Самым противным временем года для меня является осень, с ее промозглой сыростью, низкими серыми тучами, медленно и угрожающе надвигающимися на сиротливо нахохлившийся голый лес, трепещущий от ужаса перед грядущими холодами последними уцелевшими на ветвях листочками. Эти сизые тучи, похожие на бесконечные стада бегемотов, решивших, вслед за перелетными птицами, тоже мигрировать на юг, выглядят такими тяжелыми, будто сделаны из свинца, и могут в любую минуту свалиться на землю, погребая под собой все живое. Осенью я все время живу с ощущением грозящей невесть откуда опасности, которое бесследно проходит, как только земля покрывается первым снегом. Сережа мой, напротив, очень любил осень, когда весь день сеется мелкий докучливый дождик, и капли, повисшие на голых ветках, напоминают ландыши - торчащие из земли нежные стрелочки, украшенные крохотными фарфоровыми колокольчиками. Меня угнетает своим видом коричневая, безжизненная земля с желтоватыми подпалинами торчащей то здесь, то там сухой, клокастой травы, и мутными, грязными лужами, воду из которых не отваживаются пить даже уличные коты и бродячие собаки. Конечно, в самом начале осень бывает роскошно красивой, стараясь покорить поклонников своим ярким разноцветьем, подобно увядающей жеманнице, перестаравшейся с макияжем и пестротой нарядов, в тщетной попытке казаться все еще обольстительной и юной, хотя признаки старения уже давно бросаются в глаза.
Наверное, осень — идеальное время года для тех, кто совсем недавно обрел свою любовь и жаждет уединения и тепла одного-единственного человека, способного заменить собой весь мир. Тогда погода не имеет никакого значения, а любимые глаза способны ярче всякого солнца осветить самый мрачный день и раскрасить яркими красками самый унылый пейзаж. Да: любовь — это волшебство, которое не каждому дано познать в своей жизни, но тот, кому выпал этот счастливый билет, однако, в силу каких-либо обстоятельств, лишившийся его, никогда не забудет своих ощущений в восприятии окружающего мира: этого состояния полета, небывалого душевного подъема, прилива творческих и физических сил, поэтому будет вновь и вновь пытаться обрести его — и так до самого своего конца. Как сказано в Великой Книге: «Ищите — и обрящете!»
Ничего примечательного той осенью не произошло. На улице было зябко, поэтому на концерты и кино смотреть мы ходили в конференц-зал института. Меня избрали культоргом,так что я погрузилась в общественную работу — думаю, именно эту цель и преследовали те, кто меня рекомендовал в местком. Вера, которую я сразила наповал декламированием стихов на английском языке, записалась на двухгодичные лингвистические курсы, которые посещала по вечерам три раза в неделю. Соответственно, чтобы сын в это время был под присмотром, я в эти дни оставалась у нее ночевать. Кирилл, которого мы почти не видели ни летом, ни осенью, наконец, защитил кандидатскую диссертацию, что-то у него там не заладилось, поэтому он очень нервничал. Защита была закрытой, присутствовали только члены Ученого совета, заседали в кабинете у нашего академика. Как нам позже поведала его секретарша, все время, пока шла защита, Марина бегала взад-вперед по приемной, ломая руки — так сильно беспокоилась, что объект ее вожделения может провалиться. Но он оказался молодцом и выстоял, правда, подтверждения пришлось ждать полтора года — беспрецендентный срок! Видимо, от нервного перенапряжения Кирилл разболелся и даже попал в больницу, так что поздравить его с заслуженным успехом мы смогли только в декабре, когда они с Вадиком заявились к нам, веселые и беззаботные.
Мне было не до веселья: приближалась годовщина Сережиной гибели, мысли без конца возвращались к пережитому, бередя едва начавшую заживать рану. Работы было много, да и предстояло подготовить институтский новогодний вечер — теперь это была моя прямая обязанность. Конечно, мне никогда бы не удалось справиться с этим заданием, если бы не Вера и другие опытные люди, ежегодно принимавшие участие в проведении этого мероприятия. Наконец, все было готово к сроку: билеты распроданы, призы для лотереи закуплены, развлечения продуманы и обеспечены всеми необходимыми атрибутами. И тут выяснилась одна очень любопытная деталь: оказалось, что главный приз, неизменная бутылка импортного коньяка, всегда доставался кому-то из активных помощников. Делалось это просто: ведущему писали на руке нужный номер, и, когда разыгрывался коньяк, выкрикивали его, а не тот, что значился на бумажке, вытянутой из «шапки». Информация меня просто сразила, ведь год назад коньяк достался мне, и меня тут же пригласили в компанию, чтобы продолжить праздник в одной из комнат, в более интимной обстановке, только я отказалась, оставив им бутылку, ведь посчитала, что не я им нужна, а просто людям хотелось выпить. Теперь все повернулось на 180 градусов: мне подсунули этот «выигрыш», чтобы затащить на междусобойчик. Кому пришла в голову эта мысль — видимо, так и останется тайной, за давностью времен.
Встречать Новый год меня пригласила к себе Люба, работавшая в библиотеке института. Она совершенно не умела печь, поэтому попросила меня научить ее не в теории, а на практике. Конечно, я с радостью согласилась и честно отработала приглашение, потому что разных пирогов получилось много, да и качество не подкачало — муж Любы был в восторге и так хвалил мою стряпню, что больше в его присутствии меня в дом уже не приглашали, на всякий случай. По телевизору впервые показали знаменитый фильм про встречу Нового года в бане, и на душе как-то потеплело: появилась надежда, что все плохое уже позади, а впереди ждет счастье и удача. Вот с таким оптимистичным настроением я и начала следующий год.
Не успели мы выйти на работу после праздника, как мне вдруг предложили в месткоме отдохнуть по льготной путевке в хорошем подмосковном доме отдыха, ведь я не брала летом отпуск, так как ехать было некуда, да и не на что. Мать меня к себе не звала: она обиделась на мой отказ поменять квартиру на шикарную двухкомнатную в самом центре их города. Вместе с ней в техникуме работала жена главного архитектора области, они собирались выходить на пенсию и мечтали устроиться поближе к Москве. Дом проектировал он сам, поэтому планировка была роскошной, а метраж двухкомнатной квартиры превышал оный родительской трешки. Но меня этот обмен не устраивал по двум причинам: во-первых, я не хотела уезжать из своего городка и отрываться от столицы, которую очень любила, тем более, что могилу мужа я ведь не могла взять с собой. Над второй причиной можно было бы посмеяться, если не знать мою маму и ее отношение ко мне: она уже все решила за меня — в этой шикарной квартире поселится сестра с мужем, ведь она уже ждет ребенка, а я просто вернусь в свою десятиметровую комнатку в родительский дом! У меня, конечно, было какое-то расстройство психики после пережитого стресса, но, слава Богу!, с ума-то я не сошла. Мой отказ оскорбил и мать и сестру до глубины души, поэтому в отпуск меня не пригласили.
Пораскинув мозгами и послушав совета умных людей, а также заручившись обещанием Веры взять на это время к себе моего котика, я написала заявление на отпуск. Оно еще лежало у меня на столе, когда с дружеским визитом нас посетили Кирилл и Вадим. Увидев заявление, они стали расспрашивать, куда я собралась, и я им подробно расписала, какой это отличный дом отдыха (по словам побывавших там людей).Они поинтересовались, нет ли туда еще путевок, я сказала, что, по моим сведениям, есть, но только одна. Мы немного поболтали, потом вышли с Кириллом в холл покурить, чтобы не выстудить комнату проветриванием. Я спросила его, почему он так долго к нам не заглядывал, на что он, обидевшись, ответил, с видом ученого крота: «Если бы ты обладала ретроспективной памятью, то знала бы, что я готовился к защите диссертации. Да и Вадик чего-то заревновал и просил не захаживать к вам так часто, ты ведь, вроде, замуж за него собралась.» Я чуть не упала от таких слов! Мне хотелось убить этого самонадеянного придурка, которого я просто пожалела, потому и обещала вернуться к разговору о женитьбе через какое-то время. Кипя от злости, я объяснила Кириллу, как все было на самом деле, добавив, что даже если бы Вадик был единственным мужчиной на Земле, я бы, все равно, никогда за него не вышла, потому что он мне абсолютно не нравится, даже внешне не похож на мой идеал мужчины. Кирилл слушал меня очень внимательно, только мое бурное негодование немного развеселило его. Вдруг он спросил: «А я соответствую твоему идеалу?», и я, не задумываясь выпалила: «Да». Как это вышло — не знаю, если бы я хоть одно мгновение поразмышляла, то дала бы уклончивый ответ, чтобы не обнадеживать его. Но он, действительно, вписывался по всем параметрам в мое представление о настоящем мужчине — не только внешность, но и его ум, чувство юмора, интерес к искусству и литературе. И было еще что-то необъяснимое, находящееся за пределами восприятия человеческими органами чувств, - в его присутствии на меня находило какое-то умиротворение, отступала душевная боль, расслаблялись туго натянутые нервы. Конечно, он относился к тому же типу мужчин, что и Сережа, даже тембр голоса был настолько похож, что, когда он произносил мое имя по телефону, у меня глаза наполнялись слезами — как будто я слышала голос мужа, доносившийся до меня с другой планеты.
По просьбе Кирилла я не стала закатывать Вадику скандал, поэтому он даже не догадывался, что его обман раскрыт. Как только ребята ушли, я рассказала обо всем Вере. Она выслушала и расхохоталась: «Даю голову на отсечение, что они оба, только в тайне друг от друга, побегут в местком, чтобы забрать вторую путевку в этот дом отдыха.» Буквально через час мне перезвонили оттуда и сказали, что обе путевки в этот дом отдыха ушли, причем каждый претендент чуть ли не на коленях умолял, чтобы путевку отдали именно ему. Я спросила фамилии — да: это были наши знакомые, верные друзья, обстряпывающие свои делишки за спиной друг у друга. А мне предложили бесплатную путевку в Зеленогорск, под Ленинградом, где я никогда не бывала прежде, в тех же числах. Я, конечно, с радостью согласилась.
На следующий день я купила билет до Питера и отправилась в институтский медпункт за справкой о состоянии здоровья. Мне как раз выписывали этот документ, необходимый для вселения в пансионат, когда в амбулатории появился Кирилл. Он нисколько не удивился моему присутствию — наверное, видел в окно, куда я направилась - и попросил подождать его, пригласив меня по дороге зайти к нему, уже не помню, зачем. Я решила наказать Вадика за его обман, да и пощекотать нервы зазнайке Марине, поэтому пожаловалась Кириллу, что у меня очень скользкие сапоги. Удивительно, но он вдруг решил мне подыграть, галантно подставив локоток,на котором я тут же повисла. Так мы и вошли: под руку, чинно и благородно — Вадик стал похож на Пьеро, всегда готового оплакивать свою трагическую жизнь. "Откуда это вы, такие довольные?" - ревниво поинтересовался он. "Из ЗАГСа!" - радостно отрапортовал Кирилл, - "У нас теперь и документ с печатью есть!" Он, видимо, имел в виду медицинскую справку для пансионата, но Вадик подумал совсем о другом. Мы с Кириллом разыграли неплохой скетч, достойный профессиональных актеров, и я поспешила домой.
Отдохнула я прекрасно: Зеленогорск оказался живописным курортным местечком на Балтийском море. Особенно впечатлили громадные ели и сосны, окружавшие современное здание пансионата. Меня поселили в двухместный номер, соседкой оказалась милая девочка, студентка-второкурсница, Таня, жившая с родителями в Питере. Мы быстро подружились и везде ходили вдвоем, в Ленинграде мы побывали и в Эрмитаже, и в Русском музее, и еще кое-где. Расширить свой кругозор нам помешала погода: той зимой стояли 30-градусные морозы, а поскольку из-за моря влажность воздуха была высокой, а ветер настолько сильным, что продувал насквозь и шубу, и свитер — создавалось впечатление, что стоишь на Невском проспекте практически голая. У Тани еще не кончились каникулы, поэтому я пригласила ее посмотреть Москву, в которой она никогда не бывала. Теперь я водила ее по музеям и знакомила с достопримечательностями столицы. Наведалась я и на работу, где Вера рассмешила меня последними новостями: к ней после отпуска заходили ребята, конечно, выразили недовольство, посчитав себя вероломно обманутыми мной, ведь они просто обалдели, когда неожиданно встретились в доме отдыха. И еще поинтересовались, куда я подевалась на самом деле. Я тоже выслушала эти упреки, когда вернулась на работу. Но тут мне неожиданно пришлось уехать.
Моя мама так самоотверженно вкалывала, что ее группа почти всегда оказывалась лучшей в техникуме и награждалась туристической поездкой в один из городов Союза. В тот год они собрались в Ригу, и вдруг одна девочка заболела, все разъехались на каникулы, поэтому замену не нашли, и путевка пропадала - тогда мама, с разрешения директора, предложила поехать мне. Я попыталась отказаться, ведь только что вернулась из Питера, надо было опять кого-то просить приютить котика, да и денег у меня не было, но мать проявила настойчивость, и я согласилась. Ребятам я позвонила и сообщила, что уезжаю в Ригу, но утаила, что с мамой. Вадик чуть не зарыдал, стараясь выпытать у меня имя коварного соперника — они почему-то были уверены, что я еду по приглашению кавалера, а разубеждать их я не стала — игра продолжалась, к нашему с Верой большому удовольствию.
Рига не произвела на меня особого впечатления: мне не нравятся узкие улочки, вымощенные брусчаткой, река была серой, погода унылой. Да и сам город показался каким-то хмурым и пессимистичным. Понравился концерт органной музыки в Домском соборе и картины художника Пурвита, выставленные в местном музее, - уж очень виртуозно он передавал малейшие оттенки снега, в зависимости от времени суток и сезона, а также от того, каким был запечатленный день: солнечным или пасмурным. Там экспонировалось много полотен известных художников, в том числе Рериха, но мне почему-то запомнился именно снег, мастерски изображенный незнакомым живописцем. В качестве сувенира я привезла оттуда крохотную керамическую вазочку, которая через двадцать лет вдруг начала обрастать подружками, привезенными из разных стран, и образовалась довольно большая коллекция, насчитывающая почти 150 экземпляров. Мама мне подарила простенькое колечко из мельхиора с кусочком янтаря, которое почему-то только подтвердило подозрение ребят о том, что в Риге я была с ухажером.
Оставалась еще неделя отпуска, и мама настояла, чтобы я отправилась с ней в родной город, чтобы посмотреть на недавно появившегося на свет племянника, обвинив меня в равнодушном отношении к сестре. Вера меня отговаривала, и сама я не хотела ехать, но поддалась, о чем горько пожалела уже через час после отправления поезда из Москвы. Мать, видимо, так долго терпела и напрягалась, сохраняя доброжелательность в присутствии своих студентов, что до дома ее не хватило, и она начала оскорблять и унижать меня с первой минуты поездки, все время обращаясь за поддержкой к нашим попутчикам по купе — деревенской семейной паре. Ложь и вздорные обвинения, нагроможденные матерью, не произвели бы ожидаемого ей эффекта, окажись на их месте интеллигентные, разумные люди, которые, скорей всего, не только бы не стали поддакивать, а просто дали бы понять, что им это не интересно, а то и пристыдили бы ее. Но слова падали на благодатную почву — девственно чистый мозг наивных сельских жителей, которые были уверены, что любая мать всегда права, а дети обязаны подчиняться родителям в любом возрасте, поэтому они набросились на меня, обвиняя во всех грехах и поливая самыми крепкими непечатными выражениями. Я забилась на верхнюю полку и безутешно рыдала, вздрагивая всем телом. Наконец, тетка это заметила и сказала: «По-моему, она плачет.», на что мать спокойно отреагировала: «Да у нее муж недавно умер, вот она и рыдает. Не обращайте внимания!» При этих словах семейка впала в ступор, потом они начали чего-то бормотать извиняющимся тоном: «Мы ведь не знали, что же Вы не сказали и т.д.» Даже этих простых людей поразила изощренная и агрессивная жестокость моей матери, и они, тут же улеглись спать, видимо, устыдившись своего участия в этом кощунстве. Мне надо было выйти из поезда на первой же остановке и вернуться в Москву, но я уже настроилась посмотреть на племянника и хотела забрать кое-какие оставленные в родительском доме вещи, поэтому осталась, надеясь, что в присутствии зятя наша лицемерка не посмеет меня больше унижать. Ох, как же я ошиблась!
На последние гроши, оставшиеся от моих нищенских отпускных я купила всем членам семьи подарки, оставив, на всякий пожарный случай, денег на обратный билет на самолет и автобус, чтобы добраться до дома. Оставался при этом ровно один рубль, который не дал мне упасть в голодный обморок. Мы везли из Москвы много мяса, потому что в городе с ним были большие проблемы в магазинах. На рынке оно, конечно, продавалось свободно, но стоило дорого, хотя не понимаю, почему мать считала невозможным его там покупать: материально они жили неплохо, ведь зять был большим, по местным меркам, начальником с очень приличным окладом, да еще благополучно подворовывал, так что ни в чем себе не отказывал. Однако, еще в поезде мать меня строго-настрого предупредила: мяса у них не есть, потому что я могу им объедаться каждый день дома. Надо было видеть меня - высокую, по тем временам, женщину с весом худосочного подростка, чтобы понять, что я не только мясом не объедалась, а, вообще, жила впроголодь на свою нищенскую зарплату, из которой мне надо было и за квартиру заплатить, и котика накормить, и одеться, и проездной купить (пригородный), а также приобрести средства гигиены, лекарства, лампочки и т. д. Еще иногда хотелось фильм новый посмотреть, да подарок преподнести, когда звали в гости, так что на еду у меня оставалось в день не более полутора рублей. Другую работу с моей профессией я найти не могла: в то время даже учительницей в школу брали только по знакомству. Казалось бы — подработай, ведь молодая, сил хватит! Я и подрабатывала практически каждый день: то печатала ребятам статьи, то переводила что-то личное, всем заочникам и вечерникам делала контрольные по английскому, занималась языком с детьми знакомых, постоянно кому-то что-то вязала — только почему-то желающих заплатить за сделанную работу не находилось, все ограничивались словами благодарности и тут же отправлялись перемывать мои кости. Одна знакомая прямо сказала обо мне: «Она же дура: не умеет отказывать, а дураками грех не пользоваться!».
Едва мы переступили порог родительской квартиры, нагруженные мясом и прочими подарками, как вышедшая в прихожую сестра набросилась на меня почти с кулаками: «Что ты здесь орешь, ты не у себя дома! У меня ребенок спит!» Ребенку было всего три месяца, и спал он в самой дальней комнате, поэтому разбудить его было невозможно, это был лишь предлог, чтобы затеять скандал. Муж ее, правда, немедленно осек, и она ненадолго заткнулась, зато когда он ушел утром на работу, две мегеры налетели на меня вместе. Я в ужасе убежала из дома, прихватив с собой только сумку, набитую Сережиными письмами, которые уложила накануне. Никаких моих вещей больше в доме не оказалось: все распродали за копейки или просто выбросили на помойку, письма уцелели только потому что были далеко запрятаны в кладовке. Выбросили даже фотопленки с нашей свадьбы, хранящиеся у меня в письменном столе. Как можно было это сделать - ведь Сережи уже не было в живых, и эти пленки с его изображением были просто бесценным сокровищем для меня. Потому у них и не дрогнула рука — чтобы нанести удар побольнее. Украли все мои награды, исключительно редкие артековские значки, существующие в очень небольших количествах и стоящие сейчас сумасшедших денег. Все подгребли, ничем не побрезговали — чтобы духа моего в их доме не осталось!
Билетов на этот день в кассе не оказалось, как, впрочем, и на следующий, удалось купить только на третий день, оставшись с рублем в кармане. Куда было идти? Беспокоить знакомых не хотелось, вот и просидела весь день в булочной, пообедав тремя пончиками и стаканом чая. Вечером недалеко от дома встретила зятя, который, как оказалось, пришел с работы пораньше, потому что, прожив с сестрой почти два года, уже понял, с кем связался, и ожидал, что мне не поздоровится. Не застав меня дома, отправился искать на улице. Встретили нас злобным молчанием, но без оскорблений, я переночевала в своей комнате, а утром ушла из дома вместе с зятем, правда без сумки на этот раз. Весь день ходила и прощалась с родным городом, вспоминала, как мы гуляли здесь с Сережей — все напоминало о нем, бередило рану. Опять пообедала тремя пончиками, и вернулась на ночевку вместе с зятем. Постояли мы с ним в подъезде, покурили, поделились своими мыслями. Он мне посочувствовал, хотел проводить меня на самолет на следующий день, предлагал деньги, зная, что тяжело мне приходится. Но я от помощи отказалась и от денег тоже. Свои проблемы я привыкла решать сама. И так зять поддержал меня и помог, прилетев в самый черный день моей жизни, взвалил на себя все заботы о похоронах. Я никогда этого не забуду. Через год, после очередного скандала, учиненного двумя профессионалками этого жанра, он ушел от сестры, но исправно содержал и ее, и сына, пока не женился вновь. У него прекрасная семья, подрастает дочь, в доме царит мир и покой. А мою сестру-истеричку так никто замуж больше и не позвал, она рассорилась со всеми своими подругами, дралась с жильцами из соседней квартиры и матерью, которую пять лет назад убила, не дав ей выпить сердечное лекарство. Оказалось, что она психически больна, периодически лежала в профильной больнице. В ответ на мои телефонные звонки бросала трубку, так что не знаю, жива она сейчас или нет.
Вернулась я домой, в свою квартиру, к любимому котику, к знакомым мне людям: обычным, со своими достоинствами и недостатками, деликатным и не очень, щедрым и прижимистым, мягким и грубоватым — разным, но, главное, адекватным и психически здоровым, а потому довольно предсказуемым и нестрашным. Закончились мои зимние приключения. Впереди ждала весна.