Последний архиепископ

Глава 30
Отец Жозеф не торопился. Всю свою силу, все мысли направил на написание книги и научную деятельность. Ровно через год после возвращения из Святой земли он благодаря обширным связям и дальней дружбы с краковским кардиналом Адамом Сапегой получил докторскую степень в области священного богословия в университете Яна Казимежа - том самом, где когда-то учился на факультете духовенства, будучи юным клириком. Теперь он сам стал профессором богословия, проведя кропотливый труд над научным проектом - закончился второй жизненный круг.
Когда архиепископ переступил порог аудитории, сердце его замерло, а горло сдавил тугой комок. Раньше здесь, на этой самой кафедре, окидывая строгим взором студентов, читал лекции старый святой отец - его наставник и руководитель, сыгравший в его жизни не последнюю роль. Теперь того преподавателя давно нет в живых, а он, отец Жозеф Теофил Теодорович, заняв место покойного, окидывает строгим взглядом аудиторию, забитую молодыми клириками. Как быстро летит время: много лет назад он сам сидел на галерке, с тревогой ожидая, когда произнесут его имя, а во время семинаров и экзаменов с надеждой в душе молил об отличной оценке. Архиепископ понимал студентов - еще таких молодых, розовощеких, их желание проводить время в безмятежной праздности, но, с другой стороны, отец Жозеф, сам того не ведая, стал строгим, требовательным преподавателем, и, чаще всего студентам приходилось ходить на пересдачи, дабы святой отец посчитал их ответы достойными.
Все оставшееся время - те немногие часы покоя и тишины, архиепископ отдавал книге. Воротившись поздно вечером и наспех поужинав тем, что приготовили заботливые руки матери. отец Жозеф уходил в кабинет и сидел за работой, иногда за полночь. Рано утром пробуждался бледный, не выспавшийся, с темными кругами под глазами. Гертруда видела его старания, замечала, с какой ревностью он отдался труду, который, по его словам, прольет свет правды и изменит христианские умы навсегда. Она верила в него, всячески поддерживала, в душе гордясь его незаурядным умом; но, с другой стороны, материнское сердце билось в тревоге за здоровье любимого сына: кто знает, как отразится недосып на его физическом состоянии? И не взвалил ли он, сам того не ведая, на свои плечи непосильную ношу?
Минул год, за ним другой. В воздухе по всему миру повисла гнетущая, тяжелая тишина - затишье перед бурей. Никто не знал, что будет дальше, но точно предчувствовали страшные перемены. В это время архиепископ Жозеф Теофил Теодорович был избран членом ЦК Национального школьного совета Галиции - за свою активную научную деятельность, и в то же время оставаясь депутатом верхней палаты австро-венгерского парламента в Вене, что помогло узнать истинные намерения немцев и австрийцев, с давних времен алчущих мирового господства.
В австрийском Сейме депутатов архиепископа не любили - за его пропольскую позицию в противовес немецкой, и, может быть, его бы изгнали из Сейма или даже убрали - австрийцы ненавидели гордого армянина, но на его стороне стоял Ватикан, а за спиной большая епархия армяно-католического прихода, и с этим стоило считаться. К тому же отец Жозеф был умным, образованным человеком, легко разбирающегося в политике и смеющим в раз решать сложные вопросы - а таких людей было немного и каждый снискал почет и уважение. Сам архиепископ осознавал шаткость собственного положения в австро-германском парламенте, но когда на одну чашу весов ставились личные амбиции, а на другую - интересы родной Польши, он, не задумываясь, принял сторону второго, высказав однажды пламенную речь в поддержку польского народа, его языка, а также святой католической церкви заместо лютеранской ереси, кою пытались насадить непреклонные немцы в течении пяти столетий.
- Я говорю вам, советники и господа! Когда великий Наполеон воззрел на Пирамиды Египта, он крикнул своим воинам: "Сорок веков смотрят древности на потомков, и я указываю вам на прошлое человечества". Также и я, господа, представлю прошлое перед вашими взорами. Ради будущего наших детей и внуков, перед самими собой, перед Ликом Господа мы должны нести свет и ясность на сию землю. Стоит приложить усилия, чтобы остаться с чистой совестью ради святого дела. Я не желаю отныне искать собственные выгоды, а хочу лишь блага любимой родной Польше. Я не ищу короны и власти, но желаю одного - чтобы голос польского народа был услышан вдалеке. И ничто, никто не свернет намерения мои с праведного пути. На том целую крест пред Господом Богом! - он перекрестился, приложил распятие к тонким губам, поставив точку в пламенной речи и уверенной походкой, расправив плечи, спустился с кафедры на свое место.
На его стороне было несколько человек из числа отцов-иезуитов, они-то и похлопали в честь архиепископа, однако звук хлопков получился тихим, незначительным, эхом потонув в сводах большого зала. Отец Жозеф краем глаза приметил недовольства в среде австрийцев и немцев, их недобрые взоры, брошенные в его сторону, и почувствовав душой, что нажил себе много тайных врагов.
По возвращении из Вены во Львов Жозеф приступил к ставшим обыденным, но более важным вопросам. Днем читал лекции, после обеда ездил по церквям и соборам, где вовсю шел ремонт. После вечернего молебня, уставший, но счастливый он возвращался домой, а там его встречали сытный ужин и заботы матушки. Так было каждый день, но или... почти каждый день.
Однажды днем архиепископ подъехал к приходу - самому роскошному, который удалось отремонтировать-реконструировать благодаря мастерам-армянам из Турции и Ливана. Это был лучший армянский собор в восточной Польше - его гордость и награда за многолетний труд. Сам собор поражал своей роскошью: редкое сочетание барокко и Востока, созданное руками трудолюбивого народа.
Жозеф глядел, запрокинув голову, на колокольню, на обшитую новой черепицей кровлю, на покрашенную паперть с двумя рядами колонн, и душа его радовалась, мысли воспарились ввысь, перелетев к тем давнишним годам, когда он, будучи еще совсем молодым, взял в управление позабытый всеми приход, и сколько сил потребовалось ему, дабы привести собор и прилегающие к нему школы-семинарии и монастыри в надлежащий вид.
Грёзы о былом прервал звук шагов. Отец Жозеф обернулся и от неожиданности чуть отступил назад. Перед ним стоял православный священник: высокий, гордый, благообразный, с аккуратной густой бородой, глаза серо-зеленые глядели прямо, без доли хитрости или робости, и от его большой фигуры исходили христианское спокойствие и умиротворение.
Первое время два представителя церквей - различные, спорящие во вражде многие столетия, просто изучали друг друга - два противника и пастыри христианских душ. Первым заговорил православный, и к удивлению архиепископа, на прекрасном польском языке:
- Отец Жозеф? Меня зовут отец Игнатий, я являюсь протоиереем - настоятелем нашего храма. Никогда прежде я не говорил с панами-ксендзами, но ныне мне нужно обсудить с вами важные дела.
- Конечно, отче. Проходите, - Жозеф пригласил отца Игнатия в свой кабинет, велев Франциску Комусевичу никого пока не впускать.
Святые отцы сидели за круглым столом на мягких стульях. Беседа не заняла много времени, но была важнее обычных насущных проблем - а именно, решалась судьба православных церквей и всех ее последователей из числа русских и украинцев, кои терпели бесконечные притеснения со стороны католиков и немцев-лютеран. И ранее происходили стычки между ними, но за православных стояла Российская Империя, а сейчас, в событиях последних лет, когда Россия потерпела поражение в войне с Японией, а власть императора шатка, стало некому защищать приверженцев константинопольской веры.
- Я знаю ваши злоключения, отче, - проговорил архиепископ, поддавшись вперед, - но я представитель армян и никогда - ни словом, ни делом не чинил препятствия вашей церкви.
- Но вы, тем не менее, иезуит, тесно общающийся с Ватиканом, и имеющий положение в Сейме и австро-венгерском парламенте. Неужто вы не можете замолвить о нас слово перед австрийцами, что всеми правдами и неправдами стараются погубить наш народ? Император России слаб, сын его неизлечимо болен. Кто еще встанет на нашу защиту?
- В верховном парламенте мое положение шаткое. Меня терпят и ненавидят; лишь власть Папы делает мою жизнь неприкосновенной.
- Но вы умный человек, отец Жозеф. Польша гордится вами. Я читал ваши труды: "О национальном союзе", "Католицизм и цивилизация". Как видите: мы, православные, не какие-то варвары, а люди с любовью к всесторонним мировоззрением. Я не прошу и не требую вашей защиты или покровительства, только замолвите слово о нашей церкви на Сейме или испросите о том отца Адама Сапегу: он, как-никак. краковский кардинал и ваш лучший друг.
- Для того будет мне тяжело, но я лишь могу посоветовать одно, что спасет вас - это официальное признание унии.
- Никогда этого не будет! - вскричал отец Игнатий, с проворной ловкостью вскочив со стула. - Запомни, иезуит, никогда мы не ступим под руку Папы, коего вы почитаете посредником между людьми и Богом. Никогда не признаем верховенство Ватикана заместо Константинополя, и тебе о сим хорошо известно.
Протоиерей замолчал. Тяжело дыша, он какое-то время стоял так в глубоком раздумье, в конце добавил:
- Сдается мне, выход у нас лишь один: бороться до конца, до последней капли крови и пасть мучениками за веру, - глянул на сидящего отца Жозефа, усмехнулся, - теперь понимаю, что зря пришел к вам за помощью, - и ушел.
Отец Жозеф остался один в кабинете. Какое-то время он просто сидел, постукивая пальцами по столу, при этом в раздумьях глядя на дверь, за которой скрылся отец Игнатий. Он размышлял про себя. Поднявшись со стула, архиепископ походил по кабинету, измеряя его шагами и, остановившись у окна, так весь и замер: на еще недавнюю промозглую от дождей землю с серых небес стал падать белый пушистый снег, покрывая все вокруг мягкой пеленой. Завороженный начавшейся зимней сказкой, Жозеф глядел на безлюдное подворье собора - он любил сие часы безмолвия, так легче думалось. Дрова в камине разгорелись и в кабинете стало тепло, даже жарко. Вернувшись к столу, святой отец призвал к себе Франциска Комусевича, сказал:
- Собирайся в дорогу, тебе следует отправить письмо в Краков, к Адаму Сапеге.
- Что-то стряслось, отче?
- Нет, просто делай, что велю, да помалкивай: о сим никто не должен знать. Никто.
Франциск исполнил все, что повелел архиепископ, и не прошло недели, как Адам Сапега получил от друга послание, содержание которого никто, кроме них двоих, не знал.