История моих ошибок. Часть 4. Глава 41

Глава 41. Пятый круг ада

Все-таки удивительно, из каких простых и тонких нитей судьба, эта кудесница-ткачиха, создает замысловатый узор на полотне человеческой жизни: небольшое утолщение — и появляется непредвиденный узелок, искажающий авторский замысел, один нечаянный обрыв непрочного волоконца — и все усилия создать нечто совершенное рассыпаются в прах. Как часто какая-нибудь незначительная, и даже ничтожная, деталь вдруг оказывается решающим фактором, коренным образом изменяющим нашу жизнь. Что это такое? Кто определяет, что хорошо для нас, а что плохо? Почему сплошь и рядом бывает так: человек, напрягаясь из последних сил, подобно трудяге-муравью, тратит полжизни, перетаскивая в муравейник веточки и листочки со всей округи, кропотливо выстраивая свой дом, а, когда работа уже близится к завершению, неожиданный порыв ветра вдруг срывает с дерева засохшую ветку и швыряет прямехонько на непрочное сооружение, в одно мгновение лишив бедолагу и дома, а порой и самой жизни. Кто подсказал муравью, где следует возводить свое жилище? А кто направил губительный шквал именно на это дерево? Людям часто внушают, что таким образом они наказываются за совершённые ранее грехи, то есть сами виноваты в том, что им не повезло. Обычно так считают «состоявшиеся» богатенькие господа, подлостью, обманом, а порой и откровенно криминальным путем, обеспечившие себе безбедное существование, отняв последний кусок у сирых и немощных. Почему-то судьба не спешит требовать у них расплатиться по своим счетам. На вопросы, касающиеся справедливости и возмездия, над которыми я размышляю всю свою жизнь, с самого детства, разные люди давали мне порой прямо противоположные ответы, которые никак не могли удовлетворить меня. И вот лет семь тому назад священник нашего нового прихода, мудрый и терпимый к человеческим слабостям, отец Михаил дал приемлемое и понятное мне объяснение: « Наталья, не рви так сердце: не может быть в этом мире справедливости, ведь это юдоль зла.» К сожалению, это так, поэтому я стараюсь никогда не слушать ханжеские нравоучения современных «верующих» лицемеров, кем бы они не являлись.
В ту ночь, проведенную в поезде, возвращавшем меня домой, радостные чувства в ожидании предстоящей встречи с Кириллом переполняли мою душу, мне хотелось броситься ему на шею, прильнуть к груди и выплакать все слезы, накопившиеся от обид и унижений, перенесенных мной в столице Украины. Однажды я уже пережила нечто подобное - когда встречала Сережу в аэропорту после сдачи госэкзаменов в университете. Все считают меня сильной и независимой женщиной, но мне всегда было нужно надежное плечо, чтобы преклонить голову, и твердая рука, чтобы опереться на нее в трудные жизненные моменты — у меня все это было, пока Сережа был рядом. Я знала, что это возможно, и хотела обрести такую опору вновь, поэтому решилась открыть Кириллу свою душу: все рассказать и объяснить причины моих поступков, я готова была остаться с ним без всякой фиолетовой печати, которая, сохранив мою репутацию, чуть не погубила мою жизнь. Я заплатила дорогую цену за верность погибшему мужу, за то, что не запятнала его фамилию. Наступило время подумать о себе самой, о том, чего хочу и кого люблю я, а не оглядываться на вечно сплетничающих кумушек, готовых осудить всех и вся. Скоро, скоро закончится кошмар, и я снова стану счастливой!
В Москву поезд прибыл утром, соседи по купе помогли мне вытащить на перрон груду моих пожитков: ведь я уезжала зимой, так что теперь, надев летнее платье, теплые шмотки я рассовала по чемоданам и сумкам, а еще был телевизор, проигрыватель с двумя колонками внушительных размеров и швейная машина. Аспирант меня очень удивил тем, что старался зимой вывезти из моего дома как можно больше вещей, поскольку после обмена квартиры предстояло заказывать контейнер для перевозки мебели, а в него можно было загрузить и все остальное. Но он-то знал, что жить мне осталось недолго, а мои родственники ничего ему не отдадут, вот и спешил урвать, что мог. Конечно, дотащить до такси всё это самостоятельно было просто невозможно, поэтому я очень обрадовалась появившемуся на платформе носильщику с тележкой. Мы погрузили на нее багаж и направились к стоянке такси. По дороге мне попался телефон-автомат, и я рванулась было, чтобы позвонить Кириллу, как обещала, ведь он знал, что я приеду и ждал моего звонка, однако, носильщик разворчался: ему надо было план выполнять и деньги зарабатывать, обслуживая как можно больше пассажиров, а не ожидать у таксофона, когда кто-то наговорится. Делать было нечего, я подчинилась, надеясь, что Кирилл меня поймет и простит.
Войдя в квартиру, я обалдела: мои знакомые даже не подумали съехать. хотя крайний срок их пребывания в моем доме был оговорен заранее — 30 апреля. В комнате царил полнейший бардак: шкафы заняты их вещами, а мои положить вообще было некуда. На столе лежала записка: «Мы поехали на Первомай навестить родственников, вернемся 3 числа и обсудим нашу дальнейшую жизнь у тебя.» Это было настоящим хамством: во-первых, где жить мне самой, а во-вторых, ко мне напросился в гости «на месячишку» мой папаша, который приезжал 4 мая. Почему-то ни квартиранты, ни отец не сочли нужным сначала спросить моего разрешения, а уж потом покупать себе билеты и что-то вообще планировать. Я собиралась пригласить отца перед возвращением в Киев , не раньше Дня Победы, показать, где что находится, познакомить с приятельницами, на всякий случай, так чтобы он прожил у меня до конца мая, в крайнем случае,до середины июня, и отбыл домой. Он скрывался от милиции, возбудившей против него уголовное дело за избиение сестры и нанесение ей тяжелых увечий: они в очередной раз поскандалили, подрались, и он, ударив ее в лицо, сломал ей нижнюю челюсть и обеспечил сотрясение мозга. Там, вообще, вышла прелюбопытная история.
Не зря мой отец вдруг завел со мной переписку. Ему посоветовала сделать это его любовница-журналистка. Как только он узнал о том, что мать с сестрой вышвырнули меня из отчего дома, ни разу не накормив и даже не спросив, есть ли у меня деньги на обратную дорогу, но зато вылив на меня ушаты грязи, они с этой репортершей состряпали огромную статью в вечернюю городскую газету, где поведали читателям сначала о нашей с Сережей большой любви, потом о его гибели, о том, как мне было тяжело пережить свалившееся на меня горе, и очень подробно написали о том, как издевалась надо мной моя собственная мать и как она выгнала меня из дома. Статья вызвала в миллионном городе широкий резонанс, многие прекрасно поняли, о ком идет речь, а кто был не в курсе — тому объяснили, в газету пришли десятки откликов, самые нелестные из них опубликовали. С матерью на работе перестали здороваться, газета со статьей передавалась из рук в руки по всему техникуму, и ее даже поместили на доске объявлений, но мать сорвала.
Отец ни словом не обмолвился о происходящем. Я узнала обо всем от Веры, когда приехала из Киева после Нового года. Мать позвонила ей и попросила, чтобы я написала опровержение в газету. Вера ей очень холодно ответила , что передаст просьбу, но посоветует мне не делать этого. Подруга попыталась пристыдить мать за ее издевательство надо мной, за жестокость по отношению к собственному ребенку, за то, что в течение целого года она ни разу не поинтересовалась, жива ли ее дочь. Но с моей мамочки все было, как с гуся вода: она была неисправима. Узнав от Веры, что я перебираюсь в Киев, она затаилась на пару месяцев, а затем перезвонила и попросила мой номер телефона, Вера его продиктовала, и она неожиданно позвонила мне на работу, чтобы сообщить, что будет проездом из Львова в Киеве, попросив приехать в аэропорт. Я не хотела ехать, но меня уговорили Лера и Илья, они ведь еще не имели счастья познакомиться с моей мамочкой, Илья даже предложил свою квартиру для свидания, если перерыв между рейсами затянется.
И вот я в аэропорту «Борисполь» на следующий день после развода. Выходит в зал моя мать, но не одна, а с коллегой — вот почему меня позвали: показать при свидетеле, что статья в газете лживая, а, на самом деле, любящая мать, конечно же, общается с дочерью и всячески поддерживает ее. Я сразу же поняла ее замысел и решила не подыгрывать ей, подошла со словами: «Ну, и зачем я тебе понадобилась?» Ей, видимо, стало неудобно перед сотрудницей, и она сказала: «Зачем ты так! Не надо: я хочу попросить у тебя прощенье.» И тут я разрыдалась, измотанная перенесенной накануне нервотрепкой, мы сели, и я стала ей рассказывать обо всех страданиях, пережитых за последние месяцы, об угрожавшей мне опасности. Наверное, то, что она услышала, показалось ей настолько ужасным, что она даже не заикнулась об опровержении, зато поведала об уголовном деле, заведенном на отца, и посоветовала не связываться с ним, не пускать в свой дом, иначе неприятности мне будут обеспечены. Мать предостерегла меня: «Ты у нас, конечно, очень жалостливая и всем хочешь помочь, но ты, должно быть, уже забыла, какой подлый человек твой отец. Рано или поздно он обязательно заставит тебя пожалеть о том, что ты ему помогла». Ее слова оказались пророческими: я до сих пор жалею о том, что приютила его в своем доме, но об этом не сейчас. С тех пор мы с матерью стали изредка переписываться. От нее же я узнала, что зять ушел от сестры и развелся с ней.
А пока, вместо того, чтобы сбегать на почту к единственному на весь город телефону-автомату для звонков в Москву, чтобы сообщить о своем приезде Кириллу, я отмываю загаженный квартирантами дом, в надежде, что завтра мы приедем сюда вместе с ним, чтобы спокойно поговорить обо всем случившемся и решить, что нам делать в будущем. Во что люди превратили квартиру за три месяца — уму не постижимо: весь балкон забит размокшими от дождя и снега коробками, потолок на кухне почернел: оказывается, они смолили какое-то туристическое снаряжение, линолеум прожжен в нескольких местах. И они еще надеялись остаться в моем доме! Вечером, приняв ванну после неожиданно свалившегося на меня субботника, я спустилась к Ире, уставшая и злая. Выслушав мои жалобы, она только рассмеялась: «Не хотят они лето проводить в своей московской коммуналке: здесь лес, речка, природа — красота, вот и решили, что ты поселишься на кухне, а они втроем будут жить в комнате. Что тебе — жалко, что ли?» Все за меня уже решили. Оказалось, что два эти семейства очень сдружились — стали не разлей водой! Тогда я сообщила, что ко мне приезжает отец, поэтому своих новообретенных приятелей Ира вполне может поселить у себя в двушке: сама с мужем и ребенком в одной комнате, а лучшие друзья — в другой. В итоге так они и сделали: сначала царили дружба и любовь, через месяц Ира стала мне жаловаться, что не может выйти ночью в туалет в ночнушке — раз в доме чужой мужчина, что ванная вечно занята, а газовая плита практически не выключается: на ней все время что-то варится, поэтому в квартире духота, а окна не всегда откроешь — ведь живут на первом этаже. В общем, до конца лета они разругались окончательно и разбежались в разные стороны, а еще совсем недавно меня называли эгоисткой, не желающей войти в положение хороших людей!
На следующий день, с утра пораньше, я отправилась в Москву, чтобы купить обратный билет и позвонить Кириллу. С билетом все прошло спокойно, а вот Кирилл на меня наорал: «Куда ты пропала? Второй день, как дурак, сижу у телефона, не могу никуда выйти! Почему вчера не позвонила? Я тут уже с ума схожу!» Я попыталась оправдаться тем, что у меня было много вещей, поэтому пришлось взять носильщика до стоянки такси, а оттуда сразу отправиться домой. Он продолжал меня ругать. Сказал, что могла бы и со стоянки такси ему позвонить, тогда он подъехал бы на своей машине и забрал меня вместе со всем барахлом. Мне это даже в голову не пришло, потому что раньше он никогда не предлагал меня подвезти. Я, конечно, все равно, чувствовала себя виноватой и хотела заслужить его прощенье при встрече. Мне прямо не терпелось поскорее увидеть Кирилла. Но у него были какие-то дела, и он предложил встретиться в шесть часов вечера, причем пригласил к себе домой. Мне не хотелось ехать к нему — ведь это противоположный конец Москвы, я прикинула, что, если мне вернуться домой сейчас, то на это уйдет два часа, потом добираться от моего дома до его — еще три, то есть отдохнуть смогу не больше сорока-пятидесяти минут — в общем, возвращаться домой не имело никакого смысла, поэтому мне пришлось шататься по городу почти шесть часов. День был необычно жаркий для начала мая, я вся запылилась, пропотела, устала и проголодалась. Наконец, приблизился условленный час. Я умылась в общественном туалете, поправила растрепавшиеся волосы, купила у лоточницы отвратительный пирожок, который все-таки съела, и ровно в шесть стояла перед дверью его квартиры. Я робко нажала на кнопку звонка, а губы уже непроизвольно начали растягиваться в радостную улыбку. Дверь отворилась — на пороге стояла незнакомая седовласая женщина.
От неожиданности я онемела, потом, кое-как придя в себя, пробормотала извинения и попыталась уйти, объяснив, что, наверное, ошиблась адресом. Женщина приветливо улыбнулась в ответ: «Нет, ты не ошиблась: тебя ведь зовут Наташей? Кирилл сейчас в гараже с папой, но он скоро придет. Проходи, не стесняйся, будь, как дома!» Я еще колебалась, не зная, что делать — конечно, Кириллу следовало предупредить меня, что его родители остались дома, а не уехали на дачу — тогда я точно не потащилась бы к нему. Видя мою нерешительность, Анастасия Михайловна, а это была мама моего лучшего друга, решительно взяла меня за руку и провела в гостиную. Усадив меня на диван, и устроившись рядом, мама Кирилла стала меня расспрашивать о моей семье, родителях, откуда я родом, чем занимаюсь, что люблю. Хоть она и задавала вопросы, но я почувствовала, что она и так обо мне много знает: наверное. сын просветил. Меня это несколько удивило, ведь Кирилл всегда казался таким скрытным, но, очевидно, с мамой у него были доверительные отношения, потому что она знала о том, что происходило между нами. Разговаривала она со мной так ласково и участливо, как, пожалуй, это умела делать только моя Баба Рая. Стоило мне признаться в том, что я люблю поэзию, как Анастасия Михайловна тут же сообщила, что Кирилл обожает стихи, не успела я рассказать о том, что выросла на Урале, поэтому привыкла ходить в походы и собирать понравившиеся мне камни, как она, всплеснув руками, подтвердила, что и у ее сына такое же хобби — и указала на стоящий на балконе сундучок, где Кирилл хранил свою коллекцию.
Мне и самой казалось, что у нас с ним много общего, а тут его мама просто утвердила меня в этом мнении. Она так и сказала: «Вы с Кириллом очень похожи. Вам никогда не будет скучно вдвоем, а так бывает не у всех.» Я ответила, что знаю об этом из собственного опыта, потому что у нас с мужем все было именно так, и мы были очень счастливы. Она переспросила: «Ты, должно быть, сильно его любила, раз не можешь забыть? Но жизнь такая длинная, у тебя еще все впереди: будет и хороший муж, и детки. Вот вы с Кириллом дружите, он тебе нравится?» Я ответила: «Да. Кирилл — мой самый близкий друг. Я так по нему скучала в Киеве, если бы не его письма и не возможность поговорить по телефону, я бы, наверное, не выдержала: жалею, что вышла замуж и уехала в другой город. Мне его так не хватало!» И тут от его мамы я услышала то, что так давно хотела услышать от него самого: «Деточка, зачем же ты это сделала? Кирилл так переживал: он ведь любит тебя!»
Тут, как в настоящем триллере, открылась дверь и вошли Кирилл и его папа. Только что услышанное признание вызвало в моей душе такой сумбур, ведь у меня не было ни одной секунды, чтобы осмыслить эту новость, я была смущена, и рада до безумия, и боялась поверить в свое счастье! Я находилась в такой растерянности, что не знала, как себя вести, что говорить. Он вошел в комнату с какой-то робкой, даже виноватой улыбкой: наверное. опасался, что буду упрекать в том, что подстроил неожиданную встречу с родителями. И я не знала, что мне делать в присутствии его мамы (папа сразу пошел в ванную отмываться от гаражной пыли). Конечно, уже и речи не было о том, чтобы броситься ему на шею: весь выстроенный мной сценарий нашей встречи развалился на глазах. Тут Анастасия Михайловна захлопотала, приговаривая: «Давайте скорее обедать! У меня давно все готово. Идите мыть руки!» Кирилл умылся и пришел за мной, чтобы отвести на кухню, где был накрыт стол, но я застеснялась и наотрез отказалась от обеда, сказав, что не голодна, мне нужно было время, чтобы придти в себя, собраться с мыслями и дать своим чувствам хоть немного успокоиться. Пришла мама, попыталась меня уговорить и, не добившись результата, вышла, взяв с меня слово хотя бы попить чай с испеченным ею пирогом специально для этого случая. Я пообещала отведать пирога непременно.
Кирилл проголодался, поэтому пошел обедать, а меня завел в свою комнату, достал из верхнего ящика письменного стола желтый пакет с фотографиями, бросил его рядом со мной на тахту и сказал: «Я, правда, очень голодный, сейчас быстренько поем и вернусь, а ты пока посмотри фотографии, чтобы не скучать.» Я не сразу открыла пакет: сначала хотела рассмотреть его комнату, особенно, тома, стоящие в шкафу. Меня удивило то, что в наших домах хранятся и читаются одни и те же книги — не зря у нас с ним было так много общего, ведь именно хорошая литература зачастую формирует личность человека. И сама комната, небольшая, но аккуратная и уютная, мне тоже понравилась. Я присела на тахту, погладила покрывало: ведь здесь спал мой любимый, а, может, порой и не спал, а думал обо мне. Меня охватил такой восторг, но тихий, без бурного ликования, а основанный на уверенности, что я наконец обрела свое долгожданное счастье. Машинально я открыла конверт, достала пачку черно-белых фотографий, взглянула на верхнюю, и в ужасе отшвырнула их от себя, как ядовитую змею: на снимках были запечатлены жаркие объятия и страстные поцелуи лежащих на этой самой тахте Кирилла и Марины!