Под черным крылом Горюна. Часть 3. Главы 1-2

1

Начало января 1906 года выдалось неспокойным. Перестала литься кровь, но уверенности в будущем было мало. Девятого января в честь годовщины Кровавого Воскресенья по всей стране прошли митинги, стачки, демонстрации. Власть болезненно отреагировала на выступления рабочих, при этом, памятуя о недавних событиях, не провоцировала и без того возбужденный народ; в большинстве своем полиция только следила за порядком и не вмешивалась в происходящее. Траурные манифестации, расцветив сизый зимний день кумачом многочисленных полотнищ, беспрепятственно прошли в крупных городах необъятной России. Петербург, где год назад разразились кровавые события, был наиболее оживлен. Рабочие бросали работу, собирались группами у проходных заводов и фабрик. Громко и смачно, от души материли власть. Проходившие мимо девицы только краснели и хихикали, но были солидарны с грубой простоватостью замордованного мужика с мозолистыми руками. Не обошлось и без обычных в этих случаях безобразий. Распаленные призывами активистов всех мастей, для которых любой хаос – их родная стихия, недавние выходцы из деревень, малоквалифицированные, но с повышенными ожиданиями от жизни в столице, пошли громить винные и продуктовые лавки на окраинах, оскорбляли хорошо одетых прохожих. Этот контингент то ли пролетариев, то ли крестьян пострадал от революции более всего. Бесконечная чехарда забастовок поставила страну на грань экономического кризиса. Замерли производства. И если высококвалифицированные кадры хозяева предприятий худо-бедно старались сохранить, большинство из тех, кто был на отходах в городах, без сожаления выставлялись на улицу. Часть из них уходила в криминал, сколачиваясь в банды неприкаянных люмпенов. В целом революционный порыв, закончившийся кровью на московских мостовых, шел к неизбежному спаду. Относительно спокойно было и по деревням. Помещики вздохнули с некоторым облегчением. Зима, как ни крути, пройдет быстро, до весеннего сева рукой подать. Не растревожился бы только улей, что зовется крестьянской общиной. По весям огромной страны звонили колокола. Внимал слову пастырскому православный люд. Слово это, звучащее тревожным набатом, звало к милосердию. Царь, помазанник божий, отец всего народа, говорилось в проповедях, всем желает добра, призывает подданных своих к миру. Только не было уже в народе веры в эти слова. Какой он, мир по-царски, было ясно даже тем, кто привык верить в любые сказки от власти. Таяла вера в царя, исчезало доверие к церкви. Насквозь прогнила церковная система, изувеченная светскими петровскими преобразованиями. (1) Многие понимали: без реформирования церковного уклада дальше жить невозможно. Сами пастыри духовные забыли, кому служат. Грешат винопитием, держат в домах своих публичных девок, развратничают, не стесняются обирать мирян. Прихожане не застрахованы от слова грубого, обидного. Иной поп так выразится, что пьяный ямщик покраснеет. Даже обер- прокурор князь Оболенский считал, что без реформы церковного прихода не обойтись, мечтал о выборности священников. Но и самого обер-прокурора, стоявшего во главе православной церкви, и всех церковников, да и простых мирян, более всего заботило отсутствие в стране пастыря, к слову которого можно прислушаться. Пастыря, который придет и, подобно Моисею, выведет народ свой из тьмы мракобесия и безбожия. Возлагались надежды на созыв Собора православной церкви, который наконец-то даст растерзанной стране, погружающейся в неверие, патриарха. Не случилось. Власть не желала самостоятельности церкви. В отсутствии истинного пастыря на роль вождей стали пробоваться другие. Коих после царского манифеста от семнадцатого октября, даровавшего политические свободы народу российскому, расплодилось, что полевок в хлебородный год. И каждый старался набить за щеками побольше. Большие партии и маленькие партийки соревновались друг с другом по части того, кто дальше плюнет в сторону обессилевшей власти.

В N-ском уезде Санкт-Петербургской губернии, как и по всей огромной стране, готовились к выборам депутатов в Государственную думу. Срока было всего ничего, как раз до марта, не так уж и много, если серьезно подойти. А выборы в провинции – вещь более чем серьезная. Здесь все свои, все на виду. И если кто из земских деятелей, возомнивший себя спасителем России, был замечен в…. так, скажем, неблаговидных делах, кто же его изберет? То не столица, где пустозвоны и краснобаи в цене. Разброд же и шатание в определении своего политического кредо в провинции были более ярко выражены. Вроде все за земцев, за конституцию, за царя (куда же без царя?). А почитаешь прессу – левое крыло, правое крыло, социалисты, либералы – и те за народ, и эти его радетелями себя называют. Поди, разберись! Приглядишься внимательно: волчья стая в ягнячьих шкурах, одним словом – оборотни. Но русский народ привык доверять господам в шляпах. И эти господа – страшная в своей духовной слепоте, зараженная нигилизмом интеллигенция – с остервенением бросились в политику. Заблуждения немногих поразило сознание масс. Несчастная провинция! Истинную веру, оплот мироустройства, устойчивое бытие, как обноски, поменяла на модную предвыборную лихорадку.

Не избежал искушения и Савва Лукич Полуянов. С месяц назад появился в доме его некто Бронштейн, довольно еще молодой, лет тридцати, еврей из Витебска. Как занесло местечкового иудея в эти края, никто не знал, сам он на эту тему не распространялся. Бронштейн называл себя русским интеллигентом, нигде не работал, в деньгах нужды не имел. Поговаривали, отец его поднялся с самых низов, работал день и ночь, но сумел дать сыну приличное образование. Коим сын, судя по всему, не спешил воспользоваться, зато охотно пользовался деньгами своего папеньки. Яков Соломонович Бронштейн был оратор хоть куда, к тому же имел несомненный дар убеждения. Подобные типы нередки в смутные времена. Для них главное, чтобы не спадал градус общественного кипения. Их пристрастие – ураганы, землетрясение, цунами. Они всегда готовы к услугам тех, кто этот вал поднимают. Такие типы умеют ждать. И если не удается им оседлать гребень волны, они завсегда чувствуют иную выгоду. У них прямо-таки собачий нюх на деньги. Копейкой не брезгуют, оттого и рубль в кармане частый гость. Они ловко, подобно цирковым жонглерам, манипулируют окружающими их людьми. И чаще всего добиваются желаемого.

Савва Лукич, привыкший на людей смотреть однобоко: выгодно – не выгодно, привязался к Бронштейну по одной причине: тот обязался подобрать ему необходимую партию, с риторикой которой купец смог бы баллотироваться в новый орган государственной власти. Савва Лукич по простоте своей думал, что политические лозунги подобны шляпе: сегодня котелок, завтра пирожок, жарко стало – вовсе снять можно. В этом Бронштейн, не лишенный политического чутья, помог ему убедиться. В общем, деньги купца сделали свое дело. Заделался Полуянов кадетом. И, следуя наставлениям Бронштейна, основным своим лозунгом сделал равенство всех наций и вер перед законом. Особенным радетелем выступил он в защиту имущественных прав евреев. Эта тема была близка русскому купцу, имущественные права которого, впрочем, никто не ущемлял и ущемлять не собирался. Но при этом Савва Лукич был в глубине души оскорблен действиями властей в отношении близких и родных такого милейшего человека, как Бронштейн. Долой притеснение по религиозному признаку! И православный, и иудей должны быть равны перед законом!

Вареньке не нравился Бронштейн. Видела, что тот пытается использовать купца в своих целях. Суровому отцу она перечить боялась. Поделилась с Новицким своими опасениями. Тот только рукой махнул. Пусть купец потешится. Надоест – плюнет. К тому же, с такой риторикой что ему светит на выборах? Русской провинции, опасающейся появления новых волкодлаков, до имущественных ли прав евреев? Да она, эта провинция, на них чихать хотела! В общем, сумел убедить жених Вареньку, что папенька ее не уедет в столицу заседать в Думе, при своих бочках с рыбой останется.
Если купец, плохо разбирающийся в политике, решился идти на выборы, что говорить про тех, кто имели хоть малую толику убеждений? Радикализм правых и левых сводил с ума потенциального избирателя. В избирательную гонку бросились и предводитель уездного дворянства Завьялов, либерал, мечтающий о смене вековых устоев русского общества, и человек более умеренных взглядов фабрикант Ремизов. А также многие из земцев, мечтающих исправлением государственных законов дать наконец-то земствам больше прав. У этих сторонников конституционной монархии шансы на успех были выше, чем у их радикальных противников. В затылок тем и другим дышали социалисты-революционеры, провозгласившие своей программой борьбу человека труда против всяческой эксплуатации. Огромная масса крестьян поддерживала эсеров. И то ведь дело говорят: следует экспроприировать помещичью собственность, земля должна принадлежать тем, кто в нее свой труд вкладывает, а не тем, кто из пота тружеников звонкую монету кует. Таков был основной политический фон в начале нового года. Он и возбуждал, и успокаивал одновременно. Каждый стремился соблюсти свой интерес. При этом все как-то разом забыли, что несущийся по воле стихии корабль с обезумевшей от отсутствия дисциплины и внятного управления командой неизбежно сядет на рифы. Вопрос только в том, насколько безбрежным окажется охваченное бурей море.

Примечания

1. Светскими петровскими церковными преобразованиями – в 1721 г. была образована Духовная коллегия, или Синод. После смерти патриарха Адриана в 1700 г. глава русской православной церкви не был избран, а был назначен местоблюститель патриаршего престола. В 1721 г. должность патриарха была упразднена. Церковь превратилась в бюрократический орган, подчиняющийся государству. Была отменена тайна исповеди. Наблюдать за деятельностью Синода было поручено государственному чиновнику – обер-прокурору.


2

Вскоре после Водокрещей, на Григория (2), случилось в Рехново событие, повергшее обитателей усадьбы в смятение. Волгин, который готовился к отъезду в Петербург, собрался в последний раз съездить в N-в, где в народной библиотеке нашел интересные сведения по истории города. Следовало еще раз посмотреть, не пропустил ли он в спешке что-либо интересное. Книга была почти готова. И тут Гордей при разговоре вспомнил, что на чердаке в пыли хранятся документы екатерининской поры, принадлежавшие давно почившим в бозе предкам нынешнего владельца дома. Не доверяя старику столь сложного дела, как попытка забраться на захламленный чердак, Волгин сам поднялся по прогнившей лестнице. Документов он не нашел, но отыскал старые книги, которые решил забрать с собой. И уже спускаясь с чердака, поскользнулся на заледенелой и трухлявой ступеньке.

Новицкий был вызван из кабинета, где он просматривал бумаги по аренде, перепуганной Аленкой. Разбившегося Волгина, потерявшего сознание, принесли Гордей с Лодыгиным, уложили на диван в гостиной.
—За доктором, живее! — приказал Новицкий подбежавшему Якову. — Что рот открыл? Я сказал: живее! Без доктора не возвращайся.
— Сердечный! — запричитала отозванная от плиты Аленкой Галина. — А вдруг как помрет? Вот горе! Как же он так?
— Это я виноват, — Гордей опустил голову, стукнул кулаком себя по лбу, — старый дурень, кабы не вспомнил, соломенная голова, об энтих документах, будь они неладны, ничего бы не случилось.
— Может, священника надо позвать? — осторожно поинтересовалась Галина, вытирая повлажневшие глаза концом белого фартука.
—Совсем сдурела? — огрызнулся на кухарку Лодыгин. — Человек живой, а она его соборовать собралась. Иди лучше занимайся своими делами, не мешай тут.
—Я на всякий случай, — промямлила Галина и, всхлипывая, удалилась на кухню, где дала волю бабской жалости, выраженной в слезах.
При этом с места на место бесцельно переставляла кастрюли, пока не опрокинула одну из них на пол.

Время тянулось долго, так показалось Новицкому. Он не спускал тревожного взгляда со стрелки часов, та словно застыла на месте и еле-еле двигалась. Яков с доктором запаздывали. Волгин то приходил в сознание, то снова его терял. Новицкий уже стал всерьез опасаться за его жизнь. Лодыгин также не отходил от травмированного, с тревогой ожидая момента, когда тот окончательно придет в себя. Новицкий и его управляющий ни слова не проронили, только чутко прислушивались к дыханию Волгина. Наконец доктор приехал.
— Извините за то, что долго, — после короткого приветствия устало произнес он. — В Коровьем Логу были тяжелые роды. Так, что у вас?
—Викентий Харламович, — Новицкий подал стул Назарову. — Господин Волгин упал с чердачной лестницы. Более ничего сказать не могу, так как не было свидетелей данного происшествия.
— Понятно, — кивнул Назаров, осматривая Волгина. — Как долго он без сознания?
—Часа три-четыре, — всхлипнул Гордей. — Не меньше. Иногда вроде как приходит в себя, стонет и снова впадает в беспамятство.
— Так, — Назаров посмотрел зрачки больного, осторожно провел ладонью по затылку.
—Головой если и ударился, то не сильно, очевидно. Что уже хорошо. Потеря сознания вызвана болевым шоком. Сейчас нет возможности для более детального осмотра, но я опасаюсь, что может быть поврежден позвоночник. Окончательно станет ясно после того, как он придет в себя.
—Как скоро подобное произойдет? — поинтересовался Новицкий.
—Никто не может сказать, — Назаров поправил очки. — Я побуду при больном. Если у него поврежден позвоночник, нужна особая осторожность, когда он придет в сознание.
—Уж окажите милость. А то мы все растерялись.

Новицкий сжал пальцы в замок. Даже костяшки побелели.
—Неприятный инцидент накануне вашей свадьбы, тяжелый больной в доме, куда должна войти новобрачная, плохой признак. – Назаров пощупал пульс Волгина, покачал головой.
Новицкий недовольно посмотрел на Гордея. Сунулся не вовремя со своей памятью, лучше бы помнил, что вчера делал.
—Я могу его в больницу забрать, чтобы вас не обременять, — предложил Назаров.
—Право, не знаю, как поступить. — Новицкий закусил нижнюю губу, потирая себя за подбородок. — Наверное, в больницу будет лучше. Будь оно все неладно! Викентий Харламович, вы верите в злой рок?
— В злой рок? — удивленно переспросил Назаров. — Пожалуй, нет. Почему вы спросили?
—Просто с той поры, как я приехал сюда, несчастья одно за другим преследуют меня.
—В жизни любого человека есть периоды взлета и падения. Ваше падение, очевидно, несколько затянулось. Но это не значит, что неприятности и дальше будут преследовать вас. Скоро в вашей жизни грядут большие перемены. И я надеюсь, они самым благоприятным образом скажутся на душевном самочувствии.
— Не уверен, — с сомнением покачал головой Новицкий.

Он сел на услужливо поданный Гордеем стул. Сам старик, сгорбившись, остался стоять за спиной у хозяина, виновато посматривая на присутствующих.
— Полноте, Дмитрий Федорович. Невеста ваша особа приятная во всех отношениях. Только вот ее папенька…
Назаров замолчал, боясь обидеть Новицкого критикой в адрес будущего тестя.
—Говорите прямо, доктор. Свихнулся старик. Мало ему светского салона в своем доме, он еще и в политику подался. Впрочем, меня это не удивляет. Цель его жизни – любыми способами забраться на самый верх. Быть ровней избранным. Чему тут изумляться? Плебей! Из грязи мечет в князи!
Лодыгин при этих словах вздрогнул, еще большая тень легла на его лицо. Ни слова не проронил. Подумал только, что в подобном духе хозяин может отозваться и о его отце, мечтающем о строительстве конезавода. У самого-то хозяина дела не ахти как идут!

—Я часто вспоминаю Лизаньку Заваруйкину, — перевел разговор Назаров, не желая передавать пересуды толпы по поводу нового пристрастия купца. — Милая была девушка. Часто спрашивала у меня медицинские журналы. Хотела все знать о своей болезни. Простите, — осекся он, увидев выражение лица Новицкого. — Я не подумал, что воспоминание о ней будут для вас столь болезненны.
—Викентий Харламович, я бы попросил вас никогда не напоминать мне о Лизе.
—Извините, сам не знаю, почему о ней вспомнил. Наверное, в свете разговора о вашей невесте. Извините.
—Не стоит извинения. Просто я думаю, что таких девушек, как Лиза, больше нет. И не будет. Хватит об этом!
—Дядечка доктор!
Аленка тихо подкралась к доктору сзади и дернула его за рукав пиджака.
—Как поживает моя бабушка в больнице?
Назаров обернулся к девочке, погладил ее по щеке.
—Неплохо живет твоя бабушка. За ней хороший уход. Она ни в чем не нуждается. Если хочешь, можешь ее навестить как-нибудь.
—А можно? — радостно воскликнула Аленка и хлопнула в ладоши.
—Конечно.
В этот момент Волгин пришел в себя и громко застонал.

Осмотр убедил доктора в том, что у больного, вероятно, поврежден позвоночник. Неудачное падение, сопряженное с ударом о ступеньку, скорее всего, вызвало перелом в области копчика. Волгин нуждался в абсолютном покое.
—Увы, — сказал Назаров, когда они с Новицким вышли за дверь. — Ничего положительного пока сказать не могу. Счастье, если в позвоночнике только трещина и не поврежден спинной мозг. Будем готовить больного к транспортировке в больницу. Нужна широкая доска и бинты. Лучше холщовые полосы.
Новицкий приоткрыл дверь и позвал Аленку.
—Скажи Галине, пускай нарежет длинных холщовых полос. Широких только.
—Плохо с дядечкой-писателем, да? — Аленка шмыгнула носом.
—Он поправится, — успокоил ее Назаров. — Обещаю сделать для этого все возможное.
И, когда Аленка побежала выполнять поручение, обратился к Новицкому:
—Солгал я девочке. Увы, Лукерья совсем плоха. Персонала в больнице не хватает на всех. Какой тут уход!– он с отчаяньем мотнул головой, глубоко вздохнул и произнес с горечью:—А медицинский департамент безмолвствует.
Галина появилась с такой стремительностью, что Новицкий даже удивился, откуда взялась в ней, вечно вялой, подобная прыть.
—Его увозят в больницу? — прямо спросила она доктора, даже не взглянув на Новицкого.
—Я вынужден пойти на этот шаг. Больной нуждается в уходе. Вам скоро станет не до него.
—Не дам в больницу, — упрямо сказала Галина. — Помирать там только среди казенных стен. Не дам, и точка!
—То есть, как не дам? — опешил Новицкий. — Ты за ним ухаживать будешь?
—У меня дом в деревне есть. Коли он вам здесь не нужен, я его к себе заберу. В больницу не дам! Он живая душа, чтобы в одиночестве среди чужих людей маяться. Знаю ваши больницы. Насмотрелась.
—Может, оно и к лучшему, — вздохнул с облегчением Новицкий. — Волгину я многим обязан. Жаль только, что придется искать другую кухарку.
—Этим вскоре займется ваша жена. Пока мое место на кухне заменит Аленка. Девочка сообразительная. Многому уже научилась.
—Иван! — окликнул управляющего Новицкий, приоткрыв дверь. — Пойди-ка сюда!
—Что еще случилось, барин? — спросил вышедший на зов Лодыгин.
—Галина вызвалась ухаживать за господином Волгиным. Надо позаботиться о том, чтобы привели в порядок ее дом в деревне, завезли дров, протопили, сделали иные дела. В общем, чтобы все было готово к тому, чтобы наш гость там ни в чем не нуждался.
—Будет сделано, — с радостью выпрямился Лодыгин — Молодец, кухарка!
Лодыгин подмигнул Галине.
—Можешь идти, заниматься своими делами. — Новицкий дал знак рукой женщине удалиться. — Бинты пока не нужны.

Когда она ушла, Лодыгин широко улыбнулся.
— Помяните мое слово, барин, выходит она его.
—Что ж, я рад, что все утряслось столь положительным образом, — произнес Назаров. — Пока больному обеспечьте абсолютный покой и неподвижность. Ни в коем случае не переворачивайте. Как только все будет готово, зовите меня. Еще раз осмотрю его, дам нужные рекомендации. Пока разрешите откланяться.
—Гордей, доктор уходит, — вызвал Новицкий слугу.
Гордей протиснулся в дверь с чемоданчиком доктора.
—Викентий Харламович, — обратился к Назарову Новицкий. — Большое спасибо. И еще, пожалуй, главное. Волгин должен был быть моим шафером (3) на свадьбе. Не случилось. Не будете ли вы столь любезны возложить на себя эту обязанность? Буду очень признателен.
—Право, даже не знаю, — Назаров принял из рук Гордея свой чемоданчик. — Так неожиданно. Но если вы настаиваете…
Он посмотрел в глаза Новицкому и не увидел в них ничего, кроме разлитой до самых краев боли. Счел душевную боль следствием трагического происшествия.
—Вам надо как следует отдохнуть, — сказал он на прощание. — Примите это как совет доктора. Иначе вместо свадьбы свалитесь в нервной горячке. И тогда шафер вам будет не нужен. В какой церкви венчание?
—Святой Троицы. Официальное приглашение вам доставят позже. Спасибо еще раз за все.
— Всего доброго, — откланялся Назаров.
— Иван, проводи.

Когда доктор ушел, Новицкий с Гордеем переглянулись.
—Вот ведь какие дела, — произнес старик и потер ноющую коленку, разболелась, видимо, к перемене погоды. — Жалко литератора. Хороший человек. И вы, я вижу, к нему привязались. Такая, знать, его планида. Все под Богом ходим. Но Господь милосерден к чадам своим. Пойду помолюсь за него. Митрий Федорович, хоть убейте старика, не помню, куда очки свои положил. Обыскал все, нету. А без очков как Святое Писание читать?
—Видел я твои очки на буфете, — грубо ответил Новицкий. — Разбрасываешь, где попало, потом не помнишь, куда положил.
—Не серчайте на старика, Митрий Федорович, сам знаю, пора в расход старого солдата. Только дайте верой и правдой дослужить. Уж очень мне хочется деток ваших понянчить. Своих-то внучков Бог не дал, так я ваших.
Новицкого словно ножом по сердцу резануло. Вспомнил о прощальном письме матери, открывшем ее грех. Представил ее в объятиях Гордея. Но не того, молодого, а почему-то нынешнего, полного старческой немощи. Стало противно. И досадно, словно он был в ответе за то, что совершили много лет назад эти двое.
—Пойду к Волгину, — сказал он глухо и громко захлопнул дверь за собой.

Примечания

2. После Водокрещей, на Григория – 10 (23) января.
3. Шафер – в церковном свадебном обряде человек, состоящий при женихе или невесте и во время венчания держащий у него (нее) над головой венец.