Последний архиепископ

Глава 20
В большом кабинете учредителей Сейма львовской правящей партии, за дубовым столом на высоких резных стульях сидели двое - святой отец Жозеф Теофил Теодорович и секретарь митрополичьего суда Адам-Стефан Сапега. Погожее утро зимы. За окном крупными хлопьями падает снег, причудливой горкой ложится на каменные плиты подворья, на вымощенные гравием мостовые и проспекты. Уже как час солнце освещало белую землю косыми лучами и они тонкими стрелами проникали в комнату, яркими бликами играли на лакированной гладкой поверхности роскошной мебели.
Поеживаясь от неприятного холода, Адам Сапега приблизился к камину, протянул к огню руки и, немного согревшись, вернулся на свое место.
- Ненавижу зиму, все время чувствую в такую пору хандру, - молвил он, постукивая пальцами по гладкому столу.
- А я более всего не люблю раннюю весну или позднюю осень: грязь, слякоть, дожди и вечно хмурое небо. Нет, уж лучше зима с ее белоснежным чистым снегом, - ответил приглушенным голосом Жозеф Теофил и с грустным-мечтательным взором уставился в окно, белоснежное покрывало северной стороны напомнило белокурые пышные локоны Магдалены.
Память о далекой, уже утерянной возлюбленной глубоким шрамом осталась в душе, а ее теплый прекрасный облик дымкой растворился сквозь туман времени. За столько лет их вынужденного расставания Жозеф вспоминал о ней лишь в тихие часы утра или перед сном, это придавало ему силы и давало надежду на счастливое будущее. Облачаясь в рясу, он как бы сам-собой заставлял память прятать Магдалену, ибо нынешняя жизнь на век перечеркнула ее с ним, но когда он снимал с себя тяжелые мешковатые одеяния - как груз накопившихся забот, то становилось ему легко и просто, внутри опять просыпался Овсеп - тот юноша с густыми каштановыми волосами и задорной улыбкой, а рядом стояла в видении Магдалена - тонкая, белая в нежно-голубом платье, и по подолу ее струился сказочно-невидимый свет. Окрыленный невероятным-привычным видением, отец Жозеф не сразу окликнулся на голос Адама, и когда тот повторил вопрос, как бы очнулся ото сна, вернулся в ставший обычным мир.
- С тобой все в порядке, Жозеф? - вопросил Сапега, в недоумении глядя на друга.
- Да... да, все хорошо.
- Ты хорошо себя чувствуешь? Может, позвать доктора?
- Что ты? Пустяки. С утра немного болела голова, вот и все.
- Ты завтракал?
- Немного перекусил по указу матери. Она, родимая, как и прежде продолжает заботиться обо мне.
- Я прикажу принести нам что-нибудь. Я вижу: ты бледен, а под глазами темные круги. Следи за своим здоровьем, ты нам нужен.
Слуга принес в кабинет на подносе жареную в соусе курицу и картофель, приправленный зеленью. Отведав горячие блюда, святые отцы поблагодарили Господа за дарованную трапезу и вернулись к серьезным - не церковным делам. Вопросы касались как нарастающего в среде поляков недовольства властью Русской Империи с одной стороны и гнета Австро-Германии с другой; если русские как родственный по крови и языку народ шли на переговоры на счет независимости Польши, то властолюбивые воинственные немцы, впитавшие победоносный дух предков-рыцарей и перешедшие несколько веков назад в лютеранство, душили польский народ, не давали позволения в школах и университетах вести предметы на польском языке, считая славянское наречие варварским.
Не будучи поляком по крови, отец Жозеф, тем не менее, являлся им по духу, а настоящая родина, раскинувшаяся за кавказскими горами, была чужда и невидима ему вопреки тому, как страна, протянувшаяся от восточно-европейских степей до карпатских вершин, стала прибежищем и родным домом его предков, прибывших в средние века в Речь Посполитую из Киликии. За много столетий армяне впитали жизнь и мораль полков и литовцев, перешли в католицизм - оставив для служения церковно-армянский язык, изменили имена и фамилии, а ныне, глядя на облик свой, Жозеф Теофил Теодорович примечал, что лицом похож на поляка. Вот потому судьба польской стороны стала для него делом чрезвычайной важности - наряду с духовной жизнью.
Адам-Стефан Сапега налил в кубки искристое красное вино, рубином блестевшее в лучах солнца. Жозеф взял свой бокал, подумав про себя, как сильно вино похоже на гранатовый сок, пригубил два глотка, с наслаждением ощущая, как горькая влага горячим потоком стекла по пищеводу в желудок, как кровь забурлила, побежала по венам. Стало тепло, а изнутри даже жарко, усталость как рукой сняло.
- Прекрасное вино, урожай собран с греческих виноградников, - Сапега осушил свой кубок, слегка улыбнулся.
- Тепло ценишь лишь в зимнее время.
- Человеческая природа неблагодарна, всегда стремится к тому, чего нет, и не ценит сегодняшние блага.
- Господь умер за наши грехи, омыв своей кровью истлевшие кости праотца Адама, тем самым освободив человечество от первородного греха. Грустно мне на душе от того, что многие позабыли сию жертву, впав в безверие и верша беззакония.
- Грешники будут наказаны за творимые злодеяния: если не в этой жизни, то в вечности.
- И даже у заклятого грешника есть шанс исправиться, раскаявшись и встав на путь истинный. Воистину, первым в рай вошел разбойник Дисмас.
- Милость Господа безгранична. Аминь.
- Аминь.
Наступила тишина. С улицы донеслись стук колес экипажей да отдаленные человеческие голоса. В камине затрещало пламя, Адам бросил два полена и кабинет осветился ярким светом, почти потухший огонь вновь вспыхнул ровным пламенем. Святые отцы продолжали сидеть в полном молчании, до собрания Сейма оставалось еще пару часов, а в такие моменты время тянулось дольше обычного. Наконец, Сапега нарушил мирную тишину, с надеждой в голосе сказал:
- Отец Жозеф, я немало общался с людьми нашей святой церкви, достаточно повидал и монахов, и викариев, и кардиналов. Среди них были и почтенные отцы церкви, и разочаровавшиеся в жизни люди, но больше всего мне приятно проводить время в общении с тобой. Ты мой друг, но не в этом суть. Ты умный человек, Жозеф. Ты многое знаешь, еще больше умеешь. Твоя деятельность на церковном и политическом поприщах дошли до архиепископа, который не раз упоминал о тебе в письмах к Его святейшеству Папе Пию Х, и Ватикан одобряет твои начинания.
- Не думаю, что кто-то интересуется мной, ведь кто я такой? Я служу во львовском приходе, даю советы о жизни людской, разве мало таких, как я?
- Если Его высокопреосвященство Николай Исаакович заручился поддержкой на счет тебя, значит, ты достоин большего. Дай Бог, и имя твое войдет в аналог истории нашей святой церкви. К тому же, я не с проста затеял этот разговор: мы много говорим о тебе и сам кардинал львовский дал тебе согласие об основании католического издательства; он не раз читал твои труды и восхищался их слогом и той силой веры, что рождается в твоей душе.
Жозеф Теодорович был на седьмом небе от счастья. Он горячо благодарил друга и кардинала, открывшего ему двери на путь великих свершений. Защитив кандидатскую, святой отец, не откладывая дела в долгий ящик, организовал при своем приходе издательство "Католическое движение". С тех пор, как считал, он не станет держать мысли, думы в себе, при помощи книг он передаст верующему миру то, что ведал и во что верил всю жизнь. "Господь Иисус Христос есть в моем сердце, и Его длань поддерживает силу во мне, чтобы жить", - такими словами отец Жозеф закончил свою первую статью в сборнике событий католической жизни.
Его ум и жажда познания обратили взоры многих на некогда неизвестного армянского прихода, и не прошло года с момента последней публикации, как он стал наставником юных польских патриотов - юношей тринадцати-пятнадцати лет от роду, жаждущих мира и покоя на родной земле.
В колледже, где вместе с армянскими мальчиками, обучались поляки, литвины и русские, святой отец читал лекции по истории Польши, как создавалось-расширялось королевство, как, противостоя крымским кочевникам, страна постепенно добивалась независимости. Отдельной стороной шли уроки духовные: раз за разом, повторяя слова из священного Писания за отцом Жозефом, ученики заучивали наизусть притчи и божьи законы, для себя запоминая десять заповедей добродетели, некогда ниспосланные пророку Моисею на горе Синай.
- "Неправедный пусть еще делает неправду; нечистый пусть еще сквернится; праведный да творит правду еще, и святый да освящается еще. Се, гряду скоро, и возмездие Мое со Мною, чтобы воздать каждому по думам его".
А юноши хором вторили за отцом Жозефом слова из книги Откровения.
Жозеф окидывал взором класс - так когда-то делал святой отец в духовной семинарии, сказал, воздев указательный палец десницы вверх:
- "Бойся Бога и заповеди Его соблюдай: ибо всякое дело Бог приведет на суд и все тайное, хорошо ли оно или худо".
Урок подошел к концу. Отроки под его благословение по одному покинули класс, а Жозеф, уставший, голодный, отправился в обитель, ставшее его родным домом. По дороге он завернул в дом Михала - дела и заботы не позволяли часто праздно ходить по гостям, и в том заключалось свое тайное счастье: чем реже виделись они с братом, тем дороже были сие встречи. В доме Михала гостила Гертруда, это хорошо, что мать рядом. Брату недавно исполнилось тридцать один год, трудно было распознать в этом гордом молодом мужчине в гусарском костюме, с малолетними сыновьями и дочерьми на руках того веселого, озорного мальчика с задорными, светящимися звездочками очами. Куда делась та удаль? Осталась в далеком детстве или уснула глубоким сном под сердцем за время прожитых лет?
Между братьями беседа почему-то не заладилась, несколько вопросов-ответов вежливости. Гертруда материнской заботой старалась растопить этот лед, сковавший их недавнюю дружбу: ведь Михал остался во Львове лишь ради Овсепа, но это лишь усугубила пропасть между взрослыми сыновьями. Михал, с усмешкой окинув взором рослую фигуру брата, спросил:
- Неужто твои книги кто-то читает? Хочешь сказать, есть те, кому интересны рассуждения о вечном отца Жозефа?
- Мое издательство работает и довольно успешно, значит, кому-то интересны те мысли, написанные моей рукой, - спокойно ответил Жозеф.
- Да брось ты, Овсеп! Когда же ты успел стать философом, коль сам мне когда-то признался, что философия чужда тебе?
- Михал, прекрати сию же минуту! - в гневе воскликнула Гертруда и машинально наклонилась к Жозефу, желая оградить его от зла.
- А почему я должен молчать, тем более, в собственном доме? Почему не смею сказать правду?
- Какую правду? - удивилась женщина.
- Правда заключается в том, что мой любимый братец, открыв издательство, печатает свои же собственные книги, не желая показывать миру других, может статься, более талантливых авторов. Как мыслите, за что такая немилость к иным дарованиям?
- Настоящий талант есть дар Божий, его не сокроешь под землей, - проговорил святой отец.
- Конечно, не скроешь, если не губить его на корню и не мешать его росту.
- Скажи, Михал, - Жозеф распрямил плечи, строго глянул брату в лицо, - за что Каин убил Авеля?
- Думаешь, кроме тебя того никто не знает? Или, облачившись в сутану, ты стал равным Богу?
- Так за что убил Каин Авеля?
- Из-за зависти, вестимо. Да только запамятовал ты, что убийцей оказался старший из братьев.
- Ты стал невыносим, Михал! - в гневе проговорила Гертруда, встав с дивана. - Мы с Жозефом приехали лишь ради тебя, чтобы увидеться, а теперь осознали, что в твоем доме нам не рады, - обратилась к старшему сыну, - пойдем, Овсеп, нечего нам здесь делать.
Михал был рад проводить их. Каждодневная служба, не оправившаяся от последних тяжелых родов супруга да дети со своими заботами бременем легли на его плечи разом. Старшего брата он любил как прежде и рад был его повышению, да только усталость от семейных забот сделали свое дело: Михал позавидовал безбрачной свободной жизни Жозефа.