История моих ошибок. Продолжение

11 Как я растила из сына второго Сережу, а получился дед-мизантроп Толя

Девять лет после Сережиной гибели я не жила — просто влачила безрадостное существование и чахла, как растение, лишенное солнечного света, родниковой воды и свежего лесного воздуха. Убежать от своего горя в Киев, чтобы вновь обрести
смысл жизни, родив детей — пусть и от нелюбимого, но порядочного мужа — не получилось: специфика менталитета украинских мужчин не имела ничего общего с моими жизненными принципами и воспитанием — единственным утешением послужило то, что я не потеряла квартиру, хотя претендентов на нее хватало.
Просто поразительно, что даже мои родители, получившие благодаря моей дружбе с дочерью республиканского царя отдельную трехкомнатную квартиру, о которой они даже не могли мечтать, обитая в двух смежных комнатах в коммуналке, возжелали отнять мой дом — поменять его на двухкомнатную квартиру в Уфе и поселить там сестру с мужем. И плевать им было на то, что Сережина могила осталась бы без присмотра, а я бы вернулась в ненавистную провинцию с националистическим душком, отказавшись от Москвы, в которую стремилась с подросткового возраста, от работы в известном на весь мир академическом институте под крылом прекрасного человека, академика и Нобелевского лауреата, по-отечески тепло относившегося ко мне! А чего стоило вероломство моего отца, скрывавшегося от милиции после драки с сестрой и нанесения ей телесных увечий, умолявшего меня дать ему приют на два-три месяца, но задержавшегося у меня больше, чем на два года! Он завел себе молодую любовницу из числа моих приятельниц и написал на меня донос в паспортный стол, сообщив, что я не проживаю в своей квартире — а «подруга» это подтвердила: голубки наивно посчитали, что, раз я пустила пожить родного отца в свой дом, то его в нем так и оставят жить — ведь он участник войны! Слава Богу, что куча моих знакомых видела меня, когда я приезжала из Киева в командировки для работы в Патентной библиотеке — и естественно жила дома!
Почему я не проявила осторожность, прописав в свою квартиру Алексея? Потому что мне прогнозировали тяжелые роды, которые я могла бы не пережить, и я посчитала, что, прописав у себя мужа, я гарантирую новорожденному сыну спасение от детского дома, куда свекры его вознамерятся спихнуть в случае моей смерти. Сейчас-то я понимаю, что безвольный и послушный им Алексей, не способный ни на любовь, ни на благодарность, никогда бы не стал растить собственного ребенка, а с радостью бы избавился от забот о нем, невзирая ни на какую квартиру, свалившуюся ему с неба, как манна небесная. Но я должна была хоть что-то предпринять, чтобы попытаться защитить своего ребенка.
Мой сын вернул меня к жизни спустя почти девять лет после Сережиной смерти: слова гинеколога: «Женщина, Вы беременны!», хотя и были мной ожидаемы, но вызвали такой взрыв радостных эмоций, что я разрыдалась, лежа на кресле. Солнце вернулось в мою жизнь! Этот крохотный комочек, зародившийся в моем теле, начал согревать меня с самого момента своего появления: я почувствовала его присутствие в своей жизни: что-то резко изменилось в моем восприятии окружающего мира: будто я перенеслась на другую планету или вообще в другую вселенную, где высшей ценностью был мой сын.
Я ни минуты не сомневалась, что рожу мальчика — светловолосого и сероглазого — как Сережа! Вообще-то это было вполне возможно, потому что Алексей внешне был таким же. И имя сыну я выбрала сразу, и даже определилась с институтом, в котором ему предстояло учиться — конечно, только в МИФИ! Я знала, что лягу костьми, но выращу из него настоящего мужчину, наполню его душу возвышенными чувствами, благородными мыслями и и романтическими устремлениями — даже не для себя, а для той женщины, которую он полюбит раз и навсегда!
Несмотря на бесконечные болезни сына в младенчестве, спровоцированные моим отравленным адреналином молоком, испортившемся из-за издевательств надо мной тупой и бессердечной свекрови, я купалась в счастье долгожданного материнства и лучшим лекарством от всех пережитых мной невзгод была беззубая улыбка сына, его радость при виде моего лица, склонившегося над ним. А как сладко было обцеловывать его розовые пяточки, пухлые ручки и аппетитную попку! Как он заливисто хохотал, когда я его легонько щекотала и смешила, строя рожицы и разыгрывая забавные сценки. Я упивалась каждой минутой общения с ребенком, сохраняя самые яркие эпизоды его детства, как драгоценные камни, нанизанные на нить моей судьбы.
Ожидая рождения дочери, я очень волновалась о том, как оно отразится на сыне: не почувствует ли он себя отодвинутым на второй план, не станет ли ревновать к маленькой сестричке, поэтому все девять месяцев внушала ему мысль, что выполняю его просьбу родить ему подружку для игр, с которой ему никогда не будет скучно. В отличие от моей матери, правившей в семье по принципу «разделяй и властвуй», сталкивавшей лбами нас сестрой и успешно натравившей ее на меня, я сделала все, чтобы мои дети любили друг друга, дружили, поддерживали и защищали один другого. Как меня умиляли их игры, когда сын трех с половиной лет командовал сестре: «Медсестра, за мной!» - и десятимесячная дочка, в коричневом связанном мной костюмчике похожая на медвежонка, семенила за братом, исполнявшим роль строгого врача! Сыночек помогал мне с малышкой: приносил чистые пеленки, распашонки и ползунки, чтобы ее переодеть, развлекал ее игрушками и книжками с картинками, даже пытался кормить ее с ложки, когда она подросла: образцовый брат, о котором только можно мечтать.
Подрастая, сын не отказался от покровительства и рыцарского отношения к сестре — надо сказать, что он вообще предпочитал общаться с девочками: был нежным и ласковым, не любил конфликтовать и тем более драться. Может, это отчасти объяснялось его трусливостью, унаследованной от отца: он не хотел ходить в лес, потому что боялся птиц и зверей, шума деревьев на ветру, любых громких звуков. В компании девочек сын чувствовал себя главным и сильным — даже готов был поделиться игрушками и конфетами, хотя от рождения был, мягко говоря, жадноват: еще одно качество его арийских предков, готовых удавиться за копейку. Конечно же, я пыталась избавить его от этих постыдных недостатков, объясняя ему, что мужчина — защитник и должен быть смелым, великодушным и щедрым, обязательно помогать и делиться с другими людьми.
Радовала меня целеустремленность сына, его интерес к наукам, желание учиться, умение самостоятельно добывать новую информацию. Он научился читать в четыре года — попросил показать и озвучить буквы, быстро их запомнил и стал читать книжки вслух — причем не по слогам, а целые слова. В пять лет он научился играть в шахматы, найдя откуда-то появившееся пособие по освоению этой сложной лаже для взрослого человека игры. О том, что он разбирал любую заводную или работавшую от батарейки игрушку, я уже писала: ребенок рос пытливым и любознательным. А как он рвался в школу! Рожденному в январе, ему пришлось ждать лишних полгода, чтобы поступить в нулевку — первый класс при детском садике. Когда в их группу пришла учительница начальной школы, чтобы отобрать подготовленных ребят в свой класс, мой сын подошел к ней, взял ее за руку, заглянул в глаза и попросил: «Возьмите меня, пожалуйста, в школу: я очень хочу учиться!» К сожалению, их класс не попал к этому педагогу — их отдали молодой девочке, которая через полгода ушла в декрет, но жажда знаний у сына сохранилась. Из-за переезда в другой микрорайон детям пришлось поменять две школы: сначала поучиться в переполненной двухсменной, а потом в частной, которая вскоре получила новое здание и была преобразована в обычную городскую.
Сын учился прекрасно, защищал честь школы на олимпиадах по физике, математике и информатике — всегда занимая призовые места. Он шел на золотую медаль и получил бы ее, если бы в старших классах по семейным обстоятельствам не уволилась их классная руководительница — умница, окончившая МГУ с красным дипломом, неравнодушная к детям интеллигентная женщина с широким кругозором. К сожалению, на ее место пришла старая дева, давно перешагнувшая пенсионный возраст, злобная и грубая — настоящая ведьма. Она хвалила моего сына до тех пор, пока я не отвергла ее навязчивое предложение подготовить ребенка к поступлению в МИФИ. Чему могла эта престарелая курица научить продвинутого парня, если она, по ее же словам, не имела понятия, как решить задачу на выпускном экзамене! Учителя посмеялись над ней, когда она призналась, что подсмотрела решение у моего сына, и при этом отчитала проверявшего его работу математика за поставленную сыну отличную отметку! Два последних года она просто травила его, даже довела до слез взрослого парня, оскорбив его из-за потерянного дневника. Сын возненавидел школу — и я с облегчением вздохнула, когда он наконец ее окончил.
Надо отметить то, что сын был очень популярен в молодежной среде нашего научного городка. Он познакомился на подготовительных курсах в МИФИ с парнем, работавшем на местном кабельном телевидении, и тот пригласил сына присоединиться к молодежному проекту — снимать сюжеты и вести передачи, рассказывающие о жизни подрастающего поколения, о планах администрации создать что-то новое, отвечающее чаяниям времени и молодежи. Сын сомневался, что у него получится, но я ему настойчиво посоветовала принять предложение — и очень скоро его узнавали все школьники города, а девочки мечтали познакомиться с ним. Сын был высоким, стройным, красивым, развитым и воспитанным парнем — девочек можно было понять.
Сын рос спокойным и интеллигентным мальчиком, рано освоил компьютер и английский язык — приводил в изумление приходивших к нам в гости американцев тем, что свободно говорил на их языке и обсуждал какие-то компьютерные программы, защиту от вирусов и работу интернета: ему было всего 12-15 лет. Я настолько привыкла гордиться им, что никак не ожидала беды.