последний архиепископ

Глава 14
Святой отец, уже в летах, с сухим постным лицом, тонкими губами, взошел на кафедру, прищурившись, окинул взглядом аудиторию, про себя пересчитав присутствующих клириков - студентов духовной семинарии, и зычным, совсем несоответствующим такому тщедушному телу голосом принялся читать чуть нараспев главу четвертую Книгу Бытия:
- "И сказал Каин Авелю, брату своему. И когда они были в поле, восстал Каин на Авеля, брата своего, и убил его. И сказал Господь Каину: где Авель, брат твой? Он сказал: не знаю, разве я сторож брату своему? И сказал: что ты сделал? голос крови брата твоего вопиет ко Мне от земли; и ныне проклят ты от земли, которая отверзла уста свои принять кровь брата твоего от руки твоей; когда ты будешь возделывать землю, она не станет более давать силы своей для тебя; ты будешь изгнанником и скитальцем на земле".
Святой отец умолк, оторвав взгляд от Священного Писания, еще раз оглядев клириков, поинтересовался:
- Кто ответ мне: за что Каин убил Авеля?
Аудитория загудела, и не один, а несколько голосов воскликнули, вторя друг другу:
- Старший брат позавидовал младшему. Ведомый завистью, совершил грех убийства.
Святой отец улыбнулся, в уме подумав: это легкий вопрос, но что дальше? и спросил еще раз:
- Кто скажет: почему Господь выбрал дары Авеля, а не Каина?
Среди учащихся на миг повисло молчание: не каждый знал правильный ответ, а те, кто догадывался, боялись высказаться, ибо могли ошибаться. Наконец, со скамьи поднялся один юнец - невысокий, светлоглазый, рыжеволосый, молвил:
- Я могу ошибаться, но Каин, в отличии от брата, принес жертву Богу не от сердца и не самые лучшие плоды своего труда, ибо пожадничал пред Ликом Господа.
Договорив, он вновь уселся на скамью, чувствуя десятки пар глаз, уставившихся в его сторону. Духовный отец вышел за кафедру, в руках перебирая четки, молвил:
- Ты правильно ответил. Вот, - он вытянул руку вперед, разогнув два пальца, - две составляющие - жадность и зависть привели к душегубству, ибо пороки все взаимосвязаны между собой, и если человек откроет сердце для одного греха, то за ним последуют остальные окаянства.
После учебы клирики покинули стены семинарии - до вечера еще оставалось достаточно свободного времени. За воротами духовного университета стоял, нервно переминаясь с ноги на ногу, Михал. Глазами он обегал семинаристов, выискивая среди них брата. Последним в дверях показался Овсеп. Задумчивый, весь погруженный в себя, лицо уставшее, бледное, с кругами под глазами, но даже так он выглядел много величественнее, благороднее в длинной черной сутане,нежели его младший красавец брат.
Михал помахал рукой, призывая Овсепа подойти. Тот не заставил себя долго ждать, однако на лице его читалось недоумение: что еще понадобилось на сей раз необузданному братцу?
- Овсеп, - начал Михал, но осекся: не хотелось переговариваться через высокую ограду, - мне необходимо тебя просить об услуге, дело серьезное, не терпящее отлагательств. Можешь подойти ко мне?
Старший брат вышел за кованые ворота, встал вплотную к нему, словно меряясь ростом, и с ухмылкой спросил, скрестив руки на груди:
- Что на этот раз? Тебе нужно помочь с учебой или договориться с преподавателем дать тебе шанс исправить оценку?
- Если бы, - со вздохом молвил юноша, потупив виновато взор.
- Тогда что произошло? Говори же, не томи!
- Обещай ничего не рассказывать матушке.
- Господи, да что стряслось-то? - воскликнул Овсеп, едва сдерживая гнев. - На счет матушки не беспокойся: все сохранится в тайне.
- Дело было так: однажды я решил попытать судьбу в игровом доме - может, что-то выиграю - так рассудив. В том злополучном месте, к несчастью, встретился с одним человеком: истинный мошенник, скупщик краденного и ростовщик, однако в картах ему равных нет. Вообщем, не буду голословным: сегодня мне необходимо либо отыграться, либо... отдать ему некоторую сумму денег.
- Сколько? - на удивление спокойно поинтересовался Овсеп.
Михал шепнул ему на ухо, тот так и побледнел, широко раскрыв глаза, воскликнул:
- Ты болван, я убью тебя! - но разом осекся. ибо его крик привлек внимание случайных прохожих, в недоумении бросивших в его сторону взгляды.
- Так ты поможешь или нет?
- Веди меня в этот игровой дом, - сказал Овсеп не своим голосом, в голове готовя тысячи казней для Михала.
Через час они стояли у закрытых дверей игрового дома. Михал неспроста вел брата кружным путем, желая оттянуть время. Сейчас он чувствовал себя глубоко несчастным из-за сложившейся ситуации, корил себя за то, что так подло подставил под удар Овсепа, от которого не видел ничего, кроме хорошего; и вот теперь этот замечательный человек, заменивший ему отца, стоял перед входом и каким-то недоверчивым странным взглядом посматривал то на вывеску, то на Михала.
- Зачем ты привел меня сюда? Они откроются лишь поздним вечером.
- Нет-нет, Овсеп, постой. Достаточно постучать и сообщить, что мы пришли к пану Лисовицкому; он всегда обитает здесь со своими соучастниками, прокручивают грязные делишки.
- Каким образом тебя угораздило с ним связаться? Ну да ладно, - Овсеп глубоко вздохнул и трижды постучал.
Щелкнул замок. Дверь отворила невысокая пышнотелая барышня в ярком платье с открытыми плечами. Окинув надменным взглядом непрошеных гостей, красавица скривила рот и спросила:
- Господа, вы не умеете читать? Не видите: мы закрыты?
- Мы с важным поручением к пану Лисовицкому, - с гордым видом ответил Овсеп, едва сдерживая смех при виде, как изменилось лицо барышни.
- Ну, если вы к пану Лисовицкому, то другой разговор. Заходите, красавчики, - она осмотрела Овсепа с ног до головы и кокетливо ему подмигнула.
Братья прошли за ней в отдельный зал, там за круглым столом восседал человек в окружении двух важных джентльменов и что-то показывал им в коробках. При виде вошедших он резко закрыл крышки и передал коробки товарищам со словами: "уберите скорее". Красотка приблизилась к пану и, наклонившись, шепнула в ухо:
- Эти двое к вам.
- Хорошо, пусть присаживаются за стол, а ты закрой дверь и никого сюда не пускай. Поняла?
- Да, да, пане, - женщина поспешно засеменила к выходу и наглухо закрыла за спиной дверь.
Овсеп, а за ним и Михал подошли к столу, за которым вальяжно сидел, положив ногу на ногу, пан Лисовицкий, в зубах он держал дорогую сигару, а на левом мизинце красовался перстень с черным камнем. Овсепу стоило лишь раз взглянуть в его лицо, дабы испытать неприятные чувства: пан был лет сорока-сорока пяти, невысокий, худощавый, со светло-рыжими редкими волосами и тонкими усиками на бледном невзрачном лице, особенно привлекали внимание глаза - маленькие, близко посаженные, почти бесцветные: такое безобразное обличье полностью соответствовало его подлой душенке. Потушив сигару, Лисовицкий усмехнулся, напомнив этим хитрого кота-плута, что всегда поджидает случая стянуть что-либо со стола, проговорил:
- Что, Михал, пришел отыграться?
- За меня отыграется брат, - резко ответил юноша.
- Ха, а я-то думал, что клирик собирается обличать меня в грехе, - он громко рассмеялся, за ним потонули в хохоте его соратники.
Овсеп уселся напротив пана, с гордым видом сказал:
- Желания отыграться у нас много, а времени мало, и потому я считаю, что вы готовы.
- Ну что ж, святоша, я крайне польщен твоим благородством и готов сразиться в честном поединке.
Разложили карты, каждый взял из колоды определенное количество, сложили веером. Началась игра. Овсеп сидел невозмутимый, спокойный, пан Лисовицкий щурил маленькие глаза, хитро усмехался, ни на секунду не сомневаясь в собственной победе. Михал стоял позади брата, с тревогой теребил пальцами: если и Овсеп проиграет, что тогда? Товарищи мошенника перестали о чем-то переговариваться, с интересом наблюдали за ходом игры. Прошел час, другой. Лисовицкий нервно покуривал, все еще уверенный в себе, а игра не кончалась - противник оказался на редкость ловким. Часы пробили пять вечера, бой на картах продолжался. Михал и те твое в нетерпении переставляли ноги, явно утомившись стоять. Наконец, когда колода почти опустела, Лисовицкий с присущей ему мошеннической улыбкой, затянув сигару, произнес:
- Ну что, клирик, готов к поражению? - и положил на стол четыре карты короля. - Еще никому и никогда не удавалось обыграть меня. Ваши деньги отныне мои.
Овсеп ничего не сказал, нарочито грустным видом он кивнул противнику, словно приободряя его, и положил на его карты свои - четыре туза. В воздухе повисло затяжное молчание, длившееся несколько секунд, а казалось, будто прошла вечность. Михал широко улыбнулся, с благодарностью и гордостью посмотрев в сторону брата, а пан Лисовицкий стал еще бледнее, на его выпуклом лбу и впалых щеках выступил холодный пот. Какое-то время он изредка переглядывался со своими приятелями, не осознавая до конца поражение, но придя в себя, сжал кулак и с громким проклятием накинулся на Овсепа:
- Ах, ты, грязный святоша, не уйти тебе живым!
Овсеп в мгновении ока перехватил тонкое запястье противника своей большой рукой, проговорил с улыбкой:
- Признай на сей раз свое поражение, ты же ведь уважаемый господин, а не какой-то неразумный мальчишка, - немного повернув голову, молвил, - Михал, подай мне ту расписку.
На глазах изумленных мошенников он разорвал договор, добавил:
- Отныне мы квиты, панове, и не имеем друг к другу никаких претензий, - с этими словами Овсеп поднялся во весь рост, распрямив плечи, и вышел вон из зала, за ним, не отставая, юркнул в дверной проем Михал, оставив за спиной изумленного Лисовицкого.
У входа их дожидалась все та же пышнотелая красотка. При виде братьев она подарила им свою обворожительную улыбку и, спровадив, пожелала всего хорошего, довольная тем, что они оставили Лисовицкого с носом.
Братья шли по вечерним улицам Львова в полном молчании, невидимая гнетущая тревога нависла над ними. Овсеп шагал впереди, Михал семенил чуть поотстав с опущенным виноватым лицом. Теперь как никогда юноша чувствовал редкую привязанность к старшему брату и в то же время ни разу за все время не высказал своего расположения к нему, не поблагодарил добрым словом, однако его робкое молчание говорило больше, нежели тысячи слов. Дойдя до семинарии, они остановились. Овсеп глянул в серые вечерние небеса, в которых поблескивали первые звезды, и сказал:
- Как часто судьба поворачивает наши жизни по неизведанным дорогам. Бывает подчас: ты просыпаешься одним человеком, а засыпаешь другим.
- Ты все еще сердишься на меня? - поинтересовался Михал с надеждой в голосе.
- Я стал бы лгуном, если ответил бы отрицательно, но ты мой брат и посему я, как твой попечитель после матери, скажу: да, во мне все еще сидит злоба, да, мне стыдно за тебя. Но более всего меня гнетет страх.
- Ты испугался пана Лисовицкого?
- Я испугался не за себя, а за тебя. С этой минуты запомни: твоя семья волнуется и не желает твоей погибели, а посему не будь строптивым и думай о людях, что бескорыстно любят тебя.
Последние слова острым ножом впились в сердце Михала, тугой комок подступил к его горлу. Из последних сил он сдержал тяжкий вздох, что грузом лег на его душу. Ему вдруг стало несказанно жаль Овсепа, бедную матушку, маленького Мечислава, и внутри, оплакав нахлынувшие трогательные чувства, Михал попрощался с братом у ворот духовной академии и отправился к себе в общежитие по ставшим совсем темным улицам.