Последний архиепископ

Глава 22
2 февраля 1902 года в торжественной обстановке армянского собора краковский епископ Ян Пузына, заручившись, как то было принято решением императора Франца Иосифа и провозглашением Папой Римским, совершил освящение Жозефа Теофила Теодоровича в сан архиепископа армянского львовского прихода. Новому архиепископу было всего лишь тридцать семь лет. Облаченный в новое золоченое одеяние, всматриваясь на десятки свечей, ярко освещающих высокие своды собора, он едва сдерживал порыв противоречивых чувств: неужто взлет случился так быстро, так неожиданно, что он даже не смог вдоволь насладиться тихой мирной жизнью маленького прихода?
Единственные, кто искренне радовался за отца Жозефа, были его мать и братья. Последнее недопонимание между ним и Михалом осталось в прошлом: младший брат горячо раскаивался в своих необдуманных словах, и теперь Жозеф виделся ему не тем, кем был сейчас, а прошлым Овсепом - молодым, веселым, в английском жокейском костюме. Михал и Мечислав со своими семьями, Гертруда прибыли на церемонию в Краков. Отец Жозеф видел в толпе мать и братьев, и сердце его переполнялось благодарностью к родным, поддерживающих каждый его шаг.
Вечером, уставший, счастливый, он выкрал время, дабы вдоволь пообщаться с семьей. Взяв в глубоком почтении Гертруду за руку, он сказал:
- Мама, теперь ты видишь, что я ступил на другую ступень, отныне ты будешь жить, не зная горестей. Ты, которая пережила столько потерь, станешь уважаемой дамой, и все с должным достоинством станут говорить с тобой.
- Сын мой, я счастлива видеть тебя таким. На тебя возложена великая миссия и власть, но помни, что и ответственности у тебя больше. Справишься ли, выдержишь ли ты сию ношу?
- Я стану молиться и Господь не оставит меня Своей милостью, я еще молод и полон сил. Все будет хорошо.
- Дай-то Бог, родной мой, - женщина провела старческой рукой по его выбритым щекам, мельком взглянула на младших сыновей, сидящих в окружении жен и детей, затем вновь посмотрела на старшего сына и горестно вздохнула, скрыв лишь ей одной понятную тоску.

Львов вышел встречать кортеж нового архиепископа, ранее доказавшего пастве своей силу духа и крепость веры. Святые отцы плотным кольцом окружили Жозефа Теодоровича, соблюдая определенную дистанцию между ним и праздными зеваками из числа армянской львовской диаспоры, а также верующих поляков. Архиепископ - молодой, высокий, стройный, с ясным приветливым выражением лица кивком головы приветствовал толпу, осенял собравшихся крестным знаменем, широко взмахивая руками.
Процессия прошла по главной улице, запруженной толпой, остановилась у ворот старинного армянского собора, построенного век назад. Отец Жозеф поднялся по ступеням, еще раз обратил взор на собравшихся и, благословив их, скрылся в высоких дверях, за ним стройными рядами по двое последовали ксендзы, по их плечам складками ниспадали черные накидки, растворяясь в подолах ряс.
В соборе горело больше свечей,нежели прежде, хор церковного песнопения заполнил видимое пространство высокими сильными голосами, вторя раз за разом древне-армянские позабытые в народе слова. У алтаря в золоченых одеяниях плотного широкого покрова возвышался архиепископ, на гладко выбритой голове красовалась митра - разве мог он мечтать о том год назад? Отныне в его длани власть над душами польских армян - то паства его, а он ее пастух, и возвышенное чувство скрытого удовлетворения в осуществлении мечты омыло его сердце теплой-ласковой волной.

Не прошло недели, как отец Жозеф Теофил Теодорович переехал из кельи во дворец при главном соборе, вместе с ним - на первом этаже старинных роскошных хором поселилась Гертруда. Мать была несказанно счастлива за сына, с нескрываемым восторгом и восхищением ступала она по мраморному полу дворца, ее маленькие ножки в изящных туфельках утопали в ворсистых иранских коврах, украшавших холодные полы спален. Толстые высокие колонны, подпирающие потолки главных комнат с позолоченной лепниной, большие окна, сокрытые до сей поры тяжелыми шторами с кистями и бахромой, серебряные подсвечники, винтовая широкая лестница с резными перилами, уходящая на верхний этаж и длинные, словно туннели коридоры - даже усадьба князей Давидовичей, некогда казавшаяся неким подобием замка, ныне блекла перед величеством дворца Его высокопреосвященства.
По высокой лестнице, устланной алой ковровой дорожкой, архиепископ поднялся на верхний этаж, все еще не веря, что отныне этот дворец принадлежит ему - до конца жизни. Неужели то правда, или это долгий сказочный сон? Нет, это реальность, он не ждал, не надеялся занять место Его высокопреосвященства, но судьба сама - без его ведома, преподнесла сий дар - за некогда скрытую нужду или же глубокую веру, что приобрел он в ночных покаяниях?
Слуга провел отца Жозефа в его комнату. Спальня оказалась просторной, с высоким потолком, с которого свешивалась хрустальная люстра. Окна выходили в сад, ныне окутанный, обеленный снегом, летом деревья разрастутся и сад вновь засияет зеленью листвы. В глубине комнаты, на постаменте, между резными колоннами, стоящими с двух сторон, располагалась широкая кровать под серебристо-зеленоватым пологом, концы которого были подвязаны бежевыми кистями; само ложе застилалось красным, с золотым напылением, одеялом. Напротив разместился низкий круглый столик, по бокам от него два кресла-стула с мягкими спинками и резными подлокотниками, но главным украшением опочивальни являлся камин в стиле барокко, созданный неизвестным мастером веком назад, чье имя давно кануло в поток прошлого времени.
У Жозефа аж дух перехватило от роскоши, окружающей его, и чьим хозяином он теперь являлся. Да, это его дом, его обитель, где он и стареющая Гертруда обретут долгожданный-зримый покой.
За спиной зашуршали юбки, архиепископ обернулся - в дверях стояла мать. Робко, будто чужая, она прошла в опочивальню, с восторгом возложила правую ладонь к сердцу, проговорила:
- Сын мой, здесь все так прекрасно, что мне не хватает слов выразить те чувства, переполнявшие меня.
- Отныне и впредь этот дворец наш и ты вольна выбрать любую из комнат, какую пожелаешь.
- Сын мой родной, я счастлива за тебя, но...в этом доме все так красиво-роскошно - то не для меня. Я привыкла к скромности тихой обители, к маленькой кельи, куда струей лился дневной свет, душу мою переполнял благоговейный трепет перед Господом, и уста мои сами шептали благодарственную молитву. А ежели сейчас я подвергнусь соблазнам мирского богатства, то потеряю тот божественный свет, оберегающий меня от греха. Так что прости мое упрямство, но я выбрала себе комнатку, подобную той кельи, она располагается прямо под твоей спальней.
- Как пожелаешь, моя драгоценная матушка, - воскликнул, растроганный ее словами, отец Жозеф.
Он приблизился к ней, взял за руки и покрыл их поцелуями, обдав горячим дыханием. Он был готов пасть перед не на колени, прижаться как когда-то в детстве, но вместо того проговорил:
- Весь дворец - твой, ты тут полноправная хозяйка! Прикажи слугам приготовить тебе спальню.

Вечером того же дня за длинным столом ужинали Гертруда и ее сыновья - все трое. Михал и Мечислав-Давид приехали гостями к брату: давно ли семья собиралась вот так просто за одним столом? Слуги подали в старинной утвари мясо, политое гранатовым соком, зажаренные на огне овощи и свежеиспеченные лепешки. Теодоровичи вкушали сытный ужин, вели легкую непринужденную беседу. Ненароком вспомнились былые годы, прожитые в Станиславове, их прежний дом под зеленью деревьев. Тогда все они - юные, беспечные, не видя ни хлопот, ни забот. проводили в праздности дни. Михал со смехом рассказал, как тогда в Овсепом чуть было не налетели на Галинку и она, бедняжка, не устояв на ногах, рухнула на земь вместе с бельем. Было весело - впервые за многие годы, единственное, они ни разу не упомянули имя Катаржины, дабы не бередить глубокую рану.
Скромно, стараясь не шуметь, с робким взором в столовую вошел дворецкий, на подносе держа деревянную, изукрашенную узорами, шкатулку. С почтением склонив голову перед Жозефом Теодоровичем, проговорил:
- Ваше высокопреосвященство, это вам дарственное приношение.
Святой отец принял подарок, в шкатулке лежала облатка - тонкий листок выпеченного пресного теста с изображением христианского креста. Более ничего в шкатулке не было, даже письма, от кого сий дар. Гертруда выпрямилась, взглянула на дворецкого со склоненной головой, в душе у нее неожиданно зародился страх - нечто похожее она испытывала у ложа умирающей дочери. Материнское сердце сжалось, с не присущей ей быстротою она рванулась с места, силой выхватила из рук сына облатку, воскликнула:
- Не ешь!
- Что происходит, мама? - в недоумении крикнул Жозеф. Михал и Мечислав повскакивали со своих мест, ринулись на помощь брату.
Гертруда бросила облатку кошке (дворецкий, пользуясь переполохом, поспешно удалился), та с жадностью проглотила хлеб и, жалобно замяукав, упала, распластавшись на полу, ее лапки продолжали подрагивать в предсмертной агонии, а из оскалившейся пасти потекла пена, смешанная с кровью. Все четверо смотрели на умирающую кошку, в комнате воцарилось страшное молчание. Мечислава бил озноб, Гертруда силилась не заплакать, а Жозеф превратился в миг в безмолвную статую, он не чувствовал ничего и не думал ни о чем, словно душа его вместе с кошачье рассталась с телом. Один лишь Михал мог трезво мыслить; не долго думая, обуянный гневом за брата, он ринулся следом за дворецким и догнал того у входной двери, когда он собирался уже было пуститься в бега. Схватив его за руку, Михал больно потянул его к себе, спросил:
- Говори, кто приказал отравить отца Жозефа?
Лже-дворецкий затрясся от страха, он осознал, что план побега не удался и жизнь его висела на волоске. Потеряв дар речи, он не мог вымолвить ни слова. Михал сгреб его, со все силой затряс за грудки и на ухо прокричал:
- Признавайся, сын ослицы, кто подослал тебя, кто дал приказ отравить архиепископа?
Теряя рассудок, он неистово принялся бить лазутчика. Уворачиваясь от ударов, весь в крови, лже-дворецкий пал на колени, с горючими слезами взмолился:
- Не убивайте меня, сиятельнейший пан, я вам все обскажу, все выдам как на духу, только не делайте мне больно!
- Ты признаешься отцу Жозефу, сию же минуту.
В гостиной его усадили в кресло, скрутив руки. Михал и Мечислав встали от него с двух сторон, взгляд их был грозен. По другую сторону восседал с важным видом архиепископ - ничего общего с прежним простым веселым человеком. Лже-дворецкий в испуге поглядывал на братьев, с невысказанной мольбой во взоре окинул Гертруду - та, все еще бледная, немногословная, даже не посмотрела в сторону несчастного: случилось чудо, что ей удалось спасти от тайного яда любимого сына.
- Рассказывай! - грозно проговорил отец Жозеф, вперив злые суженные глаза на пленника. - Кто подослал тебя ко мне? Кто приказал отравить меня?
Лже-дворецкий стал жалобно что-то лепетать в свое оправдание, по его щекам текли слезы, губы дрожали. Михал склонился над его ухом, прошептал:
- Если ты сию же минуту не признаешься, мы посадим тебя в подвал к голодным крысам. Подумай, что тогда с тобою будет.
- Прошу, панове, не убивайте меня... Я... я не хот...тел никого убивать, это... это не я...
- Сказывай, кто подослал тебя, ну? - Михал ударом кулака стукнул пленника по носу, под фалангами пальцев хрустнула переносица, из ноздрей закапала кровь. - Ты хотя бы осознаешь - на кого руку поднял? Ты только что чуть было не отравил святого отца, архиепископа. Осознаешь свой грех?
- Да... я виноват, что поверил им. Они... они обещали мне награду за жизнь Его высокопреосвященства.
- Кто "они"? Назови имена, глупец! - Михал схватил его за грудки, готовый задушить из-за брата, но пленника спас ровный, но твердый голос отца Жозефа - того, кому он преподнес отравленную облатку.
- Успокойся, Михал, парень не виноват, он всего лишь пешка, слуга, подосланный моими врагами.
- Отвечай Его высокопреосвященству! - подала, наконец, голос пришедшая в себя Гертруда, былое состояние сменилось в ее душе непомерным гневом.
Зажатый в тиски со всех сторон, теперь уже заботясь о сохранности собственной жизни, лже-дворецкий поведал всю правду и даже назвал имена святых отцов, некогда мечтавших занять место Николая Исааковича. Выслушав его сбивчивый рассказ, братья Теодоровичи отпустили молодца, но с одним условием - чтобы духу его не было во Львове, тем самым спасли ему жизнь. После Жозеф Теофил окинул родных хитрым взором - казалось, он придумал свой, секретный план. Вслух сказал:
- Я пришлю святым отцам в шкатулках облатки - не отравленные, то будет уже мой дар им.
Михал и Мечислав-Давид улыбнулись, в душе завидуя умному старшему брату.
Эту ночь они провели без сна: слишком большое потрясение случилось сим вечером, слишком многое они пережили за столь малое время.