Под черным крылом Горюна.Часть 1. Глава 1

Сон разума рождает чудовищ

Испанская поговорка

Вместо предисловия

Огненным палом, пожирающим прежнюю патриархальную Россию, надвинулся на страну переломный 1905 год. Русская провинция пока плохо понимала, что творится в обеих столицах. Но за внешним спокойствием, устоявшимся жизненным укладом и там ощущалось нарастающее в стране напряжение. В забытых богом уголках стали появляться странные личности. Они заводили опасные разговоры о поражении русских войск в Маньчжурии (1) и вине за это царского правительства, распространяли листовки и нелегальные газеты. Говорили много, темно и загадочно о демократии, конституции и революции. Обыватели внимательно прислушивались к разговорам о том, что в Питере народ «поднялся за справедливость». Обдумывали сказанное. Ведь верно говорят! И мало кто пока осознавал, что этими словами сеялось в умах ядовитое зерно будущего русского бунта.

Часть 1

В сети старых грехов

1
В начале июня 1905 года в небольшой уездный городок N-в на западе Санкт-Петербургской губернии приехал молодой человек. На вид ему было не более двадцати пяти лет. Одет он был щеголевато, в пиджачный костюм из английского шевиота (2). В тон серому костюму была легкая шляпа, которая лишь подчеркивала свойственную столичным жителям бледность худого вытянутого лица.
Молодой человек отпустил наемный экипаж, в котором приехал в N-в, сетуя на возницу, наотрез отказавшегося везти седока дальше городских окраин. Был вечер. И хотя в это время года ночи стоят сумеречные, светлые, никто из извозчиков не соглашался ехать пятнадцать верст до имения Новицких «Рехново». Все они ссылались на то, что время нынче смутное, разбойнички, нет-нет, да и пошаливают, и за жизнь человеческую гроша ломаного никто не даст. Отчаявшись нанять извозчика, молодой человек решил заночевать в одной из городских гостиниц, хотя те и славились дурным пансионом и многочисленными клопами в сырых постелях. Неожиданно ему повезло. Скрипнув колесами, рядом остановилась добротная пролетка. (3) Лицо возницы, рыжего мужика с окладистой густой бородой, расплылось в широкой белозубой улыбке.
— Ваше благородие, Дмитрий Федорович, глазам своим не верю! Да вы ли это?
—Что-то не узнаю я тебя, голубчик, — всматриваясь в незнакомые черты лица мужика, произнес молодой человек.
—Яков я, Яшка, сын Степанов. Малаховцевы мы, не помните?
—Не помню, — сухо ответил молодой человек.
—Да ваши мы, рехновские. Дед мой, Гаврило Назарыч, знатным гусляром был. Не раз услаждал музыкой слух вашего покойного батюшки, Федора Романовича, царствие ему небесное. Хорошим барином был Федор Романович Новицкий, справедливым, музыку народную любил.
— Значит, Яков ты, Малаховцев. А деда-гусляра твоего я помню. Правда, смутно.
— И не мудрено, вы ведь еще совсем мальчонкой уехали в Сам-Петербурх. А о простом мужике знатному господину, что за надобность, помнить. Ишь, я разболтался, вы ведь, поди, в свое имение, садитесь, вмиг домчу.
Новицкий Дмитрий Федорович, так звали молодого человека, сел в пролетку. Яков долго возился, пристраивая его вещи, наконец, забрался на облучок и тряхнул вожжами. Пролетка тронулась с места и бойко покатилась.
— Яков, это твой экипаж? — осматривая малинового цвета суконную отделку сидения пролетки, спросил возницу Новицкий.
— Нет, на хозяина работаю. Я уже годочка четыре как извозом занимаюсь. Да вы не волнуйтесь, ваше благородие, дорого с вас не возьму. Другие извозчики нонче, все как один, шкуру сдерут и не поморщатся. Впрямь как тати с большой дороги. А я много не стребую, хотя дорога для езды в вечернее время не приведи Господи.
Яков размашисто перекрестился.
— И на том спасибо, — устало произнес Новицкий, откидываясь вглубь пролетки.
Черемуховые улочки городка вскоре сменились зарослями ивняка вдоль серой и пыльной дороги. Пошла череда бескрайних полей с зеленой дымкою злаков. По еще светлому небу, ныряя в растерзанные клочья неспешно наползающих туч, плыл тонкий серп месяца. Начали сгущаться сумерки. Впереди бесформенным, распластанным исполином темнел лес.
— Я вас сразу узнал, — нарушил молчание Яков. — Вы ни сколько не изменились с тех пор, как юношей штудентом приезжали в имение. Еду, смотрю, ба, так ведь это же барин наш, Дмитрий Федорович, Федора Романовича сынок. К похоронам матушки, знать, не поспели. Жалко Юлию Модестовну, говорят, она тяжело умирала.
Новицкий до боли стиснул зубы. Принял слова возницы за укор, мысленно на него чертыхнулся.
— Телеграмму получил с опозданием, вот и не успел,— дерзко ответил он Якову.
Но на душе стало гадко, досадно за то, что в суете обыденной жизни забыл о главном: согбенная неизлечимой болезнью своей, ждет его, надеясь увидеть перед уходом в вечность, уже немолодая мать.
— Оно понятно, — произнес возница и стегнул лошадь кнутом.
— Скажи, Яков, почему извозчики отказывались ехать? Я ведь хорошие деньги предлагал. Неужели здесь сильно грабят?
Яков повернулся вполоборота, сверкнул светло-карими, почти желтыми глазами.
—Сразу видно, залетная вы птица в наших краях. Да что там говорить, из столицы, из самого Петербурха в эдакую глушь кого потянет. Поди, годочков пять, как не были дома?
—Около того, — глухо произнес Новицкий и полез в карман за папиросами.
Он чиркнул спичкой, но так и не закурил. Рыжее пламя, пожрав спичку, коснулось пальцев. Новицкий дунул на огонь и смял папиросу.
— Так почему извозчики не соглашались? Ты мне так и не ответил. Здесь что, сильно грабят?
— Кабы так, разбойнички ведь не самое большое зло, какие ни какие, а живые души. Нет, боятся иного.
Яков замолчал и стал быстро креститься. Новицкого такая скрытность мужика насторожила, он начал жалеть, что не имеет при себе оружия. Молчание затянулось. Между тем пролетка достигла леса; теперь дорога шла извилистой петлей среди обступивших ее со всех сторон огромных замшелых елей, меж дружно поднявшегося на месте былого пожарища молодого березняка. В лесу более чем на открытом пространстве чувствовалось наступление ночи. Поднималась от земли сырая прохлада, смешанная с запахом прелой травы. Быстро стало темно. Но это была не та темнота, что свойственна черным южным ночам, то были скорее сгустившиеся сумерки, полные вечных тайн и загадочных теней.
Новицкий заметил, как напряглась спина Якова. Он торопливо погонял лошадь, между выкриками «Но, залетная!» вслух читал молитвы. Желая разрядить напряжение, Новицкий спросил:
— Все тихо в деревне, мужики не бунтуют?
— Чего им бунтовать-то? Чай не смутьяны, — не поворачиваясь к седоку, произнес Яков.
— Я вот почему интересуюсь: весной газеты писали о крестьянских беспорядках на юге.
— Нет, у нас, слава богу, пока тихо. Есть, правда, те, кто пытается разжечь недовольство мужиков, но таких мало, да и мужика нашего трудно расшевелить. Но!
Дорога круто повернула вправо. Зашумел, запричитал кем-то разбуженный лес. Зашелестел недовольно листвой. И выдавил из глубин своих протяжный женский вопль, перешедший в заунывный стон.
— Что это? — Новицкий резко подался вперед. — Вроде как кто-то кричит?
— Да нет, то птица Горюн плачет, — дрожащим от страха голосом произнес Яков.
— Что за птица? Никогда о такой не слышал.
—О Горюне мало что известно, — Яков нещадно хлестнул начинающую хрипеть от быстрого бега лошадь. — Сведущие люди говорят, что похож он на ворона, только вокруг шеи, словно у удавленника, красная полоса, а уж ежели голос подаст – жди беды. Раньше о такой твари слыхом не слыхивали, а наступили смутные времена, и появился Горюн. Боятся люди не только крика, но и черного крыла этой птицы. Молва идет: не к добру, коли накроет кого его тень.
— И часто слышат эту птицу?
Новицкий почувствовал потребность закурить, но, упираясь взглядом в широкую спину мужика, всякий раз подавлял свое желание. В горле у него пересохло и неприятно першило.
— Горюн же не сорока бестолковая, почем зря кричать не будет, но, коли закричал, непременно жди беды. А сейчас, ваше благородие, будем проезжать мимо одного места, так вы, коли не хотите нечисть увидеть, читайте молитву.
—Ты, Яков, меня совсем запугал, — усмехнулся Новицкий, но почувствовал, как холодная дрожь шустрыми мурашками пробежала по спине.
За очередным поворотом возник одиноким призраком кособокий деревянный крест.
—Вот и Мирошкина могила, читайте молитву! — крикнул Новицкому Яков и неистово стал стегать лошадь.
Но сколько ни силился Новицкий, на ум не пришла ни одна строчка. Между тем протяжный стон Горюна перешел в раздирающий душу крик. Внезапно он стих. Лошадь хрипела, подстегиваемая плетью кучера, неслась галопом сквозь лесную чащу.
—Ваше благородие, читайте молитву, — словно из-под земли услышал Новицкий голос Якова.
– Господи, помоги! Отче наш…
Через пять минут бешеной скачки пролетка, дав сильный крен вправо, выскочила к деревянным воротам старой помещичьей усадьбы.


Примечания

1. Маньчжурия – исторически сложившаяся область на северо-востоке Китая. Играла важную роль во время русско-японской войны 1904-1905 гг.

2. Шевиот – плотная тонкая ворсистая ткань, изготавливаемая из шерстяной пряжи. Получила название от местечка Чевиот-Хилс в Великобритании.

3. Пролетка – открытый четырехколесный двухместный экипаж.