась объяснить Нике, что в Солнечном городе, был уже почти что совсем настоящий коммунизм. И там все занимались наукой и техникой, и постоянно делали разные интересные открытия и изобретения. Но там у них произошёл классовый антагонизм, когда у них появились «ветрогоны». А «ветрогоны» — это не настоящие люди, а только ослы, превращённые в людей. И они очень опасны. А у нас «ветрогонов» называют «стиляги». И это явление буржуазное.

И Анфиса повторила Нике слова отца, что если у нас в СССР разные ослы не поломают Космическую Программу — то у нас обязательно будет Коммунизм!

Правда, Данила говорит, что если осла поженить с лошадью, то Прометею потом будет не на ком в коммунизм въехать. Потому что генетика работать перестанет. И размножение будет только техническое.

Но генетика скоро станет очень сильной, и будет генерировать гениальность. А коммунизм у нас в России всегда был генетический. Прямо от Солнца. Потому что мы — Даждьбожьи внуки.


«Думай о Коммунизме!»

Про коммунизм Анфиса рассказывала Нике, конечно, не просто так. О чём же ещё можно было говорить? Об этом только и говорили, весь год, и больше, что готовится съезд партии, и на нём будет сказано, когда наступит всеобщий коммунизм.

Однажды, в те дни, отец дал Анфисе небольшую книжку в тонком переплёте. Показал на обложку — и спросил:

«Можешь прочесть?»

Анфиса прочла уже какие-то хорошо знакомые ей слова:

«Карл Маркс. Фридрих Энгельс. Манифест Коммунистической партии...»

Отец сказал:

«Молодец! Читаешь уже хорошо и быстро!»

Потом он раскрыл книжку почти посредине — и сказал:

«Предисловия, их тут много, прочтёшь потом. Читай внимательно отсюда сам текст...»

И отец ушёл в свой кабинет...

А Анфиса стала читать:

«Призрак бродит по Европе — призрак коммунизма...»

Анфиса вспомнила, что отец ей уже про это что-то читал, и что-то про это объяснял. И ещё она где-то не раз про это слышала. Призрак Коммунизма — это, кажется, Пролетариат. И ещё — Прометей. Он очень большой и могучий. И ходит с ярко горящим факелом. Поэтому все, кто любит тьму невежества, и буржуазного эгоизма, его боятся...

Дальше было что-то менее понятное. Хотя, конечно, было ясно, что буржуа и пролетарии — смертельные враги, и будут бороться до победного конца.

Анфиса читала уже достаточно быстро — и дочитала до конца:

«...Пусть господствующие классы содрогаются перед Коммунистической Революцией. Пролетариям нечего в ней терять кроме своих цепей. Приобретут же они весь мир.

ПРОЛЕТАРИИ ВСЕХ СТРАН, СОЕДИНЯЙТЕСЬ!»

Анфиса подумала:

«Цепи надо потерять — это правильно!»

И она вспомнила замечательный фильм, где красавец-негр и пленный раб Таманго нашёл на палубе рабовладельческого корабля и спрятал пилку, чтобы перепилить ею свои рабские цепи. И как они потом все восстали на корабле, и все погибли, но не сдались. И девушка та, очень красивая, увидела как они все поют, и тоже осталась и стала вместе с ними петь, чтобы погибнуть вместе с Таманго и со всеми. И их всех убили из пушки.

Анфиса так же сделает, когда станет взрослой, как та девушка: будет бить в ладоши, глядя на Него, и петь! И погибнет вместе с Ним и со всеми товарищами и братьями по восставшему рабству. Отец сказал ей, что это и есть настоящий Коммунизм.

И ещё она вспомнила большой красочный плакат, где могучий и мускулистый Прометей-Пролетарий, в красной рубахе с засученными рукавами, огромным молотом разбивает цепи, опутавшие Земной Шар, над которым восходит Красное Солнце, испускающее во все стороны лучи Коммунизма.

И от Красной Звезды — она видела — тоже Коммунизм исходит! Красная Звезда когда-то была Марсом...

На следующей странице книжки уже шли Примечания, и очень мелким шрифтом было написано:

««Манифест Коммунистической партии» – величайший программный документ научного коммунизма. «Эта небольшая книжечка стоит целых томов: духом ее живет и движется до сих пор весь организованный и борющийся пролетариат цивилизованного мира» (Ленин)...»

Имя Ленина всегда писалось после имён Маркса и Энгельса, это Анфиса знала. И их портреты на всех красных плакатах и транспарантах в праздники изображались в таком же порядке.

«...Духом её живёт и движется...»

Анфиса подумала:

«Это надо сначала вздохнуть поглубже — а потом бить молотом по цепям!»

Дальше опять все было мало понятное, напечатано отдельными строчками, и всё мелким шрифтом.

Почти в самом конце Анфиса прочла что-то, кажется, знакомое:

«Кабе (Cabet), Этьенн (1788—1856) – французский публицист, видный представитель мирного утопического коммунизма, автор книги «Путешествие в Икарию»...»

«Утопический коммунизм» — это коммунизм, который утонул. А в Икарии, кажется, не утонул — потому что там люди научились летать. Но Икар (или Фаэтон?), кажется, всё-таки, утонул. Всё коммунистическое почему-то тонет. Или его сжигают.

Но девочки-«коммунарки» читали ей про настоящего Икара — звёздного капитана, который на своём космическом корабле пролетел сквозь Солнце!

Отец сказал Анфисе, что когда мы пролетим сквозь Солнце — мы победим смерть!

А коммунизм тогда на Земле, в утопические времена, мог погибнуть из-за потопа....

Анфиса вспомнила картину, что показывал ей Алик: руины какого-то древнего города на дне моря, под водою, и между остатками колонн какого-то очень древнего храма плавают рыбы...

Сразу вспомнила и другую красочную картину, тоже очень страшную, что ей тоже показывал Алик: множество людей мечутся по древнему городу и пытаются спастись — а на них сзади идёт пылающая огненная лава из вулкана, и падают каменные статуи с крыши храма...

Анфиса хорошо запомнила название этой картины: «Последний день Помпеи». И это было очень страшное название. Потому что последний день должен быть у всего и у всех...

Анфиса подумала:

«Что лучше: утонуть — или сгореть в огне?»

Она подумала:

«Если утонуть — пойдёшь вниз, ко дну. А если сгореть — то пойдёшь вверх? Как Джордано Бруно, и Жанна д'Арк?.. А куда вверх — к звёздам или к Солнцу? Или просто к Небу?..»

…

В библиотеке появился отец — и спросил:

«Прочла? И какие у тебя возникли мысли?»

Анфиса спросила:

«Папа, а Мировой Пожар — он будет?»

Отец посмотрел в глаза Анфисы — и задумался.

Потом ответил:

«Потопы в Мировой Истории были уже не раз. А Мировой Пожар — он тоже очень может быть. И в этот раз — уже по прямой вине человека. Хотя и некоторые прежние потопы могли быть по вине людей. А, быть может, даже и пожары.

Спасением от всеобщего Мирового Пожара — может быть только Коммунизм! Хотя, не исключено, что из Мирового Пожара он и родится — потому что просто не может не родиться, что бы ни произошло на нашей планете!

Если человечество, в своей жадности и глупости, действительно устроит Мировой Пожар, как оно уже устроило пожар из двух мировых войн, то в нём, всё равно, должны будут найтись силы, которые сумеют превратить Огонь Разрушения — в Огонь Созидания, Огонь Смерти — в Огонь Жизни!

Огню всех пожаров и разрушений может противостоять только тот Огонь Творческой Мысли — что заключён в каждом из нас! Именно этот Огонь — Дар Прометея — должен спасти человечество, и создать Новый Мир — Мир Коммунизма — мир познания, творчества и братства всех людей! Мир, в котором человек — силою этого Огня — будет повелевать любыми стихиями разрушения — во благо всего живого!

И счастье единения со всеми живыми и разумными силами Вселенной — и своё бессмертие и совершенство — человек обретёт в этом Огне!

Через крещение водой человечество уже когда-то прошло. Видимо, настало время пройти ему через крещение огнём. Это может произойти очень по-разному. И это может быть очень страшно. И никто не знает, какая часть человечества сможет через это пройти — чтобы создать действительно Новый Мир — мир Совершенства и Бессмертия.

Пожары на нашей Земле ещё будут, это неизбежно! И смерти будут. Но истинный и всепобеждающий Огонь — постарайся это понять навсегда — заключён и таится в самом человеке! И это — Огонь Вечной Жизни!..»

Анфиса честно постаралась заглянуть в себя как можно глубже — и сказала грустно:

«А мне кажется — что во мне нет никакого огня!»

Отец засмеялся — и сказал:

«Сам Прометей коснётся своим факелом твоего сердца — и зажжёт в тебе этот Огонь!»

Анфиса подумала и спросила:

«А это будет больно?»

Отец несколько изменился в лице...

Подумав немного, он сказал:

«Иногда это может быть очень больно. Но через эту боль — так или иначе — необходимо суметь пройти...»

Задумавшись, он прочёл ей стихи, которые ей уже раньше читала Герта:

«...И он мне грудь рассек мечом,
И сердце трепетное вынул,
И угль, пылающий огнем,
Во грудь отверстую водвинул...»

Анфиса уже знала, что это — из стихотворения «Пророк» Пушкина, про которое Герта говорила, что в нём — вся суть всей русской поэзии и всей русской литературы, и даже судьба всей России и всего мира...

Отец сказал:

«Сумей распознать этот Огонь в своём сердце! Без этого Огня — человек есть просто тупая машина. Или тупая скотина. А с этим Огнём в груди — он космическое и божественное существо, для которого нет ничего невозможного!..»

…

Анфиса потом весь день не переставала думать обо всех этих словах отца, произнесённых им с такой страстью и убеждённостью...

Когда вечером няня уложила её спать, Анфиса попросила её:

«Няня, позови папу, я хочу у него что-то спросить!..»

Когда отец, покинув свой кабинет, явно усталый, и чем-то огорчённый, зашёл в её комнату и подошёл к её постели, она спросила его:

«Папа, а если во мне загореть такой Огонь — во мне будет Коммунизм?»

Отец, улыбнувшись, слегка потрепал её шелковистые русые локоны, рассыпающиеся по подушке, и сказал:

«Да, Цветик! Коммунизм в тебе будет такой огненной и светлой силы — что ты осчастливишь им всё человечество, весь мир! В тебе зажжётся Солнце — которое навсегда прогонит из душ человеческих любую тьму!.. Люди станут — лучами, а ты — их Солнцем! Это и есть — Коммунизм!..»

Отец поцеловал её в темечко и сказал, уходя:

«Думай о Коммунизме!.. И в тебе будет целая Вселенная — полная бесконечного счастья! И этим бесконечным и лучезарным счастьем — ты одаришь весь мир!

Просто думай о том, что ты — это Солнце и Свет! И Коммунизм не замедлит явиться!..»


Глава 9: ЯБЛОКО

«И заповедал Господь Бог человеку, говоря: от всякого дерева в саду ты будешь есть; а от дерева познания добра и зла, не ешь от него; ибо в день, в который ты вкусишь от него, смертию умрёшь».
(Бытие 2:16,17)

Солнечное рождение куклы Пандоры

Всех нормальных детей интересует вопрос: откуда возникают и берутся дети?

Фрося, жена дяди Гены, работала в женской консультации. Она часто приходила с работы усталая и расстроенная, и любила в доме и на даче (когда не было поблизости Анфисы) рассказывать что-то ужасное про разные женские истории, про разные женские болезни, и про (это самое ужасное!) какие-то аборты, про их какое-то невообразимое и ужасное количество у нас в СССР. И что это скрывают.

И Фрося даже сказала как-то раз, в каком-то большом споре у них на даче, очень сильно волнуясь и достаточно громко (и Анфиса это слышала):

«Мы — страна с абортированным будущим!..».

И кто-то согласился с ней — а кто-то нет. Но спорить стали ещё сильнее...

И Анфиса — хотя все от неё это скрывали (или чего-то не раскрывали) — догадывалась, что это как-то связано с возникновением детей...

…

Своё появление на свет она, почему-то, почти никак не связывала со своей матерью, которую почти не знала, и с которой почти совершенно не общалась. Только едва пару-тройку раз мельком видела её в Москве. Которая, кажется, даже и в Ленинграде вообще никогда не бывала. Или бывала — но никому у них в доме об этом не сообщала.

Анфиса была почему-то абсолютно уверена, что её кто-то придумал. Ведь потому что даже куклу, чтобы сделать, так ведь — сначала надо придумать! И, вообще, любую вещь. Так, значит, и человека?

Значит, и её, сначала надо было придумать, а потом...

Ох, она доберётся до того, кто это сделал! И всё выяснит. И про себя, и вообще...

Ну, и что? Скажет за это спасибо?..

Это она ещё для себя как-то не прояснила...

Она помнила, что родилась вместе со Спутником. Но ведь Спутник — это конструкция. А человек — тоже конструкция?..

Анфиса уже давно предполагала, что хотя дети могут появляться очень по-разному, но какая-то общая закономерность в их возникновении, всё-таки, существует. Однако, что касается её собственного появления на свет (или на «этот свет» — неясно... с «того света», что ли?..), то Анфиса была абсолютно уверена, что случилось это каким-то совершенно необычным и загадочным образом.

И — она очень хотела выяснить, каким же именно...

…

В один прекрасный солнечный летний день Анфиса играла со своей куклой Пандорой в саду на их ленинградской даче.

Ника была в это время с родителями в Москве, и Анфиса без неё скучала. Даже иногда тосковала. С другими детьми ей было как-то, чаще всего, не очень интересно играть. И интересных разговоров обычно не получалось. От этой тоски по подруге и близкому человеку она и решила серьёзно заняться сейчас с куклой.

Точнее, она честно попыталась, как, вроде бы, и положено маленьким девочкам, как она и видела не раз, наблюдая игры других девочек, поиграть с ней в «дочки-матери». Но почему-то у неё это, по непонятным причинам, не получалось.

Сначала она подумала:

«Наверное, я уже вышла из этого возраста!»

Но это объяснение её не удовлетворило. Она чувствовала, что причина должна быть глубже и в чём-то другом.

Она попыталась рассуждать как все люди:

«Кукла — это, как бы, моя дочка. Она моя дочка — потому что я её, как бы, родила. А как, в общем-то, я могла бы её родить? Как все люди? А как все люди рождают детей? Загадка! Вот, Гриша говорит, что можно генетически, а можно кибернетически. А Алик говорит, что потом будет у всех только солнечное рождение.

И я же этого не помню! Если бы меня кто-то родил — я бы это помнила! А я, почему-то, совершенно этого не помню! Значит, я, наверное, возникла как-то иначе. Каким-то незапамятным образом. Но каким?..»

Решение вопроса не приходило...

…

Анфиса взглянула ещё раз, хорошенько и внимательно, на свою бесконечно терпеливую куклу Пандору. И вдруг почувствовала, что все её рассуждения на эту тему — просто чушь собачья!

В самом деле, она ведь совершенно и не чувствует (и где-то в душе — и не хочет этого чувствовать), что Пандора — это её дочка! Кукла Пандора была для неё какой-то очень таинственной подругой — но совершенно не дочкой! И зачем ей быть какой-то её дочкой?

И как она могла быть её дочкой? Анфиса ведь прекрасно помнила, что кукла Пандора была ещё до-военного происхождения. А потом — военного. А потом — послевоенного. А потом — почти все у них в доме долго приводили её в порядок после её смертельных военных повреждений. И сделали из неё куклу Пандору.

И она была из полностью погибшего кукольного спектакля. Из которого выжила только она одна. И звали её до войны в этом спектакле «Девочка-из-Будущего»...

Анфиса вдруг подумала, что как же так: Пандора одновременно и из Прошлого — и из Будущего?.. Раньше ей эта мысль в голову не приходила. Но в Пандоре это действительно как-то соединялось!..

Вспомнила, как Герта сказала, что Пандора получила инициацию. А Алик ей на это сказал, что Пандоре ещё предстоит солнечное рождение...

…

Анфиса не выдержала долгого напряжения мыслей, поневоле вздохнула — и взглянула по сторонам...

Лёгкий, теплый ветерок нежно играл с жёлтыми, синими, белыми, но, по большей части, красными астрами и гладиолусами на клумбах... Большие, лучистые и перистые цветы благоухали тонким, терпким ароматом — и как будто хотели что-то подсказать Анфисе, что-то напомнить...

Анфиса ещё ничего не знала про пестики и тычинки. Но она слышала, что «дети — это цветы жизни». И в этом вспомнившейся ей изречении житейской мудрости она попыталась найти для себя сейчас какую-то подсказку...

Она думала:

«Цветы жизни — это, как бы, дети жизни?.. Что дети — это такие дети жизни, это хорошо. Красиво. И загадочно. И, наверное, правильно. Только детей поливать не надо. Но мыть — всё равно надо.

Но, всё-таки, откуда эти дети жизни берутся?..»

Большие, пышные, распустившиеся астры и гладиолусы тихо покачивались от тёплого летнего ветерка, и благоухали...

Гриша говорил, что все цветочные запахи — это информация. И информация тебя информирует и программирует...

Анфиса вспомнила, как отец её, ещё совершенно маленькую, водил и к этим цветам, и к другим, и — показывал ей на них, и говорил — что это она. То — на один цветок покажет, то — на другой, то — на все сразу. И всё говорил, что это — она.

И тогда у неё не возникало никаких вопросов по этому поводу. А теперь возникают...

И Анфиса тут же вдруг вспомнила, что, уже не так давно, она случайно набрела на окраине их дачных владений на Данилу, спавшего в каком-то цветочном сене. Кажется, он был не совсем трезвый...

Он совсем чуть-чуть приоткрыл свои мутноватые глаза, взглянул на Анфису, и сонно проговорил:

«А, Роза Мира!..»

И снова закрыл глаза — и продолжил спать-отдыхать. Даже чуть-чуть прихрапывать стал...

Интересно, это роза печали — или роза любви?..

Или роза — это угроза?.. А угроза — это гроза?.. Один раз Анфиса ею так укололась!..


Отец появляется в саду

В этот момент в саду появился отец. Он выглядел бодрым и отдохнувшим после какой-то очередной авральной работы...

Он поставил на садовый столик, где очень терпеливо сидела её кукла Пандора, тарелку с двумя прекрасными свежевымытыми яблоками и ножом для фруктов, и сказал:

«Давай есть яблоки — будешь здоровой и умной!»

Он присел на скамейку у стола, разрезал одно яблоко пополам, и одну половинку стал с аппетитом и сочным хрустом грызть сам, а другую — жестом предложил Анфисе.

Но она грустно и отрицательно покачала головой...

Отец взглянул на неё внимательно — и, с решительностью, произнёс:

«Анфиса Премудрая! Тебя мучает какой-то очень важный философский вопрос...»

Анфиса взглянула на отца своими ясными серыми глазами — такое очень серьёзное и внимательное, вдумчивое существо, с огромным красным бантом, вроде бабочки-крапивницы, на русой головке — и, со всей надлежащей данной ситуации серьёзностью, тихо и торжественно вопросила:

«Папа! А как я произошла?»

Папа чуть не поперхнулся яблоком, даже чуть за живот не схватился, даже как-то глаза чуть не выпучил от такого вопроса...

Но чем можно поразить бывалого разведчика?..

Он очень быстро овладел собой, выпрямился. Посерьёзнел...

А потом вдруг — совсем легонько так, воздушно, хлопнул себя по голове, как бы в ответ на какую-то пришедшую ему в голову мысль, и сказал:

«Так и быть! Расскажу тебе — как ты произошла! Уж этот момент — я очень хорошо помню...»

…

И он рассказал Анфисе историю, которую уже не раз, и часто со смехом, рассказывал в узком кругу самых близких людей, за каким-нибудь весёлым и не слишком алкогольным застольем...

Ну, конечно, сейчас эту историю он постарался, рассказывая, по возможности, как-то адаптировать для её детского восприятия.

Или так ему казалось...


Рассказ отца. Как родилась Анфиса?

И отец стал Анфисе, как мог, эту историю рассказывать. Не вдаваясь в разные секретные, не желательные и мало понятные для неё подробности.

И рассказал ей следующее...

…

Когда его первая жена, мать Анфисы, была ею беременна, на самом последнем сроке — у него как раз была масса совершенно авральной, тяжёлой, нервной, изматывающей и крайне ответственной работы. Это было связано с испытанием новейшего оружия, и где была задействована самая передовая по тому времени электроника. И в этом деле участвовали тысячи и тысячи людей.

И это было очень тесно связано со всей космической программой Советского Союза и с запуском самого первого советского — и самого первого в мире — спутника...

Около двух недель, если не больше, он почти совершенно не спал, мотаясь, день и ночь, без перерыва, по разным секретным и совершенно секретным объектам.

В результате, необходимая и ответственнейшая работа была сделана. Спутник должны были запустить уже без него. Но уже на самом завершающем, и уже не опасном, этапе — он, от крайнего перенапряжения и переутомления (плюс старые военные раны, плюс контакт с довольно вредной для здоровья «химией»), упал — прямо на объекте, на глазах у всех — в обморок...

Его моментально доставили в лучшую во всей стране больницу. Но он достаточно быстро пришёл в себя. Врачи не нашли у него, в тот раз, ничего особо опасного. И он, чтобы, по возможности, не пугать и не расстраивать никого из близких своей больницей — отпросился, под наблюдение медсестры и врачей, домой. Точнее — на ленинградскую дачу.

Просто, ему надо было хорошенько отоспаться и отдохнуть. В подобающей спокойной и здоровой обстановке. Дача всегда его лечила и приводила в хорошее самочувствие одним лишь своим воздухом. Ну, и своей целебной радоновой водой. Да и само это место было не совсем обычным...

Он скрыл от врачей, что головная боль его, всё-таки, мучила очень сильная. И на даче эта боль, в тот раз, только усилилась...

Ему удалось тогда заснуть — просто от огромной-преогромной усталости. Но во сне его мучили страшные и странные кошмары, которые после его последнего военного ранения в голову под Кёнигсбергом очень часто не давали ему покоя. И даже во сне он чувствовал эту головную боль и мучился от неё...

И, вот, именно заключительную часть этого своего сонного кошмара — он и вспоминал, и рассказывал подробно, близким людям, при случае, чаще всего...

Как и сейчас — решил рассказать это Анфисе...

Анфиса пристроилась напротив отца на небольшом переносном стуле. Всё это внимательно-превнимательно слушала, всё это мысленно через себя пропускала. Очень переживала за отца. И старалась всё-всё запомнить...


Сон отца. «Раз — и дочка!»

А снилось ему, что перед ним — огромная русская печь. И она же, каким-то образом, была — атомный реактор, сердечник ядерной бомбы и двигатель космического корабля, и даже что-то вроде «машины времени». И в ней — горит огонь Мировой Революции. И именно от этого огня Мировой Революции — голова у него так и болит...

И, вот, лежит он так, и мучается этой своей невыносимой головной болью, и не знает, как от неё избавиться...

И видит — что стоит перед ним здоровенный мужик, с бородой, мускулистый такой, в красной рубахе и с молотом в руках («вот, как у нас раньше пролетария изображали на агитационных плакатах», пояснял он обычно).

А у него, лежащего, в голове мысль:

«Это передо мной — исторический период классовой борьбы пролетариата!»

И он думает дальше:

«Пролетарий-Освободитель не зря ко мне пришёл! Он пришёл избавить меня — от этой моей головной боли! И чтобы Спутник мог взлететь!..»

А тот — действительно, как бы, примеривается, чтобы треснуть его этим молотом по голове. Но — не решается...

А отцу — тоже, уж очень боязно так лежать беспомощно: уж больно здоровый и страшный мужик, хоть и Пролетарий, и Освободитель. И совершенно разбойничьего вида! И с огнём классовой ярости в глазах!

Но и от головной боли — тоже, уж очень хочется избавиться. И про Спутник всё время думает...

А как пригляделся повнимательнее к его могучему пролетарскому молоту — то видит, что это и не молот вовсе, а — здоровенный топор!

Ну, отцу ещё боязней стало!

Пригляделся — а у мужика и рубаха крестьянская, и вся физиономия: как у типичного российского землероба века 19-го, если не 18-го, и при этом явно не совсем трезвого.

Отец сразу понял, и говорит себе:

«Это передо мной, оказывается, не пролетарский — а крестьянский период классовой борьбы трудящихся! И это, наверное, из времён крестьянского восстания Емельяна Пугачёва! Какой-нибудь восставший крепостной крестьянин. Или какой-нибудь деревенский кузнец...»

И думает:

«Значит, ещё не пришло историческое время для моего освобождения от этой головной боли (и неужели же и Спутник не полетит?..), потому что крестьяне — класс ещё слишком мало сознательный. Пожечь помещичьи усадьбы — это они могут, ещё и в 1917 году их жгли за милую душу. Ну, там, порубить могут топорами, да косами, разных мелких эксплуататоров, кто под горячую руку попадётся... А добиться истинной Свободы — этого они ещё не могут, ни для себя, ни для других: высокой пролетарской сознательности им ещё не хватает...»

И думает дальше:

«А значит — и освобождение мне от моей головной боли они принести не могут. И это очень печально... И если Спутник не взлетит — то и Коммунизма не будет...»

И тут видит — что рядом с тем мужиком, что с топором, стоит ещё какой-то парень, тоже, здоровый такой, высокий, мускулистый, стройный, красивый, с голым торсом: ну, настоящий атлет — похожий на атланта, что у Зимнего Дворца, в портике Нового Эрмитажа, на улице Халтурина, «держат небо на каменных руках». И что-то этот атлант горячо первому тому мужику говорит, доказывает. А тот — как бы не понимает...

Отец пригляделся к тому парню. И видит, что у него на руках — цепи, и на ногах — кандалы!

И он понял, что перед ним — рабовладельческий период человеческой истории, и что этот парень атлетического вида — Восставший Раб!

Он видел, что этот парень очень мучается от этих своих оков, и пытается их порвать, но это ему никак не удаётся...

И отцу было очень жалко этого парня! И он вдруг понял: что если этот мужественный парень, Восставший Раб, сейчас не освободится — то ни Крестьянин, ни Рабочий-Пролетарий, тоже не смогут освободится! И Спутник не взлетит! И никакой Мировой Революции не произойдёт, и Коммунизма не будет! И что он сам — должен будет просто умереть сейчас от этой невыносимой головной боли!..

И он стал, как мог, думать: как же можно помочь этому парню-атлету, Восставшему Рабу, освободиться от своих железных пут? Ведь от этого зависит и его собственная жизнь, и судьба Спутника, и судьба всего человечества: и судьба Мировой Революции, и судьба Коммунизма!..

А голова у отца при этом — болит всё сильнее и сильнее, совсем невыносимо!..

И видит — что и эти двое видят и понимают, что у отца смертельно болит голова, и спорят между собой: как ему можно помочь...

Мужик с топором — всё топчется с ним как-то неуверенно, и не знает, как нужно ударить: думает — что просто надо рубануть по черепу... А парень-атлет — тот точно со знанием дела говорит, и показывает: не по черепу — а плашмя надо ударить так — чтобы одним ударом отрубить голову!..

И отец понял: что, да, именно так и надо, просто — отрубить голову!.. Правда, он умрёт. Но зато — освободится этот парень и всё человечество, и победит Мировая Революция и Коммунизм!..

А парень-атлет видит, что отец собрался совсем умереть за человечество. И показывает и ему, и мужику, как надо отрубить голову, чтобы не умереть совсем. И показывает тому мужику-пугачёвцу: ты только топором — раз! — и я поймаю! То есть, голову отца — он поймает!

И отец, и в самом деле, понял: что, да, если его голову, вот, именно так отрубить — чтобы она полетела — то Спутник полетит! И если парень-атлет поймает его голову — то он, хотя и умрёт, но — в то же время, как-то останется жив! И голова больше болеть не будет: отрубленная голова болеть не может. Для этого во Франции и гильотину придумали во время ихней революции, для торжества Разума...

А у отца уже такая невыносимая боль в голове — что он только и говорит про себя: скорей бы, скорей бы! Даже если и умру совсем...

Мужик-пугачёвец всё неуклюже топчется. Размахивается топором — но всё как-то неуверенно...

А парень-атлет ему всё показывает, и повторяет:

«Раз — и точка! Раз — и точка!..»

Пугачёвец размахнулся...

И тут (говорит Анфисе про себя отец) что-то в его голове — ка-ак жахнет!..

(Анфиса в этот момент рассказа отца вдруг увидела себя стоящей перед ним с крепко прижатыми к груди ладонями и, кажется, с неприлично раскрытым ртом...)

…

И вот тут (говорит отец), он — проснулся!..

И что же он видит?..

А видит, что стоит перед ним, у его постели, его шофёр Геннадий, осторожно так будит его, и повторяет:

«Дочка у вас, дочка!.. И Спутник полетел!..»

Вот, (слышит Анфиса), вот так ты и произошла...


Ты освободишь Прометея!

Отец действительно, так, глубоко-глубоко, вздохнул, и сказал ей:

«Вот так ты и произошла... И Спутник мы запустили...»

Его рассказ о происхождении её и Спутника был закончен.

Отец замолчал. И о чём-то сильно задумался...

…

Анфиса понемногу стала приходить в себя...

Она была потрясена! Хотя и почти ничего не понятно — но, всё таки, это как-то очень здорово, и загадочно: раз — и дочка! Раз — и дочка!..

Отец сидел на скамейке за их садовым столиком, подперев кулаком щёку, и глубоко задумавшись...

Она тихо подошла к нему, и осторожно, с заботливостью, спросила:

«А у тебя голова — не улетела? Он её поймал?»

Отец от этого её вопроса как-то переменился в лице. Он машинально взял с тарелки оставшееся яблоко, повертел его перед собой, но, как бы, не видя. Глаза его как-то странно расширились, будто он видел что-то невидимое...

Он положил назад яблоко, и очень тихо, как бы почти про себя, очень задумчиво, произнёс:

«Если бы ты знала, сколько голов отлетело — чтобы мог полететь Спутник!..»

Отец взглянул на неё глазами, в которых блеснули неожиданные слёзы, и дрогнувшим голосом добавил:

«И чтобы могла родиться ты!..»

Анфиса поняла, что отцу сейчас нельзя задавать лишних вопросов. Ей очень хотелось спросить про отрубленные головы, и было страшно. Но она чувствовала, что про это спрашивать сейчас нельзя.

И было ещё столько вопросов! Но она совершенно не знала, как об этом спросить. А спросить так хотелось!..

И она, всё-таки, очень-очень тихо, и осторожно, спросила у отца:

«А голова у тебя до сих пор болит?»

Отец вдруг рассмеялся, откинулся на стуле назад, и воскликнул:

«Анюточка, цветочек! Да у меня — как я такое услышал от Геннадия — голова тогда мгновенно прошла!.. Я вскочил с постели — как мячик! Забыв про все свои хворости! Стал тормошить и обнимать его, и требовать подробностей — и о тебе, и о Спутнике!..

А как узнал, что ты такая здоровенькая, и что все, слава богу, живы и здоровы, и что со Спутником всё идёт по плану, то я — просто в пляс пустился!.. А ты говоришь: голова!.. В голове у меня тогда было — одно сплошное ликование и восторг!..»

Анфиса не могла понять: как может быть сплошное ликование и восторг в голове — если её до этого только что отрубили?..

Но отцу она полностью верила! И она чувствовала — что отец бесконечно, бесконечно счастлив за неё, что она вот так возникла, так загадочно и по-коммунистически, как советский Спутник!..

Ей вдруг так захотелось броситься к отцу — и обнять его!.. Но она чувствовала — что с отцом сейчас происходит что-то особенное и важное. Что в этом загадочном и непонятном сне, и во всём рассказе отца — есть что-то глубоко и глубоко важное. Что вообще — всё это очень, очень важно!..

Анфиса спросила:

«А тот Восставший Раб — он освободился?»

Отец посмотрел на неё так серьёзно — как, наверное, ещё не смотрел никогда в жизни. Таким глубоким, и таким всё видящим насквозь взглядом!..

Анфиса вдруг почувствовала, что её ноги сейчас — почти отделяются от земли! Что она сейчас — вот-вот взлетит! И что она уже — почти в Коммунизме!..

И отец сказал — и в его голосе была необыкновенная уверенность, и твёрдость:

«Этого Восставшего Раба — этого Пролетария-Прометея — освободишь ты!..»

Анфиса была настолько ошеломлена — что не знала: понимает она сейчас что-нибудь или нет...

Отец, кажется, видел сейчас в ней — каким-то своим совершенно особым зрением — нечто настолько огромное, настолько бесконечно огромное!.. Наверное — думала она — весь-весь наступающий на земле Коммунизм!..

Он сказал — будто бесконечно любуясь ею уже, вот, прямо сейчас:

«Ты станешь великой, прекрасной, замечательной, несгибаемой коммунисткой и революционеркой! Умной и отважной, сильной, мужественной и решительной, с ясным взглядом и горячим сердцем! Быстрой, как молодой ветер! Проницательной и чистой, как луч весеннего Солнца! Видящей насквозь всё сокровенное!.. Разведчицей и революционеркой — смелой и прекрасной — не боящейся никаких препятствий, и никаких преград! Освободительницей от всякой лжи и невежества — всего Человечества!..

И ты — освободишь его! Освободишь пленённого Прометея — от всех цепей капитала!..»

У Анфисы перехватило дыхание! И удивление от слов отца, и восторг, и ужас — переполнили её одновременно... И — какое-то новое внезапное Понимание, какого у неё ещё не было до этого никогда...

А отец продолжал говорить, с горящими необыкновенным огнём глазами, и всё так же прямо и открыто глядя ей в глаза:

«Этого Восставшего Раба — всех восставших рабов на Земле — всех угнетённых и восставших за свободу всего человечества — должно освободить ваше поколение!

Мы — наше поколение, прошедшее минувшую Великую Войну — самую великую и страшную войну во всей Мировой Истории — и победившие в ней! — победившие самого дьявола! — должны вырастить из вас таких замечательных людей — каких ещё не было никогда на Земле! Настоящих борцов, настоящих коммунистов, и настоящих революционеров! Коммунаров — штурмующих Небо! И таких настоящих товарищей друг другу — что вас не сможет оторвать друг от друга и одолеть никакая сила! И вместе — вы сможете сотворить любые чудеса!..

Наверное, вам будет тяжелее, чем нашему поколению. И даже тяжелее, чем поколению первых большевиков, чем поколению Ленина и Дзержинского. Быть может — даже гораздо тяжелее, по очень многим причинам...

Но вы — будете летать в Космос! И обретёте там такие знания, такую свободу, такую силу — что Царство Капитала рухнет от тех молний, что вы на него обрушите!..

Вы будете настолько прекрасны — что всё человечество, все, в ком есть хоть что-то по-настоящему живое и честное, захотят быть такими же как вы — прекраснее всех богов, и могущественнее всех титанов, когда-либо живших на Земле!

И вы построите, все вместе, настолько прекрасный мир — что все мечты о Рае, когда-либо лелеемые человечеством, покажутся лишь бледной тенью, по сравнению с тем волшебным, чудесным, фантастическим и бесконечно прекрасным миром, который построите вы!

Вы будете умнее самых гениальных людей, когда-либо раньше живших на Земле! Потому что вы — будете непрерывно и всему учиться и непрерывно работать над собой, над своим развитием! Вы обретёте такие великие знания, и разовьёте в себе такие могущественные способности и силы — что все капиталисты мира, со всей их ложью, со всеми их несметными деньгами, со всей их чудовищной техникой, со всеми их атомными бомбами, и даже если они призовут себе на помощь все силы ада — ничего не смогут сделать против вас, чтобы вас одолеть!

Вы победите любое зло, какое есть на Земле! Вы победите любую косность, любое невежество, любой эгоизм! Вы победите все болезни — и физические, и нравственные, и социальные! Вы победите время и пространство! Вы победите — саму смерть!..»


Так как же я, всё-таки, возникла?

У отца зазвонил радиотелефон... Он должен был срочно куда-то уходить.

На прощанье он сказал Анфисе:

«Ешь яблоко!..»

И быстро пошёл по направлению к гаражу...

Анфиса ещё какое-то время стояла, оглушённая обрушившимся на неё Знанием. Потом села на скамейку, на которой только что сидел отец, и крепко-крепко задумалась...

Бабушка Рая, при всём при том, что была крупной партработницей и считала себя глубоко идейной коммунисткой, всё-таки, не раз выговаривала отцу, что ребёнку нельзя так рано и так сразу говорить про такие сложные и серьёзные вещи, в которых и взрослые-то ещё как следует не разобрались и продолжают спорить между собою...

Но отец возражал ей:

«Обязательно надо говорить! Что не поймёт сейчас умом — должна почувствовать сердцем! А времени у нас мало! Мы совершенно неправильно учим и воспитываем наших детей! Мы относимся к нашим детям — как к каким-то заведомо неполноценным существам, почти ни на что не способным. А всё потому — что, по существу, мы не верим в самого Человека!

Если мы не верим в Человека — в его великое космическое предназначение — то мы не будем верить и в наших детей! Как наши дети поверят в себя — если мы не будем верить в них? А если мы действительно хотим верить в Человека — в его неисчерпаемые титанические силы и возможности — то мы должны верить и в наших детей, что они всё поймут, и всё смогут, и нас превзойдут тысячекратно, и ещё раз, и ещё раз тысячекратно!..»

Теперь Анфиса должна была как-то хорошенько обдумать открывшуюся ей тайну её возникновения. Да, и её предназначения! Это что-то невообразимо огромное — как сразу весь Коммунизм! Как Космос, где был Прометей, прежде чем его так коварно приковали. И где невидимо летает её сгоревший в небесах, ради всего человечества, Спутник. И будет всё время теперь так летать — потому что стал бессмертным!..

Это надо всё обдумать!..

Но в голове у Анфисы сейчас была — такая огромная-огромная, бурно кипящая в огромном-преогромном котле, каша!..

Отец всё время говорит, что самые страшные цепи — это цепи невежества. А она даже опять не может вспомнить и пересказать самой себе толком: как же она, всё-таки, возникла? Как говорит отец: сформулировать.

Чего-то она, всё-таки, из рассказа отца, недопоняла...

Что-то она действительно должна сейчас вспомнить очень важное про саму себя...

Или она уже была когда-то раньше?..


Надо съесть яблоко!

Взгляд Анфисы упал на дожидающееся её на тарелке яблоко...

Она так и не может понять: как отрубленная во сне голова отца вдруг стала Спутником, а Спутник... Это он родился — или она?.. И причём тут — яблоко?.. Или всё наоборот?.. Сплошные загадки кругом! И никак их не понять!..

И почему, вообще, она — это именно она? А не Ника, например? Или какой-нибудь негр в Африке?.. Как это, вообще, можно понять?..

Грустно... И понимание не приходит...

Вот, и её кукла Пандора тоже сидит всё такая же грустная... А Пандора должна быть гораздо умнее её. Потому что и всю войну на себе испытала, и в Будущем побывала, где уже давно коммунизм. И глупых людей там быть не должно.

Надо умнеть...

Отец сказал, что для этого — надо съесть яблоко. И она станет умной.

Хм! И она действительно всё сразу вспомнит, и узнает — кто она, и откуда взялась?

Вот просто так: взять его — и съесть?

Нет, так только дураки делают!..

Анфиса осторожно взяла с тарелки большое, красивое, красное яблоко, оставленное ей отцом. Подумала. Поставила его на тарелке набок, «на ребро», осторожно придерживая пальцами, взяла нож и стала его медленно пилить, ровно посередине румяного бочка...

Как и все любознательные дети, Анфиса тоже ломала игрушки и самые разные вещи, и стремилась вскрыть и исследовать внутренность вещей, но делала это всегда очень аккуратно и последовательно...

Её кукла Пандора терпеливо сидела тут же на столе и молча наблюдала за этим исследовательским процессом...

Анфиса, занимаясь физическим трудом, считала себя обязанной вести параллельно, для своих кукол, по возможности, и просветительно-воспитательную работу. Ну, или что-то в этом роде. Пандора, вообще-то, наверное, и сама знает про марксизм не хуже её...

Продолжая осторожно и аккуратно разрезать пополам яблоко, она сказала своей кукле Пандоре:

«Сейчас мы узнаем, откуда мы с тобой произошли! Иначе — никакого коммунизма у нас с тобой не будет!..»

Кукла Пандора, конечно, всегда была за коммунизм. Потому что, коммунизм — это счастье для всех. И для людей, и для кукол...

А Анфиса, тем временем, представляла себе, что это она разрезает пополам Земной Шар. И сейчас выяснится — что у него внутри...

Наконец, Анфиса распилила своё яблоко ровно пополам. С неподдельным вниманием учёного-аналитика и исследователя-экспериментатора — заглянула внутрь...

В самой серёдке красного яблока — среди ярко-белой сочащейся мякоти — была пятиконечная звёздочка из жёлтых чешуек, и в каждом из её пяти лучей — сидело чёрное семечко...

Анфиса сказала себе:

«Так! Значит — всё дело в семечках!..»

Она осторожно вытащила пальцами одно семечко — и попыталась аккуратно его разгрызть... Снаружи оно было жёсткое и совершенно чёрное, а нежная серёдка оказалась — совершенно белой...

Снаружи — чёрное, а внутри — белое... Это...

И она произнесла любимое слово отца:

«Диалектика!»

Правда, она не совсем хорошо понимала смысл этого слова. Но, примерно, это было так: диалектика, это когда белое — становится чёрным, а чёрное — становится белым. А потом всё наоборот. Как в революцию...

Семечко внутри оказалось довольно горьким...

Анфиса решила:

«Всё правильно! Горькая правда — она и есть горькая правда...»

Герта ей это ещё давным-давно читала:

«Наука горька — но плод её сладок»...

И это, вот, мы сейчас и проверим — насчёт плода...

Яблоко действительно оказалось — удивительно сладким, сочным и вкусным!.. И в нём — тайна её происхождения?..

И тайна её наслаждения — вот это совершенно точно!..

И, вообще, это какая-то сплошная сладкая тайна...

…

В колючих кустах барбариса, неподалёку, послышалась какая-то возня...

Это сын их соседей по даче — жрёт, дурень, эти несчастные, мелкие-премелкие, и совершенно кислые ягоды...

Анфиса позвала его:

«Андрейка! Иди сюда!»

Тот подошёл, глянул вопросительно, но без особо глубокого интереса...

Анфиса спросила:

«Хочешь узнать, как ты произошёл?»

Андрейка кивнул, довольно лениво и равнодушно, но, в общем, утвердительно...

Анфиса протянула ему половинку разрезанного ею «поперёк экватора» фрукта:

«Ешь яблоко!»

Андрейка стал есть... Было слышно, как шипит у него во рту, выделяясь мелкими-премелкими пузырьками, сок из яблочной мякоти...

Анфиса тоже внимательно ела свою половинку, наблюдая за изменениями в лице Андрейки... Но никакой новой мысли в его лице и в его глазах не появлялось...

Она подумала:

«Ничего он не поймёт! Он ест без семечек — а надо с семечками!..»

И глубоко вздохнула...


Кукла — настоящая!

Потом Анфиса взглянула на свою куклу Пандору...

Анфиса — как она честно считала про себя — уже давно вышла из того щенячьего возраста, когда девочки усердно и с важным видом кормят своих кукол с маленькой ложечки, и непонятно чем, чем-то воображаемым.

Но и не покормить куклу вообще — это, в общем-то, тоже означало проявить отсутствие всякого гуманизма...

Андрейка съел свою половину яблока — и куда-то молча слинял, так и не поняв: кто он, и откуда он взялся, и зачем существует у своих родителей-работяг. Растворился опять в каких-то кустах... Возможно, больше уже и не возникнет. Никогда...

Анфиса придвинула к себе поближе куклу Пандору — и стала есть яблоко и за себя, и, как бы, и за неё. А чтобы кукла правильно её поняла — она постаралась, как была в состоянии, объяснить ей всю текущую ситуацию...

Она сказала кукле Пандоре:

«Ты понимаешь, вообще-то, самое главное — это духовная пища! Тебе тоже надо всё время учиться и работать над собой! А иначе — ты никогда не освободишься от своего рабства!..»

Последняя мысль — которую так часто при ней высказывали её взрослые наставники — вдруг поразила её! В самом деле, бедная кукла: она из-за цепей рабства не может ничего сказать, ничего сделать, не может никуда пойти! С ней любой — может сделать всё что угодно! И даже если кто-то будет её обижать — она не сможет от него убежать!..

(Какой-то голос внутри Анфисы сразу произнёс стихотворение на найденную рифму:

«Не надо куклу обижать —
Она не может убежать...»)

Вот что значит — цепи человеческого невежества! Люди и сами в рабстве — и даже кукол превращают в рабов!..

Да! И она не сможет даже никому пожаловаться! Не сможет даже заплакать! Ведь это — действительно самое страшное рабство, и оно в тысячу раз страшнее, чем у людей!..

И что может быть страшнее — вот так сидеть враскорячку на столе, как будто ты — полностью безмозглая дура! Как тебя посадили — так и сиди! Нравится тебе, или не нравится, хорошо тебе сидеть, или больно: всем — совершенно наплевать! И хоть бы кто-нибудь задумался — как ты от этого страдаешь!..

Да, сбрось её сейчас кто-нибудь со стола, урони на землю, пни ногой, ударь ещё чем-нибудь, и — что она сможет сделать?..

Анфиса, тщательно вытерев носовым платком руки, осторожно взяла со стола куклу Пандору, поправила ей руки, ноги, платье, причёску...

Кукла не сопротивлялась...

И в этом её не-сопротивлении — была какая-то такая пронзительная и безысходная тоска, бесконечная тоска!..

Анфиса прижала куклу Пандору к своей груди, к шее, к лицу... Слёзы полились из её глаз — и стали капать прямо на куклу...

Она стала вытирать их с куклы, опять прижала её к себе крепко, и, сквозь слёзы, стала повторять ей:

«Неправда, ты настоящая, ты настоящая!.. Ты — настоящая!..»

Кукла ничего не могла ей ответить...

И Анфисе вдруг пришла в голову страшная, совершенно страшная мысль, от которой у неё внутри стало холодно и пусто:

«Никакая она ничья не дочка! Она — никто! Её просто кто-то когда-то, очень давно, придумал, как и меня, и неизвестно зачем! И у неё никого нет ни родных, ни близких. Совершенно, вообще никого! И у меня никого на самом деле нет! Это я только думаю, что есть. А на самом деле — я как эта кукла... И меня, на самом деле, просто нет!..»

Внутри у Анфисы — сейчас всё просто кипело и взрывалось от каких-то совершенно новых мыслей!..

И Анфисе вдруг, ещё более неожиданно, пришла в голову уже совершенно фантастическая мысль: что куклы — они, на самом деле, заколдованные!..

Да, да! Именно так и есть: куклы — это заколдованные люди! Или она об этом где-то читала, или слышала? Съели не то, что положено, и — заколдовались. И произошло падение.

Данила говорил, как-то раз, Алику, что от этого падения — произошли падшие женщины. И Анна Каренина произошла.

А в коммунизме — уже никакого падения не будет!..

И теперь, вот, надо кукол расколдовать — и снова превратить в людей! А маленькие они потому, что это — заколдованные дети!..

Последняя неожиданно возникшая мысль показалась Анфисе очень правильной — и только убедила её, что в своём философском поиске она находится на верном пути. Да, куклы — это заколдованные дети!..

Анфиса наклонилась к кукле Пандоре — и тихо прошептала ей в самое ухо:

«Ты ничего не бойся! Я тебя расколдую! И мы полетим с тобою — прямо в Космос, прямо в Коммунизм! Ты там научишься говорить, и летать на спутниках и ракетах! И мы — полетим с тобой на Марс, и с Никой! И мы все будем там — как одна семья! И люди, и куклы! Будешь там сидеть — и яблоки есть, сколько хочешь!..»


Эрик стреляет в яблоко на голове Анфисы

Эрик, сын дяди Гены и Фроси, и её любимчик, всегда из себя что-нибудь воображал, всегда что-то очень такое важное...

Вот, и сейчас, ходит тут со своим луком, который ему сделал дядя Гена, и не знает: во что ему ещё выстрелить?..

Хотя дядя Гена ему строго-настрого наказал: стрелять только в мишень, и ни в коем случае ни в людей, ни в кошек, ни в собак, ни в птиц, даже не целиться в них! Но Фрося всё время его балует, и позволяет ему делать всё, что ему вздумается, своему красавчику...

Эрик подошёл ближе, увидел, что Анфиса что-то там возится с куклой, посмотрел на них обеих с нескрываемым презрением, и проговорил:

«Хочешь, я с десяти шагов в неё попаду? Сади её на стол!»

И он попытался ткнуть в её куклу Пандору своей стрелой, которую держал в правой руке...

Анфиса отдёрнула от него куклу — и с гневом произнесла:

«Ещё чего! Сначала стрелять научись, мазила! А потом приставай!..»

Эрик возразил возмущённо:

«Да я уже в самое яблочко попадаю! Показать?»

Анфиса, с показным сомнением в голосе, произнесла:

«Покажи! Только, всё равно, опять промажешь!»

Эрик хмыкнул:

«Сейчас и покажу! И тогда больше не тявкай!»

Анфиса отпарировала:

«Я не тявкаю — это ты брехло!..»

Эрик уже бежал на спортплощадку, где у них на даче происходили, помимо всего прочего, и тренировки во всякой стрельбе. И вскоре вернулся назад с лёгкой деревянной треногой, к которой был приколочен лист фанеры, и к нему была прикреплена стандартная военно-спортивная мишень из многих концентрических кругов и обозначенного большим разрезающим эти круги крестом центра. Внутренний кружок был окрашен в чёрный цвет...

Поставив треногу с мишенью к большому кусту красных роз, Эрик отсчитал десять шагов — и прицелился из лука...

Стрела — попала в самый нижний край чёрного кружка, у самой границы его со следующим кругом...

Эрик удовлетворённо воскликнул:

«Попал!»

Анфиса хмыкнула:

«Да почти и не попал! Разве это называется в «яблочко»? Только кожицу задел!..»

Эрик, с величайшим снисхождением в голосе, проговорил:

«Ладно!..»

Он вынул стрелу. Снова прицелился, уже несколько более тщательно...

Стрела попала в нижнюю левую часть чёрного «яблочка»...

Эрик опустил свой лук, и взглянул на Анфису свысока, и с таким пренебрежительным снисхождением, что почти зевнул от скуки...

Он вынул из мишени стрелу, вернулся к Анфисе, которая продолжала прижимать к своему левому боку куклу Пандору, и проговорил:

«Сажай её на мишень! Попаду с первого раза!..»

Анфиса инстинктивно повернулась к нему правым боком, защищая куклу, и с гневным презрением воскликнула:

«Так она тебе и села!»

Эрик отвернулся, махнул на них обеих рукой, с ещё только большим презрением, и — достаточно лениво, и скучающим голосом, произнёс:

«Ладно! Малявка ты ещё несчастная! Играй со своей любимой куклой, и больше ко мне не приставай!..»

И он пошёл забирать мишень...

Анфису как что-то дёрнуло изнутри со страшной силой — и она спросила:

«А в яблоко — попадёшь? В настоящее?»

Эрик подёрнул плечом, и ответил:

«Неси, попаду!..»

Анфиса развернулась — чтобы бежать на кухню за яблоком...

Но она не успела сделать ещё и трёх шагов — как Эрик крикнул ей вдогонку:

«...У тебя на голове!..»

Анфиса, не оборачиваясь, крикнула в ответ утвердительно:

«Ладно!..»

…

Она прибежала на их дачную кухню, где у столов и плиты хлопотала няня, и, запыхавшись, крикнула ей, ещё с порога:

«Няня, дай нам с Эриком яблоко!..»

На одном из столов стоял таз с яблоками. Няня взяла, было, из него два, стараясь выбрать самые лучшие...

Но Анфиса сказала:

«Нет, одно!»

Няня сказала:

«Ну, тогда самое большое!..»

И — выбрав — протянула Анфисе...

Яблоко было достаточно широкое и приземистое: то, что нужно...

Анфиса осторожно посадила свою куклу Пандору перед тазом с яблоками, и сказала:

«Пусть здесь пока посидит!..»

Схватила яблоко — и бросилась с ним назад в сад, на бегу крикнув няне:

«Спасибо!..»

…

Эрик, увидев Анфису с яблоком, слегка почесал наконечником стрелы у себя в затылке, пожал плечами и, не очень уверенно, произнёс, кивнув в сторону мишени:

«Вставай!..»

Анфиса, отставив в сторону мишень, встала спиной к большому кусту с огромными алыми розами, что сажала когда-то Фрося...

Стащив со своих длинных русых волос красный бант, она стала прямо и неподвижно, выпрямившись, и аккуратно поставила себе на темечко — большое и красивое, золотисто-жёлтое с красным, яблоко.

Бант она осторожно расправила — и приложила к своей груди, прижав его пальцами обеих рук к своему белому платьицу: огромную, красную с чёрным, бабочку-крапивницу...

Глаза Анфисы были устремлены прямо на Эрика...

Эрик посмотрел на неё — и быстро отвёл свои, какие-то сразу потерявшиеся, глаза, и как-то замялся, слегка механически переминаясь с ноги на ногу, и глядя куда-то вниз...

Нерешительно, и несколько раздражённо, произнёс:

«Знаешь, мне как-то связываться с тобой нет никакой охоты!..»

И, подняв лук, стал целиться в мишень рядом с Анфисой. Глядеть ей в глаза — он явно избегал...

А она, не мигая, смотрела ему в лицо — и будто какой-то неведомый голос в ней, откуда-то из огромной тёмной глубины, каким-то ночным, совиным эхом повторял в ней:

«Взглянешь!.. Взглянешь!..»

Эрик взглянул. Взглянул ей в глаза...

...И, в совершенной нерешительности и растерянности, опустил лук, с уже почти натянутой тетивой... Его взгляд — теперь действительно не мог оторваться от глаз Анфисы...

А она — стараясь говорить осторожно, чтобы не уронить со своей головы яблоко — и глядя ему в упор в его не соображающие глаза — громким змеиным шёпотом произнесла:

«Что — слабО? Трус несчастный!..»

Эрик — не отрывая своего взгляда от глаз Анфисы — медленно поднял лук и стал целиться в яблоко на её голове...

…

Анфиса услышала очень короткий и резкий свист стрелы — мчащейся прямо в неё...

...И когда она услышала этот звук — тут же, будто какой-то острой иголочкой — резко кольнуло у неё в груди...

...И тут же — ярко вспыхнула в сознании внезапная мысль, что это уже было, что эта стрела — летит как бы из Прошлого, но в то же время — из Будущего. И эта стрела — это Стрела Времени. И Стрела Времени — несёт смерть...

...И ещё: тайна её смерти — она и заключает в себе тайну её рождения...

Яблоко слетело с её головы...

Эрик, опустив лук, молча стоял неподвижно, глядя на Анфису, но как бы не видя её...

Анфиса некоторое время тоже стояла молча и неподвижно, тоже продолжая глядеть на Эрика, и тоже как бы совершенно его не видя...

Потом она — не отрывая красную бабочку-крапивницу от своей груди — взглянула влево и назад: туда, где, по звуку, упало яблоко...

Яблоко лежало в траве под красными розами — пробитое стрелой насквозь почти посередине...

Анфиса положила свой бант на стол, и подняла яблоко. Вытащила из него стрелу...

Стрела была идеально прямая, ровная и гладкая, из хорошего жёлто-белого дерева, покрытого каким-то прозрачным лаком, с крепким, и достаточно острым, стальным наконечником, и с очень тонкой металлической пластинкой на противоположном конце в качестве оперения-стабилизатора...

Да, дядя Гена не умеет делать плохих вещей!..

Сдержанно похвалила:

«Хорошая стрела!..»

Эрик медленно, и как-то автоматически, подошёл к ней, продолжая глядеть на неё как на какое-то явление с того света...

Анфиса прижмурилась — и поглядела сквозь дыру в яблоке на Солнце... Потом — через ту же дыру — на Эрика...

Потом повертела этим продырявленным яблоком перед Эриком — и предложила ему:

«Хочешь? Ты его заслужил!..»

Эрик молчал. Он был явно не в себе...

Анфиса сказала:

«Как хочешь!..»

И — откусила небольшой кусок яблока около дырки...

Потом спросила:

«А хочешь — я в него тоже попаду?»

Эрик механически протянул ей лук...

Анфиса сказала, немного прожевав кусочек яблока:

«Подожди!..»

Она повернулась к треноге с мишенью и аккуратненько поставила яблоко на квадратный торец стержневой рейки, который был вровень с верхним краем фанеры...

Взглянула внимательно на стрелу...

Сказала:

«Её сполоснуть надо: липкая!..»

Быстро побежала со стрелой на пруд — он здесь был почти рядом...

Нагнулась к воде (что-то опять кольнуло у неё в груди!..), поболтала в ней стрелой, вынула, стала её отряхивать...

На противоположном берегу пруда что-то квакнула лягушка... И — шлёпнулась в воду, подняв расходящиеся круги...

Анфиса хотела вытереть стрелу о платье. Но передумала (платье было жалко): подняв его спереди — вытерла стрелу о трусы, несколько раз проведя ею по ним...

Вернулась к мишени, взяла у Эрика лук...

Она уже стреляла из него не раз, тайком от Эрика и других мальчишек. Арина прекрасно научила стрелять из лука и её, и Нику! И Алик тоже в этом помогал. Но Эрику об этом особо знать не нужно...

Анфиса встала на место, откуда стрелял Эрик. Наложила стрелу на небольшой, лёгкий и изящный рессорный лук, с левой его стороны, и — обратным концом — на тетиву, вставив в неё крепкое ровное ушко лёгкой прямой стрелки. Натянула тугую, но не слишком, упругую тетиву, из белого капронового шнурка, и — прицелилась...

Она умела быть, когда нужно, внимательной, спокойной, терпеливой и целеустремлённой...

Эрик стоял, не двигаясь, почти как парализованный, тупо глядя на Анфису...

Яблоко, чётко сбитое её стрелой, разбрызгивая сочную белую мякоть, полетело в розовый куст...

Анфиса, быстро передав Эрику лук, побежала смотреть яблоко. Осторожно достала его из куста, стараясь не поцарапаться о шипы, и попутно слизав языком его сочные белые крошки с лепестков алого розового бутона...

Стрела почти сама вывалилась из разбитого яблока — и Анфиса воткнула её в землю. Поднялась, оглядела своё яблоко... Оно было сильно разбито, но не запачкалось...

Подошёл Эрик. Анфиса отломила большой кусок яблока — и протянула ему, приглашая отведать...

Эрик, по-прежнему ничего не говоря, отрицательно помотал головой...

Анфиса сама быстро управилась с остатками яблока, и вытерла липкие руки о траву...

Эрик вытащил из земли стрелу, вытер её тоже об траву, также и наконечник пообтёр о траву от прилипшей земли... И — медленно, глядя себе куда-то под ноги — пошёл со своим оружием прочь...

Потом — уже почти у поворота песчаной садовой дорожки — он немного приостановился, обернулся к Анфисе, и — сказал ей, каким-то глухим и негромким голосом:

«Не говори никому, что я стрелял в тебя!..»

Сделав ещё несколько небольших неуверенных шагов — Эрик опять приостановился, снова обернулся, и — произнёс, как-то ещё более тихо и глухо:

«И не делай больше этого!..»

И — скрылся за деревьями и кустами сада...

Анфиса постояла, посмотрела на свои руки... И — пошла их мыть в пруду...


Анфиса представляет себя бабочкой — а бабочка представляет себя Анфисой

Вымыв хорошенько и сполоснув руки, отряхнула их получше, и вытерла их о своё платье и о свои распустившиеся волосы. При этом — она невольно обратила внимание на своё отражение в воде...

Вода в пруду была чистая, прозрачная, и дно было хорошее, чистое, песчаное, не поднимавшее никакой мути...

Гладь воды быстро успокоилась — и явила Анфисе её чёткое, почти идеальное зеркальное отражение...

На Анфису смотрела из воды очень странная девочка. Это была как бы она, Анфиса, но только — из какого-то другого, нижнего мира. Но в этом нижнем мире — отражалось Небо...

И Анфисе вдруг очень захотелось взять эту девочку, эту Анфису из того нижнего мира, крепко за плечи, вытащить её оттуда, из этого обманчивого водного зеркала, и — сильным рывком — забросить её вверх, как можно выше, в самое Небо!..

Интересно, если её забросить туда как можно выше — то сможет она там превратиться в какую-нибудь птицу? Или, хотя бы в бабочку?..

Она представила себе, как эта бабочка будет там летать — и смотреть на неё сверху...

И думать:

«Я просто бабочка — или я, на самом деле, та Анфиса, что там внизу? Ведь я же, кажется, была раньше Анфисой? Или — каким-то её отражением? А кто же я сейчас?..»

И она так полетает, подумает... И решит, что лучше всего — быть сразу и бабочкой, и Анфисой. И ещё — какой-нибудь большой-большой птицей — где-нибудь там ещё, ещё выше!.. И эта птица тоже будет летать — и думать, что она — тоже Анфиса!..

И будет повторять про себя, чтобы не забыть:

«Я — Анфиса! Я — Анфиса!..»

И куда она полетит?.. Это она подумает!.. Ведь куда угодно можно лететь! Она посмотрит на Солнце — и подумает, что если она полетит прямо-прямо на Солнце, то — она ведь от него сгорит, да?.. Как Икар?.. Хотя настоящий Икар не сгорел...

Нет, она будет всё время чувствовать Солнце — над своею спиной, над своими плечами — и лететь над каким-нибудь высоким, красивым берегом большой реки, и весь этот берег будет просто усыпан разными красивыми цветами!..

И по этому берегу — будет бежать та Анфиса, которая внизу, и — смотреть на неё, и махать ей рукой снизу, чтобы она не улетала!..

А она крикнет ей сверху:

«Прыгай сюда! Прыгай сюда ко мне! И ты станешь птицей, как я!..»

И она, Анфиса Нижняя, разбежится — так сильно-сильно! — как можно сильнее! — и прыгнет!..

Оттолкнувшись — вот от этого большого плоского камня!..


Сон Анфисы. Полёт к Кавказским горам на Марсе.

Анфисе приснился сон. Цветной и удивительно яркий сон. И это был один из самых первых из её особо ярких снов, который она запомнила на всю жизнь...

Она бежит, не то вдоль крутого берега реки, не то по какой-то дороге. Бежит очень быстро. И бежать ей — просто удивительно-преудивительно легко!..

Кругом множество разных цветов: жёлтых, и красных, и синих... Она бежит — и думает, что вот сейчас она как от чего-нибудь оттолкнётся — прыгнет, как можно сильнее, вверх — и превратится или в бабочку, или сразу в какую-нибудь птицу!..

Впереди на дороге она видит какой-то плоский квадратный камень, с гладкой поверхностью красноватого цвета, вроде того гранита, которого так много в Питере. И сам камень похож на одну из гранитных ступенек или приступок, которые она где-то видела в городе. Возможно, у Нового Эрмитажа на улице Халтурина, около Зимнего Дворца и Дворцовой площади, где она не раз играла, часто и с Никой, у ног огромных каменных атлантов...

И Анфиса подумала, что если она от этого камня посильнее оттолкнётся — то точно сможет взлететь! И точно в кого-нибудь превратится! Лучше — сразу в птицу!..

И она оттолкнулась от этого квадратного камня — и действительно легко взлетела высоко в воздух! И при этом не превратилась ни в бабочку, ни в птицу. И это было самым чудесным открытием: оказывается, чтобы летать, вовсе не обязательно в кого-то ещё превращаться! Она и сама — прекрасно может летать!..

Ей захотелось взлететь как можно выше — и она запросто, почти без всяких усилий, смогла это сделать!..

Она увидела огромную равнину — усеянную несметным множеством цветов! И она полетела над этой равниной...

Скоро разноцветные цветы кончились — и остались только красные: множество красных цветов!..

Вдруг и цветы, и трава кончились — и Анфиса увидела перед собой внизу огромную гладкую пустыню красноватого цвета, всю покрытую мелкими ровными трещинами...

И Анфиса поняла, что она — на Марсе! Ведь поверхность Марса — это красная пустыня! И никаких каналов, и никаких дорог!..

Далеко-далеко впереди, на самом горизонте, показалась длинная цепь остроконечных гор со сверкающими белоснежными вершинами...

Анфиса поняла, что это — Кавказские горы, про которые ей рассказывал отец, и где он когда-то воевал во время войны против фашистов. Значит, на Марсе — Кавказские горы тоже есть!..

Анфиса полетела прямо к этим горам. Что-то очень важное говорил ей отец про эти горы...

Да, к ним — прикован Он! Которого она должна освободить!..

Она подлетает к горам — но Его нигде не видит. И горы — они какие-то как бы не настоящие, но огромные и пугающие. Анфисе страшно... Но она ведь должна найти Его! И она — продолжает в своём полёте приближаться к этим горам...

Горы — какие-то плоские, как нарисованные. И совершенно не живые. А что же за ними? Какая-то огромная, страшная пропасть?..

Анфиса боится заглянуть за цепь этих странных и страшных гор. Но так хочется, хотя и очень страшно! Что, если Он — там? Она ведь непременно должна Его найти и освободить!..

Ей очень, очень, просто жутко страшно! Но она — подлетает, чтобы заглянуть за линию этих гор...

И — заглядывает...

И не видит там — НИЧЕГО...

…

Анфиса несколько раз просыпалась и видела, что она лежит в своей постели на их ленинградской даче. Видела встревоженных близких: няню, отца, Герту и других. Видела женщин в белых халатах, которые осторожно её осматривали, что-то с ней делали. Анфиса понимала, что это врачи...

Потом была чистая, светлая, белая больничная палата, койка с чистым, белым, хрустящим крахмальным бельём, какие-то приборы и приспособления. И тоже женщины в белых халатах. Но уже несколько раз появлялись и пожилые седые мужчины, очень важные и серьёзные, тоже в белых халатах, тоже что-то с ней делали, и тоже что-то про неё говорили...

Потом она опять проснулась у себя на даче, среди своих близких, и спала уже гораздо меньше, и чувствовать себя стала почти как обычно. Стала сама вставать, и ходить, и есть, всё как обычно...

Постепенно, из рассказов всех окружающих, и из каких-то собственных воспоминаний, у неё стала составляться картина того, что с ней произошло...

…

Оказывается, её нашли без сознания на самом-самом берегу пруда, почти наполовину в воде, и она каким-то чудом не утонула и не захлебнулась. Эрик прибежал в дом весь в слезах и смертельно испуганный, и позвал взрослых. Первой прибежала к пруду няня и вытащила её из воды. Тут же Анфису подхватил на руки дядя Гена, отец Эрика, и понёс в дом. И где-то на полпути — к нему подбежал отец и взял её на руки сам...

У неё что-то случилось с сердцем. Но что именно — врачи опять не смогли толком определить. И насколько это опасно — тоже не смогли толком сказать. Сказали, что медицина с такими случаями, кажется, ещё не сталкивалась...

Отец говорил вполголоса с важным, серьёзным и седым доктором что-то про Новую Землю, про атомные и водородные испытания. Но тот лишь пожал плечами и развёл руками...

Предположили, что, может быть, это «на нервной почве», что девочка очень впечатлительная и эмоциональная, с чрезвычайно развитым воображением, и просили это в дальнейшем учесть...

Конечно, после произошедшего все старались соблюдать какие-то меры предосторожности. Но Анфиса чувствовала себя очень хорошо. В полном смысле слова: как ни в чём не бывало! И даже ещё лучше! С огромным удовольствием и бегала, и прыгала, и плавала, занималась разными физическими оздоровительными упражнениями и процедурами, и всеми видами спорта, какими только хотела заняться. И всё это явно шло ей только на пользу...

И, постепенно, а, тем более, по прошествии лет, про это происшествие почти забыли...

…

Про свой сон Анфиса потом рассказала Нике. Ника сказала, что ей тоже снился однажды Марс. И горы там тоже снились. И снилась какая-то пещера...

Мама Ники, тётя Стеша, была спелеологом и гидрологом, и исследовала разные пещеры и подземные реки. И однажды она брала с собой Нику в какую-то экспедицию — и показала ей одну страшную, глубокую пещеру. И Нике потом эта страшная пещера снилась. Ей казалось, что там живёт какой-то дракон или Змей Горыныч, и что он может её сожрать...

Но она кинула туда камнем — и крикнула:

«Я тебя не боюсь!..»

Но оттуда никто не вылез. И Ника с тех пор пещер почти не боится...

А в своём сне про Марс Ника встретила какую-то девочку, и она ей что-то рассказывала очень важное про Марс и про коммунизм. Но что — Ника не помнит...

Ника сказала Анфисе:

«Наверное, это тоже была Андромеда, как у тебя. Из Будущего. По-моему, она прилетала оттуда...».

И Анфиса тоже опять подумала, что Андромеда — она точно должна быть из Будущего. А здесь она — потому что она прогрессор.

Наверное, готовится новая революция...


Про беременность Идеей и функцию кесаря

Всё-таки, Анфиса не могла не прояснить для себя вопрос о том, откуда берутся дети.

Фрося работала в женской консультации. И она старалась ничего такого странного и необычного про женщин и их болезни не говорить в присутствии Анфисы. И не произносить некоторых слов. Но некоторые такие слова до слуха Анфисы, всё-таки, доходили. И даже не по одному разу. Например, слово «беременность». Какая-то особая женская болезнь. И как-то связанная с детьми.

Правда, Данила что-то говорил и объяснял в разговоре с Аликом про «беременность Идеей». Но Анфиса как-то догадывалась, что это «не про то».

Анфиса как-то стеснялась спрашивать у кого бы то ни было из взрослых про подобные слова. Конечно, можно было бы поискать про их значение в разных энциклопедиях и словарях. Но Анфиса каким-то особым чутьём чувствовала, что это должно быть не книжное — а какое-то «житейское» знание. И узнано оно должно быть каким-то «житейским» образом...

И вот, как-то раз, почти случайно, она играла на даче у них на улице, где не особенно любила бывать. Делала из песка у дороги «вражеские» корабли — и расстреливала их «торпедами», то есть, камешками. Наскучив этим занятием, пошла по улице дальше. И почти случайно встретила знакомую соседскую девочку (не из самого близкого соседства). Девочка была немножко постарше и повзрослее Анфисы. В тот раз она играла со скакалкой — и охотно предложила поиграть с ней Анфисе. Анфиса не отказалась.

Какая-то доверительность возникла между ними мгновенно. Запросто так стали говорить и о мальчишках, и о взрослых...

И, после нескольких упражнений со скакалкой, Анфиса, как-то почти само собой, вдруг спросила у девочки:

«А ты знаешь, что такое беременность?»

Девочка ей тут же, с готовностью, ответила:

«Конечно, знаю!..»

И она рассказала, как у них родственница была беременна и должна была родить ребёнка. И ей разрезали живот, потому что ребёнок не мог выйти. И она потеряла много крови и едва не умерла.

И девочка сказала, что иногда дети «так выходят». Но сейчас всё чаще женщинам приходится разрезать живот, потому что дети не могут выйти. Потому что женщины от неправильного поведения стали очень не здоровые и нормально рожать не могут...

И Анфиса вспомнила, что она ведь, действительно, что-то подобное слышала из разговоров Фроси! И не один раз! И даже, кажется, слышала, как называется это страшное разрезание живота у женщин.

И почему-то тут же у неё появилась необъяснимая уверенность, что она появилась на свет — вот именно таким страшным, кровавым образом!..

И она подумала:

«Так вот почему моя мать меня так не любит, и так избегает меня видеть!..»

Только, вот, при чём тут кесарь? Это же какой-то не очень хороший царь?Или кесарь — это и есть разрезатель живота у женщин? Наверное, от слова «коса», и «косить». Косою делать сечение. И, наверное, был такой царь — который любил этим развлекаться! А «кесарю — кесарево!» — это, значит, должно придти время, когда всех царей-тиранов будут самих резать!

Никому не уйти от революционной справедливости!..


Глава 10: ВОЗВРАЩЕНИЕ ВРЕМЕНИ

"...Мне Аббатиса задала урок —
Ей карту Рая сделать поточнее.
Я ей сказала — я не Сведенборг.
Она мне: будь смиренней и смирнее.
Всю ночь напрасно мучилась и сникла,
Пока не прилетел мой Ангел-Волк,
Он взял карандаши, бумагу, циркуль
И вспомнил на бумаге все, что мог.
Но Аббатиса мне сказала: "Спрячь.
Или сожги. Ведь я тебя просила,
Тебе бы только ангела запрячь,
А где ж твои и зрение и сила?"..."

(Елена Шварц
«ТРУДЫ И ДНИ ЛАВИНИИ,
монахини из ордена Обрезания Сердца»)

Сны Анфисы. Царица Подземного Царства.

Анфиса, пока не познакомилась с Никой, очень мечтала в своём раннем детстве иметь сестру. Чувство одиночества и тоски по какому-то очень близкому человеку, другу, такому же, как она, стало ей знакомо с самых первых лет, как только она стала себя помнить. И общение с отцом и другими близкими и очень добрыми к ней людьми не могло её избавить от этой тоски.

Играть с другими детьми — у неё как-то очень редко получалось. И иногда она в этих случаях начинала замечать на себе какие-то странные взгляды других детей, и какие-то шушуканья за своей спиной. А иногда — ей с другими детьми становилось просто скучно. А чаще — ей просто интереснее было играть одной.

И в своих играх она очень часто была настолько поглощена образами своего воображения, своими фантастическими воображаемыми приключениями — что больше ей никто был не нужен.

Но тоска по близкой подруге-единомышленнице, всё-таки, была очень сильной. И отзвуки этой тоски остались у Анфисы даже тогда, когда она познакомилась с Никой.

Впрочем, и у Ники Анфиса угадывала какие-то отзвуки подобной же тоски. Обе чувствовали нечто подобное. И у Ники тоже не было никаких близких подруг, кроме Анфисы. И это их сближало...

…

Анфисе несколько раз снилась какая-то девочка, с которой они даже не играли — а которая говорила с ней о чём-то очень важном. Но о чём — Анфиса, когда просыпалась, почти ничего не могла вспомнить.

Но, наконец, ей удалось установить во сне какой-то серьёзный контакт с этой девочкой. И эта девочка рассказала Анфисе, что она — из Подземного Мира. И приглашала Анфису к себе. И много ей рассказала, и про себя, и про свой Подземный Мир...

Анфиса тогда проснулась посреди ночи — и очень ярко вспомнила весь этот свой сон, и рассказ этой девочки. И постаралась, лёжа ночью, вспомнить все-все подробности и всё-всё обдумать.

И она — как-то почти невольно — стала что-то «творчески» добавлять от себя к этому увиденному сну, какие-то новые интересные детали, которых, как ей казалось, там не хватало, но которые должны были присутствовать.

И, как-то, она стала в своём воображении понемногу развивать весь этот привидившийся ей сюжет. Как сценарий фильма.

И у неё стала получаться такая история...

…

В Будущем произошло восстание роботов, и роботы уничтожили на Земле всех людей. Или же люди сами уничтожили друг друга в совершенно страшной войне с применением всех видов оружия. В этой войне на Земле погибло всё живое. А уцелели только роботы.

Роботы не стали спасать людей, а спасли и оставили в живых только эту девочку, потому что только она одна относилась к роботам как к людям и верила, что у роботов есть душа. И только она одна умела понимать роботов и общаться с ними — как больше никто из людей.

Роботы сделали эту девочку своей царицей — и построили для неё под землёй, под всей поверхностью планеты, целое преогромное Подземное Царство, которое было погружено вглубь Земли на многие и многие километры, на десятки, и даже на сотни, этажей. И никто посторонний не мог иметь доступа к этому Подземному Царству.

А потом все роботы куда-то исчезли. Быть может, на какую-нибудь другую планету. И эта девочка осталась в своём Подземном Царстве совершенно одна. Но роботы оставили ей для обслуживания разные хитрые механизмы, которые могли исполнять любые её команды, и оставили ей и огромное количество продуктов, и совершенно всё необходимое для её жизни.

А поверхность Земли, всей планеты, превратилась после восстания роботов и гибели человечества в совершенно мёртвую и безводную пустыню, и покрылась совершенно непроницаемым мраком. Так, что если бы какие-нибудь уцелевшие на других планетах люди, или какие-нибудь инопланетяне, приземлились на неё — то не смогли бы увидеть в этом густом мраке совершенно ничего. И ни за что бы не обнаружили ни одного тайного входа в Подземное Царство.

И эта девочка осталась совершенно одна на планете, и глубоко-глубоко под землёй, где она могла совершенно свободно, и не беспокоясь об этом, и есть, и пить, и дышать. И перемещаться по своим бесчисленным и многоэтажным подземным ходам — куда ей захочется и с почти любой скоростью. И — прокладывать для себя новые подземные ходы, и создавать новые подземные залы, и новые помещения, какие захочет...

Анфиса всё это видела как в кино...

…

И один раз к этой девочке в её Подземное Царство проник, чудом когда-то уцелевший во всех космических катаклизмах, одинокий космический разведчик...

Она — была из Прошлого. А он — из Будущего. И они не должны были никогда встретиться. Но у неё глубоко под землёй искривилось время...


Разведчица Будущего

Скуки Анфиса никогда не знала. Скучать ей было действительно некогда, и очень многие дети, да и родители, могли бы ей, наверное, в этом отношении позавидовать.

Её отец был исключительно добросовестным и умным родителем, очень хорошим психологом, и талантливым и усердным педагогом и воспитателем. Он уделял дочке, её образованию и развитию, чрезвычайно много внимания, и времени, и сил, и средств, не жалея ради неё действительно ничего. И это при всей его занятости какими-то важными, ответственными и секретными государственными делами.

Хотя, конечно, было в его отношении к дочери нечто настолько чрезмерное, настолько фантастическое и мечтательное, что это могло бы встретить неприятие у многих родителей и педагогов. Но многие его знакомые педагоги-новаторы, представители «коммунарского движения» в Ленинграде (а потом и в других городах) этот его педагогический эксперимент вполне поддерживали.

Да, и вообще — и на их городской кухне, и на их даче почти постоянно, и очень активно, обсуждался — заданный ещё Октябрьской революцией — «проект» и «план» Человека Будущего.

И Анфиса все эти разговоры и споры постоянно слышала — и даже сама принимала в них творческое участие...

…

Анфиса была тогда ещё в совершенно дошкольных летах — когда отец, при подвернувшемся случае, затеял с ней ещё одну — и серьёзнейшую, и очень увлекательную педагогическую игру.

Он, как-то раз, когда они вдвоём рассматривали вместе какие-то военные фотографии и картинки, и увидев, с каким интересом она воспринимает его короткие рассказы о подвигах наших разведчиков в войну, даже и до войны (также и глубоко в тылу врага), спросил её:

«Хочешь быть настоящей разведчицей?».

Перед Анфисой, конечно, всегда был пример отца — настоящего солдата и разведчика! И Анфиса, конечно, уже, в общем, знала по некоторым детским книжкам и фильмам, и по рассказам отца и других «коммунаров», что были не только разведчики мужчины — но и отважные женщины-разведчицы (и даже диверсантки!). Были в войну и дети — партизаны и разведчики. И образы юных пионерок-разведчиц тоже успели произвести впечатление на её воображение...

И, конечно, Анфиса на предложение отца — и с радостью, и очень серьёзно для себя, ответила:

«Хочу! А где я буду разведывать?»

Отец сказал:

«Аня, везде! Со злом — надо бороться везде! И с буржуазными привычками — надо бороться везде! И с самой смертью — надо бороться везде! И самая главная смертельная опасность — находится глубоко в самом человеке. Необходимо предельно глубоко — изучать самого человека! И в его неразрывной связи — и с Природой в целом, и со всей Мировой Историей...

Этому надо всерьёз и по-настоящему учиться! «Учиться, учиться и учиться», как говорил Ленин! Во всех наших школах этот его лозунг висит. Да и во многих библиотеках тоже, особенно школьных и вузовских (Герта очень хорошо это знает). То есть — учиться, потом — на определённом этапе, когда твои старые знания зашли в тупик — полностью переучиваться заново, и потом — опять, ещё раз, переучиваться, чтобы суметь старое знание соединить с новым! Безо всякой пощады к себе!..

Учиться в школе, учиться в институте, учиться в наших многочисленных детских и юношеских кружках! А главное — всю жизнь учиться и переучиваться самому, самостоятельно, день и ночь! Непрерывно — и без всякой пощады к своим душевным слабостям — заниматься самообразованием, самовоспитанием и саморазвитием. Постоянно поднимаясь с одной ступени развития — на другую — более высокую!..

А любое развитие всегда, и эволюционно — и революционно!..

Необходим каждодневный добровольный каторжный труд самообразования и самовоспитания — когда новые знания и возможности лишь очень постепенно накапливаются по малым крупицам. Но именно такой каждодневный труд — приводит в какие-то критические моменты к потрясающим прозрениям и озарениям, к гениальным творческим открытиям!..

Такова диалектика. И надо понять и усвоить её законы. И только тогда — можно стать настоящим коммунистом и революционером, и настоящим разведчиком! Стать — Разведчиком Будущего!..»

Отец говорил, как всегда, очень вдохновенно, устремив свой огненный взор — куда-то в совершенно неведомые дали пространства и времени. И Анфиса всегда слушала эти его речи — затаив дыхание...

Анфиса тут вспомнила, что видела на рабочем столе у отца сборник стихов Евгения Евтушенко «Разведчики грядущего». Также и ещё стихи разных поэтов, которые регулярно приносил Алик, также и другие «коммунары». И о которых потом у них в доме много спорили...

Чтобы стать Человеком Будущего — надо сначала стать Разведчиком Будущего! Это было для Анфисы совершенно ясно.

И разве индейские воины, а также первобытные охотники на разных мамонтов, разве они — не были, прежде всего, разведчиками и следопытами?..

И ещё Анфиса вспомнила про старый фильм «Подвиг разведчика», с мужественным красавцем Кадочниковым в главной роли, где он хитро и смело похищает фашистского генерала на самолёте. Но для этого нужно было переодевание. Как и у подпольщиков. И суметь перехитрить всех фашистов...

И тут же она вспомнила про другой известный и очень популярный фильм с Кадочниковым — «Повесть о настоящем человеке». Где он играл лётчика Маресьева — который, когда фашисты подбили его самолёт, 18 дней полз по снегу через глухой лес с перебитыми ногами. И потом без обеих ног — снова стал летать!..

Анфиса особо запомнила в этом фильме сцену, когда в госпитале один старый коммунист горячо убеждает его, что он обязательно сможет снова летать! А когда тот сомневается — то не один раз повторяет ему:

«Но ты же — СОВЕТСКИЙ ЧЕЛОВЕК!..»

Да! Советский Человек — это и есть Настоящий Человек! И это и есть — Человек Будущего!..

И настоящий разведчик — должен быть, прежде всего, Настоящим Человеком! Как лётчик Маресьев!

И каждый настоящий разведчик — должен совершить подвиг разведчика и подвиг Настоящего Человека!

И Анфиса — тоже его совершит когда-нибудь! И освободит из плена своего товарища по разведке, или по другим подпольным революционным делам...

…

И Анфиса действительно горела желанием — чтобы работать над собой, над своим образованием и воспитанием, и формировать из себя Разведчицу Будущего.

И все «коммунисты-космисты», и педагоги-«коммунары», и самые юные «коммунары», пионеры и комсомольцы, что у них бывали, Анфису в этом деле только поддерживали...

Правда, Герту отец назвал «Разведчицей Прошлого». Но и это понятно. Без разведки Прошлого — ничего не сможешь понять про Будущее.

И Анфиса — уже с особой новой сознательностью — стала учиться на «разведчицу всех времён и народов», как сказал однажды отец. А точнее — просто продолжать ту учёбу, которой и отец, и Герта, и Алик с Ариной, и другие «коммунары» и «коммунисты-космисты», с ней серьёзнейше и самым основательным образом занимались, можно сказать, почти с самого её рождения...

Но — уже теперь, как бы, на некотором новом этапе...

Этап — это дорога с кандалами...

А ещё этапы — это лестница в коммунизм. У них дома в библиотеке тоже такая есть...

…

У них в доме, в их ленинградской квартире, как уже говорилось, была огромная, прекрасная и очень хорошо организованная библиотека (её начали собирать ещё предки Герты). Была и очень хорошая фильмотека, что в то время могли себе позволить немногие. Было и значительное собрание самых разных музыкальных записей, как на грампластинках, так и на заграничных магнитных лентах и на других носителях. Стояло прекрасное пианино «Красный Октябрь» (бывший «Беккер»), были гитара, флейта и другие музыкальные инструменты. Была очень грамотная подборка больших, красочных альбомов с хорошими репродукциями, отечественными и зарубежными, по которым можно было изучать всю историю мировой живописи...

Хорошие игрушки, детские книги и различные детские развивающие игры появлялись у Анфисы в достаточном изобилии в соответствии с её возрастом и развитием. Были у неё и обычные девчоночьи куклы. Но ей, вообще-то, в самом раннем детстве — как-то больше нравилось играть с медведями, зайцами, оленями и прочими игрушечными зверями. А позже — нравились разные интеллектуальные и развивающие игры, в том числе, и привезённые, с разной оказией, из-за границы...

И читать, и писать (и даже какому-то, пусть небольшому, знанию других языков) она, как уже говорилось, научилась очень рано, удивительно рано, и очень быстро. И, как-то, почти сама. Отец и другие взрослые не переставали поражаться таким её способностям.

Она очень и очень быстро перечитала почти все классические детские сказки (особенно, да, любила сказки волшебные). И взялась за мифы, эпосы, детскую (и далеко не только детскую) фантастику, приключения, рассказы для детей (и не только для детей) об истории России, и по Всеобщей Истории, про революцию и про войну. Почти самостоятельно изучила «Детскую энциклопедию» (прекрасное советское издание!).

О физической и спортивной подготовке Анфисы тоже уже, отчасти, говорилось. И Ника, как её самая близкая подруга и горячая единомышленница, при случае, всегда составляла ей компанию...

…

Отец всё время поощрял самостоятельные занятия Анфисы, и постоянно говорил ей, и повторял, со страстью и упорством:

«Ты — Человек Будущего! Человек — Коммунистического Будущего! Человек — Космического Будущего! И ты будешь это великое и прекрасное Будущее — счастье и могущество всего пробуждённого и освобождённого человечества — творить своими руками! Своими мыслями, своими трудами, своими мечтами!..

Но это Будущее — нуждается в глубочайшей, серьёзнейшей и самой разносторонней опережающей разведке! И — в самых внимательных, умных и храбрых исследователях-разведчиках!..

Человечество сделало столько великих и важных открытий! Но — сколько ещё неизведанного! Мы ведь до сих пор не знаем — почему человек болеет и умирает? И как можно победить болезнь и смерть? Но ведь можно! И как сделать человечество бессмертным, совершенным и счастливым?..»

…

И всё чаще отец в своих «педагогических речах», обращённых к Анфисе, останавливался на главной для себя теме — и говорил:

«У каждого человека — как и у всего человечества — есть только одна, самая коренная, самая фундаментальная проблема — это проблема его смертности! Все остальные проблемы — только производные от неё. Добро и зло — это жизнь и смерть. Решим проблему жизни и смерти — и решатся все остальные проблемы!..

И человечество — всю свою историю решает эту проблему! И уже, вроде бы, очень много, чего поняло...

Ведь коммунизм — это и есть победа над смертью, это и есть бессмертие человека и всего человечества! А бессмертие — значит совершенство! Во всех отношениях и смыслах! Человек должен стать совершенным!..

И тебе — надо всему этому учиться! Быть разведчиком и воином — значит непрерывно учиться! Учиться — и у радости, и у боли! Учиться — даже у самой смерти!..»

…

И Анфиса училась. И училась вдохновенно и страстно, потому что чувство тайны жизни и смерти — самой жгучей и важной тайны на свете — как и жажда некой Высшей Справедливости, как и благоговейное преклонение перед всем революционным и героическим — которое теперь должно стать космическим — всё это стало ей знакомо и близко уже очень и очень рано...

Она очень любила, и крайне уважала, разных революционеров-подпольщиков, особенно «народовольцев» (о которых ей постоянно рассказывала Герта), настоящих подпольщиков и конспираторов. А ведь революционер-подпольщик — он тоже как разведчик! Вот, и Ленин. И Дзержинский. И Сталин, наверное...

Про Сталина теперь всё время говорят, что он стал «культ». Только и слышишь непрерывно по радио и по телевизору — что культ, и культ!..

А Герта говорит, что все культы — это культ Солнца. И Огня тоже. Просто детей надо всё время учить, что от спичек без культурного поведения можно всем сгореть. Мы уже и так — горели-горели! И теперь можем сгореть совсем...


Споры отца с братьями о Сталине

Как уже говорилось, у отца Анфисы было два старших брата: дядя Петя и дядя Андрон. И оба тоже воевали.

Братья собирались вместе редко, и с годами всё реже. Обычно, по большим праздникам, и, чаще всего, именно у отца. Пили мало, этого дела никто не уважал. Но помянуть погибших товарищей, равно и многих, уже покинувших этот мир родственников, считали необходимым и святым делом. Это делали стоя, вспоминая всех поимённо...

Впрочем, когда у отца начались слишком большие проблемы со здоровьем, он решительно прекратил употреблять всякий алкоголь когда бы то ни было, и братьям это горячо советовал. Настоящий коммунист никогда не должен ни пить, ни курить.

Братья отца курили. Сам он в войну, по его рассказам, очень много курил, а потом бросил. И врачи запретили, и сам понимал, что для коммунистической работы нужна бездна здоровья и здоровых сил, и что никаких пьющих и курящих при коммунизме быть не должно. И надо быть абсолютно во всём примером для детей.

Все трое братьев при встрече иногда запирались в отдельной дальней комнате, чтобы никому больше не мешать с куревом. Да и не только с куревом. И — принимались спорить...

…

Споры были очень жаркие, иногда до криков, до взаимных обвинений, почти до серьёзных ссор...

Анфиса невольно слышала эти споры. И понимала так, что все трое братьев были, конечно, горячо за Ленина. А спорили больше всего из-за Сталина — про которого Хрущёв объявил, что он «культ».

Дядя Андрон Сталина страшно ругал. Отец защищал. А дядя Петя когда ругал, а когда защищал. Оба брата отца ругали Троцкого. А отец защищал и Сталина, и Троцкого. Батьку Махно отец тоже защищал. А Хрущёва дружно ругали все.

Дядя Андрон не мог простить Сталину, как он говорил, гибель очень многих людей, настоящих революционеров и коммунистов, в том числе и их родственников.

А отец говорил ему с жаром:

"Да ты пойми: он людей — убивал, а народ — спас! Страну — спас! Единственную на нашей планете колыбель социализма — и грядущего коммунизма — сумел спасти!..»

Дядя Андрон кричал:

"Палач — твой Сталин! После его «чисток» партии — какие, вообще, коммунисты-то остались? И о каком коммунизма теперь может идти речь?..»

А отец ему в ответ:

«Палач при народной власти — казнит по воле и по поручению народа! А Сталин был — настоящий народный вождь, какие случаются раз за тысячу лет! И он исполнял — волю народа! И народ — это понимал! И прощал ему и его жестокости, и его ошибки! И верил ему — как своему настоящему Вождю!..»

Дядя Петя говорит отцу:

"Ты что, хочешь сказать, что народ — сам себя казнил, сам себя репрессировал?"

А отец:

"Так на то она — и Гражданская война: в ней народ борется с самим собой, сам себя казнит, сам себя чистит, и сам себя репрессирует! Именно так! Внутри самого себя разделяясь на непримиримые и насмерть воюющие классы — когда скрытые классовые противоречия достигли уже своего явного предела! Это — диалектика!..

И у нас Гражданская война — она ведь до сих пор не закончилась! И ещё неизвестно — кто в ней победит!..

А репрессия — она с чего начинается? Я тебе скажу! Репрессия — начинается с доноса! Десятки миллионов доносов — я не преувеличиваю! И сколько их уже уничтожено! Их что — Сталин писал?! Ты видел эти доносы? А я их — видел! Десятками, сотнями — вот в этих своих собственных руках держал!.. Эти бумажки почитаешь — в людей, в народ верить перестанешь!..

А я — верю в народ! И буду верить!.. Да, сын доносил — на родного отца, и брат — на родного брата. Кто-то — из мести, кто-то — из шкурничества, кто-то — чтобы себя выгородить, собственную шкуру спасти. Сколько угодно такого было! Миллионы свидетельств тому в наших архивах ещё пока лежат...

Но ведь другие — они же действительно считали, и верили, где-то справедливо, где-то нет: что его отец — враг, что его брат — враг! И что ради дела Мировой Революции и Мирового Коммунизма — ты обязан, если надо, пожертвовать всем: и отцом, и братом, и женой, и другом, и любым близким человеком!..

И вот я — в саму веру эту ихнюю верю, Андрон! И нет ничего в мире важнее и святее этой веры! Не суеверия — каких у нас с преизбытком — а веры! Без этой веры — никакой Победы у нас бы не было! И никакого Космоса бы для нас не было! И самого Коммунизма без этой веры — и не будет, и быть не может! А с верой — у нас всё будет!..

Ты Евангелие читал — как там сказано:

«Праведность наша — от веры в веру»!.. «И не будет ничего невозможного для вас»!..»

Дядя Андрон на это отвечал, уже сильно уставшим голосом:

«Грешник твой Сталин! Такой, каких свет ещё не видел! И гореть ему в аду за все его грехи!..»

А отец, тоже уже сильно усталый от этих споров, так же тихо и устало, но с какой-то глубочайшей внутренней твёрдостью и убеждённостью отвечал:

«Грехи его — на нас и на детях наших!..»

…

Споры эти всегда кончались общим признанием, что, в любом случае, в мире очень плохо, и со страной тоже очень плохо. И что и страну, и весь мир — который вот-вот может сгореть в атомном пожаре — и всё Дело Коммунизма, надо спасать.

А для этого — надо всеми средствами форсировать научно-техническую революцию! И делать революцию культурную. Надо и в народ, и во всё хозяйство, и в управление — внедрять самую передовую творческую мысль, образование и науку! А особенно — генетику и кибернетику! И бороться со всеми видами шкурничества и невежества, со всеми проявлениями мещанства и буржуйства... И ещё есть надежда!..

…

Анфиса с этим согласна. Надо пробуждать космическую сознательность у людей! И надо создавать братство! И надо создавать — Нового Человека!..

Человека-Героя!
Человека-Творца!
Человека-Титана!
Человека-Борца!..

Это Анфиса сама, размышляя, такое небольшое стихотворение придумала...

Человека Будущего!.. Хотя все, всё больше, сомневаются: а откуда он, вообще, возьмётся?..

А Герта говорит, что первобытный человек — это и есть Человек Будущего. Потому что у него в генах был коммунизм. И сейчас будет!..


Путешествие в Разлив. Ленин в Шалаше. Девочка в луже.

Однажды летом на даче — и это был воскресный день — Анфиса услышала, как отец обсуждает с другими «коммунарами» какую-то выставку в Разливе, в том музее Ленина, где его Шалаш.

Выставка называлась «Ленин и Космос. Человек Будущего». И её почему-то запретили — хотя ведь кругом только и говорили, что про Ленина, и про Космос, и про Человека Будущего, и про коммунизм.

И все, вот, думали: ехать сейчас на эту выставку или не ехать, чтобы успеть её посмотреть, пока её не ликвидировали.

Говорили об этом деле, как всегда, очень интересно и горячо, и Анфиса заслушалась (тем более, что и она ведь туда поедет, если все поедут)...

А потом спрашивает:

«А Ленин — он и в Мавзолее, и в Шалаше тоже?»

Все сразу затихли, глядя на Анфису с раскрытыми от удивления ртами, как часто бывало, когда она задавала такие вопросы.

А отец только развёл руками — и говорит:

«Нет, ну, надо ехать! Едем немедленно!..»

И говорит Анфисе:

«Да, Цветик! Именно так! Ленин — он и в Шалаше, и в Мавзолее! И ты это сейчас увидишь! Не всякий это способен увидеть — но ты увидишь!..»

Быстро собрались. Дядя Гена, как обычно, сел за руль машины, отец рядом с ним. А на заднее сидение забрались Фрося и Гриша, и между собой они усадили Анфису с её куклой Пандорой.

Тронулись по довольно хорошо знакомому пути (по «ленинскому пути», как отец и Гриша объяснили, по дороге, Анфисе). И это было сравнительно недалеко...

…

Выставка действительно оказалась очень интересной. У отца там, в музее, были знакомые, и им показали многое из того, что не показывали никому, и много чего рассказали интересного (иногда даже полушёпотом).

Осмотрели и весь музей, и Шалаш Ленина, и всё вокруг, всё внимательно осматривая и обсуждая.

Анфиса немного изучила и озеро Разлив, и ближайший лес, где когда-то жили первобытные люди.

Стали возвращаться обратно на дачу, уже когда начало понемногу темнеть.

…

Анфису от усталости и от всех впечатлений в машине немного разморило, и она стала понемножку дремать. Но с большим интересом, как всегда, слушала всю беседу отца и остальных их товарищей-спутников, от которой и у неё самой возникали, как обычно, разные интересные мысли.

Она узнала, что когда-то, ещё в каменном веке, здесь была стоянка первобытного человека. И у первобытных людей здесь было святилище, в котором был янтарь — электрический Солнечный Камень. И там был первобытный Ленин. И теперь это святилище стало Шалаш Ленина.

Она поняла, что именно Ленин в Шалаше — стал Лениным в Мавзолее. Что Шалаш Ленина — это лоно и колыбель Октября, что революция родилась из Шалаша. Что и Шалаш, и Мавзолей — это, на самом деле, Храм Солнца. А Ленин в Шалаше и в Мавзолее — это Ночное Солнце. И он сражается под землёй с Чёрным Солнцем, которое есть фашизм. А фашизм — это неизбежное буржуазное порождение. Порождение Капитала.

И Новый Человек — родился именно из Шалаша. А Мавзолей — это Мировая Гора. Ленин проснётся — когда Мировая Гора превратится в вулкан и начнётся извержение. Тогда произойдёт революция. А потом будет Город Солнца...

…

Анфиса думала про себя, что и ей надо будет обязательно сделать для себя шалаш — и залезть в него, чтобы родиться, как Ленин. Она уже пробовала делать небольшие шалаши из веток...

Она уже почти заснула, несмотря на тряску. Как вдруг — машина резко затормозила и остановилась. Гриша и Фрося крепко удержали Анфису от выпрыгивания. А кукла Пандора выпрыгнула из рук Анфисы — и оказалась на переднем сидении в руках у отца. Или Анфисе это уже так приснилось.

Было уже заметно темно — и Анфиса с некоторым трудом соображала, что же случилось.

Дядя Гена выскочил из машины — и вытащил из большой грязной лужи на дороге — перед самой машиной — маленькую девочку, меньше Анфисы.

Девочка эта была вся в грязи, с ног до головы. Она так там и сидела, в этой грязи, когда дядя Гена её вытащил. Он её вытащил — и стал оттирать от всей этой налипшей на неё глины и жижи...

Отец тоже быстро вышел из машины с куклой Пандорой, чтобы идти к девочке. Но потом повернулся, посадил куклу Пандору на капот машины, а сам пошёл и стал энергично помогать дяде Гене очищать девочку от грязи.

Вышли из машины и Гриша, и Фрося с Анфисой, и тоже подошли к остальным.

Фрося сразу воскликнула:

«Да её помыть нужно!..»

Река Сестра была совсем рядом от дороги. Фрося взяла девочку из рук мужчин — и повела её мыть в речке.

Анфиса забрала с машины куклу Пандору — и пошла помогать Фросе приводить девочку в порядок.

Вечер был очень тёплый, и вода в реке была не холодной. Девочка была почти голой, в одних лишь грязных трусиках. Фрося очень быстро и ловко, сняв с неё эти трусики, вымыла её всю целиком в быстрой проточной воде, в том числе и голову. Девочка в её добрых и умелых руках быстро стала чистой, как заново родившейся.

Анфиса, тем временем (посадив куклу Пандору на прибрежный круглый камень), начисто выполоскала и выжала её трусики.

Анфиса уже успела перед возвращением из Разлива переодеться из платья в свой любимый тренировочный костюмчик — и предложила сейчас подошедшему отцу:

«Давай дадим ей моё платье!»

Тот согласился, что это будет правильно.

Фрося, уже вытерев девочку насухо своим большим головным платком, быстро облачила её в платье Анфисы.

Девочка была, примерно, ровесницей Анфисы, или, может быть, чуть-чуть помладше. Она не отвечала ни на какие вопросы. И все, не сговариваясь, старались и не донимать её никакими лишними расспросами, видя, что девочка от них лишь смущается.

Мужчины обсуждали, откуда же эта девочка может быть. И — поглядывали на ближайший дом...

Дом этот был на небольшом пригорке, в некотором небольшом отдалении от дороги и от реки, за старым, совершенно почерневшем, выщербленным забором, небольшой, одноэтажный, деревянный, приземистый, тоже очень старый, почерневший, явно довоенный, а, может быть, даже и дореволюционный.

В доме этом тускло светились, явно давно не мытые, с местами треснувшими стёклами, окна. И из глубины этого жилища доносились довольно громкие, и сильно не трезвые, мужские и женские голоса, иногда громкие пьяные споры и не здоровый смех...

Отец, ещё раз, попытался что-то выведать у этой девочки насчёт её самой, и, наклонившись поближе к девочке, осторожно её спросил:

«Твои родители там, в этом доме? Ты там живёшь?»

По тому, как девочка в ответ стыдливо потупилась и опустила голову, можно было догадаться, что, видимо, так оно и есть.

Все взрослые стали активно обсуждать, не надо ли постучаться сейчас в этот дом, чтобы спросить насчёт девочки.

А Анфиса, взяв на руки куклу Пандору, стояла напротив девочки и думала, не стоит ли предложить ей какую-нибудь небольшую игру, чтобы девочка почувствовала к себе их общее дружественное участие.

А девочка, тем временем, во все глаза смотрела на куклу Пандору в руках Анфисы — и Анфиса не могла этого не заметить.

Она спросила девочку:

«Тебе нравится эта кукла?»

Девочка в ответ лишь опять как-то горестно потупилась.

Анфиса спросила её:

«А у тебя есть куклы?»

Девочка, не поднимая глаз, отрицательно покачала головой.

Анфиса спросила:

«Нет ни одной, ни одной?»

Девочка всё так же отрицательно покачала головой — и, решившись оторвать от земли глаза, опять во все глаза, с трудно скрываемым удивлением и восхищением, уставилась на куклу Пандору...

Подошли взрослые, решив, что надо, всё-таки, идти с девочкой к этому дому, выяснять её судьбу.

И Анфиса — преодолев внутреннее колебание — предложила девочке:

«Хочешь, я подарю тебе эту куклу?»

На лице у девочки изобразилось такое радостное изумление, такое ещё неверие во внезапно свалившееся на неё счастье, что Анфиса уже не сомневалась в правильности своего решения, своего предложения.

Но девочка явно не решалась как-либо ответить утвердительно на это предложение Анфисы...

Гриша наклонился к самому уху девочки — и стал шептать ей что-то ободряющее, показывая на куклу...

Девочка, наконец, решилась взглянуть в глаза Анфисе — и кивнула ей утвердительно на её предложение.

Анфиса завернула свою любимую куклу в ещё немного влажные трусы девочки — и вручила ей её, сказав:

«Эту куклу зовут Пандора! Ты не думай, она всё понимает! С ней можно разговаривать! Она будет тебе как настоящая, самая настоящая подруга!»

Девочка приняла в свои руки куклу Пандору — как самое величайшее, живое и хрупкое сокровище...

Взрослые, тем временем, и хотели идти с девочкой к этому не очень симпатичному дому — и опасались за неё...

Анфиса, всё-таки, решилась спросить её:

«А как тебя зовут?»

На лице девочки опять изобразились смущение и нерешительность...

Гриша опять наклонился к самому уху девочки — и, снова показывая на куклу, опять стал ей что-то шептать...

У Анфисы был очень чуткий слух, и она могла его настраивать, когда нужно, как её учил отец, и как делают разведчики...

И — она услышала, как Гриша шепчет девочке:

«Скажи, что меня теперь будут звать, как эту куклу!..»

Девочка заметно колебалась с ответом — хотя и было видно, что она хочет, так или иначе, что-то ответить Анфисе...

И в этот момент — дверь веранды (или кухни?) в выше описанном доме с резким скрипом и шумом открылась — и из неё высунулась заметно растрёпанная голова не очень молодой и не трезвой женщины, которая низким и сипловатым голосом громко позвала:

«Лариска! Лариска! Где тебя черти носят? Опять тебя надо искать!..»

И, не дожидаясь ответа, женщина громко захлопнула дверь — и вернулась куда-то в шум и табачный чад пьяного застолья...

Девочка вся встрепенулась, хотела бежать к дому, но — остановилась, взявшись одной рукой за подол подаренного Анфисой платья, будто не знала, толи ей оставаться в нём — толи его надо снять...

Анфиса — увидев это её движение — тут же заверила её со всей возможной убедительностью:

«Это платье — теперь тоже, тоже твоё! Оно мне совершенно не нужно, совершенно! Иди, иди, если тебя зовут!»

Девочка опять хотела, было, бежать — но снова остановилась, глядя на взрослых, как бы спрашивая их взглядом, подтверждают ли они слова Анфисы, и можно ли это всё взять себе.

Все взрослые спутники Анфисы, видя это, стали в один голос говорить девочке, что это теперь действительно всё её — и платье, и кукла — и чтобы она шла домой, или, там, к маме, к родителям, кто там её ждёт, и чтобы ни о чём не волновалась.

Девочка, кажется, ещё хотела — толи поблагодарить всех, толи ещё что-то сказать — но в этот момент опять резко распахнулась та же дверь на покосившемся крыльце, и — та же женщина, появившись, резко, громко, сердито и недовольно выкрикнула не трезвым голосом в сгущающуюся вечернюю темноту:

«Лариска, дрянь ты этакая! Долго тебя ждать? Иди домой, поздно уже!..»

И — женщина снова, не дожидаясь никакого ответа, скрылась в глубине дома, оставив на этот раз дверь слегка приоткрытой...

Девочка — уже не оборачиваясь — быстро, прижимая к себе куклу, бросилась бежать к этому не очень приветливому дому. Добежав — открыла выше упомянутую дверь, и — исчезла за ней...

В доме всё так же — в табачно-перегарном чаду — продолжали звучать всё те же пьяные крики, споры и женский смех. И не было слышно — чтобы на приход девочки там кто-то как-то отреагировал...

+ + +

Прошло уже очень много времени, и это было уже совсем другое лето, когда Анфиса решила найти этот дом и проведать эту девочку и свою куклу Пандору.

Она нашла это место. Она была в точности уверена, что это было именно то самое место — она вполне узнала и то место на дороге, где они останавливались, и то место на речке, где они с Фросей мыли девочку, и даже ту самую лужу на дороге.

Но — остатки сгнившего забора ещё валялись кое-где на земле, а на месте того дома — было какое-то очень и очень старое пожарище, сырое, очень неприятное, с покрытыми зелёным мхом чёрными головешками, и совершенно заросшее разной сорной и ядовитой травой. И лишь с большим трудом можно было различить на нём чёрные, совершенно обуглившиеся остатки деревянных бревенчатых стен...


Глава 11: СВЕТ БУДУЩЕГО

«Программы КПСС можно сравнить с трехступенчатой ракетой. Первая ступень вырвала нашу страну из капиталистического мира, вторая – подняла ее к социализму, а третья – призвана вывести на орбиту коммунизма. Это замечательная ракета, товарищи».
(Из речи Н.С.Хрущёва на 22-м съезде КПСС)


«Готов ли ты жить при коммунизме?»

Весь 1961-й год — и до полёта Гагарина, и после него — и дома у Анфисы, и на даче, и где угодно — говорили и спорили о грядущем коммунизме.

Собственно, о коммунизме у них в доме всё время говорили и раньше, и позже. Но ведь 1961-й год здесь был исключительный. И стоит об этом сказать особо...

…

17-31 октября 1961 года в Москве, в только что выстроенном роскошном Кремлевском Дворце Съездов, проходил знаменитый 22-й съезд КПСС, на котором была принята Программа КПСС — 3-я по счёту программа российской партии коммунистов.

И именно на этом знаменательном съезде, и в этой исторической программе было официально и во всеуслышание заявлено, что к 1980-му году в Советском Союзе будет (в основном) построен коммунизм.

Текст программы так и заканчивался этим историческим, и в высшей степени оптимистическим, заявлением:

«Партия торжественно провозглашает: нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме!»

Но ещё задолго до съезда — 30 июля 1961 года текст проекта Программы был опубликован в газетах «Правда» и «Известия» для всенародного обсуждения.

Там же был опубликован для общего обсуждения и «Моральный кодекс строителя коммунизма», вызвавший не меньше горячих диспутов и споров, чем сама программа.

Обсуждения, диспуты, споры и разговоры о неминуемо и скоро грядущем коммунистическом обществе — шли по всей стране!

В ДК типографии «Красный пролетарий» в Москве (бывший клуб «Рот фронт») тогда прошёл, нашумевший на всю страну, диспут: «Готов ли ты жить при коммунизме?». Его и в Ленинграде активно обсуждали.

Впрочем, таких диспутов тогда по всей стране было очень много. Они проходили и в студенческих, и в рабочих коллективах. Обсуждался Человек Будущего — человек Коммунистического Будущего — каким он должен быть?

Маленький, тоненький, красненький «Блокнот агитатора» — Анфиса любила его листать, пробуя читать — непрерывно освещал эту тему.

Стала выходить книжная серия «Библиотечка знаний о коммунизме» Госполитиздата — пришедшая на смену серии «Библиотечка по научному социализму» — она освещала эту тему уже более углублённо.

Обсуждению этих же вопросов была посвящена новая серия книг «Молодому строителю коммунизма» издательства «Молодая гвардия».

По радио передавали, как в совхозе «Заря коммунизма» работники сельского хозяйства с увлечением читают и изучают все эти книжки — и готовы удвоить и утроить свои трудовые усилия ради скорейшего торжества светлого будущего...

Появилась радиопередача «Коммунизм — наше лучезарное завтра».

Появилась телепередача «Коммунизм — прямое продолжение социализма».

А Челябинское телевидение ещё в 1960-ом году посвятило этой тематике целую серию передач:

«Коммунизм — это молодость мира»,
«Человек коммунистического общества»,
«Коммунистическое завтра в сегодняшнем дне»,
«Расцвет науки и культуры при коммунизме»...

Обсуждались образцовые города-коммуны будущего.

Обсуждались образцовые семьи-коммуны будущего.

И с упоением читалась и обсуждалась — и интеллигенцией, и студентами, и школьниками, и людьми самых разных возрастов и званий — вся советская космическая фантастика, где красочно рисовался и грядущий коммунистический мир, и грядущий космический человек...

…

Конечно, Анфиса была самой активной участницей этого всеобщего мыслительного полёта.

Герта тогда достала с самых верхних пыльных полок их домашней библиотеки, для всеобщего изучения и обсуждения, фантастический роман Я.Окунева «Грядущий мир», 1923-го года издания, и ещё довоенные, 30-х годов, издания рассказов А.Беляева «Лаборатория Дубльвэ» и «Звезда КЭЦ». Заодно и «Красную Звезду» Александра Богданова, и «Город Солнца» Кампанеллы.

Потом она присовокупила к этим книгам и «Утопию» Томаса Мора, и «Новое христианство» Сен-Симона.

Анфиса первой принимала из её рук все эти старые коммунистические и утопические книги, первой раскрывала их и старалась хоть сколько-нибудь прочесть, чтобы понять хотя бы десятую часть.

Но что-то в ней, из всей обильно поступающей извне в эти дни информации, вызывало очень мощный когнитивный диссонанс...

…

13.8.1961-го года, практически за одну ночь, была возведена «Берлинская стена».

Отец сказал, что это стена — в нашем собственном мозгу...

Анфиса слышала и думала. Железная Стена. Вокруг Берлина. Чтобы не проник фашизм. Фашизм проникает повсюду. Из-за мещанства. Лучше умереть — чем произвести впадение в мещанство. Но ведь впадение мещанства и буржуазности может произойти через любую стену — мы сами в глубокой подсознательности мещанские (как айсберги) — тогда зачем стена?..

…

30.10.1961 года Советским Союзом на северном арктическом архипелаге Новая Земля был произведён взрыв самой мощной в мире термоядерной бомбы...

Анфиса слышала обсуждение у них на кухне. Говорили с беспокойством, женщины даже со страхом. Высота «гриба» 67 км, диаметр «шляпки» 95 км. Может убить сразу многие тысячи человек, даже миллионов. И разрушить несколько больших городов. Может обеспокоить Центр Земли — и вся Земля взорвётся. И погибнет, как Фаэтон...

Анфиса не знала тогда, что и её отец участвовал в этих испытаниях. Узнала об этом лишь позже. Отец вернулся тогда — как увидевший что-то очень страшное. Очень уставший. И потом болел...

Если все люди сразу взорвутся — сразу вместе со всеми фашистами и буржуазными элементами — то какой в этом смысл? Зачем такая бомба?..

…

В ночь с 31 октября на 1 ноября 1961-го года, сразу же после окончания исторического партсъезда, тело Сталина было тайно вынесено из Мавзолея и погребено в земле, в могиле у Кремлёвской стены.

Но ведь отец говорил Анфисе, и не только ей одной, что Сталин — это самый главный ученик Ленина, и сделал не меньше, чем Ленин. И построил социализм. И выиграл войну. Хрущёв предатель?..

…

Отец говорил потом про эти три события — что это три мощнейших удара по строительству коммунизма. И вся стройка может разрушиться. И потом уже ничего не построишь.

И расстройство строительства будет в самом человеке. Даже в детях...

Анфиса уже чувствует в себе это расстройство строительства — но старается не расстраиваться. И не поддаваться. Но может не получиться.

…

Отец Анфисы был, после всех этих знаменательных событий, полностью разочарован и съездом, и принятой на нём Программой КПСС.

Он говорил, в жарких спорах на их кухне, выкладывая свои заветные, выстраданные мысли:

«Это — полная мещанская профанация идеи коммунизма! Идея мещанского потребительского рая — а не царства высочайшего познания и творчества!

И совершенно нет никакого по-настоящему глубокого осмысления — что такое коммунизм! Надо же самые первоисточники изучать! С утопистов, с христианства, с Платона!.. А по большому счёту — с самых первобытных времён! И изучать критически и творчески — развивая идею — а не повторять цитаты классиков как догму!..

У Маркса в его ранних «Экономическо-философских рукописях» 1844-го года (лишь недавно у нас изданных) есть самое базовое определение коммунизма:

КОММУНИЗМ — ЭТО СУЩНОСТНОЕ ЕДИНЕНИЕ ЧЕЛОВЕКА С ПРИРОДОЙ.

Привожу не буквально — там длинное определение — но, по сути, именно так. Можете проверить...

И совершенно нет понимания, что человечество 99% своего исторического времени жило при коммунизме — при настоящем первобытно-родовом, первобытно-общинном коммунизме. Естественном коммунизме! Царство первобытной Природы — это царство коммунизма! И что сейчас — после трёх эпох классового, эксплуататорского строя — должно произойти диалектическое возвращение к изначальному, естественному коммунизму — коммунизму всего живого и сущего — только уже на высшем, восходящем витке диалектической спирали, исторической и космической спирали!

Если будет продолжаться эксплуатация человеком Природы — то о каком коммунизме может идти речь? Это же чисто буржуазная установка — убийственная и самоубийственная — что от Природы надо как можно больше брать и как можно меньше ей давать! Отдаём только мусор и промышленные отходы — от которых мы скоро сами задыхаться будем!

Только в единении человека с Природой, с Космосом — может произойти воссоединение человека с его собственной родовой сущностью! О которой Маркс с Энгельсом ещё в самых первых своих работах говорили!..

Да, и последняя значительная работа Энгельса: «Происхождение семьи, частной собственности и государства», это ведь — о том же! Там далеко не всё додумано — но кто сейчас развивает эти идеи, эти мысли?..

Грядущий коммунизм — может быть только ноосферным, экологическим, кибернетическим и космическим строем! Без радикальнейшей научно-технической революции — равно и гуманитарной, и культурной, и духовной революции — никакого коммунизма у нас не будет!..

И коммунизм — это победа над смертью! Это — бессмертие и совершенство! Это человек — действительно равный Богу!..

Я верю — я знаю! — что бессмертие — что неизбежная победа над смертью — заложена в нас генетически! Только надо найти этот скрытый в нас код — раскрыть его — и привести его в действие!

Собственно, все религии — это только попытки расшифровки этого заложенного в нас генетического кода. Человек — это Программа! И это программа — бесконечного развития и совершенствования!..»

Гриша на эти последние слова отца глубоко вздохнул — и медленно, очень задумчиво произнёс:

«В начале была Программа, и Программа была у Программиста, и Программа была Программистом...»

…

Анфиса — слушая это — вспомнила про заветную книжку няни. И про её любимую икону...

И подумала:

«Значит, я — Программа? И девочка с красным цветком — это тоже Программа?..»

Она вспомнила, как няня однажды показала ей на эту девочку, приложила заговорщически палец к губам и, потом, почти шёпотом произнесла:

«Дева Анастасия спасёт Россию!..»

Анфиса осторожно взяла со стола номер журнала «Наука и религия», со многими интересными картинками (Гриша ей сразу его подвинул), и — пошла к себе в комнату его изучать...


Кукла-пионерка Зина Портнова

Анфиса вообще любила изучение всего — и занималась этим всё время. И считала это занятие спасительным — и для преисполненного внутренними проблемами Советского Союза, и для всего человечества...

Когда Анфиса прочла одну книжку о героях-пионерах (сам отец сказал, что это очень хорошая и правдивая книжка) — то её самой любимой героиней надолго стала юная партизанка и разведчица Зина Портнова.

Анфиса была поражена, как эта девочка на допросе сумела выхватить из-под носа у гестаповца пистолет, застрелить из него нескольких фашистов, в том числе, и офицера, и почти смогла убежать!

И была ранена в ногу из автомата — уже у самой реки, которую она — ещё чуть-чуть — и смогла бы преодолеть! И потом скрыться в лесу, где бы её не поймали и не нашли, потому что она была партизанской разведчицей и лес очень хорошо знала!

Но её, раненую в ногу, схватили фашисты, и очень долго и страшно пытали. Так, что она ослепла и поседела, и не могла ходить. Но она никого не выдала! Ни под какими страшными пытками! И её расстреляли...

Анфиса потом вспоминала не один раз, как они с отцом, сидели на диване с этой книжкой — и говорили об отважных девушках, разведчицах, снайперах и медсёстрах, которых знал отец.

Говорили и о Зине Портновой, о её героизме и твёрдости духа, и рассматривали её фотографию: красивая, приветливая, жизнерадостная девочка с добрыми и лучистыми глазами...

И отец тогда сказал Анфисе, как-то особо задумчиво:

«Ты на неё похожа!..»

Анфиса хотела, было, сначала сказать, что у Зины — и черты лица, и причёска, ведь, совсем не как у неё. Но как-то она почти сразу поняла, что отец — имел в виду какое-то совсем другое, невидимое сходство. И в этом её невидимом сходстве с девочкой-героиней — была какая-то особая тайна, для Анфисы и важная, и приятная. Но это же означало — что и Анфиса когда-нибудь так же мужественно должна будет исполнить свой пионерский коммунистический долг, как это сделала Зина Портнова...

…

У Анфисы была одна очень хорошая, искусно и с душою сделанная, настоящими мастерами, кукла: девочка-пионерка, в пионерской форме, с красным галстуком и с пионерским значком на груди, отдающая правой рукой пионерский салют.

После того, как Анфиса подарила свою куклу Пандору незнакомой девочке на пути от Шалаша Ленина — эта девочка-пионерка стала её любимой куклой. И какое-то время имени у неё не было.

Для Анфисы (хотя это было отчасти — тайной, а отчасти — игрой) все куклы были живые, разумные и одушевлённые существа. Но эта девочка-пионерка была какой-то особенно живой. И с какой-то особой душой — Анфисе даже казалось, что с ещё более нежной, чувствительной и чуткой, чем у человека. И для Анфисы эта кукла была как-то особенно близкой.

И в лице, и во всём облике этой девочки-пионерки было что-то наивное и беспомощное. Она как будто была кем-то или чем-то очень испугана — но старалась ни в коем случае этого не показать и держаться мужественно и стойко, как часовой, поставленный глубокой, тёмной и холодной ночью на очень ответственный и очень опасный пост, на котором сменят тебя, быть может, очень не скоро.

Когда Анфиса после того разговора с отцом вернулась с книжкой про пионеров и Зину в свою комнату — она сразу же взяла в руки эту куклу и твёрдо решила, что теперь эту куклу будут звать Зина Портнова. И не то, чтобы просто по своему произволу это решила — а просто Анфиса это вдруг в этой кукле, в этой девочке-пионерке, увидела. Увидела — и поняла, что это так.

Анфиса постаралась обстоятельно рассказать об этом своей девочке-пионерке, демонстрируя ей книжку с рассказом о Зине Портновой и с её прортретом.

Девочка-пионерка была, действительно, согласна: конечно — она будет Зина Портнова! Такая уж её судьба, в ней прописанная. И даже под дулом фашистских автоматов она будет отдавать свой пионерский салют, хотя ей будет и очень-очень страшно...

И Анфиса подумала:

«Но ведь её — будут пытать, мучить, и убьют! За что?! Она же — ещё ребёнок! Как можно мучить, пытать и убивать ребёнка?..»

С этим невозможно было согласиться и смириться!..

И неужели же она, Анфиса, сама это допустит?! Сама с этим согласится? Сама обречёт эту честную и беспомощную девочку — на такие страшные мучения и смерть?..

Анфиса уже, как будто, видела красочный, героический — и совершенно драматический, даже трагический — фильм про её девочку-пионерку Зину Портнову...

И Анфиса поняла, что да: она сама отдаст эту беззащитную девочку на муки и смерть! Что иначе уже нельзя! Она уже — Зина Портнова! Навсегда. И она должна пострадать и погибнуть за своих товарищей-партизан, и чтобы никого не выдать. И назад пути нет, и иного пути нет. Эта девочка — должна умереть!..

И Анфиса тоже в этом виновата! Быть может — даже больше всех...

Анфиса прижала эту кроткую девочку-пионерку, обречённую на муки и гибель, к своей груди — и громко разрыдалась... Так громко — что пожалела: ведь её девочке-пионерке и так предстоят такие тяжёлые испытания, а тут ещё она будет её расстраивать своим малодушным поведением!

И разве не она, Анфиса, сама в этом, действительно, полностью виновата? Вот сама за всё и отвечай!..

И Анфисе вдруг показалось — что она нашла выход! Такая ей пришла в голову мысль. И она уже как бы увидела это — и очень ярко и отчётливо — в своём мысленном «фильме»...

И, чтобы успокоить девочку-пионерку — которая была ей сейчас ближе самой близкой подруги — Анфиса, сквозь рыдания, тут же произнесла:

«Ты, пожалуйста, не беспокойся: это я, я — буду Зина Портнова! А тебя я никому не дам — даже чтобы пальцем только тронуть! Ты не бойся, пожалуйста!..»

…

Услышав эти рыдания, к Анфисе в комнату — почти вбежала — испуганная бабушка Рая...

И — сразу же стала расспрашивать её:

«Анфиса, в чём дело, что случилось?..»

Анфиса совершенно не в состоянии была что-то объяснить — а только прижимала к себе свою девочку-пионерку и показывала пальцем в раскрытую книжку, на страницу с портретом Зины Портновой...

Бабушка Рая пыталась допытаться:

«Да что такое, в чём дело-то?..»

Анфиса — сквозь рыдания — и продолжая слабо тыкать пальцем в портрет юной погибшей героини — с трудом смогла вымолвить:

«Зи-на!..»

Бабушка Рая схватила книжку, быстро перелистала, на чём-то на несколько секунд остановилась, и — бросилась с этой книжкой к отцу в кабинет...

Хотя дверь в отцовский кабинет она и прикрыла — но Анфиса, с её очень чутким и уже натренированным слухом, всё равно, слышала почти весь разговор.

Бабушка Рая возмущённо выговаривала отцу:

«Ну, что ты даёшь ребёнку читать — в её-то возрасте! Про такие нечеловеческие пытки и издевательства, про расстрелы и все эти фашистские ужасы! Тут взрослый-то может не выдержать!..»

А отец возражал:

«Пусть знает! В войну и не такое было! У неё впереди — большая и очень трудная жизнь! Это определённо... А когда она узнает про «Молодую Гвардию»? Там вещи — куда пострашнее были, чем в фильме, и чем то, что описано у Фадеева! А когда она узнает про Бабий Яр, про Катынь, про Освенцим?.. Да и про все, до сих пор скрываемые ужасы, нашей блокады?.. И она должна суметь всё это понять!..»

Но бабушка продолжала:

«Ты же знаешь, что она — очень эмоциональный ребёнок, с очень хрупкой психикой! И врачи об этом говорят! С ней надо говорить об этих вещах — очень осторожно, очень постепенно!..»

А отец говорит:

«Мама, она уже всё понимает! И понимает правильно! Да, она — чрезвычайно чувствительная девочка, и всё принимает очень, очень близко к сердцу! Но это — такой талант, какого я не видывал нигде и никогда! Я верю в неё!..»

Тогда бабушка ещё больше понизила голос, и сказала отцу:

«Но ты же знаешь, что врачи говорят о состоянии её сердца, и о состоянии её нервной системы! Ей очень опасно...»

Больше Анфиса ничего не могла расслышать...

Анфиса, стараясь рыдать как можно тише, гладила свою девочку-пионерку по голове и говорила ей, успокаивая её:

«Ты очень эмоциональный ребёнок, и у тебя будет большая и очень трудная жизнь! Но ты талант! И ты не бойся! Не бойся ничего!..»

И потом, о чём-то про себя подумав, Анфиса тихо прошептала своей девочке-пионерке прямо на ухо:

«Мы придём — и тебя выручим!..»

И Анфиса представляла себе — как она, с автоматом ППШ, врывается в дом, где засело Гестапо, расстреливает там всех фашистов, хватает за руку Зину Портнову — они выскакивают во двор — подбегают к машине — вскакивают в неё...

Она думала:

«Там обязательно, обязательно должна быть машина!..»

И, да, в ней уже кто-то будет их ждать! За рулём! Да, наверное, конечно, Он! Её Спутник! Гурд! Точно — Он! Он тоже будет участвовать в освобождении Зины — с трофейным «Шмайсером»!

И они все втроём нажмут на газ — и быстро-быстро, с огромной скоростью, уедут, и скроются из вида... И никакие фашистские пули их не догонят!..

И они с боями — прорвутся и вернутся в партизанский отряд, и — будут воевать до самой Победы!..

Они трое — составят особый пионерский партизанский отряд! Особую разведывательную и боевую группу в глубоком тылу врага. И будут воевать, и ходить в разведку, втроём...

А иногда по ночам, в перерывах между боями и разведками, когда можно будет немного отдохнуть, то — они втроём, где-нибудь в самой глубине наших лесов, куда побоятся сунуться любые фашисты, будут сидеть у костра и о чём-нибудь между собой беседовать...

Они будут мечтать о том, как после войны они будут учиться, и всячески тренироваться, и работать над собой, и очень много читать, и — потом полетят в Космос, полетят на Марс!.. Тоже втроём!..

Анфиса уже представляла себе у этого ночного костра и Нику (да, Ника точно похожа — на Зину Портнову!). И, опять, Его. Спутника. Гурда...

Да, Гурд Выпрямитель Зеркал — станет командиром их революционного партизанского разведывательного отряда...


Чапаев должен выплыть!

Классика советского кино оказала на Анфису воспитательное воздействие едва ли не более сильное, чем все книги.

Чаще всего она смотрела в детстве фильмы в клубе «Ленэнерго» у Марсова поля, неподалёку от их дома. Там всё время что-нибудь шло по выходным. А на детские утренники билет вообще стоил 10 копеек.

А потом — смотрела и в ближайших кинотеатрах, которых было много: «Родина», «Молодёжный», «Аврора», «Баррикада»... И в других кинотеатрах — или на Невском проспекте, или тоже где-нибудь поблизости, в центре города. Иногда ходила с кем-нибудь в кинотеатр «Великан» через Неву. Сначала со взрослыми, потом часто с Никой.

Конечно, само посещение настоящего кинотеатра — никак нельзя было сравнить с телевизором. Но когда у них дома, благодаря особым творческим стараниям Гриши, стал работать необычный и уникальный телевизор, с большим и чётким цветным экраном (и с несколькими телевизионными каналами, даже иностранными!), то многие фильмы Анфиса смотрела с удовольствием и по телевизору...

…

Фильм «Чапаев», как и у огромного множества советских ребят того времени, стал едва ли не самым её любимым.

Анфиса, конечно, воображала саму себя Анкой-пулемётчицей. Которой на выручку, в самый критический момент (когда она не успевает вставить в свой пулемёт пулемётную ленту с патронами), приходит сам Чапаев, мчащийся по степи на белом коне, с обнажённой сверкающей шашкой в руке, во главе отряда красной конницы.

А то, что наступающих белогвардейцев, красавцев-«каппелевцев», которых она с таким упоением мысленно расстреливала из пулемёта, кто-то там из «красных» назвал «интеллигенцией» — то это, наверное, было такой остроумной шуткой (что не совсем шуткой — это она стала понимать несколько позже).

Когда Чапаев, раненый, плыл один через реку Урал, а «белые» его расстреливали с берега из пулемётов, и, в конце концов, убили, то Анфиса переживала за него так — как если бы это был её собственный родной отец!

Она потом плакала над смертью Чапаева так долго и безутешно — что ей, наконец, сказали, что Чапаев, всё-таки, выплыл. И ей специально достали и показали агитационный ролик 1941-го года (снятый в самом начале войны), где Чапаев — выплывает, живой и здоровый, садится на коня — и отправляется громить, вместе со всеми советскими людьми, фашистов.

Анфиса тогда смутно чувствовала, что в этом агитационном ролике, где всё так хорошо кончается, есть какое-то лукавство. И — как ей казалось — здесь требовалось её собственное личное участие в этих событиях, чтобы всё было по правде и по справедливости!

Да! Она бросит с берега, к которому плывёт Чапай, дымовую шашку, позади него (дядя Петя так прикрывал от немцев свои торпедные катера), и белогвардейцы потеряют его из виду. А сама она бросится в воду — и поможет ему выбраться на берег! А в это время уже подоспеют наши — и расстреляют из пушек все белогвардейские пулемёты! А потом она с Чапаевым переплывёт на лодке реку — и они спасут Петьку, потому что он будет не убит, а только тяжело ранен...

Нет, с Петькой у неё не получалось. Она чувствовала, что оба сразу они, так просто, спастись не могли. Это через чур. Всё-таки, в жизни так не бывает. На войне без жертв быть не может, иначе это не война. Кем-то ей надо было пожертвовать. И она, скрепя сердце, жертвовала Петькой. Всё-таки, без Чапаева выиграть войну было никак нельзя. Хотя Петьку тоже было очень жалко.

Или — и Чапаевым тоже неизбежно надо пожертвовать? Ради Мировой Революции?..

…

Арина потом рассказывала Анфисе и другим, что когда кубинским революционерам, после того, как они сделали социалистическую революцию на Кубе, показывали этот советский фильм, то в заключительной сцене (где раненый Чапаев плывёт, а белые стреляют по нему из пулемётов) они все вскакивали, и громко и дружно кричали:

«Чапай, держись! Чапай, держись!..».

И стреляли из своих винтовок по белогвардейцам на экране...

И Анфиса за это очень уважала и любила всех кубинских, и, вообще, всех латиноамериканских революционеров. И всё время думала, как им помочь.

Вот они с Никой хорошенько подготовятся — и тайно отправятся в какую-нибудь страну Латинской Америки, помогать делать там революцию. И — быть может — помогут поднять восстание индейцев!..


«Сорок первый». Любовь как выстрел в спину.

Классический советский фильм «Сорок первый», по повести Бориса Лавренёва, пробудил в Анфисе чувства ещё более сильные и сложные.

Анфиса (позже она об этом жалела!) сначала люто возненавидела героиню фильма Марютку (в прекраснейшем исполнении Изольды Извицкой) — за то, что она так предательски, в спину, безоружного, так свято ей доверявшего, так безоглядно её любившего — убила своего возлюбленного!

Ведь она — как только услышала от него историю про Робинзона Крузо — уже тогда сразу же в него и влюбилась! И ведь он её тоже — так полюбил! И которого она тоже — ведь так полюбила!

Как это можно: сначала так полюбить — а потом вот так застрелить?! И выстрелить — из винтовки в спину! Это — предательство!..

Анфисе все пытались объяснить, что это был классовый враг, белогвардеец, что у него были очень важные сведения, и очень опасные для «красных», а он пытался убежать к своим, к «белым», и Марютка не могла поступить иначе!..

Арина говорила ей:

«Она ведь пожертвовала любимым человеком — ради дела Мировой Революции!..»

Анфиса почти готова была с этим согласиться. Но, в то же время, она, всё-таки, не понимала: как же его можно было ей полюбить, если он — классовый враг?

Отец говорил:

«Ну, понимаешь, он, всё-таки, по-своему, был очень хороший и благородный человек. И очень образованный, и культурный, к тому же...»

Белогвардеец — классовый буржуазный враг — и хороший и благородный человек? Культурный?..

У Анфисы всё это с огромным трудом укладывалось тогда в голове...

Хотя, как он рассказывал этой Марютке, на их необитаемом песчаном острове, про Робинзона Крузо — действительно, ведь очень культурно так, и благородно, и интеллигентно. И это Анфисе, действительно, ведь тоже очень понравилось. Как и Марютке. И он, действительно, был очень красивый и симпатичный. И его было очень жалко! Просто — невыносимо жалко!..

И тогда почему же эта Марютка не сделала так — чтобы он стал за «красных»? Неужели она не могла его убедить, что правы — «красные», а не «белые»? Ведь она же его — так любила! И он её — так любил!..

Отец ей с грустью сказал:

«Эх, Анюта! Каждый свято верит в свою правду. В этой повести — вся Гражданская война в миниатюре...»


Почему любовь — это гражданская война в миниатюре

Анфиса после этого последнего разговора с отцом, довольно долго это всё обдумывала.

После чего она пришла к отцу в кабинет, и — глядя на него, как всегда, своими ясными серыми глазами, под огромным красным бантом на русой головке, что ей любовно и искусно, с некоторой помощью няни, повязала Фрося, — спросила у отца:

«Папа! А почему любовь — это гражданская война в миниатюре?»

Папа как-то, после этого её вопроса, почти сполз со стула под стол, и довольно долго так полу-сидел, полу-лежал там, всхлипывая и сотрясаясь всем телом...

Потом с трудом, на карачках, дополз по ковру до дивана, облокотился на него, сидя на полу, спиной...

И, вытирая слёзы, с трудом, наконец, произнёс:

«Ты у меня — гениальный ребёнок!..»

А потом, уже более спокойно, и как-то задумчиво и грустно, сказал:

«А ведь в самом деле! В самом деле... И любовь, и гражданская война — вещи действительно неразделимые. Хочешь понять, что такое любовь — надо понять, что такое гражданская война. Хочешь понять, что такое гражданская война — надо понять, что такое любовь...

«Тихий Дон» потом — и почитаешь, и посмотришь... Да, там тоже: изменишь жене — разрушишь семью, разрушишь семью — разрушишь государство. Вот тебе — и гражданская война!..»

Анфиса спросила:

«А изменишь жене — это как?»

Отец, уже без смеха, только тяжело вздохнул, и сказал:

«Ну, это так: что уж если ты за «красных» — то за «красных» и умирай, а если за «белых» — то умирай за «белых»! А всякое предательство — это хуже всего...»


«Овод». «Любишь — так спасай его!»

Фильм «Овод», по роману Э. Войнич, про настоящего героя-революционера, и с такими замечательными актёрами как Олег Стриженов в главной роли (он же играл и «Сорок первого») и Николай Симонов в роли отца, и с прекрасной музыкой Шостаковича, Анфиса тоже смотрела уже множество раз. И тоже запомнила на всю жизнь. И каждый раз — она так переживала за Овода!..

Анфиса плохо понимала, почему Овод в фильме разбивает вдребезги Распятие. Он перестал верить в Бога? Она понимала, что это было связано с какой-то огромной ложью, которая ему открылась, и что это была ложь о его отце и о его матери, и вообще о тайне его рождения.

Он разбил Распятие — и как бы сам для всех умер. Думали, что он утонул. Но он переплыл океан — и назад вернулся уже через много лет, и совершенно другим человеком, так, что никто не мог его и узнать.

И он — ценою огромных перенесённых мук и страданий — стал настоящим революционером, защитником всех бедных! Хотя знал, что за свою революционную деятельность ему придётся поплатиться...

Ведь он уже смог — с таким трудом! — перепилить тюремную решётку! И спуститься вниз! И уже почти дополз — такой израненный и больной — до подземного хода! И потерял сознание!.. И никто ему в этот момент не помог!..

Где же была Джемма, его возлюбленная? Где она там прохлаждалась около кареты? Почему не могла пробраться ему навстречу, чтобы помочь? Любишь — так спасай его!..

И Анфиса представляла себе — переделывая сюжет фильма — как она сама выскакивает из подземного хода, подхватывает упавшего Овода, отстреливается от стражников из револьвера — и помогает ему побыстрее — через подземный ход — выбраться из этой тюрьмы!..

Быстро усадила бы его в самую лёгкую карету, с самыми быстрыми лошадьми — и они бы уехали, ускакали!.. Спрятались бы где-нибудь в лесу, или в горах, и вели бы партизанскую войну. А потом бы подняли восстание — и сделали революцию! Сначала — во всей Италии! А потом — и во всей Европе, и в России (рабочих в России было ещё очень мало — но восстали бы крепостные крестьяне)! А затем — производили бы постепенно революцию во всём мире!..

И китайцы бы их поддержали! И Индия — тоже! А в Америке — началось бы уже тогда всеобщее восстание индейцев!..

И они бы с Оводом опять переправились в Америку — чтобы поддержать индейцев! И во всей Америке — уже бы мог быть коммунизм благодаря индейцам!..

Герта постоянно говорит, что индейцы — это прирождённые коммунисты!..

Для коммунизма — надо стать индейцем! И Анфиса это сделает!..


«Корнет, вы женщина?!»

Сколько же было этих прекрасных советских фильмов, которые произвели на Анфису огромное впечатление ещё в самом детстве!..

Некоторые фильмы Анфисе удавалось посмотреть вместе с Никой, когда она бывала в Ленинграде. А если смотрели их раздельно — то всегда делились впечатлениями, или при встречах, или, потом, в письмах.

Письма, сначала очень короткие, они научились писать друг другу очень рано, и обменивались они ими, чаще всего, через своих родителей, которые почти постоянно курсировали между Ленинградом и Москвой...

Такой весёлый, красочный и оптимистический фильм как «Гусарская баллада», конечно же, не мог не понравиться Анфисе и Нике. Они потом несколько изменили его сюжет и не раз в него играли. Обе наряжались во что-то вроде «мундиров 1812-го года» и вооружались «кремнёвыми ружьями» и «пистолетами», «саблями» и «кинжалами» (используя разные кухонные и прочие рабочие инструменты).

Ника была Кутузовым — и попадала в плен к французам. А Анфиса её — с огромным наслаждением и воодушевлением — героически освобождала. Освобождала в ожесточённой схватке, в том числе, и рукопашной (в которой принимал участие и сам «Кутузов»).

Но самое огромное наслаждение в этой игре Анфиса получала тогда, когда освобождённый ею «Кутузов» вдруг внезапно (или не совсем внезапно) догадывался про её истинный пол...

...И, в изумлении и восхищении, громко восклицал:

«КОРНЕТ, ВЫ ЖЕНЩИНА?!».

А «корнет» спрашивал:

«А вы что — никогда не читали про Жанну д'Арк?..»

И далее следовала большая тирада в защиту равноправия полов и всей прочей борьбы за социальную справедливость. С чем «Кутузов» вынужден был согласиться. И далее следовал — через всю Европу — победоносный поход на Париж, который уже тогда кончался Парижской Коммуной и, затем, всеобщей победоносной революцией мирового масштаба (с заключительным полётом на Марс)...

…

Грузинский фильм «Майя из Цхнети» (1959-го года), про настоящую «грузинскую Жанну д'Арк», где героиня тоже переодевается в мужское платье и выдаёт себя за юношу, произвёл на Анфису более серьёзное и сильное впечатление. Она даже как-то стеснялась говорить об этом с Никой, да и вызванные этим фильмом чувства были насколько сильные, настолько и смутные.

Впрочем, и на Нику этот фильм тоже произвёл явно сильное впечатление. И она тоже не очень охотно говорила об этом фильме. Но Анфиса видела, или скорее, догадывалась, что это, ко всему прочему, явно связано с какими-то тайными кавказскими корнями у самой Ники, по линии её матери, о чём Ника и сама плохо знала, и говорить об этом как-то не любила...

Но способность девочки переодеться в мальчика и стать мальчиком... Эта мысль засела в Анфисе очень глубоко и надолго!..

…

Советский довоенный фильм «Остров сокровищ» (1937-го года), по роману Стивенсона, переиначивая первоисточник, тоже заключал в себе этот сюжетный мотив: девушка переодевается в юношу, чтобы плыть на корабле к таинственному пиратскому острову за оружием для английской революции времён Кромвеля...

Как же привлекал Анфису этот мотив переодевания! В этом почти ритуальном травестизме была какая-то жгучая тайна, которая будоражила воображение Анфисы и не давала ей покоя...

…

Анфиса потом даже стеснялась, почему-то, спросить отца или Герту: есть ли у них дома в библиотеке эта книга — «Остров сокровищ»? Всё тянула с этим вопросом — но так его и не задала. И искать сама в их домашней библиотеке этот роман, почему-то, не стала. А спросила о нём — в их районной детской библиотеке, куда записалась, едва лишь научившись читать по слогам. И получила отдельный томик Стивенсона, где были «Остров сокровищ» и «Чёрная стрела».

«Остров сокровищ», в глубине души, её очень сильно разочаровал: при всей занимательности сюжета, главным героем там был именно юноша, «просто юноша», и никакого переодевания там не было. Тема революции там тоже напрочь отсутствовала. Это было «просто про пиратов».

И каково же было изумление Анфисы, когда она обнаружила мощнейший сюжет с переодеванием в следующем романе Стивенсона — «Чёрная стрела»! Её переживания над этим романом — превзошли все предыдущие, что она испытывала ранее в связи с подобным сюжетом. Она перечитала этот роман несколько раз. И раз двадцать, если не больше, она перечитывала ту сцену в замке, где обнаруживается, что верный друг Дика — оказывается влюблённой в него подругой...

...И где Дик восклицает:

«Ты — не Джон Мэтчем! Ты — та девчонка, что не хотела выходить за меня замуж!..»

…

Результатом воздействия этого романа Стивенсона на Анфису было и то, что она влюбилась в средневековую Англию. Да, как-то и вообще в Средние века. С удовольствием прочла книгу «Джек Соломинка», про восстание Уота Тайлера в Англии. Побольше бы было таких восстаний!..

А потом — прочла книжку для подростков про восстание коммунистической секты «Апостольские браться» в средневековой Италии, про вождя этого восстания Дольчино и его верную подругу Маргариту, которые, после долгих и страшных пыток, оба были казнены, после разгрома восстания.

Коммунистические средневековые секты — эта тема очень заинтересовала Анфису! И вальденсы, и катары, и анабаптисты, о которых писал Энгельс, и Мюнстерская коммуна. И Томас Мюнцер. И Савонарола... Конечно, и «Город Солнца» Кампанеллы!..

И там тоже была попытка установления каких-то новых отношений между мужчиной и женщиной. И Анфису эта тема тоже очень интересовала и волновала.

Но если Анфиса будет переодеваться в мальчика — то только для конспирации...


Любовница — тоже жена

Анфиса с Никой, играя в индейцев (а иногда и в папуасов Миклухо-Маклая, или в первобытных людей), попутно изучали и усваивали их коммунистические обычаи, в том числе, и их очень богатые и сложные системы родства.

Им нравилось, что дети у индейцев были, как бы, общие, что у каждого ребёнка есть «просто мать», но при этом почти любая другая женщина — ему «тоже мать» (прежде всего, это сёстры матери). Так ребёнок её и называет: «тоже мать». Так же и по мужской части.

Анфиса, как старшая, объясняла Нике:

«Ну, понимаешь, вот я возьму, и рожу ребёнка. А ты — моя сестра. И если моему ребёнку я просто мать, то ты — тоже мать!..»

Нике, как и Анфисе, такое положение вещей тоже нравилось.

Одновременно, в своих этнографических изысканиях они пытались понять и отношения родства у современных им русских. И особую трудность у них вызвало понимание таких категорий родства, как «любовник» и «любовница».

Они размышляли, что, ну, есть, там: свекровь, невестка, золовка, свояченица... А есть — любовница. Любовница — от слова «любовь». Значит, если мужчина любит женщину, то она — любовница? А другие — просто родственницы? Или это женщине надо любить мужчину? Или им обоим сразу?..

В конце концов, после долгих размышлений и рассуждений на эту тему, они решили, что это тоже почти как у индейцев: есть просто жена, а любовница — это, хотя и не жена, но «тоже жена». Так же и с мужчинами: есть просто муж, а любовник — это, хотя и не муж, но «тоже муж».

Правда, возник другой вопрос: чем жена принципиально отличается от любовницы?

Анфиса тоже попыталась это Нике объяснить:

«Понимаешь, жена — это, как бы, главная любовница. А муж — это, как бы, главный любовник. Ну, кто первый обженился — тот и главнее...»

Потом возник следующий вопрос: почему же жена и любовница (или, там, несколько любовниц, или несколько любовников у одной жены) не живут у нас вместе? Одна — на работе, а другая — с их общими детьми возится, или на кухне чего-нибудь для них всех готовит...

В конце концов, решили, что при коммунизме все будут жить вместе и сообща воспитывать общих детей. И всё опять будет как у индейцев и первобытных людей: семья — как коммуна, и коммуна — как семья. И будет «новобытно-общинный строй».

Даже когда люди будут жить в Космосе — в космических кораблях, отправившихся в далёкие звёздные экспедиции, на космических станциях и на других планетах, где люди создадут свои поселения, то и там — даже там особенно — люди будут жить коммунами или родовыми общинами, как жили когда-то их предки. То есть — будут снова жить по законам Природы. Это и есть коммунизм.

И, конечно, коммунистические и космические люди будущего — они будут как боги. То есть — прогрессоры. И любовь у них будет — космическая и божественная. На квантовом уровне. Это и есть прогресс.

…

Анфиса слышала, как Данила как-то говорил Алику, что если Европа ляжет в постель вместе с Азией — то будет Евразия. И это будет божественно. А иначе Евразии не будет. Но её можно сделать на Урале или на Кавказе.

А Алик сказал, что Александр Македонский уже сделал Евразию. Но одна девушка, которую он любил, попросила его Евразию сжечь — чтобы проверить его любовь. И он сжёг. А потом умер от божественного камня. Потому что он думал, что он бог — а оказалось, что царь. Диоген ему так и сказал, что если он засветится на Солнце — то он бог, а если не засветится — то не бог. И он не засветился...


Глава 12: АНАСТАСИЯ СПАСЁТ РОССИЮ И ВЕСЬ МИР

«Без высшей идеи не может существовать ни человек, ни нация. А высшая идея на земле лишь одна и именно — идея о бессмертии души человеческой...»
(Ф.М. Достоевский «Дневник писателя»)

Греческие боги — это марсиане

Анфиса, как уже поминалось, с самого раннего детства очень любила разную мифологию, читать про богов и древних легендарных героев. Особенно про греческих. Хотя и про других тоже.

По рекомендации Герты она, едва научившись читать, уже не один раз прочла бывшее в их библиотеке прекрасное классическое издание «Легенды и мифы Древней Греции» Николая Куна и несколько других книг на эту тему.

Греческие боги и герои — действительно покорили её воображение! Да и разве только её одной? Она, правда, как-то невольно сомневалась в их реальном существовании в настоящее время. Хотя, почему же, в принципе, нет? Космос большой! Да и на Земле ещё всякого места хватает.

Да и, вообще, ведь Гриша говорит, что если Мега-Вселенная бесконечна — то в ней должно быть абсолютно всё! Значит, и все-все боги — там тоже есть?

…

Когда Ника, ещё после первых просветительских чтений Анфисы и её лекционных, но достаточно восторженных рассказов о греческих богах и героях, по своей наивности, спросила её:

«А где они живут?..»

То Анфиса, почти с абсолютной уверенностью, ответила ей:

«Как где? На горе Олимп! В Греции. Просто их никто не видит, потому что стало много промышленности. И они же — квантовые!..»

Но вдумчивую Нику такой ответ Анфисы как-то не удовлетворил. И, несколько позже, она, будучи в Москве, произвела своё собственное расследование. И выяснила, что настоящая гора Олимп — находится на Марсе. И её высота — несколько десятков километров. По сравнению с ней все земные горы — это жалкие холмики. Она-то — и является настоящим местообитанием богов!

Анфиса была поражена. Так вот в чём дело! Боги — это невидимые марсиане! Тогда всё ясно. И понятно, кто Александру Богданову и большевикам доставлял оружие и помогал делать революцию!

И она только ещё больше стала уважать Нику за это её открытие...

…

Почти всем своим куклам, включая разных зверей, они с Никой дали имена греческих богов и героев. Плюшевый заяц, абсолютно не героического вида, и даже очень небольших размеров, стал у них, почему-то, Геракл. Другой заяц, с морковкой, стал Персей. Третий заяц, резиновый, весь съёжившийся от страха и прижавший к спине свои длинные уши, по какой-то причине стал Беллерофонт. Резиновый гусь стал Одиссей (наверное, потому, что умел плавать). А резиновый Дед Мороз с мешком новогодних подарков — стал Прометей. Он же и возглавлял всю команду.

Анфисе очень нравились и Тесей, и Ясон, и Ахилл, и многие другие герои. Все эти имена тоже обрели обитатели их игрушечного кукольного пантеона.

Самого большого медведя звали Уран. Он был слишком большой, и в их с Никой мифологической драме никакого активного участия не принимал. Это был просто Космический Медведь. А рядом с ним всегда находилась Гея — тоже, уж очень большая и не удобная для активной игры кукла. Они просто сидели в «красном углу» и за всем происходящим в «дольнем мире» сочувственно наблюдали...


Город Солнца и Дворец Коммунизма

Начиналось их регулярно повторявшееся мистериальное действо с того, что все боги и герои, до этого миро спавшие у ног Медведя-Урана и Куклы-Геи, медленно, и не очень охотно, просыпались от своего долгого космического сна. И — затем начинали дружно строить Город Солнца (ну, или — Солнечный город, вроде того, где был с друзьями Незнайка).

Город Солнца представлял из себя, в итоге, прежде всего, огромное семиэтажное (а потом — и двенадцатиэтажное) сооружение из кубиков и дощечек самого разного формата и калибра, что-то типа пирамиды, или шумерского зиккурата, или Храма Солнца толтеков в Мексике, и которое называлось Дворец Коммунизма. А по четырём сторонам от него располагались ещё четыре небольших квадратных постройки...

Боги и герои, после долгих творческих трудов, торжественно водружали на самую верхушку Дворца Коммунизма кубик с Красной Звездой, и — шли спать-отдыхать. Но не к Урану с Геей (это уже только под самый конец) — а рядом со своим Городом Солнца (внутрь помещался только Дед Мороз, он же Прометей).

И тут — в дело вступали коварные «силы зла». Это были: старая тряпичная кукла без всяких одёжек, которую звали Горгона Медуза, и пластмассовый Кот-в-сапогах, с давно отвалившейся шляпой, которого звали Кербер (быть может, потому, что среди игрушек не нашлось ни одной собаки для этой роли). Возможно, это были своеобразные инкарнации лисы Алисы и кота Базилио (но Буратино, со своим Золотым Ключиком от Коммунизма, в их с Никой сюжете тогда ещё не фигурировал).

Эти двое злодеев осторожно подползали к Дворцу Коммунизма — и начинали тихонько подбивать маленькой дубинкой один из четырёх краеугольных кубиков, на которых стояло всё тщательно сконструированное архитектурное сооружение...

Наконец — кубик выскакивал из-под дощечки, и — вся огромная постройка со страшным грохотом обрушивалась на паркетный пол. Боги и герои просыпались — и бросались преследовать этих диверсантов, вредителей и контр-революционеров. Те очень хитро прятались — а потом внезапно и коварно нападали на Строителей Будущего. Завязывалась не одна вооружённая и рукопашная схватка. Боги и герои бывали не один раз все смертельно изранены. Но обливались йодом (это было, поистине, универсальное и чудодейственное средство, что-то вроде «живой воды») — и тотчас выздоравливали.

В конце концов, боги и герои настигали разрушителей Коммунистического Проекта высоко в горах, у самого края пропасти (у края большого стола). Полагалось, по их заслугам, сбросить их в пропасть. Но те — сами от страху, убегая, прыгали в эту пропасть. И — уходили в какое-то иное, ихнее скрытое измерение где-то в «нижнем мире». И на этом их злодейство временно прекращалось.

Боги и герои, страшно утомлённые долгой войной и долгим бодрствованием, так и не восстановив, пока что, свой разрушенный Город Солнца, едва доползали до Медведя-Урана и Куклы-Геи, и укладывались опять у их ног. Те по-родительски покрывали их всех тёплым одеялком — и все надолго засыпали. До следующего цикла космической драмы, где повторялось всё с начала...

…

Взрослые эти их креативные игры, в общем, конечно, поощряли. Где-то, конечно, и просвещали, в чём-то и инструктировали.

Только один раз Герта к ним зашла и проговорила громким шёпотом:

«Вы не можете свою Вавилонскую башню — ломать потише? У Архитектора Будущего — голова трещит! Всю ночь не спал — только лёг — работы столько! Коммунизм надо строить — как можно тише! Вон — стройте на ковре! Смотрите — сколько на нём цветов! Какой же может быть коммунизм без цветов?..»

…

А один раз Алик и Данила, случайно наблюдавшие их строительную работу, стали спорить между собою: что древнее — шумерские зиккураты или скифские курганы? Данила настоятельно обращал внимание на то, что почивавший внутри пирамидальной конструкции Дед Мороз (он же у Анфисы с Никой — Прометей) имел типичный остроконечный скифо-сарматский головной убор.

Проходившая мимоходом Герта присоединилась к их спору — и сообщила, что есть версия, что шумеры — это прото-картвелы, и пришли в Междуречье с Кавказа. А на Кавказ пришли ранее — откуда-то с севера, из евразийских степей. И что курганы, зиккураты и все пирамиды — это, в сущности, одно и то же. Зиккурат назывался «лестницей в небо» и был, одновременно, и храмом, и обсерваторией. Но это всё — Мировая Гора, которая соединяет Землю и Небо.

И на том же Кавказе можно найти на вершинах гор остатки древнейших храмов-обсерваторий. А кто их создал? Может, нарты.

Даже Сталин после ухода из семинарии работал в обсерватории. И писал стихи.

И на Мировую Гору — поднимались ещё первобытные шаманы со своими бубнами, для беседы с Космосом. И хоронили великих шаманов — тоже в Мировой Горе...

Анфиса заметила, как Ника вся напряглась при слове «Кавказ». И как таинственным светом загорелись её глаза при слове «нарты». И она знала, что расспрашивать Нику про это нельзя. Когда нужно — скажет сама...

…

В своих играх в греческих богов Анфиса и Ника и сами были, как бы, богинями. Анфиса, конечно, Афиной. Ну, а Ника, естественно, Никой.

Ника сохранила привычку звать Анфису Афиной, можно сказать, на всю жизнь.

Даже потом и свои письма к ней она, обычно, начинала с обращения:

«Привет, Афина!»

Только со временем, при каждодневном обращении к подруге, «Афина» сократилась у Ники до просто «Фина».

А Анфиса — всю свою жизнь Нику так и звала Никой.

И, конечно, будучи богинями, они обе были, одновременно, и тайными марсианками...


Афина — она же София-Анастасия, Шехина и Сакина

Самой любимой богиней Анфисы из всех достойных богинь — действительно была Афина Паллада. Ей очень многое в ней нравилось и приходилось, как-то, по сердцу. Анфисе нравилось, что она была и самой любимой, и уважаемой им, дочерью Зевса, и отважной воительницей, и искусной строительницей, и мудрой целительницей. Покровительницей всех наук и искусств, и любимого города Афины. И главное — спасительницей достойных её внимания героев, таких, как Одиссей.

Афиной Палладой Анфиса даже думала, чтобы назвать — свою любимую (после расставания с Пандорой) куклу, девочку-пионерку, Зину Портнову. Девочка-пионерка продолжала быть Зиной Портновой — но одновременно, в каком-то смысле, как бы стала и Афиной Палладой. Быть может, в каком-то прежнем воплощении.

А поскольку Афина Паллада, как подлинная богиня, была бессмертна — то это бессмертие, каким-то образом, стало распространяться и на хрупкую и беспомощную, и обречённую на невесть какую страшную судьбу, девочку-пионерку. И Анфиса как-то стала за неё немного поспокойнее.

…

Анфиса тоже иногда становилась Афиной Палладой, не только при играх с Никой. Чаще всего это происходило летом на их ленинградской даче, когда она шла (особенно после непосредственного изучения греческой мифологии) гулять и играть в лес.

Как только она тогда отрывалась от своих книг, убегала от взрослых, да и от детей тоже, и оказывалась одна в лесу — она почти сразу же тогда чувствовала, что она — или первобытный человек, или Афина Паллада. Или когда-то, как бы, была ею (или, быть может, ещё будет).

И Анфиса сразу же старалась найти в лесу какую-нибудь прямую и длинную подходящую палку — чтобы иметь положенное ей копьё. Положенное и Афине, и первобытному человеку. А иногда и тайному индейцу.

Как только достаточно подходящее, крепкое и надёжное копьё оказывалось у неё в руках — она старалась быстро оценить окружающую историческую обстановку: Троянская война уже закончилась — или ещё нет? А куда же подевался Одиссей? Где-то он опять блуждает? Всё рвётся к своей Пенелопе! Сдалась она ему! Хотя, жена, всё-таки... Кажется, он опять тонет! Пора его спасать! И бить циклопов!..

И почему его должна обязательно спасти царевна Навсикая? Какая-то она для этого не слишком героическая девушка. Это может сделать и она сама, Афина, ей не впервой. Заодно он и познакомится с ней самой поближе. Неужели ему это не интересно? Познакомиться со своей любимой и горячо почитаемой богиней?..

…

При всех своих очень доверительных отношениях с отцом — Анфиса говорила ему иногда не всё. В том числе — и про Афину Палладу.

Отец и сам видел, с каким увлечением она изучает греческие мифы, и как они играют в греческих богов с Никой. И стал как-то, при случае, расспрашивать Анфису: какие ей больше всего интересны греческие герои, боги и богини?

Ну, она сказала, с довольно, таким, равнодушным видом, что из богинь ей наиболее интересна Афина Паллада. Но про то, что в своих играх она и сама — как бы Афина Паллада (и даже не становится ею — а, как бы, просто вдруг вспоминает, что она Афина) — этого она отцу, конечно, не сказала.

Отец тогда сказал Анфисе, что Афина — это очень полезная богиня и достойная всяческого уважения. Особенно — за её логические способности. То есть, за диалектику. И за логичность порученного ей Мироздания.

Потом был крупный учёный разговор на кухне про всякую диалектику, и отец сказал:

«Афина — это Логика Логоса. Эту идею развивали ещё неоплатоники. Даже ещё Гераклит. В этой идее — сконцентрирована вся греческая премудрость! Потом эта идея перешла в христианство под именем Софии. И если исихазм — это сердце православия, то необходимо понять сущностное тождество понятий София и Исихия...»

Какой-то учёный муж из Москвы, участник беседы, подтвердил:

«Всё правильно. У иудеев — это Шехина, у мусульман — это Сакина. И во всей мировой философии — это Душа Мира...»

Герта тоже с этим согласилась. И сказала при этом, что Душа Мира — это солнце-огненная Птица Феникс. И что Афина — это православная София-Анастасия. По пророчествам — грядущая спасительница России и всего мира. Вот, и Николай Клюев об этом писал. Но православие у нас в параличе. И Достоевский сказал, что это не вылечить. Нужна революция...

Анфиса подумала, что в Греции надо тоже готовить революцию.

А на случай вооружённого восстания — надо научиться владеть оружием!..

…

С помощью Геннадия, мастера на все руки, с которым отец вместе воевал и бывал в самых разных переделках, — дядя Гена и прихрамывал слегка после одного ранения в конце войны, — они сделали в мастерской на даче отличное метательное копьё и ещё пару лёгких дротиков, с настоящими стальными наконечниками. И на даче стали — почти все по очереди — тренироваться в их метании. Это занятие понравилось и Нике, и Арине, и, вообще, всем «коммунарам».

Позже дядя Гена сделал и ей с Никой, как своему Эрику, в своей мастерской небольшой лук и настоящие стрелы, некоторым образом и то, и другое усовершенствовав для девчонок.

И Анфиса — чувствуя себя при этом не только Афиной, но, отчасти, и Артемидой, и Робин Гудом, и Вильгельмом Теллем, и отважной дочерью вождя восставших индейцев, и предводительницей первобытного племени эпохи матриархата — научилась, (в основном, под руководством Арины, иногда Алика), очень хорошо стрелять из лука (что она, как мы знаем, и чуть раньше уже неплохо умела).

Ника, со временем, ей в этом искусстве нисколько не уступала. И когда бывала летом в Ленинграде и на их даче — они обе часто ходили в лес готовить себя к партизанской деятельности и первобытной жизни.

Оружие им брать с собой в лес не разрешали (кроме складных ножей) — но они научились делать «копья» и «дротики» из того материала, что им непосредственно предоставляла Природа...

…

И отец, и Герта, и прочие добровольные учителя и воспитатели Анфисы рассказывали ей (и книги соответствующие рекомендовали), что у первобытных людей сначала не было вообще никаких орудий труда и никакого оружия. Потом они научились пользоваться простыми камнями и палками. Потом из палок стали делать отдельно — палицы, и отдельно — копья, а концы копий сначала просто обжигали на огне для твёрдости. Потом научились делать для копий каменные и костяные наконечники. Ну, а в дальнейшем, когда овладели обработкой металлов, стали делать наконечники из бронзы, а потом — из железа.

После копий и дротиков палеолита, в мезолите появились лук и стрелы. После луков и стрел, уже в Средние века, появились арбалеты (самострелы). А потом — изобрели порох и огнестрельное оружие. Пуля из мушкета — пробивала любые доспехи.

Атомные бомбы и ракеты — это, наверное, уже самое последнее оружие в истории человечества. И теперь, или должно исчезнуть оно — или должно исчезнуть человечество.

Впрочем, отец не раз говорил, что самое главное, и самое страшное, и самое могущественное, и самое неодолимое оружие, это — человеческая мысль.

А Мысль — это Огонь. Это писал ещё Гераклит. А первобытные люди это и так знали. По собственному опыту...


Титан Прометей — первый большевик!

Среди своих любимых героев и богов Анфиса, конечно, назвала отцу и титана Прометея.

Отец сказал, что Прометей был самым первым революционером и великим героем — освободителем человечества. И даже, в каком-то смысле, создателем людей — потому что без того титанического Огня, что подарил людям Прометей, самого человека, как бы, и не было вовсе.

Отец сказал Анфисе, что и Маркс с Энгельсом, и Ленин, и Дзержинский, и другие известные большевики — были настоящими титанами, потому что в них был Прометеев Огонь, и они могли творить Мировую Историю, преображать мир и самого человека. И не боялись ничего — потому что верили в этот Огонь!..

И, с горечью, отец добавил:

«Сейчас таких уже нет. А коммунизм по-настоящему могут построить — только такие огненные титаны духа! Ведь большевизм — это и есть прометеевский титанизм!..»

Анфиса и так ищет и развивает в себе революционную огненность — но разве её сравнить с той огненностью, что исходит от отца?..

Отец сказал Анфисе, что от Троцкого в Октябрьскую революцию излучалось электричество. И от него катался огромный бронепоезд. И Сталину пришлось треснуть по нему ледорубом. А батька Махно в Гражданскую войну распространялся по России как степной пожар.

Но теперь все коммунисты должны помириться — и стать коммунарами. Как неандертальцы. А иначе никакого коммунизма не будет.

…

Отец специально показал и пояснил тогда Анфисе, как обычно, где можно найти и специально прочесть и про Прометея, и про титанов, и про атлантов, и про индейцев, и про первобытных людей, и про первобытный и утопический коммунизм, и про коммунизм научный. И, вообще, как и в данном случае, и в других подобных случаях, пользоваться специальными энциклопедиями, словарями и справочной литературой.

Хотя, чаще всего, по всем вопросам обращения с библиотекой, книгами и другими источниками информации Анфису подробно инструктировала Герта, и сам отец направлял Анфису к Герте как к высшей инстанции.

Отец говорил, в этих случаях, про Герту:

«Она у нас — великий гуманитарий и библиофил! И её познания в гуманитарных сферах — поистине титанические! И у неё это — уже в генах!..».

А Герта говорила, что про революцию и коммунизм — надо читать Книгу Природы. Иначе про них ничего по-настоящему не поймёшь. И отец с ней соглашался.

Но в Книгу Природы надо погружаться не только умом — а всем организмом.


Люди — это куклы богов

Анфиса, читая как-то предисловие к какому-то собранию греческих мифов, что дала ей Герта, прочла в нём высказывания Платона и других греческих философов о том, что «люди — это куклы богов». И что «люди играют в куклы — а боги играют в людей».

Она подумала:

«Значит, для своих кукол и игрушек — я как богиня? А бог — это и есть настоящий человек? Или настоящий человек — это тот, в ком стал Огонь?

И, интересно, какая богиня играет в меня? Афина? Или какой бог? Я играю в них — потому что они играют в меня?»

И ещё в этом предисловии упоминался греческий философ Гераклит, который говорил, что всё возникло из Огня — и всё возвращается в Огонь. И что этот Огонь — это есть Разум и Мысль. И что именно этот Огонь Разума и Мысли — и есть подлинный Огонь Прометея и всех героев человечества.

Титан Прометей, похитивший Огонь для людей, и так жестоко из-за этого наказанный Зевсом, был действительно Анфисе чрезвычайно близок и симпатичен. И она ему очень сочувствовала. Но было в нём и в его судьбе что-то не совсем понятное и загадочное.

И Анфиса старалась побольше прочесть о нём, и узнать о нём ещё что-нибудь из всех источников, что могли быть в её распоряжении.

Ей хотелось быть одновременно и Прометеем — и спасительницей Прометея. Титаны — тоже играют в людей? Да, конечно! Только — по-настоящему!

И теперь ясно, почему большевики — это большевики! Большевики — это тайно ставшие ими титаны!..


Почему Афина не спасла Прометея?

Анфиса на какое-то время забыла о тех отношениях, что связывали Прометея и Афину, и о чём отец говорил ей ещё очень давно. Потому что об этих отношениях большинство авторов почему-то предпочитали не писать. Будто Прометей провернул свою операцию по похищению Огня в одиночку и без всякой товарищеской помощи. Большинство людей до сих пор ведь так и думают!

И вот, в один прекрасный день, Анфиса вдруг прочла в какой-то очередной книжке про греческую мифологию (причём это было написано самым мелким шрифтом), что Прометей похищал Огонь не один, но что ему в этом деле — помогала Афина! И именно это и вызвало наибольший гнев Зевса! Как этот дерзкий и непокорный титан, возомнивший себя главнее и мудрее всех богов, посмел вовлечь в это крамольнейшее и преступное дело — его любимую дочку? Зевс именно это и не простил Прометею!

И Анфиса сразу подумала (о чём ведь, кажется, должна была знать и раньше):

«Так вот почему, на самом деле, Зевс так рассердился на Прометея — из-за Афины! Афину, свою горячо любимую дочку, он наказывать за это дело не стал. И Прометею пришлось отдуваться за них обоих! И Прометея — Зевс не пощадил!

Но что же — Афина? Почему она не могла выручить Прометея? Как она могла допустить, что он столько лет, за участие в их общем деле на благо человечества, стоял прикованным к скале, и вытерпел столько мук?

Неужели же Афина, в самом деле, считала, что должна быть совершенно во всём послушна своему жестокому и несправедливому отцу Зевсу? С такими тираническими его наклонностями? И не перечить ни в чём его воле — даже ради спасения своего героического друга Прометея? Не может этого быть!..»

Анфисе очень не хотелось разочаровываться в любимой богине — и она стала искать во всех доступных ей домашних источниках: и об участии в этом деле с похищением Огня Афины, и о дальнейшей судьбе Прометея.

Что Афина не спасла Прометея — этого она не могла ей простить!..

И где-то — в самой-самой глубине своей души (особенно, когда она уже засыпала с этими непростыми мыслями) — она этого не могла простить — САМОЙ СЕБЕ...

…

Бездействие Афины по отношению к Прометею и его печальной судьбе очень долго не давало покоя Анфисе. Ей очень хотелось верить (как она пыталась себя убедить), что это именно Афина уговорила Зевса, чтобы Геракл освободил Прометея от оков. Быть может, это именно сама Афина — и подговорила Геракла? И Прометей был освобождён от своих цепей.

Гефест потом сковал Прометею из обломка этой цепи — перстень с камнем от той скалы, к которой он был прикован. Символ Свободы? Или Памяти?..

И куда же потом после этого пошёл Прометей, после своего освобождения?..

По одной из найденных Анфисой версий — Прометей после своего освобождения от этого страшного плена (и побывав неисчислимое количество лет в Тартаре, то есть, в самом Аду) пошёл от гор Кавказа, к которым был столь невообразимо долго прикован, не куда-нибудь — а в Страну Скифов, и стал их царём.

Но ведь скифы — это наши предки! И что же было дальше? Он умер? Но ведь он титан — он не может просто так взять и умереть! Титаны — бессмертны! Даже боги-олимпийцы не смогли их убить — и заключили в каких-то подземных безднах!..

Быть может, он жил очень-очень долго, а потом, всё-таки, умер?.. И где же тогда его могила? Скифы хоронили своих царей в курганах. Значит...

Что, если в каком-нибудь самом-самом большом кургане на территории России (а, может быть, и в самом тайном и незаметном?) — могила самого Прометея?..

Анфиса думала позже:

«Он же был революционером! Разве он мог потом себя не проявить?..

А что — если он уже тогда попытался объединить все тогдашние евразийские племена, от Атлантики — до Тихого океана: скифов, сарматов, славян, германцев, тюрок, финно-угров? Быть может, как Аттила? И ещё задолго до Чингисхана? Чтобы была единая Евразия!..

Или — быть может — он ушёл, один, далеко на север... Дошёл до самой Невы... И в Новгородской, и в Ленинградской области — тоже есть курганы!.. Но он не мог просто так — умереть! И если он жил — где-то совсем здесь — долго-долго...

У нас же — почти Север! Тогда ещё только что был ледник! Холод и снег...»

Анфиса погрузилась в мысленное созерцание холодных зимних снегов древнего Приневья, уходящих далее на север в хвойные леса Карелии и Лапландии, и продолжала думать:

«Кем же он стал? Дедом Морозом?.. И тогда Афина — что же, стала Снегурочкой?»

Анфиса не очень чувствовала себя Снегурочкой. Хотя, если Прометей действительно бы стал Дедом Морозом... То она, если подумать, могла бы согласиться и на Снегурочку. Современная Снегурочка — могла бы постоять и за себя, и за Деда Мороза!

А почему Дед Мороз — это Прометей? Так ведь он каждый Новый Год — зажигает Ёлку! Герта про это в Новый Год говорила. Дарит детям Огонь! И радость, и жизненное счастье, и разные новогодние подарки! И Снегурочка ему в этом помогает — как и тогда Афина...

Анфиса подумала, было, сначала, что у них обоих, Деда Мороза (Прометея) и Снегурочки (Афины), тогда была бы, наверное, очень долгая и счастливая совместная жизнь... Несли бы радость детям и взрослым (даже и с материальными подарками) каждый Новый Год... Жили бы где-нибудь в самом глухом нашем северном лесу, в какой-нибудь тёплой избе, с большой русской печкой...

Но — нет! Прометей, наверное, остался навсегда один. Он не мог простить Афине то великое предательство. Если это действительно — было предательство...

Но ведь это исторический факт — что она не спасла его!..

Наверное — он жил потом и скрывался где-нибудь в глухом лесу на Карельском перешейке. Или — на каком-нибудь необитаемом острове Ладожского озера. Быть может, даже сейчас скрывается...

Или (и это скорее всего!) он — будучи настоящим и непримиримым революционером — на протяжении всех веков тайно готовил разные восстания рабов и прочих угнетённых. Как восстание Спартака (а вдруг Спартак — это был Прометей?!). А потом — восстания крепостных крестьян в Средние века. А потом — восстания Разина и Пугачёва, и прочих крестьянских вождей, в России...

И никто и не догадывался, и не знал, что он — Прометей! Тайный революционер всех времён! Самый конспиративный, нелегальный и подпольный из всех революционеров в мире!..

Да, отец постоянно говорил ей, что Прометей принёс в мир Огонь Революции, он же — Огонь Разума, он же — Огонь Науки!.. Огонь всех самых смелых и фантастических человеческих мечтаний и дерзаний! Огонь — поднявший, наконец, человека в Космос!..

Огонь Революции — поднял человека в Космос! Отец повторял это постоянно.

И — всё время говорит отец — как этого Огня сейчас не хватает! В людях — не хватает! А без этого Огня — никакого коммунизма не будет!

И мы будем как Сизиф — на которого гравитацией всё время скатывается его собственный камень невежества!

А Герта говорит, что когда Сизиф закатит на гору свой камень — он превратится в Солнце. И коммунизм может быть только так.

И настанет день, когда титаны-атланты на улице Халтурина — тоже освободятся от своей тяжкой ноши! И это будет новая революция!..


Анфиса и Огонь

Алик однажды показал Анфисе, как с помощью небольшого круглого увеличительного (зажигательного) стекла можно от Солнца выжигать на гладкой деревянной дощечке цветы, разные узоры и другие рисунки.

Потом, позже, убедившись, что в высшей степени внимательная и добросовестная Анфиса пожара этим делом не устроит, он и подарил ей это стёклышко. Заодно рассказал немного и про устройство микроскопа и телескопа, и про микромир и макромир, и про то, что Солнце во многие миллионы раз горячее всех земных огней вместе взятых. Включая все действующие вулканы.

Алик подтвердил Анфисе слова отца, что при коммунизме не нужны будут ни уголь, ни нефть, ни газ, а достаточно будет одной вездесущей энергии Солнца. Коммунизм — это Царство Солнца! И сам человек станет солнечным существом, излучающим непрерывный солнечный коммунизм.

Солнечный коммунизм (вместе с культом Огня и Солнца) был ещё у индейцев — но его уничтожили белые захватчики-капиталисты. А себе усвоили, по глупости, только курение табака, но и тот превратили в совершенно ядовитый наркотик...

…

Отец, и другие взрослые, едва ли не с грудного возраста учили Анфису правильно обращаться со спичками. Она умела зажигать (сначала под руководством кого-нибудь из старших) и газовую плиту, и дрова в печи, и примус, и керосинку, и керогаз, и костёр в лесу...

Но после всех рассказов и книг про индейцев и первобытных людей, и про то, как люди в экспедициях спасались даже в самые лютые морозы в тайге и в тундре — у Анфисы, наряду с её прочими многочисленными играми, ею самою придуманными, появилась и ещё своя особая игра и своя особая тайна, в которую она не могла посвятить никого из взрослых...

…

Анфиса, летом на даче, тайком брала спички, или своё зажигательное стёклышко (если было Солнце), или, чаще, и то, и другое вместе — уходила подальше в лес — и, найдя самое укромное подходящее место, собирала разное сухое топливо и, осторожно, внимательно и благоговейно, разжигала Огонь...

Это был, почти всегда, совсем небольшой костерок. Но это был — настоящий Огонь! И Анфиса знала, как его надо разжигать, и как поддерживать, и как соблюдать все меры предосторожности. Всё это было предельно серьёзно.

И это было для неё настоящим священным ритуалом — как это было у индейцев и у первобытных людей испокон веков, с самых первобытно-языческих времён. И как это должно быть — для всех людей, если они хотят быть заодно с Природой и не погибнуть в планетарной природной катастрофе!..

Данила как-то сказал в споре у них на кухне:

«Когда Природа восстанет против человека — я буду на стороне Природы!..»

И Анфиса очень часто думала об этом: а на чьей стороне будет она? Неужели не найдётся достаточно людей — чтобы вернуться в Природу, понять её и примириться с ней?..

И она представляла себя, у своего костерка, первобытным человеком, который впервые открыл для себя Огонь (молния ударила в дерево — и он нашёл ещё тлеющую головешку!..), и которого Огонь спасает от холода и от диких зверей, и помогает готовить необходимую пищу...

Или — Анфиса представляла себя индейцем («последним из могикан»!), который остался один из всего своего племени, и теперь скрывается в диких лесах от белых захватчиков его родной земли. И Огонь — единственное существо, которое помогает ему и защищает его...

Или она — единственная спасшаяся индейская девочка, дочь погибшего вождя. Или — она не знает, погиб ли он, и ей ещё предстоит его очень долго искать. И, может быть, она найдёт кого-то другого спасшегося. Или — ей предстоит самой его спасти...

Анфиса знала, что все первобытные люди поклонялись Огню. И индейцы поклонялись Огню, общались с ним и молились ему, когда им грозила какая-нибудь беда и требовалась помощь...

И Анфиса представляла себя тайным, не покорившимся и не сдавшимся индейцем — и разговаривала с Огнём. И просила его — о помощи в борьбе за Свободу своего порабощённого, угнетаемого и истребляемого народа! О Свободе — для своей родной, дикой и первобытной земли и для своего не сдавшегося врагу народа (о, она ещё найдёт всех оставшихся в живых из своего племени, и соберёт всех!..).

Просила и о свете, и о тепле, и о мудрости, и о силе — чтобы поднять восстание против всех непрошенных белых захватчиков, с их безграничной жадностью к деньгам! И восстановить исконный индейский коммунизм!..

Индейского бога Огня и Солнца звали Кетцалькоатль (Анфиса любила и запоминать, и произносить такие сложные индейские имена). И Герта говорила, что это — Птица Феникс и Птица Русь. А отец говорил — что это Солнечный Ветер. И на нём можно летать в Космосе...

И ещё — он должен заменить нам полностью и нефть, и газ, и уголь — но буржуазия на это не пойдёт. Но Солнечная Революция — всё равно проложит себе дорогу!..

…

Позднее — когда Ника была летом у них на даче — Анфиса посвятила в эту совершенно секретную и тайную игру и её. Хотя Огонь — это была не игра. Это было абсолютно серьёзно. И это была их подготовка к грядущей подпольной и партизанской деятельности и к грядущей на всей Земле революции...


Индейцы и Космос

Анфиса и Ника, когда они бывали вместе, играли в самые разные придуманные ими игры. Чаще всего, это было, конечно, под влиянием книг и фильмов.

Посмотрели фильмы «Джульбарс» и «Тринадцать» — и стали играть в пограничников. Посмотрели фильм «Семеро смелых» — и играли в полярников (это были ещё довоенные фильмы).

Когда посмотрели фильм «Два капитана» (а они все хорошие фильмы смотрели далеко не по одному разу) — то играли: и в беспризорников, и в войну, и в полярников, и, конечно, в лётчиков.

Ника потом твёрдо заявила, что сначала станет лётчиком, как её отец, а потом — космонавтом.

В фильме «Два капитана» главному герою, полярному лётчику Саше Григорьеву, явилось ночное видение парусного корабля-призрака среди льдов и снегов — и это тоже произвело на обеих девочек неизгладимое впечатление какой-то великой тайны, которую им обеим ещё предстоит открыть и исследовать...

И они очень любили петь «Бригантину» — и вдвоём, и в обществе других «коммунаров», часто под гитару Алика или ещё кого-нибудь из друзей...

…

Сколько было прекрасных военных фильмов, которые они смотрели помногу раз: «Летят журавли», «Судьба человека», «Баллада о солдате»...

Конечно, Анфиса и Ника очень часто играли в войну (иногда, при случае, присоединяясь и к игре мальчишек; которые, кстати, ни во что другое, кроме войны, почти и не играли). Любили играть и в партизан (при этом иногда они были мальчишками, а иногда девчонками). Иногда в «наших» партизан (которые воевали где-нибудь в белорусских или брянских лесах и болотах), а иногда в каких-нибудь латиноамериканских (где-нибудь в высоких горах Андах, или в тропических джунглях). Иногда под руководством Че Гевары или ещё какого-нибудь нового и неведомого героя...

И если они обе в этих партизанских сражениях погибали (а это происходило очень часто) — то обе потом и, каким-то таинственным образом, воскресали...

…

Первобытные люди и индейцы — это тоже была и у Анфисы с Никой, и у отца, и у Герты, и у всех «коммунаров» очень любимая и постоянная тема.

Отец рассказывал не раз, что у первобытных людей, как и у большинства индейцев, был первобытный коммунизм — потому что они жили общинами, и всё у всех было общее, потому что они все чувствовали себя единым целом и не отделяли себя друг от друга. А потом появилась торговля, деньги, а с ними у людей — жадность и эгоизм. И община разложилась. И первобытный коммунизм разрушился.

Деньги отец не любил и называл самым большим злом. И говорил, что при коммунизме денег, конечно, не будет. Но это будет тогда — когда революция победит в самом сознании человека. А до этого ещё далеко. И надо учиться коммунизму — у индейцев и других первобытных племён, которые жили по законам Природы. А современный буржуазно мыслящий человек — все законы Природы нарушает. И за это его может постигнуть очень жестокая кара — вплоть до планетарной катастрофы. И к этому всё идёт!..

И отец, и Герта, и Арина, и другие «коммунары» рассказывали Анфисе с Никой — в их общих заседаниях, или на их ленинградской кухне, или где-нибудь на даче — что некоторые индейцы до сих пор не признают капитализм и не хотят подчиняться капиталистам, прячутся в диких лесах и в горах и ведут вооружённую борьбу против белых поработителей, которые захватили их земли — а самих оставшихся индейцев хотят загнать в резервации или просто истребить.

И пока будет капитализм — все прирождённые коммунисты, живущие по законам Природы, будут угнетаться и истребляться!

Но сама Природа — должна придти им на помощь! Силы Природы — должны придти на помощь! Только для этого законы Природы — надо действительно знать, и следовать им.

Природа — это Космос. И законы Природы — это законы Космоса. Стать естественным человеком — значит стать космическим, солнце-огненным человеком! Титанически могущественным! Познавшим своё неразрывное единство — со всем Мирозданием и всеми его энергиями и силами! И для такого человека — не будет ничего невозможного!..

Отец постоянно говорил Анфисе об этом, и с неизменной страстностью и волнением...

А Герта говорила, что при первобытном коммунизме шаманы уже были космическими людьми. Бубен у шамана — это Космос. И шаман стучит по нему — прямо в Космос. И тогда из Космоса прилетает превратившаяся в птицу звёздная девушка, и — бросается в его бубен. Или — прямо в объятия камлающему шаману. Но она невидимая. И шамана делает невидимым. И они улетают от всех...


Карибский кризис (1962). «На последнем берегу».

Самые яркие события 1962-го года Анфиса также запомнила благодаря тому, что все они у них дома активно обсуждались.

11 января 1962 года в гарнизоне Полярный Северного флота в результате чудовищной силы взрыва торпед, по неустановленной причине, на пришвартованной подводной лодке «Б-37» погибли 122 человека.

Дядя Петя об этом рассказывал и страшно переживал. И все обсуждали это и переживали...

…

Новочеркасский расстрел 1-2 июня 1962 года произвёл на всех ещё более страшное и гнетущее впечатление. Говорили, что было убито 23 человека. Но по другим данным — гораздо больше. И позднее было расстреляно ещё 7 человек, как «зачинщиков». Но и эти сведения были не точные...

Анфисе это событие запомнилось тем, что отец из-за него так страшно болел, так мучился головными болями, что Анфиса такого раньше и не помнила...

Отец тяжело, и шатаясь, как пьяный, ходил по дому, как сам не свой, едва сдерживая стоны, часто хватаясь ладонями за голову, дышал очень тяжело, почти задыхаясь — и, почти как в бреду, повторял:

«Вот тебе и коммунизм!.. Вот тебе и коммунизм!..»

И Анфиса стала невольной свидетельницей сцены — каких она в доме тоже никогда раньше не видела...

Отец сидел в кресле у себя в кабинете и, видимо, уже почти терял сознание от головной боли. А Герта стояла над ним, обнимала обеими руками его голову, прижимаясь щекой к его темени, и плакала...

А отец тихо гладил ей руку, успокаивая, и, из последних сил, всё повторял:

«У нас ещё есть шанс!.. У нас ещё есть шанс!..»

…

Узнала Анфиса и про взрыв на Семипалатинском полигоне 17 августа 1962 года при испытании ядерного оружия, где произошло мощное радиоактивное облучение. И лишь позже она узнала, что этот взрыв коснулся и её отца...

Про «Карибский кризис» с его «чёрной субботой» 27-го октября она тоже узнала и что-то поняла лишь позже. Узнала, или больше лишь догадывалась, что и здесь в предотвращении страшной гибели человечества в настоящей атомной войне как-то участвовал её отец...

Все эти события подкосили здоровье и силы отца очень сильно...

…

После возвращения домой от дел, связанных с «Карибским кризисом», отец постарался, чтобы и Анфиса, и Ника посмотрели фильм «На последнем берегу». Бабушка Рая была резко против — но отец настоял. Родители Ники были за просмотр, хотя она была младше Анфисы почти на год. Они надеялись, что Анфиса потом сможет ей всё объяснить лучше взрослых.

Фильм произвёл на обеих девочек ошеломляющее и подавляющее впечатление. Обеим потом снились кошмары. И главное, было не ясно: а что же делать? Если даже такие люди как отец Анфисы были почти беспомощны, чтобы не допустить этот невыразимый ужас всеобщей медленной гибели от невидимой смерти?..

Отец говорил Анфисе:

«Мысль человека всемогуща. И слово человека всемогуще. Силою Мысли и силою Слова мы должны суметь предотвратить и этот надвигающийся на нас кошмар!..

Мы получили сейчас только отсрочку. Наша планета стала действительно — как пороховая бочка. Чего не было никогда раньше в истории. И любой случайной искры может хватить — чтобы погибло и человечество, и всё живое на Земле. Кто-то сразу, а большинство — будет гибнуть в очень долгих и страшных муках...

Если мы не изменим сознание не только правителей — но миллионов обычных людей на Земле, то история человечества — действительно может закончиться, и совершенно бесславно...

Но я в это не верю! До самого последнего часа я буду верить в человеческий разум! И в человеческое сердце!..»

Потом отец улыбнулся, стараясь ободрить Анфису, и сказал ей:

«Западная фантастика на этот счёт очень пессимистична. Но наша советская — гораздо более оптимистическая! У нас есть прекрасные писатели! Тот же Ефремов!.. Братья Стругацкие тоже стараются...

И я верю в нашу Красную Мечту! Наша Красная Мечта — это ведь и есть та София-Анастасия, которую проповедовали ещё до революции «Всемирные Братья». И твой дед Харитон среди них... Сильнее её — нет ничего на свете! Если надо будет совершить для её торжества невозможное — мы совершим невозможное!..»


Глава 13: СОКРОВИЩЕ НАРТОВ

«...Впереди будут миллионы и миллиарды молний, которые заставят отступить бесконечную ночь и, сливаясь воедино, придадут мощь бессмертия череде познающих вселенную поколений».
(Иван Ефремов «Лезвие бритвы»)

Лезвие мысли

Все книги Ивана Ефремова, начиная с «Туманности Андромеды» и с ещё более ранних его вещей, и книги многих других писателей-фантастов, Анфиса с детства знала почти наизусть. В их доме вообще был культ Ивана Ефремова и советской научной фантастики (читали, конечно, и переводную).

А как все обожали вышедшие тогда фантастические фильмы: «Планета бурь», «Человек-амфибия» (по Александру Беляеву)!..

И Анфиса помнила, и не раз потом об этом вспоминала, какое огромное впечатление на отца, Герту и на всех «коммунаров» произвела книга Ивана Ефремова «Лезвие бритвы», вышедшая в свет в 1963 году (и потом почти запрещённая). Какой это вызвало взрыв идей и мыслей у них в доме и у всех их знакомых!..

Сколько у них было дома на кухне, и на даче, обсуждений, споров и дискуссий по поводу этой книги! В которых участвовали и учёные, и инженеры, и студенты, и школьники!..

Возник, у многих, настоящий культ Индии и «индийской духовности». Все бросились изучать и осваивать индийскую философию, индийскую йогу, гипноз, парапсихологию, читать и обсуждать Бехтерева, Фрейда, другую литературу по психологии и разным «духовным практикам» (и всё чаще это, конечно, был «самиздат»).

Предложение Ефремова, прозвучавшее в самом конце его книги, создать в Ленинграде (причём в здании, почти бесхозного, буддистского храма у Чёрной речки) некий объединяющий и координирующий все научные и творческие поиски Духовный Центр — тоже заразило всех, особенно молодёжь...

Кто-то из собравшихся, как-то раз, у них на кухне, из «коммунарского движения», говорил:

«Ребята, не будем торопиться! Не надо пугать и беспокоить зверя! Назовём это просто и безобидно: «Клуб любителей фантастики» (кто-то тут же вставил: «НАУЧНОЙ фантастики!», на что оратор согласно кивнул) . Будем читать и обсуждать НАУЧНУЮ фантастику: Беляева, Ефремова, Стругацких, лучшие западные переводные вещи...»

Кто-то тут же предложил:

«Жюля Верна и Герберта Уэллса — в первую очередь!..»

Выступающий оратор поддержал:

«Разумеется! На классике вообще надо образовывать и воспитывать подрастающее поколение! Но и всех нынешних самых талантливых авторов надо и читать, и совместно обсуждать, и активно пропагандировать!..»

Герта, поддерживая, в принципе, эту идею, говорила:

«Эти встречи, собрания и обсуждения можно устраивать и проводить в библиотеках, в том числе, и в вузовских, и в школьных (где на это отважится конкретная администрация, конечно). А представляете, что будет, когда такие клубы начнут массово организовываться в самых отдалённых, в самых захудаленьких поселковых библиотечках!..»

Эту идею все у них в доме, так или иначе, поддержали. Но отец Анфисы, и Герта, и многие другие, говорили, что на этом нельзя, ни в коем случае, останавливаться. Необходимы систематические и регулярные встречи и обсуждения представителей всех отраслей и направлений науки и культуры, выработка общей идейной платформы, общей программы...

И без подобных инициатив — ведь дальнейшее развитие научно-технической революции в стране просто невозможно! Это надо суметь донести до всех руководящих инстанций!..

Отец с Гертой предложили это общественное начинание назвать: «Междисциплинарный культурологический семинар». И все, после обсуждения, согласились.

Позднее, в обиходе между собой участники этого семинара иногда называли его, по аббревиатуре: «МКС», но чаще — просто «межкульт».

Одной из первых тем для обсуждения на этом семинаре было предложено: «Индийская йога, современная наука и скрытые возможности человека. Формирование Человека Будущего».

…

Алик и Арина особенно страстно увлеклись упражнениями йоги, всеми этими бесчисленными асанами, пранаямами и прочими экзотическими практиками. К чему стали приобщать и Анфису с Никой.

Анфису и Нику особо заинтриговало то, что занятия йогой пробуждают в человеке некий особый внутренний огонь, скрытую энергию, и раскрывают в нём, благодаря этой энергии, некие (как утверждали йогические тексты) совершенно чудодейственные способности — и способность к ясновидению, и способность к целительству, и даже способность летать (левитация).

Но Арина им говорила: чтобы научиться летать — надо, прежде, научиться бегать. И девчонки охотно бегали, и прыгали, и занимались прочей спортивной и физической подготовкой. Сначала под руководством и присмотром опытных старших. А потом, всё более, и самостоятельно. Коммунист должен быть совершенным во всех отношениях. И должен быть готов к любым революционным подвигам, которые ему предстоит совершить.

…

Вегетарианство среди «коммунаров» также распространилось почти молниеносно. Впрочем, особого пристрастия к мясу у них в доме и так почти никто не испытывал.

Позже в среду «коммунаров» пришло, также, и увлечение каратэ и другими восточными единоборствами. Алик и Арина и здесь тоже были впереди всех.

Отец Анфисы, как настоящий разведчик, ещё до войны осваивал различные приёмы рукопашного боя, в том числе и джиу-джитсу. И, при удобном случае, он охотно делился своими навыками с другими, в том числе, и с Анфисой, и с Никой, когда она могла составить компанию подруге.

Анфису с Никой все активные и энергичные приёмы борьбы привлекали, в общем-то, гораздо больше, чем долгие статические упражнения индийской йоги. Но Алик с Ариной говорили, что йога (особенно раджа-йога) — это духовная основа всех единоборств. Но в дальнейшем они с удовольствием занимались с девочками и борцовскими тренировками, основами борьбы японской, китайской, корейской и прочей, какую только могли освоить тогда хоть немного.

Анфиса хорошо видела, и с интересом наблюдала, как Алик и Арина, и многие другие «коммунары» и их знакомые — в своих космических поисках и устремлениях — всё больше и больше уходили куда-то на таинственный мистический Восток, куда-то в почти совершенно неприступные Тибетские и Гималайские горы. Про наш Алтай тоже рассказывались красочные легенды. Также и про Урал. Особенно про перевал Дятлова.

Читали у них, конечно, и Рерихов, всю их «Агни-Йогу». Активно обсуждали и теософию Блаватской, и антропософию Штайнера, и разные оккультные до-революционные издания. Звучало у них на кухне и совершенно загадочное для Анфисы слово «Шамбала».

А Герта постоянно говорила, что первобытный шаманизм — это исток всех духовных поисков человечества, основа всех духовных практик, и всей Мировой Культуры вообще.

…

А отец Анфисы говорил, что Человек Будущего — он, конечно, должен освоить и йогу, и восточные единоборства, и ещё очень многое из восточной и древней мудрости, из всевозможных эзотерических знаний. И глубочайшим образом изучить и шаманизм, и всю первобытную культуру с её архео-космизмом, чтобы знать и понимать свои истоки и основы. Равно — он должен осваивать, и всемерно развивать, и всю современную науку, особенно на её самых передовых и прорывных направлениях.

Отец говорил, что как в первобытном шаманизме религия, наука, философия и искусство представляли из себя единое целое — так это должно произойти и в будущем. Иначе никакой коммунизм невозможен.

И если напряжённость творческого познания, самопознания и всего духовного поиска не превзойдёт той беспримерной напряжённости всей духовной жизни, которая была так характерна для кружков народников и первых российских марксистов — то не видать нам коммунизма!..

Но главное — это должно произвести радикальнейшую революцию в самом нашем сознании, в самых его основах! Подлинное Озарение, Пробуждение и Просветление!..

Коммунистический Человек Будущего — это человек Космического Сознания и Космического Бытия. А значит — и Космического Могущества! Вплоть — до обретения Бессмертия!..

…

Анфиса с Никой также учились медитировать — как йоги, как Алик и Арина и другие их знакомые. Можно медитировать про Космос. Стараясь понять, что весь Космос — у тебя внутри.

Герта говорила не раз:

«Царство Божие — внутри нас!..»

Это ещё Иисус Христос сказал. А Он знал про Космос всё. А это и значит — познай самого себя.

И Анфиса познаёт. Нужно совершенно огромнейшее внимание к происходящему у тебя внутри — и без всякого праздного отвлечения — если ты хочешь что-то в себе понять. И совершенно огромнейшее творческое воображение — если ты хочешь что-то в себе изменить. И тогда у тебя в позвоночнике (а потом и во всех клетках и атомах) будет постепенно зажигаться и возгораться Огонь Творчества. Вплоть до пробуждения в тебе самых летучих свойств. И чтобы стать лучом — как Циолковский писал.

Человек — это скрытый вулкан. Только биологический. Но может стать вулканом космическим. Как Солнце. А есть звёзды — в миллион раз сильнее Солнца! Даже в миллиард!..

И ещё Алик с Ариной учили девчонок, что есть «мысль-дубина» — а есть «мысль-копьё» и «мысль-стрела». А ещё мысль может быть — как лазерный луч, который прожигает насквозь стальные пластины. И надо развивать в себе космическое всемогущество мысли.

Самых первых йогов (как они сами пишут) научил всему бог Шива. Он сидит в Гималаях, в Шамбале, в «позе лотоса», созерцая своё полное единство с Космосом и путешествуя по нему всему сразу (потому он и вездесущ). И иногда он танцует. И вокруг него тают вечные снега и льды, от его космической энергии. И его волшебный «третий глаз» — это, на самом деле, и есть лазерный луч.

Правда, Данила говорит, что Бехтерев алкоголиков и так гипнотизировал, без всякого «третьего глаза».

А Фрейд говорит, что сначала надо осознать бессознательное. Как у айсберга под водой. Но айсберг может сползти с горы — а может там и остаться...


Женщина в Космосе

16-19 июня 1963 года состоялся космический полёт Валентины Терешковой — первой в мире женщины-космонавта.

На Нику это событие произвело явно ещё более сильное впечатление, чем на Анфису. Анфиса и сама это видела. Она, в отличие от Ники, в большей степени допускала для себя в будущем возможность какого-то и земного поприща. А Ника после этого момента — после полёта Терешковой — только ещё более утвердилась в желании во что бы то ни стало стать космонавтом. Но сначала для этого — конечно — надо стать лётчиком...

…


21 августа 1963 года в небе над Ленинградом у пассажирского самолёта «Ту-124» отказали оба двигателя. И он падал прямо на Исаакиевский собор. Но экипаж смог умело и успешно приводниться на поверхность реки Невы. Никто не пострадал. И это было уникальнейшее событие!..

Дядя Паша тут же прилетел из Москвы в составе какой-то особой комиссии. И он взял с собой Нику, которая непосредственно смогла увидеть этот самолёт и прочие многие вещи, связанные с этим событием, много чего услышать из разговоров серьёзных людей...

После чего Ника, под впечатлением от этого события, изобразила на листе бумаги проект своего собственного самолёта, который бы запросто мог садиться и на сушу, и на воду. И все специалисты, кто видел этот её рисунок, с удивлением сказали, что идея очень интересная...

…

Ника тем летом, тайком от отца, дяди Паши, ездила со своей матерью, тётей Стешей, в какую-то спелеологическую экспедицию на Кавказ. Но и Анфисе она потом про эту свою поездку почти ничего не рассказывала. Сказала лишь, как-то очень скупыми словами, и неохотно, что спускалась там в какую-то пещеру — и забиралась на какую-то гору...

И Анфиса уже знала, что у Ники есть какая-то своя, очень важная и непростая, «кавказская тайна». Связанная, видимо, и с происхождением её матери, тёти Стеши, по одной из своих родословных линий (кроме греков и казаков) от каких-то кавказских горцев. От какого-то таинственно исчезнувшего племени. И Анфиса никогда слишком не расспрашивала подругу об этом...


Перстень Прометея

Анфису, помимо Космоса и леса, (и тундры, конечно, и всей Арктики) с детства привлекали и манили к себе горы. В них было что-то таинственное и неудержимо притягательное, в этих сверкающих на Солнце снежных и ледяных вершинах. Хотя и холодное, и пугающее, и страшное...

Анфиса знала, что её отец во время войны и воевал, и был разведчиком, какое-то время, и на Кавказе — когда там, прорываясь в Сталинград, были немцы и другие фашисты. И готовились через Кавказский хребет вторгнуться в советскую Грузию...

Однажды, после описанных выше событий с организацией «межкульта», Анфиса видела, как отец, придя домой очень озабоченный, стал искать повсюду какие-то бумаги. Сказал что-то и Герте — и она тоже нашла у себя какие-то бумаги. Бумаги эти тут же, по поручению отца, взял дядя Гена, чтобы отвезти на дачу и там сжечь. Анфиса это слышала.

Она поняла из их коротких реплик, что их последние общественные инициативы кому-то очень «там» не понравились. И надо принять меры, от греха подальше...

Анфиса знала, что и отец, и Герта, и все «коммунары» — они все немного подпольщики. Как и положено настоящим коммунистам. И отнеслась к происходящему с максимальной серьёзностью, будучи готовой оказать любую помощь, какая только от неё может потребоваться.

И она думала — а не правильней ли сейчас самой предложить отцу какую-нибудь помощь? Ведь если надо, к примеру, что-нибудь спрятать — то она великолепнейшим образом может справиться с этой задачей!

И Анфиса, всё ещё очень сильно колеблясь, всё-таки, решилась осторожно подойти к отцу и прояснить обстановку на месте...

…

Она застала отца в его кабинете за задумчивым рассматриванием каких-то старых цветных открыток с видами Кавказских гор, которых она раньше не видела. И Анфиса, не решаясь сразу говорить о каких-либо вещах конспиративных, стала его осторожно расспрашивать про Кавказ, и про то, как он воевал там.

Отец довольно часто рассказывал ей, при случае, и про войну (и не только про Великую Отечественную — но и про Испанскую, и про Финскую, и про войну в Китае против японцев, и про другие), и о своих собственных приключениях на всех этих войнах. Рассказывал очень интересно и увлекательно.

Но Анфиса, конечно, всё время чувствовала, что он рассказывает ей далеко не всё. В том числе, и про Кавказ. Она понимала, что он был очень секретный разведчик, и ему нельзя всё рассказывать. И поэтому расспрашивала его, всё время, очень осторожно...

В этот раз, в ответ на расспросы Анфисы, отец сначала рассказал ей немного об этих открытках. Он знал эти места. Но говорил, что о самых интересных для него местах он не может найти вообще никаких сведений, а не то что какие-то открытки или картинки...

А потом он как-то очень внимательно, и как бы раздумчиво (и даже как бы оценивающе: достаточно ли она уже взрослая и сознательная?) посмотрел на Анфису, и — достал из своего заветного секретного шкафа (где хранил и свои государственные награды, и наиболее ценные и памятные для себя реликвии, и ещё какие-то секретные вещи) — небольшую коробочку. И показал Анфисе её содержимое.

Там были три небольшие вещицы...

…

Первой, самой крупной из этих вещей, был орёл из холодного белого металла, широко и прямо, с очевидной угрозой, распростёрший свои крылья. С хищным клювом, и держащий в своих когтистых лапах круглый венок со свастикой внутри.

Второй вещью был круглый значок с двумя параллельно расположенными зигзагами-молниями. Анфиса уже знала, что это — знак страшной нацистской организации «СС», отличавшейся особой жестокостью и фанатизмом, но также и совершенно чёткой продуманной организацией и дисциплиной.

Третьей вещью — был перстень из какого-то тёмного холодного металла с довольно большим, плоским, гладким, хорошо отшлифованным, квадратным красноватым камнем. Этот перстень привлёк особенное внимание Анфисы.

Камень был, по-своему, красивый, но к числу драгоценных, и даже полудрагоценных, явно не принадлежал. И был похож, скорее, на какую-то разновидность простого, дикого гранита...

И отец, после некоторых задумчивых размышлений, рассказал Анфисе историю этих трёх вещиц...

…

Он рассказал ей, что когда он воевал с немцами на Кавказе, в горах, то ему довелось, во время одной особо ответственной операции, застрелить, в короткой схватке, одного немецкого офицера-эсэсовца. Офицер этот был очень не простой, а из какой-то особо секретной команды или организации (отец произнёс таинственное слово «Аненербе»). Эта команда, по заданию самого Гитлера, искала на Кавказе какой-то очень древний клад, или ещё что-то очень древнее и важное. И обладающее какими-то чудесными свойствами.

Возможно, это было сокровище нартов, древнего легендарного народа, когда-то жившего на Кавказе. В сказаниях о нартах упоминается какая-то чудесная чаша. Но где она точно была и куда потом делась — неизвестно. Как неизвестно и то, куда исчезли и сами нарты.

Отец сказал, что в средневековых легендах Западной Европы о рыцарях-крестоносцах эта чудесная чаша (если это была действительно она) называется Святой Грааль. Гитлеровские нацисты очень хотели её разыскать и захватить себе. И что-то этим эсэсовцам, в одном очень укромном месте среди Кавказских гор, действительно удалось найти!

Группе отца, при отступлении немцев с Кавказа, было поручено не дать этим эсэсовцам вывезти найденное, захватить этот секретный груз, и, по возможности, взять в плен живыми членов этой их команды, хотя бы кого-то из них.

Но немцы эти живыми не дались. Дрались на смерть, отчаянно. Последний оставшийся в живых офицер-эсэсовец при попытке взять его в плен — застрелился. А тот, которого убил отец, успел сбросить в глубокую пропасть какой-то ящик, возможно, с самым ценным, что они похитили и хотели вывезти в Германию, и чем сильно интересовался сам Гитлер. Этот молодой эсэсовец хотел выстрелить в отца из своего пистолета — почти уже выстрелил! — но отец успел выстрелить раньше...

Больше ничего особо важного и ценного при этих загадочных фашистах не нашли. Возможно, что что-то, что они не успевали или не могли вывезти, они успели и смогли где-то спрятать. Но выяснить что-то на этот счёт отряду отца тогда не было никакой возможности. Военная обстановка там в тот момент была очень сложная. Вокруг шли бои. Кругом стреляли. Немцы были где-то рядом, и их было ещё очень много. Наступала ночь, и небольшой группе отца надо было спешно оттуда уходить...

Орла и эсэсовский значок отец снял с формы убитого им офицера. Никаких документов при нём найти не удалось. А в его портмоне отец нашёл этот перстень — с простым камнем, похожим на гранит...

Отец сказал, что он потом показывал это перстень крупному знатоку. И тот сказал, что этот перстень, скорее всего, очень древний. Но чей именно — сказать невозможно. И что камень — это, действительно, просто гранит.

А какой-то очень старый кавказец потом уверял отца, что это — перстень самих нартов...

…

Анфиса потом довольно долго обдумывала эту историю, рассказанную ей отцом, особенно заинтригованная и взволнованная тайной перстня.

Она вспомнила про перстень, который Гефест выковал Прометею из его оков, и с камнем от той дикой скалы, к которой непокорный титан был прикован в Кавказских горах.

Анфиса перечитала опять, сколько успела найти, все легенды и мифы про Прометея (также, заодно, и про помогавшую ему Афину), чтобы найти какие-нибудь подробности про этот перстень. Но ничего принципиально нового для себя не нашла...

…

После чего, Анфиса спросила у вышедшего из своего кабинета для короткого отдыха, и пившего, стоя, в этот момент на кухне чай, отца:

«А может быть тот перстень с камнем (ну, правда, он не очень большой, но, всё-таки), может он быть — перстнем Прометея? Ну, тем самым, который — когда Геракл уже освободил его от скалы — ему потом Гефест выковал, из его цепей? С тем самым камнем, от скалы?»

Отец добродушно, и несколько устало, посмеялся, и сказал:

«Ну, Прометей, конечно, был великим борцом со всем фашизмом и капитализмом, и со всеми тёмными силами! За что ему этот нацистский орёл — печень-то и поклевал...

Эх, как знать! Тут ещё столько загадок!.. Да, человек именно из камня высек свой первый Огонь...».

Потом он посерьёзнел — присел на стул у их старинного круглого кухонного стола — и сказал ей (что говорил уже, в принципе, далеко не в первый раз):

«Знаешь, Анюта, если бы в нас не было этого Прометеева Огня — мы бы войну точно не выиграли! И в Космос бы никогда не полетели! А мы — и войну эту выиграли — тяжелейшую, страшнейшую, важнейшую во всей Мировой Истории — и в Космос Гагарин у нас полетел! Силою — именно этого Огня!..

И коммунизм мы когда-нибудь непременно построим — если не утратим в себе этот Огонь!.. А он в нас — есть, есть!.. Пусть в скрытом виде — но есть!.. И он ещё проснётся!..»

Отец тяжело, и очень устало, вздохнул — и продолжил, даже уже чуть, временами, рассеянно, но стараясь не потерять своей обычной твёрдости мысли и слова:

«А пока — грызи, Анюта, гранит науки! Ещё, непременно, до школы! В школе у нас далеко не всему необходимому учат. Тебе открывать все тайны! Без настоящей науки — нам не будет ничего: ни Космоса, ни коммунизма. А с наукой, со знаниями, с разумом — с Огнём Творческой Мысли — мы действительно будем титанами! Как Прометей! И ничего невозможного не будет для нас!..

Кибернетику изучай — за ней будущее! Потом и Александра Богданова непременно почитаешь — и с его космической марсианской фантастикой, и с его тектологией. Не зря после его «Красной Звезды» говорили, что большевикам помогают марсиане!.. Циолковского читай — его у нас до сих пор, с 20-х годов, издавать не хотят! Как же, такой учёный и мистик!.. Ефремова читай — он поистине Пророк Коммунизма!.. При всех его неизбежных, и понятных, и простительных человеческих недостатках... Со Стругацкими тоже что-то странное происходит... Вера сейчас у многих колеблется...».

Отец — тяжело опираясь на стол — встал, чтобы идти в свой кабинет продолжать работать...

И, уходя, он добавил к сказанному Анфисе:

«И Гераклита читай — вот кто понял ещё в древности: и что такое Огненный Разум, и что такое Огненная Вселенная! Отец диалектики — без него не поймёшь ни Гегеля, ни Маркса! Ни самого Ленина...

И если когда-нибудь, вдруг, выяснится, что, какими-то путями, перстень Прометея достался именно Гераклиту — то я этому не удивлюсь!..»


Револьвер Марии Спиридоновой

Анфиса и сама знала, что все настоящие революционеры — а народники особенно — день и ночь занимались самообразованием. И она никогда не ленилась «грызть гранит науки»...

Вытаскивая с полок тяжёлые тома разных энциклопедий — она добралась также и до Гераклита...

Но история с эсэсовскими реликвиями и с «перстнем Прометея» — не выходила у неё из ума...

У них в доме, в их старинной, ещё дореволюционной, как рассказывалось выше, квартире предков Герты — чудом уцелевшей, вместе с библиотекой и старинной мебелью, во всех исторических передрягах — и в революцию, и в войну, с её бомбёжками, артобстрелами и блокадой, когда беспощадно жгли и мебель, и книги — действительно было много самых разных исторических и памятных реликвий...

Вскоре после последнего разговора с отцом о «перстне Прометея» — Анфиса невольно застала отца в его кабинете около одного из его тайников.

Отец сначала явно не хотел ей что-то показывать. Но потом — немного поколебавшись — жестом пригласил Анфису подойти ближе. И показал ей хранившийся в тайнике пистолет. Точнее — ещё явно до-революционный — револьвер...

Осторожно взяв его в руки — он сказал строго:

«Только смотри — никому про эту вещь не говори!.. Всё-таки, хоть он и оформлен у меня как положено по закону — но распространяться об этом не стоит...»

И отец стал рассказывать Анфисе историю этого револьвера:

«Это — револьвер твоего деда. Деда Харитона. Моего отца... Дед твой был — настоящий чекист, храбрый и мужественный. И честный. «Всемирные Братья» — почти все потом перешедшие в революционные марксистские и эсеровские кружки — вообще отличались честностью. И ему доверяли многое. Дзержинский в том числе (он и сам когда-то в юности состоял в кружке «Сердце Иисуса», а в начале 20-х, по предложению Ленина, возглавил «Общество исследования межпланетных сообщений»)... Воевал твой дед с разной самой хитрой контрой и уголовщиной и в Гражданскую войну, и после. И был в нескольких самых секретных экспедициях...

А этот револьвер — ему в 1918-ом году, в Петрограде, на Гороховой, подарил сам Дзержинский! Отец тогда без всякого оружия прибыл, прямо с завода, к нему в ВЧК. Ну, наш Железный Феликс и постарался его вооружить, чем тогда мог. А был у него в запасе только вот этот револьвер...

Достал он его тогда, как рассказывал отец, из своего стола, и сказал, что этот револьвер притащили откуда-то из кладовых «охранки», и что это, кажется, револьвер самой Марии Спиридоновой. Храни его, говорит. Потом ей отдадим...

Ну, это было ещё задолго до знаменитого лево-эсеровского мятежа. И с левыми эсерами у нас тогда была дружба. А Марию Спиридонову — вообще называли «лево-эсеровской богородицей». На массовых митингах в 1917-ом году она своими пламенными речами покоряла сердца и доводила до слёз и восторга — самых забубённых и расхристанных солдат и матросов! После Ленина — она вторым по популярности человеком тогда была, это факт. Крестьяне в центральных губерниях — буквально молились на неё!..

Дзержинский послал тогда отца на срочное, и ответственное, и опасное задание — в Петропавловскую крепость. Где, по каким-то фантастическим сведениям, хотели похитить и увезти из России — не то сам Грааль, не то ещё нечто столь же таинственное и важное... А дед твой кое-что знал об этих вещах...

Там вообще произошло нечто крайне загадочное... Но это — совершенно особая история...»

Анфиса, затаив дыхание, слушала отца и рассматривала в его руках эту семейную и историческую реликвию...

Она спросила его:

«Из него нельзя стрелять, да? Он у нас — как в музее?».

Отец усмехнулся:

«Стреляет он и по сей день прекрасно! И патроны, вот, есть...»

Он показал на старую картонную коробочку в тайнике...

И пообещал:

«Но стрелять мы с тобой будем обязательно — и сначала, всё-таки, из спортивных пистолетов. И из спортивных ружей. Потом — и из охотничьего ружья научишься, если захочешь, как Арина... А потом — посмотрим... Как дело Мировой Революции потребует!..»

Отец улыбнулся Анфисе, и убрал револьвер в тайник, тщательно его закрыл и хитро замаскировал (тайник был тоже — явно ещё дореволюционный).

Потерев, усталым жестом, ладонью лоб, он сказал Анфисе, тяжело вздохнув:

«Спортом тебе надо обязательно больше заниматься, на свежем воздухе больше быть! А ты всё, больше, читаешь... Хотя — это тоже совершенно необходимо! Всё надо успеть!..

Всё нам надо успеть... Война — как знать... Наверное, ещё и будет. Только уже не такая, как была. Много чего ещё будет! Лишь бы не война гражданская...

Разведчику, как и революционеру — надо очень много знать, и очень многое уметь! Тут знание — это буквально и впрямую: вопрос жизни и смерти...

Как говорит Гриша: кто владеет информацией — тот владеет ситуацией...

И — как говорил когда-то мой наставник: что такое хорошая, грамотная война? Это максимум разведки — и минимум мордобоя! Хотя, без мордобоя — тоже может не обойтись...

И, очень часто, самая эффективная и результативная разведка — а, порой, и просто абсолютно необходимая и неизбежная — это разведка боем. Но она же — и самая рискованная...

А в идеале, надо суметь найти у противника одну-единственную критическую точку — куда и надо нанести один-единственный всё решающий удар!..

И, боюсь, что Америка нас в этом деле опередит. Потому что наша самая уязвимая точка — в нашей нынешней стагнирующей и деградирующей идеологии. В отсутствии всякой диалектики у нашего мещанско-буржуйского, по сути, материализма... И они уже успешно бьют нам по мозгам... И никакие «глушилки» тут не помогут...»

Отец выглядел крайне утомлённым и не здоровым, совершенно уставшим и не выспавшимся. Анфиса это видела и хорошо чувствовала. И отец это заметил — улыбнулся ей ободряюще и слегка потрепал её ладонью по темечку, по её русой голове...

И он продолжал, с упорством в голосе:

«Человек — по природе воин. А воин — он всегда, прежде всего, и разведчик. Задача человека как воина — победить саму смерть. А для этого надо разведать — где она находится...

А находится она — глубоко в самом человеке. В его генах, в его молекулярных, атомных, электронных, ещё более тонких структурах. Надо суметь туда проникнуть! До самого вакуума! Понять, что такое время и пространство...

Чтобы победить смерть — надо победить время! И физически, и исторически. И чтобы его победить — надо его понять!.. Время — неразрывно связано с гравитацией...

И времени у нас остаётся на все наши исследования очень мало... Нужен радикальный революционный прорыв — в самом познании! А в познании — значит в сознании. Должен проснуться в нас — наш изначальный Космический Человек! С его неисчерпаемыми возможностями и силами! Титаническое дитя самого Большого Взрыва!..

Если он в нас проснётся — если мы сможем его в себе понять и пробудить — то ещё будет возможна у нас мирная коммунистическая революция. Солнечная Революция!.. А если нет — то может погибнуть сама наша Советская Страна, как страна, где была попытка — впервые в мире построить социализм!..

Но у нас ещё есть шанс...»



Глава 14: ЧЁРНОЕ СОЛНЦЕ

«Научный социализм — самая религиозная изо всех религий, и истинный социал-демократ — самый глубоко религиозный человек.

Марксизм — это осознавшая себя религия».

(Анатолий Луначарский)

Сон Анфисы. Вращение свастики.

Анфисе в те дни приснился сон. Вместе с Лениным и Дзержинским она обсуждала какое-то очень тайное и инопланетное революционное восстание.

Анфиса была в космическом костюме прогрессора и держала в руках коробку от торта (для конспирации), в которой была взрывчатка, которую ей дал на Марсовом поле Кибальчич. Если нажать посильнее на вишенку на торте — то она взорвётся. Взрывчатка была космическая.

И Анфиса предложила Ленину и Дзержинскому привлечь к этому восстанию левых эсеров, и Марию Спиридонову, потому что она умеет очень метко стрелять, и уже ничего не боится, ни пыток, ни тюрем, ни каторги, потому что прошла через всё, что нужно. А также обязательно надо привлечь Нестора Махно, потому что он тоже прошёл через все тюрьмы и испытания, и тоже уже ничего не боится, и тоже свой человек. И анархистов надо всех обязательно привлечь, потому что на некоторых планетах есть очень много разных степей и прерий, и там очень пригодятся тачанки с пулемётами.

А Дзержинский спрашивает её:

«А ты пыток не боишься?»

Анфиса говорит ему:

«Я их боюсь — но буду терпеть изо всех сил. А если почувствую, что вот-вот кого-нибудь выдам — то постараюсь покончить с собой».

А Дзержинский спрашивает:

«А кандалов не боишься?»

Анфиса подумала, что ведь кандалы, это, наверное, не самое страшное.

А Дзержинский показывает ей свои руки — и Анфиса видит, что у него из запястий, где раньше были кандалы, идёт кровь. И кисти рук — такие совершенно истончённые, где идёт кровь, сточенные совершенно кандалами, так, что вот-вот могут отвалиться. И видит — что кандалы там и сейчас есть, вроде очень массивной якорной цепи. И Дзержинский совершенно не может пошевелить руками...

Анфиса думает:

«А как же Ленин?»

А Ленин распахивает свой плащ — и Анфиса видит, что у него вся белая рубашка в крови, от той пули, которой его Фанни Каплан ранила.

А Ленин наклоняет свою голову — и Анфиса видит, что в черепе у Ленина какой-то очень сложный механизм, вроде часового. И она знает — что это часовая бомба. И видит, что одно колесо, вроде часового, отличается от других и совсем чёрное.

И Анфиса вдруг поняла, что она теперь знает, отчего умер Ленин, и отчего он так болел, и страдал, и мучился! Она пригляделась — и видит, что внутри этого колеса — чёрная металлическая свастика!..

И тут Анфиса видит, что это не Ленин — а её отец! Свастика очень медленно вращается — и причиняет отцу страшную боль! Хотя он старается не показывать никакого виду, что ему так больно. И даже чуть-чуть улыбается Анфисе, старается её не испугать.

И Анфиса знает, что ей надо обязательно разглядеть — в какую сторону вращается эта свастика. И тогда она сможет помочь и отцу, и Ленину тоже.

Анфиса вглядывается — но колесо со свастикой начинает угрожающе расти, расти, становится всё больше — больше окружающих домов — и начинает как-то мерзко вибрировать. И Анфису начинает лихорадочно трясти от этой вибрации, и всё внутри холодеет.

А железное колесо со свастикой всё растёт, всё тяжелеет — и вдруг от своей страшной тяжести начинает проваливаться под землю!

У Анфисы тоже уходит земля из-под ног — и она вместе с этим колесом проваливается в какую-то чёрную бездну...

И — в ужасе и в мерзком холодном поту — просыпается...


Смерть бабушки Раи

Дошкольное детство закончилось для Анфисы не с поступлением в школу — а со смертью бабушки Раи.

Бабушка Рая долго и сильно болела. И она знала, что умирает. И перед смертью очень хотела видеть Анфису. И специально говорила об этом её отцу. Будто хотела сказать ей в последний раз что-то очень важное.

Умереть она очень хотела не в больнице — а дома, у себя в Москве. Отец на своих руках вынес её из больницы и донёс до машины. Говорил потом, что она была лёгкая, почти как ребёнок...

…

Проститься с умирающей бабушкой Раей, кроме родственников, пришло удивительно много народу. Но тоже, всё больше, уже пожилых, некоторые с палочками, и явно не самого лучшего здоровья. И некоторые плакали...

Анфиса понимала, что все заходят в комнату к бабушке Рае, чтобы попрощаться с ней. Попрощаться навсегда. И она сейчас тоже должна будет так же зайти к ней — чтобы попрощаться. Тоже попрощаться навсегда...

Когда Анфиса подошла к постели, на которой лежала бабушка Рая, та была — уже совсем-совсем слаба...

Она смотрела на внучку беспомощными, уже полу-слепыми, глазами, и только несколько раз смогла тихо повторить, совершенно слабеющим и страшно прерывающимся голосом:

«Анфисушка, прости меня!.. Анфисушка, прости меня!..»

Она будто уже и не видела Анфису, и не помнила, зачем хотела её видеть...

И только в какой-то момент — она будто что-то вспомнила — даже чуть приподняла голову со своей подушки — взглянула на Анфису каким-то почти озарённым взглядом...

Но — не выдержав даже этого малого напряжения — снова бессильно уронила голову назад на подушку, тяжело дыша. И закрыла глаза...

Больше она ничего не успела сказать.

…

Похоронили её — на родине её предков, в Псковской области, на очень старом, и уже почти заброшенном кладбище, рядом с её матерью, умершей почти сразу после рождения бабушки Раи, в деревне, где бабушка Рая родилась, и где ещё доживали свой век последние остатки потомков «пушкинских крепостных», и среди которых была жива легенда, что почти все они — прямые потомки любвеобильного Александра Сергеевича.

Сама деревня уже почти вымирала. Из старых родственников бабушки Раи в живых там уже не было никого, а молодые разъехались по всей стране. Провожать в последний путь её пришли из местных лишь три очень старых старухи-соседки, да совершенно дряхлый и почти слепой старик.

Могилу копали по очереди отец Анфисы, дядя Гена, шофёр отца, и сын дяди Андрона. Сами братья отца приехать на похороны не смогли.

Хотела спуститься в могилу и Герта — но отец ей не разрешил. И она помогала с лопатой сверху.

Анфиса, вместе с остальными, кто ещё там был, выбирала из выкопанной земли крупные камни — и оттаскивала их в сторону. Отмечая про себя, что это были гранитные булыжники, и что остались они здесь, наверное, ещё со времён последнего ледникового периода.

Бабушка Рая была крещёной — но всегда хотела, чтобы похоронили её как коммунистку, без всяких отпеваний, и под Красной Звездой. Те три старухи, всё-таки, прочитали какие-то молитвы и что-то пропели. Старик им, как мог, помогал.

Стали прощаться с бабушкой Раей в последний раз...

Кладбище было на пригорке, и с него далеко были видны заросшие кустарником заброшенные поля и хвойные, и, кое-где, берёзовые, уже почти облетевшие, леса. Холодный ветер обдувал собравшихся...

И Анфиса думала, что, вот, и душа бабушки Раи теперь, наверное, как-то будет летать вместе с ветром. Раньше она как-то мало думала о душе человека. Точнее, думала — но вот так не чувствовала. А сейчас стала чувствовать...

Анфиса дождалась своей очереди — подошла к ещё открытому гробу — и тоже, как все, поцеловала бабушку Раю в лоб. Лоб был холодный. Такой, какой у живого человека не бывает. А сейчас — как будто вкус самой смерти остался на губах у Анфисы. Но она не жалела об этом. Она как будто получила для себя с этим холодным ощущением — какое-то новое и важное задание...

Дядя Гена, как самый ловкий из мужчин, стал заколачивать гвоздями крышку гроба. От этого звука внутри у Анфисы стало как-то горько-горько! И она думала, что как же так, у нас же хотели заколотить последний гвоздь в гроб капитализма — а, вот, приходится заколачивать гвоздями гроб с бабушкой Раей, коммунисткой. Которая так и не дождалась никакого коммунизма. И Анфисе было очень горько...

Гроб в могилу опустили общими усилиями. Анфиса, как и все, бросила своей рукой в могилу бабушки Раи горсть земли. Лопат было много, нашлась и для Анфисы лопатка, и закопали могилу быстро. Большие выкопанные камни пошли на укрепление свежего могильного холмика...

Поминки прошли быстро, отец не мог задерживаться. Уезжавшие поклонились остающимся. А полу-слепой, и весь совершенно седой, старик, на прощание — перекрестил их всех...


Поминки. Ссора отца с братьями.

Через сорок дней, уже в Ленинграде, было большое поминовение, в котором главными участниками были сыновья бабушки Раи: отец Анфисы и два его старших брата, дядя Петя и дядя Андрон. Которых уже довольно давно не было у них в доме.

Как обычно при таких больших родственных встречах, после окончания общего застолья и разъезда по домам (или отхода на ночлег у них в доме) прочих гостей, трое братьев запирались в отдельной комнате, где отец временно разрешал, по такому случаю, курить. И принимались вспоминать войну, обсуждать политику и спорить о Сталине и прочих делах...

В этот раз спор братьев был каким-то особенно острым. Анфиса почти ничего по существу сначала не слышала, но по каким-то особым интонациям в голосах споривших, особенно отца, она чувствовала, что спор идёт о чём-то очень и очень важном. И идёт настолько остро, что она такого раньше у них никогда и не помнила...

Анфиса не могла заснуть. Она все эти прошедшие сорок дней после смерти бабушки Раи как-то не могла придти в себя. Даже и школу, в которую недавно пошла, в 1-й класс, она воспринимала совершенно отстранённо, как сквозь какой-то сон. Будто и время стало каким-то другим. И в нём теперь была смерть.

А после этого «сорокадневного» поминовения, на котором она вместе со всеми своими взрослыми родственниками стоя выпила свою рюмочку виноградного соку, на неё нахлынуло столько разных мыслей, что спать — хотя была уже глубокая ночь — она совершенно не могла...

Спор отца со своими братьями, тем временем, как могла очень смутно расслышать чуткая Анфиса, становился всё острее и громче...

Она решила сходить в туалет. Точнее, она сказала себе, что ей надо сходить в туалет, но в действительности, она, в глубине души, просто очень хотела услышать, о чём у отца с братьями идёт такой страшный спор...

И Анфиса, осторожно проходя мимо, услышала, как отец — почти надрывно — кричал кому-то из братьев:

«...Да что ты мне без конца эти репрессии впариваешь? При чём тут Сталин? Если наша родная мать — накатала донос на нашего родного отца! И где и как он сгинул — мы до сих пор не знаем! И уже, наверное, не узнаем никогда!..

Я не говорил, пока она была жива. А теперь — говорю!.. И я её за это не осуждаю! Хотя она — выдала организацию! И я — не осуждаю её за это! Потому что организация — была нелегальная! А что она могла о ней знать, о её сущности, о её целях?.. Отец сам стал жертвой своей супер-конспирации — когда ничего не мог рассказать своей собственной жене...

Зато — она спасла нас с вами! Что бы с нами со всеми стало — если бы тогда, в 37-ом, в «высоких органах» стало известно, что наши ближайшие с вами родственники — были активные белогвардейцы, колчаковцы и деникинцы? Да ещё связанные с контр-разведкой!.. А она уничтожила все документы!..

Она пожертвовала мужем — ради детей!..

Хотя спасла ли она при этом семью — не знаю...»

Когда Анфиса осторожно, стараясь нисколько не шуметь, возвращалась из туалета, она услышала сквозь запертую наглухо дверь ещё более отчаянный крик, уже, кажется, заметно выпившего, отца:

«...Да, не осуждаю!.. Она меня — мальчонку трёх-четырёх-летнего — ногами била! Вас тогда уже не было в доме. И не просто била — а старалась мне между ног попасть! Я всё это помню!.. И я не осуждаю её — потому что она мне мать!.. И Сталина не осуждаю! Потому что, что бы он ни делал, он нашему народу — отец! Не было бы Сталина — не было бы нашего советского народа! Народа — взявшего штурмом не только Берлин, но и само Небо — не было бы!.. Мы все — дети Сталина!.. И скажи мне сейчас: «Умри за Сталина!». Пошёл бы — и не задумываясь! На любые бы амбразуры пошёл!.. Потому что он — вслед за Лениным — довёл нас до звёзд! Всех довёл — и живых, и мёртвых!.. А там — там все живы!..»

…

Заснуть в эту ночь Анфиса так и не смогла...

Где-то через час или два после тех последних страшных слов отца, которые смогла услышать Анфиса, она вдруг услышала — даже, скорее, как-то просто почувствовала — что в комнате у братьев наступила какая-то странная тишина. И эта внезапная тишина почему-то напугала её больше, чем все бывшие перед этим громкие и яростные споры...

Она слышала, как из комнаты — абсолютно молча — вышел отец, и ушёл к себе в кабинет. Никаких слов от оставшихся ночевать в той комнате братьев отца она тоже не услышала...

И она почувствовала, что в их семье произошло что-то очень страшное. Быть может, даже более страшное, чем сама смерть бабушки Раи. Будто с её смертью разрушилось и то, что соединяло её сыновей и их родственные ветви...

Она слышала, как дядя Петя и дядя Андрон встали очень рано, быстро собрались, даже не попив чаю, и так же быстро, почти ни с кем ни прощаясь, уехали...

Больше они в их доме не появлялись никогда.


Отстранение от власти Хрущёва (14.10.1964)

И смерть бабушки Раи, и та страшная и ещё очень мало понятная тайна, о которой Анфиса узнала, подслушав разговор отца с его братьями, и ещё нечто загадочное из прежних разговоров взрослых, да и многое другое, очень противоречивое и мало понятное, как-то сошедшееся всё воедино к этому времени, всё это в совокупности — сильно повлияло на её представление о мире.

Анфиса почувствовала, что мир — мир взрослых — да и мир вообще — гораздо сложнее и страшнее, чем ей когда-то, маленькой, казалось, когда вся страна — как один человек — радостно праздновала полёт в Космос Гагарина и дискутировала о скором неизбежном наступлении коммунизма.

И в этом мире очень много несправедливости. И жестокости тоже. И причины этого — очень трудно понятны. И очень трудно ответить на вопрос, как можно сделать так, чтобы никакой несправедливости и жестокости в мире не было. И чтобы не было ни распрей между людьми, ни болезней, ни смерти.

И с социализмом у нас в стране, и с коммунизмом — который мы, якобы, непременно должны построить к 1980-му году — тоже всё очень и очень не просто.

Анфиса слышала, как отец не раз говорил, что настоящего социализма у нас нет. И как мы сможем придти к коммунизму — это тоже очень и очень большой вопрос. Потому что власть имущим никакой коммунизм, на самом деле, не нужен. Им нужны власть и деньги. А говорят о коммунизме — только обманывая народ.

И если народ поймёт, что это обман, то страну ждёт — неминуемая катастрофа...

…

14 октября 1964 года произошло внезапное отстранение от власти Н.С.Хрущёва...

Анфиса слышала, как кто-то из их знакомых, ворвавшись тогда к ним, не снимая плаща, на кухню, с большим волнением произнёс:

«Это — государственный переворот!..»

Руководить партией и государством стал Л.И.Брежнев.

Это событие потом горячо обсуждалось у них в доме. Были, и высказывались, некоторые надежды на лучшее. Но надежды эти развеялись достаточно быстро. Развитие страны, по существу, достаточно резко затормозилось. Стали замалчиваться многие темы, многие вещи, о которых при Хрущёве хоть как-то можно было говорить. И само слово «коммунизм» скоро почти совсем исчезло из всех официальных средств информации...

…

По отцу Анфисы это ниспровержение Хрущёва ударило очень сильно. Его, как-то очень исподволь, отодвинули почти от всех прежних руководящих должностей, почти от всей самой важной для него работы. И по всему делу отца, как понимала и догадывалась Анфиса, это ударило катастрофически.

Космосом Брежнев интересовался мало, и все космические программы стали постепенно сворачиваться. Роль электроники, кибернетики, всех новейших открытий в мировой науке, значение всей научно-технической революции он тоже понимал очень мало. Как и его ближайшее окружение.

Отец с горечью говорил об этом. Он говорил, что всё это такой удар по всему коммунистическому строительству, который нам может обойтись очень и очень дорого. И что это — прямой путь к грядущей катастрофе для страны...

А Анфисе он сказал:

«Анюта, готовься к очень большим трудностям! Очень большие трудности тебе придётся преодолеть в наступающей жизни! И огромные, огромные силы тебе для этого потребуются!..

Не сломайся!..»


Покушение на отца

Вскоре после внезапного отстранения от власти Хрущёва в доме у них произошло событие, которое наполнило Анфису настоящим ужасом.

Отец, Герта, дядя Гена и ещё один их близкий знакомый попали на своей машине — на пути из Москвы в Ленинград — в автомобильную аварию. Их знакомый погиб. Сильно пострадал отец — он получил очень чувствительный удар своей больной, израненной головы и другие повреждения, потерял много крови. Пострадали и Герта, и дядя Гена, хотя и не так сильно.

Впрочем, у Герты открылось какое-то старое заболевание, и она попала на короткое время в больницу, из которой ушла гораздо раньше времени, чтобы быть рядом с отцом. Отец тоже решительно отказался от длительной госпитализации, предпочитая болеть и выздоравливать дома.

Но, быть может, самым страшным для Анфисы было то, что у них в доме почти все их друзья и знакомые говорили, что эта авария была не случайность — а это было «покушение»!

Отца хотели убить! В наше время, в нашей стране! И не какие-то случайные бандиты — а кто-то, наверное, из представителей самой верховной власти!.. Анфису эти мысли повергали просто в шок!..

У няни от всех этих переживаний и усердных хлопот за больными — тоже стало гораздо хуже с давлением и с сердцем, хотя она, как всегда, и старалась держаться...

И Анфиса вдруг по-настоящему и впервые поняла, что её самые близкие люди — действительно могут умереть! И не когда-то, там, в туманном и далёком будущем — а вот просто прямо сейчас!

И она должна что-то делать!..

Но что?..

Надо победить смерть!

Но как? У неё уже нет никакого времени, чтобы становиться каким-нибудь врачом, или учёным, или исследователем тайн жизни и смерти. Отец, Герта, няня — могут умереть уже сейчас! И как она может остановить их смерть?..

Вот так любой ребёнок и может стать круглым сиротой — да?.. Как в войну. И как до революции, от всех болезней. Да, наверное, так это и бывает...

И сам их дом с их огромной библиотекой — вдруг перестал быть для Анфисы уютным и надёжным убежищем. И она почувствовала — что и он, их родной и прекрасный дом, может погибнуть! Куда-нибудь увезут — может быть, прямо на помойку — все их книги. И здесь будут жить какие-нибудь совершенно чужие люди.

А её саму — отправят в какой-нибудь «специнтернат». За решётку. Как какую-нибудь преступницу, или больную. Она про это слышала...

Тогда — лучше умереть!..

Нет! Нет! Она убежит! Убежит в лес! Она знает — куда! И она сможет жить как индеец! И даже если будет умирать от голода и холода — она живой не дастся!..

Ника ей поможет! Ника тогда точно убежит вместе с ней! И они создадут в самых глухих лесах Карельского перешейка коммуну! Надо будет — уйдут от преследования ещё дальше — в Карелию, на Кольский полуостров, на Северный Урал!.. Перейдут перевал Дятлова — и их уже тогда никто никогда не найдёт!.. И они будут готовить новую революцию!..


Большой Взрыв и Чёрная Дыра

В один из этих трудных вечеров Анфиса почувствовала себя почти как на войне. На какой-то тайной и очень коварной войне. И ей надо быть очень внимательной и осторожной, и с большим умом исполнять свой воинский долг...

Все эти дни в магазины и булочные за продуктами и хлебом ходила она. И несколько раз продавщицы и кассирши отказывались, по её малолетству, или в чём-то заподозрив, её обслуживать и отпускать ей товар, и даже в довольно грубой форме. Она даже потом специально, входя в магазин, расстёгивала на себе пальто, чтобы показать, что на ней школьная форма, и она уже школьница. Хотя другие, наоборот, относились к ней сочувственно. И покупатели в большинстве её поддерживали...

За порядком в доме тоже теперь следила, по большей части, она. Подметала, стирала с книжных полок пыль. Что-то пыталась стирать...

Няня едва ходила, и все свои последние силы сосредоточила на уходе за отцом и Гертой...

Готовила Анфиса на кухне в эти дни постоянно, когда — вместе с няней, а когда — и одна...

…

В тот вечер, справившись с необходимыми школьными уроками (и мало о них думая), Анфиса навестила сначала няню. Напоила её чаем с травами и с мёдом, и с разным печеньем, в её комнатке (няне было трудно в тот раз даже до кухни добраться). Потом помогла ей раздеться, лечь в постель, укрыла её тёплым одеялом...

Няня поблагодарила её за всё, и говорит:

«Проведай-ка, сходи, Герточку! Что-то я за неё тоже очень боюсь...»

Анфиса зашла к Герте. Ей казалось, что Герте было уже, всё-таки, немного получше, чем раньше...

Герта лежала на постели с книгой. Не спала, и была одета в мягкий и тёплый лыжно-тренировочный костюм, который у неё в холодное время обычно играл роль домашнего.

Увидев Анфису — Герта заложила какой-то почтовой открыткой страницу, закрыла и отложила на тумбочку книгу, и села, хотя и с заметным трудом, на кровати. И Анфиса заметила, как Герта поморщилась при этом от боли, но — быстро овладела собой, чтобы ничего нехорошего о своём состоянии не показывать...

Анфиса, конечно, не упустила возможность взглянуть на обложку отложенной Гертой книги:

«Николай Бердяев ИСТОКИ И СМЫСЛ РУССКОГО КОММУНИЗМА»...

Рядом на тумбочке лежало такое же, однотипное и одинаково оформленное издание второй такой же книги:

«Николай Бердяев РУССКАЯ ИДЕЯ»...

Кажется, это был нелегальный «тамиздат»...

Герта сразу же поинтересовалась у Анфисы:

«Как там няня?..»

Анфиса постаралась заверить Герту, что няне лучше, и никаких особых проблем нет...

Герта предложила Анфисе:

«Давай, сходим к отцу!..»

Конечно, Анфиса и сама этого очень хотела.

Герта встала сама. Шла тоже сама, лишь чуть-чуть иногда опираясь на плечо Анфисы...

И Анфиса, чувствуя это осторожное и стеснительное прикосновение руки Герты к своему плечу, сказала себе, что её тело теперь должно стать крепче любой стали, чтобы на неё теперь смогли опереться и Герта, и отец, и няня, хоть все трое сразу. И что она теперь скорее умрёт — чем поколеблется от какой-нибудь тяжести!

И пусть попробует их хоть кто-нибудь здесь обидеть! Она знает, где у отца спрятан револьвер Марии Спиридоновой. И у них есть хорошие большие ножи на кухне! Почти как настоящие мечи!..

…

Отец лежал в своём кабинете, на своём просторно разложенном кожаном диване, под шерстяным одеялом, на спине, на мягкой домашней перине (старания няни) и на высокой, очень большой, подушке на круглом валике дивана. Глаза его были закрыты, но он явно не спал. Рука его легко, чуть двигаясь, касалась нескольких книг на стуле около его дивана, будто он хотел прочесть что-то в них с помощью пальцев. Кажется, это были какие-то восточные стихи...

Увидев Герту с Анфисой — он сразу пригласил их сесть к нему на диван, места там было много. Герта так и сделала. А Анфиса принесла свою любимую старую, резную, изящную, но довольно крепкую, до-революционную табуретку — и села на неё так, чтобы быть поближе к отцу.

Отец тоже расспросил их обеих про няню, про дядю Гену (он уже был почти в порядке, и хлопотал насчёт генерального ремонта их пострадавшей в аварии машины), про некоторых других общих друзей и знакомых.

Разговор как-то, само собой, перешёл на тему этой недавно пережитой ими аварии. И Анфиса, как никогда раньше, чувствовала себя равноправной и вполне ответственной участницей этого, как бы, военного революционного совета...

Герта спросила отца:

«Ты точно думаешь, что это было не случайно?»

Отец, крепко и напряжённо задумавшись, ответил:

«Трудно сказать. Это могло быть даже просто по глупости. В этих делах дураков тоже хватает. Иногда правая рука не знает, что делает левая. Тем более, у них там после заварушки с Хрущёвым (ведь готовились к худшему) ещё далеко не всё устаканилось...

Но если при этом погибает второй Никола Тесла... Причём, уже в больнице. И я не видел, чтобы он пострадал слишком сильно... Поневоле усомнишься, что это произошло не намеренно, и просто несчастный случай... Тем более, что подобных смертей самых выдающихся учёных и изобретателей, работающих на самых новых и прорывных направлениях (и, чаще всего, засекреченных), становится что-то вообще многовато, и далеко не только у нас в стране...»

Анфиса поняла из разговора отца и Герты, что их погибший в аварии знакомый был очень талантливый учёный и изобретатель, даже гениальный. И что он занимался вопросом бесконечной и неисчерпаемой энергии, которой наполнено всё пространство. И эта энергия как-то связана со временем и гравитацией...

Отец сказал:

«Неисчерпаемая энергия — всемогущая, и практически бесплатная — это смерть капитализма! Поэтому хозяева нынешнего мира никогда не допустят, чтобы эти открытия и технологии стали известны и получили развитие...

Опять-таки, бесконечная энергия — это и «вечный двигатель», и «машина времени», и человеческое бессмертие. Это всё — неразрывные вещи. И это всё — неизбежный конец капитализма! И капитализму бессмертные и всемогущие люди — ну, никак не нужны!..»

Стали говорить и о разных научных и философских вопросах, и, вообще, обо всём, о жизни...

Отец сказал, мечтательно, но и с какой-то горечью:

«Как бы я хотел учиться! Просто учиться! Просто сидеть в этом своём кабинете, за этим своим столом, или иногда на диване, или, вот, в кресле у торшера, и читать, с карандашом, ещё не прочитанные мною, но давно отмеченные для чтения и изучения, книги! Записывать свои мысли. Просто спокойно думать, спокойно, и не торопясь, всё-всё обдумывать... По вечерам, на кухне за чаем, спокойно и не торопясь, беседовать обо всём с вами...

Иногда выходить спокойно гулять — на Марсово поле, в Михайловский сад! На Неву, вдоль наших набережных!.. Походить бы по музеям!.. Боже мой — я ведь уже забыл, когда я последний раз ходил в Эрмитаж или в Русский музей — а они у нас оба в двух шагах!..

Но это, конечно, только в мечтах...»

Он глубоко вздохнул...

Герта легонько погладила своей ладонью запястье его руки, лежавшей поверх одеяла. Он ответил ей подобным же жестом...

Когда он убрал свою руку от книг, что лежали рядом с ним на стуле, Анфиса смогла прочесть названия двух из них: «Бхагавадгита» и «Дхаммапада»...

Отец продолжал, размышляя (и открывая много нового для Анфисы):

«Конечно, времени у меня теперь, чисто теоретически, может появиться несколько больше, чем раньше. По факту, я отстранён от самой важной работы. Но и того, что мне пока оставили, хватает сверх головы. Да и, действительно, это ведь ещё очень большой вопрос, насколько по-настоящему важна, и является ли самой главной, работа, связанная с доступом к разным бюрократическим рычагам, пусть даже очень высоким...»

Глубоко вздохнув — он будто вернулся, после этих слов, к тому, что всё время его занимало и беспокоило, стал говорить с характерной для него настоятельностью и с упорством:

«Я постоянно думаю: в чём же самая коренная причина всех наших неудач? На всех уровнях, и в более узком, и в более широком смысле. Да, даже, и в чисто индивидуальном плане. И я всё более утверждаюсь в мысли, что всё дело — в необходимости по-настоящему целостной Картины Мира. В необходимости современного всеобъемлющего целостного мировоззрения.

Марксизм — это, конечно, гениальная попытка создать такое мировоззрение. Но ведь и Ленин, и другие классики, ещё до него, не раз говорили, что главное в марксизме, в его философии — это диалектика! Не материализм — который без диалектики ничто, а именно — диалектика!

Марксизм — он, по определению, должен быть в высшей степени динамическим и постоянно развивающимся учением, неуклонно стремящимся к всеобъемлющей универсальности и к непрерывному глубочайшему самообновлению! К самообновлению — через самоотрицание! Диалектически! По закону — и Природы, и Истории, и Мышления!..

Разве мы имеем это сейчас в наших идеологических кабинетах? В нашей совершенно топорной идеологической пропаганде, от которой народ уже воротит?..

Где связь с современной наукой — с новейшими открытиями — которая должна быть живой, постоянной, работающей? Творчески корректирующей все прежние идеологические положения — чтобы они не становились застывшими мёртвыми догмами?.. От которых у нас скоро — уже отупеть можно будет!..

У нас вся наша идеологическая система до сих пор строится на физике прошлого века, на ньютоновской картине мира! С тех пор — в результате гениальнейших открытий о природе Мироздания, о природе реальности как таковой — появились и релятивистская физика Эйнштейна, и квантовая физика. Где это нашло отражение в самом фундаменте нашей идеологии?

А ведь с тех пор появились и ещё более радикальные, и ещё более потрясающие открытия!..»

Герта с «мистической» интонацией, низким голосом, проговорила:

««Чёрные дыры»!..»

Отец подтвердил:

«Да, те же «чёрные дыры», хотя бы!.. Мы в них ещё провалимся, уверяю тебя! Не в одну «чёрную дыру»!.. Их ещё называют и «застывшие звёзды», и «умершие звёзды», и «провалившиеся звёзды»... Иногда — что это «чёрный мешок»...

Но название «чёрная дыра», с лёгкой руки, кажется, кого-то из фантастов, я считаю наиболее удачным. И я уверен, чисто интуитивно (или чисто металогически), что все чёрные дыры (а самые мелкие — вообще должны быть вокруг нас!) — это, в действительности, одна Чёрная Дыра. Одно фундаментальное гравитационное поле. Поле энтропии, поле дезинформации! Особым образом искривлённое и искажённое пространство-время...»

Он продолжал:

«Да, одна концепция Большого Взрыва и расширяющейся Вселенной — чего стоит! Где это нашло отражение в нашей официальной идеологии? А ведь это должно быть в самом фундаменте нашего представления о реальности как таковой!..

Физика Ньютона — это ведь, по сути, отражение буржуазного восприятия мира! Хотя он потом и пытался преодолеть этот буржуазный материализм, пробовал толковать «Апокалипсис»...

А вот квантово-релятивисткая физика — это уже действительно коммунистическое восприятие физического мира! Учитывая всё её дальнейшее и происходящее сейчас развитие... В наших школах — разве всему этому учат?..»

Герта спросила отца:

«Что же ты предлагаешь в качестве нашей базовой идеологии — эзотерический коммунизм?»

Отец улыбнулся. Видно было, что у них с Гертой уже был разговор на эту тему и насчёт этого термина. И, возможно, не один раз...

И он ответил, немного подумав:

«Эзотерический коммунизм — это, конечно, интересное определение. И над ним стоило бы всерьёз подумать. Но откуда начинать этот «эзокоммунизм»? От Платона, Гераклита, Пифагора?.. Или уж, скорее, от самых времён первобытного шаманизма, с его архаическим и стихийным универсализмом?..»

Герта вставила:

«Магическим универсализмом!..»

Отец согласно кивнул — и продолжал свою мысль:

«Эзотерический коммунизм — это, всё-таки, намёк на некую элитарность этой идеологической концепции, в самом определении...

Нет, мне всё больше и больше просится на ум гораздо более точный и, действительно, универсальный термин КОСМИЗМ. Само мировоззрение шамана — это АРХЕО-КОСМИЗМ.

Уже почти устоялось, в знакомой нам всем «неформальной среде», такое понятие как РУССКИЙ КОСМИЗМ. Это, конечно, прежде всего, Николай Фёдоров (по отцу — Гагарин). С его философией Общего Дела, которое есть задача воскрешения всех наших предков. И, по сути, это уже почти вся русская философия Всеединства, начиная с Владимира Соловьёва...

Но ведь Циолковский, Вернадский, Чижевский — да и Иван Ефремов — это уже СОВЕТСКИЙ КОСМИЗМ! Мы уже говорили об этом. И он ещё только мучительно пытается сформироваться! И дадут ли ему это сделать — это очень и очень большой вопрос. Но от решения этого вопроса — зависит и судьба нашей страны, и дальнейшая судьба всего мира! Ибо что ещё может объединить наш мир?..

Можно ли найти какое-нибудь ещё более универсальное и ещё более точное определение?.. Если с установкой на будущее, на перспективу, на развитие, на имманентную тенденцию — то это, как мне грезится, (красивое такое название!) КРАСНЫЙ КОСМИЗМ...

Герта сказала:

«Сразу же вспоминается «красное смещение»...»

Отец подтвердил:

«Да, открытие «красного смещения» уже свидетельствовало — что мы живём в расширяющейся Вселенной! В непрерывно растущей, развивающейся, динамической, информационно-энергетической, самообновляющейся огненной Вселенной!..»

Герта тут же вставила:

«Как Феникс!..»

Отец подтвердил с готовностью:

«Да, именно — как Жар-Птица, как Птица Феникс!.. Или — Кетцалькоатль, если хочешь. У ацтеков... Или Семург у персов... Или Птица Рух у древних семитов... Или Птица-Русь у наших староверов, сектантов, у тех же «Всемирных Братьев»... Кстати, отсюда и понятие о Святом Духе у христиан... Иван-Царевич летал на этой Птице — в небеса, в Рай!.. Как мы с тобой... ...»

Отец не договорил. Анфиса видела, как какая-то внезапная внутренняя боль помешала ему, непонятно, насколько сильная. Но он почти совершенно не подал виду, лишь всё лицо его на несколько секунд как бы совершенно застыло и побледнело...

Сев осторожно на постели чуть-чуть повыше — он, почти всё так же, продолжал:

«Коммунизм — это, действительно, Красная Мечта! Красная Вера — и Красная Мечта...»

Герта, сначала немного тревожно взглянувшая на отца, добавила, с широкой улыбкой:

«И Красное Слово!..»

Отец (он уже, кажется, вполне овладел собой) тут просто расцвёл от ещё более широкой и лучащейся улыбки — и решительно и радостно подтвердил:

«Да, да, да!..»

И, говоря это, он от избытка внезапных радостных чувств — трижды, ритмически, ударил себя кулаком правой руки в ладонь левой (хотя и далеко не так живо и сильно, как когда-то раньше, на памяти у Анфисы).

И будто каких-то три радостных толчка — раздались в это же время где-то в самом сердце у Анфисы!..

Анфиса поняла, что сейчас у них, у всех троих — произошло какое-то радостное и очень важное открытие! Она ещё не совсем понимала смысла этого открытия — но оно уже какой-то живой и горячей радостью наполняло её всю извнутри...

Простенькая рифма пришла ей на ум — и она, в унисон общей весёлой радости, патетически продекламировала:

«Красное Слово — на всё готово!..»

И, вскочив во весь свой рост со своей табуретки, и выпрямившись, как в строю — она торжественно отдала правой рукой пионерскую честь — как её кукла-пионерка Зина Портнова (она же Афина Паллада).

Её табуретка не выдержала такого её резкого и стремительного скачка — и с шумом грохнулась позади неё на паркет...

Отец и Герта почти покатились от хохота...

А Анфиса, подняв свою табуретку, и вновь садясь на неё, выдала, продекламировав, новую рифму:

«Табуретка сказала: «МЕТКО!»...»

Отец, немного успокоившись, констатировал:

«Всё, будем обращать в Красную Веру всё человечество!..»

Анфиса спросила:

«А коммунизм — это религия?»

Герта, от удовольствия от такого вопроса, даже подняла голову к потолку и что-то, аж, почти промычала, с интонацией удивления и восторга от всей важности услышанной реплики, что-то вроде:

«М-м-м-м!..»

Отец, почти с той же интонацией, произнёс:

«От-лич-нейший вопрос!.. Конечно, коммунизм должен включать в себя всё: все науки, все философии, все виды искусства (поэзия, музыка, живопись, танец, да хоть кино), и, конечно, все религии со всем атеизмом вместе взятым. Весь — абсолютно весь — духовный опыт человечества! С самых первобытных времён! Как, собственно, и Ленин нам завещал: обогатить свою память знанием всех богатств человечества. Тогда коммунизм и будет подлинным космизмом.

Весь религиозно-атеистический процесс — весь духовно-исторический процесс — вообще надо воспринимать и рассматривать как единое, динамическое, диалектически развивающееся целое...»

Герта вставила, ткнув указательным пальцем куда-то в потолок:

«А большевизм — это ещё более крутая религия, чем просто коммунизм!..»

Отец согласился:

«Да, большевизм — это русский коммунизм! И ещё соратники Ленина называли протопопа Аввакума «первым большевиком»!..»

Герта спросила отца:

«А как бы ты определил религиозную концепцию большевизма?»

Отец вздохнул — как бы, чтобы набрать побольше воздуха для большого определения — и определил так:

«Большевизм — это настоящий титанический антропокосмизм! Это — культ дерзателя и творца Прометея и Прометеева Огня! Культ не только исторического — но космогонического творчества!..

Вот у нас постоянно поминается — больше всуе — высказывание марксистских классиков, что труд создал человека. Да, я согласен! Но уточню: ОГОНЬ СОЗДАЛ ЧЕЛОВЕКА! Именно работа с Огнём — сделала человека человеком! И продолжает делать! И продолжает раскрывать в человеке — его Прометееву природу!..

Больше того — я абсолютно уверен, что и речь человеческая появилась в результате этой работы человека с Огнём, в результате Откровения Огня!..»

Анфиса выдала третью внезапную рифму:

«Откровение Огня — научи всему меня!»

Отец внезапно помрачнел — и уже несколько тише произнёс:

«Огонь Апокалипсиса — он тоже будет учить. Но только для человечества уже может быть поздно...

Хотя — это ведь, как сказано, Новое Небо и Новая Земля, на которых обитает Правда!..»


Богом быть трудно. А не богом — лучше и вообще не быть.

Анфиса после смерти бабушки Раи, и после автомобильной аварии, случившейся с отцом, теперь не просто очень часто — а почти всё время думала о смерти (которую она уже ощущала как некое присутствие). И о том странном и загадочном, что она услышала из последнего разговора отца со своими братьями. И вообще — о смысле и сущности всего.

Ей было страшно и за своих близких, и за недостроенный в стране, и, кажется, уже почти рушащийся, социализм, и за ещё совершенно не построенный коммунизм.

Сколько кругом было разных загадок и неразрешимых вопросов и проблем!И ужасная загадка смерти — была самой главной и самой страшной загадкой и проблемой...

Эти мысли не покидали её...

Как бы ей хотелось, чтобы рядом была Ника! Чтобы обо всём об этом можно было с ней поговорить!.. Но Ника была в Москве, училась в особой школе. И у неё тоже были свои большие проблемы с обоими родителями...

…

Анфиса уже бегло, и теперь почти запоем, читала разную фантастику и приключения (часто и по ночам, пренебрегая сном), где герои тоже решали проблему жизни и смерти, и где они, разными героическими подвигами) побеждали смерть.

Конечно, она не один раз прочла «Туманность Андромеды» Ивана Ефремова, и все его рассказы, даже осилила и «Лезвие бритвы», хотя далеко не всё ей было там понятно.

Очень любила, наряду с прочими советскими фантастами, и братьев Стругацких, с их мечтами об обществе космического будущего. Хотя это в чём-то, кажется, и не совпадало с тем коммунизмом, о котором мечтал, и о котором писал, Иван Ефремов. Но это было просто их такое своё особое видение коммунизма, как и у других фантастов. И в это общее светлое космическое будущее — в Мир Полудня — с такими замечательными людьми — очень хотелось верить! И к нему очень хотелось стремиться!..

Анфиса читала самую разную фантастику, и классическую (как того же Жюля Верна), и современную переводную западную тоже. Фантастика предсказывала будущее. И Анфисе казалось, что в ней можно как-то найти ответы на мучившие её вопросы.

Да, надо вообще читать как можно больше книг! Но где точно сказано — как победить зло? И как победить смерть?..

…

Вскоре после последнего знаменательного разговора с отцом и Гертой, Анфиса прочла у братьев Стругацких, в их сборнике «Далёкая Радуга», их быстро ставшую тогда известной, и вызвавшей множество разговоров и споров, научно-фантастическую повесть «Трудно быть богом». И почувствовала, что её мысль вообще зашла в какой-то тупик.

Она полностью разделяла не раз уже обсуждавшуюся у них дома идею, что человек будущего — коммунист и революционер будущего — непременно должен стать «прогрессором». И даже гораздо более активным и решительным, чем прогрессоры в книгах Стругацких, и им подобные у других фантастов.

И она почти твёрдо знала, что на месте Антона-Руматы (убийство его любимой девушки, Киры — было лишь последней страшной каплей!) — она сделала бы то же самое: взяла бы в руки оба меча — и устроила бы этим тварям такую же мясорубку, как и он!..

Но можно ли таким образом — действительно победить всё зло и несправедливость? И победить смерть?..

Ведь действительно — нет!..

Значит, бог, всё-таки, не должен убивать?..

У бога должна быть какая-то особая, высшая мудрость — чтобы решать любые, самые наисложнейшие проблемы.

Да, ему должно быть очень трудно. Гораздо, неимоверно труднее, чем «просто человеку». Но если не быть богом, не быть прогрессором, то тогда — какой смысл, вообще, жить?..

А как им стать?..

…

В какой-то момент у Анфисы возникло в голове столько самых разных, огромных и страшных мыслей, что ей казалось — что она сейчас просто сойдёт с ума! И не было возможности поговорить об этом с Никой...

И память о смерти и похоронах бабушки Раи (и последовавшей за этим такой невыносимо страшной ссоры отца с его братьями), и мысль о том, что только что, почти на днях, могли погибнуть и отец, и Герта, и няня вполне могла всего этого не выдержать — эта память и эта мысль, по-прежнему, не выходили у неё из головы и не давали ей покоя. Она не могла спокойно спать. Ей снились какие-то бесформенные кошмары!..

Как быть?..

Тем более, что выздоровление у них у всех — и у отца, и у Герты, и у няни — шло как-то очень трудно и медленно, как ещё раньше не было...

И Анфиса знала — знала теперь уже почти совершенно точно — что братья отца уже ни ему, ни им всем не помогут...


«Папа! А мы все умрём?»

Анфиса очень долго не могла в ту ночь заснуть — и от «Трудно быть богом», и от всех своих мыслей и переживаний. И — ещё раз подумав, и поколебавшись — всё-таки, пошла в кабинет отца...

Отец, уже, кажется (как он уверял), немного, всё-таки, поправившийся, спал и отдыхал после своей долгой, далеко за полночь, работы с книгами и документами, с чтением и письмом. Со многими телефонными звонками (у Гриши была в это время особая работа — и он не мог здесь помочь отцу)...

Анфиса поскреблась к нему в дверь...

Отец, как настоящий разведчик, умел всё слышать даже во сне, и просыпаться, когда нужно, очень быстро, даже если очень устал и очень плохо себя чувствовал...

Он спросил, когда Анфиса, тихо и виновато, проскользнула к нему в кабинет:

«Аня, что случилось?»

Анфиса, подойдя поближе, тихо, и немного не своим голосом, спросила:

«Папа! А мы все умрём?»

Отец глубоко вздохнул...

Анфиса видела, что на стуле рядом с ним лежит большая до-революционная Библия. Она знала, что это — Библия дедушки Харитона. По которой он проповедовал революцию и коммунизм среди «Всемирных Братьев». Отец, лёжа, касался её рукой...

Он сказал Анфисе:

«Мы все победим смерть! Можешь в этом не сомневаться! Раньше или позже, так или иначе, но эта победа — она уже есть! И эта победа — принадлежит каждому из нас! Только надо её понять, и поверить в неё!..

Которая победа и есть — анти-гравитация, всепобеждающая вселенская Красная Сила, которая и есть — всеживотворящая и всевоскрешающая Кровь Христа!..»

Анфиса спросила:

«Папа! А Бог есть?»

Отец откинулся головою на подушку, очень-очень глубоко вздохнул, подумал, и ответил:

«И есть — и нет. Равно, Он и жив — и мёртв».

Анфиса спросила:

«А это как?»

Отец ответил:

«Понимаешь, для Бога, если это действительно настоящий Бог, быть и не быть — это совершенно одно и то же. Как для знаменитого кота Шрёдингера. Потому что, настоящий Бог — должен быть Диалектиком, когда самоутверждение происходит через самоотрицание. То есть — Абсолютным Логиком. Металогиком.

Он и есть — Абсолютный Логос. Всеслогающий и Всепологающий Логос. От Пролога — и до Эпилога нашей Космической Драмы. Метафизической и металогической Драмы.

«ЛОГОС» у нас переводится с греческого как «СЛОВО». Хотя это — и Истина, и Разум, и Идея, и Закон, и Мысль. И — Программа (как прекрасно понял Гриша)! Это — универсальнейшее понятие. Русская философия уделяла ему особенное внимание. И это — соединение и тождество абсолютно всех противоположностей в метафизической и металогической супер-позиции (соответствующей квантовой супер-позиции в физике). И это — решение всех противоречий! И это — Абсолютное Единство Всего!..

Прости за мало понятные тебе слова! Но слово «Логос» — ты должна запомнить на всю жизнь! И стараться его понять. У Гераклита, у стоиков... И в том же Евангелии от Иоанна...

Быть — и не быть, быть абсолютно живым — и абсолютно мёртвым, это для Бога как Логоса — одно и то же. Логос как единая космическая ЭВМ — решает абсолютно все противоречия и все проблемы!.. Но Он и есть — Мировой Разум!..»

Анфиса спросила:

«А как Он это может?»

Отец сказал (устало прикрыв глаза):

«Если Он может всё — значит и это Он может тоже...»

Анфиса спросила:

«Если Он может всё — то почему Он дал, чтобы сгорели Джордано Бруно и Жанна д'Арк? И все остальные от инквизиции? И чтобы все умирали?»

Отец (открыв глаза, и глядя куда-то в потолок) ответил:

«Если Он настоящий Бог — то Он Сам и сгорел вместе с Джордано Бруно и с Жанной д'Арк. И если кто-то умирает — Он умирает вместе с ним. Хотя умереть Он — в то же время — и может, и не может... Для человека это неразрешимое противоречие — а для Него нет...»

Отец предложил Анфисе взять её любимую табуретку и сесть, как обычно, у его дивана. Она это быстро исполнила...

И отец продолжал:

«Понимаешь, Аня, вне человека — никакого действительного Бога нет и быть не может. Вне человека — вообще нет ничего действительно существующего. Уже давно величайшими гуманистами и мыслителями было сказано, что человек — это «микрокосм». Хотя это знали ещё первобытные шаманы. Человек заключает в себе весь Космос — и видимый, и невидимый, и мыслимый, и немыслимый, и всё его прошлое — и всё его будущее. Когда человек это по-настоящему поймёт — он и станет настоящим Богом. Ибо познает Самого Себя...

Когда человек живёт ради Величайшей Идеи — и умирает за неё — он становится чем-то гораздо, гораздо большим, чем «просто человеком»! Он становится неким титаническим и космическим существом — живущим и ради подлинного братского единства всего человечества, и ради живого, гармонического единства — всего Космоса, всего Мироздания!

И он раскрывает в себе при этом такие колоссальные силы и способности — что действительно, в конечном счёте, становится Богом! Но для этого надо свято верить, что эта ещё не раскрытая божественная и космическая сущность — присутствует в тебе — и во всей полноте — уже сейчас! Как это было у Иисуса Христа...»

Анфиса спросила:

«А кто такой Иисус Христос?»

Отец ответил:

«Иисус Христос — это и есть Логос, Мировое Слово, Мировой Разум, явивший себя в человеке!..

Иисус Христос — это был величайший, гениальнейший учёный за всю историю человечества! Учёный-исследователь и экспериментатор. И Он действительно — смог победить смерть! Не верить в это — значит не верить в самого человека!..

И Он действительно — всемогущ и вездесущ!..»

Анфиса спросила:

«Он Бог?»

Отец ответил:

«И да, и нет. Он — и Бог, и Человек, и Космос одновременно. Бог, Человек и Космос — это, в действительности, совершенно одно и то же. Он — Абсолютный Человек. Совершенный Человек. Истинный Человек. Настоящий Человек...»

Анфиса сказала:

«А Герта говорила — что Он был Великий Шаман...»

Отец подтвердил:

«Да, Он был — Величайший Шаман! И даже Его чудеса, описанные в Евангелии, поразительно напоминают то, что творили, по описаниям свидетелей, наши сибирские и все индейские шаманы!..

А главное — сами Его Смерть, Сошествие в Ад, Воскресение и Вознесение в Небеса — поразительно напоминают классические шаманские путешествия и шаманские инициации! И как бы — заключают в себе их все!..

И в этом — действительно величайшая и глубочайшая тайна — тайна и нашей смерти, и нашей победы над смертью! И нашего Бессмертия! И мы должны понять эту тайну! И мы её поймём! И смерть уже не будет иметь над нами власти! А с ней — и любое зло!..

Возможности человека — абсолютно безграничны! Они неизмеримо более огромны, чем, скажем, то, что могут индейские шаманы или индийские йоги. Мы не знаем самих себя — и в этом наша трагедия, в которой виноваты только мы! Только наше нежелание познать самих себя!..

И каждый из нас — должен пережить своё «рождение свыше», своё Пробуждение, своё Просветление! Своё Сатори — как в дзэн-буддизме...»

Анфиса спросила:

«А кто такой Будда?»

Отец сказал:

«Он тоже был великий подвижник, стремящийся к самопознанию, и желавший понять, как можно избавить всех людей от болезней, страданий и смерти. И он тоже, как Христос, сумел познать и раскрыть свою космическую и божественную природу. И учил, что для познания и для раскрытия в себе этого бесконечного Творческого Начала, человек должен суметь пережить некое Великое Пробуждение, или Просветление, Озарение, Махабоддхи...

Христос тоже говорил, что человек должен как бы «родиться свыше», «родиться от Святого Духа». И тогда в человеке — рождается и раскрывается Бог! И раскрывается бесконечный, и бесконечно растущий Космос — бесконечно живой и бесконечно разумный! И бесконечно прекрасный!..

И это и есть — раскрывающееся Царство Божие, тождественное Самому Богу!.. Бесконечно растущая — и бесконечно могущественная анти-гравитация, Красная Сила!..

Растущая — как огромный-преогромный, непрерывно распускающийся Огненный Цветок!.. Или — как солнце-огненная Птица Феникс, Птица-Русь — которая непрерывно растёт в своём полёте, и летит и устремляется во все стороны одновременно!..»

…

Последние слова отец произнёс уже едва слышным шёпотом...

Анфиса чувствовала, что ей уже надо уходить, что отец слишком устал, и что у неё самой голова — как огромный, тяжёлый и булькающий обжигающе горячими мыслями кипящий котёл...

Но вдруг ещё одна мысль неожиданно проникла в эту её, ставшую такой огромной и тяжёлой, голову. И она вдруг подумала: что неужели же так мало женщин видели (ещё и до войны, и после), что её отец — гениальный человек? Да будь она, когда-нибудь, ещё до войны, на месте какой-нибудь такой женщины, когда отец был не только красив, но ещё и молод, и полон всех молодых сил, то она — на месте такой женщины — могла бы от такого мужчины просто с ума сойти!..

Анфисе, кажется, ещё никогда не приходили в голову такие мысли. И эта мысль её напугала. Но и разожгла в ней какое-то почти невыносимое любопытство...

Она уже встала со своей табуретки и хотела пожелать отцу спокойной ночи и скорейшего выздоровления. И повернуться, и скорей идти к себе спать...

Она уже и повернулась было — чтобы уходить...

И вдруг — как что-то дёрнуло её откуда-то изнутри!..

И она — неожиданно для самой себя — опять обернулась к отцу и спросила у него:

«Папа! А почему ты зовёшь меня «Аня»?»

Отец будто и не удивился её вопросу. Хотя и ответил не совсем сразу...

Он сказал:

«У тебя прекрасное имя — «Анфиса»! С древне-греческого его можно перевести и как «цветок», и как «цветущая», и как «цветение», и как «расцвет». Имя человека — это его Идея и его Программа...

А почему «Аня»?..

Была такая необыкновенная, замечательная девушка, Аня. Я её встретил в Ленинграде в 1937-ом году. Это был самый счастливый год в моей жизни. Хотя, в то же время, и самый страшный. Мне было тогда, как ты легко можешь сосчитать, 20 лет. А ей 17. Эта девушка очень сильно меня любила. И я её очень сильно любил. И потом эта девушка погибла...

Я не могу тебе сейчас многого рассказать. Не только по личным причинам...»

Отец коротким, слабым жестом пригласил Анфису снова присесть на табуретку (что она тут же и сделала), и продолжал:

«Почему «Аня»... Почему я зову тебя «Аня»...

В этом коротком имени заключён очень древний, ещё до-греческий, корень, который стал потом приставкой в очень многих греческих словах и именах. Смысл этого короткого имени можно перевести как: «ТА, КОТОРАЯ ВОЗВРАЩАЕТСЯ».

Например, имя «Анастасия» можно перевести и как «Воскресение», и как «Восстание». А «Восстание» можно понимать и как восстание порабощённого класса против класса поработителей — и как «восстание из мёртвых». Это тоже восстание. И, наверное, более важное, чем все вооружённые революционные восстания в истории человечества — хотя оно и находится в теснейшей связи с ними, которая ещё очень мало осмыслена...

И, обрати внимание, что и Восстание, и Воскресение, и Вознесение — это всё движение вверх! Это всё есть движение — преодолевающее гравитацию! Это всё — проявление некой силы анти-гравитации, анти-энтропии! Силы творящей!..

Человека гнетёт и убивает — сама гравитация! А спасает и возрождает — анти-гравитация!

Человека гнетёт и убивает — само текущее время! А воскрешает из мёртвых — время обратимое! Которое оно же — сила анти-гравитации и анти-энтропии!..»

Отец сделал небольшой жест рукой Анфисе — как бы ища её согласия и подтверждения тому, что он собирается сказать («как ослабела его рука!..», подумала она), и, собравшись с силами, сказал:

«Ты ведь читала в «Технике — молодёжи» замечательную вещь Эдмонда Гамильтона «Сокровище Громовой Луны»? Где герои — старые, безработные, выброшенные из жизни астронавты — ценою многих усилий и жертв находят на этой страшной Громовой Луне, напоминающей пылающий ад, чудесное вещество ЛЕВИУМ, обладающее свойствами анти-гравитации...

В этой фантастической истории — огромнейший смысл!..

Мы когда-то пережили гравитационный коллапс, который описан в Библии как Грехопадение. И подпали под власть гравитации...

Змей — это гравитация. А «Запретный Плод» — это «сфера Шварцшильда», границы которой нельзя переходить. Иначе будет неотвратимое падение в Чёрную Дыру, неодолимое и безвозвратное...

Именно гравитация — физическая тяжесть как таковая — это и есть сила всех насилий и репрессий, всех болезней и самой смерти! Пока мы не победим гравитацию — ни о какой победе над всеми политическими и социальными репрессиями не может быть речи!..

Раковая болезнь — она тоже от гравитации...

А Чёрная Дыра — это и есть всепожирающая гравитация! Она — и в центре Земли!..

Капитал — это хитро скрытая Чёрная Дыра! Он вращается в своём товарно-денежном обороте — как фашистская свастика... Против Солнца...

Фашистская свастика — это символ Чёрной Дыры... Чёрное Солнце... Центр преисподней...»

…

Анфиса видела, что отец уже просто чрезмерно устал, что ему уже просто немедленно надо спать и отдыхать. Но она продолжала слушать его, как заворожённая, боясь прервать, затаив дыхание...

Отец говорил уже с огромным трудом:

«Надо победить гравитацию. Надо победить время. Тогда мы победим смерть... И фашизм — который есть концентрированный капитализм, концентрированное буржуазное сознание...

Победим Чёрное Солнце!..

И это — победа Мысли! И победа Слова!..»

Анфиса видела, как гримаса боли исказила лицо отца — и зажала себе рот ладонью, чтобы не вскрикнуть, и не испугать его своим криком...

Но отец уже справился — и, глянув с лёгкой улыбкой (больше в одних глазах) на Анфису — очень тихо, произнёс:

«Боль и смерть — лучшие учителя. Только они и могут дать тебе понять — что в человеке есть нечто более сильное, чем они...

Инициация, посвящение — происходит через боль и смерть... С самых первобытных времён...

Мы все смертны. И мы все носим в себе смерть. Но носить в себе смерть можно очень по-разному. И главное и определяющее в человеке — это именно его отношения со смертью...»

Отец уже едва говорил — но продолжал, уже почти шёпотом:

«Если, к примеру, человек ведёт дневник, и записывает всё, что вокруг него и с ним самим происходит, стараясь всё анализировать, стараясь всё понять и осмыслить, то он уже — побеждает смерть!..

Каждое написанное им на бумаге слово — это уже победа!.. Победа над энтропией...

Попробуй и ты — вести такой дневник!..»

Голова отца, как уже какая-то не своя, бессильно откинулась куда-то назад, на подушку. Уже почти не видящие глаза совершенно устало закрылись...

Анфиса не помнила и не соображала — толи она сама вскочила со своего места, толи как бы какая-то сила её подняла... И она увидела себя стоящей перед лежащим на диване отцом — и тоже была не в состоянии произнести ни слова...

А отец, не открывая глаз, как-то, будто про себя, в ответ на какую-то услышанную в себе самом мысль, усмехнулся, и — добавил ко всему уже сказанному:

«Может получиться что-то вроде хроники тонущего корабля...»


«Хроника тонущего корабля»

«Врагу не сдаётся наш гордый «Варяг»,
Пощады никто не желает!»

(Известная русская морская песня)

После этого разговора с отцом — Анфиса заснула у себя, сама не помнила как...

А вечером следующего дня — она достала из своего письменного стола давно отложенную для этой цели тетрадку в клетку, в красивой и непромокаемой тёмно-синей обложке.

Приготовила деревянную ручку-вставочку с тонким стальным пёрышком и две скляночки с водостойкой несмываемой тушью, синей и чёрной.

Вспомнила про дневник блокадной девочки Тани Савичевой, который ей показывала Герта. Вспомнила эти неровные крупные записи чернилами в небольшой записной книжке...

Вспомнила и её последнюю запись:

«...Умерли все. Осталась одна Таня...»

Раскрыла тетрадку, обмакнула перо в чёрную тушь — и на первой странице сверху написала, покрупнее, одними крупными буквами, название:

«ХРОНИКА ТОНУЩЕГО КОРАБЛЯ».

Решила, что будет писать в каждой клетчатой строке, а не через одну, мелким и убористым почерком.

Очистила пёрышко школьной перочисткой, закрыла крышечкой чёрную тушь — и придвинула к себе синюю.

И — тремя клетками ниже — сделала, синей тушью, первую запись:

«Папу хотели убить. Но это не удалось. Бабушка Рая уже умерла. И всё может утонуть или сгореть. Надо готовить новую революцию».

…

Через пару дней Анфиса, после очередного разговора с отцом, записала его мысли (как делает, она знала и Герта), которые чётко отложились в её памяти:

«Папа сказал:

«Для буржуазного сознания — всё конечно, для коммунистического сознания — всё бесконечно. Любая вещь — бесконечна. Любая форма, любой образ — это врата в Бесконечность.

В бесконечной Вселенной возможно абсолютно всё. Все границы между возможным и невозможным — чисто условны.

Всё уже было. Всё уже есть.

Что было в прошлом? Было абсолютно всё.

Каждое событие неисчерпаемо, как каждый атом.

В Бесконечности бесконечно всё.

Гений соединяет конечное с Бесконечным. А значит — смертное с Бессмертным».

Герта сказала, что даст мне на сохранение мысли папы, когда их перепечатает на машинке».

…

Немногим позже в тетрадке появилась следующая запись:

«14 декабря 1964 года. В Ленинграде наводнение. Вода в Неве поднялась на 214 см. У нас залило всю набережную.

Тётя Стеша, мама Ники, всё время рассказывает, что под Ленинградом, под видимой Невой, на огромной глубине под землёй течёт Подземная Нева. И она очень глубокая. Она геолог и гидролог, и знает. У нас под городом сплошные невидимые трещины и провалы. Эти сведения секретные. Наш город может провалиться в Подземную Неву в любой момент.

Папа говорит, что это будет для нас самое лучшее крещение. Это Данила сказал, он нас навещал, принёс яблоки и виноград. Сказал, что Алик с Ариной в каком-то походе.

Герта рассказывала про потоп и гибель человечества, и про Ноев Ковчег в Библии. Ноев Ковчег — это Ковчег Завета?

Надо почитать Библию. Герта сказала, что это до сих пор книга №1 в истории человечества. И что если читать её каждый день, то нужен год, чтобы прочесть её всю.

А папа сказал, что Иисус Христос ходил по воде, потому что Он уже тогда победил гравитацию. А победив гравитацию — победил смерть.

Мы выплывем?

Если нас не утопит гравитация».

…

Затем в синей тетрадке Анфисы появилась последняя в уходящем 1964 году запись:

«Мне приснился очень удивительный сон. Будто я где-то в Арктике иду по льду Северного Ледовитого океана. И мне надо обязательно дойти до линии горизонта, потому что я почему-то знаю, что если я до неё дойду, то у нас никто не умрёт. И вообще больше никто не умрёт. И я ведь знаю, что до линии горизонта дойти нельзя, потому что она всё время от тебя уходит. Но я почему-то знала, что если я её задержу своим взглядом, то она не уйдёт, и я до неё дойду. Только нельзя смотреть по сторонам. И под ноги нельзя. Я во сне называла её границей.

И вот я иду по льду и держу границу взглядом непрерывно. И она не уходит, и я приближаюсь к ней. А лёд у меня под ногами становится всё тоньше и тоньше. А под ноги смотреть нельзя. И бояться ни за что нельзя. А граница уже совсем близко от меня. А лёд превращается в воду. И я знаю, что по воде идти нельзя, а надо идти, не останавливаясь, прямо по пустому пространству. И в ту же секунду я понимаю, что и в пространство тоже можно провалиться, и надо идти по времени, как будто оно у тебя прямо под ногами. И я один шаг или два совершила прямо по времени. К самой границе.

И тут я стала не то проваливаться, не то улетать вверх. И стала понимать, что это сон. И граница исчезла. И я поняла, что на самом деле никаких границ не существует вообще. Что это самообман. И что по времени можно ходить. Ходить куда угодно! И я проснулась.

Обычно я во сне или падаю в какую-то пропасть, или летаю. А тут и то, и то. Совершенно необычно!

Надо будет спросить у Гриши: можно ли ходить по времени?

Скоро Новый Год!

Надо подвести итоги свой жизни».